Вильсон Мякинная голова

ГЛАВА II

Мякинноголовый Вильсонъ привезъ съ собою небольшую сумму денегъ и купилъ себѣ маленькій домикъ, находившійся какъ разъ на западной окраинѣ города. Между нимъ и домомъ судьи Дрисколля находилась лужайка, по серединѣ которой забитъ былъ частоколъ, служившій границею обоихъ владѣній. Нанявъ небольшую контору на главной улицѣ, Вильсонъ снабдилъ ее небольшою вывѣской съ надписью: «Давидъ Вильсонъ. Стряпчій и юрисконсультъ. Землемѣръ, счетоводъ и т. д».

Роковое словцо Вильсона лишило его, однако, всякой возможности успѣха, по крайней мѣрѣ, на юридическомъ поприщѣ. Никому не пришло въ голову хотя бы даже заглянуть въ его контору. По прошествіи нѣкотораго времени Вильсонъ закрылъ свою контору, снялъ вывѣску и повѣсилъ ее на своемъ собственномъ домѣ, предварительно закрасивъ эпитеты стряпчаго и юрисконсульта. Онъ предлагалъ теперь свои услуги лишь въ скромномъ качествѣ землемѣра и опытнаго счетовода. Отъ времени до времени его приглашали снять планъ съ какого-нибудь земельнаго участка; случалось также, что какой-либо купецъ поручалъ ему привести въ порядокъ торговыя книги. Съ чисто шотландскимъ терпѣніемъ и стойкой энергіей Вильсонъ рѣшился побороть свою репутацію и проложить себѣ путь также въ юридической карьерѣ. Бѣдняга не преусматривалъ, впрочемъ, тогда, что ему придется затратить такъ много времени для достиженія этой цѣли.

Вильсонъ располагалъ большимъ изобиліемъ досуга, который, однако, не вызывалъ у него обычной скуки. Дѣло въ томъ, что онъ интересовался каждой новинкой, рождавшейся въ мірѣ идей, — изучалъ и производилъ надъ ней опыты у себя дома. Однимъ изъ любимыхъ его развлеченій была хиромантія, т. е. искусство распознавать характеръ человѣка, по устройству поверхностей его ладоней. Другой формѣ развлеченія онъ не давалъ никакого названія и не считалъ нужнымъ объяснять кому-либо таинственныхъ ея цѣлей, а просто-на-просто говорилъ, что она служитъ ему забавой. Вильсонъ и въ самомъ дѣлѣ находилъ, что его развлеченія еще болѣе упрочивали за нимъ репутацію мякинной головы, а потому начиналъ сожалѣть уже о томъ, что позволялъ себѣ слишкомъ много откровенничать по ихъ поводу. Предметомъ безъимяннаго развлеченія служили оттиски человѣческихъ пальцевъ. Вильсонъ постоянно носилъ въ карманѣ своего пиджака плоскій ящичекъ съ выдолбленными въ немъ ложбинками, въ которыя укладывались стеклянныя пластинки шириною въ пять дюймовъ. Къ нижнему концу каждой пластинки приклеена была полоска бѣлой бумаги. Онъ обращался ко всѣмъ и каждому съ просьбою провести руками по волосамъ (дабы собрать на пальцахъ нѣко? торое количество жирнаго вещества, естественно выдѣляющагося изъ волосъ), а затѣмъ сдѣлать на стеклянной пластинкѣ отпечатки всѣхъ пальцевъ, начиная съ большого и кончая мизинцемъ. Подъ этимъ рядомъ едва замѣтныхъ жирныхъ отпечатковъ Вильсонъ немедленно же писалъ на полоскѣ бѣлой бумаги: Джонъ Смитъ «Правая рука…».

Затѣмъ слѣдовало указаніе года, мѣсяца и числа. Подобнымъ же образомъ на другой стеклянной пластинкѣ снимались отпечатки лѣвой руки Смита, подъ которыми опять таки подписывалось его имя, годъ, мѣсяцъ число и замѣтка «Лѣвая рука». Стеклянныя пластинки препровождались въ соотвѣтственныя выемки ящика, а по возвращеніи Вильсона домой укладывались на свои мѣста въ большомъ ящикѣ, который онъ называлъ своимъ архивомъ.

