Вилла Рено

Глава 22 ХЬЮБЕРТ

Все сидели на открытой веранде нижнего полузаброшенного Дома управляющего и пили чай, когда прибежал Нечипоренко.

— Я видел телепередачу, — он чуть задыхался, запыхавшись, — о Николае Тесле. И все понял.

— Так, — сказал Савельев, — поехали. Сначала, пожалуйста, и с комментариями. Кто есть ху и ху есть кто. Кто такой Николай Тесла?

— Инженер Гарин! Я чувствовал, всегда чувствовал подспудно, что гиперболоид не пустая выдумка, что тут документальность имеется, тем более что была и другая, исчезнувшая, книга, роман Голосовкера о безумном изобретателе аппарата с лучами! И там, и там был прототип: Николай Тесла!

— Кто такой Голосовкер? — спросил Вельтман.

Вопрос остался без ответа, потому что Нечипоренко, захлебываясь, принялся объяснять, кто был героем романов и телепередачи.

— Тесла — американец из Хорватии, жил в Соединенных Штатах, занимался термодинамикой. Одна из единиц в электротехнике в его честь называется tesla. Кроме всего прочего, интересовала его передача тепловой энергии на расстояние. Он создал некую установку, способную на десятки, нет, сотни километров перебрасывать тепловую энергию, не лазер, ну, натуральный гиперболоид! Но многие ему не верили, считали шарлатаном. Чтобы показать, как работает его установка, решил он то ли с севера Америки, то ли из Канады, то ли с одного из северных островов перебросить сгусток тепловой энергии через Северный полюс в район дислокации одной из известных экспедиций полярных, в коей участвовал один из главных его оппонентов и скептиков. Тесла собирался точно учесть координаты лагеря исследователей и катануть перед ними свою грандиозную термодинамическую штуковину с таким расчетом, чтобы экспедицию не угрохать, но убедительно всем показать космогоническое шоу, растопив льды и айсберги, а потом явиться с заявлением в прессу, мол, так и так, и свидетели имеются, целая экспедиция, — и всем сомневающимся носы утереть. Но что-то у него не заладилось в этом самом девятьсот восьмом году, ошибочка вышла, дело в науке житейское, маханула его огненная корпускула через Северный полюс да и жахнула по тайге российской в районе Подкаменной Тунгуски, явив миру знаменитый Тунгусский метеорит. В те времена, кстати, назывался он Туруханским метеоритом. Неудача, диверсия, нарушение границ, Тесла — молчок, само собой. Однако шила в мешке не утаишь, все равно в итоге все выплыло наружу. И вот что я подумал: как утверждал великий наш астроном Николай Козырев, химическая реакция ведет к изменению поля времени. Туруханский метеорит Теслы в девятьсот восьмом году сжег наше время, спалил к чертям. И вся наша история, развитие российское, подъем экономический, первый блин комом, пошло к чертовой бабушке. Вот.

— На телевидении совсем с ума посходили, — фыркнул Савельев. — Идиот на идиоте. Какую только хренотень не показывают. У них свои шутки. Мимо тещиного дома я без шуток не хожу, то ли хрен в окно просуну, то ли жопу покажу. Что вы нам всякую муть пересказываете, исторический Консультант? Сплошная фантастика.

— А ведь фантаст в нашей истории фигурирует, — задумчиво произнес Вельтман. — И кто знает, не дошли ли до него в те времена слухи о неудачном эксперименте балканско-американского инженера Гарина? И не соединил ли он их мысленно с результатами опыта русской революции? Дело темное.

— Какой фантаст имеется в виду? — спросила Ляля Потоцкая. — Разве на Вилле Рено жили писатели?

— Имеется в виду Хьюберт В. На вилле, кажется, он не бывал. Дважды приезжал он после революции в Россию, в двадцатом и в тридцать четвертом, оба раза встречался с академиком Петровым, относился к нему с уважением и любовью. На фотографии, которую мы видели, он снялся с академиком, женой его, старшим сыном, невесткой Татьяной, двумя внучками академика; если я правильно помню, там еще присутствуют Ванда Федоровна и младший сын Хьюберта В. А в первый свой приезд останавливался он в петроградской гостинице Эмиля Рено.

