Виргинцы. Книга 1

Глава XXVI

в которой мы оказались очень далеко от Окхерста

В пределах владений трактира "Белый Конь", под самым окном большой залы, простиралась лужайка для игры в шары, где стояло несколько столиков, за которыми можно было выпить пуншу или чаю. Когда трое молодых джентльменов почти одновременно кончили обедать, мистер Моррис предложил выйти на лужайку, чтобы в прохладе распить бутылочку.

— Джек Моррис готов отправиться в тартарары, лишь бы придраться к случаю, чтобы еще раз выпить, — заметил милорд.

После чего Джек заявил, что каждый джентльмен идет к погибели своим путем. И он не отрицает, что его слабость — вино.

— Путь лорда Честерфилда устлан зеленым сукном, — отозвался лорд Марч. — Его сиятельство жить не может без карт и костей.

— Милорда Марча одолевает не один бес, а несколько. Он любит карты, он любит скачки, он любит пари, он любит пить, он любит есть, он любит деньги, он любит женщин, — познакомившись с его сиятельством, вы попали в дурное общество, мистер Уорингтон. Он сыграет с вами на каждый акр, который есть у вас в Виргинии.

— С величайшим удовольствием, мистер Уорингтон, — вмешался милорд.

— И на весь ваш табак, и на все ваши пряности, и на всех ваших рабов, и волов, и ослов, и на все, что только у вас есть.

— Не начать ли нам сейчас? Джек, вы никогда не выходите из дома без стаканчика с костями и пробочника. Я сыграю с мистером Уорингтоном, на что он пожелает.

— К сожалению, милорд, табак, рыба и ослы и волы мне не принадлежат. Я только что достиг совершеннолетия, а моя матушка старше меня лет на двадцать, не больше, и, без сомнения, может прожить дольше, чем я.

— Держу пари, что вы ее переживете. Я уплачу вам сейчас, а после ее смерти вы вернете мне эту сумму в четырехкратном размере. И я готов сейчас же поставить хорошие деньги против вашего виргинского поместья, когда оно перейдет к вам после кончины вашей матушки. Как оно называется?

— Каслвуд.

— Говорят, настоящее княжество. Держу пари, что здешние сплетники преувеличили его богатства в десять раз, не меньше. А почему вашему имению дали такое название? Или вы в родстве с лордом Каслвудом? Постойте-постойте, я знаю... миледи ваша матушка — дочь истинного главы рода. В пятнадцатом году он поставил на битую карту. Я десятки раз слышал его историю от моей старушки герцогини. Она знавала вашего деда. Он был приятелем Аддисона, и Стиля, и Попа, и, наверное, Мильтона, и всех прочих умников. Жаль, что он не остался дома и не отправил на плантации младшую ветвь семьи.

— Я только что гостил в Каслвуде у моего кузена, — заметил мистер Уорингтон.

— Гм! А вы с ним играли? Он любит и карты и кости.

— Нет. Только с дамами, по шесть пенсов.

— Тем лучше для вас обоих. Но с Уиллом Эсмондом, если он был дома, вы играли. Ставлю десять против одного, что с Уиллом Эсмондом вы играли!

Гарри покраснел и признался, что по вечерам они с кузеном иногда играли в карты.

— А Том Сэмпсон, их капеллан? — воскликнул Джек. — Он тоже был там? Бьюсь об заклад, что Том был у вас третьим, а если вы играли против Тома и Уилла Эсмонда вместе, то да помилует вас бог!

— По правде говоря, я обыграл их обоих, — сказал мистер Уорингтон.

— И они расплатились? Бывают же в мире чудеса!

— О чудесах я ничего не говорил, — ответил мистер Гарри, улыбнувшись и прихлебывая вино.

— А вы умеете молчать — volto sciolto {С безразличным видом (итал.).}, э, мистер Уорингтон? — сказал милорд.

— Прошу прощения, — заявил прямолинейный Гарри. — Кроме родного языка, я еще немного знаю французский, и только.

— Лорд Марч изучал итальянский язык в Опере, и уроки обошлись ему недешево, — объяснил Джек Моррис. — Нам надо показать ему Оперу, верно, Марч?

— А надо ли, Моррис? — спросил милорд, словно ему не слишком понравилась такая фамильярность.