Вильсонъ зачастую изучалъ свои архивы, разсматривалъ ихъ съ величайшимъ интересомъ, засиживался иногда до поздней ночи, но не разсказывалъ никому, что именно тамъ находилъ, если вообще ему удавалось и въ самомъ дѣлѣ найти что-нибудь. Иногда онъ оттискивалъ на бумагѣ запутанный нѣжный оттискъ оконечности какого-нибудь пальца и потомъ увеличивалъ его въ нѣсколько разъ при помощи пантографа, чтобы облегчить себѣ возможность удобнѣе и точнѣе разсмотрѣть характерную для этого оттиска систему кривыхъ линій, прилегавшихъ другъ къ другу.

Въ душный и знойный послѣполудень, 1 іюля 1830 года, Вильсонъ сидѣлъ въ рабочемъ своемъ кабинетѣ, занимаясь приведеніемъ въ порядокъ до нельзя запутанныхъ торговыхъ книгъ одного изъ мѣстныхъ негоціантовъ. Окно его кабинета выходило на западъ, гдѣ тянулись пустопорожніе еще участки земли; оттуда доносился разговоръ, препятствовавшій юному счетоводу правильно подводить итоги. Оба собесѣдника кричали такъ громко, что это само по себѣ уже свидѣтельствовало о нахожденіи ихъ другъ отъ друга на почтительномъ разстояніи.

— Эй, Рокси, какъ поживаетъ твой малютка? — освѣдомлялся издали мужской голосъ.

— Какъ нельзя лучше. А какъ поживаете вы, Джасперъ? — отвѣтилъ крикливый женскій голосъ, раздававшійся чуть не у самаго окна.

— Перебиваюсь, такъ себѣ, съ грѣхомъ пополамъ! Жаловаться, положимъ, было бы мнѣ грѣшно, развѣ что вотъ скука одолѣваетъ. Придется, пожалуй, пріударить за вами, Рокси!

— Такъ я и позволю ухаживать за собою такому грязному, черному коту! Ха, ха, ха! Какая, подумаешь, мнѣ крайность связываться съ такими черными неграми, какъ ваша милость! Я могу пріискать молодца и побѣлѣе лицомъ. Да и вамъ, не знаю, съ чего приспичило измѣнять старушкѣ Нанси, что живетъ у миссъ Куперъ. Развѣ она не хочетъ ужь больше васъ прикармливать?

За этой остроумной шуточкой послѣдовалъ новый взрывъ веселаго безпечнаго хохота.

— Я понимаю васъ, Рокси: вы меня ревнуете, не на шутку ревнуете! Ха, ха, ха! Погодите, придетъ и вашъ чередъ, мы тогда, нацѣлуемся съ вами вдоволь!

— Ну, нѣтъ-съ, не на таковскую напали! Молите Бога, Джасперъ, чтобы такая похвальба не дошла до чьихъ-нибудь ушей, а то вамъ придется, пожалуй, дорого за нее поплатиться. Мнѣ, признаться, васъ очень жаль, такъ жаль, что я продала бы васъ куда-нибудь внизъ по теченію рѣки. Тамъ вы окажетесь всетаки малую толику въ сохранности. Въ первый же разъ, какъ я встрѣчусь съ вашимъ хозяиномъ, я посовѣтую ему это сдѣлать.

Безцѣльная болтовня продолжала идти своимъ чередомъ. Обѣ стороны казались очень довольными дружескимъ своимъ поединкомъ и каждая изъ нихъ радовалась случаю столь блистательно проявить свое остроуміе. Оба собесѣдника, очевидно, считали свои шуточки очень остроумными.

