В предварительном плане на 78-й моя "Пора ледостава". Об избранном в серии "Песню берите в дорогу" Миша советовал с Василевич не говорить а она, увидев меня на пленуме, спросила: "Где рукопись? Мы ждем…" Так я и уехал со всеми сомнениями, недоговоренностями, странным поведением Василевич…
29 ноября. На вечере во Дворце культуры управления бытового обслуживания населения - "Образ коммуниста в белорусской литературе": Скрипка, Федюкович, Боборико и я…
3 декабря. Большая рецензия ("В. р.") Володи Гончарова "Свет и тени". Мог бы и получше написать и не столько "тенях"…
13 декабря. Болгарская газета "Литаратурен фронт" - о моем переводе стихотв. Стефана Поптонева "Окоп".
17 декабря. Литобъединение. Мое: о работе, о пленуме, о встречах. Обсудили новые стихи: Конопелько, Кляшторная, Попкович, Рублевский. Продолжение заседания - встреча на "ЗИ"…
23 декабря. Три дня в Минске на семинаре руководится литобъединений. Выступал, делился "опытом": наше - одно из лучших в республике, даже лучшее по общему признанию. Разговоры: с Шамякиным - об отделении, с Буравкиным - надо печатать наших молодых… Со всеми вместе был в Купаловской Вязынке… В сентябре (21. 9) умер Лыньков. По eго завещанию принято решение о строительстве спортзала в Лужеснянском детдоме…
26 декабря. "ЛІМ" - мои две полосы "Гордые своей судьбой": декабристы и наш край.
1976
14 января. Литобъединение: "Литераторы Витебщины - десятой пятилетке". Обсудили итоги года и по традиции - продолжение: встреча с читателями. На этот раз: техникум электросвязи. Выступал с В. Попковичем, В. Немзанским, Т. Кляшторной. Хорошо настроили и вдохновили ребят.
27 января. Кто родился в этот день? Кто пирует в этот вечер? А я почти ничего не пью уже давно, только в редких случаях чуть-чуть. Все это после приезда из Минска, после встречи с Симоновым: слишком сладко мне было - вот и гуляет во мне сахар.
13-16 выступал с Казимиром Камейшей. Он сказал, что на радио в его отделе поэзии лежит обо мне передача, автор Ада Коломинская. Жду сборник "Эхо в граните", там мой "Огонь" на двух языках (на белорусский перевела Люда Филимонова) и в моем переводе с болгарского "Окоп" Стефана Поптонева.
30 января. Появился журнал "Литературное обозрение" № 1 с большой статьей Веры Максименко "Встречи на Витебщине". В главке "Автографы на голубом экране" - обо мне и моих сценариях телепередач: "Подорожная Пушкина", "Осенний букет (Репин на Витебщине)", "За страницами БСЭ", "Телевизионный клуб книголюбов", телеальманах "Двина".
14 февраля. Позвонил Герчик. Сказал, что рукопись подготовлена, внимательно прочитана до конца, больше никому на рецензию не пойдет (как его любит и уважает Алена!), на днях отдаст на машинку (машинистка потом скажет: сколько я ей должен) и если все будет нормально, в январе 77-го - книжка.
Появился "Дзень паэзіі" - там "На площади строителей в Новополоцке". "Эхо в граните" - тоже у меня. Уже есть и "Неман": под общим названием "Земля друзей" - "Поднимаюсь в путь с рассветом…" и "Саласпилс".
На телестудию прибыла телеграмма: "16-20 Дни литературы на Гродненщине в честь XXV съезда партии, писатель Симанович утвержден участником, членом делегации, просим отпустить. Союз писателей. Максим Танк". Завтра еду. По телефону еще с Вертинским о поездке. Он, как всегда: "Привет, великий Дод!" Рассказал о Днях в Гродненской области. Мой маршрут: Гродно - Слоним - Зельва - Мосты - Гродно.
16-20 февраля. Дни лит. в Гродненской обл. 15 февраля - из Витебска. Рано, к 7 - в Союз. Уезжали по пяти маршрутам по четыре - в такси. В Союзе перекинулся короткими словами с Вертинским. Опаздывая на свой маршрут, мелькнул Гришка: "Здоров, комодик!" - и побежал. Потом вернулся и так же быстро-быстро: в Москве выходит его "Небо твоих очей", открывается моим переводом "Пусть одиночества стон…"
По маршруту моему - в такси Осипенко, Павлов, Лойко. В Слониме присоединился Карпюк. По дороге он рассказал, как в 42-43 гг. здесь делали дорогу Белосток - Барановичи евреи-смертники. Я записал для себя: "Не лечат такие раны врачи, и кровь из них все течет. Шоссе Белосток - Барановичи. Сорок второй год". Надо посвятить Карпюку. Много говорили с Лойкой, вспоминали студенческие годы.
Вечер в Слониме, у его мамы и сестры. 18 - в Зельве. Здесь живет Лариса Гениюш (1910), гражданка ЧССР.
Мои тосты за эти дни, их было много, моих "салфеточных": "Смотрю на это зелье, не справлюсь с ним никак - за Гродненскую землю, за Слоним и за Зельву и за колхоз "Маяк"!"
20 - Гродно. В мединституте с Юркой Голубом, Рыгором Семашкевичем и Язепом Семижоном. Вечер во Дворце химкомбината. И тут меня ждала находка: уцененные по 2 коп. и где-то провалявшиеся с 59-го года "Весенние сказки" - 10 экз. Вечер одного стихотворения. Встреча и прощанье с Быковым, кое-что сказали-рассказали друг другу. В вагоне - всю ночь анекдоты и песни. Пели с Буравкиным и Лойкой. Утром в Минске - все по своим углам. Лось: "Можете у меня остановиться". А я - в такси и домой.
24 февраля. Приехала группа телевизионщиков из Тбилиси. Хотят поклониться земле, за которую погиб Мирза Геловани, и снять фильм. Сегодня с ними был в Ржавке, где есть школа, музейный уголок, который я помогал создавать. Снимали ребят, учителей. Над братской могилой в Санниках был маленький митинг. И я сказал слово: "Под молниями и громами, вдали от моря и скал грузинский мой брат Геловани на двинскую землю упал. Еще не гремели салюты, трава не искрилась от poс. Но с огненной этой минуты бессмертье его началось".
Учителя подготовили такой стол, столько выставили бутылок "Беловежской", что привыкшие к грузинским винам гости не выдержали, захмелели. И мне, и знакомым, которых я окликнул в гостинице, когда мы вернулись, двоих гостей пришлось в полном смысле "загружать" в лифт. Но братство есть братство!
14 марта. 11 и 12 прошли Дни литературы с громким названием "Писатель и пятилетка". Приехали: Бородулин, Буравкин, Осипенко, Свирка - все земляки. Обком, телестудия, "КИМ", мединститут, совхоз Шмырева - всюду хорошо выступали всей командой. На "КИМе" я прочел два перевода: Рыгора - "Пусть одиночества стон" и Геннадия - "Где-то в зелень укрылось солнце…". А в совхозе было совсем хорошо: его директор - мой ученик Эдуард Яблочкин, уже 11 лет руководит. Прочел с посвящением ему о Крынках "После веселых каникул". Прошло полтора дня неплохо, но уже начинают надоедать и приедаться эти новые формы контактов с читателями старыми неинтересными методами: приехали, промчались - и до свиданья. 7-го провел день в Минске. Завез исправленную рукопись, перенес в первый экземпляр все правки и долго сидел с художественным редактором Виктором Клименко, оставил 50 репродукций. Поговорили с Мишей Герчиком. Слушал цимбальный перезвон Татьяны… Дома снял со стола все рукописи "Подорожной", оставил стихи: в предварительном плане - на 78-ой "Пора ледостава".
22-29 марта. Должен был уехать в Гомель от Бюро, уже была телеграмма. Но пришел мой дорогой председатель Савицкий и сказал, чтобы я съездил в Москву и поискал что-нибудь по истории нашего радио. Я не очень обрадовался - Бюро дает поддержку семейному бюджету. Савицкий настоял. Поехал. В Ленинке заказал журнал "Радио всем". Просмотрел за несколько дней 344 номера, кое-что нашел для доказательства, что Витебскому радио скоро будет 50. 26-го утречком встретил Эм и Лену, которые подъехали ко мне. И уже с Леной на спектакле в Театр Сатиры - "Карлсон, который живет на крыше". Вечером втроем - театр Вахтангова – "Идиот" с Ульяновым и Борисовой. 27-го - оперетта: "Девичий переполох". 28-го - Кремлевский Дворец съездов - "Лебединое озеро" - Майя Плисецкая. Ей уже 51. Третий акт шел 15 минут, и 30 минут - овации. Сплошные иностранцы, с которыми Лена объяснялась по-английски. Наверху - в банкетном зале умопомрачительные (для нас) бутерброды, жульен. Еще в этот день поговорил с Лавутом и был с Леной в Музее Маяковского. Нашел через справочное телефон. Позвонил - услышал довольно молодой голос, попросил позвать. "А я у телефона". Я представился, сказал, что хотел бы узнать о записках, которые Маяковский получил в Витебске - есть ли они. Он ответил, что должны лежать в пакетах по городам, что он когда-то сам заворачивал в газету. Удивился, что у меня нет с собой рукописи, а то "почитал бы сразу". Лавут среди прочего вспоминал, как М. писал "Пиво и социализм", как оба они, зоркоглазые, увидели название пивзавода "имени Бебеля". "Уже имени Исаака Бабеля?" - удивился М. Но подошли поближе и разобрали: разница в одной букве. А потом М. в бильярдной был рассеян, говорил: "Вы отдохните…" - и быстро что-то заносил в записную книжку. Бильярдная партия, которая обычно проходила за 15 мин., длилась 40… Так рождалось стихотв. "Витебские мысли" ("Пиво и социализм")…
Лавуту 78, он на пять лет моложе М. , а мне казалось, что старше. Сломал ногу - и сидит дома. Спрашивал о Витебске: последний раз выступал в пединституте в 56-м. Разговор длился 35 м. Вспомнил, что встречались с Пэном, были у него в мастерской…
А 29-го, отпустив моих девочек на волю, в этот наш последний московский день, я отправился в Музей Маяковского уже один. Долго ждал зав. рукописным фондом Аиду Сердитову. И дождался. И она рассказала: в музее хранится 35 витебских записок, их содержание: спрашивали о ЛЕФе, просили прочесть "Левый марш", почему названо "Облако в штанах". Есть витебская афиша. Договорились, что я буду звонить, а может, и еще приеду, чтобы подержать записки в руках и своими глазами прочесть.
14 апреля. День смерти Маяковского… "О времени и о себе" - телепередача - глубокское литобъединение: М. Боровик, М. Губернаторов, С. Лось, О. Салтук. Вечером - заседание литобъединения с обсуждением и продолжение - встреча на областной сельскохозяйственной опытной станции.
23 апреля. Кричев. Неделя с Артуром Вольским. Каждый вечер после выступлений разговоры и перед ужином - "кровавая Мэри", Артур учил меня, как надо ее готовить. Много разговаривали по вечерам. Он рассказывал, как познакомился в Москве, когда учился на Высших литературных курсах, с поэтессой Светланой Евсеевой, как потом расстались. Дважды заходили мы в краеведческий музей и подолгу сидели с его директором, одержимым до болезненности, краеведом Михаилом Мельниковым.
От него я услышал о многих наших земляках, оставивших добрый след в истории, в искусстве, в литературе. Николай Ривкин родился в Лиозно. А похоронен в Киеве в аллее выдающихся революционеров. Автор знаменитой песни "Море яростно стонало". В Копыси родился первый переводчик Шекспира Михаил Вронченко. А биография самого Артура связана с Витебском. Сын Виталия Вольского, автора знаменитого "Нестерки", он учился в Витебском художественном училище, был художником в БДТ-2, многие строки посвятил городу на Двине… А "Нестерку" еще в 1941-м поставил на витебской сцене Наум Лойтер с музыкой Исаака Любана, а первым Нестеркой был Александр Ильинский…
10 мая. Приехал на VII съезд. Вечером - "Святая простота": Макаенок, как миллионер, закупил на спектакль кучу мест в Купаловском театре.
11 мая. Быков. Обнялись. Пошли завтракать. Пешком до Дома литераторов. Разговор о телефильме по сценарию Василя "Долгие версты войны", сказал, что трудно режиссеру очень было, что он ему сочувствует.
На съезде. Из юморных сцен. Макаенок вел, представил слово для отчета пред. ревизионной комиссии Зарицкому, а его нет. Хохот, который начал в президиуме Машеров, долго смеялись, а Макаенок: "Ну в таком положении не оказывались даже герои моих комедий". Из доклада мандатной комиссии (Русецкий). 303 члена Союза. Члены КПСС - 168, комсомольцы - 3, беспартийных - 131. Белорусов - 241, русских - 25, украинцев - 7, евреев - 21.
12 мая. Адамович: "Надо записывать рассказы народные обо всем", записывает с Граниным ленинградцев о блокаде. Михалков: "Личное клеймо писателя - его фамилия на обложке". Мележ: "Мы разучились говорить открыто правду автору, особенно, если он маститый или на должности"…
Я не все слышал. Мы пришли из "Журавинки" с Ремом и Янкой Сипаковым. Говорят: меня зачем-то ищут, оказалось - пригласительный билет на правительственный банкет. Понял: меня куда-то избрали, а мы опоздали, уже все списки прочли, ага - в ревизионную комиссию. Настроение испортила Светлана Евсеева: "А я о тебе рецензию пишу, захочу - разнесу, захочу - не буду. Ты очень талантлив и надо тебя бить-бомбить за проходные стихи и другие машки-промашки…". А я хотел бы услышать и узнать: что мне идет и в чем я побеждаю.
Выступило 25 человек. Голосование. Выборы правления и ревизионной комиссии. Шамякин: против 60, Киреенко - 86, Лось - 100 (первое место). Против меня - 17.
Был у меня "пьяный номер". Пришел после правительственного банкета, а у меня в номере - Клевко, Камейша и Велюгин, который остался ночевать, а утром - Бородулину: "Гришка, приезжай с бутылкой, надо похмелиться". К 9 утра уже наполнился номер, я тоже внес свою "долю" и сбежал в издательство. Смотрел эскизы оформления книги, переносил правки, читал корректуру нового "Дня поэзии", там четыре уже давно забытых: "А так бывает", "Лось", "Как будто бубенцы", "День июньский". Пришел в гостиницу: спят Велюгин с Камейшей, на другой кровати - Белевич, прямо за столом - Приходько, и только Володя Павлов в норме, поговорили с ним, он вызвал такси и увез одну партию, а я еле-еле проводил вторую. Павлов сказал, что Герчик читал вслух в издательстве куски моей книжки и хвалил. Белевич, когда я сажал его в такси, рассказал (такое не выдумаешь), как ему во время голосования на съезде нашептывали про меня: "вычеркни этого жидка, а то его уже, как Азгура, всюду впихивают, надо остановить"…
Отнес стихи в "Неман", в "Сов. Бел". Рукопись стихов "Сентябри" (так уже я переназвал) стоит в плане на 78-ой. Неожиданно оказалось, что в 8-ом "Немане" мои переводы стихов Лёни Дайнеки, которые я отдал еще год назад.
