Вихрь

ГЛАВА XVIII

Прошло два дня, затем три, целых полнедели, а никакой вести все не приходило. Жан страстно хотел написать сам, но не решался. Концерт, постоянные телеграммы и визиты Эбенштейна, даже собственная игра, — все потеряло для него цену. Он был охвачен одной только мыслью.

Наконец он сел в поезд, идущий в Вед. Приехав, он пошел по дороге к замку. Исполнилась ровно неделя с того дня, как он играл наедине с Ирэн. Длинный солнечный луч, пробившись сквозь лес, падал на дорогу. Жан решил, что это доброе предзнаменование. Впрочем, он был в таком состоянии духа, что принял бы даже землетрясение за доброе предзнаменование. Всю неделю он плохо спал, и голова у него болела. Лес показался ему тихим и полным спокойствия после шума и грохота уличного движения в Вене.

Он повернул за угол аллеи, и внезапно перед ним вырос замок. Флаг лениво развевался на одной из башен. Жан остановился, чтобы обдумать положение. А что, если Ирэн откажется принять его? Кровь бросилась ему в голову. Может ли она это сделать? Он почувствовал вдруг прилив смелости. Что же, надо попытать счастья. Он перешел подъемный мост. Старый привратник приветствовал его. Замок хмуро ждал его. Жан увидел слугу у больших дверей и в этот момент опять почувствовал свое ничтожество.

Он быстро поднялся по ступеням.

В ответ на его вопрос слуга, наклонив голову, сказал:

— Графиня сегодня не принимает, сударь. Жан секунду пристально смотрел на него, затем повернулся и спустился вниз по ступеням. Он пошел очень быстро, как только завернул за угол аллеи. Итак, она его не приняла! Стремительный припадок гнева, легко сменяющий любовь, охватил его. Он представил себе, как Ирэн смеется над его неудачей, радуясь его унижению. Долгое ожидание поезда на станции не рассеяло его настроения. Приехав в Вену, он сел в трамвай, пылая ненавистью к его запаху, к своим соседям, ко всему своему положению, в силу которого он должен ехать на трамвае на последние гроши, в то время как другие живут во дворцах…

Он простудился, ожидая поезда на открытой платформе, и к вечеру его бросало то в жар, то в холод. Печально сидел он у окна в полной темноте. Он зажег газ, и тот, раскалившись, то гудел, как водопад, в трубке, то давал легкие вспышки света. Жана лихорадило, и мысли бешено скакали в его возбужденном уме. Через некоторое время он встал и стал расхаживать по комнате. Он хотел добраться до Ирэн. О, он добьется своего! Она взволновала его так, как ни одна еще женщина до сих пор, а у него, как у всех юношей, вроде него, было несметное количество приключений, начиная с пятнадцати лет.

Он взял скрипку и попробовал играть. Затем швырнул ее на постель.

— Боже мой! Мне все ненавистно! — вырвалось у него.

Он бросился на стул, стоявший у стола, и закрыл лицо руками. Внезапная сила его страсти к Ирэн не представляла ничего удивительного. С ним всегда бывало так: или он сразу был очарован, или ничего не чувствовал. А кроме того, она так отличалась от других. Он мечтал о пылком романе с ней.

Он встал и взял лист бумаги и перо.

«Мадам, — писал он, протыкая дешевую бумагу нажимом своего пера, — даже приговоренному к казни разрешают просить о помиловании. Умоляю вас повидаться со мной или позволить мне прийти к вам, чтобы хоть попробовать объяснить…»

Он прервал письмо. Объяснить. Что объяснить? Свою любовь? Сегодняшний визит? Он не мог изложить этого словами. Он подписался, наклеил марку и вышел опустить письмо.

Ирэн получила письмо на другой день вечером, вернувшись домой после одной деловой поездки. Она подстроила, почти сочинила эту поездку. Она не пыталась объяснить себе, почему ей хотелось бежать хоть на короткое время из замка, но ее сердце могло бы на это ответить. В день посещения Жана она вернулась домой около одиннадцати часов. Она обедала у Ванды и затем на автомобиле поехала домой. Пройдя прямо к себе в спальню, она сразу легла в постель. Она чувствовала себя страшно усталой, и ей показалось, когда она легла, что ее утомление прошло. Бурный поток волнующих воспоминаний охватил ее. Она зарылась лицом в подушки, но даже их обволакивающая темнота не избавила ее от мыслей.