На обоих джентльменах были одинаковые маленькие парики без пудры, синие сюртуки с серебряными пуговицами, лосины, сапоги для верховой езды и маленькие шляпы с узким галуном, — ничто не выдавало в них щеголей.

— Опера меня не очень манит, милорд, — сказал Гарри, все больше оживляясь от вина. — Но мне хотелось бы побывать в Ньюмаркете и посмотреть хорошую английскую охоту.

— Мы покажем вам и Ньюмаркет и охоту, сэр. Вы хороший наездник?

— По-моему, недурной, — ответил Гарри. — Кроме того, я неплохо стреляю, и прыгаю тоже,

— А сколько вы весите? Держу цари, что мы весим одинаково или я больше. Держу пари, что Джек Моррис побьет вас в стрельбе по птицам и по мишени с двадцати пяти шагов. Держу пари, что я прыгну дальше вас на ровной земле... вот здесь, на лужайке!

— Я не знаю, как стреляет мистер Моррис — ведь я никогда вас не видел, господа, — но я принимаю ваши пари по вашим ставкам, милорд! — воскликнул Гарри, который к этому времени совсем оживился от бургундского.

— По двадцать пять фунтов каждое! — объявил милорд.

— Идет! — воскликнули оба. Молодой виргинец считал, что ради чести родного края не должен отказываться ни от одного пари, которое ему предлагают.

— Последнее пари мы можем разыграть сейчас же, если вы еще твердо держитесь на ногах, — сказал милорд, вскочил со стула, потянулся и посмотрел на сухую пыльную траву. Он снял сапоги, сбросил сюртук и жилет и, швырнув их на землю, застегнул пояс потуже.

Гарри относился к своей одежде с гораздо большим уважением. На нем был его лучший костюм. Он снял свой бархатный кафтан и камзол, тщательно их сложил и, заметив, что все столики вокруг залиты вином, через открытую дверь вернулся в залу, намереваясь положить свою одежду на чистый стол.

Там уже обедал новый посетитель. Это был не кто иной, как мистер Вулф, перед которым стоял цыпленок с салатом и скромная пинта пива. Гарри был в превосходнейшем расположении духа. Он сообщил полковнику, что держит пари с лордом Марчем — не хочет ли полковник Вулф войти с ним в долю? Полковник Вулф ответил, что он слишком беден, чтобы держать пари. Но, может быть, он выйдет на лужайку и будет свидетелем? С большим удовольствием. И, поставив стакан, полковник Вулф вышел на лужайку вслед за своим юным другом.

— Что это за рыжий мужлан с постной физиономией? — осведомился Джек Моррис, который также испытывал живящее влияние бургундского.

Мистер Уорингтои сообщил, что это полковник двадцатого полка Вулф.

— Ваш покорный слуга, господа, — сказал полковник с сухим военным поклоном.

— Впервые в жизни вижу такую фигуру! — воскликнул Джек Моррис. — А вы, Марч?

— Прошу прощения, вы, кажется, сказали "Марч"? — спросил полковник с очень удивленным видом.

— Я граф Марч, к вашим услугам, полковник Вулф, — сказал молодой вельможа с поклоном. — Мой друг, мистер Моррис, так накоротке со мной, что после обеда мы делаемся точно братья.

"Почему этого не слышит весь Танбридж-Уэлз!" — подумал Моррис и пришел в такое восхищение, что воскликнул:

— Держу два против одного за милорда!

— Идет! — отозвался мистер Уорингтон, и восторженному Джеку пришлось повторить "идет!".

— Примите его пари, полковник, — шепнул Гарри своему другу.

Но полковник ответил, что его средства не позволяют ему проигрывать, а поэтому он не должен рассчитывать и на выигрыш.

— Я вижу, что вы уже выиграли одно из наших пари, мистер Уорингтон, заметил лорд Марч. — Я выше вас дюйма на два, но вы шире в плечах.

— Вздор, милейший Уилл! Готов держать с вами пари, что вы весите вдвое больше него, — воскликнул Джек Моррис.

— Идет, Джек! — со смехом ответил милорд. — Все пари по двадцать пять фунтов. Вы принимаете это его пари, мистер Уорингтон?

— Нет, мой милый... хватит и одного, — сказал Джек.