21 мая. Подготовил и дал в эфир передачу "О времени и о себе": Конопелько, Попкович, Немизанский, Кляшторная, Докторов, Григорьев.
2 июня. Дни Украины - 26.5 - 1.6. Был в официальной группе вместе с Нилом, Геннадием и Генрихом Вагнером. Поездки: Лиозно, Бешенковичи, Лепель, Полоцк, Чашники, Лукомль, Ушачи. Мои стихотворные тосты, надписи на книгах. Читал всюду "Три Алены" - самому надоело, но разные аудитории в разных местах. Странно я себя чувствовал на этих Днях: в своей области был каким-то полугостем-полухозяином. А перед этим два дня (22-23.5) был со смолянами, среди которых из писателей только Нина Семенова.
6 июня. Три дня (с 4) вел Витебский VIII семинар "Веснянки" - литераторы и музыканты. Две секции. Песни и стихи звучали в разных аудиториях города. Закончились вечером в Гор. Доме культуры. Обсуждали новое Попковича, Стодольника, Морудова, Григорьева, Густиновича, Кляшторной, Немизанского, Губернаторова.
12 июня - 2 июля. Случайно достались две путевки - по Волге от Москвы до Астрахани: Углич - Ярославль - Кострома – Горький - Чебоксары - Ульяновск - Куйбышев - Волгоград. Всю дорогу вел записи, они разрослись в "Волжский дневник". И есть в нем один дорогой для меня день - 30 июня, который переношу в "Витебский дневник".
30 июня. Между двумя поворотами Волги - высокий берег с дорогой, уходящей вверх. Сбегаю по деревянной сходне - и я в Плёсе. Наверно, так же, как мне, еще с палубы была видна его красота Левитану, когда сто лет назад проплывал он по великой реке вместе с Софьей Кувшинниковой. Два художника - учитель и ученица - искали место, которое стало бы источником силы и вдохновения. Источником стал Плёс. На картины художника легко и незаметно перешли гора, деревянная церквушка и настроение грусти и одиночества. Почему мне все кажется таким знакомым здесь, будто уже видел? Почему я узнал этот беper и гору, деревья и дома? Привиделось? И все-таки это прообраз того, что написал художник в три своих приезда сюда. Левитан открыл Плёс. А Плёс открыл Левитана. И оба друг друга прославили. Здесь музей и единственный в мире памятник великому художнику.
Когда еще это произойдет в Витебске? Когда вернется домой Шагал?..
Уже на палубе, глядя на удаляющийся Плёс, бормочу себе своего "Левитана": "Бессонные ночи и дни уже накопились в бессмертье. Висят на стене перед ним пейзажи – кусочками сердца…". "Кусочками сердца" - это излишняя красивость", - скажет мне один критик. И я заменю: "Пейзажи, рожденные в сердце", хотя сам понимаю, что это хуже по свежести и точности звучания. Надо вернуть старый вариант. В доме-музее – 14 работ, 3 - кисти Кувшинниковой, а в Витебском краеведческом есть два этюда - "В тихой заводи" и "Костер". Может, Витебский музей и музеи в других городах когда-нибудь могли бы отдать свои левитановские работы Плёсу. А взамен получить работы художников-земляков. Ну, к примеру, Витебск получил бы драгоценного Шагала, чьи полотна разбросаны по одиночке и тихо живут в разных городах страны. Разве не заслужили этого Плёс и Левитан? Разве не заслужили этого Витебск и Шагал? Разве не выстрадали после долгой разлуки великого права: быть наконец вместе?
Июньский закат отражается в волжской воде точно так, как сейчас где-то в другом краю, в другой дали отражается в Двине заходящее солнце.
Как будто земле доверена тайна небом родины на века - в тихом Плёсе Гора Левитана глядит задумчиво в облака. По ней, как песня, вьется дороженька, да в пору осеннюю - птичий гам. И, кажется, это душа художника о чем-то печалится по ночам.>
Прощай, Плёс! До встречи, Исаак Левитан! Скоро я снова увижусь с тобой, но уже в Витебске! И буду эгоистом: нет, не надо никому отдавать Левитана. А вот Шагала хорошо бы вернуть домой!
5 июля. Москва. Накануне вечером я был в театре Сатиры. Шла бессмертная "Женитьба Фигаро". Почти рядом (сидел в первом ряду) бегали, метались, хохотали герои Бомарше - артисты театра, куда с трудом попал: Татьяна Пельтцер, Андрей Миронов, Александр Ширвиндт. В середине второго акта, среди шумной комедийной суеты и веселого музыкального гама, я вдруг вспомнил о другой постановке "Женитьбы Фигаро". Наверно, я поступил опрометчиво и даже легкомысленно, когда, торопясь, набрал номер. В трубке зазвучал чуть хрипловатый, задиристый голос: "Да, я слушаю! Кто это?" Отступать было поздно и некуда. "Павел Григорьевич! - заторопился я, словно боясь, что разговор, не начавшись, оборвется. - Вам шлет привет тысячелетний Витебск!" Поздравив старейшину советской поэзии с восьмидесятилетием, я сказал, что в этом же, 1976 году, исполняется полвека нашему витебскому театру, в истории которого есть и его имя. А потом спросил, что осталось в его памяти о тех давних днях, когда он поставил на витебской сцене "Женитьбу Фигаро". Отвечал он кратко, почти односложно, что в этом красивом древнем городе работать с актерами было легко и радостно, и праздником стала премьера. А подробностей он не помнит. "Не помню, - повторил он. - И вообще, молодой человек, я еще спросонья, потому что вы меня разбудили…" Как я пожалел, что не во время позвонил поэту, для которого все до восьмидесяти были молодыми людьми. "Единственным утешением! - подумал я, - будет то, что не назвал себя, и он никогда не узнает, кто был его ранним назойливым собеседником в первый день после юбилея…" И уже, бродя по Москве, я бормочу: "Простите, Павел Григорьевич! Но все-таки я рад, что позвонил Вам. Рад, что в юбилейном для Вас и для нашего театра году вновь вокресла памятная страница, о которой в театральной летописи сказано так кратко: "Театр имени Якуба Коласа. 1933 год. Спектакль "Безумный день, или Женитьба Фигаро". Режиссер П. Г. Антокольский". А я буду помнить этот телефонный разговор, в котором для меня так много всего соединилось. И стихи, и театр, и строки, которые посвятил Антокольскому Ярослав Смеляков: "Есть особая горечь в улыбке твоей. Здравствуй, Павел Григорьич - Древнерусский еврей!"
6 июля. Вчера еще - в музее Маяковского. Разговор с директором Влад. Вас. Макаровым. Он подарил мне "Огонек" со своей публикацией о Маяковском. Разрешил поработать в отделе (я написал заявление). И - к Аиде Сердитовой, с которой уже знаком. В маленькой ее комнатке переписал копии 35 записок. А потом она милостиво, расположившись ко мне, принесла оригиналы в конвертах, чтобы я их подержал в руках. И около 300 минских с 4-х вечеров. Была и такая: "После выступления буду ждать у правой колонны напротив лавочек". Записки о том, что дорогие билеты, что это "доступно только нэпманам", много о непонимании, о том, "зачем о себе так хвалебно"… Но витебские записки уже у меня.
8 июля. На Припяти или на Волге - вблизи или издалека - глядел я на синие волны, на белые облака. И думал о бренном и вечном в таинственном шелесте дней. И сосен зеленые свечи стояли над жизнью моей.
Еду в Наровлю. По дорогое - Гулевичи. И я вспомнил пионерский лагерь, мой первый здесь, в этой деревне, из которого убежал.
Колосились щедрые поля там в первый раз после большой войны. Пионерский лагерь в сорок пятом - мы горды страной и голодны. Что нам "мертвый час" - мы столько мертвых видели, не доведись другим. И теперь у нас свои заботы: плеск реки, костра веселый дым. От полупустых обедов наших выручают ягоды в лесу. И впервые я букет ромашек удивленной сверстнице несу. Чувствую себя почти крылатым. Миг еще - и взмою в небеса. Пионерский лагерь в сорок пятом. Взрослых виноватые глаза.
15 июля. Как всегда, быстро промелькнули наровлянские дни, да и была-то неделька всего. Журнал "Комсомольская жизнь", и в нем - наша с Лученком песня "Вечно молод Комсомол". По вечерам - много разговоров с папой.
Из его рассказов. Первая мировая. Ему 25. Мобилизация. 397-я могилевская дружина. Интендант От Мозыря шли пешком до Кобрина, там - обмундировали. Бомба немецкая. Плен: 1915-21. Шахты. На полях помещиков… В 1910-ом году Симановичи перебрались из Вербовичей в Наровлю. Мовша Симанович - 1860-1924. Его жена - Броха Гузман, прожила примерно 80, единственная из дедушек и бабушек, которых я помню, умерла перед войной. Прадед Симон, видно, от него потом все дети стали Симоновичами, а он еще был бесфамильный. Его отец - мой прапрадед, наверно, тоже, как и папа, Гирш. Я нарисовал родословное древо с помощью папы - древо Симановичей. А мамино древо Городецких получилось у меня более пустым. Дед Давид Городецкий, он Львович - 1864-1928. Элька Яковлевна - 1863-1917. Значит, мои прадеды по маме: Лев и Яков, хоть имена звучали по-еврейски совсем не так. Рад был, что расспросил папу с мамой о моих предках. Надо уточнять все, что на древе…
27 июля. Мой отпуск уже позади. Были: Волга, Москва, Приять. А вчера Лена уехала в Польшу, а мы были на концерте, к сожалению, увядающей Майи Кристалинской. Но все равно в Зеленом театре парка Фрунзе мне было приятно ее слушать.
5 августа. То молодое, то старинное - твое лицо передо мною, изрезанное, как морщинами, Лучесой, Витьбой и Двиною. То заснеженное, то летнее, с летящей ратушею-птицей, твое лицо тысячелетнее всегда в историю глядится. Не избаловавано восторгами и летописцев отношеньем, оно останется в истории лицом с особым выраженьем.
9 августа. Умер Иван Павлович Мележ. В июле 1969 года он прилетел в Коктебель повидаться с женой и дочкой в nepepыве между двумя какими-то поездками. Кажется, он пробыл тогда в Коктебеле недельку, за которую мы сблизились, много гуляли вместе и днем и по вечерам, и вели разговоры о жизни и литературе. Больше всего говорили о Полесье, о его Хойниках, Юровичах, Глинищах, о моей Наровле - а все это рядом, рукой подать - на Припяти, о лесах, о болотах, о мелиорации, ее пользе и вреде…
Иногда во время наших прогулок щелкала моя старенькая "Смена". И на память, хоть и полутемные, остались кадры, запечатленные тем летом в Коктебеле. На одном из них Иван Павлович с женой Лидией Яковлевной сидят на скамейке у моря. На другом дочка из пены морской, как Афродита, рождается. На третьем - кто-то нас щелкнул - он, Тарас и я, хорошо схваченное, естественное мгновение, но уже темнеет и нет четкости на снимке…
Однажды он позвонил на телестудию. А я не сразу понял, что он тут рядом, в Витебске. Мягко и деликатно (тоже, как всегда) спросил, не занят ли я, можем ли встретиться. Я тут же прибежал на площадь Свободы, где он меня ждал. Мы скромно пообедали в недавно открытом кафе "Витьба" в полупустом зале и вышли прогуляться по городу. Иван Павлович интересовался, кто из молодых витебских литераторов, на мой взгляд, подает надежды, кого поддержать на приемной комиссии - он был ее председателем. Я назвал несколько фамилий. Одну кандидатуру - Маины Боборико - он тут же одобрил, поддержал. О второй (Володя Хазанский) сказал, что очевидно, документы готовить не следует, потому что это работы журналистские, а недавно как раз тоже обсуждали творчество одной журналистки, бывшей партизанки, человека уважаемого, автора нескольких книг для детей, обсудили и не рекомендовали, так что надо думать, как бы людей от таких ранений душевных уберечь. Мы еще поговорили об областном литобъединении, о традициях литературных и художественных в древнем городе. Постояли на мосту над Витьбой. Я обратил внимание на этот красивейший уголок, который любили писать многие художники - именитые и безвестные, назвал Марка Шагала, на чьих полотнах он запечатлен. Потом прошли к театру, присели на скамейку, с которой открывается великолепный вид на Двину. Каждый раз, приезжая на Полесье, вспоминаю, что тут родился он. И когда теплоходик везет меня из Мозыря в Наровлю, снова вижу в дымке над Припятью Юровичи, а иногда "ракета" проносится так быстро, что только несколько мгновений виден мне берег. Но и за эти мгновения успеваю вспомнить его, послать привет земле, которая родила такого сына, воспевшею ее в своей "Полесской хронике".
21 августа. Звонок из Минска - сообщение: меня утвердили членом комиссии по работе с молодыми, членом Совета при Бюро пропаганды. Ка-а-кие должности!
4 сентября. Вдруг заметил, что уже не только мальчишки, но и солидные люди проходят по новому мосту через Витьбу. Строительство еще не окончено и официальное открытие впереди. Но выглядит довольно красиво. Витебск – еще и город мостов! Из нашей с Носовским песни: "Витебск – над Двиною, как птицы, мосты. Витебск - вновь со мною, любимая, ты, с каждым днем светлей хоровод огней над рекой моей…"
5 сентября. Читал в архиве документы об открытии Второе Белорусского драматического театра - БДТ-2. Среди гостей, приехавших на торжество, зарегистрирован министр просвещения Латвии Ян Райнис. Великий латышский поэт в этот день - 21 ноября 1926 года - был в Витебске, сидел в президиуме, поздравлял молодой коллектив.
20 сентября. Уже в третий раз со мной рядом в поездке по республике Владимир Наумович Межевич. Один из старейшей белорусских писателей, когда-то корреспондент "Известий", он в будущем году отметит семидесятилетие. Родился недалеко от Орши, в деревне Криуша. А по соседству, в Яковлевичах, был секретарем комсомольской ячейки. Вспоминал, чем занимались в те дни: ликвидация неграмотности, строительство дорог. С этим милым интеллигентным человеком был уже вместе в Ивацевичах, Пинске, а вот сейчас встретились в Гродно, будем вместе выступать перед читателями. В лесу под Гродно, где мы гуляли после выступления в заводском профилактории, Владимир Наумович среди многих других эпизодов рассказывал, как в далекой Сибири, где отбывал срок репрессированный литератор, был лесорубом, бригадиром, мастером, главным инженером, директором леспромхоза.
Вспоминал имена многих писателей, с которыми давно знаком и часто встречается. Назвал и Лагина, автора "Старика Хоттабыча". А Лазарь Иосифович Лагин родился в Витебске в начале века. Здесь прошли детские годы, потом, когда мальчику было лет пять-шесть, семья перебралась в Минск. Там и теперь живут его родственники и, по словам Межевича, Лагин должен скоро приехать на какой-то юбилей дяди. Владимир Наумович обещал написать мне, переговорив с Лагиным о Витебске, уточнить его настоящую фамилию (ведь мы все привыкли к знаменитому псевдониму).
