Виргинцы. Книга 1

Глава XVI

в которой Гамбо искусно пользуется старинных английским оружием

Наш молодой виргинец, выиграв такие большие деньги у своего кузена и у капеллана, должен был, как честный человек, дать им возможность отыграться, а посему боюсь, что его матушка и другие строгие блюстители нравов едва ли одобрили бы его образ жизни. Он чересчур много играл в карты. Кроме ежедневного виста или кадрили с дамами, — игра начиналась вскоре после обеда, подававшегося в три часа, и длилась до ужина, — порой затевались и другие игры, когда из рук в руки переходили значительные суммы, и в них принимали участие все джентльмены, включая милорда. После их воскресной беседы его сиятельство держался со своим родственником куда более дружески и ласково, чем прежде, заключал с ним пари и садился играть с ним в триктрак и пикет. Мистер Уильям и благочестивый капеллан тоже были не прочь попытать счастья, но предавались они этому удовольствию потихоньку, втайне от дам, которые несколько раз брали о кузена Уилла слово оставить юного виргинца в покое, не втягивать его в игру и не играть самому. Уилл обещал матери и тетке все, чего они хотели, дал им слово чести никогда не играть, — да, никогда! — но едва семья удалялась на покой, как кузен Уилл с костями и бутылкой рома являлся в спальню кузена Гарри, где он, Хел и его преподобие засиживались за игрой до самой зари.

Гарри, в столь радужных красках описывая лорду Каслвуду материнское поместье, вовсе не хотел вводить своего родственника в заблуждение, хвастать или лгать, так как он был по натуре прямым и правдивым юношей, хотя и надо признать, что, живя дома, он водил весьма странные знакомства — с жокеями, трактирными завсегдатаями, игроками и всякими другими искателями удачи, которых в большом числе можно было встретить в его родной колонии. Земельная знать, к чьим услугам было множество негров, чтобы обрабатывать ее поля и выращивать табак и кукурузу, не имела почти никаких иных занятий, кроме охоты и карт за чашей пунша. Колониальное радушие было безгранично: дом каждого человека был домом его соседа, и бездельничающие помещики непрерывно ездили по гостям, всюду находя примерно одно и то же — радостный прием и непритязательное изобилие. Лакеи виргинского помещика часто разгуливали босыми, седло у него было чиненое-перечиненое, но кукурузы лошадям задавалось вдоволь, а их хозяина за обветшавшей оградой и треснувшими стеклами господского дома ждали неисчерпаемые запасы оленины и домашних напитков. Сколько раз Гарри спал на соломенных тюфяках и участвовал в долгих веселых попойках, потягивая кларет и пунш из глиняных кружек, пока не занималась заря и не наступало время выезда на охоту! Его бедный брат, со стыдом признавал юноша, был куда более благонравным. Но так уж создает людей природа: одни любят книги и чай, а другие — бургундское и быструю скачку по полям и лесам. Английские друзья нашего юноши скоро разгадали его вкусы. Они вовсе не были поклонниками пуританского самоограничения, и Гарри не стал им нравиться меньше оттого, что оказался далеко не маменькиным сынком. Видите ли, сто лет назад нравы были менее строгими, а речи — куда более вольными, чем теперь: назывались своими именами и проделывались такие вещи, при одном намеке на которые мы сейчас испустили бы вопль негодования. Да, сударыня, мы непохожи на своих предков. Разве не должны мы благодарить судьбу, которая так решительно исправила наши нравы и сделала нас столь безукоризненно добродетельными?

