Вивиен Ли

«Я никогда не думал, что она способна на это»

К моменту окончания «Унесенных ветром» роль, о которой так мечтала Вивиен Ли, вызывала у нее отвращение, а ее антипатия к Голливуду основывалась уже на личном опыте.

Даже по голливудским масштабам это была уникальная постановка. Продюсер — один из самых культурных людей киноколонии, «человек искусства». В основе картины — серьезное произведение, и Д. Сэлзник поклялся сохранить глубину и аромат оригинала. К съемкам готовились два года и педантично воссоздавали физический облик эпохи. Художественный директор фильма (иначе не назовешь) Уильям К. Мензис задолго до того, как появился сценарий, подготовил эскизы ко всем основным эпизодам, предопределив выбор планов, характер цвета и освещения и даже ракурсы. Все участники съемочного коллектива считались специалистами высшей квалификации. Несмотря на многие препятствия, они сумели осилить четырехчасовую эпопею в отведенные производственным отделом двадцать две недели. Наконец, Сэлзник собрал лучших в Америке актеров на все — и главные и второстепенные — роли.

Тем не менее это был типичный Голливуд — интриги, зависть, вульгарный апломб, цинизм и полный произвол продюсера, для которого соображения художника ничто по сравнению с прибылью.

Самым приятным знакомством для Вивиен Ли оказалась встреча с Джорджем Кьюкором. Актриса даже написала Холману: «Режиссер фильма долгое время работал в театре. Это очень интеллигентный и творческий человек и, кажется, прекрасно понимает тему. Работа с ним доставляет наслаждение».

Соответственно к ней относился и Кьюкор — в 1968 году он говорил А. Денту, что сразу же рассмотрел ее красоту, изящество движений, фотогеничность ее глаз. У Кьюкора мелькнуло опасение насчет ее английского акцепта, однако он обнаружил, что актриса «полна огромного желания учиться и стремится к самоусовершенствованию». За несколько дней она научилась говорить так, что интонации ее Скарлетт «звенели» насмешливым презрением или «бледнели» от негодования. Она выделялась дотошностью, стальной непреклонностью и доверием к режиссеру.

Разумеется, доверие возникло потому, что оба очень близко прочли роман и поняли характер Скарлетт. Если Сэлзника захватила эффектная сага о войне между Севером и Югом, Кьюкор и Вивиен Ли видели причину популярности романа в его созвучии проблемам XX века.

Прежде всего, это антивоенная книга, которая могла быть написана только после первой мировой войны. Конечно, ее не стоит сравнивать с романами Ремарка или Хемингуэя, однако автор вполне убедительно показывает, как целое поколение спешит в окопы под гипнозом громогласных лозунгов, демагогии и шовинизма. Обманутое и слепое поколение платит за невежество и иллюзии сотнями тысяч смертей на фронте, эпидемиями, голодом, разорением в тылу. Гибель Юга обрисована с силой, мрачной иронией и внутренним осуждением. В 30-е годы многие страницы романа читались как предупреждение.

Вторая часть «Унесенных ветром» посвящена последствиям войны: судьбе поколения, поставленного лицом к лицу с правдой и реальностью истории; реконструкции Юга, в ходе которой дельцы с Севера, прикрываясь лозунгами войны за ликвидацию рабства, богатеют, пуская по миру бывших хозяев и еще более жестоко эксплуатируя бывших рабов. Новое зло (капитализм) не лучше старого. Просто оно утонченнее, хитрее, коварней.

Однако писательница не считает историю дурной бесконечностью. Рассказ о войне, лишениях, беззащитности людей перед стихией Времени и насилием внутренне оптимистичен. В испытаниях закаляется воля, рождается неукротимый дух протеста, неприятие цинизма и жестокости, жажда гармонии и человечности, которые ошибочно ассоциируются с ушедшим, с «унесенным ветром». Человек не властен над эпохой, но эпоха бессильна перед его духом, способностью выстоять и победить в череде поколений — сохранив свое ядро, идеалы, традиции.

Апофеоз человеческого духа, его способности к сопротивлению составляет сокровенный смысл романа (гитлеровцы запретили и книгу и ее киноверсию в оккупированной Европе: они считали третий рейх вечным) и определяет его строение — монументальный исторический фон то выступает на первый план, то уступает место повествованию о главных героях, мечтателе Эшли Уилксе, его преданной жене Мелани, о своенравной дочери плантатора О’Хары и изгнанном из «хороших» домов авантюристе Рэтте Батлере.

Каждый помимо воли участвует в эксперименте истории и по своей воле выбирает путь. Утонченный интеллектуал Эшли слишком умен, чтобы с самого начала не знать финала авантюры южан, но он не умеет плыть против течения и стоически ждет гибели. После войны Эшли уходит в воспоминания и покорно принимает судьбу — сохранить бы честь, совесть, верность долгу…

Его опорой, «костылем» оказывается хрупкая, болезненная Мелани — воплощение уходящего идеала женщины. Во всех ситуациях Мелани сохраняет стихийную, непостижимую доброту и успевает прикрыть щитом своей любви не только Эшли, но и каждого, кто нуждается в помощи, поддержке, защите. Ее душевные порывы не знают преград, и иногда — к удивлению соседей — она оказывается рядом с отвергнутой обществом Скарлетт.

Подобно Вивиен Ли, Кьюкор обратил внимание на характерный для Митчелл разрыв между духом и материей. Идеальное начало (Эшли и Мелани) не выдержало бы без помощи Скарлетт и Рэтта, способных решить проблемы повседневной борьбы за существование. Духовное начало нежизнеспособно, однако бездуховность также не приносит счастья, И Скарлетт и Рэтт задыхаются в атмосфере интриг, сделок, подозрений, борьбы самолюбий и тянутся к душевному теплу, бескорыстию, нравственной высоте Уилксов. Скарлетт с детства влюблена в Эшли и отдает лучшие годы жизни этому романтическому увлечению. Рэтт встречает Скарлетт в момент, когда она умоляет Эшли оставить ради нее невесту, и в конечном счете становится ее третьим мужем (первые два брака продиктованы отчаянием и нуждой и завершаются весьма неромантической кончиной супругов героини). Однако ни сродство душ, ни богатство не могут послужить цементом для гармоничных взаимоотношений. В финале Скарлетт сознает, что любила в Эшли свою мечту, и это открытие еще трагичнее возле смертного одра Мелани.