— Между прочим, — заметил исторический консультант, — в одном из романов Хьюберта В. Тесла упоминается! Об этом шла речь в телепередаче. Так там и написано: великий американский электротехник Николай Тесла ловит непонятные сигналы с Марса, то есть впервые в мире вступает в контакт с инопланетянами. Фантаст явно интересовался опытами Теслы.

Хьюберт В. интересовался опытами Николы Теслы, но и не только; его привлекала, притягивала фигура самого изобретателя, как многие неординарные люди притягивали, одаренные необычными способностями или свойствами. Иногда Хьюберт приписывал этим способностям самое фантастическое происхождение.

Он собирал вырезки из газет, посвященные Тесле, хранил их в отдельной папке, большой, из новомодного пластика папке цвета бутылочного стекла или морской волны в бурю. По его распоряжению секретарь его выискивал такие статьи не только в английских газетах. В итоге на изобретателя собрано было достаточно внушительное, но, к сожалению, журналистское досье, не вполне достоверное, с дозой уток газетных, сенсационных прибауток, аберраций паблисити. Время от времени Хьюберт развязывал тесемки поблескивающей зеленцой папки; фотография Теслы лежала сверху, Хьюберт вглядывался в красивое лицо черноволосого, черноусого молодого человека. Из газет Хьюберт знал, что у Теслы ярко-синие глаза. Он смог и сам в том убедиться во время приезда фантасмагорического серба в Лондон, где тот читал лекцию перед членами Королевского общества.

Что только не писали о Тесле журналисты! Хьюберт читал, улыбаясь: «Этот чудак полагает, что на Землю действительно сыплется мусор Вселенной, имеющий к тому же сказочные запасы энергии». Хорошее название для рассказа — «Мусор Вселенной».

В Колорадо-Спрингс над башней высотой в несколько десятков метров, построенной Теслой, возникали разряды длиной до сорока метров, вокруг башни пылал огромный световой шар, из-под подошв перепуганных пешеходов вылетали искры, на металлических предметах горели огни святого Эльма; за двадцать миль от башни под аплодисменты наблюдателей разом загорелись двести электрических лампочек — и это безо всяких проводов… Друживший с Николой Марк Твен называл его Повелителем Молний.

Вторую башню построил он на Лонг-Айленде. «Тесла зажег небо над океаном на тысячи миль», — писали газеты в 1905 году.

Он изучал вибрации; однажды под действием маленького прибора, собранного на чердаке, стены домов, находящихся в нескольких милях, начали вибрировать и дрожать, как перед землетрясением. «Я мог бы обрушить Бруклинский мост за час, — признался он впоследствии. И добавил: — Я мог бы и Землю расколоть, нужен только подходящий вибратор и точный расчет времени».

В тридцатые годы Тесла занимался секретными проектами под кодовым названием N. Terbo. Это была девичья фамилия его матери Джуки. В проекты входила беспроволочная передача энергии для поражения противника, создание резонансного оружия, попытки управления временем.

Этот гений, меломан, любитель Гёте, знавший наизусть множество стихов из «Фауста», некогда в юности переболевший престранной болезнью (он видел подробнейшим образом отдаленные предметы, обрел кошачье-совиное ночное зрение, слух его так обострился, что шепот казался криком, а тиканье часов в соседней комнате ударами молота по наковальне, прикосновение вызывало острую боль, кровать его качало, точно корабль в бурю, когда по улице проезжала мимо дома повозка, пульс достигал ста тридцати ударов в минуту; проболей он еще немного, он бы умер; но он поправился так же внезапно, как заболел), этот одержимый, чьей главной любовью было Электричество, зачаровал Хьюберта.

Он живо представлял себе описанную со слов Теслы сценку: зима, январский мороз, сумерки, час между собакой и волком, в доме еще не зажигали огня, шестилетний мальчик играет с любимым черным котом, спина кота внезапно озаряется полосой голубоватого света, прикосновение вызывает сноп искр, мальчик вскрикивает.

— Перестань играть с котом, — говорит Джука сыну, — а то будет пожар.

— Нет, — возражает отец, священник Милутин Тесла, — это не огонь, должно быть, это электричество, как во время грозы.

Хьюберт сожалел, что никогда не видел фотографий родителей Теслы. Хотя по-настоящему его интересовал не Милутин, потомок старинного сербского рода Драгничей, некогда переселившегося из Сербии в Хорватию, а Джука Мандич из Грагаца, на которой в 1845 году Милутин женился, получив после свадьбы должность капеллана греческой восточной церкви в местечке Сенью.