— Прекрасно, мой милый, — ответил милорд. — А сейчас мы займемся нашим последним пари.

Гарри, облаченный в лучшие свои шелковые чулки, черные атласные штаны и изящные гетры, в отличие от своего противника, не решился спять башмаки, впрочем, тяжелые сапоги со шпорами, которые были на том, меньше всего подходили для состязания в прыжках. Перед ними была ровная полоса дерна ярдов в тридцать в длину, так что места хватало и для разбега и для прыжка. Лужайку окаймляла усыпанная песком дорожка, за которой находилась ограда и ворота с вывеской — на лазурном поле между двумя кеглями ганноверский белый копь в прыжке, а вместо девиза фамилия хозяина и название вышеупомянутого животного.

Друг лорда Марча положил на землю платок, указывавший место, откуда соперники должны были прыгать, а мистер Вулф встал по другую сторону лужайки, чтобы отмечать длину их прыжков.

"Милорд прыгал первым, — сообщил мистер Уорингтон в письме, адресованном миссис Маунтин, Каслвуд, Виргиния, которое сохранилось до наших дней. — Он хотел, чтобы начал я, но я вспомнил историю про сражение при Фантенуа, которую часто рассказывал мой любимый Джордж, и сказал: "Monseigneur le Comte, tirez le premier, s'il voua play {Господин граф, стреляйте первым, пожалуйста (франц.).}. И он прыгнул в одних чулках, а я в честь Старой Виргинии имел удавольстие побить его сиятельство больше, чем на два фута, и имено на два фута девять дюймов, потому, что я прыгнул на двадцать один фут три дюйма по мерке троктирщика, а его сиятельство только на восемнадцать футов шесть дюймов. Я уже до этого выиграл у него парри по поводу нашего веса (я ведь сразу увидел, что он весит меньше). Так что он и мистер Джек заплатили мне свои два проигрыша. Передай матушке мой самый почтительный поклон — она на меня не рассердится, потому что я держал парри ради чести Старого Доминиона, а мой противник был знатный вельможа; у него у самого есть два граффства, а после смерти отца он будет герцогом. Парри тут в большой моде, и все молодые арестакраты и светские люди держат парри с утра до вечера.

Я сказал им, — может быть, напрасно, — что у нас в Виргинии есть джентльмен, который прыгает дальше меня на добрый фут, а когда они спросили, кто это, и я ответил, что полковник Дж. Вашингтон, — это же правда, ты знаешь, и побить меня может он один и в своем граффстве и в моем, — то мистер Вулф стал меня без конца расспрашивать про полковника Дж. В. и сказал, что слышал о нем, и говорил про неудачную прошлогоднюю икспидицию так, словно знал там каждый дюйм земли, и еще он знал названия всех наших рек, только Потомак назвал "Потамаком", и мы все очень смеялись. Лорд Марч другой его титул лорд Раглен — совсем не агарчился из-за проигрыша, и он с его приятелем отдали мне деньги из своих кошельков, что пришлось очень кстати, потому что мой совсем опустел после того, как я одарил слуг кузена Каслвуда и купил лошадь в Окхерсте, и мне иначе пришлось бы снова обратиться за деньгами к лондонскому или бристольскому агенту моей досточтимой матушки".

Когда состязание окончилось, четверо джентльменов вышли из сада "Белого Коня" на Променад, где к этому времени собралось немало гуляющих, по чьему адресу мистер Джек, человек непосредственный и откровенный и к тому же наделенный весьма громким голосом, принялся отпускать замечания, далеко не всегда лестные. Когда же шутил лорд Марч, — а его сиятельство на шутки не скупился, — мистер Джек гомерически хохотал.

— Ха-ха-ха! О, господи! Милейший граф, ваше сиятельство, дорогой мой, вы меня убьете!

"Прямо казалось, будто он хочет, — писал проницательный Гарри миссис Маунтин, — чтобы все знали, что его друг и собеседник — графф!"

Мимо них, надо сказать, дефилировало самое разнообразное общество. Мосье Польниц, одетый не более пышно, чем за обедом, улыбнулся им и взмахнул огромной шляпой, отделанной позументом и грязноватыми перьями. Затем молодым людям поклонился лорд Честерфилд в кафтане жемчужного цвета, при синей ленте и звезде.