«Отрицательные» герои Митчелл интереснее «положительных», и самая серьезная ошибка заключалась бы в упрощении, в мелодраматизации, к которой могла подтолкнуть фабула. Разве не «дрянь» Скарлетт, если уже в шестнадцать лет она пыталась «отбить» жениха у Мелани, со зла «выскочила» за ее брата; овдовев, не оплакивала его, как положено вдове, а уехала в Атланту, где едва не завела роман с проходимцем Батлером?

Родным, знакомым, соседям Скарлетт кажется источником бед, символом позора, капитуляции: как простая работница, она проливала пот на плантации, а с сестрами обращалась хуже надсмотрщика. Желая спасти свой дом, Тару, не постеснялась женить на себе Фрэнка Кеннеди, жениха родной сестры. Снова овдовев, стала женой Рэтта и все равно мечтала об Эшли. Родила дочь, купалась в роскоши и не нашла общего языка с мужем. Разве не «дрянь»?

В таких случаях Вивиен Ли отвечала просто — вспомните, что перенесла Скарлетт. Не многовато ли для шестнадцатилетней девушки?

И действительно, за двенадцать лет героиня прожила не одну, а несколько жизней. Краткое замужество, начало войны, осаду Атланты, жуткий путь домой, где ее ждет Рок — тело матери, безумный отец, беспомощные сестры… И столь же жуткий мир — голод, нищета, осада дельцов, которые хотят отнять ее последнее пристанище — Тару… Унижения, на которые надо идти, чтобы достать проклятые деньги и прокормить семью; ненависть соседей (эти слабые люди проклинают ее жизненную хватку), вечные угрызения совести — как хорошо, что мать уже ничего не увидит! И ее нескладная жизнь с Рэттом — неутихающий поединок двух сильных, эгоистических, недоверчивых натур.

Конечно, Скарлетт своевольна, капризна, непоследовательна, но что было бы с идеальной Мелани и ее ребенком, с рыцарски благородным Эшли, если бы не эта молодая женщина с ее причудливой судьбой, неожиданными решениями и ей самой не до конца ясными эмоциями! У монеты две стороны: кто из респектабельных южан согласился бы принять роды Мелани и вывезти ее из горящей Атланты? Кто выкормил бы мать и младенца, хотя в доме хватало голодных ртов? Кто стал бы тянуть Эшли Уилкса, которому прямо суждено было зачахнуть жалким клерком в банке на Севере?

Наконец, можно ли не учитывать, что героиня Митчелл выступает в качестве «суфражистки XIX века», отвергая условности, которыми Юг опутывал своих женщин даже в XX веке? Эта сторона образа (как и непобедимое жизнелюбие Скарлетт) ближе всего и Митчелл, и Вивиен Ли, и публике. Как отмечает Г. Лэмберт, «Унесенные ветром» произвели особое впечатление на женщин, как за сто лет до этого «Джейн Эйр» в Англии: «Героиня Ш. Бронте была первой в викторианской прозе эмансипированной девицей, намеренной добиться независимости, несмотря на давление общества. Скарлетт — вариант той же модели. Привлекательная, избалованная, эгоистичная, в минуты кризиса она ведет себя как мужчина. Ее несломленный дух продолжает революцию, начатую Ш. Бронте. «Я все еще утверждаю… — писала другу Митчелл, — что это простой рассказ о тех, кто может выстоять, и о тех, кто неспособен на это». Скарлетт может выстоять, и в глазах тысяч женщин она поставила главный вопрос: что такое «независимость» и какова ее «цена». А это — еще один слой образа».

Наконец 26 января 1939 года начались основные съемки. Уже через поделю Вивиен Ли пользовалась авторитетом на съемочной площадке. Автор книги «Скарлетт, Рэтт и тысячи статистов» Р. Фламини свидетельствует: «Она была спокойна, выдержанна, методически профессиональна. Мужчины восхищались ею, но ее прямота и способность говорить правду в форме насмешливых трюизмов отпугивали. Женщины завидовали ей. Оливия де Хевилленд, которой требовалось десять минут подготовки перед зеркалом, чтобы войти в роль, поражалась способности Вивиен Ли в одно мгновение войти или выйти из роли — как будто речь шла о том, чтобы включить или выключить свет. Когда раздавался сигнал «съемка!», она могла несколько секунд продолжать шепотом свой разговор, а затем вступать в сцену — совершенно «в образе».

Главную проблему в эти дни составлял сценарий. Актеры получали текст только накануне. Утром их мог ждать новый вариант. Во всяком случае, начальную сцену переснимали несколько раз, и группа отставала от графика. В начале февраля Сэлзник стал готовиться к появлению Кларка Гейбла, и студия пришла в движение.

К 1939 году Гейбл завоевал репутацию одного из самых популярных актеров Голливуда. Репутация эта основывалась не столько на его мастерстве, сколько на внешней привлекательности и ореоле «мужчины» — охотника, спортсмена, самца.

В середине 30-х годов Гейбл играл динамичных, агрессивных американцев, которые решают свои проблемы за счет физической силы, природного здравого смысла и мужского превосходства. Это не совсем отвечало его индивидуальности, но вполне устраивало публику.

Роль Рэтта Батлера — человека сложного, умного, прозорливого — испугала артиста. Желание публики видеть его в качестве Рэтта усилило страх Гейбла. Однако его попытки отказаться не имели успеха — Майер использовал актера для давления на зятя, и, как только звезда начала сопротивляться, босс принял «меры». Разрыв контракта означал бы для Гейбла безработицу (никто в Голливуде не пошел бы против Майера), а именно в этот момент актер нуждался в деньгах, чтобы уладить развод с М. Лэнгхем. Пришлось отступить, но это не значило, что Гейбл в восторге.

С первой же минуты на съемочной площадке он не скрывал раздражения. Сценария не было, а актер плохо запоминал текст. От него осторожно потребовали подражания южному акценту — Гейбл вспылил. Еще более его раздражала спокойная, чуть замедленная манера Кьюкора, который, казалось, уделял больше внимания женщинам — Вивиен Ли и Оливии де Хевилленд.

Несколько дней спустя (Кьюкор успел снять лишь две сцены с его участием) Гейбл исчез. Его разыскали на территории МГМ. «Мне нехорошо с Джорджем, вот и все», — отрезал актер. Продюсер решил пожертвовать Кьюкором. Режиссер ничего не подозревал и узнал о намерении уволить его совершенно случайно. 13 февраля Кьюкор и Сэлзник выпустили заявление, извещавшее, что вследствие ряда разногласий по поводу «многих индивидуальных сцен» они обоюдно решили, что единственный выход — замена режиссера в возможно более короткий срок.

