Вильсон Мякинная голова

ГЛАВА IV

Повѣсть наша должна сообразоваться съ обмѣномъ, произведеннымъ Роксаной. Мы будемъ поэтому называть настоящаго наслѣдника аристократической фамиліи Чемберсомъ, а малютку-раба, завладѣвшаго его титуломъ Томасомъ Бекетомъ, сокращая послѣднее имя въ Тома, для повседневнаго употребленія, какъ дѣлали вообще всѣ окружающіе.

Съ самаго начала своей самозванной карьеры, Томъ оказался гадкимъ мальчикомъ. Онъ то и дѣло принимался кричать и плакать безъ всякаго на то основанія. Внезапно поднимая цѣлую бурю самаго сатанинскаго характера, онъ ревѣлъ, вылъ и визжалъ, словно его собирались рѣзать, а въ довершеніе всего, задерживалъ свое дыханіе. Этотъ грозный маневръ является, повидимому, спеціальностью младенцевъ, у которыхъ прорѣзываются зубы. Малютки, изнемогая въ страшныхъ мученіяхъ, кричатъ до того, что выпускаютъ изъ легкихъ почти весь воздухъ, а затѣмъ начинаютъ судорожно и безмолвно корежиться и брыкаться въ попыткахъ вдохнуть его въ себя опять. Губы у ребенка синѣютъ, а широко раскрытый ротъ кажется уже окоченѣвшимъ, обнажая крохотный кончивъ зуба, едва виднѣющійся изъ нижней окраины раскраснѣвшихся и распухшихъ десенъ. Ужасающее молчаніе длится до тѣхъ поръ, что постороннему зрителю кажется, будто малюткѣ такъ уже и суждено задохнуться. Нянька поспѣшно подбѣгаетъ къ колыбелькѣ съ кружкой воды, которую и выплескиваетъ ребенку въ лицо. Тогда, словно по мановенію волшебнаго жезла, дыханіе у ребенка возстанавливается. Легкіе его наполняются воздухомъ и онъ немедленно же испускаетъ ревъ, вопль или вой, раздирающій уши слушателя и невольно побуждающій ихъ владѣльца къ произнесенію словъ, которыя плохо согласовались бы съ сіяніемъ святости, еслибъ онъ былъ окруженъ таковымъ. Младенецъ Томъ нещадно царапалъ ногтями всѣхъ, кого могъ ими достать, и колотилъ своей погремушкой каждаго, до кого она досягала. Онъ съ визгомъ требовалъ, чтобъ ему принесли воды напиться, а затѣмъ швырялъ чашку съ водою на полъ и кричалъ, чтобъ ему принесли еще воды. Всѣ капризы и прихоти ребенка безпрекословно выполнялись, какъ бы они ни были неудобны и мучительны для окружающихъ. Ему дозволялось ѣсть все, что угодно, преимущественно же то, что могло причинить желудочное разстройство.

Когда мальчикъ достаточно подросъ, такъ что могъ уже бродить, пошатываясь на ножкахъ, говорить кое-что, коверкая слова, какъ это принято вообще у дѣтей и составить себѣ нѣкоторое понятіе о цѣляхъ, которымъ могутъ служить руки, онъ сдѣлался худшимъ, чѣмъ когда-либо, наказаніемъ Божескимъ для всего дома. Какъ только онъ просыпался, у Роксаны не было ни минуты покоя. Онъ требовалъ себѣ рѣшительно все, на чемъ останавливался его взоръ, просто-на-просто заявляя: «Хосю!» Такому приказанію немедленно слѣдовало повиноваться. Когда ему подавали требуемое, онъ, словно въ бѣшенствѣ, принимался отмахиваться обѣими руками и кричать: «Не хосю, не хосю!» но какъ только предметъ его нежеланія уносили прочь, принимался съ еще большимъ бѣшенствомъ орать: «Хосю, хосю, хосю!» Роксанѣ приходилось тогда бѣжать сломя голову, чтобъ принести капризному молодому баричу желанно-нежеланный предметъ обратно, прежде чѣмъ малютка Томъ успѣетъ утолить свое поползновеніе къ истерикѣ и накричаться по этому поводу до судорогъ.

