Весь свет

Марина КРИГЕР ДЖЕЙН ФОНДА: «ДЛЯ МЕНЯ НЕТ ИНОГО ПУТИ!»

Джейн Фонда выступает на митинге протеста против войны во Вьетнаме.

Имя Джейн Фонда, на счету у которой двадцать пять фильмов, теперь уже никоим образом не связывают с коммерческим кино. Одной из последних ее удач была роль Норы в норвежском фильме «Кукольный дом» (по Г. Ибсену). До этого она снялась в американском фильме по роману Роберта Олдрича «Полет Феникса», где рассказывалось, как группа людей в результате авиационной катастрофы очутилась в пустыне и как в борьбе за спасение — они пытались собрать самолет из обломков — проявляются их характеры.

Еще совсем, казалось бы, недавно огненными буквами врезалось в память: «Барбарелла! Барбарелла! Барбарелла!» Голливудская «сексзвезда» Джейн Фонда в фильме Роже Вадима...

30 ноября 1970 года. Аэропорт в Кливленде как-то необычно безлюден, хотя здесь и ожидают прибытия известной кинозвезды. Самолет из Канады приземляется. Но к нему не подбегают фоторепортеры, корреспонденты. Не видно нигде и усталого менеджера. В таможне чиновник указывает актрисе на стул: «Садитесь и ждите!» У нее берут чемодан, открывают, вынимают записную книжку, магнитофонные пленки, блокноты, пузырьки с витаминами и снотворными таблетками, которые она всегда возит с собой. «Наркотики!» — торжествующе заключает чиновник, и в ответ на возмущенный протест актрисы рявкает: «Молчать! Здесь распоряжаюсь я!»

Джейн продержали под арестом больше суток. Когда она пошла в туалет, за ней последовал полицейский. И тут она не выдержала: изо всей силы пнула его ногой. «Через секунду, — рассказывала она потом, — на меня надели наручники и отправили в тюрьму. Мой адвокат сказал, что мне могут дать шесть с половиной лет: три года за оскорбление чиновника, три за не оговоренный в декларации провоз таблеток и шесть месяцев за «нападение на полицейского во время исполнения им своих служебных обязанностей».

Джейн выпустили из тюрьмы под крупный залог. Помогли друзья, их у нее немало.

Первое яркое выступление Джейн Фонда, состоявшееся в марте 1970 года, обошло страницы мировой прессы. Джейн участвовала в демонстрации индейцев, самой бесправной и угнетаемой народности Америки. Побывав в их резервациях и посмотрев, в какой нищете они живут, она пришла к выводу, что проблема индейцев — одна из самых важных на сегодняшний день.

«Я стала читать все, что можно, об индейцах... Чем больше я узнавала, тем больше понимала: все эти наши пожертвования, попытки оказать давление на конгресс и т. п. — все это игра в бирюльки. Дело не в том, чтобы заменить плохого сенатора хорошим, виновата сама система, и пока с капитализмом не будет покончено, все остальное просто бессмысленно и несерьезно. Даже если в Белом доме соберутся одни святые, это ничего не изменит, потому что система прогнила сверху донизу».

Джейн Фонда во время демонстрации индейцев.

Благодаря своей внешности «девушки с обложки журнала» Джейн удавалось иногда усыпить бдительность командования военных баз и проникнуть в казармы, где она распространяла антивоенные листовки.

В мае 1970 года, сразу после вторжения США в Камбоджу, при активном участии Джейн Фонда был создан комитет вьетнамского моратория. Джейн призвала молодежь «не давать делать из себя пушечное мясо!». Она провозгласила лозунг: «Никаких налогов для грязной войны!» — и первая стала ему следовать.

«Однажды в Голливуде я встретила Фреда Гарднера, одного из организаторов движения «джи-ай». Он спросил меня, почему я не посещаю солдатские «кафе-хаузы», а я в то время даже не знала, что это такое. Он сказал: «Если ты хочешь понять Америку, поговори с солдатами». Так я начала участвовать в движении «джи-ай». Каждый вечер я встречалась с разными людьми: с молодыми юристами, изучающими военный устав, с руководителями движения. На одной из встреч мне рассказали о специальных американских ротах, которые сжигают мирные вьетнамские деревни; об американских генералах, которые награждают транзисторами тех, кто приносит им обрезанные уши «вьетконговцев»; о вьетнамских военнопленных, которых пытают электрическим током или подвешивают головой вниз к вертолетам.

...Чем чаще я говорила с «джи-ай», тем больше понимала, какое губительное влияние оказывает армия на души этих парней из рабочей среды, не имеющих образования, — и причем не только там, на войне, но и здесь, в Америке, куда они возвращаются профессиональными убийцами, равнодушными ко всякому насилию и покорно взирающими на то, как их лишают законных прав. Чем больше я понимала это, тем важнее мне казалась моя работа — сделать этих ребят политически сознательными, чтобы, когда они выйдут бороться, они знали, за что и против чего борются, и не позволяли делать из себя марионеток».

Ее новыми друзьями стали «джи-ай», которые уже прошли через ад вьетнамской войны, и «джи-ай», которые отказались участвовать в преступных действиях своего правительства. Ее друзьями стали негры и индейцы, борцы за гражданские права.

В феврале 1971 года Джейн Фонда вместе с друзьями организовала в Детройте первый конгресс ветеранов вьетнамской войны. Целью конгресса, на который прибыло 150 солдат, было расследование преступлений Пентагона.

«Они рассказывали о событиях, происходивших между 1965 и 1971 годами. Многие плакали, слушая их. Рассказали они и какому «промыванию мозгов» их подвергали во время военной подготовки. «Вьетнамец хорош только мертвый», — внушали им».

Джейн призвала принять участие в марше протеста солдат-ветеранов на Вашингтон, который начинался 19 апреля. «Они понесут с собой раненых, как они это делали во Вьетнаме».

Вьетнам. Для Джейн Фонда борьба против войны, развязанной ее страной, становится делом чести, делом совести. Пока с ней не будет покончено, пока где-то стреляют пушки, заявляет она, нельзя заниматься съемками, работать над ролью, сидеть на просмотрах. Нельзя. Даже играя с собственным ребенком, нельзя не помнить о детях Вьетнама, которым каждую минуту грозит смерть. Иными словами, нельзя быть счастливой, пока где-то льется кровь, да еще по вине твоих соотечественников. Так решает для себя Джейн Фонда.

В начале июля 1972 года она едет в Северный Вьетнам для сбора фактов о преступлениях американской военщины. Ее двухнедельное пребывание в ДРВ — это встречи с военнопленными американскими пилотами, с руководителями северо-вьетнамского правительства, с вьетнамскими гражданами. Это поездки в районы, подвергшиеся жестокой бомбардировке, съемки разрушенных дамб и плотин, дотла сожженных деревень.

Джейн вернулась из Вьетнама, переполненная болью и гневом. Очевидцы рассказывали ей, как за три часа до налета американские самолеты разбрасывали листовки, в которых говорилось: «Соединенные Штаты любят вьетнамский народ» и «Соединенные Штаты хотят мира». Сбросив свой смертоносный груз на какую-нибудь мирную деревушку, улетали, а через несколько часов возвращались с новой порцией листовок такого же содержания.

Обо всем этом Джейн Фонда рассказала студентам университетов Иллинойса, Мичигана, Огайо, Нью-Йорка и многих других штатов Америки. Рассказывала она об этом и во время своего пребывания в Европе, подкрепляя слова кадрами документальной кинохроники.

Как же получилось, что Джейн Фонда, перед которой были распахнуты двери Голливуда, пожертвовала своим благополучием, блестящей карьерой, порвала со своим классом, со своим прошлым?

«Мои родители были либералами, и у нас в семье стало традицией делать всякого рода пожертвования. Мне это казалось фарисейством: живешь в свое удовольствие, потом кому-то немножко поможешь и опять продолжай жить в свое удовольствие. Я никогда не связывала проблемы своей страны со своей жизнью. Мне долго пришлось жить в Париже. Там я и узнала о вьетнамской войне, узнала то, чего не могли знать мои сверстники в Америке. Однажды по телевидению я увидела фильм об американских летчиках, бомбивших Северный Вьетнам. Они сбрасывали бомбы на мирные деревушки под Ханоем, где не было ничего, кроме церквей, больниц и школ. Я увидела, как бомбы, которые называют «ленивыми собаками», разрывались в воздухе, и тысячи мельчайших стальных осколков ранили детей, женщин и стариков.

Я просто не могла поверить своим глазам. Мне казалось, что американцы не способны на такую жестокость. Ведь эти парни ничем не отличались от мальчишек, с которыми я училась в школе. А мы все когда-то верили в идеалы добра и справедливости!»

Первое, что бросилось Джейн в глаза в Америке, когда, сойдя с самолета, она проходила мимо газетного киоска, был крупный заголовок на первой полосе: «Власть красных» и фотография индейской девушки на Алькатрасе, пустынном скалистом острове в заливе Сан-Франциско, куда прежде ссылали преступников и который теперь был захвачен индейцами. «Это было мое первое знакомство с движением протеста индейцев. Я связалась по телефону с автором статьи и поехала на Алькатрас.

Встреча с индейцами и «Черными пантерами», мои беседы с солдатами, прочитанные мною книги Маркса перевернули всю мою жизнь и сделали меня другим человеком».

Джейн родилась в 1937 году. В 12 лет лишилась матери, которая, как она позже узнала из газет, покончила жизнь самоубийством, так как была больна раком. Отца своего она видела редко — он постоянно был на гастролях. Ей очень рано пришлось стать самостоятельной: нужно было заменить мать младшему брату Питеру, тоже известному теперь киноактеру. В восемнадцать лет Джейн уехала в Париж. Здесь, прежде чем поступить в театральную школу, она пробовала себя в живописи и в музыке, а некоторое время даже подрабатывала журналистикой.

Актерскому мастерству Джейн обучалась пять лет, отдавая этому все силы, всю страстность своей натуры.

«Быть актрисой, — говорит Джейн, — невероятно трудно. Приходится выдерживать огромную конкуренцию. Успех актрисы определяется двумя факторами: ее отношениями с режиссером и сексуальными данными. Величина бюста порой важнее степени мастерства.

Я изменила свои убеждения, изменила весь стиль своей жизни. Но что мне не удалось изменить — это отношение ко мне мужчин. Стоит мне появиться среди солдат, как все начинают говорить о «Барбарелле». Раньше меня это не трогало. Мне, как и другим, вдолбили в голову, что «это и есть успех». Но теперь я каждый раз сгораю со стыда».

Триумфом Джейн Фонда была роль участницы танцевального марафона в фильме 1969 года «Загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?». Фильм этот, поставленный в Голливуде режиссером Стэнли Поллаком, — одно из наиболее интересных произведений американской кинематографии за последние годы. Он очень точно воссоздает период депрессии 30-х годов. Место действия — старое здание ресторана в Лос-Анджелесе, где организован танцевальный марафон, на который приглашаются бедняки, преимущественно молодежь, со всего побережья. За победу обещан приз в полторы тысячи долларов. Организаторы марафона рассчитывают, что победителя не будет, так как это «танец смерти». Глория — ее роль блестяще исполняет Джейн Фонда — фигура поистине трагическая. Потрясенная зрелищем этого человеческого зверинца, не видя никакого выхода из нищеты (это был, как ей кажется, ее последний шанс), изнемогая от усталости, она просит своего партнера застрелить ее, что он и делает, объясняя арестовавшим его полицейским: «Ведь загнанных лошадей пристреливают, не правда ли?» Название фильма символично, как и все происходящее в нем. Это еще одно аллегорическое изображение того безумного, безумного, безумного мира, где убить измученного жизнью человека — такой же акт милосердия, как пристрелить издыхающую лошадь. Образ Глории, пожалуй, лучшее, что Джейн Фонда до сих пор создала в кино. Она по праву была признана критикой лучшей актрисой года, а лучшая актриса в Америке награждается премией Оскара. Этой премии Джейн была лишена. Более того, ее почти перестали приглашать сниматься. Но Джейн, которая говорит о себе: «Я невероятно тщеславна. Я знаю, что я хорошая актриса, может быть, даже великая», — не впала в отчаяние.

«Я горжусь своей профессией и не собираюсь ее бросать. Но мне хотелось бы ставить такие вещи, за которые потом не стыдно, потому что большую часть из того, что сделано в Голливуде, стыдно вспомнить. Мне хотелось бы сниматься в фильмах, которые могут сказать что-то важное людям. Мне хочется организовать кинокоммуну, в которой режиссеры, актеры, сценаристы и операторы создавали бы умные фильмы. А «звезда» получала бы такую же зарплату, как осветитель. И чтобы в съемке участвовали все и никто ни на ком не наживался. А деньги со сборов шли бы на создание новых фильмов или на нужды антивоенного движения.

Найти такую форму борьбы, чтобы, оставаясь актрисой, соединить воедино любимое дело и политические убеждения» — вот о чем мечтает Джейн Фонда.

«Если я завтра умру, — сказала как-то Джейн одному журналисту, — напишите, что для меня это было очень серьезно, скажите всем, что это было по-настоящему серьезно. Я сама не думала, что смогу за что-то бороться. Но для меня нет иного пути».

Юрий СЕНИН СООБЩЕСТВА МОЛОДЫХ САМОИЗГНАННИКОВ (по поводу некоторых выступлений печати США)

Приведенный отрывок достаточно интересен сам по себе как документальное свидетельство катастрофически расширившейся за последние годы в США пропасти между поколениями — «generation gap». Таких свидетельств в американской прессе найдется немало и за 1971—1974 годы.