Вильсонъ подошелъ къ окну, чтобы посмотрѣть на сражающихся, такъ какъ все равно не могъ работать, пока они не прекратятъ своей болтовни. На одномъ изъ пустопорожнихъ участковъ за его домомъ сидѣлъ на тачкѣ, подъ самымъ солнцепекомъ, Джасперъ, молодой, черный, какъ хорошо вычищенный сапогъ, и хорошо сложенный негръ. Предполагалось, что онъ работаетъ, тогда какъ онъ на самомъ дѣлѣ только подготовлялся еще къ работѣ предварительнымъ отдыхомъ въ продолженіе какого-нибудь часочка. Передъ самымъ крыльцомъ дома Вильсона стояла Рокси, возлѣ дѣтской колясочки мѣстной, довольно топорной-таки работы. Въ колясочкѣ этой сидѣли другъ противъ друга двое младенцевъ по одному на каждомъ концѣ. Судя по говору Рокси, человѣкъ, не знакомый съ нею и не имѣвшій возможности ея лицезрѣть, могъ бы принять эту молодую женщину за черную негритянку. На самомъ дѣлѣ такое предположеніе оказалось бы неправильнымъ. Въ ней имѣлась всего лишь шестнадцатая доля негритянской крови и эта шестнадцатая доля ни мало не выказывалась наружу. Рослая молодая дѣвушка, наружность которой производила величественное впечатлѣніе, казалась созданной, дабы служить натурщицей для ваятеля. Всѣ ея позы и движенія отличались изяществомъ и благородствомъ. Атласная ея кожа могла поспорить бѣлизной съ самою нѣжною кожей любой изъ мѣстныхъ лэди, а румянецъ щекъ свидѣтельствовалъ о прекрасномъ здоровьѣ. Черты лица Роксаны были очень характерными, выразительными; каріе ясные глаза и великолѣпные мягкіе темно-русые волосы ничѣмъ не напоминали негритянскаго типа. Необходимо замѣтить, впрочемъ, что въ данную минуту волосы эти скрывались подъ пестрымъ клѣтчатымъ носовымъ платкомъ, повязаннымъ на головѣ. Хорошенькое, пріятное и умное личико Роксаны можно было признать, пожалуй, даже красивымъ. Съ людьми одной съ нею касты она держала себя самостоятельно и съ чувствомъ собственнаго достоинства, доходившимъ иной разъ даже до нѣкотораго высокомѣрія, но, въ присутствіи бѣлаго человѣка, само собой разумѣется, становилась робкою и смиренной.

Какъ уже упомянуто, сама Рокси была по наружности чуть ли не бѣлѣе любой бѣлокожей барышни или барыни ея лѣтъ, но шестнадцатая доля негритянской крови, струившаяся въ ея жилахъ, брала перевѣсъ надъ остальными пятнадцатью и превращала эту красавицу передъ лицомъ закона въ негритянку. Она была невольницей и въ качествѣ таковой могла быть продана своимъ хозяиномъ, кому заблагоразсудится. Въ ребенкѣ ея имѣлась тридцать одна доля бѣлой и всего лишь одна доля негритянской крови, но это не мѣшало ему оказываться тоже рабомъ и считаться настоящимъ негромъ въ глазахъ закона и обычая. У этого мальчика были такіе же голубые глазки и свѣтло-русые льняные волосы, какъ и у его бѣлаго товарища. Даже и самъ отецъ бѣлаго ребенка, весьма рѣдко навѣщавшій дѣтскую, могъ отличить обоихъ дѣтей единственно только по ихъ костюму. Бѣлый ребенокъ красовался въ тоненькомъ мягкомъ муслиновомъ платьицѣ и носилъ на шеѣ коралловое ожерелье, тогда какъ на маленькомъ невольникѣ надѣта была только одна грубая рубашка изъ небѣленаго полотна, спускавшаяся до колѣнъ. Ни о какихъ драгоцѣнностяхъ у него, разумѣется, и помину не было.

Бѣлаго ребенка звали Томасъ Бекетъ Дрисколлъ. Что касается до невольника, то онъ долженъ былъ довольствоваться прозвищемъ valet de chambre (камердинеръ). Невольникамъ не полагалось тогда носить фамильныхъ именъ, а Роксана слышала гдѣ-то это прозвище и нашла, что оно звучитъ очень пріятно. Предполагая, что это какое-нибудь христіанское имя, она надѣлила имъ своего дорогого малютку. Путемъ естественнаго сокращенія оно скоро превратилось въ «Чемберса».