Особенное предположеніе отдавалъ онъ каминнымъ щипцамъ. Оно обусловливалось тѣмъ, что отецъ запретилъ ему къ нимъ прикасаться, опасаясь, что мальчикъ перебьетъ ими окна и переломаетъ мебель. Какъ только Рокси отварачивалась отъ него въ сторону, Томъ тотчасъ же принимался поглядывать на щипцы и говорить: «Пай ципчики!» Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ искоса посматривалъ на Роксану, чтобъ убѣдиться, слѣдитъ ли она за нимъ или нѣтъ. Если все обстояло благополучно, онъ поглядывалъ опять на няньку и повторялъ: «Хоцю!» Бросивъ еще бѣглый взглядъ на няньку, онъ заявлялъ: «Узьму» и, наконецъ, докладывалъ: «Узялъ!», когда щипцы оказывались уже у него въ рукахъ. Въ слѣдующее за тѣмъ мгновеніе тяжелые щипцы вздымались наверхъ и съ грохотомъ обрушивались на кота, который съ отчаяннымъ визгомъ и мяуканьемъ улепетывалъ куда-нибудь на трехъ ногахъ. Къ тому времени, какъ Роксана успѣвала подбѣжать къ своему питомцу, оконное стекло или же лампа оказывались уже разбитыми вдребезги.

Тома осыпали ласками и ухаживаніями, тогда какъ Чемберсъ обходился безъ нихъ. Тома пичкали всякими сластями и лакомствами, тогда какъ Чемберсъ питался кашей съ молокомъ, да сбитнемъ на меду. Вслѣдствіе этого Томъ былъ болѣзненнымъ, слабымъ ребенкомъ, а Чемберсъ — здоровякомъ. Изъ Тома выросъ забавный, какъ называла его Рокси, или, если говорить точнѣе, капризный, дерзкій мальчишка, а изъ Чемберса — кроткій, послушный мальчикъ. Несмотря на замѣчательно здравый смыслъ и практичность въ обыденной жизни, Рокси была матерью, до сумасбродства влюбленной въ своего ребенка и, слѣдовательно плохой воспитательницей. Она въ немъ души не чаяла, но этимъ еще не ограничивалась. Вслѣдствіе устроеннаго Роксаной обмѣна, родной ея сынъ сталъ бариномъ. Необходимость соблюдать внѣшнія формы благоговѣйнаго почтенія, съ которымъ рабыня должна была относиться къ «молодому барину», и стремленіе усовершенствоваться въ выраженіи этихъ внѣшнихъ формъ не замедлили обратить соблюденіе ихъ у нея въ привычку, которая сдѣлалась вскорѣ автоматической и безсознательной. Въ качествѣ естественнаго результата получился тогда слѣдующій фактъ: обманъ, сперва предназначавшійся исключительно для другихъ, постепенно перешелъ въ самообманъ. Притворное почтеніе сдѣлалось истиннымъ, притворная угодливость — дѣйствительною, притворное обожаніе — настоящимъ. Такимъ образомъ, маленькая и первоначально лишь воображаемая раздѣлительная черта между лжерабыней и лжехозяиномъ, все болѣе расширяясь, превратилась въ широкую и совершенно настоящую пропасть. По одной сторонѣ ея стояла Роксана, оказывавшаяся жертвой собственнаго своего обмана, а съ другой — родной ея сынъ, который въ ея глазахъ являлся уже не самозванцемъ, а настоящимъ, признаваемымъ ею бариномъ. Онъ былъ ея любимцемъ, господиномъ и божествомъ. Все это сливалось въ немъ въ одно цѣлое. Обожая созданнаго ею самою кумира, мать совершенно забывала, кто она такая и кѣмъ когда-то была.

Еще въ раннемъ дѣтствѣ Тому предоставлялось безнаказанно колотить, кусать и царапать Чемберса. Чемберсъ, въ свою очередь, съ малолѣтства уяснилъ себѣ, что несравненно выгоднѣе смиренно сносить подобныя оскорбленія со стороны молодого барина, чѣмъ платить за нихъ такою же монетой. Немногіе разы, когда преслѣдованія барича-самозванца выводили настоящаго барича изъ терпѣнія и заставляли его должнымъ порядкомъ отдубасить юнаго тирана, очень дорого обошлись несовершеннолѣтнему мальчику-аристократу, обращенному въ раба. Ему приходилось нести за это кару не отъ Рокси, которая ограничивалась лишь строгимъ выговоромъ по поводу того, что онъ забываетъ, кто такой молодой его господинъ, и въ самомъ крайнемъ случаѣ срывала свое сердце легкой пощечиной; роль палача принималъ на себя непосредственно Перси Дрисколль. Онъ разъ навсегда объявилъ Чемберсу, что рабу ни подъ какимъ видомъ не дозволяется поднимать руку на своего барина. Чемберсъ трижды преступилъ это предписаніе и былъ каждый разъ немилосердно избитъ за это палкою родного отца, не догадывавшагося, что колотитъ законнаго своего сына и наслѣдника. Это послужило юному рабу такимъ внушительнымъ урокомъ, что онъ сталъ безропотно смиренно переносить со стороны Тома самыя жестокія истязанія, не дѣлая уже никакихъ попытокъ платить за нихъ тою же монетой.