Пусть это и не главное направление молодежного протеста, пусть так называемые молодежные коммуны существуют лишь на далекой его периферии и не определяют его будущего, они по-своему показывают, что «американский образ жизни» недвусмысленно отвергается теми, кому надлежит быть его преемниками, — многими молодыми американцами. Отвергается в то время, когда с телевизионных рекламных объявлений, со стендов и журнальных обложек — отовсюду кажется, глядят на мир ясные, стопроцентно довольные лица стопроцентных американцев и американок. Это лица людей, делающих деньги, потребляющих продукты и производящих детей, дабы те, в свою очередь, делали затем то же самое. Но подросшие дети неожиданно говорят родителям и обществу: «No go!» («Не пойдет!») И не просто говорят, но и бросают отчий дом и сытую комфортабельную жизнь, где от угрызений совести, если бы таковые и возникли, всегда можно откупиться воскресным визитом в церковь. И чтобы многочисленные соблазны этого мира не звали их обратно, создают свои собственные поселения, отгораживаясь от мира алчности, лицемерия и душевной тупости, то есть всего того, что реклама старательно обходит стороной.

Средства массовой информации не любят анализировать это явление. И если журнал «Юнайтед Стейтс ньюс энд Уорлд рипорт», выступивший с обзором молодежного движения в США, уделил место и американским «коммунам», то на это есть свои причины. Попробуем в них разобраться...

Так озаглавил свой обзор «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт». Собственно говоря, вопросительный знак в заголовке выполняет функцию чисто риторическую. Его задача — создать у читателя впечатление, будто журнал озабочен поисками истины. Но в действительности его усилия направлены на то, чтобы эту истину исказить. В этом убеждает внимательное прочтение материала.

В этом месте, пожалуй, имеет смысл прервать цитату и попытаться уяснить себе основную концепцию журнала. Нетрудно убедиться, что нарисованная им картина укладывается в нехитрую схему: на одном ее полюсе разместилась «реалистическая волна», готовая-де захлестнуть все молодежное движение в США, а на другом — так называемые коммуны. Но эта поляризация в расстановке сил и сами определения вроде «реалистической волны», «утра после похмелья» и т. п. при всей их внешней броскости явно не в ладу с американской действительностью. Молодежные сообщества — коммуны — лишь небольшая прослойка, которая по-своему иллюстрирует тот дух протеста, который характерен в наши дни для молодых американцев.

Впрочем, прогнозы об «угасании бунта молодежи» в последние годы делались прессой США не один раз — и почти всегда оказывались ошибочными. Так было, в частности, накануне грандиозных антивоенных демонстраций в мае 1971 года, когда в одном только Вашингтоне арестовали тысячи юношей и девушек. Так было и весной 1972 года, когда на эскалацию воздушной войны во Вьетнаме молодежь Америки ответила «эскалацией» антивоенных манифестаций.

«Спокойствие в кэмпусах», как видим, довольно относительно. К тому же журнал намеренно забывает упомянуть, что в конце 60-х годов экстремистские взгляды леваков в глазах широкой студенческой массы начали терять свою былую популярность. Студенческое движение в результате стало внешне «спокойнее», но это пошло ему только на пользу. Главное, что суть его при некоторой расплывчатости студенческих требований осталась неизменной и ни о каком внутреннем примирении с системой вопрос не стоит.

Характерно и стремление буржуазных пропагандистов объяснить, или, вернее, подменить такое ярко выраженное социальное явление, как «бунт молодежи», биологическим или демографическим «бэби бумом». В качестве примера можно сослаться на сентябрьский номер журнала «Ридерс дайджест» за 1971 год, в котором опубликована статья «Удивительные семидесятые». Материал посвящен «доказательству» того, что якобы наступает эра «молодежного конформизма».

И, наконец, последнее по счету, но не по значению, это интересующие нас сообщества молодых самоизгнанников. Прежде чем перейти к их конкретному анализу в свете высказываний журнала, необходимо сразу же оговориться, что социальный состав молодежных «коммун» охарактеризован журналом в общем довольно точно. В основном это так называемые «dropouts», т. е. «выпавшие», недоучившиеся школьники и студенты. Дело в том, что в силу ряда причин многие молодые люди в США в последние годы начали смотреть на образование как на пустую формальность, устраивающую разве что самых ограниченных представителей «среднего класса». Именно они, бросив учебу, и стали той средой, которая породила нынешние молодежные сообщества.

Касаясь мотивов, побудивших этих американских юношей и девушек стать членами так называемых «коммун», журнал, как видим, не находит других определений, кроме расплывчатых понятий вроде «материализма» взрослых и «главенствующей роли разума и порядка», с одной стороны, и «полуанархической теории свободы, всеобщей любви, мира и самовыражения» — с другой.

Итак, «материализм взрослых»... Куда вернее было бы назвать его исконно американским деланием денег — «крысиными бегами». От «материализма взрослых» прямая дорога к порядку, символом которого служит полицейская дубинка, а реальный смысл которого заключен в пуле национального гвардейца... Что ж, такой порядок многие молодые американцы действительно отвергают, ибо в этом сочетании разум оказывается далеко не в главенствующем положении.

Стоит ли особенно удивляться, что подрастающее поколение «повернулось спиной к прошлому»? Вернее, даже к настоящему, поскольку в своих главных чертах американский образ жизни по сравнению с прошлым мало в чем изменился.

Вот свидетельство одного из членов могущественного клана Рокфеллеров, Джона Рокфеллера, сделанное им не в частной беседе, а в официальном выступлении:

Итак, точка зрения «Ю. С. ньюс»: «Коммуны» — это последние островки, еще не захлестнутые, по его мнению, пресловутой «реалистической волной» (правда, конец их представляется ему делом ближайшего будущего). Косвенно признавая, что молодежные сообщества в Америке возникли как одна из форм протеста молодого поколения, он сосредоточивает основное внимание на переживаемых ими трудностях. Да, эти трудности есть, и немалые, но все дело в том, какие выводы делаются из их анализа. Итак, еще раз предоставим слово журналу «Ю. С. ньюс энд Уорлд рипорт».

...Мне вспоминается сцена из увиденного во время пребывания в США фильма «Беспечный ездок». Патриархального вида юноши в американского покроя толстовках, босоногие девушки с распущенными волосами. Жилище этих «коммунаров» напоминает одновременно индейский вигвам и ночлежку из горьковского «Дна». Большинство обитателей блаженно полулежит, полусидит, кто где, лишь двое или трое в дальнем углу возле очага (может, дежурные?) заняты приготовлением, по всей видимости, лепешек. Неподалеку виднеется кукурузное поле, обрабатываемое (и это в Америке-то!) с помощью каких-то допотопных мотыг. Таков схваченный глазом кинокамеры внешний облик так называемой «коммуны». Судя по рассказам автора упоминавшейся выше книги «Коммуны США», с которым мне довелось встречаться в Америке, и беседами с молодыми американцами, облик этот запечатлен довольно верно. И первое, что бросается в глаза, это его нарочитая патриархальность.

Именно эта оторванность от времени и предопределяет трудности, переживаемые американскими молодежными сообществами. Их члены еще не осознали нежизнеспособности самой идеи коммуны в антагонистической по отношению к ним среде. Между тем это доказал уже опыт Роберта Оуэна, одного из великих утопистов прошлого. Кстати говоря, именно в Америке Оуэн около ста пятидесяти лот назад основал первую коммуну. Его «Новая Гармония» в штате Индиана продержалась около трех лет. Минувшие с тех пор полтора столетия во многом изменили условия жизни в США, но отнюдь не сделали их благоприятнее по отношению ко всякого рода утопическим начинаниям.

Не случайно поэтому — об этом мне доводилось в США и слышать и читать — в Техасе и ряде других штатов нежелательных пришельцев из коммуны (при молчаливом попустительстве местной администрации) избивали, отказывались продавать им необходимые для жизни продукты, портили их посевы...

Трудности молодежных сообществ объясняются далее философией, которую исповедуют ее члены. Сошлюсь на автора книги «Коммуны США». Я познакомился с этим немного стеснительным в обращении бородачом, сразу располагающим к себе и чем-то напоминающим (по моим представлениям, конечно) «народника», в городе Сан-Франциско. Бывший студент — Дик, насколько я понял, изучал историю религии, но потом разуверился в пользе образования и бросил университет, ныне редактирует и издает несколько молодежных журналов, относящихся к так называемой прессе «underground». В дословном переводе это означает «подпольная». Свои журналы Дик развозит подписчикам на видавшем виды «пикапе». И делает он это вполне легально.

Один из его журналов называется «Новый утопист» («Modern Utopian»), и речь в нем идет преимущественно о молодежных коммунах, которые представляются — и редактору и авторам — чуть ли не единственным антиподом современному американскому обществу, противостоящим миру наживы, комфорта и бездуховности. Журнал определяет их как «сознательно формируемые сообщества», подчеркивая их принципиально утопический характер и царящую в них свободу «делать все, что хочется»: от поглощения наркотиков до групповых браков. Причем все это сдабривается философией крайнего индивидуализма.

Как ни парадоксально это звучит, но сообщества молодых самоизгнанников во многом исповедуют именно эту философию. Вот ее характерный образчик, содержащийся в одной из статей «Нового утописта». «Если бы все человечество за исключением одного человека придерживалось единого мнения по какому-нибудь вопросу и только этот один был иного мнения, то все человечество имело бы не больше права заставить этого одного человека замолчать, чем он, имей он власть, заставить замолчать все человечество».

Авторы многих статей, одни с воинственной убежденностью в своей правоте, другие с горечью и даже разочарованием, отмечают, что на сегодня нигилизм (в сущности, одно из проявлений того же индивидуализма) — это единственное объединяющее начало для большинства обитателей молодежных сообществ.

Неудивительно поэтому, что, по словам журнала, «все, что мы (т. е. обитатели коммун в США. — Прим. Ю. С.) делаем, делается всегда только из оппозиции к системе. В действительности же это означает, что мы пленники системы, свободные не более, чем заключенные, которые время от времени в бессильной злобе сотрясают тюремные решетки и пишут лозунги на стенах своих камер».

Здесь мы подходим к главному вопросу: а имеют ли будущее «коммуны» в Америке, и если да, то какое оно, это будущее.

Бегство от действительности, чтобы протестовать против самой этой действительности! Как ни симптоматично это явление, но ведь, в сущности, это политика страуса, прячущего голову в песок в наивном убеждении, что тем самым он противостоит опасности. Отсутствие или, вернее, расплывчатость того позитивного идеала, который хотели бы воплотить в жизнь обитатели сегодняшних американских молодежных «коммун», — такова одна из их наиболее очевидных слабостей.

В этом смысле будущего в нынешних условиях у них, конечно же, нет. И все же, если мы столь подробно останавливаемся на проблеме молодежных сообществ, то делаем это с умыслом. Пусть у них нет будущего и под влиянием множества трудностей они явно не выдерживают борьбы за существование. Зато тот опыт, который получают их участники, то реальное, а не умозрительное знание жизни, которое они приобретут, — все это не может не оставить глубокого следа в сознании молодых американцев.

Тем самым и бегство от действительности, от мира взрослых может обернуться стремлением эту действительность, этот мир сообща переделать. Тогда-то трудности сегодняшнего дня, нынешние ошибки и заблуждения станут залогом будущего прозрения, а слабости — предвестником силы.

Взять, к примеру, так явно обозначившееся в сообществах молодых самоизгнанных отсутствие элементарных трудовых навыков и даже презрение к работе у молодых американцев. Ч. Рейч в книге «Молодая Америка» справедливо указывает, что «для большинства американцев работа бесцельна, изнуряюща, скучна и ненавистна, тогда как слово «жить» означает увлекательное «времяпрепровождение».

Но молодежные сообщества с неизбежностью выявляют и другое, а именно: необходимость пересмотра наиболее зрелыми молодыми людьми своего взгляда на работу, на трудовую деятельность, на роль и значение рабочего класса. Такая необходимость уже стала на повестку дня.

Немаловажным отрезвляющим уроком, который извлекают члены коммуны, является и непосредственное столкновение с тем, что капитализм как система глубоко враждебен человеку и окружающему его миру. Дело в том, что последние годы в США остро стоит вопрос о борьбе с загрязнением трех сред: воздуха, воды и суши. Любому, кто бывал в Штатах, не могли не броситься в глаза мутные воды рек и плавающая кверху брюхом мертвая рыба в Великих озерах; гигантские автомобильные кладбища, как организованные, так и «дикие», упаковочные отбросы, толстенные газеты, валяющиеся прямо на улицах... А смог в Лос-Анджелесе, машинная гарь Нью-Йорка или Чикаго? В последнем, как гласила выпущенная местными студентами-экологами листовка, вдыхание воздуха в течение одного только дня равносильно выкуриванию 38 сигарет...

Так вот попытка молодых самоизгнанников выбраться из городского смрада на не тронутое цивилизацией лоно первозданной природы не удалась. Оказалось, во-первых, что этого лона в стране почти не осталось, а во-вторых, что там, где оно есть, его буквально на глазах сжирает ненасытный молох «прогресса». Алчность монополий, невзирая на протесты общественности, не оставляет нетронутыми ни живописные калифорнийские холмы, ни аризонские равнины. Все больше становится дорог, все многочисленнее стадо машин, и по мере того как сводят последние леса, все гуще делается лес рекламных объявлений.

Наконец, еще одна иллюзия, с которой «коммунары», похоже, начинают расставаться, — это иллюзия «свободной любви». Так называемое «половое раскрепощение» первоначально мыслилось ими как протест против ханжеской морали окружающего мира, в котором падение нравов прекрасно уживается с евангельским «не прелюбодействуй».

Но замена пуританского ханжества в отношениях между полами принципом «свободной любви» на практике не принесла желаемых результатов. Сплошь да рядом получалось, что «протест» был оборотной стороной той же медали...