Вот так, зорко всматриваясь в окружавших его людей и придя к выводу — с полным на то основанием, — что кузен не прочь его обобрать, Гарри Уорингтон решил во всем поступать по своему усмотрению, ни с кем не советуясь, и оказалось, что во всех азартных играх и всяческих пари он вполне мог потягаться с теми джентльменами, в чьем обществе очутился. Даже бильярд, эта благородная игра, не оказался для него камнем преткновения, и, поупражнявшись несколько дней со своими кузенами и их духовным пастырем, он постиг все его тонкости. Его дед любил бильярд и привез для него стол из Европы, — в то время в провинции его величества Виргинии бильярд был редкостью. И мистер Уилл, хотя вначале он был, несомненно, сильнее, не сумел извлечь из этого обстоятельства большой выгоды. После их первого пари Гарри не слишком доверял мистеру Уиллу, и кузен Уильям с уважением признал, что американец во многом ему равен, а во многом и превосходит его. Но если Гарри играл так хорошо, что постоянно выигрывал у капеллана и вскоре мог уже на равных состязаться с Уиллом, который, разумеется, легко обыгрывал обеих девиц, то почему же в партиях с этими последними, и особенно с одной из них, мистер Уорингтон столь часто оказывался побежденным? Он был неизменно учтив с любым существом, носящим юбку, да и традиционная галантность еще не перевелась на его родине. Вся женская прислуга Каслвуда полюбила молодого джентльмена. Суровая экономка смягчалась в его присутствии, толстая кухарка встречала его широкой улыбкой, горничные, принадлежащие как к французской, так и к английской нации, улыбались ему и хихикали, хорошенькая дочка привратника в сторожке всегда была готова ласково ответить на его ласковое приветствие. Госпожа де Бернштейн все это замечала, и хотя она ничего не говорила, но очень внимательно наблюдала за склонностями юноши и его поведением.

Кто может сказать, сколько лет было леди Марии Эсмонд? Тогда "Книги пэров" были далеко не столь распространены, как в наши благословенные времена, и я могу ошибиться на три-четыре года, а то и на одно-два пятилетия. Когда Уилл заявлял, что ей сорок пять, он просто старался ее уязвить, а кроме того, за ним всегда наблюдалась склонность к преувеличениям. Мария была сводной сестрой Уилла. Она и милорд были детьми первой супруги покойного лорда Каслвуда, немецкой графини, на которой, как известно, тот женился в эпоху войн королевы Анды. Барон Бернштейн, женившийся на тетушке леди Марии, Беатрисе, вдове епископа Тэшера, также был немцем, ганноверским вельможей и родственником первой леди Каслвуд. Если леди Мария родилась в царствование Георга I, а его величество король Георг II пребывал на троне уже тридцать первый год, то как могло ей быть двадцать семь лет, о чем она сообщила Гарри Уорингтону?

— Я старуха, дитя мое, — повторяла она. (У нее было обыкновение называть Гарри "дитя мое", когда они оставались наедине.) — Мне сто лет. Мне уже двадцать семь! Я почти гожусь вам в матери.

А Гарри на это отвечал:

— Ваша милость, вы, право же, годитесь в матери только купидонам. Вам никак не дашь больше двадцати, честное слово!

Леди Марии можно было приписать любой возраст, по вашему усмотрению. Она была белокурой красавицей о ослепительным бело-розовым цветом лица, пышными льняными локонами, ниспадавшими ей на плечи, и прекрасными округлыми руками, которые выглядели особенно авантажно, когда она играла на бильярде с кузеном Гарри. Когда же она наклонялась над столом, примериваясь к удару, взору этого молодого человека на миг открывалась стройная лодыжка, чулочек со стрелкой и черная атласная туфелька с красным каблучком, отчего его душа преисполнялась упоения и он готов был клясться, что мир еще не видывал подобной ножки, лодыжки, чулочка со стрелкой и атласной туфельки. А ведь о, глупый Гарри! — ножка твоей собственной матери была куда стройнее и на полдюйма меньше ноги леди Марии. Но почему-то юноши не глядят с упоением на туфельки и лодыжки своих маменек.

Без сомнения, леди Мария была очень ласкова с Гарри, когда они оставались наедине. В беседах с сестрой, тетушкой и мачехой она посмеивалась над ним, называла его простачком, шалопаем и бог знает как еще. За его спиной, да и в глаза она передразнивала его манеру говорить, в которой чувствовалась его родная провинция. Гарри краснел и поправлялся по указанию своей наставницы. Тетушка объявила, что они скоро его совсем отполируют,

Лорд Каслвуд, как мы уже упоминали, день ото дня сходился со своим гостем и родственником все короче и держался с ним все более дружески. До уборки урожая об охоте не могло быть и речи, и ее любителям приходилось довольствоваться редкими петушиными боями в Винчестере и бычьей травлей на ярмарке в Хекстоне. Гарри и Уилл посетили немало веселых ярмарок и скачек в окрестностях, и молодой виргинец был представлен некоторым видным семействам графства — Хенли, владельцам Грейнджа, Кроули из Королевского Кроули, Редмейнсам из Лайонсдена и прочим. Соседи приезжали в огромных тяжелых каретах и, по деревенскому обычаю, оставались на два-три дня. Гостей могло бы собираться и больше, но каслвудское семейство боялось рассердить госпожу де Бершптейн. Она недолюбливала общество провинциальных помещиков, и их разговоры ее раздражали.