Вильсонъ, въ качествѣ близкаго сосѣда, былъ немножко знакомъ съ Роксаной. Когда состязаніе въ остроуміи начало немножко стихать, онъ вышелъ изъ дому, чтобы запастись кое-какимъ новымъ матеріаломъ для своего архива. Замѣтивъ на себѣ взоръ бѣлаго человѣка, Джасперъ немедленно же принялся энергически работать. Вильсонъ, поглядѣвъ на дѣтей, спросилъ:

— Который изъ нихъ старше, Рокси?

— Оба они ровесники, сударь. Имъ теперь ровно по пяти мѣсяцевъ: они родились какъ разъ перваго февраля.

— Прехорошенькіе малыши! Нельзя даже сказать, который изъ нихъ красивѣе.

Алыя губки Роксаны раскрылись радостной улыбкой, выставившей напоказъ жемчужные зубы.

— Сердечно благодарю васъ, мистеръ Вильсонъ, — сказала она. — Съ вашей стороны, очень мило говорить про этихъ дѣтишекъ такимъ образомъ, потому что одинъ изъ нихъ просто-напросто негръ. Правда, что я сама считаю его прекраснѣйшимъ негритенкомъ, но это, безъ сомнѣнія, мнѣ только кажется, какъ родной его матери.

— Какъ отличаете вы ихъ одного отъ другого, когда оба они раздѣты?

Роксана залилась громкимъ хохотомъ, соотвѣтствовавшимъ ея росту и объяснила:

— Я-то могу еще различить ихъ другъ отъ друга, г-нъ Вильсонъ, но готова поручиться, что мой хозяинъ, Перси Дрисколль, не могъ бы этого сдѣлать, даже и для спасенія собственной своей жизни.

Побесѣдовавъ еще нѣсколько времени съ Роксаной, Вильсонъ раздобылъ для своей коллекціи оттиски пальцевъ правой и лѣвой ея рукъ на стеклянныхъ пластинкахъ, которыя подписалъ и помѣтилъ 1 іюля 1830 года. Подобнымъ же образомъ были сняты оттиски правыхъ и лѣвыхъ рукъ обоихъ мальчугановъ, помѣченные ихъ именами и тѣмъ же самымъ числомъ.

Два мѣсяца спустя, а именно 3 сентября, Вильсонъ, снялъ опять оттиски пальцевъ Роксаны и обоихъ ея питомцевъ. Онъ говорилъ, что хочетъ обзавестись цѣлой серіей такихъ снимковъ, отдѣленныхъ другъ отъ друга въ періодѣ дѣтства промежутками въ нѣсколько мѣсяцевъ, потомъ, въ послѣдующемъ возрастѣ, можно будетъ ограничиться промежутками въ нѣсколько лѣтъ.

На слѣдующій день, а именно 4 сентября, случилось событіе, которое произвело на Роксану очень сильное впечатлѣніе. У ея барина, Перси Дрисколля пропала «опять» небольшая сумма денегъ. Слово опять употреблено здѣсь, дабы показать, что означенное событіе случалось уже и раньше. Дѣйствительно, оно произошло въ четвертый уже разъ въ сравнительно небольшой промежутокъ времени. Терпѣніе Дрисколля поэтому истощилось. Онъ былъ человѣкомъ довольно гуманнымъ по отношенію къ невольникамъ и прочему своему рабочему скоту. Еще болѣе человѣчно относился онъ къ заблужденіямъ и проступкамъ своей собственной расы, но, тѣмъ не менѣе, не могъ выносить воровства, а между тѣмъ сознавалъ, что въ домѣ у него завелся воръ. Не подлежало сомнѣнію, что это былъ кто-нибудь изъ его негровъ. Надлежало безотлагательно принять строгія мѣры для пресѣченія домашнихъ кражъ, по крайней мѣрѣ, на будущее время. Хозяинъ созвалъ рабовъ передъ господскія свои очи. Кромѣ Роксаны, ихъ насчитывалось трое: мужчина, женщина и двѣнадцатилѣтній мальчуганъ (они не состояли, впрочемъ, въ родствѣ другъ съ другомъ). Перси Дрисколль объявилъ имъ всѣмъ:

— Вы были предупреждены заранѣе, но это ни къ чему путному не привело. Теперь надо показать примѣръ, а потому я продамъ вора. Признавайтесь: кто изъ васъ виноватъ?