Что будет с этими молодежными сообществами дальше? Поведет ли известное разочарование части американской молодежи, как полагает «Ю. С. ньюс опд Уорлд рипорт», к примирению с обществом, или, наоборот, результатом этого разочарования станет новый подъем молодежного движения, важная ступень в его возмужании?

Ответ на этот вопрос во многом зависит от того, сложится ли единый фронт передовых сил американской молодежи не только с передовой интеллигенцией, но прежде всего с теми, кого до недавнего времени многие молодые люди в Америке презрительно именовали «средним классом», «конформистами», «законобоязненным большинством», — с пролетариатом.

Передовая молодежь Америки все больше осознает сложность стоящих перед ней задач. Этот необратимый процесс позволил создать в Чикаго в феврале 1970 года «Союз молодых рабочих за освобождение» («The Young Workers Liberation League»). Революционные традиции этой организации восходят к коммунистическому союзу молодежи, действовавшему еще в двадцатые годы в тесном контакте с коммунистической партией. Его платформа: чтобы победить государственно-монополистический капитализм, необходимо создать объединенный фронт всех прогрессивных групп, во главе которых должен стоять рабочий класс. II съезд союза, прошедший в мае 1972 года, еще раз подтвердил, что организация эта растет и крепнет.

Конечно, когда сопоставляешь с этой активной платформой убежденных борцов позицию тех молодых людей, кто еще недавно надеялся (да и сейчас, может быть, не до конца расстался со своей иллюзией!) спрятаться от действительности, вместо того чтобы стремиться ее переделать; когда сопоставляешь даже внешний облик первых с последними (я видел и тех и других: с одной стороны — волевые, целеустремленные лица, энергичные движения, одежда скромная, но опрятно-добротная; с другой — намеренная размагниченность и взгляда, и походки, намеренная небрежность в одежде), — так вот, когда сопоставляешь все это, то невозможно не видеть разительного контраста между ними.

Но процесс взросления не у всех протекает гладко. И то, что определенная часть молодых американцев, подавшихся в сообщества, и тех, кто им сочувствует, начинает понимать недостаточность такой формы протеста, в высшей степени симптоматично. Станут ли они, по крайней мере большая их часть, вернувшись из утопии в реальность, на путь осознанной борьбы, чтобы изменить эту реальность, или реальность сокрушит их самих, сказать трудно. Это дело не одного дня...

Лев МАКАРЕВИЧ ПАУКИ

В уставе ООН записано: «Война готовится в умах людей». Эта истина проверена жизнью. О ней хорошо знают и те, кто пытается подновить образы Муссолини и Гитлера, хотя бы частично реставрировать фашистскую идеологию. «Гитлериада» в последние годы приняла на Западе широкий размах. «Книжный рынок наводнили книги о Гитлере, иллюстрированные журналы публикуют очерки о Гитлере. Кинофильмы о Гитлере появляются один за другим», — писал в сентябре 1974 года австрийский журнал «Ди цукунфт». Вот только некоторые из названий: «Адольф Гитлер. Легенда. Миф. Действительность», «От веймарского ревизионизма к Гитлеру», «Гитлер-идеолог», «Видели ли вы Гитлера?», «Гитлер и война», «Адольф Гитлер», «От барабанщика до вождя» и т. д. и т. п. Этот книжный поток о фюрере дополняют пластинки с записью его выступлений, нацистских песен, копии гитлеровских газет. Пущена в ход и нацистская униформа. Ежегодно 20 апреля, как сообщает английская газета «Санди телеграф», члены неонацистских организаций западноевропейских стран устраивают сборища, чтобы отметить «праздник, посвященный фюреру», — день его рождения. «Празднование» происходит в мундирах, которые извлекаются из пыльных сундуков. Звучат гимны. И не только старые. У неонацистов свой репертуар:

«Старые газовые камеры были слишком малы. Мы построим новые, гораздо большие. В них хватит места для всех вас, можете нам поверить».

Но не только «песнями» и маскарадами с переодеванием заявляют о себе неофашисты. Нередко они переходят от слов, пропагандистской шумихи к делу, заявляя о себе взрывами бомб и поджогами, убийствами и провокациями, направленными на то, чтобы до предела обострить политическую обстановку в тех или иных странах, поставить их на грань гражданской войны. Это, по расчетам реакции, облегчило бы установление военных режимов чилийского образца, создало бы предпосылки для разгрома профсоюзного и демократического движения. Пользуясь закулисной поддержкой определенных политических кругов, щедро финансируемые монополиями, напуганными накалом классовых битв последыши Гитлера и Муссолини создали в ряде европейских государств сеть своих подрывных центров, построенных по типу шпионско-диверсионных организаций Запада и объединенных под эгидой так называемого «черного интернационала». Недавно стали известны новые факты, которые помогают приподнять завесу секретности, окутывающую деятельность тех, кто вынашивает планы возрождения фашизма в Европе.

...Ровно в 13.15 по давно заведенному порядку мсье Гастон Арман Ги Амодрюз вышел из небольшого ресторанчика, где он обедает в. одно и то же время вот уже 25 лет, и не спеша направился к своему дому. Тихая, пустынная улочка Лозанны знакома ему до мельчайших деталей: традиционные швейцарские домики, красные герани на подоконниках маленьких квадратных окон, потемневшие от времени черепичные крыши, затейливая вязь небольших решетчатых оград, за которыми виднеются газончики с кустами чайных роз. Все ухожено, подметено, вымыто и подстрижено с традиционной гельветической основательностью и аккуратностью — настоящий оазис тишины и покоя, где можно отдохнуть от суеты и забот. А их у господина Ги предостаточно.

Лишь немногие знают, что мсье Амодрюз, скромный учитель немецкого языка в одной из частных школ Лозанны, внешне ведущий размеренный, несколько однообразный образ жизни, является руководителем так называемого «Нового европейского порядка» (НЕП), известного еще как «черный интернационал». Под знаменами этой полулегальной право-экстремистской организации объединены десятки самых оголтелых, самых воинственных неофашистских организаций, развернувших во многих странах Западной Европы кампанию насилия и террора, начиная от взрывов и убийств и кончая подготовкой государственных переворотов. Как писала итальянская газета «Стампа сера», цель НЕПа — «радикальное изменение нынешнего политического порядка во всей Европе, ликвидация демократических и республиканских институтов, создание федерации тоталитарных фашистских государств, которые восстановили бы старый нацистский порядок на всем континенте...».

В последние годы западная печать уделяет много внимания деятельности «черного интернационала». В отличие от других политических течений, у него никогда не было ни «жесткой» организационной структуры, ни общего идеологического центра, ни постоянных лидеров. Даже об истории его создания мало что известно. Сохранились лишь отрывочные сведения, по которым можно восстановить, откуда берут начало истоки «черного интернационала».

Так, например, установлено, что впервые с идеей учреждения единой международной фашистской организации выступал еще Муссолини. Именно по его инициативе 16—17 декабря 1934 года в швейцарском городе Монтре состоялся первый международный конгресс фашистов, в котором приняли участие представители 13 стран.

Однако главная роль в создании «черного интернационала» принадлежала не Муссолини, а Гитлеру, который сколачивал «всемирную фашистскую» организацию не с помощью демагогии, а прошедшей специальную подготовку агентуры. Речь идет прежде всего о десятках коллаборационистских партий, течений и групп, основанных и вскормленных на нацистские деньги в различных европейских государствах, первоначально игравших роль «пятой колонны», а затем — после военной оккупации гитлеровцами этих стран — готового политического и идеологического аппарата, на который руководители «третьего рейха» опирались в своей захватнической политике. Так во Франции появились «кагуляры» и волонтеры эсэсовской дивизии «шарлемань», в Бельгии — партия «рексистов» во главе с ветераном СС Леоном Дегрелем, в Норвегии — «националистическая партия» Квислинга, в Югославии — «усташи» Павелича, в Румынии — подпольная террористическая группа «стиндартул», в Швеции (остававшейся, правда, нейтральной страной) — «шведская оппозиция» Пера Энгдаля, в Венгрии — «хортисты» и так далее.

Именно из этих «кадров» вышли впоследствии первые руководители того «черного интернационала», о котором известно сегодня. Процесс формирования этой организации шел главным образом в двух встречных направлениях: нелегальном и легальном. Остановимся на каждом из них в отдельности.

В первые месяцы 1974 года на страницах издающейся в Париже американской газеты «Интернэйшнл геральд трибюн» можно было встретить такое объявление:

«Опасность для нас не препятствие. Группа «Паладин» выполнит ваши заказы в национальном и международном масштабе, в том числе за железным и бамбуковым занавесами. Гарантируется полная конфиденциальность. В вашем распоряжении специалисты во многих областях, прошедшие полную подготовку и желающие отправиться на любой край света, чтобы успешно выполнить ваш заказ. Тайна ответов и заказов полностью сохраняется и никогда не станет известна третьей стороне. Обращаться: группа «Паладин» через посредство доктора Г. X. Шуберта, «Эль Панорама» Де Альбуферете, г. Аликанте, Испания».

Недавно удалось установить, что под вывеской «Паладин» скрывалась подпольная диверсионная организация, основанная бывшими нацистами, сумевшими скрыться от правосудия после разгрома гитлеровского «третьего рейха».

Цели и задачи «Паладина» станут более ясными, если учесть, что он образовался от слияния двух других нелегальных нацистских организаций. Первая — «ОДЕССА» (сокращенное название «организации бывших служащих СС»), которую возглавлял небезызвестный полковник СС Отто Скорцени, специализировалась после второй мировой войны на спасении эсэсовских палачей путем переправки их различными нелегальными путями из Германии в Испанию. Португалию, Латинскую Америку и страны Ближнего Востока. Вторая — «Шпине» («Паук») — также состояла из бывших нацистов и занималась главным образом сбором разведывательных данных, саботажем и мелкими диверсиями в различных странах Западной Европы с целью подготовки будущего «реванша» и создания «четвертого рейха».

В 1969 году «Паладин» находился в зените своего могущества. «Подобно паутине, — писал итальянский еженедельник «Эуропео», — нити связей в этой нацистской организации расходятся из центра таким образом, что... каждый действовал строго в рамках своей ячейки. В считанные годы эта зловещая паутина опутала всю Западную Европу, в том числе Париж, Цюрих, Рим, Лиссабон и Мюнхен». Как правило, все «филиалы» «Паладина» маскировались под различные «коммерческие представительства», связанные друг с другом по радио и телексу. Возглавляли «филиалы» бывшие нацисты.

Для проведения своей подрывной деятельности «Паладин» располагал огромными финансовыми средствами. Так, по некоторым данным, в 1973 году в его распоряжении было около 100 тонн золота, а также вклады в сотни миллионов долларов, размещенных в банках всего мира. Происхождение этого богатства теперь уже не является секретом.

...10 августа 1944 года в страсбургском отеле «Красный дом» состоялось секретное совещание крупнейших финансистов и предпринимателей «третьего рейха». Речь шла о гигантской по масштабам политико-экономической операции: спасении валютных резервов гитлеровской Германии и последующего их использования в целях возрождения национал-социалистского движения. С этой целью в банки Лихтенштейна, Швейцарии, Испании, Португалии, Аргентины и других государств были тайно переведены около 500 миллионов долларов, включая 120 миллионов из «партийного фонда Бормана», 60 миллионов из различных фондов СС и другие капиталы. Эти средства позволили уцелевшим нацистам поставить впоследствии под свой контроль почти 750 промышленных и торговых фирм в Латинской Америке и Западной Европе, создав таким образом солидную экономическую базу, которая дает возможность «Паладину», а вместе с ним и «черному интернационалу» действовать, не скупясь на расходы.

Всеми делами в «Паладине» с самого начала заправляли два бывших сотрудника Геббельса — Герхард Хартмут фон Шуберт и профессор Иоханнес фон Леерс, фанатичный антисемит и нацист. Создавая свою диверсионно-подрывную сеть, они развернули по всей Европе лихорадочные поиски специалистов по шпионажу. Время от времени в печати публиковались объявления такого содержания: «Требуются: пилот гражданских авиалиний, капитан, лейтенант, специалисты по электронике, бывшие морские пехотинцы, имеющие боевой опыт, эксперты по маскировке и т. д.». Далее следовал адрес «Паладина» в Аликанте. Те, кто принимал предложение и по своим качествам подходил руководителям шпионской организации, получали жалование в 3500 долларов в месяц.

Очень близко сотрудничала с «Паладином» другая нелегальная организация «черного интернационала» — так называемое «Акционерное общество Интерпресс» («Акционгезельшафт Интерпресс»), которое больше известно, как «Ажинтерпресс», служившее «крышей» для международного фашистского альянса «порядок и традиция».

Основал «Ажинтерпресс» некий француз по кличке «Раклф», бывший агент 7-го отделения французской службы безопасности. Президент «агентства» — Ив Герэн-Серак (он же Ив Эрлю, Ив Гийон, Ральф Керью), экс-капитан Второго штурмового полка французской армии в Алжире, бывший оасовец.

До мая 1974 года штаб-квартира «Ажинтерпресс» находилась в доме № 15 на Руа даш Прасаш в Лиссабоне. Кроме того, так же как и «Паладин», агентство имело сеть своих «представительств» во многих городах мира, в том числе Бонне, Буэнос-Айресе, Женеве, Риме, Вашингтоне, Стокгольме, Париже, Сайгоне, Тайбэе, Мадриде и т. д.

Формально «Ажинтерпресс» считалось «информационным агентством». Однако на самом деле, по данным итальянской военной контрразведки СИД, «агентство» представляло собой подпольный оперативный и идеологический центр неофашистских провокаторов, саботажников и убийц, орудовавших в Италии, Греции, Франции, Западной Германии и других странах.