— У нас будет куда веселее, когда тетушка уедет, — признавалась молодежь. — Как вы понимаете, у нас есть причины быть с ней особенно почтительными. Вы знаете, как была она дорога нашему папа. И она заслуживала такой любви. Это она выхлопотала ему графский титул, когда была в особой милости при дворе и пользовалась расположением короля и королевы. Естественно, что она здесь распоряжается, хотя, быть может, и немножко деспотично. Мы все трепещем перед ней — даже мой старший брат ее побаивается, а моя мачеха слушается ее больше, чем в свое время — папа, которого она пасла жезлом железным. Но в Каслвуде становится куда веселее, когда тетушка уезжает. Во всяком случае, гости бывают у нас гораздо чаще. Вы ведь навестите нас, Гарри, в наши веселые дни? Ну конечно же — ведь вы здесь у себя дома, сэр. Я была так рада, так рада, когда брат сказал, что вы здесь — у себя дома.

В заключение этой любезной речи ему протягивается нежная ручка, два прекрасно сохранившихся голубых глаза глядят на него чрезвычайно ласково. Гарри пылко пожимает ручку кузины. Право, не знаю, на каких только привилегиях родства не стал бы он настаивать, не будь он так робок. Вот говорят, что англичане — холодные эгоисты. Его родственники сначала ему такими и показались, но как он ошибся! Как добры и как внимательны они все, а особенно граф и милая, милая Мария! Как он хотел бы вернуть то первое свое письмо миссис Маунтин и матушке, в котором намекнул, что его приняли холодно! Граф, его кузен, ведет себя более чем по-родственному, обещал представить его ко двору, ввести в лондонское общество и в клуб Уайта. Он должен считать Каслвуд своим родным домом в Англии. Он был непростительно поспешен в своих суждениях о их хэмпширских родственниках. Все это со многими выражениями сожаления и раскаяния он изложил во втором своем послании в Виргинию. И он добавил — ведь уже намекалось, что наш молодой джентльмен в те дни не был в ладах с правописанием: "Моя кузина Мария настоящий англ".

— Me praeter omnes angulus ridet {Это место мне милее всех (лат.).}, пробормотал щупленький мистер Демпстер в виргинском Каслвуде.

— Неужто мальчик влюбился в эту англу, как он ее величает? — вскричала Маунтин.

— Какой вздор! Моей племяннице Марии сорок лет! — возразила госпожа Эсмонд. — Я прекрасно помню ее с тех пор, как жила на родине: неуклюжая, долговязая, рыжая девчонка со ступнями, как каминные мехи.

Так где же истина и кому она известна? Прекрасна ли Красота, или ее делает такой наш взгляд? Неужели Венера косит? И у нее косолапые ноги, рыжие волосы, кривая спина? Помажь мне глаза, добрый эльф Пэк, дабы я вечно видел в моей возлюбленной образец совершенства! А главное, почаще мажь самым сильным снадобьем дивные очи госпожи моего сердца — пусть моя физиономия будет ей всегда мила и она продолжает увенчивать розами мои честные уши.

Однако не только Гарри Уорингтон был любимцем некоторых обитательниц гостиных и всех дам людской половины: его лакей Гамбо также снискал значительное восхищение и уважение каслвудской прислуги. Гамбо обладал множеством талантов. Он славился как прекрасный рыболов, охотник и кузнец. Он умел прекрасно завивать волосы и усовершенствовался в этом искусстве под руководством камердинера милорда — швейцарца по происхождению. Он прекрасно готовил различные виргинские блюда и позаимствовал много новых кулинарных секретов у французского повара милорда. Мы уже слышали, как прекрасно и мелодично пел он в церкви — а петь он умел не только духовные, но и светские песни, причем, по обычаю своего народа, нередко сам сочинял мелодию и незатейливые слова. — На скрипке он играл так прелестно, что все девушки в людской Каслвуда сразу принимались танцевать, а в "Трех Замках" он всегда мог рассчитывать на даровую кружку эля, если с ним была его скрипка. Он был очень добродушен и любил играть с деревенскими ребятишками. Короче говоря, негр мистера Уорингтона стал всеобщим любимцем во всех каслвудских пределах.