25 сентября. Записываю ранним утром в поезде Гродно-Москва. Позвонил ему сразу, когда приехал - 19. Никто не ответил, но я решил, что просто воскресный день - куда-то уехали за город а может, на своей моторке укатил-уплыл по Неману. Стояли теплые дни. Гулял по Гродно. Подходил к дому Элизы Ожешко. Закрыты двери в музей. Закрыто писательское отделение, которым руководит Быков. Никто на мой звонок не ответил и на следующий день. Подумал: может, теперь Быков вообще отключает телефон, чтобы скрыться от назойливых звонков. И только посреди недели, в среду, вдруг услышал в трубке знакомый голос. И вместо приветствия прочел ему: "В это утро сирое, через кровь и муки голосом Василия вдруг земля аукнет…". - "Откуда ты звонишь? - спросил он. - Из Гродно? А я только приехал из Ушач. Звонил тебе, но твой витебский телефон не отвечал. Надо увидеться! Ты выступаешь по Бюро? Когда свободен?" Но этого я не знал, расписание выступлений было перенасыщенным (постаралась организатор), и, конечно, я не мог высказывать неудовольствие, ибо, как сказал кто-то остроумно (кажется, Бородулин): "Выступает па Бюро - маеш медзь і серабро!". Василь рассказал, что ездил на родину в Ушачи к маме. Перевозил ее к сестре Валентине. А маме уже 81. Договорились, что я позвоню ему или он мне в гостиницу, когда будет ясность (перерывы между выступлениями). Но оказалось, что почти каждый день по 5 выступлений, и так до вечера пятницы, да и там последнее выступление - в 19 часов в общежитии мясокомбината.
- Ничего, - успокоил Быков, - и в пятницу после 20-ти тоже хорошее встречное время…
Вышел из лифта - Василь уже сидит на диванчике возле дежурной, ждет. Мы обнимаемся. И он сразу:
- Не раздевайся, пойдем.
- Куда?
- Где-нибудь посидим.
- Давай лучше здесь… Я и сухое приготовил, и яблоки. (Мы уже вошли в мой номер).
Он машет рукой на сухое, предлагает спуститься в ресторан.
- Но там такой грохот, мы не сможем разговаривать. А я хочу тебя слушать без сопровождения оркестра.
Василь наконец соглашается, принимает какое-то компромиссное решение, исчезает и минут через пять появляется с бутылкой болгарского коньяка "Поморие", захватив там же в буфете на 8-м этаже порцию какого-то мяса и хлеб. Сидим втроем. Третий - давно мечтавший о встрече с ним Владимир Mежевич. Правда, его сидение чисто символическое, потому что старый писатель после инфаркта, перенесенного еще в 69-ом, в рот не берет ни капли. Но гляжу - Межевич не выдерживает:
- Я всегда восторгался Вашим мужеством, Василий Владимирович! - говорит он и вдруг залпом осушает рюмку. Идет нащупывание общего (для троих) русла разговора. Владимир Наумович вспоминает свои 20 лет в ссылке…
- Вы должны, Вы обязаны об этом написать! ~ говорит Быков.
- Но я - больной человек…
- Так не обязательно 20 томов - напишите один, ну надиктуйте в конце концов кому-нибудь. И не надо беллетристики. Оставьте просто документ для Истории. Меня удивляет, даже возмущает то, как вы все относитесь к своим 20-ти вычеркнутым годам. О них должны знать люди!
- Но никто не напечатает это!
- А Вы пишите! Прочтут потомки. Сдайте в архива
Разговор продолжается на эту и другие темы. Потом Межевич прощается (у него билет на вечерний поезд в Минск). 0н дает Быкову слово, что будет писать, обязательно напишет о том, что пережил в годы ссылки. Мы с Василем потихоньку допиваем "Поморие", закусывая яблоками.
- Витебские? - спрашивает Василь.
- Да нет, сегодня на базаре взял.
- Жаль, я думал - оттуда. Ушачские я привез, уже съел.
Быков интересуется, что с созданием писателызетго отделения, что у меня. Рассказываю, как возил на секции поэзии тех. у кого вышли первые книжки, как ничего не вышло: секция их в Союз не рекомендовала. И потому я по-прежнему один. Говорю о телестудии. О "Подорожной Александра Пушкина", у колыбели которой он стоял. И ему это явно приятно, хотя он не сразу понимает, почему я говорю о колыбели. И я напоминаю, что после публикации моего эссе в "ЛіМе" о Пушкине он когда-то прислал мне письмо, которое меня очень вдохновило. Рассказываю ему, что книга должна на днях уйти в набор. А я начал новую, ее продолжение.
- Надо писать такие книги, – говорит Быков, – даже если при жизни не издадут…
И вдруг совсем неожиданно спрашивает:
- Слушай, а дом Шагала, о котором ты мне рассказывал - настоящий? Говорят, Шагал в нем не жил…
Рассказываю, как из города пересылали художнику в Париж фотографии, и я посылал через еврейского поэта Арона Вергилиса, и по его словам, Марк Захарович долго вертел в руках фотографии улицы, и родительский дом признал. Так подробно я отвечаю на его вопрос. А Василь задумчиво говорит о времени и его быстротечности.
– Знаешь, я скоро дедом буду.
Один его сын на третьем курсе, будущий медик. А второй служит в Германии, женился, так что и в самом деле - скоро внуки пойдут.
- А как твои?..
Потом еще сидим. Потом я провожаю его. Долго идем от гостиницы вниз по полупустым улицам.
- Хотел тебя домой пригласить вместе с Межевичем - вдруг признается Василь. - Так дома никакой закуски. А жены нет, уехала в Гагру. А как в Витебске с продуктами?
Отвечаю…
- Ну давай, может, хоть на кофе зайдем ко мне…
Мы уже возле его дома на улице Свердлова. Заходим. На пороге встречает Кайра - красивая рыжая колли. Он гладит ее – она довольна.
- Погладь и ты…
Глажу. Кайра ласково смотрит на хозяина и идет следом. Пьем на кухне кофе. (Он приготовил). С куском сыра (прислал друг Марцинкявичюс из Вильнюса) и остатками ливерки (еда колли). Василь откуда-то достает флягу Бог знает какой крепости напитка. Рюмка - глоток кофе, рюмка - глоток.
- Давай еще одну за Витебск!..
Говорим о литературе и редакторах.
- Самая ужасная цензура - цензура друзей. Никто бы не заметил, а друзья не пропустят, заметят и не пропустят, думая о себе, а якобы пекутся о твоем благе.
Жалуется, что в "Маладосці" делают много правок. "Домашевич переводит на свой барановичский диалект. Буравкин приговаривает: "Мы для тебя, Вася, стараемся"… Спрашиваю, как работается, как живется, какая атмосфера дома. Он отшучивается:
- Раньше жена учительствовала. У тебя, кажется, тоже в школе? Ну так ты знаешь. Она там привыкла командовать ребятами. Теперь мною командует, на меня все перенесла:иди сюда, начисть картошку, помой посуду…
- И ты моешь посуду?
- А то как же! Не помоешь!.. Ты, наверное, тоже все полняешь?
Сидим уже в кабинете. Верней, я все время стою, хожу, смотрю. Стена книг. Большое фото Твардовского.
- Сам снимал! - по-мальчишечьи хвастает Василь. - Вот смотри, какая удачная фотография получилась, как у настоящего фотомастера.
Спрашиваю: рисует ли, ведь годы, проведенные в Витебском художественном училище (пусть не годы - месяцы, а когда отменили стипендию, бросил и ушел пешком домой на Ушаччину), все же, наверное, не прошли даром.
- Сейчас уже не рисую. А было время. Вот смотри, - открывает том "Когда пушки говорили". В нем и его зарисовки фронтовых будней, портреты боевых товарищей. На противоположной стене две полки - полные! - его книги, изданные за рубежом. Показывает издания - двухтомное на немецкой, нью-йоркское красивое на украинском, много "Мертвым не болит" на разных языках, а у нас повесть так и на вышла… Пока я рассматриваю книги, Быков что-то ищет в большой коробке-шкатулке:
- Тебе будет интересно, - он высыпает на стол груду писем. Читаю с удивительной каллиграфичностью выведенные строки Сергея Сергеевича Смирнова - своеобразное объяснение в любви собрату по перу, по теме, по войне. Долго не выпускаю из рук большое письмо Александра Трифоновича Твардовского. Оно о разном - о трудности жить в литературе, о принципиальности, о стихах М. Танка, которые он не может подписать в набор, несмотря на просьбу Быкова, раздумья о людях и книгах, иногда горькие и нелицеприятные. И все это - как исповедь, адресованная Быкову. Говорю ему об этом. А он с такой любовью снова вспоминает Твардовского. В письме Александра Солженицына - о том, что получил его книгу, прочел, понравилась. Генерал Григоренко пишет, что книги Быкова служат делу освобождения человека, борьбе за свободу. Читаю письма искренние, грустные, из шкатулки, по всему видно, очень дорогие хозяину. Разговор переходит на "Новый мир", с которым многие годы был так связан Быков.
- А как теперь с "Новым миром"?
- Теперь никак. Там никого не осталось из близких и понимающих. Чужие мне и литературе люди.
И вдруг с мальчишечьей улыбкой:
- На, подержи…
Держу в руках Диплом лауреата Государственной премии СССР" Премия за "Обелиск" и "Дожить до рассвета". Василь снова роется в шкатулке:
- Что-то не нахожу тут твою телеграмму. Куда я ее девал?.. Ага, вот она, нашел…
…Три года назад я был на Смоленщине, где проходили Дни литературы, посвященные Твардовскому. Твардовский родился 21 июня, Быков - 19. И, зная их взаимное расположение друг к другу, я послал из Починка в Гродно телеграмму, объединив имена и даты. И закончил: "Будь здоров, Василий Быков! Будь здорова, вся родня!.."
- Жене очень понравилось твое приветствие. Ты, единственный, еще и про родню вспомнил. И она переписала телеграмму крупными буквами, красками и на двери входной вывесила, как поздравительный плакат - пусть все видят и читают.
Копаясь в книгах, он спрашивает:
- Ну что тебе подарить? Двухтомник я тебе подписывал. Надо бы с тех полок, да у меня по одному экземпляру у самого. А многих книг и вообще нет: где-то издают и не считают нужным хоть одну прислать. Ага, вот в твердом переплете "Волчья стая", у тебя такой не может быть. Их всего с десяток напечатали. Пусть у тебя будет.
Быстро подписывает. На мой вопрос о том, что теперь пишет, отвечает:
- Сейчас ничего не пишу.
Помню, что так он говорил и в прошлый и в позапрошлый раз, и в Минске при встрече, и в Могилеве, и в Полоцке: "не пишу", "больше о войне писать не буду", "не в русле" и "вообще до пятидесяти было не так, как после пятидесяти…" И я слегка улыбаюсь, слушая эти его слова, в очередной раз подчеркивающие лишь писательское суеверие: не говорить о том, что в работе и не доведено до конца.
- Не улыбайся, я в самом деле чувствую возраст. А может, и силы уже не те. Вот ты можешь еще лет десять, а то и больше работать активно. А у меня уже так не получается. Наверное, прошлое сказывается. Все-таки и война, и столько было за последние десять лет литературных и жизненных мук. Трудно представить даже самому.
(Господи, ему же только 52 недавно исполнилось. И в расцвете его талант).
- А что теперь? По-прежнему чувствую себя одиноким, хотя и окружен вниманием. Отделением почти не занимаюсь, после съезда еще ни разу не собирал. Предлагал, чтобы Карпюку отдали - не хотят. Так получаю свои 80 рэ. А в центре всех дел, всех занятий - в основном сам Алексей. То надо ему бумажку подписать, то просит ходатайствовать о двухтомнике к 60-летию своему, хотя и сам не знает, что включить в него. То помогаю ему машину добыть, чтоб картошку привезти, в обком звоню. Был бы он секретарем - сам бы и подписывал, и звонил, и добивался… А больше всего времени занимает переписка. Все шлют книги, всем надо отвечать. Да и обижаются, даже напоминают, если не сразу отвечаю. А писать многим просто нечего, некоторые книги лишь бегло пролистываю. А ведь люди ждут. Вот из Иркутска прибыло письмо, какой-то литературный клуб проводит обсуждение книг Валентина Распутина. А я его знаю. Надо написать им мое заочное выступление, хотя они даже просят, чтобы я приехал. А когда все это делать? Но, конечно, отвечаю, пишу, когда могу, помогаю. Хочется все успеть…
Тихо в доме. Сын спит. Кайра тоже прикорнула на диване. Пьем из фляжки еще какой-то коньяк (драгоценнее капли "от Межелайтиса")… Смотрю на часы.
- Не смотри. Я рад тебе… Тут, знаешь, в последнее время, особенно летом, столько звонков. Все просят, да что там – настаивают на встречах. Группа ученых из Питера, под Гродно работают, звали выступить у них за городом, не приехал, обидел людей науки и совестно как-то мне, не по себе. А у меня просто не получилось: на родину в Ушачи уехал. Да и какой из меня выступающий, ты знаешь, веселенького не рассказываю, побасенки не читаю, сатиру и юмор не пишу. Очень часто звонят режиссеры, сценаристы, актеры, все считают своим долгом выразить, высказать.
- А как, кстати, Плотников-Сотников? - вспоминаю о неравно законченном фильме "Восхождение".
- По-моему, получился хороший фильм.
Знаю, что Быков всегда о фильмах по его произведениях отзывался критически, чаще всего просто их не принимает, и на этот раз такая его оценка радует и меня:
- Слава Богу! Наконец-то!..
- Фильм даже больше, чем хороший. И Плотников. И сама Лариса Шепитько - молодец! - настоящий режиссер!
…До двери он провожает меня вместе с Кайрой. И она тоже смотрит на меня своими умными ласковыми глазами.
- Не заблудишься? Значит, вниз, а потом все влево, влево и выйдешь к площади, а дальше ты уже помнишь…
Обнимаемся… И он остается на пороге, одинокий, в свитерке, в легкой курточке, рядом с Кайрой.
7 октября. Длинный телефонный звонок. Междугородный. Владимир Межевич. Взял творческую командировку. Но заболел и никак не доберется до Витебска. Прислал письмо, такие печальные строки, что я расстроился на весь день.
“Давід Рыгоравіч, прывітанне! Сёння ў мяне вельмі сумны дзень. Праз гадзіну іду на пахаванне чалавека, якога не толькі паважаў, аде па-брацку любіў. Зусім нядаўна мы з ім гулялі ў парку імя Горкага. Гэта было незадоўга да нашай паездкі ў Гродна, Я гавару пра Навума Саламонавіча Перкіна. Цудоўны быў чалавек. Пухліна мазгоў. Аперація і хуткая смерць. Сумна. Кашчавая ходзіць побач і сякерай высякае сяброў…
Прозвішча Лагіна – Гінзбург. Ён абяцаў у канцы верасня ці пачатку кастрычніка быць у Мінску, але пакуль што не паяўляўся. Можа быць, захварэў. Ён вельмі кволы. Два дні ў нас ілье, як з вядра, дождж. А перад гэтым былі маразы да 8 градусаў. Напэўна і ў вас таксами Абдымаю. Уладзімір. 5 кастрычніка 1976”.