То, что это «акционерное общество» играло именно такую роль, теперь уже установлено документально на основании архивов ДЖС (секретной службы свергнутого 25 апреля 1974 года фашистского режима в Португалии), захваченных в крепости Кашиас под Лиссабоном. В конце 1974 года группа итальянских журналистов, побывавших в Португалии, опубликовала в трех декабрьских номерах миланского еженедельника «Эуропео» серию статей, посвященных деятельности «Ажинтерпресс». Вот что они, в частности, писали:

«В крепости Кашиас, где хранилась часть архивов ДЖС, нам разрешили перефотографировать некоторые отпечатанные на машинке лекции, которые читались членам ВОМК — «Вооруженной организации по борьбе против международного коммунизма» — одного из самых засекреченных и активных подразделений «Ажинтерпресс». Этот курс, представляющий собой пособие по терроризму, заслуживает особого внимания именно сейчас, когда страницы газет и журналов пестрят сообщениями о неофашистских провокациях и преступлениях.

«Цель подрывной деятельности, — говорилось, например, в одной из лекций, — так воздействовать на ум и волю людей, чтобы заставить их действовать против всякой логики, правил и законов. Для этого существуют два пути: психологическая обработка и терроризм.

С моральной точки зрения задача терроризма — нанести удар по общественному мнению, толкнуть правительство на проведение репрессий, спровоцировать его на развязывание гражданской войны, вызвать в массах чувство беспокойства, неуверенности, страха».

Кроме теоретических лекций, члены ВОМК «проходили специальный практический курс по технике саботажа, обращению с оружием и взрывчатыми веществами. Поставленные перед секретными агентами цели достигались путем организации провокационных демонстраций, диверсий и боевых действий в прямом смысле этого слова. Сфера проведения этих диверсий была чрезвычайно широкой: военная, политическая, экономическая, идеологическая. В лекциях «Ажинтерпресс» подробно освещались стратегия, тактика и общие принципы ведения партизанской войны, нападения на укрепленные объекты, устройства засад и так далее...»

Наряду с вербовкой неофашистских агентов, специализирующихся на различного рода подрывной деятельности и террористических актах, большое внимание «Ажинтерпресс», как и «Паладин», уделяло поддержке различных организаций, входящих в «черный интернационал» и действовавших легально.

Попытки сколотить «черный интернационал» в рамках, так сказать, «закона» предпринимались уже в первые годы после разгрома «третьего рейха». Так, в 1946 году в Риме по инициативе руководителей только что образованной неофашистской партии «Итальянское социальное движение» был создан некий «комитет европейских исследований», который начал выпускать журнал «Объединенная Европа». Журнал выходил недолго, но с его помощью итальянские чернорубашечники смогли восстановить контакты с неонацистскими кругами в других странах.

В 1950 году в одном из дворцов римского квартала Париоли состоялся первый учредительный съезд «черного интернационала», называвшийся тогда «Европейское национальное движение». В нем приняли участие руководители четырех национальных фашистских организаций — «Немецкого социального движения», «Итальянского социального движения», «Новошведского движения» и «Координационного комитета национальных французских сил». На съезде был избран «постоянный секретариат», обосновавшийся сначала в Риме, а затем в Триесте.

Второй конгресс «интернационала», переименованного уже в «Европейское социальное движение» (ЕСД), проводился в мае 1951 года в Мальме (Швеция). Туда же был переведен и «постоянный секретариат», ставший «президиумом».

На съезде выявились глубокие расхождения между так называемыми «отцами», то есть нацистами-ветеранами, которые, как писала стокгольмская газета «Свенска дагбладед», «продолжали молиться на старые символы и портреты, оплакивая утерянные чины, положение и привилегии», и «детьми», считавшими, что необходимо вернуться к «истокам», к «национал-социализму 20-х годов».

Разногласия оказались настолько велики, что в том же 1951 году от «Европейского социального движения» откололась большая фракция «несогласных», образовавших собственный «интернационал» — «европейский комитет связи» во главе с французом Рене Бине и «фюрером» швейцарских неофашистов Гастоном Арманом Ги Амодрюзом. В сентябре 1951 года и мае 1952 года «комитет» провел свои первые заседания совместно с представителями радикального крыла «Итальянского социального движения», испанских фалангистов и «американской национальной партии возрождения».

Пытаясь сохранить хотя бы видимость единства внутри «Европейского социального движения», его руководители предприняли немало усилий, чтобы вернуть «блудных сынов» обратно в ЕСД. В какой-то момент казалось, что им это удалось: в январе 1953 года на съезде в Париже была основана новая неофашистская организация — «Европейское народное движение» (ЕНД), объединившее «отцов» и «детей». Но примирение оказалось непрочным: в начале 1956 года Амодрюз организовал в Лозанне серию международных коллоквиумов, посвященных «проблемам современного праворадикального движения». Из этих коллоквиумов и родился тот «Новый европейский порядок» (НЕП), вокруг которого группируются сегодня другие организации «черного интернационала».

Как уже отмечалось, у «черного интернационала» нет ни устава, ни четко сформулированной программы. Однако у этой фашистской организации есть свое руководство, состоящее приблизительно из 30 человек во главе с генеральным секретарем и штаб-квартирой в Барселоне, откуда осуществляется общая координация действий и где назначается место проведения очередного конгресса или совещания.

Такие съезды и встречи проводятся почти каждый год.

Обычно руководители «черного интернационала» никогда не публикуют материалов своих конгрессов и совещаний. Тем не менее в печать иногда просачиваются отдельные сведения, дающие представление о том, что обсуждается на этих сборищах. Бросается в глаза, что если в прошлые годы политические и идеологические проблемы занимали на съездах НЕПа главное место, то теперь главари «черного интернационала» все больше и больше внимания уделяют «вооруженным методам борьбы».

Например, в марте 1974 года в итальянском курортном местечке Каттолико проходила встреча лидеров «интернационала». Ее повестка дня: терроризировать антифашистов и сеять панику с помощью взрывов и массовых убийств, всеми силами нагнетать напряженность, провоцировать гражданскую войну, которая облегчила бы приход к власти правых сил. А на совещании, состоявшемся в декабре 1974 года в Барселоне, была дана совершенно четкая директива: «Они (власти. — Л. М.) пытаются уничтожить нас (неофашистов. — Л. М.), однако им это не удастся. Они думают, что нашли нас, но они ошибаются. Теперь у Европы нет спинного хребта. Попасть в ее тюрьмы или предстать перед ее судьями — это позор. Поэтому нужно стрелять в упор и бежать...»

Свержение реакционных режимов в Португалии, в Греции, неустойчивое политическое положение в Испании и Италии, а также разоблачение закулисной деятельности «Ажинтерпресс» и «Паладина» создало определенные трудности для «черного интернационала», ограничив его «оперативные просторы». Герэн-Серак был вынужден в 24 часа покинуть Лиссабон и перебраться в Барселону, где, по некоторым сведениям, он основал новое «экспортно-импортное агентство» — некий гибрид из «Паладина» и «Ажинтерпресс». В его штаб-квартире часто бывают друзья Отто Скорцени, а также руководители многих неофашистских организаций, входящих в «черный интернационал». Время покажет, смогут ли они вдохнуть жизнь в орден «рыцарей» «третьего рейха». Однако некоторые факты сейчас заставляют настораживаться демократическую общественность западноевропейских стран.

В начале 1975 года в Лионе в обстановке глубокой секретности состоялся очередной съезд «Нового европейского порядка», в котором в числе представителей 11 неофашистских организаций старого и нового света принял участие и Герэн-Серак. Помимо политической резолюции, составленной по обыкновению из общих, трескучих фраз типа: «Свободу Рудольфу Гессу!», на конгрессе было принято решение создать в рамках НЕП «революционный национальный фронт». Его задача — оказывать материальную и военную помощь «соратникам», попавшим в «затруднительное положение»...

— Структура «Нового европейского порядка», игравшего в основном роль общего идеологического центра (международного неофашизма. — Л. М.), — заявил выступавший на съезде Ги Амодрюз, — стала неэффективной в нынешних условиях, когда в таких странах, как Италия, Греция и Португалия, против национал-революционных (т. е. неофашистских. — Л. М.) движений принимаются репрессивные меры. Нам нужны совсем иные методы борьбы. «Революционный национальный фронт» призван с одной стороны практически координировать, связывать воедино все 600 организаций, входящих в НЕП, а с другой — оказывать им прямую, активную и квалифицированную поддержку...

Итак, замыслы тех, кто продолжает верить, что историю можно повернуть вспять, обширны. Однако, как свидетельствуют события последних лет, руководителям «черного интернационала» все трудней претворять их в жизнь. Неофашистские партии, группы и течения по-прежнему изолированы и не имеют поддержки в широких народных массах.

Тем не менее демократическая общественность Европы считает, что было бы ошибкой закрывать глаза на ту, пусть даже потенциальную, угрозу, которую они собой представляют. Во-первых, потому что правящие круги все еще используют неофашистов как ударную силу против рабочего и демократического движения. И во-вторых, опыт истории учит, что последыши Гитлера и Муссолини никогда не оставляли попыток расширять свое влияние среди молодежи, особенно в периоды политических и экономических кризисов.

Вот почему сегодня столь же актуально, как и прежде, звучит призыв, брошенный из нацистских застенков Юлиусом Фучиком: «Люди! Будьте бдительны!» Только бдительность и союз всех демократических сил, объединяющих рабочий класс, крестьянство, прогрессивную интеллигенцию и молодежь, сможет окончательно закрыть дорогу реакционным силам, призракам фашизма.

Михаил СТЕПАНОВ «ЛИШНИЕ» ЛЮДИ (О СУДЬБЕ ОБРАЗОВАННОЙ МОЛОДЕЖИ КНР)

Больше восьмисот лет назад написаны эти горькие знаменитые строки. Но думается, что и сегодня отдаются они резкой болью в сердцах многих китайцев.

Какими нужно воспитывать своих детей, чтобы их миновала хоть часть того горя, тех бед, что выпали на долю их родителей?

Вопрос этот продиктован нынешней китайской действительностью и теми жестокими уроками недалекого прошлого, когда кое-кому за широкий кругозор, подлинную образованность приходилось расплачиваться даже жизнью, когда разъяренные хунвэйбины, пользуясь поддержкой официальных властей, расправлялись с неугодными Мао Цзэ-дуну партийными кадрами, издевались над интеллигенцией.

Умышленный процесс разобщения поколений, науськивание одной категории молодежи на другую, крутые виражи в пропагандистских кампаниях, эксплуатация политической незрелости молодых — это продолжается в Китае.

Катаклизмы в общественной жизни этой страны — явление неслучайное. Факты не переупрямишь, КНР переживает глубокий кризис. Он то развивается подспудно, то вырывается наружу. А обусловлен этот кризис прежде всего теоретической и практической несостоятельностью маоизма, мелкобуржуазного по своей сути и эклектического по характеру. Маоизм не может предложить китайскому обществу позитивную программу развития. Да маоисты, можно полагать, подчас и сами-то не слишком уверены в точности своих теоретических выкладок, в эффективности практических установок. Это и вынуждает их спекулировать на социалистических чаяниях китайских трудящихся, на революционаристских лозунгах, на подделке под марксизм-ленинизм. Не случайна в этой связи и ставка на молодежь, на ее неопытность, эмоциональность, доверчивость. По мнению маоистов, лучший способ отвлечь молодежь, особенно образованных молодых людей, от глубокого анализа общественных явлений, происходящих в стране событий, от глубокого кризиса — это посеять сумятицу в умы людей, держать их в постоянном напряжении, а еще лучше — в страхе. В страхе перед расплатой за непонимание курса Мао, за неосторожно сказанное слово, за «контрреволюционное» мышление, в страхе перед якобы существующей «угрозой с Севера».

Оглянемся на вчерашний день КНР. Маоистский контрреволюционный переворот его инициаторы нарекли «великой пролетарской культурной революцией». Ее штурмовикам, одураченным хунвэйбинам, она принесла крушение мальчишеских надежд, душевное смятение.

А сегодня? Сегодня насильственную высылку городской образованной молодежи (так именуют выпускников полной и неполной средней школы) на постоянное жительство в горные и сельские районы, в различные углы страны маоисты демагогически именуют «новым социалистическим явлением». И перед нашими глазами разворачивается еще один акт трагедии молодежи и Китая.

Их фотографии можно часто увидеть на страницах китайских газет и журналов. Это образованные юноши и девушки. В китайских городах они «лишние». Их высылают в глухие деревни и далекие горные районы страны.

Как правило, на фотографиях они улыбаются. Их улыбка призвана показать, что они счастливы, что они нашли правильный путь в жизни, что они благодарны Мао, который указал им этот путь.

И слова... Миллионы слов, не отличимых друг от друга, словно стершиеся монетки.

И не только стандартные улыбки, и не только стереотипные слова. На тему отправки в деревню образованной молодежи слагается еще бесконечное количество «песен». Их в обязательно-добровольном порядке сочиняют люди разных возрастов. Вот одна из таких «песен» — сочинение пекинской школьницы:

Едва ли рискнет кто-нибудь назвать песней это перечисление официальных лозунгов и установок маоистов. Вот типичные названия других песен: «Независимость, самостоятельность, опора на собственные силы», «Критиковать Линь Бяо — вредного элемента», «Соревноваться за накопление зерна в фонд подготовки к войне» и т. д. и т. п.

Такие «песни» люди в нынешнем Китае сочиняют, как послушные школьники выполняют домашние задания. А откажешься — значит, не приемлешь курса Мао. Вот и пишут...

Зачем это надо маоистам? Видимо, надо, чтобы показать, что «политику делают массы».

Но маоистам важно выиграть хоть какое-то время, сотворить иллюзорный мир для всех тех, кто еще не успел разобраться в существе дела. А когда липовый фасад этого мира рушится, то легко просматривается...