Внѣ дома, Чемберсъ и Томъ въ продолженіе всего своего отрочества держались всегда вмѣстѣ. Чемберсъ былъ силенъ не по лѣтамъ и прекрасный кулачный боецъ. Сила у него развилась благодаря простой пищѣ и трудной работѣ въ домѣ, а въ кулачномъ бою онъ напрактиковался, благодаря Тому, который его постоянно науськивалъ на бѣлыхъ мальчиковъ, которыхъ не любилъ, но боялся. Чемберсъ состоялъ при Томѣ безсмѣннымъ тѣлохранителемъ: онъ провожалъ молодого своего барина въ школу и обратно. Вмѣстѣ съ тѣмъ онъ присутствовалъ также и на лужайкѣ для игръ, дабы въ случаѣ надобности защищать Тома. Многочисленныя побѣдоносныя драки создали съ теченіемъ времени Чемберсу такую грозную репутацію, что Томъ, обмѣнявшись съ нимъ платьемъ, могъ бы странствовать по городу столь спокойно, какъ странствовалъ сэръ Кей въ латахъ и шлемѣ Ланселота. Чемберсъ точно также отличался и въ играхъ, требовавшихъ ловкости. Онъ такъ блистательно подвизался въ бабки и городки, что Томъ сплошь и рядомъ снабжалъ его необходимыми ставками, а выигрышъ забиралъ полностью себѣ. Въ зимній сезонъ Чемберсъ, въ старыхъ поношенныхъ платьяхъ Тома, въ красныхъ вязаныхъ дырявыхъ рукавицахъ, дырявыхъ башмакахъ и штанишкахъ съ дырявымъ задомъ и продранными колѣнями, встаскивалъ для Тома, одѣтаго въ хорошее теплое платье, санки на вершину холма, но ему самому никогда не дозволялось скатиться на нихъ внизъ. Онъ лѣпилъ по указаніямъ Тома изъ снѣга человѣчковъ и строилъ снѣговыя укрѣпленія. Когда Тому хотѣлось играть въ снѣжки, Чемберсъ служилъ для него терпѣливой живой мишенью, ни подъ какимъ видомъ не дерзавшій отвѣчать на выстрѣлы. Чемберсъ носилъ коньки Тома на рѣку, пристегивалъ ихъ къ сапогамъ маленькаго барича и бѣгалъ за нимъ по льду, чтобы въ случаѣ надобности быть всегда у него подъ рукой, но ему никогда даже и не предлагали прокатиться самому на конькахъ. Лѣтомъ любимымъ времяпровожденіемъ всѣхъ мальчиковъ на Даусоновой пристани являлась кража яблокъ, персиковъ и дынь съ фермерскихъ возовъ. Главное удовольствіе при этомъ заключалось въ рискѣ, которому подвергались головы юныхъ героевъ въ случаѣ столкновенія ихъ съ кнутовищами-фермеровъ. Томъ былъ однимъ изъ самыхъ рьяныхъ участниковъ въ этихъ кражахъ, но, впрочемъ, не лично, а при посредствѣ замѣстителя. Чемберсъ кралъ для него фрукты, получая на свою долю косточки персиковъ, сердцевины яблокъ и дынныя корки.

Отправляясь на рѣку плавать, Томъ всегда бралъ Чемберса съ собою въ качествѣ защитника и тѣлохранителя въ водѣ и на сушѣ. Вылѣзши на берегъ, когда его начинала разбирать уже дрожь, молодой баричъ забавлялся тѣмъ, что завязывалъ узлами рукава у рубашки Чемберса и смачивалъ эти узлы водою, чтобы ихъ труднѣе было развязать. Тогда онъ самъ одѣвался и со смѣхомъ поглядывалъ на то, какъ мокрый его рабъ, дрожа отъ холода, пытается развязать тугіе узлы зубами.