Всѣ четверо содрогнулись при этой угрозѣ, такъ какъ имъ жилось у Дрисколля хорошо, и можно было опасаться, что у новыхъ хозяевъ судьба ихъ перемѣнится къ худшему. Всѣ начали запираться самымъ упорнымъ образомъ: каждый утверждалъ, что въ жизнь свою никогда не кралъ денегъ. Иное дѣло стащить кусочекъ сахару, пирожное, блюдечко меду, или вообще какое-нибудь лакомство, которое барину Перси на самомъ дѣлѣ вовсе не нужно, и на которое онъ не обращаетъ и вниманія. Что касается до денегъ, то никто изъ вѣрныхъ рабовъ ни за что въ свѣтѣ не согласился бы поживиться даже и господской полушкой. Эти краснорѣчивыя заявленія не повліяли, однако, на г-на Дрисколля и не заставили его расчувствоваться. Онъ отвѣчалъ каждому изъ невинныхъ своихъ рабовъ строгимъ заявленіемъ:

— Ну, такъ назови же мнѣ вора.

На самомъ дѣлѣ, всѣ они были виноваты, за исключеніемъ Роксаны, которая подозрѣвала, что остальные трое воровали, но не была въ этомъ вполнѣ увѣрена. Она приходила теперь въ ужасъ при мысли о томъ, что чуть не провинилась и сама. Роксану спасла въ данномъ случаѣ отъ грѣха торжественная служба и проповѣдь, происходившая за двѣ недѣли передъ тѣмъ въ «цвѣтной» методистской церкви. Слушая проповѣдь, Рокси сама прониклась религіозными принципами. Какъ разъ на другой день послѣ этой проповѣди, когда Роксана чувствовала себя еще подъ свѣжимъ впечатлѣніемъ «благодати» и гордилась непорочнымъ душевнымъ своимъ состояніемъ, хозяинъ оставилъ парочку долларовъ на письменномъ своемъ столѣ безъ всякаго призора. Невольница встрѣтилась съ этимъ искушеніемъ, обтирая пыль въ кабинетѣ. Увидѣвъ серебряныя монеты, она остановилась, поглядѣла на нихъ съ негодованіемъ, все сильнѣе накипавшемъ въ ея душѣ, и воскликнула:

— Этакая вѣдь, подумаешь, проклятая проповѣдь! Неужели её нельзя было отложить до завтра?

Прикрывъ монеты-искусительницы книжкой, она вышла изъ кабинета, не дотронувшись до нихъ. Монеты эти достались въ добычу другому члену кухонной корпораціи. Роксана принесла эту жертву изъ чувства религіознаго приличія. Она считала необходимымъ поступить такимъ образомъ на другой день послѣ того, какъ проповѣдникъ объявилъ ее очищенной отъ грѣховъ, но вовсе не намѣревалась возводить подобную добросовѣстность въ принципѣ. Рокси надѣялась, что недѣльки черезъ двѣ благочестіе ея угомонится и она станетъ опять вполнѣ разсудительною негритянкой. Если къ тому времени парочка долларовъ окажется опять въ безпризорномъ состояніи, ее не замедлятъ прибрать къ рукамъ, и Роксана знала, кто именно это сдѣлаетъ.