Живые голоса... Их много. Их не заглушить лицемерному хору маоцзэдуновской пропаганды.

Гуанчжоу, 1968 год. На стенах домов появились гневные дацзыбао.

«Мы люди, а не скот», — заявляли авторы одной из них. Они рассказывали о том, что им довелось пережить. Восемьдесят юношей работали на полях по 16 и более часов в день. Им выписывали так мало трудодней, что они очень часто оказывались не в состоянии расплатиться за свое питание. Их сторожили, чтобы они не могли убежать. Больные не получали никакой медицинской помощи.

Жили в полуразвалившемся сарае, крыша которого протекала в дождь. Нельзя было найти место, чтобы готовить пищу, не говоря уже о сне. В дацзыбао было написано: «Вместо супа нам давали слегка подсоленную воду. Мы вели жизнь, недостойную человека».

Вот отрывок из еще одной дацзыбао того времени:

«Нас обманывали. Утверждали, что нас отправят на прекрасные фермы с тракторами и всем необходимым. Почему же тогда некоторые из нас умерли, другие покончили самоубийством, а многие оказались в тюрьме?»

Так поется в одной из песен, распространенной в свое время в Шанхае.

Сколько песен-самоделок сочиняется сейчас в Китае?

Приказных поделок-однодневок много. Но, судя по всему, немало и вышеприведенных самоделок. Недовольство царящим в стране произволом, о чем свидетельствуют песни, и явилось причиной того, что маоисты решили «распылить» образованную молодежь, разбросать ее по стране, сломить ее волю непосильным физическим трудом. Разумеется, и на сей раз были выдуманы соответствующие лозунги, прикрывающие истинные цели и задачи.

Но дело, разумеется, не только в лозунгах. Обман сочетается с принуждением, с различными организационными мероприятиями. Огромная пропагандистская машина год за годом обрабатывает и школьников, и их родителей. На взрослых по месту работы оказывается сильный политический нажим. Вместе с молодежью в деревни с каждым годом направляют все больше и больше кадровых работников в качестве надсмотрщиков. Высланную молодежь поселяют вместе, чтобы за ней было легче присматривать. На местах за этой молодежью в оба глаза следят и военные, и представители ополчения, и местные активисты. И все-таки очень многие высланные при первом удобном случае бегут из деревень.

С особенным усердием высылкой городской молодежи занялись с декабря 1968 года, после высочайшего повеления Мао. Даже по китайским официальным данным, за это время в деревни сослано около 10 миллионов человек. Западные специалисты по Китаю приводят другую цифру: 25—30 миллионов. Во всяком случае, в конце 1974 года пекинское радио похвалилось, что 90 процентов образованной молодежи Пекина и пригородов было отправлено в деревни. Каково же ей там?

Приведем пример. В одной из дацзыбао, вывешенной в Пекине летом 1974 года, рассказывалось о судьбе девушки Чао Бао-фан, сосланной в деревню в 1969 году.

«Летом от палящего солнца ее лицо покрывалось волдырями. В поле она, бывало, теряла сознание, но, несмотря ни на что, вставала и продолжала работать. Приехав в бригаду шестнадцатилетней девчонкой, она таскала на себе связки сена весом более 120 цзиней. Зимой на морозе ноги у нее распухали и становились, как пампушки. Например, в декабре 1970 года обмороженные ноги Бао-фан покрылись нарывами, и она не могла даже надеть обувь. Однако бригадир Чжан Шунь и член местного пропагандистского отряда Сюй Чжэнь-юй заставили ее выйти рыть канал».

Перескажем дальше вкратце эту трагическую и, очевидно, не столь уж редкую историю. У Чао Бао-фан не сложились отношения с местным начальством, жестокими и бесчестными людьми. Они травили девушку, издевались над ней, распускали о ее поведении гнусные слухи. Вот в дацзыбао финал:

«Чао Бао-фан не вынесла выпавших на ее долю мучений. Двадцатого марта она еще была жива. Вышла на работу и трудилась весь день.

А уже утром 21 марта 1974 года ее не стало, она покончила с собой на станции Мачжай (провинция Хэнань).

Тело Чао Бао-фан долго лежало на задворках станции, его не сразу могли опознать.

Чао Бао-гун,

старший брат пострадавшей.

25 июня 1974 года».

Инициатор высылки молодежи в деревни — Мао Цзэ-дун. А его антигуманизм известен.

«Смерть человека — дело обычное», — вещает Мао.

И это не констатация всем известного биологического факта. Это оправдание того, что в руках диктатора жизнь человека не стоит ничего.

«Человек — это животное, испытывающее презрение к людям».

«Главное заключается в том, чтобы хорошенько припугнуть людей».

Конечно же, подобные высказывания Мао предназначены не для всех. Они произносятся в узком кругу особо доверенных лиц или заносятся на бумагу. Но так уж устроена жизнь, что тайное рано или поздно становится явным.

Широко известны гегемонистские аппетиты Мао и его присных. Шовинистические, великодержавные устремления маоистов подкреплены были на сессии ВСНП, созванной в 1975 году и поставившей задачу вывести Китай в разряд ведущих держав мира. Характерно, что призывы выполнения этой «стратегической задачи» звучат на фоне разглагольствований о «неизбежности войны», о необходимости подготовки к войне, о том, что, мол, новая мировая война «вовсе не так уж плоха» и что «у каждого поколения будет своя война».

А китайскому народу маоисты отводят роль послушного орудия в достижении этой цели. И самая большая ставка делается на китайскую молодежь, которой легче затуманить мозги псевдореволюционными идеями, воспитать из нее поколение «живых роботов», не слишком обремененных знаниями, на все готовых по первому слову властей.

Не случаен в этой связи и такой факт. В конституции КНР, принятой в 1954 году, содержалось положение: «Государство проявляет особую заботу о физическом и умственном развитии молодежи». В конституции КНР, принятой в 1975 году, это положение опущено.

Портрет молодого маоиста, если судить по материалам китайской пропаганды, рисуется примерно так.

Он безжалостен и беспощаден (придерживается пресловутой «философии борьбы»), он крайне нетребователен к еде, одежде, жилью («неприхотливая тыква»), он всегда и во всем послушен властям («послушный буйвол», «винтик», «кирпичик», он «закален» физически и морально, «не боится смерти»), он готов предать самых близких людей, если этого потребуют власти («слушается только председателя Мао»).

Чтобы вылепить эту «идеальную» модель маоиста, молодых китайцев вынуждают идти путем тяжких испытаний. Те, кто их не выдержит, пусть гибнут. И жалость тут явно становится помехой. Потому-то маоисты так охотно и проповедуют...

Давно ли хунвэйбины, эти штурмовики Мао, громили комсомольские организации КНР, разрушали памятники китайской культуры, пытали заслуженных коммунистов, старых революционеров? Давно ли хунвэйбины громко кричали сами и заставляли кричать других: «Нам не нужны мозги, если у нас есть идеи Мао Цзэ-дуна!», «Убьем свое «я»!», «Когда председатель Мао поднимает руку, я иду вперед»?!

Давно ли все это было?

К сожалению, расчеты тех, кто намеренно и хладнокровно вверг страну в хаос озверения, оказались не совсем беспочвенными. Частенько люди, особенно не слишком образованные и молодые, оказывались податливым материалом в руках политических авантюристов. Уроки жестокости в сочетании с таким сильным средством, как пропагандистская обработка, не проходят даром. И прежде всего для детей и молодежи.

«Весной 1970 года иностранные специалисты, проживающие в одной из гостиниц Пекина, стали свидетелями самосуда, устроенного хунвэйбинами и хунсяобинами над четырьмя сверстниками, среди которых была и 12—13-летняя девочка.

Во дворе школы, видном из окон гостиницы, «революционный комитет» школы и солдаты (!) собрали несколько сот хунвэйбинов и хунсяобинов — учащихся пятых-седьмых классов. Перед ними поставили «обвиняемых», у каждого из которых на груди висела табличка с надписью «преступник».

Представители «командования и революционного комитета «зачитали «приговор». Раздались дикие крики всех присутствовавших. Хунвэйбины и хунсяобины поднимали вверх кулаки, выражая презрение к «осужденным». Группами они подходили к «осужденным» и избивали их. Разъяренные девицы старших классов били девочку, вырывали у нее волосы, плевали ей в лицо. Когда эти четверо уже не могли стоять и рухнули на землю, их топтали ногами. Так продолжалось до тех пор, пока их безжизненные тела не выволокли за ноги со двора».

Так школьникам был представлен взрослыми людьми «приговор». И не только взрослыми. Самих детей пригласили к преступлению. Оно состоялось. А ведь важно начать, дальше — «проще».

Так маоисты будят в людях самые темные инстинкты, насаждают психологию, которую, чуть изменив вышеприведенный «афоризм» Мао, можно было бы выразить словами: «Убить человека — дело обычное».

Но для нормального человека убийство — дело отнюдь не обычное. Маоисты это знают. И они делают вывод: долой нормального человека, воспитаем «образцы».

Пропагандистский конвейер подобных «образцов» работает с полной нагрузкой.

В таком «воспитании» огромную роль играет пропаганда. В КНР она окружает человека повсюду: на работе и дома, в казарме и на улице, в школе и в учреждении, в театре и в кино...

Выше мы говорили о «песнях», которые нравятся маоистам, а теперь коротко поговорим о тех, которые им не по нраву. Это так называемые «желтые песни». Круг их необычайно широк. По сути дела, это вообще все песни в мире, не имевшие «счастья» подвергнуться маоистской политической цензуре. Это практически и все китайские народные песни, в которых не содержатся, да и не могут содержаться, маоистские лозунги и призывы. Это и песни, которые написаны в КНР только что. Но то ли их незадачливые авторы чем-то не угодили властям, то ли бдительные критики усмотрели в них какое-то несоответствие жестким политическим канонам.

Нередко бывает и так, что песня поначалу понравится, с успехом исполняется, а потом вдруг грянет гром с ясного неба. Так произошло в 1974 году в городе Инкоу, провинции Ляонин.

В пей было рассказано о том, как некий «музыкальный авторитет» (по-видимому, профессиональный композитор) написал три песни. Сначала они понравились. Потом в них были обнаружены «страшные преступления». Песни подвергли разносной критике:

«Говоря о музыкальном сюжете и мелодии трех реакционных песен, следует отметить, что в одной из них всецело использован реакционный товар западной буржуазии, а некоторые похожи на мелодию вальса, написанного австрийским композитором Штраусом (!). Вальс Штрауса появился на свет в 1848 году после поражения буржуазной революции в Европе. Тогда почти во всех странах Западной Европы свирепствовал белый террор феодализма. Из-за своей политической неустойчивости буржуазии и мелкая буржуазия Австрии стала неустойчива и в серьезной классовой борьбе. Даже капитулировала перед феодальным господством. Вальс Штрауса как раз и отвечает требованиям этой обстановки и приукрашивает диктатуру феодализма (!). Поэтому он был горячо встречен главарями феодальной аристократии. В припеве из трех реакционных песен автор всецело использовал мелодию и ритм «Застольной» из оперы «Кармен»... Ясно, что это просто нечисть».

Особенную ярость «критиков» вызвала «Песня об автоколонне».

«Автор говорит, что он обратил серьезное внимание на вступление к этой песне. Очевидно, вступление было написано с особой тщательностью. Давайте разберем его. Куда же оно хочет завести движущиеся автомашины? (!) В первых же аккордах вступления слышатся холодные таинственные звуки, что создает впечатление напряженности и страха: будто бы пьяница ведет развалившуюся машину... Нам нетрудно заметить, что автор при помощи музыкальных образов создает настроение, что якобы «политическая обстановка неустойчива, кризисы надвигаются с четырех сторон»... Припев этой песни состоит из шумов, подобных «ла-ла-ла». В припеве всецело использован музыкальный мотив советских ревизионистов (!)».

Эта фантастическая демагогия у нашего читателя может вызвать только улыбку. А между тем атмосфера, в которой приходится жить простому китайцу, навевает весьма грустные мысли. Ведь за подражание «ла-ла-ла» в нынешнем Китае нетрудно угодить и за решетку или «в лучшем случае» можно оказаться в числе сосланных в деревню.

Искать ответ на этот вопрос в материалах китайской пропаганды бесполезно. Говорится и пишется на эту тему очень много. И все это представляет собой мешанину из спекуляции на «революционных» лозунгах, лести в адрес молодежи или на ее запугивании. Подлинные социальные и экономические причины ссылки скрываются. А их немало. Они яркая иллюстрация полной несостоятельности политики пекинского руководства в области экономики, на которую давит непомерно тяжкий груз — маоцзэдуновский курс «подготовки к войне». Он пожирает примерно 40 процентов государственного бюджета КНР. В его бездонную бочку бросают без сожаления и труд народа, и его надежды на лучшую жизнь, и богатства страны. А гражданская промышленность развивается слишком медленно, чтобы обеспечить работой всю образованную молодежь. Кустарное производство и сфера обслуживания тоже не могут сделать этого. И фактическую безработицу — тяжкое последствие экономических авантюр и милитаризации страны — всячески пытается скрыть пекинская пропаганда. Сложнейшую экономическую проблему маоисты пытаются решать примитивным административно-принудительным путем: «лишних» ссылают в деревни.

Уже больше двадцати лет кряду в КНР существуют жесткие нормы снабжения населения промтоварами и продовольствием. Годы идут, скудный паек не увеличивается, а в ряде случаев сокращается. Вместе с тем население страны быстро растет. За минувшее двадцатилетие в КНР появились на свет сотни миллионов новых граждан. Обостряется продовольственная проблема. Маоисты «решают» ее путем ссылки «лишних» горожан в деревни.