Томъ позволялъ себѣ эти и многія другія издѣвательства надъ смиреннымъ и покорнымъ своимъ невольникомъ частью вслѣдствіе природной своей испорченности, частью же потому, что ненавидѣлъ Чемберса за его превосходство въ физической силѣ, мужествѣ, ловкости, равно какъ и за многія другія его преимущества. Томъ не могъ нырять и у него дѣлалась отъ такихъ попытокъ страшная головная боль. Чемберсъ, напротивъ того, очень любилъ нырять, и это не сопровождалось для него никакими дурными послѣдствіями. Однажды онъ возбуждалъ восторгъ толпы бѣлыхъ мальчиковъ, прыгая въ воду съ лодки задомъ напередъ и переворачиваясь кувыркомъ въ воздухѣ. Восторгъ этотъ показался до того обиднымъ Тому, что онъ подтолкнулъ лодку весломъ подъ Чемберса какъ разъ въ то мгновеніе, когда мальчикъ переворачивался колесомъ въ воздухѣ, такъ что бѣдняга упалъ внизъ головой на дно лодки. Пока онъ лежалъ тамъ безъ чувствъ, нѣкоторые изъ давнишнихъ враговъ Тома, не желая упустить представлявшагося имъ благопріятнаго случая, накинулись на лжеаристократа и обработали его кулаками такъ, что онъ, даже и съ помощью Чемберса, съ трудомъ лишь могъ дотащиться до дому.

Когда обоимъ мальчикамъ шелъ уже шестнадцатый годъ, Томъ однажды отплылъ одинъ довольно далеко отъ берега. Внезапно съ нимъ сдѣлалась судорога, и онъ сталъ громко звать на помощь. Необходимо замѣтить, что у мальчиковъ съ Даусоновой пристани считалось особенно излюбленной шуткой (преимущественно въ присутствіи кого-нибудь изъ постороннихъ) притворяться, будто у нихъ сдѣлались судороги, и звать къ себѣ на помощь. Когда посторонній зритель поспѣшно подплывалъ къ утопавшему уже, повидимому, мальчику, шалунъ продолжалъ барахтаться въ водѣ и кричать до тѣхъ поръ, пока спаситель не подплывалъ къ нему уже совсѣмъ близко. Тогда крикъ этотъ смѣнялся саркастическимъ смѣхомъ и шутникъ проворно улепетывалъ отъ попавшагося впросакъ незнакомца, котораго мѣстные городскіе мальчуганы привѣтствовали цѣлымъ залпомъ громкаго хохота и насмѣшекъ. Томъ никогда еще до тѣхъ поръ не пробовалъ шутить такимъ образомъ, но всѣ предполагали, что онъ шутитъ, а потому изъ бѣлыхъ мальчиковъ никому не приходило въ голову подать ему помощь. Чемберсу показалось, однако, что молодой его баричъ не на шутку тонетъ. Онъ подплылъ поэтому къ Тому и, къ несчастью, подплылъ своевременно для того, чтобы спасти ему жизнь.

Это было послѣдней каплей, переполнившей чашу негодованія. Томъ могъ еще вытерпѣть все остальное, но быть обязанному жизнью какому-нибудь негру, и притомъ именно этому негру, оказывалось свыше его силъ. Хуже всего было то, что Чемберсъ спасъ молодого своего барича публично. Чтобъ вывернуться изъ неловкаго своего положенія, Томъ принялся на чемъ свѣтъ стоитъ ругать глупаго невольника, осмѣлившагося вообразить, будто баринъ и въ самомъ дѣлѣ зоветъ къ себѣ на помощь. Всякій, кромѣ безмозглаго негра, непремѣнно бы догадался, что это была просто-на-просто шутка и оставилъ бы его въ покоѣ.

Въ числѣ купающихся оказалось изрядное число враговъ Тома. Ободренные своей многочисленностью, они принялись открыто высказывать свои мнѣнія, смѣялись надъ нимъ, называли его подлецомъ, лгуномъ, негодяемъ и другими подобными же ласкательными прозвищами. Не довольствуясь этимъ, они объявили, что послѣ совершоннаго Чемберсомъ подвига хотятъ дать ему новое прозвище, которое увѣковѣчитъ этотъ подвигъ, и объявятъ по всему городу, что Чемберсъ-негръ — второй отецъ Тома Дрисколля. Этимъ предполагалось выразить, что Томъ на этотъ разъ вторично родился въ жизни именно благодаря Чемберсу, спасшему его отъ неминуемой смерти. Взбѣшенный такими колкими насмѣшками, Томъ вскричалъ:

— Лупи ихъ по головамъ, Чемберсъ! Лупи хорошенько! Какъ ты смѣешь стоять, засунувъ руки въ карманы?