— Готов поставить на старикана против всего королевства, да и Франции тоже, что в умении снимать шляпу с ним не сравнится никто! — заметил лорд Марч. — Он не менял ее фасона уже лет двадцать. Вон поглядите! Опять снята! А видите этого неуклюжего рябого мужлана с табачной физиономией, который в ответ только прикоснулся к своей касторовой шляпе? Черт бы побрал его наглость! Вы знаете, кто он?

— Нет, чтоб он провалился ко всем чертям! А кто это, Марч? — с проклятием осведомился Джек.

— Некий Джонсон, составитель словаря, о котором лорд Честерфилд, когда этот лексикон должен был выйти, написал несколько превосходных заметок, — он покровительствовал этому невеже. Я знаю, что заметки были превосходные. Так говорит Хорри Уолпол, а он в таких вещах разбирается. Черт бы побрал этого наглого учителишку!

— Таких надо сажать в колодки и выставлять у позорного столба! загремел Джек.

— А толстяк, с которым он прогуливается, тоже один из этих писак печатник по фамилии Ричардсон, он написал "Клариссу".

— Боже великий! Неужели, милорд, это великий Ричардсон? Автор "Клариссы"? — в один голос воскликнули полковник Вулф и мистер Уорингтон.

Гарри бросился вперед, чтобы получше рассмотреть старика, который, переваливаясь, шел по аллее в сопровождении роя восхищенных дам.

— Ах, любезный сэр! — говорила одна из них. — Вы слишком велики и хороши для этого мира; но, конечно, вы были посланы наставить его в добродетели!

— О дражайшая мисс Мулсо! Но кто наставит наставника? — спросил добросердечный старый толстячок, поднимая к небу ласковое круглое лицо. — И у него есть свои недостатки и заблуждения. Даже возраст и опытность не мешают ему споты.... Боже мой, мистер Джонсон! Прошу прощения, я, кажется, наступил вам на мозоль!

— Совершенно верно, сударь: вы наступили мне на мозоль и получили прощение, — ответил мистер Джонсон и продолжал бормотать какие-то стихи, уставясь в землю, заложив руки за спину и раскачиваясь так, что по временам его внушительная трость оказывалась в опасной близости от честных кротких глаз его собрата по перу.

— Они видят не слишком хорошо, милейшая мисс Мулсо, — сказал тот, вновь обращаясь к молодой девице, — но все же я предпочту держать плеть моих ресниц подальше от обуха мистера Джонсона. Ваш слуга, сударь! — Тут он снял шляпу и отвесил низкий поклон мистеру Уорингтону, который, залившись румянцем, приветствовал прославленного писателя и поспешил скрыться в толпе. Прославленный писатель привык к поклонению. Еще никогда человеческое тщеславие не раздувалось столь нежным ветерком. Восхищенные старые девы осыпали его чаинками и кадили ему кофейниками. Матроны лобызали туфли, которые вышивали для него. Вокруг его ночного колпака сиял ореол добродетели. Было время, когда вся Европа волновалась, вздыхала, восторгалась, трепетала и лила слезы над страницами этого бессмертного, низенького, доброго человека с круглым животиком. Гарри вернулся к своим спутникам, весь сияя и полный гордости, потому что великий человек ответил на его приветствие.

— Ах! — сказал он. — Я очень рад, милорд, что увидел его.

— Увидели его? Да, черт побери, вы, наверное, можете его видеть хоть каждый день у него в печатне, — заметил Джек со смехом.

— Мой брат говорил, что он и мистер Фильдинг, если я не перепутал фамилию, — самые великие гении Англии, и часто повторял, что первое свое паломничество, когда мы приедем в Европу, он совершит к мистеру Ричардсону! — воскликнул Гарри, всегда готовый горячо встать на защиту мнения своего самого любимого друга.

— Ваш брат говорил, как подобает мужчине! — воскликнул и полковник Вулф, чье бледное лицо также вспыхнуло. — Я скорее предпочел бы стать гением, чем пэром королевства!

— У всякого свой вкус, полковник, — ответил милорд, которого все это чрезвычайно позабавило. — Ваша пылкость — я не хочу сказать ничего обидного! — так освежающа! Даю вам слово чести.