Позволительно ли было назвать Рокси дурною женщиной? Стояла ли она въ нравственномъ своемъ развитіи ниже общаго уровня своей расы? Нѣтъ, всѣ вообще негры ведутъ борьбу за существованіе при несправедливыхъ и крайне невыгодныхъ для себя условіяхъ. Они не считаютъ поэтому грѣхомъ попользоваться чѣмъ-нибудь отъ своего противника, находящагося въ болѣе счастливой обстановкѣ, но ограничиваются лишь мелкими кражами, воздерживаясь отъ сколько-нибудь крупныхъ похищеній. При каждомъ удобномъ случаѣ негръ охотно стянетъ что-нибудь съѣстное изъ чулана, — украдетъ мѣдный наперстокъ, кусовъ воску, мѣшочекъ наждаку, бумажку иголокъ, серебряную ложку, банковый билетъ стоимостью въ одинъ долларъ, платокъ, кофточку, рубашку, или какую-нибудь другую вещицу небольшой стоимости. Негры не усматриваютъ въ такихъ репрессаліяхъ никакого грѣха, а потому способны идти въ церковь съ добычею въ карманѣ, и молиться тамъ громогласно, самымъ искреннимъ образомъ. Коптильню на одной фермѣ приходилось замыкать нѣсколькими большущими замками, такъ какъ даже самъ діаконъ цвѣтной методистской церкви оказывался не въ силахъ противостоять окороку ветчины, если Провидѣніе показывало ему таковый во снѣ или же наяву, когда окорокъ этотъ висѣлъ одиноко, томясь ожиданіемъ любящей души, способной унести его съ собою. Между тѣмъ, тотъ же самый діаконъ, ни за какія коврижки не согласился бы стибрить два окорока, разумѣется, въ одну и ту же ночь. Подобнымъ же образомъ въ морозныя ночи добросердечный негръ, вышедшій на добычу, способенъ разогрѣть конецъ доски и подсунуть его подъ холодныя лапки какой-либо изъ куръ, расположившихся переночевать на деревѣ. Сонная курица съ удовольствіемъ пересядетъ на теплую доску, изъявляя нѣжнымъ клохтаніемъ сердечную свою благодарность Провидѣнію. Негръ, въ свою очередь, препроводитъ ее сперва въ мѣшокъ, а потомъ къ себѣ въ желудокъ, въ полномъ убѣжденіи, что если онъ стибритъ такіе пустяки отъ человѣка, ежедневно лишающаго его столь безцѣннаго сокровища, какъ человѣческая свобода, то не учинитъ этимъ такого грѣха, который Господь Богъ поставилъ бы ему въ вину въ день Страшнаго Суда.

— Назовите же мнѣ вора!

Перси Дрисколлъ въ четвертый разъ уже говорилъ это все тѣмъ же суровымъ тономъ. Не получая отвѣта, онъ разразился угрозой:

— Я даю вамъ всего лишь минуту сроку. Если по истеченіи ея вы не сознаетесь въ кражѣ, то я продамъ васъ всѣхъ четырехъ и притомъ въ низовья Миссисипи.

Такая кара была бы равносильна препровожденію всѣхъ четырехъ невольниковъ въ адъ. Для каждаго миссурійскаго негра это представлялось совершенно несомнѣннымъ. Рокси отшатнулась назадъ и румянецъ сразу сбѣжалъ съ ея лица. Остальные трое рабовъ сразу упали на колѣни, словно подстрѣленные. Слезы брызнули у нихъ изъ глазъ, они подняли съ умоляющимъ видомъ руки кверху и тотчасъ же отвѣтили въ одинъ голосъ:

— Виноватъ!

— Виновата!

— Виноватъ! — Сжалься надъ нами хозяинъ! Помилуй, Господи, насъ, бѣдныхъ негровъ!

— Ну, ладно! — сказалъ хозяинъ, укладывая часы себѣ въ карманъ. — Я продамъ васъ кому-нибудь изъ здѣшнихъ, хотя вы этого и не заслуживаете. Слѣдовало бы, собственно говоря, продать васъ куда-нибудь внизъ по теченію.

Виноватые рабы, въ припадкѣ восторженной благодарности, пали предъ нимъ ницъ и принялись цѣловать ему ноги, восклицая, что никогда не забудутъ его доброты и будутъ всегда молиться за него Богу. Они говорили совершенно искренно, потому что хозяинъ простеръ свою руку, подобно нѣкоему могучему божеству, и затворилъ двери ада, грозившія уже ихъ поглотить. Впрочемъ, и самъ Перси Дрисколль зналъ, что совершилъ благородный и милосердый подвигъ. Въ глубинѣ души онъ былъ очень доволенъ своимъ великодушіемъ и вечеромъ записалъ весь инцидентъ себѣ въ дневникъ для того, чтобы заручиться возможностью напомнить его въ назиданіе себѣ самому, даже по прошествіи нѣсколькихъ лѣтъ, въ качествѣ побужденія къ новымъ подвигамъ человѣколюбія и милосердія.