8 октября. Вчера выступали перед слушателями курсов переподготовки при обкоме партии. Были: я да Толя да Майна. Поговорили о литобъединении, о литераторах, о том, что надо в районах поддерживать молодых, которые нуждаются в особой помощи, почитали. На студии - очередная перестройка, новая структура, на меня повесили "всех собак", объединив все редакции в одну художественную, и я - ее "шеф". Завтра еду встречать поляков, а в "В. р." сегодня мое "Обращение к Варшаве", написал еще о польском клубе холостяков, такое лирико-юмористическое. Уговорил Лену написать о ее поездке в Польшу. Сама послала в "Знамя юности". Разговоры о будущем Лены. Филфак? Витебск? Журналистика? Минск? Хотелось бы, чтобы решила она сама. Когда-то она готова была заниматься психологией творчества.
16 октября. Был маленький праздник: Лена - сразу в двух газетах - "Знамя юности" и "В. р." - обе за 13 октября… Вспоминал, как это было у меня. До 23.30 Лена делала уроки, а в 24 я подарил ей Алпатова - "Художественные проблемы Возрождения". У нее уже две отправные точки: 30 августа выступление по телевидению и две публикации.
17 октября. 10 и 11 - Дни польской литературы на Витебщине. Встречали. В лесу под Толочином. Замерзли. Самодеятельные артисты танцевали под баян. С поляками - Алесь Осипенко. После обеда - обком. Прокофьева обо мне: "наш талантливый, наш…" Евгениюш Кабатц, Александр Миньковский, Александр Омельянович. Музей Шмырева. Вечер во Дворце культуры на площади Ленина. Мне было приятно видеть, как меня принимали, и "Обращение к Варшаве" и особенно "Клуб холостяков в Шимбоже" зал прерывал аплодисментами. 11-го - Новополоцк и поселок, где живут поляки. Выступал. Обо всем этом и о другом особо, кроме моих на студии, некому рассказать. Больше всего - Володе Хазанскому и Мише Рывкину, с которыми даже отметили 20-летие со дня нашей встречи и дружбы. Это было 26 сентября. Я даже повесил плакат и наши старые фото: "Нам было минус двадцать, тогда в канун зимы, нетрудно догадаться, что стали лучше мы…" Кто знает - может, и не лучше стали мы.
20 ноября. Неделя (с 14) - Могилев. С Раисой Боровиковой. Раины рассказы. Когда училась в Москве в литинституте, была близка с Вл. Максимовым, потом разошлись они. Выступая, читали много лирики, словно соревнуясь. Приходил Пысин. Сидели вместе, подписывали книги. Я ей: "Когда восходит молодик, ко мне приходит молодица. О как мне хочется зарыться в боровиковский воротник"… Вчера выступал дважды с Шушкевичем.
1 декабря. Пока я занимался всякими, далекими от самого главного, от цели моей жизни делами, пока куда-то ездил, суетился и попусту терял время на длинных и никчемных заседаниях, пока выступал на летучках и планерках, за каких-то два месяца снова изменился облик города. И вдруг я заметил, что прямо под нашим балконом уже исчезли груды кирпича - остатки старых домиков над Витьбой, а берега ее украсились красивыми, сказочными полукругами, и широкая многоступенчатая лестница сбегает с горы к самой воде. Как это я все прозевал? И уже такой яркой современной деталью пейзажа стал новый мост, и силуэт его так четко виден, когда гляжу с балкона направо, туда, в туманную утреннюю даль.
5 декабря. Все больше убеждаюсь, что продолжение "Подорожной" - книга без берегов, то есть берега обозначены, но видны в дымке лишь их контуры, а река между ними так полноводна, что сколько ни черпать - всего на бумагу не перенести. Да и можно ли все вычерпать, под силу ли это одному человеку, который - даже и тридцать лет! и больше! - жил на берегу времени, сверял по часам многие большие и малые события, встречал и провожал своих скромных и знаменитых современников, а потом обнаружил, что омочил в реке только руки, а сам так и не окунулся в ней. Что ж, спасибо, время, и за это! Спасибо, что свело на больших и малых дорогах меня с теми, кто оставил добрый след. И такая книга - это я на берегу времени, времени радостного и горестного, сложного и загадочного, которое, как всегда, не могут до конца постичь и объяснить сами современники.
8 декабря. Если бы я теперь писал "Подорожную Александра Пушкина", которая два месяца назад ушла в набор, если бы теперь писал - многое сделал бы совсем по-другому. Во-первых, больше вводил бы себя, свое, присутствующее даже в минувших веках, "я". Во-вторых, всюду бы подчеркивал, что как точно выглядела та или иная картина жизни, не знаю и не знает никто, но мне кажется, думается, я вижу, представляю, что было (могло быть!) и так. И, наверно, в сочетании с документом это сделало бы книгу откровеннее, искреннее, лишило бы налета надуманности страницы, не подтвержденные документами, воспоминаниями, свидетельствами очевидцев, крепче соединило бы реальное и воображаемое в тех местах, где я просто высказываю предположения, у которых почти нет обоснований, то есть они больше построены на интуиции, чем на фактах. И это была бы иная книга, по крайней мере, лучше той, что сейчас выходит…
В Полоцке переименовали старую улицу. Она называлась много лет Рижской. И вот новая табличка - улица Тараса Хадкевича, дорогого мне человека. Последний раз я видел его в Союзе писателей незадолго до смерти. Не помню уже, по какому случаю мы собирались - просто, может быть, я зашел и встретил его. Мы обнялись, как бывало это во все последние годы с той поры, как впервые съездили вместе на открытие первого книжного в совсем юный Новополоцк.
9 декабря. Умер Марк Брукаш. Единственный мой старший товарищ, с которым я общался в последнее время. Еще накануне я был у него в больнице, подарил ему книгу Якова "Беседы о тайнах психики". Он был рад моему приходу. Собирался выписываться…
В этом городе, добром и старом, где столетье трамвай отзвенел, жил да был человек, и растаял среди суетных будничных дел. А бывало, незримое пламя душу всю прожигало насквозь. И осталась теперь только память, словно отблески призрачных звезд.
21 декабря. Позвонил Алексей Гордицкий: "Мы тебя ждем, ты утвержден руководителем на Республиканском семинаре молодых". Телеграмма о том, что просят меня (за счет Союза, конечно) командировать с 10 по 17. И был в Каролищевичах. На помощь и поддержку приезжали к нам с Макалем - Гниломедов, Новиков, Мисько, Попов, Лужанин, Саченко, Адамчик, Осипенко, Зуенок, Мушинский. И в последний день - Быков. Из наших обсуждали: Попковича, Гальперовича, Морудова, Прохорова, Чернякову.
Был рад, что приехал Быков. Он считал, что беседа с молодыми не получится ("я же не мастер речи говорить…"). Но я настроил ребят-семинаристов, они задавали вопросы и получилось хорошо… Это было 16.12. Я записал все вопросы и короткие его ответы. Потом выпили мы по капле шампанского, и уехали в Минск. Он чувствовал себя не очень: астма. Сидели на пленуме, где я тоже произнес слово о молодых, прочел стихи Володи Попковича. После пленума вместе поехали на банкет. Вспомнил и по дороге Василю рассказал, как меня обсуждали в 59-м и прочел: "Хоть лысым стал я, но не старым, и не убила жизнь меня, и на удар ее ударом все так же отвечаю я…". "Правильно! - сказал Быков, - только так, не надо поддаваться, играть с судьбой в "поддавки", это к добру не ведет…"
На банкете я полупрочел-полупропел заготовленный свой тост, в котором почти все были зарифмованы - мою "Семинариаду": "С тех пор, как заселился с лоском в Дом литераторов уют…" И даже про беседу Василя с молодыми: "Сияли солнечные блики - и сыпался вопросов град, но видя будущего лики, и в непривычном жанре Быков был все-таки лауреат". Тост мой был принят просто с восторгом, даже вставали несколько раз (он был длинный). Все потом со мной чокались – Быков, Шамякин, Буравкин, Вертинский, Липский, Чигринов, Саченко, Макаль, а Круговых, обнимая и целуясь: "Какой ты, Давид, бессребреник. Надо было тебя давно забрать в Минск…" А Быков: "Давид нужнее в Витебске…".
28 декабря. Люблю вечерние прогулки, что каждый день венчают мой, когда шаги особо гулки, и затихают переулки, и разноцветные шкатулки - дома над Витьбой и Двиной. Листву ли обронили клены, пороша ли весь день метет, и в инее блестят короны, или садов наряд зеленый - гляжу на город изумленно и чувствую его полет. И он во мне всегда живет.
1977
10 января. Грустно закончился старый и начался новый год. В Гомеле маме дали конверт с запечатанными анализами и направлением в Боровляны. 3-го был с мамой в Минске в 1-й клинической. Вернулся со страшным настроением. Сегодня звонил вечером в больницу, в ординаторскую, попросил позвать из палаты. Поговорил с мамой - она плохо слышала, но голос звучал, хоть и где-то далеко. Собирался снова поехать, но там объявлен карантин. Первые сеансы облучения. Перенесет ли она все положенные?..
12 января. Такая неожиданная красивая, хоть и грустная зима! Шел через мост к вокзалу. Задержался, постоял. Внизу замерзшая Двина. И так захотелось вдруг спуститься туда и, как в детстве, пробежать от берега к берегу. Лед заметен снегом. И прямо на мосту в самом центре города гуляет метелица.
И метельно на душе.
14 января. Хотел в корректуру "Подорожной" вписать несколько фрагментов из дневников. Удалось - только новое о Маяковском (витебские записки) и о декабристах (Бешенковичское поле), о Маршаке и Геловани использовать не смог.
15 января. Страшный сон. Мы с мамой и Олей в Наровле. Идем кого-то встречать к пристани. Мама почему-то поднимается за мостом на высокий крутой берег Наровлянки, похожий и не похожий на настоящий. И вдруг оттуда, сверху, падает вниз. Я вижу, как она падает и долго летит к воде. Ничего не могу сделать, ничем не могу ей помочь. И только тогда, когда уходит в воду, бросаюсь в реку, вытаскиваю. И мама вялая, молчащая у меня на руках… С понедельника ей делают облучение. К телефону зовут, хоть это далеко. Она все, конечно, знает и понимает и, как я скрываю от нее, скрывает от меня…
16 января. На днях позвал меня Савицкий, говорил об отделе, в который войдет еще и радиоредакция, и о том, что я его должен возглавить. Я радости не выразил, но и не отказался. Решил, что ничего страшного: 180 плюс гонорар и прогрессивка, это очень прилично. Сказал только, что моя свобода для поездок остается в силе, иначе мне это не нужно… Савицкий пошел к секретарю обкома Прокофьевой. "Но он же беспартийный, - сказала она. - Надо принять в партию". Савицкий позвал меня и сказал: "Надо вступить. Даю рекомендацию". Я отказался. Он снова к Прокофьевой. Она: "Скажите ему, что беспартийного утверждать не будем". Савицкий позвал меня. Я опять отказался: "Не хотят - пусть не утверждают, для должности вступать в партию не буду". И Савицкий уже пришел к Прокофьевой, готовый предложить другую кандидатуру, раз такая "непроходная" моя. Но неожиданно Прокофьева дала согласие и сказала: мол, "он у нас один такой, поэт, общественник, пусть заведует отделом…" Так я и остался беспартийным руководителем в идеологической организации…
Это был уже третий "призыв" меня в партию. Первый - в университетские годы, когда я был заместителем секретаря комсомольского бюро на филологическом факультете. И тогда уговаривали. Второй раз это было в Крынковской школе. Причин для отказа у меня было много. И одна из них – отец был репрессирован. Что я должен был писать в анкете? Писать правду или скрыть? И то и другое я сделать не мог…
17 января. Гуляя по городу, зашел в краеведческий музей, в двух залах - выставка экслибриса витебских художников. Черно-белые и цветные гравюрки. Юра Баранов выставил экслибрис, сделанный для меня: графический портрет Пушкина и несколько микроиллюстраций. Буду дарить "Подорожную" с этим экслибрисом.
18 января. Утром позвонила организатор Бюро: "Выручайте, назначены выступления в городе на предприятиях, а украинский поэт из Киева не приехал…" И целый день выручал вместе с Георгием Коласом украинского поэта Леонида Горлача: на "Красном Октябре", на "Элеганте", на автокомбинате, в общежитии ДСКа.
23 января. Был три дня в Минске. Сидел с мамой, прорвавшись сквозь карантин. Уже 15 облучений. Мама… Мама…
26 января. В Минске позвонил Софье Захаровне Лыньковой. Поговорили о школьном музее в Крынках, о книге воспоминаний, которую она собирает. Обещал, что напишу о встрече на его родине, о том, как Лыньков первый откликнулся на мой призыв о создании в Витебске литературного музея, нашел его письмо: "Паважаны Давід Рыгоравіч! 3 вялікім спазненнем адказваю на Ваша пісьмо. Параўнальна доўга праляжаў у бальніцы, а цяпер сяджу пакуль што ў хаце без права выхаду на вуліцу. Адным словам, адвыкаю ад бальніцы. Для літаратурнага музея пасылаю пяць бандаролек. Атрымаеце - паведаміце. 3 прывітаннем Міхась Лынькоў. 23/IV-1973 г."
28 января. Телепередача "О времени и о себе": В. Попкович, В. Немизанский, В. Морудов. Д. Григорьев. Т. Кляшторная, В. Пчёлка… Так закончился этот день. А начался он заседанием литобъединения. Я рассказал о семинаре в Каролищевичах. А продолжалось заседание на заводе электроизмерительных приборов.
30 января. Водил книголюбов со студии и знакомых в квартиру Брукаша. Все, кто хотел, покупали книги из его библиотеки. Я тоже купил. Особенно дорога мне "Разговоры с Гете", на которой экслибрис Марка Ефимовича, сделанный Исааком Боровским с его же большого портрета "Книголюб"… Была у Брукаша еще одна заветная полка - с книгами на идише. Софья Львовна мне предложила, чтобы я всю полку забрал ("Кроме вас, кому она нужна?"), но я сказал: "Пусть будет у дочек". - "Но они же не читают на идише. Кому я их отдам? Ну себе на память хоть несколько книг". Я просмотрел все на полке, и вдруг увидел книгу, которую мне когда-то показывал Марк Ефимович и даже читал из нее отрывки. Это была "Ды велт фун Марк Шагал" ("Мир Марка Шагала"), и с ее я взял великой радостью на память о Брукаше.
24 февраля. День рождения Бородулина. Светлый морозный день. Вышел, прогулялся и отправил телеграмму: "Теплом ушачского бора дунуло, Двина пробила от радости лед. Снова во здравие Бородулина Витебск тысячелетний пьет". Конечно, "Витебск пьет - это, мягко говоря, гипербола. Перед тысячелетним юбилеем города, когда я предложил собрать земляков и дал список, его фамилию вычеркнули. А потом уже, когда он приехал на выставку книги, и мы с ним выступали в областной библиотеке, и он читал о Витебске, а я переводы и "Возраст" с посвящением Быкову, тоже оказывается недостойному быть в числе гостей, к Рыгору все-таки было привлечено внимание, и через несколько дней он получил приглашение на праздник города. А Быков так и не получил…
25 февраля. Снова читал и переводил с идиша довольно солидный том из книжного наследия Брукаша, изданный в Лос-Анджелесе к 80-летию Шагала (1967): монографические главы о его творчестве, стихи, статьи, письма. И вдруг среди всего этого - "К моему городу Витебску" (15 февраля 1944) - стихотворное письмо-плач. Скоро выйдет "Подорожная", а в ней на разных страницах есть и о нем: то устами Маяковского, то в цитате из Паустовского, то в строфе Ахматовой, то в моих строках. И все это хоть и разбросано по книге, но как бы спрессовывается в нечто единое о художнике. Жаль, что не могу использовать это обращение Шагала к Витебску.