Чемберсъ позволилъ себѣ протестовать:

— Вы и сами видите, сударь, что здѣсь ихъ слишкомъ уже много! Они…

— Слышалъ ты мое приказаніе?

— Пожалуйста, сударь, не сердитесь на меня, но ихъ здѣсь ужь слишкомъ много!..

Томъ подскочилъ къ своему невольнику съ раскрытымъ уже складнымъ ножомъ и ударилъ Чемберса два или три раза въ грудь, прежде чѣмъ другіе мальчики успѣли выхватить этотъ ножъ и дать раненому возможность спастись бѣгствомъ. Раны оказались очень болѣзненными, но не опасными. Еслибъ клинокъ ножа былъ немножко подлиннѣе, то жизненное поприще Чемберса тутъ бы и закончилось.

Томъ давно уже поставилъ Роксану на ея «законное» мѣсто. Она не осмѣливалась уже теперь его приласкать или назвать какимъ-либо нѣжнымъ любящимъ именемъ. Баричу были противны такія нѣжности со стороны негритянки и онъ заявилъ, что Роксана должна держаться отъ него на почтительномъ разстояніи и не забывать, кто она такая. Она видѣла, какъ ея любимецъ постепенно переставалъ быть ея сыномъ и какъ эта черта, наконецъ, совершенно въ немъ изгладилась. Остался одинъ только баринъ, и притомъ нельзя сказать, чтобъ особенно добрый и великодушный. Сама Роксана мало-по-малу соскользнула съ величественныхъ высотъ материнства въ мрачную пропасть рабства, не смягчавшагося никакими родственными чувствами. Пропасть, раздѣлявшая уже передъ тѣмъ несчастную женщину отъ ея счастливца-сына, превратилась въ настоящую бездну. Томъ смотрѣлъ теперь на Роксану, какъ на собственную свою вещь, обязанную доставлять ему возможно большія удобства. Она была преданной его собакой, угодливой и безпомощной невольницей, смиренной безотвѣтной жертвой капризнаго его темперамента и порочной натуры.

Бывали дни, когда въ конецъ измученная усталостью Роксана всетаки не могла заснуть. Воспоминаніе о томъ, что ей пришлось вытерпѣть въ теченіе дня отъ своего сына, доводило ее, какъ говорится, до бѣлаго каленія. Она съ негодованіемъ ворчала, разсуждая сама съ собою:

— Онъ меня ударилъ ни за что, ни про что, ударилъ при всѣхъ, прямо по лицу. Онъ всегда называетъ меня подлой негритянкой, безпутной дѣвкой и всякими другими гадкими именами, хотя я постоянно стараюсь работать настолько хорошо, насколько это для меня возможно. Господи Боже, Ты знаешь, какъ много я для него сдѣлала! Я подняла его на ту высоту, на которой онъ теперь находится, а между тѣмъ, вотъ чѣмъ награждаетъ онъ меня за это!

Иной разъ послѣ какого-нибудь очень ужь обиднаго оскорбленія, слишкомъ тяжело ложившагося на сердце Роксаны, она помышляла о мщеніи, и мысленно наслаждалась зрѣлищемъ того, какъ ея извергъ сынъ будетъ выставленъ передъ всѣмъ свѣтомъ въ качествѣ самозванца и невольника. Радость эта немедленно отравлялась, однако же, чувствомъ страха. Сама Роксана сдѣлала своего сына слишкомъ могущественнымъ. Если бы она даже и захотѣла сказать теперь правду, ей бы никто не повѣрилъ. Подобная попытка привела бы единственно лишь къ тому, что ее самое продали бы на плантаціи въ низовья Миссисипи. Такимъ образомъ, всѣ ея замыслы отмстить распадались въ ничто. Она отказывалась отъ нихъ, безсильно злобствуя на судьбу и на себя самое; называла себя дурой за то, что въ роковой сентябрьскій день не обезпечилась свидѣтелемъ, на показанія котораго можно было бы сослаться въ такую минуту, когда это понадобится для удовлетворенія ея сердца, жаждавшаго мести.