Кроме того, в городах молодежь потенциально «взрывоопасна». А в бессчетных китайских деревнях — не очень, там она рассредоточена.

И еще одна причина: страшная перенаселенность китайских городов. Старый жилой фонд, возраст которого исчисляется многими десятилетиями, а то и больше, с каждым годом ветшает, приходит в негодность. Новое жилье для трудящихся практически не строится. И маоисты находят простой выход из кризисной ситуации: «лишних» ссылают в деревни.

Ну а высшая школа КНР, разве не может она поглотить значительную часть образованной молодежи? К сожалению, не может. Сейчас в Китае население превышает 800 миллионов человек, студентов менее полумиллиона, в два с лишним раза меньше, чем было еще в конце 50-х годов. И эта странная на первый взгляд арифметика не случайна. Она результат антинародной политики маоистов, результат их неоднократных экономических авантюр, ставивших страну перед катастрофой, результат их широко разрекламированной погромной «реформы в области образования». Для властей это еще один повод, чтобы ссылать «лишних» в деревни.

Техники в китайских деревнях кот наплакал. Практически почти все делается вручную. Достаточно сказать, что по самым оптимистическим подсчетам не более 15 процентов пахотных площадей обрабатывается машинами.

На долю образованной молодежи в основном достаются мотыга и лопата, носилки с землей и ведро с водой. Тяжелый и непроизводительный труд от зари до зари.

Чем оправдывается такое «применение» знаний? Перевоспитанием, приобщением к «подлинному» труду народа.

И все-таки не труд отпугивает от деревни лучших представителей образованной китайской молодежи. Всякий труд почетен. Вдвое почетен труд китайского крестьянина, кормящего огромную страну. Тем более что китайский крестьянин издревле отличается удивительным трудолюбием и редким мастерством. Но в наше время крестьянину мало трудолюбия и мастерства. Ему нужны машины, удобрения, новая агрономия. А вот об этом-то маоисты практически не заботятся. Они озабочены совсем другим: как бы побольше выжать из крестьянина, поменьше дать ему взамен.

Бегут годы, а жизнь и труд в китайских деревнях почти не меняются. Это видит и образованная молодежь. Она понимает, что не в ее силах сдвинуть с мертвой точки дела в деревне без техники, без активной помощи со стороны государства.

Есть в сокровищнице китайского фольклора одна старинная история. Рассказывается в ней о некоем человеке, который долго и безуспешно пытался пронести сквозь низкие и узкие ворота очень длинный бамбуковый шест: тот не проходил ни по высоте, ни по ширине. Ни за что не мог человек догадаться, как же просунуть шест в ворота.

Вот так и политика маоистов по отношению к образованной городской молодежи тоже ни в какие ворота не лезет. Нет от нее проку ни крестьянам, ни самой молодежи, ни стране в целом.

Сегодня, когда научно-техническая революция открывает перед человечеством новые горизонты, наблюдатели за китайской политической сценой сталкиваются с чудовищным анахронизмом — судьбой образованной молодежи, растранжириванием ценных кадров страны. «Лишних» горожан в плановом порядке, что дает понять китайская печать, ссылают в деревни, но и там они имеют немало оснований чувствовать себя лишними. Круг несостоятельной маоцзэдуновской политики замыкается.

Есть у этнографов такое понятие — «вторичная дикость». Они пользуются им, когда имеют в виду народы, которые в силу исторических условий растеряли свои знания, скатились вниз по лестнице культуры.

Не хочет ли Мао привести Китай к состоянию «вторичной дикости», поскольку такой страной проще управлять?

Еще много-много веков назад на земле Китая были воздвигнуты сооружения и сделаны открытия, которые изумляют. Творения неповторимых китайских художников и несравненных мастеров-ремесленников вызывают восхищение. В самых лучших библиотеках мира на почетных местах хранятся томики китайских поэтов. И всегда лучшие умы Китая придерживались гуманистической традиции: они искали путь к счастью и свободе народа, радовались его радостью, горевали его горем. Именно поэтому имена их обрели бессмертие.

Ныне все это богатейшее наследие маоисты объявляют практически ненужным. Они стараются вытравить из памяти великого народа его историю, его культуру, его достижения. Они хотят начать историю одной из самых древних стран мира с Мао Цзэ-дуна, которому чужды гуманизм, искренняя забота о народе. Потому-то слово «гуманизм» маоисты отнесли в разряд «ревизионистского хлама».

Китайские школьники не знакомятся, например, с бессмертными строками великого Ду Фу, который еще более 1300 лет назад был защитником обездоленных и бесправных. Большинство из них не знают его строк:

Зато маоцзэдуновская пропаганда поднимает на щит Цинь Ши-хуана, императора-деспота, по чьему приказу сжигались книги и закапывались живыми в землю ученые. Она прославляет как достижение современной общественной мысли мнения древнего китайского идеолога Шан Яна, по сути дела, презиравшего народ, видевшего его назначение в том, чтобы быть рабочим скотом, солдатами в имперских захватнических войнах.

Такие вот с позволения сказать «образцы» извлекаются из пыльных сундуков китайской династийной истории, чтобы оправдать в глазах малообразованных неосведомленных и доверчивых молодых людей антинародную политику маоистов.

«Не бояться смерти!» — ежедневно взывает к китайской молодежи маоистская пропаганда. Расчет несложен: кто не дорожит своей жизнью, еще меньше должен ценить жизнь другого.

Потому-то маоизм по сути своей глубоко антигуманен. Он объявляет войну человеку. Человек с его сложным и богатым внутренним миром оказывается ненужным, опасным для маоизма. «Лишним» оказывается именно человек.

Когда маоисты охрипшими голосами выкрикивают архиреволюционные лозунги, когда они размахивают знаменем «прогресса», вспоминаются слова советского поэта:

А насаждение маоизма и «крушение» человека — вещи взаимосвязанные. Для того чтобы «сокрушить» человека, вытравить из него все человеческое, маоисты намеренно создают в КНР обстановку «осажденной крепости», нагнетают милитаристский психоз, пытаются придавить народ к земле двойным гнетом: страха и невежества. Для того чтобы облегчить себе задачу «воспитания», маоисты изолируют страну «по горизонтали» и «по вертикали». «По горизонтали» — от других государств, от культурных контактов с ними. «По вертикали» — от собственной истории и культуры. И главная ставка делается на молодежь, которая составляет примерно половину населения страны и не очень знакома с подлинно революционными традициями в своем отечестве и других социалистических государствах. Час за часом, день за днем, год за годом маоистская пропаганда упорно воздействует на молодежь, стремясь превратить ее в покорное пушечное мясо, в националистов-фанатиков.

Не следует сбрасывать со счетов усилия этой пропаганды. И все-таки она далеко не всесильна. Под колпаком, которым пекинские лидеры хотели бы наглухо закрыть страну, кипят гнев и надежда, бурлит, ища выхода, народное недовольство.

Каждый, кто внимательно наблюдает за событиями в КНР, видит, что маоистская идеология теряет опору среди молодежи.

Маоистская пропаганда, служанка порочной политики, хотела бы перекроить все умы и души на один манер, выкрасить многоликую, яркую страну в унылые цвета казарменного единообразия. Можно даже признать, что маоисты в этом плане кое-чего достигли.

Часть молодых действительно превращена в моральных уродов. Но «живые роботы» («новые люди», как их хвастливо именует официальная пропаганда) — это далеко не вся китайская молодежь, даже не большая ее часть. И маоистской «печатной схемой» не заглушена живая мысль, не задавлены живые чувства. Присмотревшись, под покровом «послушания», навязанного палочной дисциплиной, можно увидеть и горе, и гнев, и злую насмешку над маоистскими догмами, и активные действия, направленные против маоистской военно-бюрократической диктатуры.

Многие, прежде всего образованные молодые люди КНР, стали социальными париями. Те из них, кому удается бежать из деревни в родной город, живут у родителей или друзей тайком, не имея разрешения на жительство, трудовых документов, продовольственных карточек. Близкие, сами существующие где-то на грани недоедания, не могут уделить им многого. А голод не тетка. И многие молодые в нынешнем Китае становятся на путь уголовных преступлений.

В первые годы после образования КНР с преступностью в стране было почти покончено. Маоцзэдуновская «культурная революция», возникший в КНР «всеобщий хаос» дали мощный импульс к возрождению различных социальных болезней.

Нынче рост преступности, в первую очередь среди молодежи, снова встал на повестку дня. О нем все чаще в эзоповской, а то и в прямой форме упоминает китайская печать.

Но далеко не только растущая молодежная преступность ставит нелегкие задачи перед китайскими властями. Они сталкиваются, это дает понять пропаганда, с политической и производственной пассивностью молодых крестьян. И это явление имеет свои причины. Сельская молодежь видит, как тяжко трудится старшее поколение, как медленно, почти неощутимо меняется жизнь в деревне. Все это никак не увеличивает трудовой и политический энтузиазм деревенской молодежи. И понятно, что ею овладевают сомнения, разочарования, апатия.

Другая проблема: рабочая молодежь все чаще обнаруживает ироническое отношение к официальным установкам. Она выражает его в форме нарочито глуповатых, но от этого не менее язвительных вопросов. Еще несколько лет назад кадровым работникам ряда крупных предприятий КНР были розданы письменные инструкции для ответа на подобные вопросы. Едва ли эти инструкции помогли изменить настроения рабочей молодежи. Ведь сами вопросы диктовала действительность. А ее бумажкой не занавесишь. Тем более что китайская пропаганда в последнее время призывает активно бороться со слухами и анекдотами. Их массовое распространение (очевидно, об этом и идет речь, иначе зачем бить тревогу на уровне средств массовой информации?) являет собой нечто новое в политической жизни КНР.

Да и в зарубежную печать все чаще стали проникать сведения о растущем недовольстве китайского трудового народа политикой маоистов. Так, лондонский еженедельник «Экономист» сообщал в 1974 году о забастовках железнодорожников, охвативших многие провинции Китая. Западные корреспонденты в Китае писали о серьезной угрозе стачек на ряде крупных предприятий КНР. А в 1975 году в китайских городах Ухань и Ханчжоу произошли серьезные волнения рабочих, в ряде провинций вспыхивало массовое недовольство крестьян. Вполне естественно предполагать, что все эти события не обходятся без участия молодежи.

Забастовки... Стачки... Это уже не тлеющее в душе недовольство. Это уже серьезный разговор

Судя по многим признакам, «брожение умов» в КНР находит благоприятную почву в настроениях народа. Маоистские «кумиры» погружаются во все более глубокие сумерки, маоистские догматы подвергаются сомнению. Число недовольных растет. О высланной в деревни образованной городской молодежи и говорить не приходится. Ведь для них высылка не только разлука с родными и друзьями. Это крушение всех ее планов, надежд на получение специальности по душе, на решение личных проблем и т. д.

Многие представители нынешней китайской молодежи, пройдя все круги маоистского ада, потеряв всякую надежду, принимают самое отчаянное, самое тяжелое для них решение: бежать из КНР.

Рискуя нарваться на пулю китайских пограничников, они, обвязанные самодельными поясами из пинг-понговых мячиков, входят в воду Жемчужной реки. Река ведет в океан. Путь далек. Одним не везет. Другие (по подсчетам — это каждый четвертый) все-таки доплывают до цели. Десятки тысяч ежегодно выбираются обессиленные на берег Гонконга. Число беглецов с каждым годом растет.

«Мы считали, что станем хозяевами страны», — жаловался 23-летний беженец Гэнь Лин из Пекина.

Беженец Линь, 23 лет, из провинции Чжэцзян: «Чем дольше горит огонь, тем ярче разгорается пламя. Приближается момент, когда бомба замедленного действия взорвется...»

...Великий народ в беде... На его живом теле маоистские авантюристы проводят жестокие и заведомо обреченные на провал социальные эксперименты.

Когда задумываешься о Китае наших дней, на память приходят строки замечательного китайского поэта XX века Ай Цина. Чуть не сорок лет назад написаны они. Но звучат, к сожалению, очень злободневно.

Но как бы ни была сурова зима, ей на смену неизбежно приходит весна.

Владислав ДУНАЕВ ДЕТИ ФУДЗИЯМЫ

«Папа, те, кто родился в Японии, все японцы?» — спросил меня маленький сын, в Токио начиналось его первое знакомство с окружающим миром. Детскому сознанию такой, казалось бы, нелепый вопрос был подсказан следующим эпизодом...

В косых полосах то ли снега с дождем, то ли дождя со снегом, столь характерного для ранней весны в Японии, к серому массивному зданию клиники подкатывали машины, тянулись пешеходы. После уличного ненастья люди попадали в море электрического света. Тепло и сухо. Длинные коридоры с навощенным линолеумом, медицинские работники в накрахмаленных халатах, чепцах, белых гольфах и туфлях. Рядом с раздевалкой в линию вытянулись кафе, киоски с цветами, детскими игрушками, книгами, журналами, парфюмерией. Обычная больничная обстановка: одни рожают и рождаются, другие болеют, умирают. Здесь начало, здесь и конец.

Я с детьми пришел в клинику по причине начала. Ночью под аккомпанемент ливня и ураганного ветра на свет появился еще один землянин. Утром по тамошним порядкам уже можно было посетить в палате роженицу, посмотреть на ребенка. Закончив ритуал поздравлений, мы последовали за счастливым отцом, чтобы взглянуть на его чадо. По обе стороны длиннющего коридора — застекленные от пола до потолка перегородки. За ними — кроватки новорожденных. Ряды черненьких головок и только, как островок, одна рыженькая. Наш парень резко выделялся на фоне остальных: голубые глаза, да и размером он чуть ли не вдвое превосходил своих сверстников. Мерно посапывая, завернутые в белые простынки, лежали маленькие япончики и японочки: черноволосые, личики смуглые, словно легкий загар уже коснулся их кожицы. У тех, кто бодрствовал, отчетливо виднелись пуговки черных глаз. Глядя на малышей, я подумал: пройдет какая-нибудь неделя, и счастливые родители начнут развозить их по домам. Позади останутся толстые больничные стены, тишина коридоров, мягкий электрический свет. В сопровождении бесшумных накрахмаленных медсестер малышей понесут к бесшумным эскалаторам, спустят их к бесшумным автоматическим стеклянным дверям, за которыми их встретит шумный Токио — бурлящий человеческими страстями мир. Что же ожидает их там, «рай» или «ад», как стало модно говорить после нашумевшего западного фильма о Швеции с подобным названием.