О Джуке ходили легенды.

Легенды отдавали мифологией, необычными деталями отличались, странной стилистикой. Хьюберт, усмехаясь, думал: когда-нибудь у сербов может появиться писатель, чей стиль и ход мысли совершенно будет соответствовать мифам о Джуке, и самый ее образ распадется на все женские образы грядущего гипотетического балканского автора…

Конечно, Джука была красавица; случалось ей сметать в доме пыль своей длинной, толщиной в руку косою; если распускала она волосы в грозу, искры, подобные огням святого Эльма, приходилось ей вытряхивать из гребенки, так что однажды она чуть не подожгла овин. Неграмотная, она знала великое множество сербских преданий и песен, каковые и пела в полный голос, а голосина был низкий, звонкий, ей отвечало эхо в горах, и все горные ручьи, все окрестные водопады, попав в резонанс, дрожали и пели. Из звуков своих песен, то есть из собственного певческого голоса, однажды соткала Джука серебристый ковер, который пришлось ей подарить бездетной свойственнице, поскольку дети, в особенности Никола, ковра до смерти боялись и, когда коврик начинал звучать в ветреные ночи или в полнолуние, рыдали в голос; маменьке надоело затирать потоки детских слез.

Джука постоянно изобретала что-нибудь, все необычайные ткацкие ковры в округе были ее конструкции, и ни одного патента, на что ей сдались, не умеющей читать, мудреные бумажки? Так что Никола страдал наследственным недугом.

Редкостная рукодельница, она вышивала из волос маленькие картины и даже в восемьдесят лет (безо всяких, ясное дело, очков) могла завязать три узелка на ресничке — Хьюберт, впрочем, полагал, что на своей, у него не было ее фотографии, но он почти видел: ее опушенные глаза напоминали больших шмелей.

Великий английский фантаст все время собирался посетить Балканы, что-то особое пряталось там, на его взгляд, этакие континентальные бермудские аномалии; недаром Первая мировая война началась с Сараева, с убийства эрцгерцога Фердинанда, с убийцы Гаврилы Принципа. Нарицательность фамилии убийцы не нравилась Хьюберту, как не нравились ему именно в связи с Марсом красные магические пентакли звезд бога войны на шлемах российских красноармейцев.

Приехав в двадцатом году в Россию, он цеплялся за детали, за привычную внимательность прозаика, чтобы не утонуть в ощущении глубокой нереальности происходящего. Ему казалось: он помещен в чей-то фантастический роман (абсолютно чужеродный по ткани и невнятный по тематике) или в колбу алхимика, в промежуток между поисками философского камня балующегося разведением инфузорий, бактерий, неведомых миру мелких существ задолго до Левенгука. Все было иллюзорно, запредельно, ирреально, загадочно, подобно дурному сну, бессмысленно абсолютно. Если бы театр абсурда существовал, Хьюберт В. представлял бы себя персонажем огромной сцены, на множество широт и долгот расчерченной, предоставленной причудам абсурдистского спектакля.

«В самом деле, — думал Хьюберт В., глядя из окна петроградской гостиницы на прорастающую сорняками и дикой травой улицу, по которой два беспризорника катили тачку с экспроприированным причудливым скарбом мимо третьего; третий беспризорник сидел на тротуаре, тыча пальцем в стоящую перед ним черно-серебряную пишущую машинку, — почему не предположить, что американский чудотворец и сербский факир господин Тесла, как и обещал, нанес удар загадочным оружием своим то ли по ошибке, то ли в порядке эксперимента именно по России? И что даже пресловутый Туруханский метеорит — один из опытов нанесения подобного удара? И не сгорел ли вместе с сибирским лесом какой-нибудь жизненно важный орган этой органолептической страны? И не сгорело ли заодно ее будущее?»

— Когда этот Тесла сжег наше время, — лениво сказал Урусов, — весь народ переменился, полный трансформ на несколько поколений вперед, мутация, коллективная аномалия. Ну, например: у нас у всех, оптом и в розницу, височные спазмы. Ежели вам, дорогие мои, снятся множества (Ляле, скажем, ювелирные витрины, Савельеву — винные погреба либо бордели с легионом цыпочек, ах, простите, я хотел сказать: голливудские массовки и мириады кадров), будьте уверены, у вас височные спазмы, так физиологи говорят, научный факт. России и стали сниться множества в виде снов наяву: лагеря ГУЛАГа, тонны стали на душу населения, парады и так далее, возможны варианты.