Однако обитатели людской без труда подметили, что мистер Гамбо большой врун — сомневаться в этом не приходилось, несмотря на все его превосходные качества. Например, в тот день в церкви, когда он притворялся, будто читает слова псалма по молитвеннику Молли, пел он совсем не то, что было в книге, так как не сумел бы прочесть в ней ни единого слога. Он сообщил между прочим, что умеет петь с листа, после чего камердинер-швейцарец принес ему какие-то ноты, а мистер Гамбо перевернул их вверх ногами. Эти уклонения от истины случались чуть ли не ежедневно и были очевидны для всех каслвудских слуг. Они знали, что Гамбо — лжец, и, возможно, эта слабость ничуть не роняла его в их глазах, но они не знали, какой он отчаянный лжец, и верили ему больше, чем следовало бы, потому, я полагаю, что им хотелось ему верить.

Какое бы изумление и зависть он ни ощутил, впервые узрев роскошь и комфорт Каслвуда, мистер Гамбо сумел скрыть свои чувства и осматривал дом, парк, службы и конюшню с полной невозмутимостью. Лошади, объявил он, очень недурны, но их маловато, а вот у них в виргинском Каслвуде их вшестеро больше, а ходят за ними четырнадцать — нет, восемнадцать конюхов. Кареты госпожи Эсмонд куда лучше, чем у милорда — много больше позолоты на стенках. А ее сады занимают много акров, и растут в них все цветы и плоды, какие только есть на свете. Ананасы и персики? Да в его стране ананасов и персиков столько, что ими кормят свиней. У них двадцать, нет, сорок садовников, и не белые, а только черные джентльмены вроде него. И в доме еще столько же ливрейных джентльменов, не считая служанок — а этих разве упомнишь, сколько их там, но как будто бы пятьдесят служанок — все собственность госпожи Эсмонд, и каждая стоит сотни и сотни дублонов. А сколько это — дублон? Да много больше гинеи, дублон-то. Дохода госпожа Эсмонд в год получает двадцать, нет, тридцать тысяч — у нее целые комнаты набиты золотом и серебряной посудой. В Англию они приехали на одном из ее кораблей, а кораблей этих у нее — не сосчитать, Гамбо их нипочем не сосчитать; а ее земли все сплошь под табаком и неграми, и чтобы объехать их, нужно не меньше недели. Наследник ли масса Гарри всего этого имущества? Конечно, раз массу Джорджа убили и скальпировали индейцы. Гамбо поубивал очень много индейцев, чтобы спасти массу Джорджа, но только он слуга массы Гарри, а масса Гарри такой богатый, такой богатый... ну, сколько ему денег нужно, столько у него и есть. Он сейчас ходит в черном, потому что масса Джордж умер, но видели бы вы его сундуки, которые остались в Бристоле, — сколько в них парчовой одежды, кружев и всяких драгоценностей. Конечно, масса Гарри самый богатый человек в Виргинии и мог бы иметь хоть двадцать, хоть шестьдесят слуг, но только путешествовать он любит с одним слугой, самым лучшим — а самым лучшим слугой (едва ли стоит это пояснять) был, конечно, Гамбо.

Эта сказка была сочинена не сразу, а сплеталась постепенно из ответов на вопросы, и мистер Гамбо, который в своем повествовании, возможно, допускал сначала некоторые незначительные противоречия, к тому времени, когда он два или три раза повторил ее в людской и в личных апартаментах дворецкого, уже знал ее назубок, не путался и точно помнил число рабов госпожи Эсмонд и цифру ее доходов. Впрочем, поскольку работу одного белого выполняют четверо, а то и пятеро чернокожих, слуг в американских домах гораздо больше, чем у нас, и дом госпожи Эсмонд действительно кишел неграми.