На самом деле отношения между обоими испортились еще до появления Гейбла. Один из помощников Сэлзника не отходил от режиссера ни на шаг и, как только Кьюкор кричал «съемка!», шептал ему на ухо: «Ритм!» Сэлзник начал приходить на съемки, позволяя себе бестактные замечания. Группа действительно отставала от графика, но виновником этого все считали продюсера, который лично переписал давно законченный сценарий одного из лучших сценаристов США, Сиднея Хоуарда. Кьюкор сделал все возможное, попытался вернуться к варианту С. Хоуарда и наконец деликатно высказал свои соображения.

Его отставка была неизбежна, однако ныне известные факты дают основания полагать, что «забастовка» Гейбла не только ускорила события, но и имела другую подоплеку. Фактически это был саботаж. Л. Майер, который весной 1936 года отказался от романа, мечтал вернуть постановку в лоно МГМ. Гейбл выполнял план босса: когда Сэлзник предложил список режиссеров, которые могли бы заменять Кьюкора, он тут же указал своего друга Виктора Флеминга.

Он немедленно направился к Флемингу и разбудил его ночью. Режиссер поставил два условия: если его освободят от работы над фильмом «Волшебник из Оз» и если выбранный им человек пересмотрит сценарий.

Естественно, Майер разрешил бросить «Волшебника из Оз», хотя для пущей важности Флеминг вел переговоры с посланцем Сэлзника на съемочной площадке. Для ревизии сценария Флеминг выбрал человека, указанного Майером, — Джона Ли Мейхина.

Сэлзник, который держал два года в сейфе сценарий С. Хоуарда и уволил с десяток сценаристов, переделывавших в его присутствии те или иные эпизоды (включая Скотта Фитцджеральда), не мог возражать, когда Флеминг вернул ему кипу листов со словами: «Дэвид, твои проклятый сценарий совсем не так чертовски хорош».

Продюсер не знал, что Флеминг отправился с Гейблом и Мейхином пить кока-колу (в МГМ не держали спиртного) за «наш» фильм. Он не знал, что каждый вечер Мейхин докладывает о проделанной работе Майеру.

Тем временем компаньон Сэлзника Уитни потребовал финансового отчета. Стало ясно, что фильм обойдется дороже предварительной наметки в 2,5 миллиона долларов. Половину денег предоставила МГМ — если бы Майер узнал, что Уитни не даст ни цента сверх договора, вопрос мог быть решен сразу.

Поползли слухи, что фильм закроют или МГМ заставит заменить Вивиен Ли одной из своих звезд. Газета «Голливуд рипортер» сообщила о тайной встрече между Майером и Мейхином, где обсуждались средства «спасти» фильм. Сэлзник встревожился всерьез, устроил Мейхину ловушку (хитрый Бердвелл задавал ему по телефону вопросы под видом журналиста, а его босс слушал разговор по спаренному аппарату), добился немедленного увольнения этого «жулика» и сделал все, чтобы своими средствами привести сценарий в нужный вид.

Вивиен Ли не подозревала о нависшей над ней угрозе. С нее хватило увольнения Кьюкора. Вместе с Оливией де Хевилленд она умоляла Сэлзника передумать, но это не помогло. Через месяц актриса сообщала Холману: «Кьюкор уже не работает. Он жил единственной надеждой получить какую-то радость от работы над фильмом. Однако он принял правильное решение, ибо продюсер решил, что сценарий (написанный два года назад одним из лучших драматургов Америки) недостаточно хорош, и начал переписывать его сам. Можешь представить, каков диалог. Я такая дура, что ввязалась в эту историю, но обвинять, кроме себя, некого. Я просто надеюсь увидеть конец этой затеи».

Съемки возобновились 1 марта. До этого, за неделю, известный сценарист Бен Хект переработал сценарий первой половины. К удивлению Сэлзника, Хект нашел великолепным сценарий Хоуарда, рассчитанный на пятичасовую картину, и предложил лишь сократить его. В течение недели Хект, Флеминг и Сэлзник не выходили из комнаты, где они работали по восемнадцать часов в сутки.

Как только Хект заканчивал сцену, Флеминг с Сэлзником проигрывали ее: продюсер читал реплики Скарлетт и ее отца, режиссер — Рэтта и Эшли. На пятый день продюсер потерял сознание. Еще через день все чуть не остановило кровоизлияние в глазу у Флеминга. Хект имел возможность спать, пока его «надсмотрщики» разыгрывали готовые куски. Завершив сокращенный вариант первой части, он получил свои 15 тысяч долларов и уехал, не пожелав, чтобы его имя упоминалось в титрах.

Обстановка на съемочной площадке оставляла желать лучшего. Группа не приняла Флеминга из-за его подчеркнутой грубости. Незлой по природе человек, Флеминг избегал репутации интеллектуала и подчеркивал свои мужские достоинства, профессионализм, антипатию к сантиментам. С самого начала он заявил: «Я хочу сделать этот фильм мелодрамой» — и восстановил против себя большинство исполнителей.

Несмотря на присутствие Флеминга, Гейбл нервничал и боялся, что в группе узнают о его удивительном неверии в себя. Застенчивость и неуверенность вечно преследовали актера. В МГМ знали, что его нельзя прерывать. Гейблу придется снова входить в роль, и результат может оказаться много хуже. Успехи актера в картинах «Это случилось однажды ночью» и «Летчик-испытатель» объяснялись тем, что режиссеры умели обыграть его внешность, а драматурги писали роли в расчете на его индивидуальность. Флеминг умел «снять» с актера нервное напряжение, и в этом его главный вклад в успех картины.

Вивиен Ли сразу попыталась прийти партнеру на помощь, но Гейбл полагался только на Флеминга. Обстановку ухудшило еще одно увольнение — оператора Ли Гармса, одного из лучших американских специалистов тех лет. Гармс снимал в мягкой, сдержанной гамме, Сэлзник мечтал о ярких красках открыток и через несколько лет признал свою ошибку.

