Весны гонцы. Книга 1

Глава семнадцатая. Снова БОП

Треволнения в Верхней Поляне не кончились с окончанием концерта. Когда, изнемогая от жары и усталости, бригада с гомоном и смехом ввалилась в гримировочную, посреди комнаты их ждал Саша Огнев.

Все кинулись к нему: «Как ты нашёл нас? Вот здорово, что приехал! На чем добирался? Отчего долго не писал?» — но все боялись слишком бурно радоваться и боялись спросить о главном.

— Мать похоронил, — неожиданно жестко оказал Саша, — и об этом всё. — И, сразу нарушив тяжелую паузу, вдруг заговорил по-деловому: — «В добрый час!», ребята, играете здорово. Ты зря, Михаил, плакался, честное слово! Хорошо играешь, по-настоящему, без скидок…

— Но выгляжу-то, наверное, Алёшкиным дедушкой? — с немного деланным смехом перебил Миша. — Нет уж, хватит: передаю тебе сию роль с восторгом.

— Не знаю, — серьезно ответил Саша. — Вы так крепко сыгрались… Не знаю. Ты, — обратился он к Олегу, — с самого начала мне нравился в Андрее, но вырос — во! — Саша долго говорил Олегу о его удачах, сделал два-три замечания.

Алёна нервничала, ждала, что Огнев скажет о ней. Она очень боялась недоброго отзыва о своей работе и не смогла бы защититься от него обычной презрительной злостью.

«Конечно, я не могу ему понравиться, — уговаривала себя Алёна, — он же репетировал с Лилей, а она играла прекрасно, и образ был совсем другой».

Саша одобрительно хлопнул по спине сияющего Олега, повторил горячо:

— Здорово, здорово вырос, — и очень сухо, не глядя на неё, начал: — Лена, не знаю, интересует ли тебя моё мнение…

— Конечно, интересует, — отрубила Алёна, напрягаясь всем телом.

В гримировочной стало тихо.

— Я тебя смотрел… Ну, если хочешь, предубеждённо. Мне очень нравилась Лилина Галина. — Саша был с ней всё так же сух и официален. — Не думал я, что ты можешь так глубоко, значительно… и так тонко… Очень интересно играешь.

Взгляды их встретились. Алёна почувствовала, что краснеет до слез и это видно сквозь грим.

— Ты такая неожиданная… — Саша словно искал слова, а его удивлённый взгляд стал непривычно мягким, и это смутило её совсем. — Я даже боюсь, хотя, конечно, хочу сыграть с тобой.

У Алёны отчего-то защемило в груди.

На редкость кстати в эту минуту постучали, и вошли Ольга Павловна, Чалых, Радий с заплывшим глазом, в измазанной белой рубахе, разорванной на груди. Они-то и отвлекли внимание от Алёны.

— Ну, молодые-красивые, — Чалых с дружелюбием оглядел всех. — Спасибо. Хорошо, очень ладно работаете! Нам это очень кстати. Принимайте свой естественный вид, и мы вас «под конвоем» доставим на ночлег. Да-да, «под конвоем» и «при фонарях». Темень у нас непроглядная.

Все разбрелись к зеркалам.

Стукнула дверь, зеркало отразило Арсения Михайловича — кисть его руки была забинтована.

— Все кончилось относительно благополучно, — сообщил он. — До утра Николая оставили в больнице. Остальным ввели противостолбнячную. У меня вывих. Вправили, вправили, — успокоил он. — Теперь уже не смертельно, — и улыбнулся.

— Можно у тебя вазелинчик? — спросила Глаша, подойдя к Алёне, и, перешагнув через длинную лавку, присела рядом. Она зашептала Алёне: — Предлагаю: все суточные — в общий котел и выделить пай Сашке, понятно?

Алёна молча кивнула.

— Ну и денёк сегодня — кошмар! — воскликнула Глаша и тихо сказала: — Поговори с Евгением и Джеком, остальным я уже… — и опять громко, для всех, пожаловалась: — Будто меня обмолачивали на току! — Перешагивая через лавку, опять наклонилась к уху Алёны: — Сашку поставим перед фактом. У него же самолюбие… вроде твоего…

Возле гипсовой фигуры с веслом их ждали три девушки, освещаемые фонариком Радия: Алёна узнала в них Таню и Любу, а третья — высокая, в цветастом платье, с пышными светлыми волосами до плеч, была незнакома.