Какое безумие! Совершенно невероятно! Конечно, она не остереглась малознакомого человека. Такие происшествия бывают в книгах, но не в реальной жизни; во всяком случае, они не случаются с такими женщинами, как она. Она пробовала все обдумать. В ее памяти встали деликатные и в то же время тягостные насмешки Ванды. Ванда утверждала, что Жан очень низкого происхождения. Ирэн даже не думала об этой стороне дела до сегодняшнего дня. Она знала Жана только как талант, которого никто не знал, пока Теодор Шторн не открыл его. Она глубоко вздохнула. Она отчасти считала себя оскорбленной: ведь этот человек целовал ее и заставил ее принять его поцелуи. Против ее воли? Она прижала ладони к лицу. В этих длительных поцелуях молодость призывала молодость. Ей было стыдно, но она была счастлива.

О! Это совершенно невозможно! Абсурд! Ванда права. Ирэн устало откинулась на подушки. И пока она лежала, вглядываясь в темноту, которая, казалось, колыхалась и плыла перед ее глазами, она испытала неожиданное ощущение, словно укол в боку.

— О! — сказала она почти вслух, и веки ее слегка задрожали. Она не могла бороться с трепетом, который охватывал ее при воспоминании о сильных объятиях Жана, когда он ее целовал. Она лежала и не могла заснуть, погруженная в свои воспоминания.

Ни одна женщина с сильно развитой эмоциональной стороной не просыпается утром без сознания собственного легкомыслия. Ирэн, застенчивая и сдержанная, проснулась с чувством неведомых возможностей, которые ей мог принести этот день. Чего должна была она желать от него? Новой встречи, письма, визита Ванды? Но… в одиннадцать она призвала к себе управляющего и попросила его приготовиться сопровождать ее, Карла и няню в Гогенау, там она собиралась осмотреть принадлежащее ей имение. Она была в отъезде четыре дня — четыре дня, в течение которых она играла с Карлом, много гуляла в одиночестве и прочла от доски до доски только что купленные три книги. Воспоминание о Жане стало рассеиваться. Она смеялась немного над собой, вспоминая ту ночь, когда лежала без сна. Она хотела остаться на неделю в Гогенау. Отель был очень комфортабельный, а погода стояла упоительная. Но на третий вечер ее охватило внезапное желание ехать домой. Казалось, весна все заливала вокруг себя. Ирэн чувствовала быстрый бег крови в своих жилах и страстно желала вернуться в замок, с его лесом, мягким сумраком и тишиной.

Раз или два во время своей поездки она думала о Жане и о поведении Ванды в тот день. Совершенно непонятно, как могла она не почувствовать того же, что Ванда. Со скучающим видом она разрезала книгу. Какой оригинальный сюжет!

В таком душевном состоянии она получила письмо Жана. Она прочла его и улыбнулась. Принять все это к сердцу так, как он делал в своем письме? Право, это было большим искушением. Она ответила на следующее утро, — вернее, продиктовала письмо своей секретарше; она просто сообщила, что сейчас находится в отъезде и слишком занята, чтобы принимать посетителей.

— Подписаться за вас? — спросила секретарша. Ирэн, наклонившаяся в этот момент над горшком с гиацинтами, подняла голову.

— Да! Впрочем, нет. Отложите в сторону, я потом подпишу, — сказала она.

Такого рода вежливость, после всего, ни к чему не обязывала.

Ванда прислала ей два билета на концерт Жана, который должен был состояться через неделю, с коротенькой запиской, в которой просила Ирэн прийти к ней обедать перед концертом, прибавив с целым рядом восклицательных знаков следующую фразу: «Чтобы хорошенько подкрепиться перед предстоящим испытанием при встрече с вашим талантливым обожателем».