В конце февраля он столкнулся с Вивиен Ли — потребовал, чтобы Оливье выехал из дома в Беверли-хиллз, «ибо это могло вызвать скандал». С ледяным спокойствием актриса парировала: «Моя личная жизнь, конечно же, мое личное дело». Сэлзник напомнил ей о контракте, позволявшем продюсеру наблюдать за частной жизнью звезды во избежание моральной низости. Взгляд Вивиен Ли обжигал холодом — «моральная низость!» Это она и Ларри! И это центр культуры! И это человек, считающий себя «культуртрегером»!

В начале марта Оливье уехал в Нью-Йорк, чтобы выступить на Бродвее в комедии Сэмюэла Н. Бермана «Не время для комедии». Никто не мог убедить Вивиен Ли, что это не дело рук Сэлзника, и их отношения ухудшились.

К этому времени она была единственным человеком, который мог себе позволить разногласия с продюсером. Причин для споров было достаточно. Актеры получали предстоящие на завтра сцены поздно вечером. Сэлзник снова переписывал сценарий, и 2 апреля Вивиен Ли «докладывала» Холману: «Съемки идут черепашьим шагом, время течет медленно, сделано очень мало — в основном потому, что играть невероятно трудно из-за ужасающего диалога».

Несмотря на молодость и отсутствие контакта с режиссером, актриса озадачила Сэлзника нежеланием склониться перед его авторитетом, своей насмешливой настойчивостью. «Благодаря преданности концепции Кьюкора и столкновениям с Сэлзником из-за сценария она сыграла в создании фильма роль, далеко выходящую за рамки функций актрисы», — отмечает Г. Лэмберт.

С озадачивающей прямотой Вивиен Ли говорила правду в глаза. Она ни разу не приходила на площадку без книги Митчелл, чтобы продемонстрировать, насколько оригинал выше «творчества» продюсера, и «чтобы найти предстоящую сцену и вспомнить, где я нахожусь и что я должна чувствовать». Актриса постоянно жаловалась Сэлзнику на сценарий. Перед съемкой она со стоном заявляла, что «это» сыграть нельзя, а затем доводила свое исполнение до совершенства. Вначале Сэлзник терпел, сокрушенно повторяя, что Вивиен Ли — «не Полианна»[8], а затем приказал «выкинуть эту проклятую книгу и сосредоточиться на фильме».

Ни Сэлзник, ни Флеминг не знали, что по уик-эндам актриса гостит у Кьюкора и советуется с ним относительно роли. По словам Вивиен Ли, она не смогла бы сыграть роль без помощи книги и Кьюкора, но, как вспоминает О. де Хевилленд, она забыла о своем таланте, внутренней дисциплине и безупречной организованности: «Она вложила в этот фильм то, чего никогда не смогла получить обратно».

После отъезда Оливье Вивиен Ли не жалела себя, лишь бы сократить разлуку. Она могла работать круглые сутки, лишь бы фильм был кончен хоть на день раньше. Сэлзник безжалостно пользовался ее рвением. До конца съемок Вивиен Ли работала по шестнадцать часов в день, иногда без выходного. Большинство актеров задерживалось до позднего вечера, но К. Гейбл неизменно покидал площадку в 18.00. Вивиен Ли негодовала — как клерк в юридической консультации! Вообще она считала партнера ленивым, недалеким, малоэмоциональным артистом. Гейбл наблюдал за ней с «заинтересованной осторожностью». В ее присутствии он чувствовал себя еще более неуверенно, что не могло не сказаться на соотношении их экранных персонажей.

Что касается Флеминга, актриса не скрывала разочарования: этот «бедняга» — лишь искусный ремесленник на месте настоящего художника, Кьюкора. Сколько она ни спрашивала — как играть ту или иную сцену, в ответ слышала одно и то же: «Поддайте жару!» Она не могла согласиться с решением режиссера сделать фильм мелодрамой и противилась тенденции превратить Скарлетт в одноплановую отрицательную героиню. Это было нелегко — Сэлзник упрощал и диалоги, и сюжет, и характеристики героев.

Еще раз актриса столкнулась с ним, когда Сэлзник исключил ключевую, с ее точки зрения, реплику Скарлетт, которая после гибели второго мужа вспоминает о матери: «Она хотела, чтобы я выросла доброй и внимательной, как она сама, а оказалось совсем наоборот». Каждый раз продюсер вычеркивал эту реплику, но после разговора с актрисой она появлялась вновь и все-таки осталась в фильме.

Ни раньше, ни потом Вивиен Ли не боялась показать своих героинь больными, антипатичными, «отрицательными», но ее возмущало нежелание Флеминга заметить ранимость Скарлетт, её усталость, тяготение к иной, честной жизни: «Для меня одним из лучших качеств Скарлетт было то, что она действительно хотела быть похожей на мать. Война лишила ее этой возможности — они ведь все хотели выжить. Эта важнейшая деталь хоть немного открывала истинную натуру Скарлетт».

С каждым новым конфликтом между героями увеличивалось и сопротивление актрисы режиссеру. Еще больше «масла в огонь» подлила информация в одной из газет о тайных репетициях Вивиен Ли с Кьюкором.

Разногласия с Флемингом достигли апогея при съемке сцены, где Скарлетт, родив ребенка, решает никогда не впускать к себе Рэтта. В романе героиня приходит к этому решению после встречи с Эшли, который обвиняет Батлера в нравственной деградации Скарлетт. Героиня принимает слова Эшли за ревность, в ее душе вспыхивает надежда и ненависть к мужу, с которым она живет без любви. В варианте Сэлзника Скарлетт решает не впускать Рэтта из-за того, что она располнела и не хочет больше детей.

Вивиен Ли начала ворчать: «Я не могу сыграть это, просто не могу!» Флеминг прокричал: «Эта женщина — страшная стерва», — свернул в трубочку сценарий и, выкрикнув в адрес актрисы непристойную брань, промаршировал на улицу.

Два дня он не показывался в студии, затем сцену сняли, и Вивиен Ли все-таки сумела передать истинные мотивы поведения Скарлетт. В момент, когда Рэтт подходит к ней и обнимает сзади за плечи, она вывертывается с неожиданным и необъяснимым отвращением. Зритель озадачен, но затем понимает: до сих пор Скарлетт еще не забыла Эшли, и близость с Рэттом кажется ей изменой.

После возвращения Флеминг стал еще более раздражительным и 26 апреля вновь ушел из павильона. Сэлзник начал докучать советами, указаниями, жалобами, что в предыдущих фильмах Флеминг работал поинтересней.