При свете того же фонарика торопливо перезнакомились — высокая оказалась женой Радия. И шествие «при фонарях» двинулось.

Засмеялись, заговорили о сегодняшнем концерте и, конечно, о великой битве. Алёна, помня о Глашином поручении, взяла под руку Женю и отвела чуть в сторонку. Он понял её с полуслова:

— Ну, ясно! О чем разговор?..

Отпустив Женю, она среди идущих отыскала Джека, так же взяла под руку и чуть задержала. Они оказались позади всех.

— Чем обязан вашему вниманию, сеньора?

— Ладно, не дури! Понимаешь, для Сашки-то нет «единицы». Мы решили — все суточные в общий котел… и Сашку включить…

Джек пожал плечами.

— Мне-то он зачем нужен? Не в деньгах вопрос, это наплевать, но роли мне и самому нравятся. И кто это — «мы решили»?

Алёна выдернула руку, остановилась. Джек остановился тоже. Она пыталась унять возмущение, найти слова, чтоб объяснить, как необходимо сейчас Сашке работать, почувствовать себя нужным и близким, но не успела.

— А ты? — насмешливо бросил Джек. — Подкуплена комплиментарным отзывом? Удивляюсь тебе…

Алёна ахнула и, ещё не успев подумать, ударила Джека по лицу. Он выронил чемоданчик, двумя руками схватил её за руку повыше локтя и сжал так, что она чуть не вскрикнула.

— Подлец! — выдохнула она в его взбешенное лицо и пригрозила: — Пусти — закричу!

— Эй, ребята! — позвал Олег. — Что там у вас? Не отставайте — тут чёрт ногу сломит!

Джек медленно разжал руки:

— Ты ещё за это ответишь…

На фоне светлого пятна, бежавшего впереди по дороге, осторожно двигались чёрные фигуры. Пыль, словно дым, курилась из-под ног. Алёна кинулась догонять.

«Ну подлец! И что это за денёк сегодня выдался? А как же теперь с Сашкой?»

— Ты что отстала? — спросил её Олег и взял за руку. — Что-нибудь случилось?

— Потом.

Алёнка шла за руку с Олегом, но внимание её все время рассеивалось. Она то прислушивалась к общему разговору, то к неровным шагам Джека. Он брёл позади, спотыкался на избитой дороге. Становилось жаль его какой-то брезгливой жалостью: «Он подлец, а я? Нечего сказать: метод „воздействия“». И опять не давала покоя мысль о Сашке.

— …А папа говорит, что мерзавцы друг друга держатся, а мы против них пытаемся в одиночку, — выпалила Люба.

— Потому и надо организованно действовать, всем вместе, — сказал Радий.

— Сегодняшний случай — наглядное тому подтверждение. Давать отпор и тем воспитывать — «мыть, тереть и чистить», как сказал Ленин.

«Это Чалых, его голос», — подумала Алёна.

— Восточная пословица гласит, — мягко вступил Арсений Михайлович, — «кто рассчитывает на год вперёд — сеет рис, кто рассчитывает на десять — закладывает сад, а кто рассчитывает на сто лет, тот воспитывает людей».

— Мудрая пословица! — воскликнула Глаша.

— А не впадаем ли мы в идеализм: как же без экономической базы? — вдруг изрек Женька.

— Народная мудрость, как правило, не страдает идеализмом, — с улыбкой ответил Чалых. — Нельзя понимать буквально: мол, необходимо заботиться только о рисе, о хлебе, о садах, о тяжелой и легкой промышленности. Но всё это делается человеком, и не только руками, а и головой, и сердцем. Когда труд станет потребностью для всех, хлеб, сады, машины и все остальное будет даваться людям без авралов, без понукания. И без очковтирательства.

— Ох-ох-ох… — усмехаясь, протянул Радий. — Беда, что некоторым проще жить с авралами и дутыми сводками, чем обременять себя заботами о благоустройстве быта, о культурных запросах людей. А все-таки сегодняшняя маленькая победа меня радует и обнадеживает.