26 февраля. С Ремом выступали в Бресте по Бюро. Кроме выступлений, была встреча с Владимиром Колесником (у него в гостях) - хорошо поговорили: о литературной провинции и о том, как жить и творить, что сделать, чтобы она провинцией не была.
7 марта. Мама уже в Наровле. Кто знает, что будет… Жду вторую корректуру "Подорожной". В плане 78-го – "Встречные поезда".
23 марта. Принимал гостей. Приезжала из Купаловского музея Романовская, племянница Купалы. Говорили о музее в Левках.
19 апреля. Мост. Решеток говорок. Пуха вешнего обнова. Петербургский уголок в центре Витебска родного. Дождик. Силуэты дцей. На волне разлива - лодка. Не хватает лишь коней, вздыбленных рукою Клодта. А на фоне старых стен, что судьба оберегала, все еще витает тень - молодая тень Шагала. Красных зданий островок светится зимой и летом. Ах, бессмертный уголок в городе тысячелетнем. Ты из пепла воскресал, был душе отрада в бурю. Ты - как Витебский вокзал на просторах Петербурга.
21 апреля. Наконец-то врывается весна - и зеленый цвет черпаю я у травы и деревьев и в ручке - зеленая паста. На литературной карте области изменения: президиум утвердил членами Союза Леонида Колодежного и Олега Салтука. Нас стало трое. На очереди - Майна Боборико и Борис Бележенко. В 1960 - два члена Союза: я и Ген. Шмань, потом я и Ю. Лакербая, оба уехали: Шмань - в Туле и Юра - где-то под Москвой, а еще потом – я и Лёня Дайнеко, и опять я один… И вот - уже троица.
Три дня в Минске. Подписана в печать "Подорожная". Много часов просидел с редактором будущей книги. Вадим Спринчан – сын Бронислава, культурней своего бати, хорошо знает поэзию, сам пишет. Если после него ничего не "сотворят", "Встречные поезда" летом уйдут в набор. Такого у меня еще не было - на стыке сразу две книги…
Бородулин сказал, что в его новой московской книге - три моих перевода. В "Дне поэзии"-77 - три стихотворения: "Есть час такой", "В ясноглазом этом году" и "Чего там на жизнь обижаться".
22 апреля. В понедельник (18-го) вел вечер в электротехникуме связи. Встреча творческой молодежи со студентами города. Рассказывал, представлял, читал, шутил, разговаривал с залом. Обкому комсомола захотелось провести еще один такой вечер – и немедленно, сразу, в следующий же понедельник (25-го) и снова с композиторами, художниками, актерами и исполнителями, конечно, с литераторами. И все это, очевидно, надо показывать для комиссии ЦК. Но показывать работу комсомола должен я.
Два телефонных звонка. Студентка-выпускница пишет дипломную о Володе Лисицыне. Готова приехать, чтобы я ее поконсультировал, помог с материалами. А дипломник нашего худграфа пишет о художественной жизни Витебска 20-х, тоже нужна консультация.
23 апреля. Нашел несколько записей, сделанных прошлой весной. Тогда я сидел-корпел в нашем архиве. Искал все, что может иметь отношение к истории Витебского радио. А находил интересные документы, информации о художественной жизни города в 20-е годы. В "Известиях губсовета" 12 февраля 20 г.; "В художественном училище открывается 2-я свободная мастерская под руководством М. Шагала. Запись производится в канцелярии училища. При записи обязательно представление работ или рисунков". "Известия" за 15 августа 1921 г. - "Наш юбилей": "Сегодня Витебское отделение РОСТА выпускает на площади Свободы пятидесятый номер световой газеты…" И подпись - Ис. Бах. И там же в "Хронике" - "Вечера Уновиса": "Уновис открывает цикл вечеров современной поэзии, музыки и театра. Первый вечер состоится в субботу 17 сентября в Латышском клубе. Представлено будет "Война и мир" Маяковского в 5 актах. Стихи Малевича и других…" Стихи Малевича? Где? Какие? Конечно, это тоже интересная страница в культурной жизни Витебска 20-х годов. Или по крайней мере - пунктир, по которому можно восстановить страницу.
25 апреля. Еще один вечер творческой молодежи вел сегодня в техучилище № 19 имени Ленинского комсомола Беларуси. Телефонный разговор с ответственным секретарем Союза писателей Владимиром Липским о Дне поэзии. По его словам, Витебский обком партии отказался, или точнее говоря, выразил желание проводить его в Левках.
2 мая. О Шагале в книге пришлось вместо "Признать иль не признать на родине его" дать: "Признать иль не признать под звездами его"… А первые строки начинались в тот вечер, когда были у нас в доме гости - старые витебляне из Москвы: сценарист документального кино, журналист Юрий Каравкин и художник Ефим Рояк, ученик Шагала и Малевича. Попросила их принять Нина: Ефим Моисеевич – муж Нининой подруги Фаины, а Юрий Борисович - его друг. Целый вечер они вспоминали свою юность, рассказывали грустные и смешные эпизоды из жизни в 20-е годы в Витебске. Мы гуляли по городу, и оба говорили: "А эта улица называлась…" "А здесь стоял дом, в котором…" Я проводил их в гостиницу, а на следующий день и к московскому поезду, снабдив на дорогу пирожками, которые напекла Эм. А в голове уже вертелось: "Тот незаконный рай давно проела моль… Гостиница "Синай". Гостиница "Бристоль"… На этом все и заканчивалось в ту весну. И лишь летом в Наровле дописалось… "В окраинный хорал вплетен торговцев крик. Там бродит Марк Шагал, не мастер – ученик. Какой-то местный ферт в цилиндре щегольском, а него мольберт и ящик за плечом. Еще не комиссар, идущий в красный снег, картины не кромсал огнем двадцатый век. Уходит время вспять, а там не до того: признать иль не признать на родине его. Базара шум и гам. Столетья третий год. И юный Шарк Шагал по Витебску идет".
4 мая. Теплый весенний вечер. Над Двиной идут киносъемки. Режиссер Александр Гуткович снимает телевизионный фильм по роману Ивана Шамякина "Атланты и кариатиды". По дороге до вокзала остановился и говорил с ним вчера. Он был сосредоточен, весь в себе. Но все же спросил, как театр, как новые актерские поколения, которых он уже не знает. Ведь сам был когда-то актером-коласовцем. Писал инсценировки. С Владимиром Хазанским на пару даже пьесу сочинили о подпольщиках Оболи – "Юные мстители". Я был на премьере. Специально приехал из Крынок с ребятами. Кажется, это была в моей жизни чуть ли не первая премьера. Откуда-то с галерки в старом здании, где теперь районный Дом культуры, я первый закричал: "Автора!.." А за мною дружно потребовал этого и весь переполненный зал: Витебск всегда отличался своей театральностью, любовью к театру и его служителям. Помню, как они - "два Чехова" - смущенно вышли на сцену, чтобы поклониться. А потом Володя познакомил меня с Гутковичем, и я стал довольно часто появляться в театре, даже по воскресеньям привозил на спектакли своих крынковских учеников. А теперь он драматург и режиссер, лауреат Государственной премии Белоруссии.
5 мая. Встретил Александра Соловьева. Он рассказал, что пока не дают разрешения на открытие его выставки, считают, что "не в том плане" он работает, не то выставил в год 60-летия Октября. А он самобытен, ярок и современен.
7 мая. По радио звучала сегодня песня "Дзе ж ты, чарнавокая?.." Много лет назад ее написал Исаак Любая на стихи Андрея Ушакова. Среди имен, завершающих "Подорожную", есть и он - Андреи Ушаков, поэт, который работал на заводе в Витебске, учился в кинотехникуме, и здесь вышла его первая книжка стихов. А стихотворение поэта, павшего смертью храбрых на фронте, было посвящено, как я узнал, черноокой витеблянке Сэле - Сельме Брахман. И все это я использовал в сценарии "Крылатое сердце" - в спектакле роль Ушакова исполнял Валерий Анисенко.
9 мая. Радость молнии - грома смех. Миг - и двор уже в красках серых. И к Двине, ускоряя бег, Витьба мечется, роя беper. Снова молнии - отблески звезд, и грома - как сигналы Марса. И над Витьбою - новый мост в первый раз под грозою майской. Как он юн! Впереди еще ждут ослепительные рассветы… А грозу за вешний салют принял город тысячелетний.
11 мая. А над Витьбой под балконом - все-таки соловьиное пение, все-таки в центре городе - соловей. И пока его не испугали все переделки-перестройки, что ведутся на берегу. Днем, когда грохот, стук-грук - он молчит. А когда все рабочие расходятся - снова выступает златогорлый певец. Сразу светлеет на душе и веет чем-то родным из детства, из юности, из Наровли, из Крынок… Забывается одно, обостренней чувствую другое, то, что болит, то, что терзает душу, а терзает многое - и не пpогнать, не вытравить, не забыть… Неужели так и будет рядом милая пичуга - и ничто ее не устрашит?..
20 мая. Дни литературы уже позади. Еще накануне Н. Татур от имени Союза писателей и Бюро пропаганды позвонил в обком и сказал что "дело организации Дней белорусской литературы на Витебщине поручено писателю Симановичу"… Рано утром 12-го встречал на границе областей, в 10 км от Бегомля. Правда, кто кого встречал, надо уточнить: когда к 9-ти мы подъехали, оказалось, что гости уже гуляют по лесу. Для фото и кинокадров пришлось начать все сначала: они подъезжают - их встречают. И встреча была праздничной, с песнями и танцами, с березовым coком, рюмкой и первыми тостами. И только Бородулин (с моей помощью) быстро и незаметно обменивал крепкое на легкое (водку на водичку). В Березинском заповеднике шутили: "Справа лось и слева Лось" (так они и стояли друг против друга) – и Евдокия не обижалась. "Испробовали" уху и ("поджимал протокол") отправились дальше. На "Прорыве" под барабанную дробь - цветы к плитам. И Бородулин - стихи о блокаде. А под Полоцком у обелиска партизанам читала Евдокия. В Полоцке на заводе стекловолокна выступали все. И - дальше. Уже в обкоме. Прием у Шабашова, который даже поговорил с Алесем Осипенко о его новом романе. И пединститут. Хорошая встреча, правда, время на автографы - минимальное (а в Полоцке подписывали книги целый час). Спешили на телестудию. Я читал: "Как странно, стоя у плиты", "Может, снова жизнью я наполнюсь" и "Когда я с дороги возвращаюсь домой". Крынковский день был для меня особым: встречи в школе имени Лынькова, в новом клубе, где я читал стихи, написанные когда-то здесь, и говорил о выпускниках и о Володе Лисицыне. Заехали в Погостище, и с Рыгором постояли у камней дома, где прошло Володино детство. А с председателем сельсовета договорились о памятном знаке (камне, валуне) на этом месте. Прямо на лугу, как на скатерти-самобранке - и уха, и глечики-горшочки с тушеной бульбой. И Евдокия Лось: "Как вкусно! Заберу этот глечик и повезу сынуле, пусть тоже попробует. Можно? А до Минска довезу?" И ей тут же принесли еще глечик для сына. Она подарила музею Лынькова письмо писателя, адресованное ей. А мне: "Давид, я Вам завидую, вы пять лет работали здесь, среди этой красоты". И после паузы: "А я - тоже учительница, бывшая. Нет, почему же? Может, настоящая и… будущая". Музею, школе на прощанье все подарили свои книги: Бородулин, Буравкин, Осипенко, Сипаков, Савицкий, Зуенок, Гилевич, Лось, а мои книги там давно…
22 мая. Позвонил Глеб Горбовский. Он каждое лето приезжает и живет под Витебском на даче у родственников жены-витеблянки. На многих его стихах последних лет есть отпечаток наших мест. Так вот звонит Глеб и говорит: "Надо бы нам во вторник вместе выступить в мединституте… почитаем, порасскажем, повидаемся…" Очень жаль, что я уезжаю в Минск…
25 мая. Вчера на автобусе музыкального училища уехал в Минск. В Союзе композиторов - обсуждение творчества витебских композиторов. Уже рассказали, как обсуждали: выделили Нину Устинову – "мужской почерк", отметили ее "Воробушка" на мои стихи, хорошо исполняла Оля Даренских фортепьянные вещи. В автобусе, когда ехали, слушал "Три Алены" Гомана, которые пели милые студентки. А сегодня сидел в Союзе писателей на пленуме по интернациональным связям. Был в издательстве. Отметили выход книжки, которой еще нет. Отдал Павлову рецензию на рукопись Володи Немизанского.
30 мая. Без меня тут был звонок из Союза писателей из Москвы. И еще раз сегодня: меня включили в делегацию на Дни литературы в Горьковской области. Согласен ли я? Конечно, согласен! Вчера дома часа за два написал передачу о молодых поэтах, их четверо: Люба Орешенко, Дима Григорьев и два Сергея - Рублевский и Ковалев. Хотел для них даже создать Студию стиха, чтобы собирались вместе. Делаю для них то, что в моих силах: консультации, выступления, записи на радио и телевидении. Ребята все совсем молодые и совсем разные - и, конечно, не могу я высказывать прогнозы, но что-то в них уже заложено, особенно в Сереже Рублевском…
Сегодня на республику повторяли передачу, записанную 13-го - о Днях белорусской литературы. И сразу - телефонный звонок - мама: "Сынок, ты целый час был дома". В самом деле: сначала мелькал на кинокадрах где-то в Докшицах, Ушачах, Полоцке, Новополоцке, Витебске, Крынках, потом в студии, где все мы сидели и, наконец, сказал о новой книге, посвященной Витебску, обо всех, о ком она, и прочел три стихотворения. Телевидение перенесло меня из Витебска в Наровлю, с доставкой на дом к папе-маме, Оле и всем родным и наровлянцам…
4 июня. Сегодня в городе праздник: решено каждый год в конце мая - начале июня отмечать день рождения Витебска. Вышел в город. С 10 до 11 пелась, читалась композиция, в основе которой моя телепоэма "Молодость древнего Витебска". Походил, послушал - было приятно.
9 июня. Днем в воскресенье вышли с Леной погулять и в киоске - пластинка с песнями Марка Фрадкина, конечно, забрал: на ней и "Столица областная". Вспомнил и Лене рассказал несколько разных эпизодов-встреч. И то, как витебская комсомолия мечтала о своей песне, а он как раз приехал в Витебск – и меня, крынковского учителя, просто втолкнули к нему в номер гостиницы "Советской", и я ему прочел "Над Двиной полыхают закаты", и мы впервые с ним поговорили, и он мне о том, каким должен быть текст песни…
11 июня. Звонил вчера в Москву в Союз писателей. Я включен уже в одну из четырех групп, которые отправятся с 25 июня по Горьковской области. "Так что берите билет, мы все оплатим, не забудьте взять с собой книжки, придется выступать в разных аудиториях".