Воспользовавшись этим, Майер еще раз попытался «аннексировать» фильм. В связи с увольнениями, простоями, пересъемками, стоимость отснятого материала уже превысила смету. Продюсер оплачивал счета с помощью брата. МГМ отказалась предоставить новые ассигнования в счет будущих прибылей. Майер ждал, когда зять окажется в безвыходном положении. Семья Уитни не хотела давать ни цента. Отказали и калифорнийские банки, но в последний момент Уитни раскошелились.

Не теряя времени, Сэлзник пригласил еще одного режиссера — Сэма Вуда. 10 мая вернулся Флеминг, и фильм снимало сразу трое: Флеминг, Вуд и Уильям К. Мензис, которому поручили монументальные кадры госпиталя и паники в Атланте накануне вступления северян. Вивиен Ли снималась то у одного, то у другого, то у третьего. Иногда — у каждого из троих в один день. Утром она могла изображать двадцативосьмилетнюю Скарлетт финала, днем — взрослеющую героиню в самый разгар ее борьбы за Тару, вечером — избалованную девочку-подростка начальных эпизодов.

Профессионализм и целеустремленность актрисы покорили даже Сэлзника: он все более уважал эту сильную женщину. А она устала: «Я жила Скарлетт почти шесть месяцев, с раннего утра до позднего вечера. Я хотела, чтобы каждое движение, каждый мой жест принадлежали Скарлетт, и я должна была чувствовать, что даже те поступки Скарлетт, которые достойны презрения, совершены мною».

На ее плечи лег фантастический эмоциональный груз. Де Хевилленд была поражена физическим и нервным истощением подруги.

На лице Вивиен Ли появились морщины. Оператору пришлось изменить освещение и диафрагму, чтобы спрятать следы измождения и усталости. Однажды ассистент режиссера поправил край ее шляпы. Актриса отскочила с криком: «Пожалуйста, оставьте меня». Окружающие увидели в этом проявление нервозности, чуть ли не болезни, но ведь в этот момент Вивиен Ли была Скарлетт, а Скарлетт ехала в Атланту продавать себя за 300 долларов, чтобы спасти Тару. Актерский хлеб нелегок…

Уик-энды Вивиен Ли проводила у Кьюкора. Иногда она находила силы посмешить друзей, изображая, как Кьюкор показывает Скарлетт в лирической сцене, заменяя нежные слова уморительно грубыми выражениями («В Скарлетт много земного, примитивного, безжалостного, что так не отвечает внешности и утонченности Вивиен. Ее пародии были ужасно смешны — особенно нарочито вульгарный американский акцент», — вспоминает Д. Кьюкор).

К концу съемок мелодраматические сцены следовали одна за другой: падение Скарлетт с лестницы после ссоры с Рэттом, рождение мертвого ребенка, смерть дочери, которая падает с пони, болезнь и смерть Мелани…

Продюсера не удовлетворял финал первой части, сцена на рассвете, в разграбленной Таре — Скарлетт выходит в поле в поисках пищи и, не найдя ничего, кроме редиски, клянется «лгать, воровать и убивать», лишь бы никто, ни она, ни ее семья не испытывали голода. Как правило, вскоре после начала съемок поднимался туман, и Сэлзник командовал возвращаться в Калвер-сити. Так было несколько дней подряд, и, в конце концов, трейлер, где Вивиен Ли могла загримироваться, привезли прямо на место съемок. В день, когда небо обрадовало оператора ясностью и чистотой, Вивиен Ли была так утомлена, что после нескольких дублей опустилась на колени и стала в ярости бить землю. Эта вспышка объясняет силу эмоционального воздействия эпизода.

Самой трудной для актрисы была сцена бомбардировки Атланты, где она отказалась от дублерши и снималась под артиллерийским огнем, хотя холостые снаряды взрывались в нескольких футах от нее.

За весь день Уильяму К. Мензису удалось снять два-три десятка метров, съемки постоянно прерывались, каждый раз приходилось поправлять грим (Сэлзник хотел, чтобы на лице героини оседала пыль — рассеянные в воздухе тонны измельченной глины). Однако особая сложность заключалась в том, чтобы все участники грандиозной массовой сцены находились на отмеченных крестами для каждого точках мостовой. Для Вивиен Ли, которая металась меж двух огней — с одной стороны на нее неслись всадники, с другой — толпа беженцев, пережитое Скарлетт было физически реальным: «Уверяю вас, что видеть падающий на тебя снаряд совсем неприятно, даже если знаешь, что кавалеристы — мастера своего дела. Я была так занята тем, чтобы быть в должной точке в должное время, что только вечером, ложась в постель, поняла, как физически была измучена Скарлетт, каких синяков и ушибов стоили ей эти минуты».

Мужество Вивиен Ли не осталось невознагражденным. Сцена перед госпиталем производит впечатление и сегодня, когда зритель не прощает имитации.

Измученная, раздраженная жалобами обреченных пациентов, Скарлетт выходит на улицу. Каждый разрыв вселяет в обезумевшую толпу новый панический импульс, и Скарлетт несет, как щепку в половодье — то закружит, то остановит, то поглотит и снова понесет. Вздрагивая всем телом при звуке разрыва и зажимая уши, маленькая фигурка рвется против течения. Ее пихают, сбивают с ног, а она рвется на свободу из этого страшного клубка тел, инстинктов, животного страха.

На минуту Скарлетт удается преодолеть течение — навстречу, с унылой песней, двигается отряд мобилизованных Конфедерацией негров. Среди них — знакомые, которые успевают сообщить о болезни матери. Время останавливается. Скарлетт не помнит о снарядах, беженцах, вступающих в город «янки». Обычно эгоистичная и холодная, она забывает даже о своей усталости и беспомощности. В ее отчаянии — огромное, искреннее чувство, истинное бескорыстие — все то, что видела в героине Вивиен Ли. И тут же горизонт темнеет. Скарлетт чудом удается избежать копыт лошадей. Окаменевшую и потому беззащитную, в бессознательном оцепенении ее снова несет и крутит, как перышко в стремительном потоке талой воды, и только властная рука Рэтта способна вызволить ее из безжалостной стремнины.

27 июня 1939 года Флеминг сиял последний эпизод. К чести Сэлзника, он не поддался нажиму Майера (закончить фильм примирением Скарлетт и Рэтта). Героиня остается одна, но закадровые голоса ее отца и Эшли (оба повторяют, что только земля имеет уделом вечность и что в Таре смысл ее жизни), сливаясь во внутренний монолог Скарлетт, сообщают финалу жизнеутверждающую ноту.