Рассказ Гамбо о богатстве и великолепии его хозяйки был сообщен милорду камердинером его сиятельства, а госпоже де Бернштейн, графине и барышням их камеристками, разумеется, ничего не потеряв при передаче, В Англии к молодым джентльменам никто не начинает относиться хуже, если проходит слух, что им предстоит унаследовать огромные богатства и имения; когда леди Каслвуд было доложено о блистательном будущем Гарри, она раскаялась в том, что сначала приняла его столь холодно, и в том, что исщипала руку дочери до синяков за слишком дружеское с ним обращение. Но, может быть, еще не поздно вернуть его в объятия этих прекрасных рук? Леди Фанни получила настойчивое разрешение возобновить уроки танцев. Графиня готова была аккомпанировать им с искреннейшим удовольствием. Но ах, какая досада! Эта ужасная сентиментальная Мария никак не желала покидать комнату, где происходили уроки, а стоило Фанни выйти в сад или в парк, как ее сестрица упрямо следовала за ней. Что до госпожи де Бернштейн, то она весело смеялась над рассказом о великих богатствах ее виргинских родственников. Она была знакома с лондонским поверенным своей сводной сестры и, весьма возможно, имела достаточно верное представление о денежных делах госпожи Эсмонд. Однако она не опровергала слухи, пущенные Гамбо и каслвудскими слугами, и только развлекалась, наблюдая, как меняется под влиянием этих слухов отношение Каслвудского семейства к их юному родственнику.

— Черт побери! Неужели он так богат, Молли? — сказал милорд старшей сестре. — Тогда мы можем распрощаться со всеми надеждами на тетушку. Баронесса, конечно, оставит все свои деньги ему назло нам и потому, что он в них не нуждается. Тем не менее он довольно милый юноша, и не его вина, что он богат.

— Для такого богача он очень прост и скромен в привычках, — заметила Мария.

— С богатыми людьми так часто бывает, — ответил милорд. — Мне не раз казалось, что будь я богат, я был бы величайшим скрягой, ходил бы в лохмотьях и ел бы сухие корки. Поверь, нет удовольствия более непреходящего, чем копить деньги. Оно становится все более приятным, особенно к старости. Но потому, что я нищ, как Лазарь, я одеваюсь в пурпур и тонкое полотно и каждый день пирую.

Мария направилась в библиотеку, взяла "Историю Виргинии" Р. Гента и прочла про то, сколь благодетелен климат этой провинции, как там произрастают в изобилии всяческие плоды и кукуруза и как величавы и богаты рыбой реки Потомак и Раппаханок. И она задумывалась над тем, окажется ли этот климат ей полезен и понравится ли она своей тетке. Гарри же не сомневался, что его мать сразу же нежно ее полюбит, и Маунтин тоже. А когда его спросили, сколько слуг у его матери, он сказал, что, во всяком случае, много больше, чем ему приходилось видеть в английских домах, но сколько именно, он не знает. Но ведь от негров толку куда меньше, чем от английских слуг, потому-то и приходится держать их десятки. Когда же ему сообщили еще некоторые подробности, почерпнутые у Гамбо, он засмеялся, сказал, что его лакей — удивительный выдумщик и рассказывает подобные вещи, полагая, будто таким образом он поддерживает честь семьи своего господина.

Так, значит, Гарри не только богат, но и скромен! Его возражения лишь утвердили его родственников в убеждении, что ему предстоит унаследовать огромное состояние. Графиня и барышни становились с ним все нежнее и ласковее. Мистер Уилл все чаще предлагал ему пари и очень выгодные сделки. Простая одежда и экипаж Гарри лишь укрепляли веру его кузена в виргинское богатство. Молодой человек его положения, с его средствами — и обходится одним слугой, путешествует без собственной кареты и лошадей! Какая скромность! Ну, а хоть в Лондоне намерен он показать себя как следует? О, конечно. Каслвуд введет его в лучшее общество столицы, и ко двору он явится в надлежащем виде.

Трудно было бы найти другого столь любезного, остроумного, веселого и услужливого человека, как достойный капеллан мистер Сэмпсон. И он был бы счастлив познакомить своего юного друга со столичной жизнью — остерегать его от разных негодяев, оборонять от зла! Мистер Сэмпсон был очень мил с ним. Все были очень милы. Гарри весьма нравилось внимание, которое ему оказывали. Будучи сыном госпожи Эсмонд, он, возможно, принимал это как должное и считал, что родные видят в нем именно ту важную персону, какой он и является на самом деле. Как мог он догадаться об истине, впервые покинув пределы своей провинции, и как мог не гордиться своим положением, когда другие люди выражали ему всяческое почтение? И вот тесный кружок обитателей Каслвуда, а за ними вся деревня, а потом и все графство вообразили, будто мистер Гарри Уорингтон — наследник сказочного богатства и весьма важная особа: и все потому, что его негру вздумалось плести о нем небылицы в людской.