23 июня. Рано - в Москве. В 10 - пленум. Доклад Маркова о проекте Конституции. Доклад Михалкова о нравственном воспитании подростка…
В перерыве первый поздоровался Симонов. Стало как-то стыдно: почему не я? Короткий разговор. Он сказал, что в Дрездене печатается на немецком языке монография Ларисы Алексеевны "Поиск и эксперимент", в ней много о Витебске: "Если не достанете, напишите или позвоните, надо, чтобы в Витебске была". Я сказал, что купил тут на пленуме его "Разные дни войны", а один из читателей в Толочине предполагает, что стихотворение "Ты помнишь, Алеша" написано по впечатлениям толочинским. "Пусть пришлет письмо, - сказал Константин Михайлович, - я посмотрю по старым записям".
Сидеть на пленуме было скучно, и я сбежал в театр "Современник": "Эшелон" Мих. Рощина с Конст. Райкиным и Мариной Нееловой. Нахлынули воспоминания детства, эвакуация. А перед этим погулял на Чистых прудах. Дождь. Два лебедя. Светились Чистые пруды. И на Московской параллели два лебедя сквозь дождь глядели на двух влюбленных у воды.
24 июня. Еще пленум. Мотяшов: "не надо переживать, что нет нового Тимура, не Тимуры измельчали, а рядовые члены команды выросли…". Казакова в секретарском кабинете: "Ты так изменился, я тебя не узнала, позвони, когда будешь возвращаться…" Ошанин: о Витебске, хочет приехать… Тверской: "Старик, что для тебя сделать? Пришли все книжки о Витебске… Что мне, кого мне перевести с белорусского для Воениздата? Пиши мне. А я о тебе всегда готов написать рецензию".
25 июня. Весь день - на ногах. А вечером - на вокзал. Вагон "Москва – Горький". "Десант" на Дни советской литературы в Горьковской области. В купе со мной Лидия Либединская, Ирина Волобуева и Михаил Квливидзе да забредшая в гости из соседнего Светлана Кузнецова. "Какую песню посвятил тебе Булат!.." - говорит среди нешумной беседы Светлана Михаилу и тут же начинает петь: "Виноградную косточку в теплую землю зарою…" Мы подхватываем. На второй строфе почему-то умолкает Квливидзе, лишь чуть-чуть подмурлыкивая без слов. Оказывается, он не знает до конца "Грузинскую песню", над которой во всех сборниках Окуджавы стоит посвящение ему. "Эх, ты - сокрушается Кузнецова. - Да если бы мне Булат посвятил такую песню… А свое "Собираюсь жить" ты можешь прочесть?" И звучат в купе его строки, которые он сегодня посвящает нам всем и Булату. А потом Светлана читает пронзительные строки о любви
26 июня. Снова день рождения далеко от дома. Заснул в Москве, а проснулся в Горьком… Разговоры со Светланой Кузнецовой: писать больше о том, что в себе, а не вокруг себая… В гостинице за завтраком с ней, Евг. Храмовым, Миколой Сынгаевским, Заки Нури, Марией Хоросницкой (Львов) - вино за меня. По городу. Домик Кашириных. Последняя квартира Горького. Рядом - Гранин, Давыдов, Кузнецов - ленинградцы, Дмитриев, Шведов, Бялик, В. Озеров, Каноат, Драч, Полякова, Брагин, Галай. Вечером - 2 бутылки водки за мой день - с Гречаниковым, Кузнецовой, Вербой, Сынгаевским, Хоросницкой.
27 июня. "Встречи у станка" (Станкопроизводственное объединение). Вечер во Дворце. Мой "салфеточный" тост с пародиями. В обед - две порции волжской ухи со стерлядью. На вечера Заки Нури представляет меня: "Давид - мой друг из Витебска" Я читаю стихи, ему посвященные. Вечером в номере Разумневича: Оскоцкий, Шевелева, Кузнецов, Гречаников - все, кто как-то связан с Беларусью.
29 июня. Большемурашкинский район. Колхоз им. Ленина. Выступления. Уха в лесу. С Селивановой и Золотухиной из "ЛГ" о Быкове.
1 июля. Последнее утро. Спецмагазин "Подарки" - как при коммунизме, все по дешевке. Для моих: японские зонтики, помады. Гуляли над Волгой. Повел всех в художественный музей, где я уже раньше был. На теплоходе по Волге. Вечером все вместе чуть не опоздали на поезд.
1 июля. Рано утром в Москве встретил Эм и Л. Подарки. "Современник": "Четыре капли" Розова с Нееловой и Табаковым. А вечером - МХАТ (филиал) - "Сладкоголосая птица юности" Тернеси со Степановой и Массальским. МХАТ - уже только памятник МХАТу в этот вечер.
4 июля. С Леной - на Таганке. "Товарищ, верь". Настоящий театр, настоящий спектакль Любимова.
5 июля. В "ЛГ": зашел подписать книжки. И Селиванова: "Только что звонили из Минска, у вас там горе…" И Золотухина: "Нет больше нашей Дуси"… - печально выдохнула и заплакала. Она тоже считала ее "нашей"… В разгаре лето, "лирика липеня" - называла эту пору Евдокия. Я шел по Цветному бульвару, и снова откуда-то из глубины всплывали межировские строки, которые когда-то я ей читал: "Родина моя, Россия. Няня, Дуня, Евдокия". А она говорила: "Нет, родина моя Беларусь, Витебск, Лепель". Она была девочкой на Лепельской дороге. на белорусской дороге Поэзии. Я часто с ней встречался, вместе выступали, переводил ее стихи. Кто теперь ты, новая девочка с тетрадкой стихов, идущая по Лепельской дороге в большой свет?..
Вечером - в театре Маяковского: "Да здравствует королева, виват!" Роберта Болта с Дорониной в постановке Гончарова. И на всем пути к театру - цепочкой люди: "Нет ли лишнего билетика?.."
6 июля. С Леной - в Музее Пушкина. Вечером - "Антоний и Клеопатра" - вахтанговцы: Ульянов, Борисова, Лановой.
8 шаля. С Леной - Музей изобразительных искусств им. Пушкина: Матисс, Руссо, Пикассо, Гоген, Ван Гог, Ренуар, Мане. Выставки Эд. Мунка и Стейнлена. Музей Н. Островского. Палка с салфеткой. Раисе Порфирьевне - уже 71. Вечером - "Сильва" в оперетте. Не забыть: для Валерия Поволяева - Сергей Сергеевич Поволяев, погиб при освобождении Лиозно, позвонить в райком.
9 июля. Утром - театр Вахтангова: "Принцесса Турандот" - да состав совсем не тот. Вечером - "Горе от ума" в Сатире с Мироновым, Папановым.
10 июля. Утром – Кремлевский дворец: "Щелкунчик" (Днепропетровский театр). Завтрак и обед: пиво, жульен, бутерброды - где это еще найдешь? Днем - с Леной в Музее Достоевского, Мариинская больница, памятник во дворе. Вечером – "Современник": "Вишневый сад".
11 июля. Прощай, гостиница "Россия", где каждый вечер из окна мне площадь Красная видна, где я засыпал и просыпался под бой курантов. В дорогу приготовил книжку Алексея Баулы "Майское небо". Встретил его в Книжной лавке. Когда-то давным-давно, когда я жил на квартире на Оршанской, приходил ко мне с рассказами студент-медик Алексей, казался типичным графоманом, откармливали и отпаивали бедного студента, разбирал по косточкам его рассказы, а он не обижался и снова приходил и, заикаясь, читал новый рассказ. А я вел с ним долгие разговоры и злился на себя, что впустую трачу время. А вот - книжка, член Союза, живет в Брянске.
Но Москва – позади.
15 июля. Одесса. Море. Пляж.
18 июля. Музей-квартира Пушкина. Музей западного и восточного искусства.
20 июля. Дождь. Чтение: "Критика как литература" Бурсова. Жаль, что в Горьком я с ним разговаривал лишь мимоходом.
21 июля. С Леной вслух: Маяковский - "Облако в штанах". Вечером - "Онегин".
26 июля. Утром "Медный всадник". Вечером - "Бахчисарайский фонтан". Есенин. Маяковский. Море. Жара.
30 июля. Разговоры с Леной о литературоведении. Темы литературных этюдов.
31 июля. Привоз. От конца до начала - Дерибасовская. Пушкинская - тихая, чистая, красивая. Художественный музей: Бенуа. Рерих, Серебрякова, Петров-Водкин - "Скрипка". Памятник Пушкину. Куранты: мелодия Дунаевского из "Белой акации". Лена читает вслух Пушкина, делает записи: "Пушкин в изобразительном искусстве".
3 августа. Не очень много радостей принесла Одесса. И все же чтение, разговоры о будущем Лены. А вчера переводил интересную статью о Шагале ("Советиш Геймланд" - N" 7).
4 августа. Ночью вышел в Калинковичах. Продлил билет на 10 дней. Ночевал в Мозыре на автовокзале.
12 августа. Наровлянские дни всегда проносится очень быстро. Дорогие мои мама и папа. Мама идет к 80. Припять, Пляж. Как махнул - и на левом берегу. Что-то писал. А что получилось? Чувство затерянности в мире и тоскливые чувства - это вошло в стихи. Маленькая поэмка-монолог "Август", И не было равновесия в душе. Млечностью космической дыша, мечется в ночи моя душа, то ныряет в старые дворы, то взлетает в звездные миры.
30 августа. Передача "Дорогой вдохновения" - о 60-летии Александра Рябкина-Березы, автора детской книжки "У лета и гостях". Еще 2-го провел его вечер в областной библиотеке.
6 сентября. Стоят теплые дни, словно не сентябрь уже, а все еще июль. Какое было длинное в четыре периода лето: Горький - Москва ~ Одесса - Наровля. Возобновил вечерние прогулки. Но в колею пока не вошел. Думается черт знает о чем, а не о самом главном. А самое главное - это три книги: "Из семи рек" ("Избранное"), "Колесо дней" (новая) и продолжение "Подорожной".
8 сентября. "Подорожной" нигде нет: "размели", да еще и с приложениями, которые стоили в три раза дороже (она - 25 коп.). Мне Эм прислала десяток в Наровлю для родных и близких. Из тиража в 30 тыс. (а мыслилось 100 т. ) в Витебск попало 5 с половиной, но это мало. Готовится праздник книги на целую неделю, и книготорг "выпросил" в Минске 200 экз. Появилось новое, хорошо оформленное издание книги Азгура "Все, что помнится". В ней - многое связано с Витебском, с Пэном. В музее его картины, а могила на Семеновском кладбище забыта…
Вчера на студию пришел высокий (просто громадный) мужчина и вопросил: "Где найти Симановича?" Потом мы узнали друг друга. Герой войны в Испании Николай Трофимович Яськин. Пришел, потому что ему сказали о книге, в которой написано и о нем. А я уже и сам собирался ему звонить, чтобы зашел. Было приятно подписывать ему книжку.
9 сентября Перечитывал "Перед зеркалом" В. Каверина. Среди других имен в романе несколько раз упоминается Шагал. И не просто упоминается. На одной из страниц, где героиня Лиза Тураева встречается в Париже с художником Корном, приехавшим из России, она говорит: "Вы обещали мне рассказать о том, как поссорились Шагал и Малевич". И Корн рассказывает, что Шанал был комиссаром по изобразительному искусству в Витебске, а Малевич смог повлиять на его учеников, перетянуть их на свою сторону и тем самым вытеснить из художественного училища Шагала, который из-за этого вынужден был уехать в Москву. Интересен сам факт упоминания в художественном произведении имен художников и пересказ эпизода их жизни в Витебске. Наш город, его художественная жизнь словно врываются в роман. Корн рассказывает Тураевой, как Шагал и его ученики расписывали заборы летающими фигурами. А Малевич заявил, что искусство вообще беспредметно. Надо выписать эти строки из романа и положить в папку о Шагале.
Письмо из Москвы от Гавриила Яковлевича Юдина. Благодарит за книгу и надпись на ней ("Я Вам желаю, патриарх Придвинского родного края: живите, недругам на страх, в столице Витебск представляя"). Спрашивает, не напишу ли несколько слово его книге "За гранью прошлых лет". А их как раз уже успела написать Лена - и ее маленькая рецензия должна появиться в "В. р". В его книге много страниц о культурной жизни (больше - музыкальной) Витебска 20-х годов. И предисловие успел написать Дмитрий Шостакович. Гавриил Яковлевич уже давно "засыпает" меня письмами, приезжал, выступал, мы предоставили ему нашу телетрибуну. А 8 июня 1974 г. он дирижировал большим концертом в Витебске "Композиторы-земляки - юбилею города". А перед концертом выступала музыковед Софья Хентова, которая тоже родилась в Витебске. И она с гордостью говорила о композиторах, связанных с нашим краем - Фрадкине, Сорокине, Дзержинском. Гавриил Яковлевич приезжал на 1000-летие и, между прочим, как и другие старожилы, был категорически против слова "витебчане", а только за слово "витебляне".
16 сентября. Неделю книги открыли 11-го. Выступал с Гордицким и Герчиком не только на открытии, но и в разных аудиториях города. А в парке собирались сотни людей и просто бушевали у книжных столов. И когда открывали праздник, трудно было оторвать книголюбов от Майн-Рида и Дюма. Герчик острил, что хотят приобрести "графа-мотоциклиста". Правда, потом меня ждала прекрасная работа: я сидел за столиком и давал автографы, "соревнуясь" с популярными авторами самых популярных в этот день книг.
Вечером с Герчиком - у нас "замочили" книгу. А 13-го провели с Гордицким (Герчик уехал) вечер "Беларусь моя синеокая" в ГДК, я вел, а выступали: Конопелько, Гальперович, Немизанский, Григорьев. И тут подписал 40 книг.
20 сентября. Послал "Подорожную" Быкову, "стоявшему у колыбели этой книги".
4 октября. Открывал месячник общественно-политической книги в "Глобусе".
16 октября. Звали на 11-го на секцию поэзии - обсуждение Законникова, Жуковича, Бележенко. Звонил ему: он болен, давно не работает, но на секцию поехал, а я не мог: был "под ружьем" - на сборах "без отрыва от производства". Военкомат меня назначил начальником отделения отправки (?!)… Бориса секция рекомендовала в Союз.
17 октября. Кажется, с такой дикой скоростью дни еще не пролетали. Только вернулся из отпуска, а уже Лена заканчивает первую четверть. И главная проблема - поступление. Это как тяжесть, которая надо мной.
18 ноября. Неделя в Гомеле. С Николаем Сергиевичем. В целом - скука.