— Казенный оптимизм, — резко выделился высокий голос Тани. — Ты, Радий, раздавил сегодня клопа в клоповнике и празднуешь победу. Что это меняет?

— Очень плохо, если ты не понимаешь, — ответил Радий. — Вернее, не хочешь понимать.

— А ты не хочешь спокойно, разумно смотреть на вещи, — поддержала Таню Лиза, жена Радия.

— На кого будешь опираться? — начала опять Таня. — У многих старожилов, хоть они и в колхозе, а психология единоличников. Сами обеспечены: и огороды, и коровы, и свиньи, и гуси, и курочки — полное натуральное хозяйство. А новосёлы, кто умеет работать, не очень-то и задерживаются. Остаются бездельники да пьяницы. Вот Лиза рассказывала, что в школе слабый педагогический коллектив, директор больше увлечён личным хозяйством, многие учителя живут в таких условиях, что мечтают поскорее отсюда уехать. И ничто никому не интересно. Затеяли со школьниками озеленение, а потом выяснилось, что ни по какой статье не выделишь денег на саженцы. Вот и делай как хочешь.

— Да, да! — охотно подтвердила Люба. — Мама с завучем ездили в Деево, в питомник, там обещали выделить саженцы в шефском плане.

— Ремонтные работы начали сразу на трех дорогах, — опять раздражённо заговорила Таня. — На одной не хватает грейдеров, на другой — автомашин, на третьей — гравия. Люди разбегаются, ремонт — ни с места. А Голов краснобайствует, что три дороги в районе строятся.

Люба то и дело вставляла: «А мама говорила…», «А папа рассказывал…», факты называла неприглядные.

Обстановочка вырисовывалась такая, что оптимизм Радия опять стал казаться Алёне если не «казенным», то наивным.

— Ох, не позавидуешь Радию, — буркнул Олег, словно подслушав Алёнины мысли.

Алёна вздохнула. «Почему молчит Чалых? Шагает себе, с Сашкой беседует, будто его и не касается». Спотыкающиеся шаги Джека словно ударяли в спину, мешали ей.

— Ну что ж! — с иронией вдруг сказал Радий. — Если люди, умеющие работать, бегут — держать не станем. Будем опираться на тех, кто остался. Кстати, они себя неплохо показали сегодня. А потенциальный дезертир для меня — не опора.

— Опять демагогия, — устало отмахнулась Таня.

А Лиза примирительно протянула:

— Ты что, Светлов, не способен трезво, спокойно оценить обстановку?

«Мужа — и назвала по фамилии?» — удивилась Алёна.

— Семейный конфликт назревает? — тихо спросил Олег.

— Не «трезво-спокойно» надо оценивать обстановку, а страстно! — раздался вдруг голос Огнева. — Со страстной уверенностью, со страстным желанием, со страстной любовью, со страстной ненавистью. Откуда, черт подери, эта рассудочность, расчетливость, холод?

— От эгоизма, эгоцентризма! — неожиданно крикнула Алёна. — От мелкого практицизма.

И закричали хором: кто-то что-то возражал; кажется, Лиза защищала спокойствие и трезвость; кто-то утверждал, что мы действительно стали эгоистичны, расчетливы и равнодушны.

— «Без человеческих эмоций никогда не было, нет и быть не может человеческого искания истины», — опять вступил Саша. — Это Ленин сказал. «Трезво, разумно, спокойно»! Что будет с нами в старости? Ползучее существование, не выше чем на метр от земли, по которой топаешь и пылишь?

— Вот вам бы с вашими страстями и остаться в этом чудном районе, — с недобрым смешком, будто иголку, воткнула Таня.

Разговоры смолкли.

Олег стиснул руку Алёны, оба замерли, ожидая, что сейчас выдаст бешеный Сашка.