— Она освежила и меня, черт побери! Удивительно освежила! — подхватил Джек.

— Ну, вот видите — и Джека тоже. Она освежила и Джека. Послушай, Джек, кем ты предпочел бы стать — стариком-печатником, который написал историю про какую-то дуру и ее соблазнителя, или пэром с десятью тысячами дохода?

— Марч... милорд Марч, вы считаете меня болваном? — осведомился Джек плаксивым голосом. — Чем я заслужил от вас такое поношение?

— Я же предпочту честь почестям и талант — богатству. Я предпочту сам заслужить громкое имя, а не унаследовать его от отца, хотя, благодарение богу, мой отец носит честное, ничем не запятнанное имя, — ответил молодой полковник. — Но прошу извинить меня, господа! — И, поспешно им поклонившись, он бросился навстречу двум дамам — старой и молодой, которых сопровождал пожилой джентльмен.

— Это красавица мисс Лоутер. Теперь я вспомнил! — сказал милорд. Глядите, он взял ее под руку! По слухам, они помолвлены.

— Неужто этот мужлан помолвлен с девицей из рода Лоутеров? — вскричал Джек. — Черт побери, к чему мы идем со всеми этими печатниками, отставными прапорщиками, учителишками и прочим сбродом!

В эту минуту автор лексикона, не выказавший никакого желания поклониться лорду Честерфилду, когда этот знаменитый вельможа учтиво его приветствовал, почтительно склонился почти до земли перед краснолицым толстяком в большой круглой шляпе и в мантии, который теперь появился на Променаде. Это был милорд епископ Солсбервйский, не без самодовольства выставлявший напоказ синюю ленту и звезду Подвязки, какового благородного ордена он был прелатом.

Доктор Джонсон держал шляпу в руках все время, пока беседовал с доктором Гилбертом, а тот наговорил много весьма лестных и похвальных слов мистеру Ричардсону, утверждая, что он — столп добродетели, проповедник истинной нравственности и оплот религии, в чем честный печатник и сам нимало не сомневался.

Пусть ни одна юная барышня, наслушавшись этих похвал, не торопится к книжному шкафу дедушки и опрометчиво не снимает с полки "Клариссу". Ей не доставят удовольствия эти тома, хотя сто лет назад над ними трепетали и плакали ее прелестные прабабушки, священники рекомендовали их с кафедр своим прихожанам и они вызывали восторг всей Европы. Хотел бы я знать, добродетельнее ли ваши женщины своих бабушек или просто чопорнее их? Если верно первое, то в этом случае мисс Смит из Нью-Йорка, несомненно, более скромна и благовоспитанна, чем мисс Смит из Лондона, ибо последняя еще же смущается, говоря, что у столов, роялей и жареной птицы есть ножки. О мой верный, добрый старый Сэмюел Ричардсон! Ведомо ли тебе в Аиде, что твои превосходные романы пылятся в дальних углах и нашим дочерям так же не дозволяется читать "Клариссу", как и "Тома Джонса"? Восстань, Сэмюел, и примирись со своим собратом, которого при жизни ты так горячо ненавидел. Кто знает, через сто лет, возможно, нынешние романы будут храниться под замком и вызывать краску на хорошеньких щечках юных девиц.

— А что это за странная особа в высоком головном уборе времен моей бабушки разговаривает сейчас с мистером Ричардсоном? — осведомился Гарри, когда вычурно одетая дама подошла к склонившемуся в поклоне печатнику и, сделав реверанс, сказала ему какой-то комплимент.

Джек Моррис тревожно ткнул Гарри в бок рукояткой своего хлыста. Лорд Марч засмеялся.

— Эта странная особа — моя досточтимая родственница Катарина герцогиня Дуврская, герцогиня Куинсберри, к вашим услугам, мистер Уорингтон. Когда-то она была знаменитой красавицей! С, тех пор она сильно изменилась, не правда ли? Настоящая дряхлая горгона! Она большая покровительница всяких писак, и когда эта карга была молода, они даже воспевали ее в стихах.

Граф оставил своих друзей и направился к старой герцогине, а Джек Моррис объяснил мистеру Уорингтону, что после смерти герцога лорд Марч и Рагяен унаследует титулы своего родственника.