Мне не приходилось задавать такой вопрос кому-либо из японцев, но несколько лет общения с ними позволяют представить, как бы на него ответили взрослые и как дети. Думаю, взрослые наверняка сказали бы — «ад». Они заговорили бы о нестерпимо острой проблеме загрязнения окружающей среды, когда люди вместо воздуха дышат выхлопными газами или отходами химического и других видов производства, о том, что еще задолго до рождения ребенка вынуждены беспокоиться о том, хватит ли у них сил на его воспитание и обучение. Они стали бы говорить о том, что за малышом нет постоянного наблюдения врачей. Вероятно, знакомая парикмахерша, которая воспитывала двух сыновей-погодков, напомнила бы мне, что своих малышей она вынуждена держать у переносной печурки, обогревающей крошечное помещение с громким названием «Салон», которое пропитано запахами парфюмерии и химикалий. Зеленщица указала бы на сорванца внука, который на подростковом велосипеде не боится выписывать сложные виражи перед снующими по узкой улочке автомобилями. Вспоминаю детскую площадку рядом с домом, где мы жили. Она словно в насмешку называлась «Парком принца»: лишенная зелени, с металлическими конструкциями для лазания и двумя-тремя чахлыми деревьями. А вокруг — бесконечный поток автомашин. С детскими колясками и мячами в большие парки не пускают. Наступает лето, но на токийских улицах не увидишь длинных колонн автобусов с детьми, отъезжающими в летние лагеря. Токио покидают лишь счастливцы, у которых где-нибудь в деревне живут бабушки.

Конечно, могут найтись и возражения. Дети лишены врачебной помощи? Но ведь по радио ежедневно для матерей популярные консультации дают известные педиатры, они учат даже но характеру детского плача распознавать болезни, ставить диагноз! Вы жалуетесь, что с рождением ребенка матерям приходится бросить работу и надолго забыть о каких-либо развлечениях? Но ведь Япония позаимствовала за океаном и ввела у себя такую удобную систему, как «бэби-ситтэр бюро»: хозяйка может позвонить и заказать на два-три часа няню для ребенка, чтобы сходить самой в кино, магазины... Правда и то, что никакие радиоконсультации не заменят постоянного врачебного наблюдения, а ведь это ой как дорого стоит! Да и «бэби-ситтэр» стоит денег, а еще неизвестно, какая нянька попадется...

Так значит — «ад»? Но это понятно лишь взрослым, ведь на их плечи ложится бремя, которое ребята не могут не ощутить, ни понять. А ребятишкам жизнь представляется раем.

Я часто задумывался, чем это объяснить, и кажется, наконец, понял — тем, что внешне их жизнь протекает в обстановке вечного праздника. Праздник начинается уже на улице: бесконечными рядами тянутся лавки, занимающие первые этажи, как правило, двухэтажных японских домов. Со вторых этажей к уличным фонарям протянуты ленты из вощеной разноцветной бумаги и ярких синтетических материалов. В глазах рябит от розового, зеленого, небесно-голубого. Все это перебивается ярко-красными веселыми фонариками. На каждом шагу наталкиваешься на розовощекого манекена-кока, предлагающего подрумяненную курицу, или на изображение известного киноактера Мифунэ, рекламирующего пиво «Саппоро». Тут же любимец детворы Мумин — маленький бегемотик, рядом с ярко-красным телефонным автоматом стоят машины, ракеты с вибраторами, на которые дети взбираются и за мелочь — 10—20 иен — трясутся на них, пока мамы делают покупки. Повсюду масса восхитительных соблазнов. Вот бутылки с кока-колой. Каждый ребенок, даже не желая пить, обязательно попросит маму купить бутылку «коки». Тут же откупорит ее и, уже не обращая внимания на сам напиток, спешит отковырнуть картонную прокладку металлической пробки, чтобы заглянуть, нет ли на ней счастливой пометки, по которой можно выиграть, как по лотерейному билету, какую-нибудь игрушку или даже значительную сумму денег. Вспоминаю как самому с детьми приходилось ходить в аптеки вблизи дома. Дети, как правило, настаивали на том, чтобы идти в дальнюю аптеку, поскольку там в качестве непременных сувениров они получали надувные мячики и другие «необходимые» им пустячки, а в ближней — малоинтересные бумажные вертушки.

В маленьких кварталах владельцы аптек, магазинчиков, лавок через детей пытаются воздействовать на взрослых и в зависимости от суммы, потраченной родителями на покупки, «преподносят» ребятишкам приготовленные с этой целью забавные безделушки. С этим ребенок сталкивается ежедневно. А в воскресенье, в какой-нибудь из многочисленных японских праздников или день рождения, малыша ожидает поездка в универмаг или за город, в парк с различными аттракционами: американскими горами, комнатами смеха, сундуками страха. Попав с родителями в универмаг, ребенок не позволяет им заглядываться на шляпки, модные кофты, фотоаппараты, магнитофоны, а тащит на заветные три этажа, отведенные специально для детей, — этаж игрушек, крышу с различными аттракционами и кафе с кинотеатром. На этаже, где продаются игрушки, дети могут подойти к любому прилавку, взять любую вещь и даже сломать ее. За детьми следят девушки-продавщицы, обученные специальным навыкам обхождения с ними. Такая свобода предоставлена детям отнюдь не по доброте душевной, она основана на точном расчете и учитывает мельчайшие нюансы психологии детей и родителей. Возьмем, к примеру, кукольный бизнес. Подбирая подарок для дочери, я остановился на симпатичной, с длинными рыжими волосами кукле «Маргарет», не подозревая, что меня ожидает дальше. Благодаря телерекламе, дочь быстро сориентировалась, и мне вскоре пришлось покупать вещи «для Маргарет», начиная от повседневной одежды, праздничных туфелек и перчаток и кончая крошечным фотоаппаратом, солнечными очками, кухней, спальней. Через некоторое время я уже тащил небольшой сундучок-дом «для Маргарет», который в раскрытом состоянии превращался в трехкомнатную квартиру со всеми удобствами и даже с освещением. Стоимость «сундучка» в пять раз превышала стоимость самой Маргарет. Думая, что Маргарет наконец хорошо устроена, я успокоился. Но оказалось, что я недооценил изобретательность кукольного бизнеса — и вот появилась мама Маргарет, затем брат и сестра Маргарет и так далее. Бизнес этот разработан столь досконально, что детские игрушки фактически представляют в миниатюре весь мир взрослых и способны опустошить самый толстый кошелек...

Но вот покупка сделана, и, прижимая к груди сверток, перевязанный нарядными лентами, ребенок тянет родителей на крышу универмага, где его ожидают новые удовольствия — детская железная дорога, небольшое «чертово колесо», автомобильные гонки, взлет на ракете, стрельба в тире, автоматы, демонстрирующие цветные мультфильмы, и даже небольшой зоопарк. Вконец измотавшиеся родители уже сами с нетерпением тянут ребенка на последний этаж, где мороженое, сладкий рубленый лед и другие лакомства на время успокоят страсти ребят и позволят отдохнуть взрослым. Ребята возвращаются домой. Однако и здесь о них не забывают искушенные дельцы детского бизнеса, которые не жалеют денег на рекламу по телевидению и радио. Мальчики изо дня в день следят за похождениями десятилетнего Кэн-тяна, девочки подражают смелой и находчивой волейболистке Акко-тян. Известный американский многосерийный кинофильм из жизни зверей «Джуди» был немедленно использован бизнесом: на прилавках универмагов замелькали популярные среди ребят зверюшки — точные копии героев этого фильма.

Для ребят с той же целью издаются многочисленные журналы, в которых печатаются бесконечные истории в картинках. Телеэкраны, магазинные прилавки, обертки для конфет, упаковочная бумага пестрят популярными у детей образами. На улицах они также не покидают ребят — рекламные картинки мелькают на детских зонтах, сумках, на витринах... Вода и камень точит — ни одна мать, даже не располагающая лишними деньгами, не откажет ребенку в радости новой встречи с его любимым героем.

И праздник продолжается. Устроитель его — детский бизнес — предстает в виде доброго деда-мороза. Но так ли он добр? Ведь рядом, на той же улице, орудует и реклама, навязывающая «товары» для взрослых. Около очаровательной лавочки с детскими игрушками красуется на фонарном столбе щит, зазывающий на фильм об убийствах и сексуальных извращениях. Тут же прохаживается человек-реклама — на спине мелом цена за вход в кинотеатр с сомнительной репутацией. В кабинете у зубного врача рядом со мной девочка листала детские журналы. Вдруг она нашла журнал из серии непристойных и стала спокойно его рассматривать. Осторожно закрываю журнал и говорю: «Это не для тебя». Врач, кажется, несколько смущен, убирает журнал (не забыть бы положить потом на место, следует помнить и о взрослых пациентах!). Бизнес со всех сторон обрушивается на ребят.

...Рождение ребенка в японской семье окончательно закрепляет женщину в положении домохозяйки. Она целиком уходит в домашний быт. Пока ребенок в колыбели, мать неотступно при нем. Когда он уже может сидеть, мать прикрепляет его к спине ремнями и повсюду таскает с собой. В магазинах, на экскурсии — повсюду, на каждом шагу, можно видеть матерей с перетянутой крест-накрест грудью, с ребенком за спиной. После родов японка в прямом смысле слова «несет свой крест». Первые слова, услышанные и произнесенные ребенком, связаны с матерью, первые шаги он делает с ее помощью, от нее получает первые наставления, советы. Отцы, как правило, уделяют детям время только в воскресные и праздничные дни.

Подавляющее большинство японских детей дошкольного возраста посещают детские сады. Есть садики государственные, с оплатой около трех тысяч иен в месяц, и частные, за которые платят четыре-пять тысяч[26]. Есть сады, где пребывание ребенка обходится не в один десяток тысяч иен и которые доступны лишь немногим. Там детей обучают иностранному языку, музыке, танцам. Что же касается обычного японского детского сада, то это скорее детская площадка, куда родители приводят детей на короткое время. За эти несколько утренних часов, когда ребенка нет в доме, мать успевает привести квартиру в порядок, приготовить обед, сделать покупки. На площадке ребят не кормят. Родители снабжают их завтраком «о-бэнто», к которым японцы привыкают с детства и пользуются всю жизнь во время различных походов, вылазок за город, экскурсий. В саду дети находятся под присмотром воспитательниц, которые не только стараются их развлечь, но и прививают им полезные навыки. Ребята занимаются коллективным разучиванием песен, танцев, массовых игр. Как правило, хорошо поставлено рисование, занятия которым нередко проводятся «на природе» — в сквере, парке.

Примечательно, что в японских детских садах стремятся воспитывать у детей чувство коллективизма. Это проявляется даже в мелочах: ребятишек дошкольного возраста нередко одевают одинаково — желтые панамки, белые гетры, одинаковые штанишки и юбчонки, через плечо яркие сумочки и термосы с горячим чаем. Не с этой ли безобидной унификации начинается воспитание того, что можно определить как готовность отказаться от личных интересов ради блага общества? Невольно приходишь к мысли, что все достижения японцев зиждятся не на «индивидуальном», а на «коллективном». Вообще индивидуализм европейского масштаба чужд Японии. Вспоминается статья об одном всемирно известном японском дирижере, который, вернувшись в Японию после триумфальных гастролей в Европе и Америке, был подвергнут критике, так как позволил себе слишком много говорить о своей «индивидуальности». Один знакомый журналист рассказывал, что в его редакции желание повысить в должности талантливого молодого сотрудника каждый раз ведет к необходимости одновременно повышать всех его коллег. Порою придумывают даже фиктивные повышения, чтобы других не обидеть. Поэтому неудивительно, что даже те японцы, которые имеют в году две-три недели отпуска, разбивают его на несколько частей, чтобы отдыхать всего по два-три дня.

Причина в том, что им «неудобно» перед коллегами так долго отсутствовать на работе. Этим же нередко объясняется нежелание японских корреспондентов и других представителей за границей проводить свой отпуск на родине — там бы они «не выдержали» и все равно явились бы на работу.

Чему же учит или старается научить ребенка японская семья? Бросается в глаза большая самостоятельность, которая буквально с первых шагов предоставляется японским ребятишкам. Один известный американский педагог уверял, что в японском воспитании «нет никакой методы, кроме одной — расчета на авось». Однако думается, что «метода» у японцев все же есть и заключается она в стремлении подготовить ребенка к суровым, порою жестоким законам жизни: к японской природе с ее тайфунами, цунами и землетрясениями; к японскому обществу, которое по традиции требует от человека сдержанности в проявлении чувств, большой выдержки, умения нивелироваться, стушеваться, и, наконец, к законам высокоразвитого капиталистического общества с его жесточайшей конкуренцией, с бешеным темпом производства и жизни.