Тѣмъ не менѣе, какъ только случалось Тому держать себя съ нею немного подобрѣе и помягче, а это отъ времени и до времени всетаки же случалось, сердечныя раны бѣдняжки Рокси тотчасъ же заживали, и она снова чувствовала себя счастливой. Она наслаждалась тогда радостнымъ и горделивымъ сознаніемъ, что ея сынъ, рожденный быть рабомъ и негромъ, барствовалъ теперь среди бѣлыхъ и такимъ образомъ мстилъ имъ за ихъ преступленія противъ его собственной расы.

Какъ разъ въ ту же осень, а именно осенью въ 1845 году, на Даусоновой пристанѣ справлялось двое торжественныхъ похоронъ. Граждане этого города отдали послѣдній долгъ полковнику Сесилю Бурлейгу Эссексу и достопочтенному Перси Дрисколлю.

На своемъ смертномъ одрѣ Дрисколль далъ Роксанѣ вольную, обожаемаго же мнимаго сына торжественно передалъ на попеченіе своего брата, судьи, и его супруги. Это до чрезвычайности обрадовало бездѣтную чету, такъ какъ бездѣтнымъ людямъ, вообще говоря, угодить не трудно.

За мѣсяцъ передъ тѣмъ судья Дрисколль конфиденціально заходилъ къ своему брату и купилъ у него Чемберса. Онъ слышалъ, какъ Томъ уговаривалъ отца продать этого мальчика въ низовья плантаціи и хотѣлъ предотвратить скандалъ, который такая продажа не преминула бы вызвать въ городѣ. Общественное мнѣніе и тогда уже не одобряло такихъ безцеремонныхъ поступковъ со слугами, родившимися въ семьѣ и ничѣмъ не заслужившими дурного съ собой обращенія.

Перси Дрисколль выбился изъ силъ въ попыткахъ спасти громадное помѣстье, купленное имъ ради спекуляціи и умеръ не достигнувъ желанной цѣли. Едва только успѣли опустить его въ могилу, какъ мыльный пузырь лопнулъ. Молодой наслѣдникъ Перси Дрисколля, котораго всѣ считали первостатейнымъ богачемъ, оказался бѣднякомъ, у котораго за душой не было ни гроша. Ему не пришлось, однако, особенно горевать изъ-за этого. Дядюшка объявилъ Тому, что назначитъ его наслѣдникомъ и оставитъ ему все свое состояніе. Благодаря этому, Томъ не замедлилъ утѣшиться.

Оставшись одинокой и вольной птицей безъ родного гнѣздышка, Роксана рѣшилась сдѣлать прощальные визиты своимъ пріятелямъ, а затѣмъ сняться съ якоря и посмотрѣть на свѣтъ Божій. Иными словами, она задумала поступить горничной на одинъ изъ рѣчныхъ пароходовъ. Такой завидный постъ являлся какъ бы вѣнцомъ самыхъ честолюбивыхъ грезъ у представительницъ ея расы.

Послѣдній визитъ Роксаны предназначался черному великану Джасперу. Она застала его за работой. Онъ укладывалъ въ сараѣ дрова, заготовленныя Мякинноголовымъ Вильсономъ на зиму. Вильсонъ, бесѣдовавшій съ Джасперомъ, въ то время когда Роксана пришла прощаться, освѣдомился, какъ это хватило у нея духу искать мѣсто горничной на пароходѣ, покидая на Даусоновой пристани обоихъ своихъ мальчиковъ? Онъ предложилъ снабдить ее копіями съ цѣлаго ряда оттисковъ ихъ пальцевъ, начиная съ самаго ранняго дѣтства и до одиннадцатилѣтняго возраста и совѣтовалъ взять эти копіи съ собой на память. Роксана, однако, тотчасъ же отклонила это предложеніе. Она задала себѣ вопросъ: ужь не подозрѣваетъ ли чего-либо этотъ колдунъ, и осторожно объявила, что копіи съ оттисковъ наврядъ ли ей понадобятся. Вильсонъ въ свою очередь сказалъ себѣ самому: «Уцѣлѣвшая у Роксаны капелька негритянской крови заразила ее всю суевѣріемъ. Она думаетъ, что съ моими стеклянными пластинками, соединена какая-нибудь чертовщина, и что онѣ служатъ приспособленіями для колдовства. Приходя ко мнѣ, она обыкновенно держала въ рукѣ старую лошадинную подкову. Быть можетъ, что это являлось простою случайностью, но тѣмъ не менѣе это представляется мнѣ сомнительнымъ».