— А вот это уж настоящая демагогия! И притом самая дешёвая! — воскликнул Радий. — Докатилась, Татьяна. Точнехонько на позиции Голова перебазировалась. Мы — богатейший район — бедненькие, на иждивение просимся, нуждаемся в помощи, в спасителях. Пусть край нам жильё строит, дороги чинит, пусть шефы с заводов технику ремонтируют, тогда уж мы как-нибудь будем давать зерно… Нет, уж ты меня послушай, — резко оборвал он огрызнувшуюся Таню. — Будущий артист, выходит, должен сорваться с учебы и тащить за уши беспомощных комсомольцев — техника Татьяну Жебрик, агронома Радия Светлова и прочих? Да через два года он кончит институт!

— Извини, перебью тебя, Радий Петрович, — заговорил Чалых. — Александр как раз мне очень интересный план излагал: Краевой молодёжный передвижной театр. Не летние гастролёры, а свой театр, действующий круглый год. По чести-то, зимой нам артисты куда острее нужны. Радий Петрович, мы в этом театре кровно заинтересованы. Надо пробивать. Давай для начала в крайком комсомола!

— Костьми лягу, — негромко и будто удивленно сказал Радий.

— Да здравствует возрожденный БОП! Ур-ра!.. — закричал не к месту Женька.

Кто-то хлопнул в ладоши, и в темноте посреди пыльной разбитой дороги раздались аплодисменты.

Ещё бы! Всем курсом вынашивали этот план, чего только не выдумывали, куда только не залетало разогретое в спорах воображение!.. А какую горечь принес курсу холодный отказ! И вот их идея возрождается, театр нужен, за него будут биться. У Алёны мелькнула мысль: «А как же Глеб? Он что-нибудь придумает…»

— Мы вам ещё такую самодеятельность развернем! — в азарте воскликнул Олег.

— А строительство нового Дома культуры объявим ударной молодёжной стройкой! Вот и на зиму отличное дело для молодёжи района! — провозгласила Люба. — А вы на будущее лето приедете?

— Обязательно! — ответили ей хором.

— Нам, товарищи, крепкую связь надо держать, — начал Радий, подходя к Саше.

— Поторопитесь, граждане, — донесся с крыльца гостиницы голос Виктора. — Дуся такую лапшу с курятиной сварганила — симфония!

— Приехал бы за нами, давно бы уж отведали этой «симфонии», — поддразнила Зина.

— Приехал! — обиделся Виктор. — Только-только с тормозами управился. Чёртовы дороги!

Саша с Радием ушли в дом — обменяться адресами, остальные в ожидании их толпились у крыльца и вдыхали раздражающий аромат куриной «симфонии».

— Конечно, ничего по щучьему велению не бывает, — говорил Чалых Тане и Лизе, стоявшим в обнимку, — никто и не думает, что завтра всё изменится. Но не так мелка наша сегодняшняя победа, как вам кажется. Ребята сознательно, горячо, дружно пошли против безобразия — это уже много. И… любить людей надо, девушки, а не только недостатки их ненавидеть. Очень важно научиться видеть и поддерживать доброе.

Алёне вдруг вспомнилось: «Давайте искать хорошее в чужих работах. Это труднее. Плохое-то каждый может выискать».

— А мама говорит, что любви к людям надо учить, как музыке, с детства!

— Учить любви, как музыке! — повторил Женя, восторженно глядя на Любу. — Гениально, честное слово!

— Ну, Евгений спекся! — шепнула Глаша Алёне.

Алёна хотела сказать ей о Джеке, но тут вышли Радий и Саша, стали прощаться.

За ужином Джек не принимал участия в разговоре о возрождении БОПа. Прямо из-за стола Алёна увела Глашу на улицу, оглядываясь в темноте, тихо сказала:

— Джек не согласен с идеей «общего котла».

— Что?

— Ну, подлец! Ну…

— Подожди, — зашипела Глаша и замахала руками на Алёну. — Он же мне сказал, что согласен!

— Когда?

— Да только что! Перед самым ужином.

Усталые, но возбужденные, Глаша, Зина и Алёна расположились на ночь в трехкоечной комнатушке и долго говорили о событиях этого бесконечного, трудного дня.

— Таня какая-то дёрганая, но в общем неплохая девчонка, — определила Зина, расплетая на ночь свою косу.

— Люба намекнула — она психует потому, что у неё тут личные осложнения получились, — сказала Глаша. — Да, а вот уж Лиза эта…

— И что Радий нашёл в ней? — подхватила Алёна.

— Что нашёл? — перебила её Зина и на всякий случай перешла на шёпот: — А что Мишка в Маринке нашел?

Алёна только отмахнулась от надоевшего вопроса, а Глаша вздохнула и поёжилась, как от холода.

— Ох, всё-то у человека запутано, перепутано!..

— Девочки, и при коммунизме один будет любить, другой — нет. — Зина так посмотрела на подруг, будто сделала открытие.

— Ну и что? — Алёна словно споткнулась, не умея выразить то, что чувствовала. — Разве в этом дело? Не может быть жизнь… да и не нужна она никому, мармеладная. Но… — она сдернула с головы косынку. — Бывают несчастья чистые, а бывают такие, что человек злеет…

Глаша первая поняла её:

— Как с Лилей… Люди должны быть очень честными, очень деликатными и очень уважать друг друга, — решила она. — Тогда получится «естественная атмосфера».

Алёну мучила стычка с Джеком. Она отлично понимала, что применённое ею «физическое воздействие» было в жестоком противоречии с тем, о чём говорили сейчас Глаша и она сама.

— Девочки, только не смейтесь, — вдруг смущенно и грустно начала Зина, откидывая назад расчесанные волосы. — Что значит — труд станет потребностью? Как это сделать? Ведь потребность… Ну, что такое потребность?

— Потребность — это… — деловито нахмурясь, заговорила Глаша. — Это… должно быть… должно быть… привычка? — закончила она вопросом.

— Какая привычка? — возмутилась Алёна. — К чему привычка?

— По павловскому учению о временных связях, — вдруг обидевшись, настаивала Глаша.

— Так в чём они будут, эти твои «павловские связи»? Ну, в чём?

— А в том, что человек привыкнет работать, как умываться, как прибирать за собою постель.

— Ну не умойся, так сама и останешься грязной. А ведь тут… Это… Совесть должна быть — вот что! Это значит — я не могу, понимаешь, не могу, чтоб за меня другие работали… Стыдно.

— Пожалуй, отдает идеализмом! — неуверенно сказала Зина.

Алёна обозлилась:

— У, философ! Не идеализмом, а идеализацией! Что — ты, что — Женька! На экономической же и социальной основе! Ну, как тебе ещё?..

Зина вздохнула, укладываясь на постели:

— Перестройка человеческого сознания — самое долгое и трудное дело. И правда, с чего начинать? Ты говоришь — совесть. Любина мама говорит: надо учить любить, как музыке, с детства, а другие — воспитывать отношение к труду.

— Дурочка из переулочка, — с ласковым превосходством усмехнулась Глаша. — Откуда может быть совесть без любви к людям? И какое отношение к труду без совести? Человек же на части не разнимается, как машина.

— Все мы умные, — с легкой обидой ответила Зина. — Только где про это пьесы? Только такие, чтобы зрители не спали, не грызли бы яблоки и не говорили бы, как после нудного заседания: «Ну, что ж, в общем правильно!»

— Вот Сашка громыхал о рассудочности. Драматургам бы жару поддать! Эх, девочки, как нужны хорошие пьесы! Про сегодня, про самое-самое сегодня!

— Обязательно! — Зина подперла локтем голову. — Ведь вот на «Предложении» и на «Не всё коту…» хохочут-хохочут, а разговоры потом — о «Добром часе»… Даже о средненьком нашем водевиле! Потому, что это наше, сегодняшнее…

Алёна, заложив руки за голову, вытянулась на постели. Глаша скинула тапочки, подобрала ноги и вдруг застыла.

— А ещё потому, что о любви, — сказала она решительно. — Почему считают, что личное — это мелкотемье? Когда нам нужно о любви! Ужасно нужно! Поэтично, красиво, о настоящей любви…

— Ведь всё равно мы все любим! — со слезами в голосе воскликнула Зина. — А запутываемся и мучаемся… «Ромео и Джульетта» — мелкотемье? Личное?

Алёна проворно поднялась и села против неё.

— А что такое «личное», девочки? Ведь всё, что я люблю, всё — мое личное… Это же очень много… — И внезапно перебила себя: — Как у Ленина? «Без человеческих эмоций» нет «человеческого искания истины…»