29 декабря. Еще чуть-чуть - и года нет. Был он редким из годов, когда одна книжка вышла, а другая сразу ушла в набор. Послал заявку на 80-ый: условно - "Колесо дней". После Гомеля ~ четыре дня в Наровле. Лёня, Изя Боровик, Зяма с Симой. С Изей о многом - о жизни и смерти. Вместе уехали. Библиотека. Книги с надписями для наровлянцев. Лена окончила полугодие на "пятерки". Была одна "4" на комбинате, удалось исправить. На студии - снова перестройка. Нервничал. Но осталось за мной все то же, та же зарплата, но добавили радиовремя. Надо бы уйти на должность старшего редактора и спокойно писать. Да уже не дает зарплата (180) и честолюбие: заведую отделом. А коллектив теперь – 17 человек, все редакции радио и телевидения под названием художественное вещание. А Лене в Новом году предстоит так много…
В жизнь входить, как в море бушующее, наступает и твой черед. И тревожит тебя твое будущее, и покоя тебе не дает. Шар земной суровеет с вечера, улыбается поутру. И глядишь ты на мир доверчиво - в каждой ласточке видишь сестру. Машет клен тебе веткой братскою: "Ничего не бойся! пора! В этот мир входи без опаски ты - мы поможем тебе, сестра!"
31 декабря. Вечерние прогулки по городу уже стали частью моей жизни, ну, по крайне мере, они неотъемлемая "глава" моего дня. Даже как-то удлиняют день, потому что после них я чувствую себя посвежевшим, словно набрался сил, проходя по привычному своему маршруту до вокзала. А по дороге то огромная, сверкающая огнями новогодняя елка и Двина, сжатая льдами. А не успею опомниться - и елка погасла, и площадь опустела… И вот уже промелькнула весна, закончилось лето и я шагаю, шурша облетевшими листьями, которые щедро рассыпаны под ногами, залетая бог весть откуда и нисколько не напоминая другую полувьюжную пору, когда сыпался на меня, цепляясь за волосы и даже за усы, тополиный пух. А потом началась багряная метель. А за ней - белая, снежная. Как этой зимой, настоящей зимой, по которой за последние годы мы все уже просто соскучились. С обильными снегопадами, с морозами. Давно этого не было. Но маршрут мой не изменяется. Все та же дорога из прошлого - через настоящее - в будущее… Вечерние прогулки. Может, это название для книги?
1978
2 января. Сегодня – 80 лет маме. Успел еще в декабре съездить и отметить в Наровле, потому что точной даты она не знает, как и папа.
3 января. У дней, как у людей, свои черты лица. Бывают дни бледней трусливого бойца… Сколько бледного невыразительного в днях жизни, а окраска, цвет минут и часов зависят от нас. Надо окрасить, превратить будни в праздники.
7 января. На стенде в сквере - "В. р.". Рецензия на "Подорожную": "Далекое-близкое", учитель И. Демидович.
18 января. Позавчера вечером приехала большая группа руководителей творческих организаций: В. Туров, Ю. Семеняка, Н. Еременко, художники, писатели вместе с зав. отделом культуры ЦК КПБ А. Петрашкевичем. Встретились в горкоме, перекинулись ничего не значащими словами приветствий: Шамякин, Панченко, Осипенко, Буравкин. Вчера утром во Дворце культуры полный зал, который после перерыва "ополовинел". Очень длинные выступления. Я читал и о Шагале, выделив: "признать иль не признать на родине его". Дошло ли до аудитории? Подписывал "Подорожную". Шамякин открыл ее и на виду у всех после перерыва читал до конца собрания-утренника.
20 января. В "Сов. Бел." - вчера маленькая рецензия на "Подорожную". По словам Аркадия Шульмана, такую сделали из его большой, оставив 30 строк, но сохранились упоминания о Пушкине, Лажечникове и "родился и возмужал здесь художник с мировым именем Марк Шагал. Многие известные всей стране люди вписали в историю тысячелетнего города яркие, незабываемые страницы. Эта книга заинтересует многих читателей".
Открытка от Алены Василевич: "Милый Симанович! Я виновата перед Вами бесконечно! Спасибо за книгу - она прелесть!!! Теперь я еще раз перечитала ее одним духом. Она не стала хуже от того, что Вы имели повод остаться мною недовольным. И вообще напишите еще нам одну книжку". Сколько же воды должно было утечь (и нервов и… крови), чтобы после всего, что было (перенесение из плана в план, злые высказывания по телефону, что "должен же кто-то сказать правду о рукописи"), А. В. прислала такую открытку.
26 января. С Алексеем Кейзаровым выступаем от Бюро пропаганды в Копыли. Сегодня газик райгазеты (после выступления в редакции: "жизнь-документ-литература") увез нас в красивые места.
Когда я буду стариться, приеду я сюда. Ах, Старица, ах, Старица, озерная вода.
Подвезли к школе. В учительской - молодые училки. Разговорились. Они - о себе: откуда, где учились, большинство в Минске. Я: "Неужели никто не учился в Витебске?" - "Да есть один". - "Кто?" - Р"ублевский Сергей!" Я: "Зовите его с урока скорей!" Привели! Заставил выступать с нами, подарил книжку: "Приехал я в один из дней к тебе, мой друг крылатый. Родной Сергей, вернись скорей во отчие пенаты!"
27 января. Деревня Тимковичи. Родина Кузьмы Чорного. В школе долго водили по музею - гордости учителей и учеников. Рассказал им о том, что у них не отмечено: в 1941 на сцене театра в Витебске была поставлена пьеса "Иринка" – и ее автор Кузьма Чорный приезжал, сидел на репетициях и даже писал отсюда письма. Очень холодно. Замерзли. Еле отогрела потом директор школы, привела в столовую, где быстренько поставила на стол все горячее и бутылку водки. На газике возвращались под песенку, которую я помнил по выступлениям с Адамам Русаком: "А ў Капылі на гары заігралі дудары".
3 февраля. Бесконечные проблемы на телестудии. Объединенный отдел, который "подо мной", радио и теле, авторы, подчинение главному редактору, который назначен обкомом и который ни черта нe смыслит в художественном вещании.
14 февраля. В Могилеве с Ремом - от Бюро. Особенно хорошо у книголюбов. И маленькая история. Повели нас в ресторан ужинать, но нет мест и не пускают. И тогда я объявляю Рема писателем из Болгарии - и он говорит на болгарском, я - поэт-переводчик, а руководители клуба книголюбов - "принимающая сторона". И нас, конечно, пускают…
22 февраля. Три дня сижу в Минске на семинаре журналистов, пишущих на темы литературы и искусства. Слушаю (и не очень) всякие доклады и выступления в Доме кино: "Литературно-художественная критика в период развитого социализма" (Романов, Баскаков, Капралов, Львов-Анохин). Беседую с Юлией Чурко. Ей на книжке: "Юродствуют докладчики, лукавят и юлят, и я вздыхаю вкрадчиво, я лишь соседке рад".
24 февраля. Пришел в издательство. Договорился, что выдадут расчет за книжку и отмечу с редакцией. Но неожиданно сам стал гостем: Бородулин праздновал свой день, принес бутылки, бутерброды – и прямо в редакции – сабантуй, а Гриша бегал и приводил еще кого-то и еще кого-то, пили, гуторили обо всем на свете: Миша Герчик, Володя Павлов, Вадим Спринчан, другие издательские. А меня за бутылкой не выпустили, сказали: "В другой раз ты будешь отмечать".
26 февраля. Продавщица книжного Анна: "Вы знаете, у меня украли Вашу книгу. Представляете, целая полка поэзии, а украли Вашу". Понимаю, что это ничего не значит, могли украсть любую. А все-таки… И не стыдно сознаваться: еще кому-то моя книжка нужна. Еще кто-то прочтет и, может, запомнит одно стихотворение, даже одну строфу. Ладно, даже одну строчку… Нет, этого мне мало. Лучше - одно маленькое лирическое стихотворение из четырех строк.
4 марта. Все больше книг. Все меньше друзей.
5 марта. В такой день 25 лет назад мы бродили с Яковом по Минску и пытались угадать: что теперь будет после смерти "великого вождя и учителя"… А потом, уже в другой день в другом году, когда я был в командировке в столице, ночью с грохотом (и с трудом) убирали грандиозный памятник. А между этими Днями были и мои стихи о Сталине, с которыми выступал в клубе МВД и в Вильнюсе. Все было.
8 марта. Весны еще нет. И валом валит снег. Шел и думал: не дал мне Бог учеников. Настоящих, преданных, близких. Старшие, почти ровесники, так и не пробьются хоть к первой книжке, младшие вообще где-то далеко, словно на другой планете. А все ходят ко мне и как будто питают добрые чувства. А дружбы нет и нет круга, в котором я мог бы раскрыться, отдохнуть душой. Нет ли во всем этом и моей вины? Или все можно списать на торопливый наш век? Поздняя будет весна. И, может, недовольство собой тоже как-то связано с явлениями природы.
9 марта. И то задумчив, то неистов, я среди будничных забот. Но вечный свет великих истин мне все покоя не дает.
10 марта. Два дня – вчера и сегодня - над строками с началом "Нас жизнь и смерть с тобой свели", которые тянутся с грустного июньского дня 1971, когда хоронили Вячеслава Полесского. Поехали делегацией в Минск, был вместе с главной редакцией литдрамы, стоял в почетном карауле, потом на кладбище, поминал с редакцией (Рем, Алла, ночлег), а на обратном пути где-то над речушкой остановились и тоже выпили в память о писателе, драматурге, председателе Комитета по телевидению и радиовещанию. А он был дважды моим земляком: родился на Полесье, потому и псевдоним такой (а настоящая фамилия - Станкевич), на витебской сцене в начале 50-х шла его пьеса "Когда зацветают сады". Не часто, но встречался с ним. Когда наша студия выходила с передачами на республику, помню, я привез и вдвоем с ним обсудили наши сценарные планы, в которых он беспощадно вычеркивал целые абзацы. И вот все это вдруг всплыло через годы: и похороны, и разговоры, и ночлег…
В прогулках моих до вокзала часто вспыхивают какие-то строки, рожденные мелькнувшими воспоминаниями. Все это, должно быть, еще и потому, что выйдя из дома, отрешаюсь от всего суетного, настраиваюсь на волну поэзии, и там, на этой волне бывает так уютно и хорошо.
17 марта. Попало на кончик языка это слово "микрокосм". И вот верчу его так и сяк. Это моя малая родина: Полесье, Придвинье, Витебск, Наровля - мой микрокосм.
20 марта. Днем в актовом зале пединститута провел встречу "Литераторы Придвинья – юбилею БССР и Компартии республики". Со мной были Конопелько, Попкович, Губернаторов, Кляшторная, Ламан, Немизанский. Вечером уехал в Смоленск.
23 марта. Три дня встречи и съемки. Ю. Пашков, А. Мишин, В. Звездаева - запись смоленских литераторов. Здание, в котором проходил I съезд Компартии БССР. В пединституте – музейная мемориальная комната – Твардовский, Исаковский, Рыленков. Улица – здесь жил Янка Купала. Вечером, закончив теледела, как договорились, подсел в вагон, в котором ехали Эм и Лена.
24 марта. Москва. Гостиница "Минск". Музей Пушкина. Музей Толстого. Театр Вахтангова. Служебный ход. Домашний МихаЗ Ульянов: "Очень хотел бы в Витебск…" Билеты, которые в конвертебыли приготовлены вахтанговцами (группа выступала в Витебске, тогда договорился с ними). Вечером - "Маленькие трагедии" Пушкина. Старый спектакль, но именно он пришелся на этот вечер. И получился Пушкинский день в Москве.
25 марта. Проходили мимо театра им. Пушкина. Афиша: "Последние дни" Булгакова. Билетов, конечно, нет и в помине. Я - к администратору, подписал книжку - и пропуск. Вечером - на декгакле, где нет Пушкина и он есть.
26 марта. В театре Станиславского и Немировича-Данченко - "Евгений Онегин". Уже третий Пушкинский день.
27 марта. Утром с Леной - МХАТ (филиал на Москвина) - "На дне". Вечером с Эм в Театре Сатиры - "Бег" Булгакова. Цвет актерский: Папанов, Мишулин, Менглет, Рунге, Высоковский, Васильева.
28 марта. В Союзе писателей. Разговор с Казаковой. Подписал ей "Подорожную". Она мне - "Набело": "Старому, милому другу с нежностью и верностью". Познакомила с Михаилом Дудиным. Короткий разговор. Сказали, чтобы написал заявление, что хотел бы поехать, участвовать в Днях литературы. Написал. Римма: "А на Пушкинские дни хочешь? Например, в Калинин-Берново?" Еще бы, конечно, хочу! Билеты на торжественное, посвященное 110-летию Горького. И вечером всей семьей - МХАТ, юбилей. Показывал Лене всех - от Благого и Г. Маркова до Ефремова. Спектакль "Последние". Так прошел еще один, последний московский вечер еще одной нашей поездки, вырванной у судьбы.
30 марта. В книготорге - "Встречные поезда". В оформлении Бориса Заборова. И пошло-поехало: надписи-автографы, в основном стихотворные, две-четыре строчки, которые рождаются на ходу, рифмую имена и фамилии всех подряд и никому не подписываю "презренной прозой". Пусть мчатся к счастью встречные поезда! Яше - Аде: "Мои прекрасные друзья, как эту даль, как эту синь, я вас люблю от "А" до "Я" и даже более. Аминь!.."
14 апреля. День смерти Маяковского… Опять, волнуясь и дрожа, на звезды взгляд бросая жадный, печалится моя душа, как будто поле после жатвы.
17 апрели. Диалектика души в стихах.
19 апреля. Выступал в Новополоцке на вечере молодой творческой интеллигенции.
27 апреля. Провел литобъединение. Сначала собрались в редакции, обсудили новое, а потом встретились с молодыми рабочими ковровки.
4 мая. Приходят ребята, приносят стихи, чаще всего - это пустота. Но иногда - проблески. Так долго был Сережа Рублевский - уехал по распределению после института. Была Люба Орешенко - уехала в Ленинград, поступила в институт культуры. Дольше всех держится Дима Григорьев и заметно вырос. Всегда обидно, когда после многих встреч человек пропадает и даже открытку не пришлет.
7 мая. В программе республиканского радио под рубрикой "За рабочим столом писателя" стихи Александра Дракохруста и мои. Ростислав Янковский читал: "В ясноглазом этом году", "Как похожи вы очень", "Полночь в Петропавловске-Камчатском", "Возле криниц студеных", "Жили беженцы", "Саласпилс", "Из ручейка, что падал в Волгу" - эти стихотворения звучали как-то оторванно от меня, как будто и не мои вовсе, существовали самостоятельно, сами по себе…
8 мая. Со стороны, наверное, все выглядит так здорово: не успела появиться "Подорожная", как вслед за ней уже мчатся "Встречные поезда". Но я-то знаю: записные книжки nycтуют, белые страницы ждут. А я занят отделом, летучками, планерками, поездками, которые, правда, иногда приносят и строки. И тревожно, что не пишется, что некогда, что суетливо живется…
9 мая. Обычно этот день проходит "со слезой". Когда Лена была еще маленькой, помню, во фрунзенской квартире в "Минуты молчания" вставали мы с ней - и стояли у телевизора. И казалось, даже ей передается то, что вдруг находило на меня, нахлынув, доведя до сентиментальной слезы. И мелькало в памяти, вдруг всплывая: баржа посреди Днепра, та баржа, о которой надо еще написать, как и обо всех днях узбекского детства, и первый день войны, когда мы с Валей роемся в кладовушке, а потом выходим и слушаем речь Молотова (именно его речь, а не обращение Левитана, как сейчас пишут), и раннее утро Дня победы, когда сосед стучит костылем в окно - все это проносится в памяти. А мы стоим с Ленкой - и слушаем: "…вспомним, вспомним…" И я вспоминаю.