«Все мы из своего детства», — говорил французский писатель Сент-Экзюпери. Пожалуй, самое важное, что уносит из своего детства каждый японец, — «дух карпа». Красочное изображение этой рыбы стало символом национального праздника японцев — Дня мальчиков. Карп олицетворяет готовность плыть против течения, мужественно противостоять трудностям жизни. Когда, привязав ребенка к себе за спину, мать не покрывает ему головку, на которую падает снег, когда она подводит своего двухлетнего сына к металлическим пирамидам для лазания и он, взобравшись на трехметровую высоту, весело хохочет, а у нас замирает дух — как можно! — когда год спустя мать сажает его на велосипед и разрешает ему кататься на улице в гуще снующих взад и вперед машин, а в семь лет позволяет одному ездить в школу на электричке, то — пусть это покажется жестоким — она готовит его к далекому и тяжелому плаванью по бурному океану жизни.

Мысленно отвечая на вопрос сына, я говорю: нет, не все, кто родился в Японии, японцы, также как не все те русские, что родились в России. Наверное, для того, чтобы стать русским, нужно впитать в себя ширь просторов пашей Родины, ее протяжные песни, нужно приобщиться к идеалам, рожденным русским гением. И точно так же, чтобы стать японцем, нужно пережить тайфуны и землетрясения, испытать и понять очарование неповторимой природы островной Японии, некогда так восхитившей русского писателя Гончарова, нужно пройти нелегкую закалку в преддверии суровой жизненной битвы. Первое, порою жестокое, испытание ожидает японских ребят уже в школе. Ее недаром сравнивают с мелким ситом, через крошечные отверстия которого проходят лишь наиболее сильные, не робеющие после поражения, готовые к новым схваткам.

Как правило, шести лет ребенок поступает в начальную школу. Школы в Японии подразделяются на три категории — государственные, муниципальные и частные. Обязательное обучение включает шесть классов начальной и три класса неполной средней школы. Уже с конца прошлого столетия Япония стала страной абсолютной грамотности. Для поступления в вуз после обязательного девятилетнего образования необходимо закончить еще три года полной средней школы.

Учебный год в Японии начинается с 1 апреля и длится до конца марта. Летние, зимние и весенние каникулы проходят в северных и южных районах страны в разное время. Продолжительность каникул, не считая общенациональных праздников, составляет около двух с половиной месяцев.

Ранним утром группами и в одиночку тянутся в школы ученики: мальчики в черных кителях, такого же цвета брюках и форменных фуражках с эмблемой, на которой обозначены помер и название школы, девочки в темных матросках и белых гетрах. Дети школьного возраста встают одновременно со взрослыми, обычно в 7 часов, и вместе с ними садятся завтракать. Со сборов в школу начинается воспитание ставшей притчей во языцех японской трудовой дисциплины. Привычка не опаздывать на работу, кроме чрезвычайных обстоятельств, каковыми являются лишь недуг или стихийное бедствие, постепенно доводится до автоматизма.

В начальных классах занятия проводятся по японскому языку, математике, естествознанию, обществоведению, морали, музыке, физкультуре, домохозяйству и рисованию. В старших классах — по японскому языку, математике, обществоведению (история, география, экономика, право), иностранному языку, естествознанию, музыке, эстетике, физкультуре, морали, технике и домоводству. Программа насыщенна и весьма конкретна. Так, на уроках музыки наряду с разучиванием песен преподаются основы музыкальной грамоты. Домоводство рассматривается как серьезный предмет и для девочек, и для мальчиков. И те и другие должны уметь шить, вязать, вышивать, готовить обед, экономно вести хозяйство.

При переходе из начальной школы в среднюю необходимо сдавать вступительные экзамены. Особенно трудны экзамены при поступлении из неполной средней школы в полную, когда учеников подвергают строгой и придирчивой проверке по японскому языку, математике, иностранному языку, естествознанию, обществоведению.

В последние годы в японской прессе все чаще мелькает выражение, которое можно перевести как «ад экзаменов». Речь идет о крайне завышенных экзаменационных требованиях, о стремлении учителей открывать дорогу к знаниям лишь тем юношам и девушкам, получившим обязательное образование, которые наделены хорошими способностями и целеустремленностью. Примечательно, что, помимо экзаменационных оценок, принимаются во внимание и отметки за каждый год, полученные на протяжении всего периода обучения, начиная с первого класса.

В Японии нет единой и твердой системы обучения в школах. Более или менее обозначены границы программы обучения и ориентировочный объем знаний, которыми необходимо снабдить учеников за период учебы. Все же остальное зависит как от самих учащихся, так и от их учителей.

В классах в среднем насчитывается тридцать-сорок человек. Как правило, среди них выделяются три-четыре ученика, на которых равняются остальные. С первых шагов лучшие ученики становятся кандидатами на получение высшего образования и на дальнейший успех в жизни. Немаловажную роль играет, конечно, и социальное положение учащихся. Нерадивых учеников в японской школе не стараются «тащить за уши». Многие учителя даже не задают уроков на дом: «дамоклов меч» экзаменов настолько грозен, что в случае отставания родители не остановятся перед тем, чтобы нанять студентов-репетиторов.

Отсутствие единой образовательной системы, наличие частных учебных заведений порей приводят к тому, что дипломы о высшем образовании получают и недостаточно подготовленные. Используя эти факты, правящие круги Японии давно уже стремятся ввести унифицированную систему образования. Однако их попытки в этом направлении встречают решительный отпор со стороны демократической общественности. При современной политической обстановке, когда страной правят консервативные силы в союзе с капиталом, введение унифицированной системы образования может быть использовано для насаждения идей милитаризма и шовинизма в души молодого поколения.

В настоящее время в Японии широкое распространение получил термин «кёику-мам» — «мама-воспитатель». Мать, которая всю жизнь посвящает тому, чтобы обеспечить своему ребенку хорошее место в обществе. Быть «кёику-мама» нелегко, это требует не только материальных затрат, но и полного отречения от себя на долгие-долгие годы: следует подготовить ребенка для поступления в «перспективный» детский сад, из которого дети, как правило, попадают в «перспективную» школу, откуда, в свою очередь, открыт путь в «перспективный» с точки зрения дальнейшего устройства на работу вуз и так далее. «Кёику-мамы» нередко нанимают для своих ребят студентов, которые за плату готовы обогатить их головы дополнительными знаниями.

Итак, хороший детский сад, который открывает дорогу в хорошую школу. Хорошая школа, имеющая хорошую репутацию. Затем хорошее высшее учебное заведение, далее — хорошая компания, фирма, госучреждение. Вот цепочка к теплому месту в жизни. Но сколь немногим удается пройти ее до конца!

С начала 70-х годов в японской прессе широко обсуждается проект так называемой «третьей реформы образования». Первая реформа была проведена в 1872 году, когда в Японии была введена современная система обучения: но заявлению журнала «Тюокорон», впервые в мире в отсталой стране был взят «атакующий стиль» воспитания в духе преданности государству, в духе национализма. Целью такого воспитания была «подготовка сильных солдат богатой державы в эпоху империализма и колониализма». В головы японцев настойчиво вдалбливались идеи милитаризма, слепого доверия властям и безоговорочная вора в божественное происхождение императора. Вторая реформа была проведена в 1945—1947 годах, когда были осуществлены значительные демократические преобразования. Она рассматривала образование как одно из основных прав человека. Центральным понятием становилось не государство, а человек. Вплоть до наших дней эта система образования постоянно подвергается нападкам со стороны правых сил, которые с грустью вспоминают о былых временах, когда гораздо легче было обрабатывать умы «в нужном направлении».

В 1971 году был выдвинут проект «третьей реформы образования». Основной целью ее, как сообщает пресса, должно стать изучение фундаментальных дисциплин, подготовка к выбору профессии уже в средней школе, а также коренная перестройка всей системы высшего образования. Новый проект с негодованием был встречен общественным мнением Японии, обеспокоенным идеей усиления дифференциации, разделения детей на «способных» и «неспособных». Проект, в частности, допускает в начальной школе создание «групп повышенных требований» и разрешает способным детям сдавать экзамены экстерном, а в вузах предполагает сокращение сроков обучения для «одаренной» молодежи и отчисление тех, кто не набрал на том или ином этапе обучения нужных баллов. Как справедливо подчеркивает тот же журнал «Тюокорон», политической целью предполагаемой реформы является усиление контроля за высшей школой, стремление ослабить студенческое движение, вытравить из университетов дух свободомыслия путем вовлечения студентов в борьбу за высокие баллы. Искаженные критерии надуманной «эффективности», стремление избавиться от «балласта», которым якобы являются «обычные дети», по меткому замечанию «Тюокорон», может служить лишь эффективному воспитанию «человеческих ресурсов в соответствии со спросом капитала на различные виды рабочей силы». Анализируя проект реформы, невольно приходишь к мысли, что определенные силы никак не могут расстаться с далеким прошлым, когда в системе образования Японии успешно использовали «первосортных людей» и заставляли служить им «второсортных и третьесортных». В отчетах комиссии Организации экономического сотрудничества и развития, посетившей Японию осенью 1970 года, говорилось: «Почти на всех ступенях образования в Японии предпочтение отдается не развитию заложенных в ученике способностей, а скорее отбору, селекции». В духе предполагаемой реформы властями префектуры Тояма был проведен эксперимент под названием «Три на семь» (на трех учащихся общего отделения семь учащихся профессионального отделения полной средней школы). Тояма — развитая в промышленном отношении префектура с повышенным спросом на квалифицированную рабочую силу. В прошлом выпускники полных средних школ, особенно общего отделения, устремлялись в основные образовательные центры страны — Токио, Киото и там оседали. Чтобы остановить миграцию молодежи и удовлетворить потребности в молодых рабочих, власти Тояма изменили соотношение контингентов обучающихся на общем и профессиональном отделении в пользу профессионального. Обучение на профессиональном отделении делает практически невозможным поступление в университет.

Губернатор префектуры Тояма Ёсида так мотивировал перестройку школы: «Все жители провинции платят налога, но незначительные, а представители промышленных кругов платят большие налоги, поэтому необходимо прислушиваться к тому, что говорят в промышленных кругах». Реформа, проведенная в префектуре Тояма, привела к тому, что ученики, связывающие свои надежды с получением высшего образования, оказались втянутыми в систему сплошных экзаменов и тестов. В седьмых-девятых классах неполной средней школы четыре раза в неделю перед началом занятий проводится так называемый «диагноз способностей». Задания диктуются по микрофонам во все аудитории, по ним же сообщаются и правильные ответы. Затем учеников разбивают на группы по способностям с программами разной степени сложности. Дважды в неделю проводится «лечебное обучение». Тяжким бременем для детей и родителей является ведение тетрадей «диагнозов и лечения» по каждому из основных пяти предметов. Велика и ответственность учителя, заполняющего «историю болезни». Цель подобного экспериментирования — подготовить людские ресурсы, годные к среднему и низко квалифицированному труду, прикрепить их к префектуре, к отдельным предприятиям.

Итак, сияние вечного детского праздника начинает меркнуть при первых серьезных столкновениях с жизнью — на границе между детством и юностью. Неизбежное разочарование молодежи проявляется по-разному — от университетских беспорядков до кровавых эксцессов ультралевой организации «Рэнго сэкигун» и печально известных международных «конгрессов хиппи» в токийском районе Синдзюку. Но это самые крайние формы реакции молодежи. В основном же «подготовительный» период делает японских юношей и девушек закаленными, готовыми к честному повседневному труду, к светлому восприятию жизни.

Что же еще, помимо «духа карпа», выносят японцы из своего детства? В последние годы много говорится и пишется об ощутимой разнице между поколениями, о сильном американском влиянии на японскую молодежь. И на первый взгляд это действительно так. Однако более внимательное наблюдение за жизнью Японии заставляет сделать вывод, что и сегодня эта страна может гордиться верностью своим многовековым национальным традициям. С детства японцам прививается глубокое знание национальных обычаев, истории своей страны. Знакомство с прошлым отнюдь не носит риторический характер — прошлое входит в повседневную жизнь, неизменно присутствует в ней. Самые первые впечатления связаны для японского ребенка с нарядным кимоно, которое представляется ему наиболее удобной и красивой одеждой. Недаром кимоно — непременный атрибут любого праздника. Японские дети с раннего возраста традиционно совершают экскурсии по местам исторических событий, знакомятся с древними памятниками, присутствуют на красивых национальных праздниках, которые сопровождаются конными состязаниями, видят всадников и коней в специальных убранствах, не меняющихся вот уже много сотен лет. Прошлое наряду с современностью шаг за шагом входит в сознание детей: древний японский городок с узенькими улочками и возвышающимся замком князя, бесконечные стычки самураев в сознании японского мальчика ничуть не менее современны, чем космические корабли, спутник, Гагарин. Японская девочка, выбирая себе идеал женской красоты, наверняка колеблется между ультрамодной эстрадной певицей «касю» и нежным образом японской девушки прошлого. И все это благодаря тому же телевидению, которое ежедневно предоставляет прошлому многие часы своих передач.

Вежливость японца стала нарицательной. Сейчас, правда, раздаются голоса: стоит ли много говорить о ней, ведь это просто анахронизм. И действительно, прожив некоторое время в Японии, нельзя не заметить, что вежливость среди определенной части молодежи постепенно уступает место фривольности, грубости, невниманию. Значит, анахронизм? Думается, что это не так, да и сами японцы болезненно реагируют на попытки перенять чуждую этой нации «западную» манеру поведения. Насколько же должны быть сильны эти традиции, если они смогли выжить в условиях современной бурной японской жизни?!

Насколько эти традиции должны быть дороги и необходимы современному японцу, который порою кажется мелкой песчинкой, несомой неумолимым потоком «высоких темпов экономического роста» с их безжалостной конкуренцией и неизбежной в капиталистическом мире жестокостью.

Недавно газета «Асахи» писала, что на одной из лавочек знаменитого токийского района Асакуса, недалеко от древнего храма, появилась старательно выведенная надпись: «За указание дороги — сто иен, вежливым — бесплатно!»