Хьюберту казалось: в стране, в которой он очутился, царит неуловимая логика сна. И сон дурной, кошмар. Самому ему снились невероятные блокбастеры. Наполненные множеством толп, увиденных с птичьего полета, маленькие человечки отчаянно воевали, как заведенные; ему снились огромные стаи птиц, мириады говорящих ручьев, толпы рабов в ватниках и в лаптях, кипы бумаг и ассигнаций прошлой эпохи в пустых, разграбленных гулких банках, прайды крыс, муравейники, нашествия тараканов, пылающие города. Он вставал поутру, оглушенный русскими снами, оказывался в яви, подобной продолжению ночных видений. Он перестал что бы то ни было понимать, ему оставалось только констатировать.

— Вы поражаете мое воображение, — сказал он академику Петрову. — Вы и окружающие вас ученые продолжаете работать в волнах хаоса, затопляющего Россию; вы работаете отчаянно, преодолевая голод и нищету, вы фантастически талантливы и напоминаете мне библейских праведников, благодаря которым Бог не разрушает погрязшие во грехе города.

Он ложился спать, выключив свет, за окнами отеля плыла тьма, ему снилась мгла, слепящая мгла, в которой воюют во имя того, чтобы воевать, люди осени, люди страны вечного октября, умирания листвы, грязи, ледостава, превращения воды в лед. Инерционная осень должна была длиться всегда или хотя бы, как в одном из снов, столетие. Старинный вальс «Осенний сон», страшный вальс выстрелов расстрельной команды. Поскольку Хьюберт был иностранец, его ограниченное воображение не могло вместить русского бытия. Он был писатель-гуманист, то есть ходячий анахронизм в этой отдельно взятой стране конца света. Еще он был — зритель, окруженный лицедеями. Уехав, вернувшись в Англию, он некоторое время страдал бессонницей.

Во второй приезд, пятнадцать лет спустя, он посетил академика Петрова в поселке, построенном по плану академика во имя науки его таинственной страною, и обманулся зрелищем совершенно; его очаровали зеленые холмы театрального пространства, английские коттеджи, сады, где деревья и кустарники (нобелеат был одаренным садоводом, кроме всего прочего) подобраны были, как в лучших парках мира, по цвету осенней и летней листвы, а яблоки высылались ящиками с особых «мичуринских» делянок, чтобы Петров мог выбрать для саженцев подходящие сорта; Хьюберта пленили маленькие внучки Петрова и его невестки — прелестные девочки и очаровательные юные женщины напоминали англичанок. Хьюберт был покорен талантом молодых ученых, окружавших гениального старика, похожего как две капли воды на Бернарда Шоу. Вместо гольфа тут играли в русские городки.

Но среди яблоневых садов и green hills в английском коттедже русской научной идиллии неотступно снился фантасту ручей, превращенный в каскад, говорливый ключ, рассказывающий нечто, от чего писатель просыпался с сердечными перебоями, не помня ни единого слова прорицалища, немедленно, яви коснувшись, забывая жизненно важный текст, какое-то предупреждение.

А один раз, уснув беззаботно, как дома, очутился он в комнате с низким потолком; невидимый, видел он двоих, на которых давно мечтал посмотреть. Она расплетала косу.

— Надеюсь, ты больше не гадаешь и ничего никому не предсказываешь?

— Конечно, нет. Я не сказала вчера господину Зееману, что его любимый сын уедет в Россию, в русский Туркестан.

— Ты не скучаешь по своим братьям? Ты ведь заменила им мать и отца, вырастила их, когда остались вы сиротами. Тебя не печалит, что ты ничего о них не знаешь?

— Вода знает обо всех все, — отвечала она, снимая искру с пряди волос, — если чего не знаешь, выпей воды — знание придет.

— Прошу тебя, — сказал Милутин, — никогда не делай ничего такого, что напоминало бы о чудесах. Все-таки ты — жена священника.

— Ты видишь, я стараюсь, — отвечала Джука.