Тетушке Гарри, госпоже де Бернштейн, недели через полторы уже успели сильно надоесть и Каслвуд, и его обитатели, и наезжающие в гости соседи. Этой умной женщине рано или поздно надоедало все и вся. Теперь она стала клевать носом и засыпать под пикантные истории капеллана, дремала за вистом и за обедом, стала очень резка со своими племянниками и племянницами Эсмондами, приняла с ними самый саркастический тон и постоянно нападала на милорда, на его брата-лошадника и на благородных обитательниц замка, как вдовствующих, так и незамужних, а они изнемогали под ее презрительными насмешками и сносили их со всем смирением, на какое были способны. Повар, которого она в первые дни так хвалила, теперь никак не мог ей угодить, вино отдавало пробкой, дом был сырым, унылым, отовсюду дуло, двери не закрывались, а камины дымили. Она пришла к заключению, что полезней всего ей сейчас были бы Танбриджские воды, и предписала доктору, приехавшему к ней из Хекстона, предписать ей для поправления здоровья эти воды.

— Только бы она поскорее уехала, — ворчал милорд, самый независимый среди них всех. — Пусть убирается хоть в Танбридж, хоть в Бат, хоть в преисподнюю, мне все равно.

— Может быть, мы с Фанни проводим вас в Танбридж, дорогая баронесса? спросила золовку леди Каслвуд,

— Ни в коем случае, дорогая! Доктор предписал мне полный покой, а если вы поедете со мной, дверной молоток не перестанет стучать весь день и в доме будет тесно от вздыхателей Фанни, — ответила баронесса, которой уже сильно приелось общество леди Каслвуд.

— Ах, если бы я могла быть вам чем-нибудь полезной, тетушка! вздохнула сентиментальная леди Мария.

— Но чем же, милое дитя? В пикет ты играешь хуже моей горничной, а все твои песенки я слышала столько раз, что они мне невыносимо надоели! Вот кто-нибудь из молодых людей мог бы со мной поехать — хотя бы только проводить до Танбриджа, чтобы охранять меня от разбойников.

— Я, сударыня, буду очень рад проводить вас, — заявил мистер Уилл.

— Нет, только не ты! Ты мне ни к чему, Уильям! — воскликнула его тетушка. — А почему ты молчишь и не предлагаешь меня проводить, нелюбезный Гарри Уорингтон? Где же твои американские манеры? Не ругайся, Уилл! Гарри куда более приятный собеседник, не говоря уж про его ton {Тон (франц.).}.

— Черт бы побрал его тон! — проворчал про себя Уилл, полный зависти.

— Наверное, и он мне со временем надоест, как и все прочие, продолжала баронесса. — Но в последние дни я Гарри почти совсем не видела. Ты проводишь меня до Танбриджа, Гарри?

К большому удивлению всех, а главное, его тетушки, в ответ на это прямое обращение мистер Гарри Уорингтон покраснел, помялся и наконец сказал:

— Я обещал кузену Каслвуду поехать с ним завтра в Хекстон на судебное заседание. Он считает, что мне следует ознакомиться со здешним судопроизводством... и... и... скоро начнется охота на куропаток, а я обещал быть тогда здесь, сударыня.

Произнося эти слова, Гарри покраснел как мак, а леди Мария, низко опустив свое кроткое лицо, прилежно делала стежок за стежком.

— Ты и в самом деле отказываешься поехать со мной в Танбридж-Уэлз? вскричала госпожа Бернштейн, и ее глаза вспыхнули, а лицо тоже побагровело, но от гнева.

— Не проводить вас, сударыня, — это я буду рад сделать от всего сердца. Но вот остаться там... я ведь обещал...

— Довольно, довольно, сударь! Я могу поехать одна и не нуждаюсь в вашей охране! — гневно воскликнула старая дама и вышла, из комнаты, шурша юбками.

Ее каслвудские родственники в изумлении переглянулись. Уилл присвистнул. Леди Каслвуд взглянула на Фанни, словно говоря: с ним все кончено. Леди Мария так и не подняла глаз от пялец.