— Наверное, — сказал Гарри простодушно, — его сиятельство приехал сюда, сопровождая свою родственницу?

Джек громко расхохотался.

— А, да! Вот именно! Без всяких сомнений! — сказал он. — Неужели, мой милый, вы ничего не слышали про малютку-танцовщицу из Оперы?

— Я совсем недавно приехал в Англию, мистер Моррис, — с улыбкой ответил Гарри. — А в Виргинии, признаюсь, мы редко получаем новости о малютках-танцовщицах из Оперы.

К счастью для нас, тайна малютки-танцовщицы так и не была раскрыта, ибо разговор молодых людей прервало появление дамы в алом плаще с капюшоном и в шляпе, весьма похожей на те очаровательные головные уборы, которые вновь вошли в моду сто лет спустя после описываемых нами событий. Дама эта сделала реверанс обоим джентльменам, и они поклонились в ответ. Подойдя к Гарри, она, к его удивлению, протянула ему руку.

— Неужели вы уже успели забыть меня, мистер Уорингтон? — спросила она.

И шляпа Гарри тотчас слетела с его головы. Он вздрогнул, покраснел и воскликнул "боже великий!" так, словно силы небесные сотворили какое-то чудо. Это была леди Мария, которая вышла прогуляться. А он совсем забыл про нее! Она, сказать по правде, настолько полно изгладилась из памяти молодого джентльмена, что ее внезапное возвращение туда и появление перед ним во плоти совсем ошеломило мистера Уорингтона и вызвало на его щеках виноватую краску.

Да. Он совсем про нее не вспоминал! Неделю назад — год, сто лет назад, как казалось ему теперь, — он не удивлялся, где бы ее ни встречал. Тогда она возникала из-за темной купы кустов, проходила по зеленым лужайкам, медлила на лестницах и в коридорах, реяла в его снах — и днем и ночью, и наяву и в грезах он привык постоянно видеть ее. Неделю назад его сердце билось при мысли о ней. Неделю назад он не успевал проснуться, как ему уже улыбался ее образ. Его любовь была безжалостно убита всего лишь в прошлый вторник, а он не только перестал ее оплакивать, но и совсем о ней забыл!

— Может быть, вы немного пройдетесь со мной? — спросила леди Мария. Или вы предпочтете слушать музыку? Наверное, музыка вам будет приятнее.

— Вы знаете, — сказал Гарри, — что я не очень люблю музыку и она мне нравится, только когда... (он вспомнил вечерний псалом)... когда играете вы.

При этих словах он опять багрово покраснел, чувствуя, что гнусно лжет.

Бедная леди Мария сама взволновалась, заметив трепет и волнение своего юного собеседника. Боже милостивый! Неужели эта робость, это смущение означают, что она ошиблась и юноша по-прежнему ей верен?

— Дайте я обопрусь о вашу руку, и погуляем, — сказала она, делая реверанс его спутникам. — Тетушка после обеда уснула.

Гарри оставалось только предложить ей руку и прижать к сердцу ручку, легко коснувшуюся его локтя. Мария сделала еще один реверанс спутникам Гарри, склонившимся в поклоне, и удалилась со своим призом. И в горе, и в бешенстве, и в страдании, и в ревнивых муках женщина, даже безжалостно покинутая, не забывает улыбаться, делать реверансы, любезничать, притворяться. С какой решимостью соблюдают они правила хорошего тона — у них всегда найдется приветливое слово, кивок, ласковый вопрос или ответ для случайного знакомого, который, ни о чем не подозревая, врывается в самый разгар трагедии, роняет одно-два тонких замечания (счастливый самодовольный бездельник!) и идет дальше своей дорогой. Он идет своей дорогой и думает, что его слова доставили ей большое удовольствие. "А моя шутка была на редкость удачна. Право же, леди Мария посматривает на меня очень благосклонно, а она чертовски недурна, чертовски!" О, воплощенное самодовольство! Именно так обстояло дело с Джеком Моррисом, и именно это думал он, пока шел под руку со своим благородным другом, воображая, будто все светское общество Танбриджа не сводит с него глаз. Он отпустил несколько блистательных замечаний о том, какой редчайшей сдачей был отмечен карточный вечер леди Тузингтон накануне, а леди Мария ответила очень любезно и впопад, и посему Джек удалился чрезвычайно довольный.

Глупец! Я утверждаю, что мы ничего ни о ком не знаем (впрочем, вот это я знаю, и с каждым днем все тверже). Вы с улыбкой являетесь навестить вашу новую знакомую миссис А. и ее очаровательное семейство? Вы расшаркиваетесь в изящной гостиной мистера и миссис Б.? Знайте же, что, бредя по пути жизни, вы то и дело попираете грубой, неуклюжей ногой безмолвные невидимые раны кровоточащих трагедий. Быть может, все чуланы в доме миссис Б. набиты скелетами. Загляните-ка под подушку софы. Точно ли это куколка младшей дочки или рука задушенного Амура? Как по-вашему, что за пепел остывает в камине? Весьма возможно, что перед вашим приходом тут свершился обряд сати: верное сердце было предано огню на бесчувственном трупе, и вы смотрите сейчас на cineri doloso {Пепел, скрывающий в себе огонь (лат.).}. Вы видите, как Б. и его супруга встречают гостей, приглашенных к обеду. Всеблагие силы! А вы знаете, что букетик, приколотый к ее платью, — это знак капитану В. и его ждет записка под бронзовым Шекспиром на каминной полке в кабинете? И вот тут вы подходите и говорите миссис Б. необыкновенно удачную фразу (как кажется вам) о нынешней погоде (ах, умница!), или о последнем званом вечере леди Д. (ах, светский лев!), или о милых детках в их спаленке (ах, вкрадчивый плут!). Во имя неба и земли, дорогой сэр! Откуда вы знаете, что Б. не собирается в этот же вечер вышвырнуть всех деток в окно их спаленки или что его супруга не решила навсегда покинуть их и бежать с капитаном? Откуда вы знаете, что эти лакеи — не переодетые судебные приставы? Что тот внушительный дворецкий (подлинный скелет) — не служащий закладчика? И что на блюдах под крышками не покоятся вареные и жареные скелеты? Посмотрите-ка, из-под скатерти торчат их ноги. Осторожней ставьте ваши прелестные туфельки, сударыня, не то вы сломаете ребро-другое. Обратите внимание на бабочку "мертвая голова", которая порхает над цветами. Взгляните на белесые саваны в мерцании восковых свечей! Я знаю, это древняя история, а нынешний проповедник уже пятьсот раз до этого кричал о суете сует. Но я не могу не возвращаться к этой теме и не вопиять в тоске — и особенно удрученно, когда я вижу мертвую любовь, прикованную к любви живой. Ха! Я поднимаю голову от письменного стола и гляжу на улицу — вон мистер и миссис Г. возвращаются с прогулки по Кенсингтонскому саду. Как нежно она опирается на его руку, какой веселый и счастливый у него вид, как радостно резвятся вокруг них дети! Мой бедный, милый, одураченный мистер Г. — в мире есть не только Кенсингтонский сад, но и Риджент-парк. Входи же, ласковая обманщица! С улыбкой ставь перед ним за обедом его любимые кушанья. Показывай ему прописи детей и отзывы их наставников. Иди со старшей дочкой к роялю, разыгрывайте в четыре руки свои бесхитростные пиесы и воображайте себя счастливыми!

Вон Гарри и Мария совершают вечернюю прогулку по лугу, за пределами городка, который теперь очнулся от послеобеденного сна: улицы наполняются ЛЮДБМИ, играет музыка. Мария знает, что госпожа Бернштейн пробуждается, когда раздается музыка, и, прежде чем зажгутся свечи, она должна поспешить к чайному столику и картам. Но пусть! Эта минута — ее минута. Быть может, моя любовь умерла, но настал миг склонить колени на ее могиле и помолиться. Он, несомненно, совсем забыл про нее — он вздрогнул и даже не узнал ее. Он смеялся и болтал с Джеком Моррисом и лордом Марчем. Он на двадцать лет моложе ее. Но пусть! Сегодня — это сегодня, и в нем мы все равны. Этот миг принадлежит нам. Так погуляем же по лугу, Гарри. Она идет, хотя и полна мертвящей уверенности: сейчас он скажет ей, что между ними все кончено и что он любит темноволосую девушку, которую она видела в Окхерете.