Первого июля Сэлзник сообщил о завершении работы над фильмом, хотя фактически она продолжалась до осени: продюсер хотел переснять ряд планов с Гейблом. Вивиен Ли получила шесть недель отдыха и указание вернуться к августу 1939 года. Сэлзник решил снять новый вариант начала — ему не нравился цвет платья Скарлетт.

Через несколько дней она отплывала с Оливье в Англию. Обоих дома ждали проблемы и трудные дни. Все избегали слова «война», но в парках рыли «щели», в каждом доме нашлось место для мешков с песком, населению раздавали противогазы. За год до этого, после Мюнхена, Вивиен Ли записалась в отряд гражданской обороны. Однако летом 1939 года в Англии считали, что войны удастся избежать.

В соответствии с контрактами, обоим актерам предстояло вернуться в США. В какой-то мере Вивиен Ли утешили лондонские новости — и Джилл Эсмонд и Ли Холман убедились, что сопротивление бесполезно. Они еще не дали развода, но этот день неизбежно приближался.

Семнадцатого августа вместе с матерью и Оливье Вивиен Ли снова смотрела на причалы Саутгемптона. Никому не приходило в голову, что возвращение предстоит нескоро.

В конце сентября ничего не подозревающей публике в одном из кинотеатров городка Санта-Барбара показали «Унесенные ветром». Публика долго аплодировала в финале, и Сэлзник, собиравший лично карточки с отзывами, расплакался. Лоренс Оливье был искренне поражен игрой Вивиен Ли и сказал ассистентке Сэлзника Л. Шиллер: «Я не ожидал, что она способна на это».

Пятнадцатого декабря состоялась торжественная премьера фильма в Атланте. От своего имени и «от имени своей бедной Скарлетт» М. Митчелл поблагодарила Сэлзника и актеров за «их великий труд». Восторженный прием фильма в США предопределил решение присудить картине целый комплект «Оскаров». 28 февраля 1940 года Спенсер Трэси вручил Вивиен Ли «Оскара» за лучшее исполнение женской роли в фильмах 1939 года.

После 1939 года «Унесенные ветром» выходили в прокат еще четыре раза. В 1967 году фильм перевели на 70-мм пленку и вновь выпустили в Европе и Америке, а в 1977 году показали по американскому телевидению. В рецензиях, статьях и даже посвященных истории постановки книгах нет недостатка. Работали над фильмом самые авторитетные деятели Голливуда. Однако — сегодня это яснее, чем когда-либо, — экранизация романа Митчелл остается живой в первую очередь благодаря Скарлетт. Ни один из партнеров Вивиен Ли не выдерживает сравнения в силе и сочности характера, в богатстве и насыщенности эмоций, в совершенстве и разнообразии техники.

В случае с Лесли Хоуардом все ясно: актер не хотел играть Эшли, его не интересовали ни герой, ни роман. Увлеченный идеей снять фильм о танцевальном конкурсе («Загнанных лошадей пристреливают, не так ли?»), Хоуард столкнулся с неофициальной цензурой, ведомством У. Хейса, но не оставил мечты. Сэлзник обещал сделать Хоуарда продюсером фильма «Интермеццо», но обманул актера. В мае 1939 года Хоуард играл одновременно в двух картинах «Интермеццо» и «Унесенные ветром». Его реакция («Я согласен переходить от одной роли к другой через пятнадцать минут, но вряд ли успею переодеться») иллюстрирует его равнодушие.

Оливия де Хевилленд также не могла соперничать с Вивиен Ли: драматургия отводит Мелани второстепенную роль — символа доброты и порядочности: Актриса решает свою задачу добросовестно и уверенно и ни о чем другом не беспокоится.

Единственным конкурентом Вивиен Ли мог бы стать Кларк Гейбл, но не случайно премия за лучшее исполнение главной мужской роли в тот год досталась другому актеру. Гейбл винил в этом Сэлзника и был не прав.

Герой романа умнее и сложнее его Рэтта Батлера. Его поединок со Скарлетт подчеркивает его интеллектуальное и моральное превосходство. В фильме все наоборот: Скарлетт и сильней, и значительней, и целостней. Объяснение несложно. Личность исполнителя всегда проецируется на роль и способна деформировать характер. На съемочной площадке встретились средний американец К. Гейбл и выдающаяся женщина, чей ум и характер пугали партнера. Надо ли удивляться, что в «поединках» между Скарлетт и Рэттом превосходство на стороне героини? (Хрестоматийный пример — сцена ночью. Пьяный Рэтт — накануне Скарлетт видели рядом с Эшли — ждет ее появления, чтобы «выбить» из головы жены память о мистере Уилксе. В романе униженная Скарлетт охвачена чувством беспомощности и ужасом. В фильме Рэтгу противостоит сильная женщина, которой не страшно, а, скорее, противно. В ее протестующих движениях, холодном взгляде, резкости интонаций — непобежденное чувство правоты и презрение. Эта Скарлетт знает, что она сильнее Рэтта, и мужская ярость героя выглядит признанием в поражении.)

Гейбл не зря боялся этой роли. Флеминг мог вселить в актера уверенность, но предложить ему интересную психологическую разработку характера режиссер не сумел, да это и не могло помочь актеру.

Вивиен Ли работала с Кьюкором, но и до встреч с ним у нее была своя концепция роли. Талант — это умение увидеть, пережить, передать. В этом отношении Гейбл по всем статьям уступал Вивиен Ли. Труднее всего ему было там, где речь шла о скрытых «ниточках» поступков, движений, слов его героя, а именно в этом, в способности «сделать тайное явным», заключалась сила его партнерши. В таком сочетании «Унесенные ветром» могли стать только фильмом о Скарлетт.

Интересно, что стиль актерского исполнения Вивиен Ли совпадал со взглядами Скотта Фитцджеральда, который две недели занимался сценарием и указал на перенасыщенность диалогом. Писатель призывал к акценту на пластическую выразительность: «Скучно и неправдоподобно заставлять одного героя описывать другого». Фитцджеральд повторял, что пластический образ или выражение лица актера способны заменить диалог.

Из актеров этот совет могла реализовать только Вивиен Ли: она умела использовать и силу слова и силу зрительного образа. Ее успех тем важнее, что актриса работала над ролью не только в отсутствие Оливье, но и наперекор его пессимистическому взгляду на возможности актера в кино: «Здесь невозможно добиться полнокровной самостоятельной характеристики. Я не вижу вообще, как актер может сам лепить характер для экрана. Сколько бы мысли ты ни вложила в Скарлетт и как бы хорошо ты ни сыграла каждую индивидуальную сцену, общий итог твоего исполнения зависит целиком от того, как соединят в монтажной эту мозаику режиссер и его подручные».

Вивиен Ли слушала, понимала, что Оливье почти прав, и все-таки противопоставляла воле Сэлзника и равнодушию Флеминга свою концепцию Скарлетт, книгу Митчелл, советы Кьюкора. В итоге, хотя снимали картину три режиссера, а монтировал ее продюсер, на экране была ее Скарлетт.

По глубине и убедительности Скарлетт Вивиен Ли не уступает героине романа. Молодой актрисе в тяжелых условиях удалось на редкость наглядно представить жизнь персонажа — ее насыщенную событиями и как будто алогичную внешнюю сторону и ее тайный смысл: внутреннюю борьбу, метания, трагическую власть узенького, меркантильного ума Скарлетт над ее богатой, но придавленной эмоциональностью. Американское кино не знало такой глубины психологического анализа.

Скарлетт — Вивиен Ли раскрывает перед зрителем широкую и разнообразную гамму переживаний и настроений: любовь и ненависть, радость и отчаяние, безразличие и надежда, усталость, ярость, гнев, мужество и трусость, колебание, размышление, безрассудство. Каждый раз ее чувства приобретают новый оттенок. Противостояние разума и эмоций отдает Скарлетт во власть сложного комплекса переживаний, и Вивиен Ли рассказывает о борьбе чувств, противоречивых желаний и намерений языком пластики, мимики, движения.

Выбравшись из толпы беженцев, Скарлетт застает возле дома своей родственницы экипаж. Тучная и инфантильная, тетушка Питтипэт готова присоединиться к толпе беженцев. За час до этого отъезд Питтипэт вызвал бы у Скарлетт язвительную усмешку, но сейчас она думает только об одном — в Таре больна ее мать. Неподалеку бухает снаряд, истерично визжит тетушка, Скарлетт нетерпеливо кидается в дом, но на пороге ее останавливает нескладный доктор Мид. Как и Питтипэт, он всегда осуждал Скарлетт, а теперь напоминает, что кто-то должен остаться с Мелани. Скарлетт решительно направляется в дом — и слышать об этом она не хочет! Доктор бормочет какую-то благородную чушь, и она резко останавливается: «Это не мой ребенок!» Снова ответив отказом, почти входит в дом и останавливается на пороге. Доктор Мид напоминает, что Эшли, может быть, истекает кровью под Атлантой. Задумавшись, застыла Скарлетт на пороге дома тети Питтипэт. Ее губы нехотя выталкивают «да», но все в Скарлетт показывает, как не хочется, как мучительно, до боли не хочется оставаться. Ее рука сжалась в кулак, губы — в тонкую, злую полоску, лоб сморщен от негодования. Слова («Мелани, Мелани! Если бы я не обещала Эшли, мне было бы плевать на тебя с твоим ребенком!») фактически ничего не добавляют. Чувства героини, их оттенки и полутона раскрыты в движении, мимике, интонациях актрисы.

Физическое действие не всегда прямо вытекает из внутреннего состояния. Иногда человек «гримирует» свои внешние проявления. В таких случаях театр прибегает к подтексту. Речь действующих лиц обретает двойной смысл: прямой, обращенный ко всем окружающем, и сокровенный — понятный, помимо публики, только самому герою и тому, кому он направлен. Актер обязан донести до зрителя сокровенный смысл — иначе сущность событий будет ложно истолкована.

В кино подтекст имеет другой характер. Изобразительный ряд позволяет зримо показать несоответствие между словами действующих лиц и их действительным состоянием. Вивиен Ли, которая имела уже достаточный сценический опыт, интуитивно поняла, что контрапункт звука и изображения позволяет раскрыть внутренний мир человека с недоступной театру наглядностью.

Узнав о помолвке Эшли и Мелани, Скарлетт решает воспользоваться приглашением к Уилксам, чтобы поведать герою своих грез о своей любви и заставить его забыть Мелани. Столкнувшись с соперницей, Скарлетт весело улыбается и ей и смущенному Уилксу. Ее взгляд источает ненависть, но Скарлетт любезно подает Мелани руку и произносит пару изысканно любезных фраз. Можно подумать, что она рада видеть мисс Гамильтон — лишь на мгновение ее выдают взгляд и надменно поднятые брови.

Через несколько минут Скарлетт окружена кольцом кавалеров. Она смеется — смеются все. Она улыбается — кругом улыбки. Каждый готов броситься очертя голову по первому ее слову. Сияющий брат Мелани, Чарлз, ободренный неотразимой улыбкой Скарлетт, вызывается принести торт. Однако героиня не замечает тарелочки с пирожным, не слышит влюбленно-бестолковой болтовни Чарлза. Она устремилась вперед, в ее глазах отчаяние, ненависть, нестерпимая боль. Еще немного, и она разрыдается.

Монтажная врезка — Эшли под руку с Мелани — объясняет поведение Скарлетт. Не в силах сдержаться, Скарлетт отталкивает Чарлза и убегает в слезах.

Ее поступки внешне нелогичны. На деле поведение героини объясняется именно внутренней логикой ее переживания. Скарлетт скрывает свое состояние, прячет чувства за противоположными внешними проявлениями.

В ряде сцен Вивиен Ли лишена и этой возможности: ситуация заставляет Скарлетт полностью подчинить свое поведение логике минуты. В эпизоде, где Скарлетт навещает Рэтта в тюрьме, чтобы попросить у него 300 долларов, успех зависит от того, удастся ли ей изобразить обеспеченную леди, которой и не снились проблемы хозяйки Тары. Истинное состояние героини не раскрывается ни в словах, ни в мимике, ни в физических действиях. Принцип подтекста неосуществим — не с чем сопоставить поведение Скарлетт. Тогда Вивиен Ли помогает заглянуть «внутрь» с помощью безусловного рефлекса.

Истинная природа героини Митчелл «подмята» сознанием. Сначала строгим воспитанием матери, затем — сомнительными нормами, которые диктуют борьба за существование и ее ограниченный «здравый смысл». Фактически Скарлетт никогда не была собой (не реагировала на жизнь безусловно), не слышала своего «голоса» и потому совершала непоправимые ошибки. В силу эмоциональной глухоты считала, что любит Эшли. По той же причине не понимала, почему ее привлекает Рэтт Батлер. Настоящая Скарлетт незаурядней, талантливей, благородней своего «двойника» — жестокой, холодной, циничной женщины, которую ограбила жизнь: воспитание, судьба, рассудочность. В этом ее трагедия, тайна, отгаданная и воспроизведенная Вивиен Ли.

Для Скарлетт непроизвольная реакция — самый верный способ обнаружить ее естество. Рассказывая Рэтту о «счастливой жизни в Таре», героиня в какой-то момент отходит, повернувшись к нему спиной и еле сдерживая рыдания. Теперь ясно, что она все время притворялась.

В соответствии с темпераментом героини ее непроизвольная реакция — всегда взрыв. Крик отчаяния. Момент истины. Протест против насилия, которое совершает ум или так называемая «воля» над чувствами. Самый сильный взрыв — реакция Скарлетт на возвращение с войны Эшли Уилкса.

Голодные и оборванные, солдаты бывшей армии конфедератов бредут по дорогам Юга. Скарлетт озабоченно совещается с Мелани — сколько ртов кормить сегодня? Мелани принимает всех, примет и этого, что показался на пыльной дороге. Оборванный, измученный-голодный. Мелани смотрит вперед и бросается навстречу Эшли.

С удивлением Скарлетт наблюдает за ней. Потом и она узнает в изможденном бродяге человека, который оттолкнул ее любовь, и не принял ее жертвы. Лицо Скарлетт смягчает улыбка — почти незаметная, сдержанная, открытая, ликующая. Героиня снова похожа на себя — на обаятельную, порывистую девушку, которая не желала слышать разговоров о войне и обмерла, услышав о помолвке Эшли Уилкса. Движение вперед, к Эшли, читается так ясно, что старая няня, Мэмми, успевает удержать Скарлетт. Поникнув, сжав до боли зубы, в слезах, Скарлетт остается на месте, провожая взглядом Эшли и Мелани.

Исполнение роли Скарлетт принесло Вивиен Ли мировую известность. Несмотря на недовольство голливудских актрис, американская критика оценила ее по достоинству: «Скарлетт Вивиен Ли так прекрасна, что едва ли требует от актрисы таланта, и так талантлива, что не требует от исполнительницы такой красоты; еще ни одна актриса не соответствовала роли в такой степени», — писала влиятельная «Нью-Йорк таймс». Не склонный к сентиментальности орган кинобизнеса, журнал «Моушн Пикчер Хералд» констатировал: «Центральным персонажем картины является, конечно, Скарлетт О’Хара. Вивиен Ли вдохнула в нее жизнь. Она держит зрителя в напряжении с первого и до последнего кадра».

В книге «Дневник наград Американской киноакадемии» Генри Кларк уже «пост фактум» так оценивает работу Вивиен Ли: «Вивиен Ли, английская актриса, почти не известная в то время американской публике, заставила Скарлетт жить и настолько удовлетворила зрителей, сравнивавших роман и фильм, что ее провозгласили лучшей актрисой в год выдающихся актерских достижений».

Однако Бэтт Дэвис, например, не упускала случая повторить, что она-то — настоящая актриса кино, а не гастролерша из театра и, в отличие от «некоторых», не искала роли Скарлетт. В 1962 году эта выдающаяся актриса излила свое негодование в столь красочной и характерной форме, что несколько строчек из ее автобиографии «Моя одинокая жизнь» трудно не процитировать: «Я не стану отрицать, что поиски актрисы на роль Скарлетт О’Как-то-там в прославившемся фильме «Унесенные ветром» привели меня в бешенство. Эта роль могла быть написана для меня! <…> Вначале режиссером был Джордж Кьюкор. Он все еще помнил меня девочкой с Бродвея и, каковы бы ни были его прежние обиды, он о них не забыл. Вот так непостижимые прихоти судьбы влияют на карьеру. Поиски Скарлетт были организованы в международном масштабе, и у меня были сторонники. Ведь я так же идеально подходила на роль Скарлетт, как Кларк Гейбл — на роль Рэтта. Об этом знали многие, но было принято официальное решение искать «свежее лицо». Можно подумать, что я — Успенская[9]. Дальнейшее известно слишком хорошо, чтобы перепевать то же самое. Каждый приводил на кинопробы своих дальних родственников, а меня использовали в качестве приманки. Но я была права: это же безумие — не дать мне роль Скарлетт! Хотя где же в Голливуде искать ума… Я против их окончательного выбора только потому, что выбрали не меня, и, когда я говорю, что хотела бы получить эту роль в свои руки, я ни на йоту не умаляю достоинств прекрасного исполнения мисс Ли. Но ведь так уж случилось, что Джули Марсден — Иезавель[10] — истинная сестра Скарлетт, и у меня не было времени возмущаться тем, что погибал мой маленький коттедж».

Джордж Кьюкор решительно отрицал какие бы то ни было обвинения в связи с отказом Сэлзника от услуг Дэвис. Что касается «объективности» в оценке Вивиен Ли в 1962 году, то есть когда фильм занял прочное место в истории кино США, Дэвис вряд ли могла написать иначе: даже четверть века спустя актриса кипела от негодования и зависти.

Скарлетт О’Хара поставила Вивиен Ли рядом с Оливье. В кино — значительно выше. Никому не пришло бы в голову сравнить Хитклиффа Оливье с героиней «Унесенных ветром». Однако актер по-прежнему заявлял, что кино не искусство и только успех на сцене приносит артисту заслуженную репутацию. Вивиен Ли соглашалась с ним и повторяла, что она — начинающая актриса рядом с гением. Ее скромность и преклонение перед Оливье озадачивали многих, прежде всего Д. Кьюкора, который знал, как талантлива его новая знакомая: «Меня это удивляло. На ваши слова она всегда отвечала: «Ларри — такой замечательный актер. К тому же он великолепный режиссер. Он знает все». В то время это, конечно, было не так, но преданность Вивиен, ее вера в него были поразительны». Не исключено, что Вивиен Ли обратила внимание на реакцию Оливье («Я никогда не думал, что она способна на это!») и поняла, что ее успех может стать источником деликатных проблем. Ей не приходило в голову, что победа досталась даже более дорогой ценой — «красная пыль» Джорджии способствовала возникновению туберкулезного процесса.