11 мая. Литобъединение с обсуждением творчества новополочан и передача, в которой участвовали те, с кем договорился на вечере молодой творческой интеллигенции. А это и литераторы Аколова, Борейша, Гальперович, Костюк, Соколов, театральный коллектив, песни, самодеятельные художники. Все это в телепрограмме "Культура Придвинья".
12 мая. Телеграмма: "…Просим Вас быть Москве Воровского, 52 к 10 утра 2 июня, отъезд автомашиной Калинин делегации Союза писателей Пушкинский праздник поэзии, куда Вы включены. Римма Казакова".
15 мая. Кобрин - милый городок… Появился Алесь Крыга, с которым будем выступать. Дайлида предупреждал: чуть что - отправляй его (имелось в виду пристрастие к водочке). Но встретились, как я всегда со всеми, дружелюбно. Выступлений пока нет. В книжном знакомлюсь с тремя кобринчанками: после школы работают, хотят поступать в Москве и Ленинграде, стать искусствоведами. Вечером - деревня Лука Совхоз. Клуб. Подписываю книжки библиотечные, никем не читанные. Ждем. Никого нет. И не пришли.
20 мая. В Минске. Звонил Лене Кобец-Филимоновой, продиктовал ей перевод ее "Хатынского звона". Звонил Жене Янишиц - телефон не отвечал, а надо было тоже поговорить о переводах. С Яковом - у него, проводил в аэропорт, хорошо поговорили.
21 мая. Дома застал письмо Риммы: подтверждает и уточняет все, что связано с Пушкинским праздником - какая она молодчина! Тогда в Москве мы очень мило поразговаривали - и вот письмо "через головы поэтов и правительств", минуя Минское "руководство".
30 мая. В "Немане"-5 - мои "Витебские записки Маяковскому", которые отдал редакции еще прошлой весной. С Леной обговариваем подробно все возможные темы сочинениний: от Толстого до Маяка, плюс вольные.
1 июня. Ну и денек был! Я остался слушать по теле и радио темы, ухватился за первую, шолоховскую, прибежал к школе, а Эм: "Лена пишет о Базарове". Вечером потихоньку начал отходить от волнений дня и настраиваться на другую - пушкинскую - волну.
2 июня. Москва. Раннее утро. После вчерашней жары в Витебске - прохладно, даже холодно. Засвитерился. В Союзе пусто. Ждал. В калининском рафике нас совсем мало: Андрей Дементьев с сыном, Алексей Пьянов, Георгий Ладонщиков, по дороге подбираем руководителя делегации Валерия Поволяева. Приехали. Все, как всегда: встреча в обкоме, цветы - Пушкину. Вечер в филармонии. Гостиница "Тверь". День получился для меня праздничным уже с самого начала, когда из Бюро пропаганды принесли ежегодную "Пушкинский праздник"-78, и в ней рецензия на "Подорожную". В рафике все смотрели-читали рецензию и книжку.
3 июня. Путь на Торжок. Красивый город. Дом Пожарского, где останавливался Пушкин. Прутня. Могила Анны Керн, на камне пушкинское четверостишье: "Я помню чудное мгновенье". А над ней - весеннее цветение - черемуха, сирень. Встреча в педучилище: Поволяев, Евг. Борисов - калининский секретарь, я читал много. Цветы - к торжковскому Пушкину, долго несли их ребята - цветопоток. Ах, как хороши были котлеты по-пожарски в честь Пушкина и рисунки на асфальте - по-парижски!
4 июня. Завтрак втроем: Дементьев не пьет совсем. Пьянов готов оправдать фамилию, и я - с ним. Разговоры с Дементьевым в какой-то баньке во время бритья. Андрей - Алексею: "А почему это Давид не печатается у нас в "Юности"? Алексей: "Надо наверстать упущенное. Зайдешь в Москве".
Берново. Многотысячная аудитория. Жара. Даже загорел. Музей. Цветы - Пушкину. Особенно, как и всюду на этой земле, принимают Дементьева: выходил трижды.
Малинники. Вечером - Старица. Пир в березовой роще. Я: "Пусть солнце, пусть ветер в лицо (мы вьпьем - чего уж там проще) за Пушкинское кольцо, и за Берновские рощи"! Вечером бродили по Старице, поднялись на какую-то колоколенку над Волгой.
6 июня. Заключительный вечер в ЦДЛ. Вела Казакова. Много времени отдала своим питомцам, которые читали переводы Пушкина и себя. Я был очень краток: о двух Пушкинских дорогах через Беларусь, где до сих пор ярко светится его след, и - "За годом год". 5 гостей зарубежных, 5 из республик, 5 - русских поэтов. Я был - "витебский поэт". Остались потом на маленькое застолье, был Григорий Григорьевич Пушкин и Давид Кугультинов. Я чуть перефразировал надпись на книге, и вот что получилось: "От Пушкина тянется нить - ты знаешь волшебное слово, чтоб каждого заворожить, чтоб всех нас соединить - прекрасная Р. Казакова!" Кугультинов (сидел рядом с ним): "Уже культ – два Давида славят Римму…"
7 июня. В "Юности" с Дементьевым и Пьяновым, потом с зав. отделом поэзии Натаном Злотниковым, его родители из Колышек, которые возле Крынок (я там бывал): "Давид, есть "указание" тебя печатать".
8 июня. Музей Маяковского. Искренне была рада встрече Аида Сердитова. Подарил публикацию "Витебские записки". Разговор с Риммой: обменялись милыми любезностями и: "пиши, звони, а лучше приезжай, показывайся, все, что смогу, буду рада для тебя сделать". У Манежа - длинный хвост очереди: все хотят попасть на выставку Ильи Глазунова. В Союзе писателей сказали: "Позвони сам от нашего имени". Позвонил, был, толпа у "Возвращения". Вечером - Аркадий Райкин в зале "Россия".
9 июня. ЦТСА - "Комическая фантазия" Горина: Мюнхгаузен - Зельдин, Голубкина. Книжная лавка писателя: отправил домой десяток бандеролей. Накупил всяких колбас: полтавскую, московскую, одесскую - в Витебске нет.
10 июня. В 15.45 смотрел по теле репортаж из ЦДЛ, видел "этого странного человека из Витебска", который среди других читал стихи. Обедал, мелькали: Солоухин, Храмов и Белла со своим младшим Кулиевым. Вечером - Театр Моссовета: "Дальше – тишина" В. Дельмара в постановке А. Эфроса с Раневской и Пляттом. Потрясение. Мысли о папе и маме. Да и Раневская играла милую старую еврейку. И я сверху, с балкона (еле достал билет) не кричал, а просто орал: "Браво!!!"
17 июня. Читал катаевский "Алмазный мой венец". Узнавал быстро и легко всех, кого он спрятал под разными кличками: Командор – Маяковский, Щелкунчик – Мандельштам, Синеглазый – Булгаков, Птицелов - Багрицкий, Конармеец - Бабель, Будетлянин - Хлебников, Наследник – Кирсанов, Ключик - Олеша, Мулат - Пастернак, Королевич ~ Есенин. Очень мовистское сочинение. И неожиданный, нескромный вопрос: живи в то время, кем был бы я под его пером?.. Зеленый Кузнечик? Жеребенок?..
27 июня. За спинами высоких выпускников пришел Зеленый театр, чтобы присутствовать при золотом мгновении: Лене вручили золотой аттестат.
29 июня. Вчера - выпускной. Много речей. Но самая своя, искренняя, эмоциональная - Ленина: о товарищах, с которыми прошла все годы, и мое "Да здравствуют учителя!" Закончилось в 4. Танцевал с Леной вальс. А вспомнил, как пришел 28 лет назад со своего выпускного: мама доила корову и поила меня парным молочком.
2 июля. Чувство одиночества, я заметил, обостряется, не работаю, не пишу, и особенно вспыхивает в субботу-воскресенье или в праздничные дни.
6 июля. Прогулка-пробежка до вокзала была приостановлена: Сергей Рублевский. Появился позавчера, когда я сидел в раздумье: кого же рекомендовать на Республиканский семинар, сразу записал его и передал в Минск две кандидатуры - Рублевский и Григорьев. Сережа хочет остаться, как я ему и пожелал однажды в надписи на книжке, "в пенатах", он был у Бележенко, зава сектором печати, который обещал ему Бешенковичскую райгазету. Как быстро проносятся годы: только что учился Сережа в школе, я встретил его в Лепеле, стихи были на русском, я его похваливал, он часто приходил, печатался, радио и теле. Институт, Начал писать на белорусском. Отправил в "ЛіМ" - напечатали. Встретил в Старице его, сельского учителя, год отработал, женился. Пусть будет лучше здесь.
7 июля. Лена сдала документы на филфак, русское отделение. Позвонил Борису о Рублевском, а сам Сергей голоса не подавал-
8 июля. Во время прогулки встретил Попковича, и он со мной прошагал. Поговорили: вот-вот появится его книжка. Читаю "Три портрета" Манфреда, хорошо о Робеспьере.
9 июля. С Леной – Блок. Читала (мне) сейчас "Двенадцать", на вопросы мои отвечала легко и просто. В Лене - сочетание серьезности учения, подхода ко всему, что делает, и удивительной детскости. Куда было ее такую отпускать? И мама в письме: "Не надо ехать на чужбину"…
11 июля. С Леной - Чехов. Так и не позвонил Сергей - чем у него там кончилось дело? Наверное, все в порядке, иначе бы позвонил. Мог бы и так. Тяготит ничегонеделание, страшное состояние, в которое входишь и уже долго не можешь выйти, и не знаешь, как это сделать.
12 июля. С Леной - о родах литературы: эпос, драма, лирика. Прочел Алле Никитиной, выдав за Слуцкого: "Не надеясь на успех", "Смычок с небес", "Все побывали в отпуску", на третьем она меня "разоблачила" - узнала, а об Ойстрахе: "это образ из Шагала". А проверял я, потому что все переживаю: то ли послал в "Юность".
14 июля. 16-го Андрею Дементьеву - 50, послал телеграмму. "Время тебя отметило своим золотым пером. Во славу Андрея Дементьева витебский кубок пьем. И говорим, волнуясь: "Будь молодым, как "Юность".
15 июля. Увидел книжку Попковича "На досвітку", забрал, разыскал его, обрадовал. За него надо будет еще воевать, чтобы он стал членом Союза писателей, но после этой книжки можно надеяться…
17 июля. Писал передачу по книжке Попковича, в обед отдал на машинку, надо в четверг, пока Володя здесь, сделать видеозапись. Сам он пришел такой радостный, подписал мне мой экземпляр: "Настаўніку" - ну разве я его наставник? Просто друг. Прогулка до вокзала и обратно за 40 минут: спешил к шестисерийному фильму о Шекспире. Ко дню рождения Лены хочу отдать переплести журнального "Мастера и Маргариту", которого она так любит.
18 июля. С Попковичем: надо думать о второй книге, первую писал всю жизнь, а вторую – два-три года. В этом сложность, но мастер-профессионал должен все одолевать.
19 июля. С Леной - о Маяковском, как раз в его день. На концерте Зыкиной в Зеленом театре. Монументальная женщина с монументальным голосом. Сказала: надеется в следующий раз выступать в новом концертном зале, которого достоин древний Витебск.
24 июля. Лене - 17! Принес букет роз, "Мастера и Маргариту", большой портрет и малые фото. Отметили втроем.
26 июля. Возвращался домой, переходил улицу, остановилась машина - мужчина и женщина: "Вы Симанович? Мы узнали портрету в книжке". Оказалось: минские Симановичи - Гарик и Ася. Ехали из Михайловского, там купили газету "Пушкинский праздник", решили заехать, познакомиться. Подписал им "Подорожную". Договорились созваниваться и встречаться. Выясняли с Гариком по моему родословному древу: где, на какой ветке он находится. Выяснили.
Уезжаем в Ленинград. Лена составила план: то, что ее интересует, где она хочет побывать.
27 июля. Ленинград. Витебский вокзал. И в метро - и на Благодатную, где мой двоюродный дед, тоже Гриша Симанович, ему 92. На Мойке, 12, конечно, не протолкнуться. Билеты давно распроданы, ждут группы. Иду к администратору, говорю несколько ласковых пушкинских слов - и вот мы уже в Пушкинской квартире. Снова вижу бюллетени Жуковского, долго стою в кабинете - 4,5 т. книг на 14 языках. Рассказ экскурсовода знаком, но все же: "Пушкин был убит не пулей Дантеса – он погиб от нехватки воздуха" (Блок). Перо на столе, рукописи, посмертная маска, пучок волос, срезанный по просьбе А. Тургенева. Познакомился с художником-реставратором музея Конст. Севастьяновым в его крохотной мастерской, подарил мне пачку пригласительных билетов и афиш.
30 июля. Царское село. Лицей. Комнатушки: № 14 - Пушкин, № 13 - Пущин.
31 июля. Вчера еще к вечеру "Петербургское небо мутилось дождем". Как это точно: "мутилось". Ходили с Л. прощаться на Неву. У Медного всадника. Исаакий. Посидели возле львов. И Л. окунула ногу в невскую волну.
12 августа. Приехал к институту. Выбежала сияющая Лена: собеседователи Иванов и сельская учительница были довольны ее ответами. Ленка - студентка!
13 августа. Уже в Наровле. Мама выглядит неплохо, хотя Оля сказала: недавно был сильный сердечный приступ. Папа идет к своему 90-летию молодцом.
14 августа. Рано на машине - в лес. Голос утренней птицы. Днем – парк. Вечером - парк. Друзья детства все со своими детьми. Парк очень изменился, взят на учет: памятник природы.
15 августа. Загорали. Зашли на еврейское кладбище. Лена положила цветы на могилу прадеда Давида.
16 августа. На пароме - за реку. Давно не испытываемое чувство простора на реке, на лугу, над маленькими озерцами с лилиями и кувшинками. Костерок на берегу. Картошка в углях и золе. Сало на прутиках. Набрал ожины. А хорошо среди зимы сказать однажды: "На это варенье я собирал ожину на Припяти".
21 августа. Эм проводили еще 17-го. А мы с Леной гуляем: я - у Лёни, а Лена с ребятами и девчонками, говорит, что с ними очень хорошо. Ходим в парк, за рекой опять собрал много ожины. Читаем: Лена - Толстого, я - журналы толстые в библиотеке.
25 августа. Последний наровлянский день. Читал в библиотеке газеты. Умерли Астрейко и Пестрак. С Анатолем Астрейкой не раз встречался. Вместе даже однажды вели в Витебске семинар. А с Пестраком был знаком "шапочно"…
Лена гуляет с ребятами - выросли дети моих друзей. Когда еще у нее будет такая свобода и такая своя компания? Никогда больше.
4 сентября. Вчера с ректором Виноградовым – о литературном музее в Пединституте. Договорились "переселить" все, что я когда-то собрал, из областной библиотеки в институт. Сходил, проведал "шкаф имени меня": около ста книг, фото. Кажется, уже кое-что исчезло.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
О психологии, саморазвитии и личностном росте
Саморазвитие
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги