Византийская армия (IV — XII вв.)

1. ВООРУЖЕНИЕ И ОБМУНДИРОВАНИЕ

Защитное вооружение. Археологические находки, изображения на погребальных стелах и триумфальных арках свидетельствуют о появлении в ранневизантийский период новых форм шлема, панциря, щита, а также новых видов наступательного оружия. Элементы вооружения, характерные для римского легионера эпохи принципата, постепенно выходят из употребления уже в северовскую эпоху.

В IV столетии римляне используют самые различные варианты шлемов. На триумфальной арке Константина изображены воины в шлемах, похожих на те, что использовались ранее. Они имеют нащечники и украшены небольшими плюмажами. Преторианцы, с которыми сражаются солдаты Константина, изображены в шлемах аналогичного образца, но без плюмажей. Существует мнение, что рельефы не отражают реалий своего времени: скульпторы в данном случае погрешили против истины и умышленно архаизировали изображения солдат, уподобляя их вооружение классическим образцам[407]. Однако ряд деталей, несомненно относящихся к поздней эпохе («паннонские» шапки, длинные штаны, большие овальные щиты), заставляют все-таки отказаться от мысли об архаизации и признать, что по крайней мере в начале IV в. образцы шлемов, продолжавших аттическо-италийские традиции, еще не вышли из употребления.

Типом шлема, не известным ранее в италийской традиции, но получившим широкое распространение в эпоху Поздней империи, стал композитный тип. Композитные шлемы можно разделить на два основных вида. Шлемы первого вида состояли из двух полусфер, крепившихся к узкой полоске гребня, которая тянулась от лицевой к затылочной части каски. Шлемы второго типа изготовлялись из нескольких пластин, соединявшихся между собой. Как правило, такая конструкция характерна для касок конической формы. К шлему могли добавляться тыльник и нащечники, которые изготовлялись отдельно и обычно крепились кожаными или льняными ремнями либо с помощью шарниров. Нащечники обычно снабжались ушными отверстиями. Отдельные шлемы были снабжены дополнительной защитой в виде Т-образной назальной пластины. Такая пластина, однако, была весьма непрочной и служила скорее для того, чтобы отклонить удар, чем для того, чтобы смягчить его[408]. Сборка отдельных деталей шлема осуществлялась на последнем этапе перед креплением кожаной подбивки[409]. Шлемы могли и не иметь подбивки. В этом случае воин носил на голове шерстяной подшлемник (cento) (Amm., XIX, 8, 8).

Рис. 29. Римские композитные шлемы IV–V вв.

Рис. И. В. Кирсанова.

Рис. 30. Римские композитные шлемы IV–V вв.

Воспроизведено по: MacDowall S., Embleton G. Late Roman Infantryman AD 236–556 А. D. Oxford, 2005: Р. 7, 4, 13.

Многие шлемы были снабжены гребнями (cristae) из конского волоса (Amm., XVI, 10, 8; ХХ, 11, 21; XXIV, 6, 16)[410]. Шлемы рядовых пехотинцев, как правило, не имели никаких украшений. Шлемы офицеров или всадников могли быть богато украшены. В языческую эпоху на них делались изображения львов или богини победы Виктории[411]. Шлемы высших офицеров покрывались позолоченными серебряными листами и были украшены драгоценными камнями (Amm XXVII 10, 11)[412].

Рис. 31. Римский тяжеловооруженный пехотинец IV в. в кольчуге с длинными рукавами.

Рис. И. В. Кирсанова.

Основным видом доспеха легионера с конца I в. была, как кажется, lorica segmentata. Она продолжала использоваться на протяжении всей первой половины III столетия[413], и солдаты на арке Септимия Севера изображены по большей части в подобных панцирях. Археологические находки свидетельствуют, что по сравнению с предыдущим периодом lorica segmentata претерпевает определенные изменения. Образующие ее пластины становятся шире, соответственно меняется и их количество[414]. Наряду с lоrica segmentata всегда широко использовались и кольчуга (lorica hamata), чешуйчатый панцирь (lorica squamata), а также мускульные панцири.

Lorica segmentata совершенно вышла из употребления во второй половине III в.[415] Основным видом доспеха стала кольчуга. Кольчуги IV в. отличались большим разнообразием. Были кольчуги короткие, длинные, без рукавов, с рукавами до локтя, с рукавами до запястья. В манускрипте Vergilius Vaticanus (Cod. Lat., 3225) изображены воины в кольчугах с капюшонами[416]. Чешуйчатый панцирь (lorica squamata) также был одним из широко использовавшихся в III–IV вв. видов доспеха. Командиры обычно носили традиционные мускульные панцири.

Рис. 32. Солдаты в кольчугах с капюшонами.

Прорисовка изображения в манускрипте Vergilius Vaticanus (Cod. Lat., 3225).

Воспроизведено по: Bishop M. С., Coulston J. С. N. Roman Military Equipment from the Punic Wars to the fall of Rome. London, 1993. P. 148.

Четырехугольный полуцилиндрический scutum, который был основным видом щита римского легионера во II в., оставался на вооружении легионеров еще в первой половине III в., о чем свидетельствуют фрагменты трех щитов и один почти целый экземпляр, обнаруженные в Дура-Европос[417]. Вместе с тем уже рельефы на колонне Марка Аврелия и на триумфальной арке Септимия Севера изображают солдат с небольшими овальными или гексагональными щитами. Позднее как в кавалерии, так и в пехоте римляне начинают использовать в основном только овальные или круглые щиты. В IV столетии наиболее распространенными были овальные щиты[418]. Судя по сохранившимся изображениям, шиты IV в. были несколько шире, чем в предыдущую эпоху[419].

Рис. 33. Римский тяжеловооруженный пехотинец в кольчуге с капюшоном.

Рис. И. B. Кирсанова.

Аммиан Марцеллин, говоря о римских щитах, называет их либо scuta, либо clypei, при этом речь у него всегда идет о круглых или овальных щитах (Amm., XXI, 2, 1). Кроме овальных и круглых римляне могли использовать также четырех- или шестиугольные щиты. Однако щиты подобной формы встречались нечасто[420].

Щит, как и прежде, изготавливался из нескольких скрепленных между собой дощечек. Овальные щиты, обнаруженные при раскопках в Дура-Европос, были сделаны из 12–15 деревянных планок из тополя толщиной 8 — 12 мм. Щит держали за рукоять (ampla), крепившуюся на его внутренней поверхности (Amm., XXI, 2, 1). Бронзовая или железная куполообразная выпуклость (umbo), располагавшаяся по центру с наружной стороны щита, служила для дополнительной защиты несущей руки. Согласно Аммиану, римские щиты были широкие (patula) и выпуклые (incurva) (Amm., XXIV, 6, 7). Овальные щиты, обнаруженные в Дура-Европос, имеют слегка выгнутую форму, их длина составляет 1,07 — 1,18 м, ширина — 0,92 — 0,97 м. Щиты покрывались с обеих сторон кожей, благодаря чему солдаты могли использовать их при переправе через довольно опасные реки (Amm., XXIV, 6, 7). На внешней поверхности щита рисовали какие-нибудь аллегорические фигуры или абстрактные изображения (digmata, или sculorum insignia).

Рис. 34. Прорисовка изображения середины IV в., представляющего римского пехотинца из подразделения auxilia palatina.

Воспроизведено по: MacDorvall S., Embleton G. Late Roman Infantryman AD 236–556 А. D. Oxford, P. 24.

Рис. 35. Прорисовка изображения солдата IV в.

Воспроизведено по: Feugère М. Les armes des Romains de la République à l’Antiquité tardive. Paris, 1993. Р. 245.

Дигматы играли в римской армии очень важную роль. По сути, только по ним можно было определить воинскую часть, в которой служил солдат. Согласно мнению некоторых исследователей, практика изображать на щитах дигматы появляется только в период Поздней республики и была введена, как кажется, Цезарем[421]. Вместе с тем Тит Ливий, рассказывая о событиях конца Второй Пунической Войны, передает, что Гасдрубал заметил в римском войске старые щиты, которых раньше не видел (Liv., XXVII, 47, 1). Этот факт позволяет предположить, что карфагенский полководец обратил внимание прежде всего на символику легионов, которых в армии противника ранее не было.

Представление о том, как выглядели дигматы периода принципата, можно составить на основании многочисленных фризов и рельефов, сохранившихся до наших времен. Особенно часто встречаются изображения «грозовых стрел» и молний, которые должны были ассоциироваться с образом Юпитера, а также восьми- или пятиконечных звезд, лавровых венков[422], фигур орлов или только орлиных крыльев, также символизировавших могущество Юпитера.

Среди находок в Дура-Европос были обнаружены щиты, отличавшиеся очень богатой и изысканной раскраской. На них изображены эпизоды Троянской войны и сражения греков с амазонками. Вполне возможно, что эти щиты предназначались для военных парадов или для спортивных состязаний.

Вегеций пишет, что в современной ему армии сохранялся старинный обычай и на щиты по-прежнему наносились различные символические изображения (Veg., II, 18)[423]. Однако позднее, очевидно, во второй половине V в. дигматы выходят из употребления. По крайней мере в «Стратегиконе» предписывается, чтобы каждая тагма имела щиты одинакового цвета, и ничего не говорится об эмблемах воинских частей[424].

Согласно утверждению Вегеция, каждая когорта в легионе имела на щите свой особый символ (Veg., II, 18). Подобное представляется маловероятным, и, как кажется, автор Вегеций путает два понятия: когорта в смысле «составная часть легиона» и когорта как синоним самостоятельного тактического подразделения, имеющего собственное знамя и собственную эмблему.

Определенное впечатление о дигматах в позднеримской армии можно составить по миниатюрам в Notitia dignitatum. На более чем двадцати страницах этого документа содержится 265 эмблем, которые считают изображениями на щитах. Рисунки сделаны четырьмя цветами: желтым, синим, темно-красным и белым. Они имеют круглую форму. Возможно, это объясняется тем, что их рисовали, используя трафарет[425]. На эмблемах представлены различные животные (волки, орлы, лошади и т. д.), ангелы, небесные светила с человеческими лицами, геометрические фигуры или просто раскрашенные в разные цвета круги. Анализ этих изображений показывает, что в них присутствует многое, что совершенно не соответствует нашему восприятию греко-римской цивилизации. Большое место занимает изображение символов, происходящих из Центральной и Северной Европы, встречаются украшения, типичные для азиатских народов Восточной Европы, или же германские руны, использованные, в соответствии с древним обычаем, в качестве символов, а не как фонетические знаки. Большинство значков связаны с небесными светилами и особенно с солнцем и его движением. Это звезды или диски, испускающие лучи во все стороны. Рядом с ними присутствуют рисунки в форме колеса, которое напоминает аналогичные символы, выгравированные на камнях, или кельтское колесо — несомненно, солярный символ. Концентрические круги имеют аналогичное значение: они также воспроизведены на скалах Скандинавии, у кельтов и иллирийцев. Свастика, другой типично солярный символ, появляется в виде многочисленных вариаций. Солярный символизм в различных видах засвидетельствован приблизительно на половине эмблем в Notitia[426].

Существует гипотеза, что два значка указывают на китайскую традицию. Один из них изображает даосскую монаду, представляющую концепцию «инь-ян», только вместо белого и черного цветов в Notitia использованы желтый и темно-красный. Этот символ — эмблема подразделения Armigeri, входившего в состав армии Западной империи. В символе отряда Thebei также хотят видеть китайское влияние. Его эмблема уподобляется «инь-ян» в «статической» версии. Рисунок состоит из как минимум трех концентрических кругов, разделенных по диаметру, и двуцветных полукругов. Цвета, будучи противопоставлены друг другу, чередуются таким образом, что в одной половине изображения они следуют в порядке, противоположном тому, который представлен на другой половине. Здесь также присутствуют желтый и темно-красный цвета вместо белого и черного. Сделанное наблюдение позволило выдвинуть предположение, что в среде правящей верхушки Империи символы «инь-ян» были хорошо известны[427].

Рис. 36. Даосская монада, представляющая концепцию «инь-ян».

В III–II вв. до н. э. важной частью вооружения римского легионера, были поножи. Позднее они вышли из употребления, что, по всей видимости, было следствием появления в армии большого щита (scutum). Замена скутума небольшими овальными и круглыми щитами способствовала тому, что поножи, которые в I–II вв. носили только центурионы, вновь появляются на вооружении римского легионера[428].

Поножи начали использовать уже в первой половине III в. В IV столетии они стали неотъемлемой частью защитного вооружения римского воина (Anon., De reb. bell., 15, 3)[429]. Поножи носили не только пехотинцы, но также и кавалеристы. Согласно утверждению Вегеция, в римской армии существовала особая категория всадников, отличительным признаком которых было именно ношение поножей (Veg., II, 1).

Наступательное вооружение. С конца II в. основным наступательным оружием римского легионера становится копье. Например, согласно утверждению Геродиана, уже солдаты Септимия Севера были вооружены диболиями — копьями, имеющими наконечники на обоих концах древка (Herod., II, 13, 4).

Длина позднеримских копий слегка превышала 170 см, поскольку на рельефах видно, что копье лишь немного выше солдата, который его держит. В рукопашном бою сражались прежде всего копьями и только после того, как они ломались, обнажали мечи (Amm., XXXI, 13, 5).

Пилум — традиционное оружие римского легионера — представлял собой метательное копье, наконечник которого соединялся с древком посредством длинного металлического стержня. Археологические находки свидетельствуют о том, что III–II вв. до н. э. длина такого стержня сильно варьировалась от 15 до 95 см[430]. Для эпохи Ранней империи характерны пилумы с длиной стержня от 60 до 90 см[431].

Рис. 37. Различные виды пилумов.

По: Cascarino G. L'esercito Romano. Armamento e organizzatione. Vol. II: Da Augusto ai Severi. Rimini, 2008. Р. 151.

Рис. И. В. Кирсанова.

Pilum использовался еще в середине III в. Множество образцов позднеримских пилумов было найдено вдоль рейнской границы[432]. Пилумы III-его в. претерпели некоторые изменения по сравнению с пилумами Ранней империи. Например, наконечник пилума из Заальбурга крепился к древку с помощью специального утолщения, в отличие от пилумов предыдущих веков, металлическая часть которых крепилась внутрь древка[433].

Рис. 38. Муфта для крепления металлического стержня пилума к древку.

По: Cascarino G. L’esercito Romano. Armamento e organizzatione. Vol. II: Da Augusto ai Severi, Rimini, 2008. P. 152.

Рис. И. В. Кирсанова.

На нескольких погребальных рельефах, относящихся к III в., изображены пилумы, которые имели пирамидальное утолщение, служащее для крепления наконечника к древку, а под этим утолщением находятся два или даже три металлических шара. На сегодняшний день, однако, у нас нет археологических свидетельств, подтверждающих существование аналогичных пилумов[434].

Во второй половине III в. пилум окончательно выходит из употребления. Впрочем, Вегеций утверждает, что пилумы хотя и редко, но все же используются и в его время (Veg., I, 20). При этом он заявляет, что в современную ему эпоху пилум получил название spiculum (Veg., II, 15). Тем не менее в данном случае мы не должны впадать в заблуждение. Из описания, данного Вегецием, становится ясно, что речь идет не о классическом римском пилуме, а о более тяжелом, чем получившие широкое распространение плюмбаты и верутумы метательном копье. «Пилумы», которые видел Вегеций, имели трехгранный наконечник длиной от 9/12 фута до 1 фута (22, 18–29, 57 см) (Veg., I, 20; II, 15) и древко длиной в 5½ фута (162,64 см) (Veg., II, 15). Нигде нет ни слова о том, что наконечник соединялся с древком посредством тонкого металлического стержня. Термин spiculum Вегеций использует достаточно широко. Это не только особое метательное копье (Veg., IV, 28), но и стрелы, пускаемые различного вида боевыми машинами (карробаллистами, онаграми, скорпионами или манубаллистами). Изменялись лишь размеры спикулума; его форма, судя по всему, оставалась одной и той же (Veg., III, 24; IV, 22).

Аммиан неоднократно употребляет слово spiculum, но лишь в одном случае мы можем, как кажется, утверждать, что речь идет о метательных копьях, подобных тем, о которых сообщает Вегеций. Описывая битву при Аргенторате, Аммиан отмечает, что с той и с другой стороны «непрерывно летели спикулумы, вертумы и окованные железом стрелы» (Amm., XVI, 12, 46)[435]. В остальных случаях spiculum у Аммиана — это либо стрела (в том числе стрела метательной машины) (Amm., XXIV, 4, 16; XXV, 1, 13; 17), либо наконечник стрелы лука или баллисты (Amm., XXIII, 4, 2; 14; XIX, 2, 9; XXXI, 2, 9).

Наиболее распространенным дротиком, использовавшимся в IV столетии, был верутум (verutum). По свидетельству Вегеция, верутум под названием verriculum был известен еще во времена принципата (Veg., II, 15). Верутум представлял собой дротик с железным трехгранным наконечником длиной в 5/12 римского фута (ок. 12 см); длина древка составляла 3,5 фута (ок. 103 см) (Veg., II, 15). В IV столетии верутум применяли как римляне, так и варвары (лимиганты-сарматы, готы и, очевидно, другие племена германцев) (Amm., ХIХ, 11, 11; XXXI, 7, 12).

Новым видом метательного оружия была так называемая плюмбата (plumbata) или маттиобарбула (mattiobarbula), не известная в эпоху Ранней империи. В 1992 г. археологами на территории Бретани, в верховье Рейна, на Дунае и в районе Аквилеи было обнаружено 42 плюмбаты. Это позволило некоторым исследователям утверждать, что плюмбата не была заимствована у германцев, как это иногда считается, а является исконно римским видом оружия. Так, например, М. Фожер считает, что появление плюмбаты в римской паноплии не должно считаться чем-то неожиданным. Он предлагает рассматривать ее как логическое продолжение эволюции классического пилума. В качестве доказательства своей точки зрения исследователь указывает на то, что уже для эпохи Ранней империи засвидетельствованы пилумы, имеющие груз в виде сферической массы наверху древка[436]. Р. Гроссе, опираясь на сообщение Вегеция, что плюмбаты были основным оружием двух иллирийских легионов Маттиобарбулов, получивших позже название Иовианов и Геркулианов[437], делает вывод, что этот вид оружия был иллирийского происхождения[438]. Плюмбата, вероятно, не нашла широкого распространения в римской армии ни в III, ни в IV столетиях. Как явствует из замечания Вегеция, Иовианы и Геркулианы были особыми легионами, вооружение которых отличалось от вооружения остальных римских подразделений. Автор трактата «О военных делах» воспринимает плюмбату как некое нововведение, поэтому считает нужным подробно рассказать о ней и о способах ее использования. Плюмбата была оружием как легкой, так и тяжелой пехоты, и продолжала оставаться таковым и в ранневизантийское время[439].

Согласно утверждению анонимного автора трактата «О военных делах», существовало два вида плюмбаты — plumbata tribolata и plumbata mamillata. Plumbata tribolata изготавливалась по образу стрелы (Anon., De reb. bell., 10, 2)[440]. На некотором расстоянии от наконечника крепился свинцовый груз с шипами. Для увеличения скорости полета плюмбаты на древке фиксировалось оперение. «Над этими перьями, — пишет аноним, — было оставлено пространство, достаточное для того, чтобы обхватить его пальцами» (Anon De reb. bell., 10, 3)[441]. Из описания следует, что воин, метавший плюмбату, держал ее за самый конец древка, вероятно, наконечником вверх (Anon., De reb. bell., 10, 3). Бросок мог быть сделан только с близкого расстояния, практически в упор (Anon., De reb. bell., 10, 1)[442]. В случае если такая плюмбата не попадала в цель и падала на землю, она все равно представляла опасность для противника, так как он мог поранить ноги о ее острые шипы, один из которых всегда был направлен вверх (Anon., De reb. bell., 10, 1).

Рис. 39. Прорисовки плюмбат различного вида, обнаруженных в результате археологических раскопок.

Воспроизведено по: MacDowall S., Embleton G. Late Roman Infantryman AD 236 — 556 А. D. Oxford, 2005. Р. 22.

На сегодняшний день не существует археологических находок, подтверждающих существование плюмбаты триболаты[443]. Поэтому, возможно, что она не более чем изобретение анонимного автора трактата, вся инновация которого заключается в том, что он объединил давно известный трибул[444] с плюмбатой, которая все еще воспринималась как экзотическое и варварское заимствование[445].

Plumbata mamillata, по всей вероятности, соответствовала мартиробарбулам Вегеция. Название mamillata (от mamillanus — «набухший») объясняется, надо думать, формой свинцового груза, который находился на середине древка. Наконечники плюмбат такого типа, обнаруженные при раскопках, обычно имеют два зубца[446]. Длина наконечника — около 12 см[447]. Применение подобного оружия не требовало от воина большой физической силы или умения, как это было в случае с традиционными пилумами, к тому же благодаря меньшему весу плюмбаты увеличивалась дальность броска, а за счет свинцового груза возрастала ее убойная сила.

Обнаруженные в результате археологических раскопок плюмбаты имеют самые различные размеры. Все находки обычно классифицируют по трем группам. К первой относятся те, длина наконечника которых составляет от 98 до 118 мм; ко второй — с наконечниками от 135 до 162 мм; третью составляют экземпляры с размером наконечника от 186 до 220 мм; наконец, отдельно вынесены находки, чьи размеры не укладываются в предложенную схему: одна из них из Олимпии с длиной наконечника 255 мм, а другая — из Сискии с наконечником в 275 мм[448]. Соответственно размерам варьировалась и масса оружия: плюмбаты первой и второй группы имеют вес 130–147 r; вес образцов из третьей группы составляет около 350 г.

Незначительный вес и размеры плюмбат позволяли воинам носить их с собой по нескольку штук. Вегеций утверждает, что легионеры носили внутри своих щитов по пять плюмбат[449]. Впрочем, поскольку у нас нет каких-либо свидетельств, подтверждающих слова Вегеция, то некоторые исследователи полагают, что в действительности никаких креплений для плюмбат внутри щитов не существовало и их носили как и обычные дротики, а при метании держали в левой руке вместе со щитом[450].

Дальность полета плюмбаты была, очевидно, больше чем у любого обычного дротика. «Ведь они ранили врагов и коней, — пишет Вегеций о солдатах, метавших плюмбаты, — не только до начала рукопашного боя, но даже прежде, чем те могли подойти на расстояние броска метательных снарядов» (Veg., I, 17)[451]. В соответствии с расчетами современных исследователей, плюмбата мамиллата, металась на расстояние от 30 до 60 м[452], а при использовании специального ремня — от 70 до 80 м[453].

Рис. 40. Различные виды плюмбат по описанию автора трактата «О военных делах».

Рис. И. В. Кирсанова.

Некоторые исследователи полагают, что техника броска плюмбаты мамиллаты была отличной от техники броска обычного дротика и се брали не за середину древка, а за хвостовую часть, как и плюмбатy триболату, и бросали снизу вверх. Поэтому плюмбата мамиллата не только описывала в воздухе дугу, но и, падая почти вертикально, поражала неприятеля в голову или плечи[454]. Современные испытания показали, что брошенная подобным образом плюмбата, общая длина которой составляла всего 51 см (и, следовательно, подобное оружие могло легко уместиться внутри щита), покрывала расстояние в 61,3 м при высоте подъема до 14 м, в то время как брошенная обычным способом плюмбата таких размеров пролетала всего 27,5 м[455].

Впрочем, анонимный автор не говорит, что плюмбату мамиллату бросали, держа рукой за хвостовую часть. И поскольку предназначение каждого из двух видов описанных им плюмбат различно (одна служит для поражения противника на близком расстоянии, другая на большом удалении), то логично будет предположить, что и способы метания их были различными.

Рис. 41. Метание плюмбаты.

Рис. И. В. Кирсанова.

При метании плюмбат линейная пехота должна была по необходимости образовывать свободный боевой порядок, чтобы солдаты не мешали друг другу и могли эффективно поражать цель[456].

Рис. 42. Структура композитного лука.

По: Cascarino G. L'esercito Romano. Armamento e organizzatione. Vol. II: Da Aygusto ai Severi, Rimini, 2008. P, 88.

1 — ухо; 2 — сухожилия животных; 3 — роговая пластина; 4 — деревянная основа; 5 — тетива; 6 — рукоять.

Рис. И. В. Кирсанова.

Гораздо большее применение, чем ранее, находит в римской армии в IV столетии лук. Позднеримский лук был восточного происхождения и принадлежал к композитному типу луков[457]. Составные элементы лука крепились к центральной части с помощью клея и сухожилий. Центральная часть изготавливалась из твердого и гибкого дерева. Она покрывалась пластинами из оленьего рога. Это делалось для придания луку большей гибкости и увеличения дальности стрельбы[458]. Лук с натянутой тетивой оказывался согнутым в обратную естественному изгибу сторону. Максимальная дальность полета стрелы, пущенной из такого лука, составляла ок. 300 м, хотя расстояние, на котором стрела сохраняла свою убойную силу, было намного меньшим[459]. Вегеций утверждает, что лучники стреляли в цель с расстояния в 600 шагов (177, 42 м) (Veg., II, 23). Однако, по всей видимости, речь в данном случае идет не о прицельной стрельбе, а о максимальной «убойной» дальности полета стрелы.

Рис. 43. Позднеримский композитный лук с натянутой тетивой и без нее.

Рис. И. В. Кирсанова.

Когда лук не использовали, с него снимали тетиву, чтобы он сохранял свой естественный изгиб. Чтобы вновь натянуть тетиву, лучник использовал известный по многочисленным скифским изображениям прием: сгибал лук, держа его под ногой[460].

Рис. 44. Способ натягивания тетивы.

Рис. И. В. Кирсанова.

Рис. 45. Изображение лучника в манускрипте Virgilius Romanus (V в.).

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Стрелы, как и в более раннюю эпоху, имели трехгранный наконечник[461]. Такой тип наконечника был характерен для римских стрел уже в III в.[462] Тем не менее в IV столетии получают распространение также узкие и плоские наконечники германского образца. Другим широко использовавшимся типом наконечника был наконечник с двумя зубцами, также заимствованный у германцев. На древках стрел указывались имя владельца и подразделение, в котором он служил[463].

Насколько мы можем судить по скульптурным изображениям, римские колчаны были цилиндрической формы. Колчаны конных лучников крепились обычно с правой стороны седла позади всадника. Пехотинцы носили колчаны на перевязи[464].

Рис. 46. Стрелы с различными типами наконечников, использовавшихся в позднеримскую эпоху.

По: Stephenson I. P. Roman Infantry Equipment. The Later Empire. Gloucestershire, 2001. Colour plates 19–22.

Рис. И. В. Кирсанова.

В IV столетии в полевых условиях праща стала применяться гораздо реже, чем это было раньше. Аммиан лишь однажды дает понять, что во время сражения были использованы пращи (Amm., XXXI, 7, 14). При этом остается неясно, кем именно применялось это оружие — римлянами или их противниками. В остальных случаях, когда Аммиан упоминает пращу, она используется осажденными защитниками городов: дважды речь идет о применении пращей персами (Amm., XXIV, 2, 15; 4, 16), и лишь однажды Аммиан говорит о римлянах (Amm., XXVI, 8, 8). Зосим, утверждает, что при осаде Пирисаборы (363 г.) римляне использовали пращи для обстрела защитников крепости (Zos., III, 18, 3).

Кроме пращников (funditores), Вегеций упоминает также fundibulatores, т. е. воинов, вооруженных метательными шестами (fustibali). Несмотря на то. что fustibalus был известен еще в эллинистические времена, у нас нет никаких указаний на то, что он когда-либо применялся римлянами. «Краткое изложение военного дела» Вегецня — наш единственный источник, доказывающий, что по крайней мере в начале V в. этот вид оружия находил свое применение.

Рис. 47. 1–6 — наиболее распространенная форма пуль для пращей; 7 — свинцовая пуля, обнаруженная в Испании; датируется временем войны Помпея против Сертория; надпись: CN(eus Pompeus) MAC(nus); 8 — свинцовая пуля, обнаруженная в Перудже; 9 — праща из пеньки; такие пращи еще и сегодня делают на Балеарских островах; 10 — Реконструкция формы для отлива свинцовых пуль для пращей.

По: Casearino G. L’esercito Romano. Armamento e organizzatione. Vol. II: Da Augusto ai Severi, Rimini, 2008 Р. 90–93.

Рис. И. В. Кирсанова.

Согласно описанию Вегеция, фустибал представлял собой шест длиной 4 фута (ок. 120 см), посередине которого привязывалась кожаная праща. Принцип действия фустибала Вегеций сравнивает с принципом действия онагра (Veg., III, 14). Фустибалы, как и пращи, применялись прежде всего для защиты городов (Veg., III, 3). В то же время Вегеций считает, что их можно использовать и в открытом поле (Veg., II, 15; III, 14).

Традиционный меч римского легионера — короткий и широкий гладиус (gladius) — продолжает использоваться на протяжении всей северовской эпохи, доказательством чему могут служить изображения солдат на рельефах триумфальной арки Септимия Севера, где запечатлен штурм Ктесифона.

Тем не менее археологические находки свидетельствуют, что уже с конца II в. все большее распространение получает длинный и узкий меч спата (spatha)[465]. Первоначально меч этого типа использовался только в кавалерии. Он давал возможность всадникам вести борьбу с вражескими пехотинцами. Сам термин spatha стал применяться, очевидно, только начиная со II в.[466] В эпоху Юлиев-Клавдиев спата становится также и основным оружием пехотинцев вспомогательных подразделений (auxilia). Отмечая разницу в наступательном вооружении между легионерами и ауксилиариями, Тацит пишет, что первые были вооружены пилумами и гладиусами, а вторые обычными копьями и спатами (Tac., Ann, XII, 35, 16)[467].

Как свидетельствуют данные археологии, с конца II в. спата получает все более широкое распространение в римской армии[468]. Возможно, это было связано с тем, что в армии возрастала роль и количество различных вспомогательных подразделений. Существует мнение, что уже во II в. вспомогательные войска далеко превосходили по численности легионную пехоту[469]. В этот период спату начинают использовать и легионеры: первый археологически засвидетельствованный экземпляр подобного меча, о котором можно с уверенностью утверждать, что он принадлежал легионеру, был обнаружен в Лионе в одном захоронении 197 г.[470] С середины III в. спата окончательно вытесняет гладиус и становится основным оружием не только солдат вспомогательных войск, но и легионеров[471].

В способе ношения меча произошли заметные изменения. Спату носили на левой, а не на правой, как гладиус, стороне, чаще всего на портупее, но могли носить и на поясном ремне.

Вегеций упоминает о существовании коротких мечей, которые он называет semispathae (полуспаты). Вегеций — наш единственный источник, свидетельствующий о том, что вместе с длинным мечом в позднюю эпоху римляне использовали также короткий меч. Ф. Ришардо полагает, что в данном случае Вегеций попросту стремился как можно точнее реконструировать вооружение легионеров времен Ранней империи и называл полуспатой кинжал, который в его время уже вышел из употребления[472]. Тем не менее у нас есть определенные свидетельства, позволяющие утверждать, что полуспата не была изобретением Вегеция. Ее существование подтверждено, как кажется, археологически: Я. Лебединский отмечает, что в одном из германских захоронений, относящихся к эпохе Великого переселения народов, рядом с длинным мечом был обнаружен более узкий и короткий меч, который он склонен идентифицировать с полуспатой[473].

Оружием, совершенно чуждым традиционной римской паноплии, были боевые секиры (secures), которые использовались римлянами уже с III в.[474]. Вероятно, они были заимствованы у германцев. Аммиан дважды говорит об использовании римлянами боевых топоров. Описывая осаду Амиды, он рассказывает о двух галльских отрядах, которые, прежде чем совершить ночное нападение на врага, «подпоясались секирами и мечами» (Amm., XIX, 6, 7)[475]. Еще один пример, когда в бою применялись секиры, мы находим в описании сражения при Адрианополе (Amm., XXXI, 13, 3).

В военных целях использовалась и двуострая секира (hipennis)[476], о которой упоминают как Аммиан, так и Вегеций[477]. Последний советует применять такую секиру в морском сражении, чтобы перерубать канаты, которыми крепились рули вражеских кораблей (Veg., IV, 46). Но сам Вегеций относит двуострую секиру к плотницкому инструменту (Veg., II, 25; III, 6). Аммиан, со своей стороны, всего один раз говорит об использовании двуострой секиры, и из его описания также следует, что она не была боевым оружием (Amm., XXVI, 8, 10). Вместе с тем на некоторых рельефах, а также на миниатюре в Notitia dignitatum обоюдоострая секира представлена среди других элементов вооружения.

Наряду с секирами в сражении могли использоваться также и палицы. Например, согласно утверждению Зосима, дубинки и палицы находили широкое применение во вспомогательных отрядах палестинцев (Zos., I, 52, 4; ср. Pan. Lat., X, 24, 3).

Кинжал (pugio), широко распространенный в эпоху принципата вид оружия, продолжали использовать практически на протяжении всего III в.[478] Однако в IV столетии он утрачивает свое значение. По мнению М. Фожера, кинжал выходит из употребления ко времени правления Диоклетиана. Доказательством этому является отсутствие изображений кинжалов на надгробных рельефах. Не существует также и археологических находок кинжалов, относящихся к постдиоклетиановскому периоду[479]. Впрочем, некоторые исследователи полагают, что кинжалы остались на вооружении, однако изменилось их предназначение: теперь их использовали не столько в рукопашной схватке, сколько для умерщвления пленных и раненых[480].

Причины изменений римского вооружения. Изменения в римском вооружении начали происходить уже с конца II в. и были вызваны целым комплексом причин, наиболее существенной из них, как нам представляется, был постепенный отказ от тех приемов ведения боя, которыми были востребованы традиционные виды оружия[481]. Снижение критериев отбора новобранцев, ухудшение моральных и физических качеств рядового состава привели к тому, что трудно было добиться практического воплощения в жизнь отработанных в период Поздней республики тактических приемов[482]. Поскольку общая масса личного состава не отличалась высокими моральными качествами, то наиболее приемлемым для ведения боя оказалось построение в виде фаланги: в этом случае в сражении принимали участие, как правило, лишь первые ряды, составленные из офицеров, унтер-офицеров и наиболее надежных и сильных солдат.

Другой причиной изменения римской тактики могло стать сильное чужеродное воздействие, которому подвергались римские войска, размещенные в различных провинциях Империи[483]. Уже Цезарь отмечает, что на солдат оказывают большое влияние нравы тех народов, в стране которых они долго находятся (Caes., ВС, I, 44). Римские солдаты сближались с местным населением, перенимали его обычаи, военные приемы и заимствовали некоторые элементы вооружения. Например, когда войска Цезаря столкнулись в Испании с легионами Афрания, выяснилось, что солдаты противника сражаются так, как это было принято у лузитан и других испанских племен (Caes., ВС, I, 44)[484]. Это должно было сказываться особенно сильно после того, как легионы стали пополняться рекрутами из уроженцев тех провинций, где они были дислоцированы. Подобная система комплектования привела к тому, что всякая национальная связь между отдельными легионами была утрачена, что не замедлило отразиться на их вооружении и тактике ведения боя[485]. М. Фожер обратил внимание на то, что поздние изображения пилумов, относящиеся к первой половине III в., встречаются только на погребальных стелах преторианцев и происходят непосредственно из Рима. Это позволило ему предположить, что pila, использование которых всегда было чуждо неримлянам, так и остались национальным оружием италийцев[486]. Стало быть, дероманизация армии естественным образом вела к постепенному отказу от традиционной римской тактики с использованием пилумов и замене ее более привычным для народов, вошедших в состав Империи, способом сражения в сомкнутом строю с использованием копий.

Провинциализация армии привела к тому, что римская оружейная традиция перестала повсеместно определять характер вооружения римских солдат. Если верить автору жизнеописания Александра Севера, то уже в начале III в. легионы имели различное вооружение (SHA, Alex., 50, 5)[487].

События III в. внесли еще большее разнообразие в вооружение имперских войск. Военный, экономический и промышленный кризисы, которые охватили римские провинции в 60–70 годах III в., положил конец существовавшей прежде системе производства оружия[488].

Отсутствие единых стандартов вооружения было зафиксировано в период правления Диоклетиана, когда по всей Империи были учреждены государственные оружейные мастерские, в которых оружие производилось согласно местным канонам и традициям.

Обмундирование. Заметные изменения произошли не только в вооружении римского солдата, но и в его обмундировании. И здесь мы наблюдаем ту же самую ситуацию, что и в случае с оружием: традиционные, «национальные» элементы обмундирования уступают место заимствованным у соседних народов. Знаменитые римские калиги — военные сандалии, подбитые гвоздями, — исчезают, как кажется, во второй половине III в. Археологические находки позволяют предположить, что в период Поздней империи произошел отказ от стандартизации, а в армии использовалась обувь самых различных стилей, зависящих от местных условий[489]. Широкое распространение получили кампаги (campagi), или сокки (socci) (Anon., De reb. bell., 15, 4)[490]. Они представляли собой кожаные башмаки с ременной шнуровкой. Кампаги могли быть полуоткрытыми или полностью закрытыми, напоминающими высокие (до уровня лодыжек) ботинки; они имели толстую подошву из трех слоев кожи, подбитую гвоздями[491]. Чтобы защитить ноги от соприкосновения с обувью, солдаты надевали носки. Носки, найденные во время раскопок в Египте, сделаны из шерсти, окрашенной в голубой, красный, оранжевый и зеленый цвета[492].

Другим нововведением в военном костюме стали длинные и широкие шерстяные штаны, заимствованные римлянами у германцев. Штаны в римской армии носились и ранее. В I столетии штаны (вероятно, кожаные, длиной немного ниже колена) обычно носили кавалеристы. На колонне Траяна в штанах изображены не только всадники, но и ауксилиарии. Легионеры, судя по всему, штанов еще не носили. К концу II в., как об этом можно судить по рельефам на триумфальной арке Септимия Севера, штаны стала носить уже и легионная пехота. Ношение длинных шерстяных штанов входит в обычай, вероятно, со второй половины III столетия[493]. Впрочем, это коснулось главным образом частей, расположенных на западе Империи. Представляется, что главным мотивом для введения подобного элемента обмундирования было не столько появление большого числа германцев на римской службе, сколько суровые погодные условия: в позднюю эпоху римской армии неоднократно приходилось вести военные действия в самый разгар зимы. Для дополнительной защиты голеней использовали длинную льняную полосу материи, подобную обмоткам солдат в армиях времен Первой мировой войны[494].

На Востоке ношение штанов не стало повсеместным[495]. К тому же официальная власть даже еще в самом конце IV в. воспринимала штаны как варварское заимствование, и потому император Гонорий специальным указом запретил их ношение в Риме (CTh., XIV, 10, 2)[496].

Нововведением, чужеродным для римской армии, были и так называемые паннонские шапки (pilei), которые вплоть до начала V в. указывали на принадлежность человека к военной среде (Veg., I, 20)[497]. Вегеций сообщает, что пилеи делались из кожи (Veg., I, 20). Впрочем, в одном из эдиктов Диоклетиана утверждается, что они изготавливались из овечьей шерсти[498]. Паннонские шапки имели цилиндрическую форму и были похожи на кубанки.

Рис. 48. Фрагмент мозаики из Пьядза Армерина, представляющей всадника с обмотками на ногах.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Традиционными для римского военного костюма остались, пожалуй, только туника и плащ. Туники изготавливались из шерсти или льна. Шерстяные туники были обнаружены при раскопках в Дура-Европос, о льняных упоминает Аммиан (Amm., XIX, 8, 8). Покрой туник был одним и тем же в течение всего периода Империи. Изменения происходили только в количестве украшавших их декоративных элементов. Длина туник доходила до колен воина.

Обычно туники имели длинные рукава. Изображения на туниках делались из окрашенной в пурпурный цвет шерсти. Они, как правило, представляли собой двойную декоративную тесьму на манжетах рукавов, а также охватывающую ворот, двойную или тройную тесьму, концы которой спускались до середины груди. В IV столетии на туниках появились украшения в виде кругов с большим количеством разнообразных изображений. Они располагались на плечах туники и в ее нижней части, по одному кругу с каждой стороны, спереди и сзади. Эти украшения либо вышивались окрашенной шерстью, либо изготавливались отдельно, а затем пришивались[499]. Как правило, туники были белыми, однако могли использоваться и другие цвета, особенно красный. По свидетельству автора биографии Клавдия II, будущий император ежегодно получал две «красные военные туники» (SHA, Claud., 14, 5)[500]. Возможно, туники красного цвета предназначались только для военачальников. Белые туники обычно окаймлялись пурпурной полосой. В биографии Аврелиана говорится, что этот император якобы дал воинам туники, которые вместо пурпурных имели несколько цветных шелковых полос (от одной до пяти) (SHA, Aurel., 46, 6). По всей видимости, подобное утверждение автора биографии представляет собой вымысел.

Рис. 49. Позднеримский пехотинец в торакомахе.

Рис. И. В. Кирсанова.

Поверх туники надевалась рубаха из войлока, шерсти или льна, защищавшая тело воина от соприкосновения с кольчугой (панцирем)[501]. Анонимный автор трактата «О военных делах» называет эту рубаху торакомах (thoracomachus) (Anon., De reb. bell., 15, 1). Это был достаточно плотный вид одежды, который имел не менее одного пальца (ок. 2 см) и толщину (Anon., De re strategica, 16). Чтобы торакомах не намокал во время дождя, сверху его дополнительно обшивали кожей. В источниках есть и другое название для носившейся под доспехами рубахи — subarmalis. Существовала ли какая-либо разница между торакомахом и субармалом, неизвестно. Возможно, субармал был подобен кожаной рубахе с птеругами, которую носили уже во времена Поздней республики и принципата. Это был почетный вид военной одежды, указывающий на высокий статус ее владельца. Если верить автору жизнеописания Аврелиана, то будущий император получил субармал в награду за свои подвиги (SHA, Aurel., 13, 3)[502].

Начиная с III в. солдаты часто изображаются носящими плащ (sagum), заканчивающийся ниже колена и нередко имеющий бахрому по нижней кромке. Плащ крепился застежкой на правом плече, оставляя правую сторону тела открытой. Длина плащей, как и их украшения, менялись, вероятно, в зависимости от ранга их обладателя[503]. В зимнее время носили плащи из толстой материи, в летнее — из тонкой (SHA, Trig. tyr., 23, 5).

Застежки плащей были серебряными у рядовых и золотыми у офицеров. Аврелиан, как утверждает автор его биографии, будто бы позволил рядовым, как и офицерам, носить застежки из золота (SHA, Aurel., 46, 5).

Особым элементом обмундирования был пояс (cingulum), украшенный металлическими бляхами различной формы (полукруглыми или четырехугольными). В III в. украшения на поясе были еще достаточно немногочисленными. В IV столетии их количество значительно возрастает. Во второй половине IV в. пояс становится более широким до 10–12 см; в качестве украшений на нем появляются декорированные пластины, а бляхи приобретают зооморфную форму[504].

2. МУЗЫКАЛЬНЫЕ ИНСТРУМЕНТЫ И ЗНАМЕНА

Музыкальные инструменты. Музыкальные инструменты играли большую роль в позднеримской армии и были одним из главных средств передачи команд и сигналов во время сражения или марша.

Считается, что римская tuba вела свое происхождение от греческого сальпинкса (σάλπιξ) — длинной трубы, использовавшейся еще в архаическую эпоху и упоминающейся в «Илиаде». С тубой римляне познакомились, по всей видимости, через посредство этрусков[505].

Tuba представляла собой тонкую трубку из меди или бронзы, а иногда из железа или слоновой кости; возможно, ее корпус состоял из 2-х или более частей; общая длина равнялась 120–150 см; верхнее отверстие имело форму воронки. Как правило, подобный инструмент был снабжен съемным мундштуком[506].

Из всех римских военных музыкальных инструментов туба обладала наиболее мощным звучанием[507]. Сигнал, издаваемый ей, был пронзительным и достаточно сильным. Однако музыкальные возможности губы не выходили за рамки 5–6 звуков натурального звукоряда[508]. Поэтому в составе воинской части находилось большое количество трубачей, которые должны были часто повторять сигнал[509].

Следующим по силе звучания после тубы был горн корну (cornu), также заимствованный у этрусков[510]. Корну представлял собой медную или бронзовую трубу, изогнутую в виде буквы «G». В Помпеях был обнаружен корну длиной 320 см, при этом диаметр окружности, которую он образовывал, составлял 140 см[511]. Корну был скреплен деревянной перекладиной, служившей не только для того, чтобы придавать инструменту дополнительную прочность, но и позволявшей музыканту носить его на плече. Перекладина крепилась к корпусу горна с помощью двух бронзовых насадок. Эти части корну неоднократно находили во время археологических раскопок. Некоторые из них имеют заостренную форму, вероятно для того, чтобы горнист мог фиксировать корну в земле[512].

Определенно можно утверждать, что tuba и cornu продолжали использоваться в римской армии, по крайней мере в III–IV вв. Изображение первого инструмента представлено на погребальной стеле Аврелия Сура, служившего в Первом Вспомогательном легионе (I Adiutrix), эта стела датируется 210–215 гг.[513]; прекрасное изображение корну, относящееся к середине III в., представлено на знаменитом саркофаге Лудовизи[514]. Солдат, несущий корну на плече, запечатлен также на триумфальной арке Константина.

Рис. 50. Военные музыканты (по рельефу на триумфальной арке Константина).

Рис. И. В. Кирсанова.

Согласно Вегецию, буцина представляла собой медную трубу, «свернутую в виде кружка» (Veg., III, 5)[515]. Однако здесь Вегеций очевидным образом путает этот инструмент с cornu[516]. В действительности же буцина — духовой инструмент, имеющей коническую форму, сделанный из рога быка или морской раковины. Существует предположение, что буцина представляла собой модификацию cornu, приспособленную для нужд кавалерии[517]. Буцина звучала более резко и пронзительно, нежели туба.

Литу (lituus) — небольшой, загнутый кверху в виде буквы «J» сигнальный горн с длинным съемным мундштуком[518]. Литу, как туба и буцина, также был заимствован римлянами у этрусков[519]. Свое название этот инструмент получил, очевидно, из-за сходства с жреческим посохом (lituus), которым пользовались при ауспициях авгуры[520].

Рис. 51. Cornicien.

Фрагмент рельефа на Большом саркофаге Лудовизи.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Как выглядел литу, мы можем судить благодаря немногочисленным археологическим находкам. Один из обнаруженных экземпляров имеет длину 78 см. Его корпус снабжен парой колец, служивших для крепления ремня, благодаря которому горн можно было носить через плечо[521]. Существуют указания, что некоторые литу могли достигать в длину 1,5 м[522].

Особенности употребления литу остаются до конца не выясненными[523]. Считается, что такие горны использовали в кавалерии, в то время как в пехоте сигналы подавались тубами[524]. Основываясь на характеристике звука, некоторые исследователи полагают, что lituus был знаменитым classicum, часто упоминающимся в наших источниках[525].

Lituus исчезает уже в период Поздней республики (I в. до н. э.). Тем не менее сам термин продолжал оставаться в ходу и в императорскую эпоху, при этом использовался он, как правило, только в поэтических текстах, в качестве синонима к tuba или bucina[526]. Вместе с тем Аммиан Марцеллин неоднократно упоминает lituus и даже чаще, чем остальные военные музыкальные инструменты (Amm., XIV, 7, 21; XVI, 10, 9; XIX, 2, 12; XIX, 11, 15; 6, 10; XXII, 2, 3; XXIII, 5, 15; 4, 1; XXVI, 10, 10; XXVIII, 1, 14; XXIX, 1, 14; XXXI, 7, 10; 13, 1). По Аммиану, литу использовали для подачи сигналов о выступления армии в поход (Amm., XXIV, 4, 1), о начале сражения (Amm., XXIII, 5, 15) и прекращении боя (Amm., XIX, 11, 15). Однако неясно, вкладывал ли Аммиан в используемый им термин какое-либо конкретное специальное значение. Молчание Вегеция по поводу литу позволяет предположить, что подобный горн действительно не использовался римлянами, по крайней мере в позднюю эпоху. Выражение signo per lituos data («когда затрубили горны»), которое часто встречается у Аммиана, — обычное клише, означающее начало или прекращение военных действий[527]. Поэтому Аммиан может прибегать к нему, не только когда ведет рассказ о римской армии, но также и когда речь идет о противниках римлян (Amm., XXXI, 7, 10).

Согласно мнению некоторых исследователей, в римской армии существовал еще один музыкальный инструмент, называвшийся classicum. Его название произошло от сlassicus — флотский, морской. Считается, что первоначально классикум представлял собой простую дудку, которую использовали для подачи сигналов на корабле. Позднее классикум был адаптирован уже в сухопутной армии[528]. Возможно, классикум не использовался для передачи команд в боевой обстановке. Тит Ливий упоминает о нем, говоря о сигналах, подававшихся в лагере (Liv., V, 47, 2; VII, 3, 69; VIII, 7, 17; 32, 1).

Более вероятным представляется, что classicum — это не инструмент, а особый сигнал. Его название свидетельствует, по всей видимости, о том, что в древности он имел церемониальное значение (Тас., Ann., II, 2, 52)[529]. Согласно Bezettuto, classicum играли на буцинах. «Знак, который подают музыканты на рожках (буцинаторы), называется "классикум". Этот знак относится к высшему командованию, так как сигнал "классикум" раздается в присутствии императора или когда производится наказание воина со смертельным исходом, так как обязательно, чтобы это совершалось на основании императорских постановлений» (Veg., III, 22; пер. С. П. Кондратьева). В подтверждение слов Вегеция можно привести эпизод, описанный Цезарем в «Записках о гражданской войне». Помпей, объединив свою армию с армией Сципиона, пожелал, чтобы последний сохранял все атрибуты, присущие командующему. Поэтому он приказал, чтобы у Сципиона играли его собственный классикум (Caes., ВС, III, 82, 1)[530].

Для Аммиана classicum не был каким-то особым видом сигнала. Он использует это слово в обобщенном значении, называя так команду собраться солдатам на сходку (Amm., XXI, 5, 1)[531], сигнал к началу боя (Amm., XXIV, 6, 11), сигнал, приказывающий остановиться и разбить лагерь (Amm., XXIV, 8, 7)[532]. Таким образом, классикум — это сигнал, подававшийся не одним инструментом, а всеми одновременно. Поэтому Аммиан и называет классикумом грохот музыкальных инструментов, поднявшийся в лагере по поводу провозглашения императором Грациана (Amm., XXVII, 6, 10).

Некоторые археологические находки позволяют предположить, что римляне могли использовать в военных целях свирели или флейты[533]. Это подтверждается также и сообщением Аммиана, утверждающего, что под звуки флейт (fistulae) проходило обучение солдат строевой подготовке (Amm., XVI, 5, 10)[534].

Однако ни в «Деяниях» Аммиана, ни в каком-либо ином источнике того же периода мы не находим сведений о том, что флейтисты своей игрой задавали ритм движения войскам. У нас вообще нет доказательств того, что римляне в какую бы то ни было эпоху использовали для военных целей этот музыкальный инструмент. Показывая нам наступающую римскую армию, сам Аммиан утверждает, что солдаты шли «в анапестическом такте под звуки песни» (Amm., XXIV, 6, 10)[535], но не под игру флейт.

Сообщение о том, что Юлиан учился маршировать под звуки флейты, напоминает об известном пассаже «Истории» Фукидида, в котором описывается, как спартанцы наступали в такт песни, исполняемой флейтистами (Thuc., V, 70). Впоследствии он был пересказан Авлом Геллием (GeI., I, 11, 5) Очевидно, Аммиан хотел показать своему читателю, что Юлиан, подобно древним спартанцам, считал, что в бою было необходимо смирять свой пыл и сохранять холодный рассудок[536]. Вероятным представляется также и то, что описание медленно наступающей в анапестическом такте под звуки песни римской армии появилось у Аммиана благодаря его знакомству (не исключено, что через посредство Авла Геллия)[537] с рассказом Фукидида. Вставлен же этот эпизод был только из желания героизировать римлян, уподобив их непобедимым лакедемонянам[538].

Барабан (tympanus) был хорошо известен римлянам, и они использовали его во время музыкальных представлений[539]. Но на войне, как считается, этот музыкальный инструмент применялся исключительно восточными народами, в частности парфянами, и появился на Западе лишь в эпоху Средневековья[540]. Впрочем, хотя в литературных источниках нет никакого определенного свидетельства о присутствии в римской армии каких-либо ударных инструментов, археологические данные, так же как и в случае с флейтами, свидетельствуют, что римляне могли для передачи звуковых сигналов задействовать в том числе и барабаны[541].

Боевые значки и знамена. Если музыкальные инструменты, использовавшиеся в армии, оставались в принципе неизменными, то этого нельзя сказать по отношению к римским знаменам, также бывшим важным инструментом передачи приказов командиров. Традиционная форма римских штандартов нам хорошо известна благодаря целому ряду изображений на надгробных стелах и монетах. На протяжении первых двух веков существования Империи они были теми же, что и ранее, изменяясь лишь в деталях. Обычно римское воинское знамя (signum) представляло собой копье с поперечной перекладиной под самым наконечником. С концов перекладины свешивались пурпурные ленты, заканчивавшиеся серебряными листьями плюща. Под перекладиной крепилась табличка с надписью, указывающей, какой воинской части принадлежало знамя, несколько серебряных фалер, серебряный полумесяц и небольшая выгнутая книзу рукоятка. Нижний конец штандарта имел металлическое острие, позволявшее воткнуть древко в землю. Над перекладиной могли крепиться позолоченные изображения руки или венка. Иногда рука или другие почетные символы вставлялись в венок. Обычно их крепили под острием копья.

Рис. 52. Сигнифер со штандартом, который венчает фигура петуха.

По надгробному рельефу IV в.

Рис. И. В. Кирсанова.

Начиная с эпохи Марка Аврелия под фалерами появляется изображение животного, эмблемы подразделения. Большинство животных — знаки зодиака. Со времен Сертимия Севера эта эмблема перемещается на верх древка, заменяя собой острие копья[542].

Сохранились ли традиционные римские signa в IV столетии? Аммиан очень часто упоминает штандарты, использовавшиеся римлянами в период Ранней империи. Иногда он даже перечисляет их все вместе: орлы легионов, значки манипул и vexilla, использовавшиеся в кавалерийских отрядах[543]. Однако не стоит заблуждаться по этому поводу, поскольку в данном случае Аммиан вновь прибегает к литературному клише. Известные нам изображения позднеримских знамен этого периода отличаются большим разнообразием. Здесь присутствуют сарматские «драконы», кельтское солярное колесо, иллирийский солнечный диск, германская руническая символика и фигуры различных животных[544].

Рис. 53. Сигнифер со штандартом, который венчает фигура богини победы.

По рельефу на арке Константина.

Рис. И. В. Кирсанова.

В то же время в IV столетии весьма распространенным остается традиционное для римской армии изображение богини Победы (Виктории). На некоторых рельефах, в частности на триумфальных арках Галерии, Диоклетиана и Константина, можно увидеть штандарт, который венчает фигура Победы, держащей в одной руке венок, а в другой — пальмовую ветвь[545]. Вероятно, и «орел» (aquila) продолжал оставаться главным знаменем некоторых легионов, ведущих свое происхождение со времен принципата (Veg., II, 13). Клавдиан, например, называет «орлов» в числе других штандартов, которыми дефилирующие под стенами Константинополя войска приветствовали в 397 г. императора Аркадия (Claud., Epithalamium, 193).

Широкое распространение получает дракон (draco). Происхождение этих значков и пути их проникновения в римскую армию — предмет научной дискуссии. Одни исследователи полагают, что первоначально драконы были аланскими боевыми значками. От аланов их заимствовали Сасаниды. Другие считают, что драконы имели скифское происхождение, а от скифов они попали к парфянам, сарматам и дакам.

Около 175 г. в римской армии появляется отряд сарматов, которые использовали драконов в качестве штандартов[546]. От сарматов затем они попали к римлянам. Некоторые видят в драконах фракийское изобретение. Дж. Кулстон полагает, что этот штандарт был заимствован римской конницей, размещенной в балканских провинциях: змееобразную голову значки имели по той причине, что змея была культовым животным у фракийских племен[547]. Если верить тому, что утверждает Лукиан, то первоначально draco был военным значком парфян, обозначающим отряд в 1000 человек (Luc., Quomodo historia conscribenda sit, 29)[548]. От них, очевидно, он был заимствован римлянами. Поскольку первоначально значок обозначал кавалерийское подразделение, то в римской армии он, наряду с традиционными римскими vexilla, был знаменем небольшого эскадрона, возможно, декурии[549].

Первое письменное свидетельство об использовании римлянами штандарта содержится в «Тактическом искусстве» Арриана. По всей видимости, драконы появились в римской армии недавно, поэтому автор трактата предпочитает подробно рассказать об их конструкции, неизвестной современному ему читателю: «Скифские же значки представляют собой драконов, поднятых на соразмерную высоту на шестах. А сшиваются они из раскрашенных лоскутов и своими головами и всем телом вплоть до хвостов уподобляются змеям, так чтобы как можно страшнее их изобразить. Хитрость же состоит в том, что, когда кони неподвижны, можешь увидеть не более чем разукрашенные лоскуты, свешивающиеся вниз, а когда кони скачут, значки вздуваются и весьма напоминают этих животных, да еще и свистят от быстрого движения под воздействием проходящего через них воздуха. И эти значки не только приятны для глаза и поражают воображение, но и весьма полезны для разделения отрядов при атаке, для того чтобы они не смешивались друг с другом» (Arr., Tact., 35, 2–5; пер. А. К. Нефёдкина).

Определенно можно утверждать, что в IV столетии драконы получили в римской армии самое широкое распространение и использовались не только в качестве кавалерийских штандартов, но и как значки подразделений пехоты (Veg., II, 13; Amm., XVI, 10, 7; Mosis Chorenensis, III, 37).

Головы римских драконов изготавливались из бронзы и затем золотились. Прекрасно сохранившаяся бронзовая голова дракона III в. была найдена вблизи укрепления Нидербайбер, находившегося на германской границе. На хвостовой части дракона иногда пришивались золотые чешуйки.

Юлиан, будучи еще цезарем и ведя войну против германцев, использовал дракона в качестве штандарта главнокомандующего (Amm., XVI, 12, 39). Став императором, он продолжал пользоваться драконом как главным штандартом армии и символом верховной власти, отвергнув почитавшийся со времен Константина labarum[550]. После гибели Юлиана дракон не был исключен из числа римских боевых значков и по-прежнему пользовался почетом. Клавдиан говорит о драконах как о значках восточных отрядов, отосланных Стилихоном на родину в 397 г. (Claud., Ruf., 2, v. 364 365)[551].

Рис. 54. Фрагмент рельефа триумфальной арки Галерия. На заднем плане — изображение дракона.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Должность драконария могла быть возложена на офицера в ранге гастата или центуриона. Такие офицеры подчинялись магистру драконов (magister draconum)[552].

Вексиллум (vexillum) представлял собой прямоугольный кусок материи с бахромой вдоль нижней кромки, который крепился на поперечной перекладине к древку копья. Единственный известный экземпляр вексиллума, датированный III в., был обнаружен в Египте и в настоящее время хранится в Москве в Государственном музее изобразительных искусств имени А. С. Пушкина. На этом знамени на холстяной материи золотом вышито изображение богини Виктории на шаре, держащей в правой руке лавровый венок, а в левой — пальмовую ветвь. Вексиллум был эмблемой когорты вплоть до II в., а во времена Поздней империи стал значком кавалерийских частей[553]. Вегеций свидетельствует, что в современную ему эпоху знамя кавалерийских частей стало называться flammula, вытеснив прежнее vexillum (Veg., II, 1).

Еще в период принципата в армии появляются особые штандарты, представлявшие собой изображения императоров (imagines). Их продолжают использовать как самостоятельные знамена по крайней мере до середины IV в. (Jul., Ad Ath., 7, 32).

Рис. 55. Драконарий.

Рис. И. В. Кирсанова.

Константин, как уже отмечалось, учредил новую эмблему императорской власти labarum, ставшую одновременно (поскольку в III–IV вв. императоры лично возглавляли армии) главной эмблемой армии. Согласно сообщению Сократа Схоластика, накануне битвы с войсками Максенция при Мульвиевом мосту (28 октября 312 г.) Константин увидел на небе светящийся крест, а ночью ему будто бы явился во сне Иисус Христос и «приказал устроить знамя по образцу виденного знамения, чтобы в нем иметь как бы готовый трофей над врагами» (Socr, I, 2; ср. Soz., I, 3).

Евсевий, который видел лабарум своими глазами, оставил нам его детальное описание. «Описание крестовидного знамени, которое ныне римляне называют хоругвью. Оно имело следующий вид: на длинном, покрытом золотом копье была поперечная рея, образовавшая с копьем знак креста. Сверху на конце копья неподвижно лежал венок из драгоценных камней и золота, а на нем символ спасительного наименования: две буквы показывали имя Христа, обозначавшееся первыми чертами, из середины которых выходило "Х Р". Эти буквы василевс впоследствии имел обычай носить и на шлеме. Потом на поперечной рее, прибитой к копью, висел тонкий белый плат — царская ткань, покрытая различными драгоценными камнями и искрившаяся лучами света, Часто вышитый золотом, этот плат казался зрителям невыразимо красивыми, вися на рее, он имел одинаковую ширину и длину. На прямом копье, которого нижний конец был весьма длинен, под знаком креста, при самой верхней части описанной ткани, висело сделанное из золота грудное изображение боголюбивого василевса и его детей. Этим-то спасительным знаменем, как оборонительным оружием, всегда пользовался василевс для преодоления противной и враждебной силы и приказал во всех войсках носить подобные ему» (Euseb., De vita Const., 1, 31; пер. СПб. Духовной Академии, пересмотрен и исправлен Серповой В. В.).

Нетрудно заметить, что лабарум, описанный Евсевием, почти ничем не отличается по форме от обычных римских знамен (vexilla), за тем исключением, что на его навершии помещена монограмма Христа в лавровом венке. Подобное знамя с христианской символикой и портретами детей императора могло появиться только спустя несколько лет после битвы при Мульвиевом мосту: в 312 г. у Константина был только один сын Крисп[554].

Существует также гипотеза, что название нового штандарта и сам символ, идентичный по форме греческой букве X, — кельтского происхождения. Константин будто бы создал свой собственный штандарт по образу знамени, которое он увидел в руке статуи одного из кельтских богов. Таким образом император как бы отождествил себя с божеством, что обеспечило ему поддержку галльских солдат, составлявших значительную часть его армии. Только позднее языческие символы на лабаруме были заменены христианскими[555]. В действительности слово лабарум появилось достаточно поздно. Оно зафиксировано в источниках только, начиная с V столетия, в форме λάβορον (или λαβάρον) и синонимичных ей λαυρᾶτα и λαβρᾶτα (λαυράτα и λαβράτα). Все эти термины сопутствовали изображению императора в лавровом венке (laureata imago), которое рассылалось должностным лицам Империи, или же выносилось из города во время торжественных процессий[556]. Лабарум, очевидно, искаженная греко-варварская форма латинского laureum (signum, vexillum), обозначавшего штандарт с подобным изображением; существование нескольких греческих вариаций этого названия указывает на их простонародное происхождение и, по всей видимости, они использовались первоначально исключительно в солдатской среде[557].

Легенда о чудесном видении, придуманная самим Константином и рассказанная им Евсевию, очень быстро получила официальный характер, и уже на монетах, выпущенных во времена правления сыновей Константина[558], изображена христограмма и сделана надпись «IN НОС SIGNO VICTOR ЕRIS»[559].

Рис. 56. Монета Ветраниона с изображением лабарума.

Рис. И. В. Кирсанова.

Юлиан, как мы отметили выше, отказался почитать лабарум главным штандартом армии и приказал убрать с него христианскую символику (Soz., V, 17)[560]. После гибели Юлиана лабарум должен был снова появиться на полях сражений. Однако Вегеций, посвящая свой труд христианскому императору, не называет лабарум в числе штандартов, использовавшихся в его пору в римской армии. Возможно, это вызвано тем, что лабарум не обозначал какую-либо конкретную воинскую часть и был не столько армейским знаменем, сколько личным знаменем императора, указывающим на его присутствие во главе армии во время кампании[561]. Этим можно объяснить и сравнительно быстрое исчезновение лабарума, поскольку уже с конца IV в. императоры перестали лично принимать участие в военных операциях[562]. По сообщению Сократа Схоластика, лабарум Константина и в его время хранился в императорском дворце (Socr., I, 2).

3. МЕТАТЕЛЬНЫЕ МАШИНЫ И ОСАДНАЯ ТЕХНИКА

Метательные машины. О том, какие типы метательных машин использовали римляне в IV столетии, мы знаем благодаря свидетельствам Аммиана Марцеллина, анонимного автора De rebus bellicis и Вегеция, а также некоторым уникальным археологическим находкам, относящимся к этому периоду. На основании этих исторических документов мы можем заключить, что в эпоху Поздней империи римская артиллерия достигла определенного прогресса по сравнению с предыдущим периодом. Хотя не появилось принципиально новых военных машин, однако машины, существовавшие ранее, были усовершенствованы, что должно было отразиться на точности и, возможно, на дальности стрельбы, В целом можно выделить два основных направления в развитии позднеримской артиллерии. Во-первых, создаются или совершенствуются небольшие метательные машины, обслуживать которые как в полевых условиях, так и при обороне крепостей был в состоянии всего лишь один человек. Во-вторых, создаются мощные стрело- и камнеметательные машины, предназначенные для уничтожения живой силы противника и ведения осадной войны.

Рис. 57. Аркубаллиста.

Изображение на надгробном рельефе. Сен-Марсель, вторая половина II — начало III в.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Рис. 58. Аркубаллиста и колчан.

Изображение на надгробном рельефе неизвестного охотника, Полиньяк-на-Луаре, вторая половина II — начало III в.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Рис. 59. Предположительный способ заряжания арбалета.

Рис. И. В. Кирсанова.

Среди разнообразных машин, использовавшихся в это время, наши источники называют аркубаллисты, манубаллисты, карробаллисты, катапульты, баллисты различного размера и онагры.

Господствовавшая в позднеримском военном деле тенденция как можно шире применять различные виды метательного оружия способствовала тому, что во второй половине IV столетия в римской армии получают широкое распространение арбалеты. До нашего времени сохранились два погребальных рельефа из обрасти Верхней Луары, на которых изображен римский арбалет[563]. На обоих рельефах представлены охотничьи сцены, поэтому, по мнению некоторых исследователей, в первой половине III в. арбалет использовался еще исключительно как охотничье оружие[564].

Римский арбалет представлял собой композитный лук, который крепился на деревянном лафете в форме вытянутого бруска длиной около 70 см. Посередине лафета имелся желоб для стрелы. Лафет оканчивался небольшой фигурной рукояткой, служившей прикладом. Натянутая тетива удерживалась обычным курком, который приводился в движение нажатием на спусковой крючок. Дальность прицельной стрельбы из арбалета составляла около 75 м[565]. Максимальная дальность полета стрелы была намного больше, чем у луков.

Другой военной машиной индивидуального использования была ручная баллиста (manubalista)[566]. Относительно манубаллист Вегеций замечает, что ранее они назывались скорпионами (Veg., IV, 22). Однако манубаллиста, судя по всему, отличалась от скорпиона гораздо меньшими размерами и обслуживалась одним баллистарием.

Несмотря на свои скромные размеры, манубаллиста была достаточно мощным оружием. Согласно испытаниям, проведенным в 1979 г., она могла метать стрелы на расстояние до 285 м[567].

Рис. 60. Манубаллиста, изображенная на колонне Траяна.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Рис. 61. Позднеримская манубаллиста.

Рис. И. В. Кирсанова.

Карробаллиста была торсионной метательной машиной несколько крупнее манубаллисты и помещалась на двухколесной телеге, запряженной парой мулов или лошадей[568]. Карробаллиста появилась еще во времена Траяна и продолжала использоваться в IV — начале V в. (Veg., III, 24) и даже в конце VI в. (Maur., XII В, 19)[569]. Эту машину применяли в полевых условиях, а также для охраны военных лагерей. Карробаллисты, очевидно, несколько различались размерами; по крайней мере, Вегеций допускает существование крупных карробаллист, предназначенных для метания больших стрел (spicula) (Veg., III, 24).

По свидетельству Аммиана Марцеллина, в IV столетии римляне использовали катапульты. Однако не совсем понятно, какой смысл вкладывает историк в этот термин. Мы можем только сделать вывод, что катапульты у Аммиана были машинами, отличными от баллист (Amm., XXIV, 2, 13), а принцип их действия был основан на использовании энергии крученых воловьих жил (Amm., XV, 12, 1)[570]. Неясно, в чем была разница между катапультами и баллистами. Для Витрувия термин катапульта — обобщенное название машин определенного типа. Поэтому баллисты и скорпионы, различавшиеся между собой главным образом размерами, он называет катапультами (Vit., Х, 10, 6)[571]. Существует гипотеза, что катапульты и баллисты относились к двум разным классам машин. Катапульты были предназначены для метания больших стрел и дротиков; стрельбу они вели главным образом в горизонтальном направлении; возможно, что в самом названии отразилась их способность пробивать характерные легкие щиты — пельты. Баллисты были более крупными и тяжелыми машинами, предназначенными для метания не только стрел, но и камней; они вели стрельбу под углом[572]. Впрочем, наши источники утверждают, что катапульты, так же как и баллисты, могли использоваться для метания камней (Caes., ВС, II, 9). Например, Сулла при осаде Афин использовал катапульты, метавшие зараз по 20 тяжелых свинцовых ядер (Арр., Bell. Mit., 34).

Рис. 62. Карробаллиста, изображенная на колонне Траяна.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Рис. 63. Катапульта.

Рис. И. В. Кирсанова.

Самыми мощными метательными машинами в позднеримское время были баллиста и онагр (Veg., IV, 29)[573]. Баллиста была торсионной машиной, использовавшей для метания снарядов энергию крученых жил (Veg., IV, 9; 22). Размеры баллист варьировались; их мощность зависела от длины bracchiola — древков, которые вжимались в крученые канаты из воловьих жил. Чем больше были bracchiola, тем дальше летела стрела (Veg., IV,22). Аммиан Марцеллин утверждает, что стрелы, пущенные баллистой, летели, рассыпая от огромной скорости искры. «Часто случается, — пишет Аммиан, — что прежде чем бывает видна стрела, ощущение боли дает знать о смертельной ране» (Amm., XXIII, 4, 1–3; пер. Ю. А. Кулаковского и А. И. Сонин)[574]. Согласно Зосиму, стрела, выпущенная баллистой, могла пронзить разом двух, трех и более человек (Zos., III, 21, 2).

Рис. 64. Баллиста.

Рис. И. В. Кирсанова.

Эффективность действия баллист можно оценить на примере двух эпизодов, сохраненных для нас Аммианом. Во время осады Амиды, когда царь хионов Грумбат со своим окружением приблизился к городским стенам на недосягаемое для луков расстояние, намереваясь склонить защитников к капитуляции, его сын был тут же убит выстрелом из баллисты (Amm., XIX, 1, 7). Когда же персы пошли на штурм, то и город проник отряд персидских лучников из 70 человек, которые, захватив одну из башен, стали расстреливать сверху защитников города. Против неприятелей римляне развернули пять легких баллист (leviores ballistae)[575] и быстро уничтожили ими весь персидский отряд, причем, как отмечает Аммиан, стрелы баллист пронзали иногда по два человека зараз (Amm., XIX, 5, 6).

Как выглядели стрелы (болты), метавшиеся баллистами и катапультами, можно представить благодаря дошедшим до нас описаниям и археологическим находкам. Прокопий утверждает, что стрела баллисты была вдвое короче стрелы лука и в четыре раза больше по толщине. Вместо оперения она была снабжена тонкими деревянными пластинками. Стрела, выпущенная баллистой, летела вдвое быстрее стрелы, выпущенной из обычного лука (Ргосор., BG, I, 21, 88). Болты, идентичные данному Прокопием описаниях были обнаружены при раскопках римской крепости Дура-Европос, захваченной персами в середине III в.

Рис. 65. Болты, обнаруженные при раскопках в Дура-Европос.

Рис. И. В. Кирсанова.

Баллисты, как отмечалось выше, применялись не только для метания стрел, но и для метания камней (Veg., III, 3). Большие баллисты использовались также для метания особых зажигательных снарядов — маллеол и фаларик (Veg., IV, 18)[576].

Команда, обслуживавшая баллисту, состояла из трех человек: одного наводящего и двух его помощников, которые натягивали зарядный механизм (Amm., XXIII, 4, 1).

Онагр был торсионной машиной, предназначенной для метания камней. Вес камней, которые бросал онагр, был пропорционален толщине и величине его канатов (Veg., IV, 22). Археологические находки свидетельствуют, что для метания использовались камни от 40 до 80 кг[577]. М. Фожер полагает, что наиболее частое применение находили ядра, весившие от 3 до 26 кг[578]. Кроме каменных ядер, в IV столетии в качестве снарядов могли использовать горшки с зажигательной смесью[579].

Онагры были в состоянии уничтожать не только живую силу противника, но и разрушать его боевые машины (Veg., IV, 22). Аммиан описывает, как при осаде персами Амиды римляне своими онаграми разбивали скрепы вражеских подвижных башен, после чего те рассыпались на отдельные части (Amm., XIX, 7, 7).

Рис. 66. Онагр по описанию Аммиана Марцеллина.

Рис. И. В. Кирсанова.

Осадная техника. Аммиан и Вегеций подробно рассказывают о различных типах осадных машин. Практически все они традиционны и применялись еще в период республики. При штурме укреплений, как и прежде, широко использовали тараны. Последние могли быть самого различного размера. Например, по сообщению Прокопия, под навесом тарана могло находиться не менее 50 человек (Ргосор., ВG, I, 21, 87).

Весьма распространенным при ведении осадной войны было использование гелепол, или подвижных башен (turres ambulutoriae). Такая башня была построена по приказанию Юлиана во время осады персидской крепости Перисаборы (Amm., XXIV, 2, 19; Zos., III, 18, 3). Высота подвижных башен варьировалась и зависела от высоты стен: башни должны были возвышаться над стенами, чтобы нападавшие, находясь и более выгодном положении, могли сверху обстреливать защитников. Чтобы увеличить высоту гелеполы, внутри нее могли дополнительно устанавливать небольшую башенку, выдвигавшуюся при помощи канатов и блоков (Veg., IV, 19). Гелеполы ставились на колеса, к стенам их тащили запряженные быки (Procop., BG, I, 21, 86).

В IV столетии широкое применение находят осадные передвижные щиты — плутеи. Они делались из хвороста и покрывались коврами или сырыми кожами. Плутеи передвигались на трех небольших колесах, одно из которых находилось посередине, а два других — спереди. Благодаря такому расположению колес их можно было повернуть в любую сторону (Veg., IV, 15). Плутеи имели множество отверстий, через которые осаждающие могли обстреливать противников. Такие щиты римляне использовали при осаде Безабды, пытаясь приблизиться к крепостным стенам (Amm., ХХ, 11, 9).

В IV столетии римляне часто пытались подойти на близкое расстояние к стенам вражеского укрепления без каких-либо осадных приспособлений, просто выстраиваясь черепахой. Так было в первый день осады Безабды (Amm., ХХ, 11, 8) и при осаде Пирисаборы (Amm., XXIV, 2, 14). Если при этом удавалось подойти вплотную, то кирками, секирами и ломами солдаты пытались разрушить стены или открыть ворота (Amm., ХХ, 11, 21; XXIV, 2, 15). И только после того, как эта попытка оканчивалась неудачей, приступали к строительству осадных орудий.

4. ЗАДАЧИ, СТОЯВШИЕ ПЕРЕД АРМИЕЙ

Борьба с внешними врагами. Задачи, которые должна была выполнять армия в период Поздней империи, существенно изменились по сравнению с эпохой принципата. Если в I–II вв, армия не только отражала внешнюю агрессию, но и проводила завоевательные операции, то в IV, а тем более в V столетиях не было уже и речи о присоединении новых территорий. Римская стратегия этого периода носила оборонительный характер. Если же римское командование и предпринимало наступательные действия, то главным образом для того, чтобы покарать германцев за совершенный набег или же упрочить свои позиции в отношении персов[580]. Противник, с которым приходилось сражаться римской армии, сильно отличался от того, который атаковал римские рубежи в период принципата. Перемены, произошедшие в германском мире в III столетии, привели к тому, что на границах Империи появились новые племенные группы, приход которых вызывал крупные изменения в области военного дела германцев. Начиная с этого периода некоторые из германских племен уже значительно отличаются друг от друга вооружением и тактическими приемами. Говоря, например, об использовании кавалерии, можно противопоставить франков и аламаннов, у которых конные воины составляли меньшинство, вандалам и остготам, у которых конница была заметной, иногда даже преобладающей частью войска.

На рейнской границе главным врагом римлян стали аламанны и франки, к которым затем (в конце IV в.) добавились вандалы, аланы и гунны. Дунайскую границу непрерывно атаковали квады, сарматы и готы. В Британии долгое время римлянам приходилось отражать набеги только северных варваров пиктов, скоттов и атакоттов. Однако начиная с IV в. серьезную угрозу для юго-восточного побережья стали представлять саксонские пираты. На востоке шли тяжелые затяжные войны с персами.

Задачи фискального и полицейского характера. Помимо борьбы с внешними неприятелями римские вооруженные силы выполняли задачи фискального и полицейского характера[581]. Одной из главных была таможенная функция, включавшая в себя как сбор таможенных пошлин, так и пресечение провоза запрещенных товаров. Государство обязало всех торговцев, ведущих дела с чужеземными странами и народами, проходить через несколько специально определенных городов. На Востоке это были Нисибис, Эдесса, Каллиник и Артаксата; на Дунае — два пункта, одним из которых был Коммерций; на Красном море — Клисма[582]. Лицами, ответственными за сбор пошлин, в таких городах были комиты торговли (comites commerciorum) — гражданские чиновники, подчинявшиеся комиту священных щедрот (comes sacrarum largitionum) (ND, Or, XIII, 6–9). Поскольку комиты торговли не имели в своем распоряжении средств заставить купцов выполнять таможенные правила, они прибегали к военной поддержке пограничных дуксов[583].

Обычно армия не принимала участия в сборе налогов[584]. Однако нам известны исключения из данного правила. Материалы из архива Флавия Абиннея, командира алы в Дионисиаде, показывают, что в императорских доменах правительство могло использовать солдат для этой цели (P. Abin., 3)[585]. Другим подобным документом является указ Феодосия I от 386 г., который позволяет префекту Египта мобилизовать для сбора налогов militares possessores[586], обязанных государству военной службой (CTh, I, 14, 1).

Весьма злободневной проблемой, решение которой было возложено на армию, стала борьба с разбойниками. Количество разбойников в эпоху Поздней империи в некоторых провинциях возросло до размеров, прежде неизвестных. В пещерах прилегавших к Антиохии гор находится большое количество хорошо вооруженных разбойничьих отрядов. Эти банды ночью и днем нападали на купцов и богатых рабовладельцев (Lib., Or., ХХ, 26; L, 26). Из-за частых нападений разбойников дороги сделались небезопасными. Либаний даже утверждает, что движение на дорогах прекратилось, а разбойников называет «господами всех купцов» (Lib., Or., XLVIII, 35; 1, 26; XXV, 40).

При Валенте особую известность приобрели разбойники маратокупрены жители одноименного селения, расположенного в Сирии близ г. Апамея. Под видом купцов и высокопоставленных офицеров они разъезжали повсюду, нападая на богатые дома, виллы и города (Amm., XXVIII, 2, 11–13). Вплоть до 368 г. не прекращались грабежи исавров, причинявших большой вред городам и селениям Памфилии и Киликии (Amm., XXVII, 9, 6).

Похожая ситуация сложилась в западных провинциях, особенно в Галлии. Здесь, по словам Аммиана, «наглый разбой все усиливался на всеобщую погибель; особенно стали опасны большие дороги, и все, что обещало какую-нибудь поживу, расхищалось самым дерзким образом» (Amm., XXVIII, 2, 10; пер. А. Ю. Кулаковского, А. И. Сонни). Жертвой разбойников сделался даже родственник императора — трибун императорской конюшни Константин, которого захватили из засады, а потом убили (Amm., XXVIII, 2, 10). При случае грабежами промышляли варвары (леты), в большом количестве поселенные на территории Империи. Наряду с бандами разбойников, действовавших на суше, на море хозяйничали пиратские флотилии, нападавшие на купеческие суда и препятствовавшие таким образом развитию морской торговли. Либаний с горечью говорит, что разбойники «не щадят ни земли, ни моря» (Lib., Or., XXV, 40).

Для борьбы с этим врагом правительство постоянно привлекало армию. Чтобы обезопасить движение на главных дорогах, во второй половине IV в. на некотором расстоянии друг от друга были возведены укрепленные посты с отрядами солдат (stationarii), которые должны были также поддерживать порядок в деревнях[587]. Против крупных разбойничьих банд армия вела самую настоящую войну. Так, например, произошло с маратокупренами, которые были перебиты все до единого, включая женщин и детей, а селение их стерто с лица земли (Amm., XXVIII, 2, 14).

Кроме борьбы с разбойниками, армия должна была подавлять антиправительственные восстания среди местного населения. В отличие от эпохи принципата, когда восстания имели ярко выраженную антиримскую направленность, а целью повстанцев было обретение независимости, в IV столетии выступления местного населения утратили сепаратистские черты. Провинциалы выражали недовольство правящим режимом, тем, что выдвигали своего кандидата на императорский трон. Характерно, что армия часто сама провоцировала возмущения и беспорядки, поскольку солдаты беззастенчиво грабили и притесняли гражданское население. Такие случаи происходили везде, где останавливались на постой войска. Это явление приобрело такой размах, что императоры Констанций II и Констант особыми статьями запретили не только рядовым солдатам, но и командирам высокого ранга, комитам, трибунам и препозитам под страхом телесного наказания требовать на постое у хозяев масло, древесину и подушки (CTh, VII, 9, 2). Императоры Валентиниан I и Валент в своем приказе магистру кавалерии Иовию писали, чтобы он наказывал тех солдат, которые не знают меры в обманах и грабежах (CTh, VIII, 1, 10). Впрочем, подобные указы не приводили к желанным результатам, поскольку перед глазами солдат были живые примеры поведения их собственных командиров, причем самого высокого ранга (Amm., XV, 13, 4).

Такие действия военных еще больше обостряли положение дел в провинциях и были причинами возмущений и восстаний местного населения (Amm., XXXI, 9, 1). Аммиан, повествуя о Фирме, отмечает, что тот поднял восстание мавров, будучи не в состоянии выносить грабежей и высокомерия военных чинов (Amm. ХХХ. 7. 10).

Солдаты провинциальных войск, ощущавшие себя сплоченным «коллективом граждан» очень часто и сами поднимали военные мятежи[588]. Примером могут служить восстания галльских и иллирийских войск, провозгласивших императором Магненция (350 г.), восстание галльских войск, в результате которого к власти пришел Юлиан (361 г.), восстание фракийских легионов, выдвинувших в качестве кандидата на трон Прокопия (367 г.), восстание войск африканского гарнизона, поддержавших Фирма (372 г.), и наконец, восстание британской армии под руководством Магна Максима (383 г.).

Подготовка военной кампании. Выше уже отмечалось, что в античный период военные действия носили, как правило, сезонный характер. Однако в позднюю эпоху нередки были случаи, когда римлянам для отражения атаки неприятеля приходилось действовать в самый разгар зимы. В холодное время года солдаты обычно находились на зимних квартирах (hiberna, stationes или sedes hibernae) (Amm., XIV, 1, 1; 11; 15; XV, 2, 1; XVI, 3, 3; XVII, 2, 1; 2; 4; 8; XVIII, 1, 1; XX, 10; XX, 4, 9; XXI, 9, 5; XXIII, 2, 5; XVII, 10, 16), которые могли быть расположены в городах или фортах[589] либо представлять собой традиционные военные лагеря. Размещение солдат в разных городах имело целью прежде всего облегчить их снабжение продовольствием (Amm., XVI, 4, 1).

Запланированный поход начинался с приходом весны, но в некоторых регионах его откладывали до середины лета. Так, например, в Галлии началом кампании считался июль, поскольку именно к этому времени в Аквитании собирали урожай хлеба и подвозили его военным (Amm., XIV, 10, 2; XVII, 8, 1). Раньше июля сделать это было невозможно: весной в этой провинции почти непрерывно шли дожди, из-за чего поднимался уровень воды в реках (Amm., XIV, 10, 1–3). На склады городов, располагавшихся в прирейнской области, провиант поступал из Британии (Amm., XVIII, 2, 3).

Население Империи облагалось особым налогом, состоявшим в натуральных поставках[590]. За заготовки провианта для армии отвечал префект претория (Amm., XIV, 10, 4; XVIII, 2, 4; XX, 4, 6; 8, 20). Продовольствие, предназначавшееся для солдат, которые несли постоянную военную службу на каком-либо конкретном участке границы, хранилось на специальных складах в укрепленных городах. Аммиан называет семь городов на рейнской границе, в которых находились продовольственные склады[591].

Каждый солдат, отправляясь в поход, брал с собой запас еды на 17 дней (Amm., XVII, 9, 2)[592]. Провиант, палатки и другую поклажу (sarcina) везли на вьючных животных sarcinalia iumenta (Amm., ХХIХ, 4, 5). Как утверждает автор жизнеописания Аврелиана, на одну центурию полагался один мул. Однако здесь, по всей видимости, допущена ошибка. Более вероятным представляется, что одна повозка и одна вьючная лошадь (или мул) полагались на каждую контубернию. У кавалеристов кроме боевого коня была еще и вьючная лошадь (SHA, Aurel., 7, 7). У трибунов и комитов были свои вьючные животные, перевозившие провизию для этих офицеров (Amm., XXV, 2, 1)[593].

Если движение армии проходило по римской территории, то обеспечивать ее продовольствием должно было местное население. Во вражеской стране войска кормились за счет запасов, захваченных у неприятеля (Amm., ХХIХ, 5, 10). Это была еще одна причина, по которой начало поенной кампании приурочивалось к моменту созревания хлебов на полях (Amm., XVII, 9, 2–3). Например, в 357 г. солдаты Юлиана собрали с полей варваров хлеб, которого хватило на то, чтобы оставить годовой запас для гарнизона крепости Три Таберны. Кроме того, вся армия была обеспечена продовольствием на 20 дней (Amm., XVI, 11, 12).

Когда армия вела активные военные действия на территории противника, то обоз с запасами пищи, воды и фуража оставляли в укрепленном месте: городе или крепости. Отсюда армия получала все необходимое в том случае, если при продвижении вглубь неприятельской страны она оказывалась в пустынной местности (Amm., XXIX, 5, 13).

Перед началом военных действий первой обязанностью военачальника было собрать армию. Для этого офицерам, командовавшим отдельными подразделениями, рассылались специальные таблички (tesserae expeditionales) с приказом покинуть зимние квартиры и направляться к месту предполагаемого общего сбора[594]. Так, перед началом войны с Персией Юлиан послал командирам отдельных отрядов приказ переходить через Евфрат, по получении которого все выступили в поход и, собравшись на разных стоянках, ожидали прибытия императора (Amm., XXIII, 2, 2–3). Сделано это было для того, чтобы предупредить слухи о начале большой военной кампании и застать неприятеля неподготовленным. В случае необходимости воинские части пополнялись новыми рекрутами, создавались новые подразделения, проводилась вербовка варваров. Кроме этого, делались запасы оружия, заготавливался провиант, вьючные животные, транспортные средства. Все эти действия могли занимать достаточно продолжительное время. В 375 г. Валентиниан I перед походом на квадов делал запасы оружия и провианта в течение целого лета (Аппп., ХХХ, 5, 11). Армия выступала в поход только после завершения всех приготовлений.

При армии существовали команды инженеров (architecti), которые должны были организовывать переправы через реки и отвечали за строительство осадных сооружений. Все необходимое для этого (дерево, осадные машины, кожаные бурдюки и кожаные лодки, специально предназначенные для сооружения понтонов) армия везла с собой (Amm., XXIII, 3, 9; XXIV, 3, 11; XXV, 6, 15; Zos., III, 13, 2; 3)[595].

Рис. 67. Переправа по понтонному мосту.

Фрагмент рельефа колонны Марка Аврелия.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Разведка. Обычно началу военной кампании или же выступлению армии в поход предшествовал предварительный сбор информации о противнике. Исследователи различают два типа разведки, существовавшей в период Поздней империи: стратегическую и тактическую. Главная задача стратегической разведки состояла в том, чтобы собрать как можно более подробную информацию о количестве сил, которыми располагает противник, и местах их дислокации еще до начала открытых военных действий[596]. Подобные данные могли быть получены различными путями. Несомненно, на службе у государства существовали специальные шпионы, занимавшиеся тем, что собирали сведения, находясь на вражеской территории. Способ действия этих агентов можно представить достаточно ясно. Аммиан сообщает, что опытнейший шпион (speculator) собирает свои сведения, до неузнаваемости изменив внешность (Amm., XXVI, 6, 5)[597]. Анонимный автор трактата «О стратегии» утверждает, что императорские шпионы обычно действовали парами. При этом они определяли конкретное место для встречи друг с другом. Аноним советует выбрать в качестве такого места рыночную площадь, на которой торгуют купцы из самых различных стран, в том числе и из Империи. Здесь, не вызывая подозрений у врагов, под видом покупки или продажи товаров шпион, собравший сведения о планах противника, сможет передать их своему коллеге (Anon., De re strategica, XLII). Подобная практика имела, очевидно, давнюю традицию и существовала уже во времена принципата.

По всей видимости, именно через таких секретных агентов префект претория Музониан, действовавший совместно с дуксом Месопотамии Кассианом, получал сведения о том, что происходит на самых дальних окраинах персидского царства (Amm., XVI, 9, 2). Аммиан называет шпионов Музониана «умелыми и ловкими в обмане»[598]. Эти emissarii или speculatores (Amm., XVI, 9, 3) сообщили префекту, что персидский царь ведет трудную войну с пограничными варварами и поэтому, возможно, будет склонен к заключению мира с Империей.

Кроме шпионов, действовавших в глубоком тылу на территории противника, на службе у военного командования были тайные агенты — арканы (arcani), учрежденные при Константе (337–350 rr.). Арканы должны были, разъезжая в разных направлениях, вести наблюдения за перемещениями пограничных племен и доносить о них военачальникам. В 368 г. британские арканы были изобличены в том, что за деньги сообщали варварам о том, что происходило на римской стороне, поэтому Феодосий Старший лишил их занимаемых постов (Amm., XXVIII, 3, 8).

Послы, находившиеся за границей, одновременно служили и государственными шпионами. Они тайно извещали императорский двор обо всем том, что они видели и слышали[599]. Так, известие о готовящемся вторжении персов в восточные провинции Империи римляне получили от нотария Прокопия, который был отправлен в Персию, чтобы заключить мирный договор с царем (Amm., XVII, 14, 3; XVIII, 6, 17). Прежде чем быть доставленным в императорский штаб, послание было передано в город-крепость Амиду, где находился магистр конницы Урзицин. Этот документ представлял собой пергамент, исписанный тайнописью и спрятанный в ножнах меча.

В экстренных случаях на территорию противника в качестве разведчика посылался какой-нибудь доверенный офицер, в задачу которого входило как можно быстрее доставить командованию требуемые сведения. Так было, например, с самим Аммианом Марцеллином, который отправился в Месопотамию, чтобы следить за передвижениями персидской армии (Amm., XVIII, 6, 20 — 23; 7, 1).

В административном аппарате противника могли быть лица, занимавшие высокие посты, но втайне сочувствовавшие Империи или состоявшие на римской службе. Подобным тайным агентом был сатрап Кордуэны Иовиниан, проведший свое детство в качестве заложника в Сирии (Amm., XVIII, 6, 20). Такие чиновники передавали римским властям важные сведения или оказывали необходимую помощь римским разведывательным миссиям.

Информация, собранная в различных провинциях, поступала через дуксов в руки магистров[600], которые отправляли полученные сведения ко двору государственной почтой (cursus publicus). Исследователи, занимающиеся изучением римской армии, отмечают, что в отношении сбора разведданных в период Поздней империи наблюдается стремление к максимальной централизации: вся информация должна была поступать непосредственно к императору[601]. Данные, приходившие из различных провинций, при дворе собирали особые чиновники. Ими были начальник корреспонденции (magister epistularum), начальник архивов (magister memoriae), придворные магистры (magistri praesentales) и особенно магистр оффиций[602]. Последний должен был докладывать императору обо всем, в том числе и о замеченных передвижениях варваров (Amm ХХХ 8, 12)[603].

Тактическая разведка позволяла собрать информацию об армии противника уже непосредственно во время ведения войны. Специалисты различают два типа тактической разведки: пассивную, или статичную, и активную, или мобильную. В первом случае разведданные получали с постов наблюдения, от вражеских перебежчиков или военнопленных (Amm., XIV, 3, 4; XVIII, 6, 16). Со сторожевых постов информация о противнике могла поступать как через посыльных, так и посредством особых сигналов. Такие сигналы подавались ночью огнем, а днем — дымом. Вегеций сообщает, что иногда на башнях укреплений подвешивались балки, при помощи которых — то поднимая, то опуская их, — сообщались необходимые сведения (Veg., III, 5).

Мобильная разведка проводилась перед каждым выступлением армии из лагеря, особенно, если противник был где-то поблизости (Amm., XXVII, 2, 4). В этом случае разведчиков высылали вперед, чтобы следить за действиями неприятеля[604]. Полученная ими информация позволяла главному штабу даже на большом удалении от местонахождения противника выработать конкретный план сражения. Так, например, хорошее знание местности, занятой аламаннами, позволило Юлиану и офицерам его штаба заранее принять правильное решение, в соответствии с которым в предстоящей битве под Аргенторатом вся римская конница должна была занимать правый фланг римского строя. На это повлияло то обстоятельство, что одна сторона поля, где должна была произойти битва, была покрыта кустарниками и рвами, препятствовавшими кавалерийской атаке (Amm., XVI, 12, 21; 27). Данный факт, несомненно, стал известен римлянам благодаря донесениям разведки.

Вегеций называет разведчиков exploratores (Veg., III, 6; 36) или же speculatores (Veg., III, 6; 23). Была ли какая-нибудь разница между первыми и вторыми, понять достаточно трудно. Считается, что постоянные разведчики (exploratores) в составе легионов появляются только при Августе[605]. Именно на них была возложена задача проведения мобильной разведки. В начале II в. эксплораторы были сведены в отдельные подразделения, численность которых составляла, по всей видимости, 65 человек на каждый легион[606]. Speculatores, очевидно, были первоначально курьерами и тайными агентами[607]. Однако в период Поздней империи задачи этих двух групп уже мало чем различались[608]. По крайней мере, для Вегеция, как кажется, оба термина синонимичны (Veg., III, 6)[609].

Это были не единственные названия, применявшиеся для разведчиков. Описывая персидский поход Юлиана, Аммиан Марцеллин называет отряды легкой кавалерии, на которые были возложены функции разведки, excursatores (Amm., XXIV, 1, 2)[610] либо procursatores (Amm., Х XIV, 3, 1; 5, 3; 5; XXV, 8, 4; XXXI, 12, 3). Вкладывал ли Аммиан, терминология которого носит весьма неконкретный характер, какой-то особый смысл в эти обозначения? Оба слова служат для него синонимами, поскольку он использует их для обозначения одного и того же корпуса, состоявшего из трех турм и находившегося под командованием комита Луциллиана[611]. По мнению одних исследователей, прокурсаторы никогда не были выделены в особый род войск и их функции не были определены[612]. Другие думают, что прокурсаторы были аналогом греческих продромов (πρόδρομοι), выполнявших разведывательные задачи, в частности рекогносцировку местности[613].

Отряд procursatores, действовавший в армии Юлиана, насчитывал 1500 всадников (Amm., XXIV, 3, 1; Атт., XXIV, 5, 5; Zos., III, 14, 1; 19, 1). Предполагается, что это было слишком много, чтобы вести тайное наблюдение за противником. Поэтому некоторые считают, что главной задачей прокурсаторов была разведка боем (Amm., XXIV, 5, 5)[614].

Впрочем, можно отметить, что Аммиан называет прокурсаторами также и сарацинских федератов, состоявших в армии Юлиана (Amm., XXIV, 1, 10)[615]. Кроме того, в рассказе о сражении при Наармальхе Аммиан так называет бойцов, которые первыми вступили в бой (Amm., XXIV, 6, 10)[616]. Поэтому представляется, что он не вкладывает какого-то технического значения в слово procursatores, используемое им исключительно в смысле «передовые», «идущие впереди». У Вегеция подобного термина нет.

Функции разведчиков были разнообразными. Перед тем как армия выступала в поход, их высылали вперед, чтобы они осмотрели местность, по которой предстояло осуществлять движение. Делалось это из опасения, как бы неприятель не устроил на пути засаду (Veg., III, 6)[617]. Подобную рекогносцировку местности предпочитали проводить ночью (Veg., III, 6). Во время марша армии разведчики следовали на некотором расстоянии от флангов армии, наблюдая, чтобы не произошло неожиданного нападения противника (Amm., XXIV, 1, 2). Они должны были захватывать в плен вражеских солдат, чтобы командование могло получить от них необходимую информацию (Amm., XXIV, 1, 10). Это было особенно важно, если армия продвигалась по неизвестной местности. В таком случае пленники становились проводниками (Amm., XVII, 10, 5). Разведчики должны были предоставлять командованию точные данные о численности и составе вражеской армии (Amm., XXXI, 12, 3). Иногда разведчикам приходилось первыми вступать в открытое сражение с неожиданно появлявшимися неприятельскими отрядами (Amm., XXIV, 5, 5).

Одной из главных задач разведчиков был сбор данных для составления точной карты местности, по которой предстояло пройти армии или где должны были развертываться боевые действия. На таких картах (itineraria) числом шагов были указаны расстояния от одного населенного пункта до другого, обозначены горы, реки, перепутья и т. д. (Veg., III, 6).

Некоторые необходимые данные могли быть получены не от разведчиков, а только от шпионов[618], пробиравшихся непосредственно в неприятельский лагерь (Veg., III, 9).

Походный порядок. В эпоху Поздней империи основным был походный порядок, при котором армия образовывала несколько каре (agminibus quadratis) (Amm., XXIV, 1, 2; XXV, 3, 2; XXVII, 10, 6). При необходимости каре могли раздвигать (Amm., XXV, 3, 2) или стягивать свои ряды. Ряды раздвигали в том случае, если хотели, чтобы армия казалась неприятелю более многочисленной, чем была на самом деле. К этому маневру искусно прибегал Юлиан во время похода против персов (Amm., XXIV, 1, 3). В случае если была опасность нападения неприятеля во время перехода, отдельные подразделения армии выстраивались в боевой порядок (cuneis confertis), что позволяло быстро отразить внезапную атаку (Amm., XX, 11, 6).

Авангард походного порядка армии обычно образовывала кавалерия, затем шла пехота. На некотором расстоянии от передового отряда находились обоз с прислугой и вьючные животные. Промежуток между авангардом и обозом был необходим, для того чтобы при внезапном нападении неприятеля обоз не пострадал из-за скученности сражающихся. В арьергарде двигались всадники и пехотинцы, которые должны были защищать обоз. Такие же отряды должны были прикрывать обоз с флангов (Veg., III, 6).

Скорость движения армии. С какой быстротой двигалась армия и как долго длился обычный дневной переход, в точности неизвестно. Аммиан неоднократно утверждает, что армия Юлиана продвигалась по территории противника с большой скоростью (Amm., XXIII, 2, 7). IIо так ли это было в действительности, трудно сказать однозначно. В одном месте Аммиан сообщает, что за один день армия Юлиана прошла 200 стадий (Amm., XXIV, 2, 3)[619], т. е. 35,4 км. Согласно Вегецню, в летнее время обычный дневной переход составлял 5 часов, за которые полагалось пройти 20 миль (ок. 29,6 км) обычным шагом или 24 мили (ок. 35,6 км) ускоренным шагом (Veg., I, 9). Таким образом, получается, что Юлиан со своей армией прошел расстояние, приблизительно равное тому, которое по утвержденным правилам полагалось проходить за один день. Однако очень многое зависело от условий, при которых армия совершала свое движение. Поэтому расстояние, пройденное за день, могло и не соответствовать норме. Так, например, Аммиан передает, что в другом случае дневной переход армии составил всего 14 миль (Amm., XXIV, 3, 10), а в следующий раз им удалось преодолеть только 70 стадий (12,5 км) (Amm., XXV, 1, 10). Но из рассказа того же Аммиана мы узнаем, что в день сражения под Аргенторатом римской армии предстояло пройти путь, равный 21 миле (около 30 км), после чего в течение нескольких часов выдержать трудный бой с аламаннами (Amm., XVI, 12, 11). То же самое можно сказать и о переходе, предшествовавшем Адриапопольскому сражению. Армия Валента выступила на рассвете, после чего совершила в полном вооружении марш, который длился не менее семи часов (Amm., XXXI, 12, 11). Если бы солдаты Валента двигались с такой же скоростью, как это предписывалось уставом, цитируемым Вегецием, то они прошли бы не менее 25–28 миль (около 41,5 км).

После каждого перехода армия разбивала походный лагерь, который, как и во времена принципата, окружали рвом (fossa) (Amm., XVIII, 2, 11; Zos., II, 48, 4) и земляным валом с палисадом (Amm., XXIV, 1, 7; XXV, 3, 1). Лагерь по-прежнему имел четверо ворот, главные из которых — преторианские (porta praetoria) — вели к месту, где находилась палатка командующего армией (Amm., XXV, 6, 7)[620]. В эпоху Поздней империи римляне могли разбивать и более простой лагерь без вала и рва. Такой лагерь имел форму круга, а единственной его защитой была стена из щитов (Amm., XXIV, 8, 7)[621].

5. ТАКТИЧЕСКИЕ ПРИЕМЫ

Изменение тактики пехоты. Вооружение легионеров конца республики — начала принципата было идеально приспособлено к тактическим приемам, сформировавшимся у римлян в процессе борьбы за гегемонию в Средиземноморье. В соответствии с традиционной когортной тактикой солдаты каждой когорты выстраивались в три линии: гастаты впереди, за ними принципы и позади всех триарии. В свою очередь когорты также строились в три линии. Между когортами существовали определенные интервалы. Подобная тактика давала максимальную гибкость всему построению, особенно когда сражение происходило на пересеченной местности[622].

Согласно утвердившейся практике, легионеры, прежде чем вступить с противником в рукопашную схватку, должны были забросать его строй пилумами. Чтобы получить максимальный эффект от броска тяжелого пилума, нужен был предварительный разбег[623]. Поэтому легионы Поздней республики были чрезвычайно мобильной структурой. Во время боя они не стояли на месте, ожидая приближения противника, а сами атаковали его. После залпа пилумов сразу же следовала рукопашная схватка. Римская военная доктрина требовала, чтобы солдаты наносили своими короткими мечами колющие удары, поскольку считалось, что именно они наиболее смертоносны (Veg., I, 12). Длинный меч был для подобного применения совершенно неприспособлен.

Вооруженный пилумом и гладиусом, защищенный массивным щитом (scutum) легионер конца республики и первого века Империи являл собой тип универсального бойца, для которого не подходили устоявшиеся понятия, делившие пехоту на тяжелую и легкую. Обычно считалось, что легкая пехота должна была завязывать бой, а от тяжелой требовалось отразить натиск противника и при этом не нарушить своих боевых порядков. Тактические приемы и вооружение римских легионеров позволяли им выполнять на поле сражения функции как легкой, так и тяжелой пехоты. Они образовывали достаточно свободные боевые порядки и сражались индивидуально, были хорошо защищены, чтобы выдерживать натиск тяжеловооруженного противника, и в то же время достаточно подвижны, даже для того чтобы преследовать отступающую легкую пехоту. Это давало легионам возможность действовать на поле боя и без поддержки кавалерии или легковооруженной пехоты[624].

Как свидетельствуют наши источники, уже во второй половине II в. традиционная римская пехотная тактика начинает претерпевать существенные изменения. Построение легионной пехоты становится все более компактным и все более напоминает построение фаланги[625]. Арриан в своем трактате «Тактика против аланов», написанном немного позднее 135 г., рассказывает о боевом порядке пехоты, которой предстояло отразить натиск тяжеловооруженной конницы. Каждая когорта легионеров должна была располагаться в 8 рядов. Стоящие в первом ряду солдаты наклоняли копья так, чтобы их наконечники находились на уровне груди коней атакующего противника. Солдаты второго, третьего и четвертого рядов должны были забросать неприятеля пилумами (Arr., Tact., 17). Девятый ряд, который образовывали пешие лучники, и десятый, состоявший из конных лучников, поддержанных артиллерией, во время сражения осыпали вражескую кавалерию стрелами, посылая их поверх голов впередистоящих товарищей. Таким образом, Арриан советует образовывать построение со сплошным фронтом, не делая интервалов между когортами. Подобный боевой порядок противоречит всем нормам традиционной римской тактики, отработанным в предыдущий период. Он демонстрирует, что основной задачей легиона становится не нападение на вражеский боевой порядок, а напротив, отражение натиска противника[626]. При этом неподвижном построении даже у солдат, находившихся в передних рядах, не было никакой возможности эффективно метать свои pila, а короткие gladii оказывались беспомощными против более длинных мечей противника. Изменение легионной тактики, как отмечалось выше, повлекло за собой изменение вооружения солдат: пилумы уступили место копьям, а гладиусы — длинным и узким спатам, более приспособленным для нанесения рубящего, а не колющего удара. Легионеры превратились в копейщиков, эффективность действия которых была основана на слаженных коллективных маневрах а сомкнутом строю[627]. Отдельный боец не мог более вести бой в одиночку, но должен был действовать совместно со стоявшим рядом с ним справа товарищем, который закрывал его частью своего щита[628]. Поэтому еще одним изменением в римском вооружении, ставшим следствием перемены тактики, была замена четырехугольного полуцилиндрического скутума меньшими по размеру круглыми и овальными щитами, более пригодными для сражения в сомкнутом строю.

Начиная с северовской эпохи phalangarii, вооруженные длинными копьями (hastae), образовывали первые ряды боевого построения; за ними располагались lanciarii, вооруженные легкими метательными копьями (lanceae); замыкали строй sagittarii (лучники)[629]. Каракалла даже попробовал создать некоторое подобие македонской фаланги (Xiphilin., LXXVII, 7), и, возможно, это было вызвано не только желанием императора во всем походить на Александра Великого, но и требованиями тактического характера. Александр Север, если верить автору его жизнеописания, пошел еще дальше: он объединил шесть легионов в фалангу, численность которой составила 30 000 человек, названных фалангариями. Это была отборная часть армии, собранной для войны с персами, и фалангарии получали повышенное жалованье (SHA, Alex., 50, 5). Изменения в тактике и вооружении, наметившиеся в северовский период, получили дальнейшее развитие во второй половине III — первой половине IV в., после чего вооружение и тактические приемы римлян оставались в принципе одними и теми же до битвы при Адрианополе.

Рис. 68. Обычное построение.

Рис. И. В. Кирсанова.

Рис. 69. Построение синаспизмом.

Рис. И. В. Кирсанова.

Обычный порядок построения. Позднеримская фаланга, ставшая обычным построением линейной пехоты[630], существенно отличалась от классической греческой или македонской фаланг. Согласно Аммнану Марцеллину, опытные полководцы ставили в первую линию более сильных солдат (тяжеловооруженных), за ними — легковооруженных, потом стрелков и позади всех резервные отряды, которые должны были прийти на помощь в критическую минуту (Amm., XIV, 6, 17)[631]. Первый ряд боевого построения образовывали antepilani, или antesignani, т. е. солдаты, стоявшие перед боевыми значками (Amm., XVI, 12, 20; XIX, 6, 12). Иногда именно нм поручалось первыми атаковать противника, с тем чтобы своим примером вселить решимость в остальных бойцов и увлечь их за собой. Впрочем, данный прием использовался не во время правильного сражения, а, очевидно, лишь тогда, когда противник занимал сильно укрепленную позицию, которую необходимо было взять штурмом. Так, например, произошло в битве при Солицинии (368 г.), когда аламанны заняли горные высоты и начинать бой было поручено скутарию Сальвию и гентилу Лупицину (Amm., XXVII, 10, 12).

За антесигнанами стояли гастаты н ординарии, имевшие полный комплект тяжелого вооружения. Аммиан говорит, что в сражении они образовывали несокрушимую стену (Amm. XVI, 12, 20; ср. Veg., II, 7)[632]. В случае если дело доходило до рукопашной, именно они принимали на себя всю тяжесть вражеского удара: строились черепахой (Amm., XXXI, 7, 12; Amm., XVI, 12, 44; XXIX, 3, 48) и поражали наступавшего противника копьями, в то время как легковооруженные, стоявшие позади них, осыпали врага различными метательными снарядами (Amm., XIV, 2, 14; XVI, 12, 36; XXXI, 7, 12; XXXI, 13, 1). Последний ряд боевого порядка образовывали postsignani, которые также были тяжеловооруженными унтер-офицерами (Amm., XVI, 12, 31)[633].

Многие современные исследователи очень высоко оценивают боеспособность римской армии этого периода. Я. Ле Боэк считает возможным говорить о римском военном ренессансе, наступившем в IV столетии[634]. О. Шмитт склонен даже полагать, что римская пехота этого времени по структуре и вооружению не только удовлетворяла всем тем требованиям, которые предъявляла к ней собственная эпоха, но по своим боевым качествам может быть вполне сопоставима с византийской пехотой X столетия[635].

Рис. 70. Построение «черепахой».

Рис. И. В. Кирсанова.

Назначение резерва. Нормы позднеримской тактики требовали обязательного присутствия на поле боя резервных отрядов, на наличие которых не влиял фактор численности армии. «Если у тебя нет избытка в воинах, — пишет Вегеций, лучше иметь боевой строй короче, лишь бы только в резерве у тебя было много людей». И далее: «Лучше в тылу боевого строя сохранять много отрядов в резерве, чем широко растянуть боевой строй» (Veg., III, 17; 26; пер. С. П. Кондратьева).

В качестве резервных использовали, как правило, самые надежные и боеспособные подразделения. Аммиан, например, называет отряд, стоявший в резерве римской армии а битве при Солиции, «сильнейшим» (Amm., XXXI, 7, 12)[636]. В битве при Адрианополе в резерве стояли Батавы — одна из лучших воинских частей, входивших в состав галльской армии (Amm., ХХХI, 13, 9)[637]. Вегеций советует образовывать резерв из свободных от командования офицеров — викариев, трибунов и комитов. «…Как только враг начнет наступать очень сильно, они во избежание прорыва фронта внезапно вылетают и заполняют нужные места; придав этим мужество своим, они уничтожают смелость врагов» (Veg., III, 17; пер. С. П. Кондратьева). Подобный тактический прием не был типично римским, по крайней мере в IV столетии. Вегеций утверждает, что его впервые применили спартанцы, затем карфагеняне, от которых его переняли уже римляне. Впрочем, возможно, последние заимствовали его вовсе не во времена Пунических войн, а в гораздо менее отдаленную эпоху у своих соседей-германцев. Аммиан, например, описывая битву при Аргенторате, утверждает, что первую линию римского боевого порядка аламаннам удалось прорвать благодаря натиску «отряда знатнейших», в числе которых сражались также и цари (Amm., XVI, 12, 49)[638]. Другими словами, аламанны действовали точно так же, как это предписывает Вегеций.

Рис. 71. Положение тяжеловооруженных в первом и втором ряду строя при отражении атаки противника.

Рис. И. В. Кирсанова.

Резерв был нужен не только для того, чтобы в решающий момент усилить натиск собственных войск. Вегеций призывает использовать его для того, чтобы сформировать три особых построения: клин, ножницы или пилу (Veg., III, 17). Клин (cuneus) был довольно распространенным и хорошо известным с давних пор построением, которое представляло собой треугольник (Veg., I, 26)[639]. В солдатской среде за клином закрепилось название «свиная голова» (caput porcinum (Veg., III, 19) или caput porci (Amm., XVII, 13, 9)). Согласно Вегецию, при таком построении первые ряды пехоты были более короткими, а последующие становились все шире. Клин действовал по принципу тарана и разрывал строй противника на две части, поскольку основная масса метательных снарядов посылалась в центр вражеского войска и сюда же наносился главный удар (Veg., III, 19). Так, в 358 г. римляне, образовав клин, прорвали сарматские боевые порядки и по частям уничтожили противника (Amm., XVII, 13, 9).

Клин тоже не был уникальным римским построением. Германцы знали его очень давно. Тацит, например, утверждает, что их боевой порядок состоит из клиньев (Тас., Germ., 6)[640]. Этот обычай, по-видимому, сохранялся у всех германских племен, у которых пехота оставалась основным родом войск[641]. Например, аламанны сражались правильным боевым порядком, образуя фалангу или клинья[642]. Очевидно, именно потому, что противники римлян активно применяли клин на полях сражений, необходимо было средство противодействия этому виду построения. Таким средством стали ножницы (forfex) — строй в виде буквы V, который охватывал клин с двух сторон, после чего противник уже не мог прорвать боевую линию (Veg III, 17).

Не совсем понятно, что имеет в виду Вегеций под построением, которое он называет «пила» (serra). Согласно его описанию, пила состояла из отборных воинов и выстраивалась в виде прямой линии перед фронтом собственной армии, с тем чтобы дрогнувшие войска могли восстановить порядок в своих рядах и снова вступить в бой (Veg III, 17)[643]. Можно вспомнить, что в битве при Адрианополе, когда основная масса римской армии уже обратилась в бегство, император Валент, пробираясь по грудам мертвых тел, пытался найти спасение под защитой легионов Ланциариев и Маттиариев, которые, как передает Аммиан, продолжали твердо стоять, сомкнув свои ряды (Amm., XXXI, 13, 8)[644]. Вероятно, введя в бой два этих резервных легиона, римское командование пыталось таким образом задержать волну наступающих варваров и остановить обратившихся в бегство солдат.

Рис. 72. Резервный отряд в виде клина.

Рис. И. В. Кирсанова.

Рис. 73. Клин, прорвавший вражеский строй, охватывается ножницами.

Рис. И. В. Кирсанова.

Различные тактические приемы, использовавшиеся римскими полководцами для достижения победы. Наиболее распространенное построение армии, к которому прибегали позднеримские полководцы, представляло собой каре с вытянутым фронтом (Veg., III, 20)[645]. Аммиан Марцеллин неоднократно упоминает этот вид боевого порядка. Например, в 367 г. комит Дагалайф, намереваясь вступить в сражение с аламаннами, вывел свою армию, образовав из нее каре (Amm., XXVII, 2, 8)[646]. Так же и Феодосий Старший выстроил свою армию в каре, когда предстояло столкновение с войсками Фирма (Amm., XXIX, 5, 39)[647].

Довольно распространенным было построение в виде полумесяца, при котором на расстоянии в 400–500 шагов производилось неожиданное нападение на неприятеля двумя флангами одновременно (Veg., III, 20). Аммиан называет такой боевой порядок двурогим (bicornis figura). Подобным образом выстроил свою армию против германцев Юлиан в сражении при Бротомаге (356 г.). Враг был разбит на обоих флангах, и те, кто не был убит или взят в плен, вынуждены были спасаться бегством (Amm., XVI, 2, 13). В Маранге Юлиан выстроил свою армию против персов «полукругом с заходящими флангами» (Amm., XXV, 1, 16)[648].

При необходимости полководец мог образовать из армии круг (orbis. acies in rotundo). В этом случае, если враг прорывал фронт, то в дело вступали опытные бойцы, которые могли отбросить противника и не допустить, чтобы вся масса солдат обратилась в бегство (Veg., I, 26). Кроме того, подобное построение позволяло сражаться с численно превосходящим неприятелем, ведя круговую оборону. Если вражеская кавалерия грозила окружением одному из флангов, то необходимо было развернуть стоящих на этом фланге солдат так, чтобы они образовали круг и могли сражаться, защищая спины своих товарищей (Veg., III, 19). Именно в форме круга выстроил армию Феодосий Старший в генеральном сражении против Фирма (373 г.) (Amm, XXIX, 5, 41)[649].

По-прежнему широко распространенными оставались традиционные для римской тактики построения в виде двух или трех боевых линий (acies duplex, acies triplex). В битве при Аргенторате (357 г.) Юлиан использовал против аламаннов acies duplex (Amm., XVI, 12, 31), а в битве при Ктесифоне против персов (363 г.) — acies triplex (Amm., XXIV, 6, 9).

Рис. 74. Построение кругом.

Рис. И. В. Кирсанова.

Кроме упомянутых выше, Вегеций описывает еще несколько построений, которые достаточно традиционны и вполне могли быть применены на практике. Наилучшим он считает косой строй, при котором на правом крыле сосредотачивались отборные войска, а левое крыло отводилось назад, с таким расчетом, чтобы оставаться вне досягаемости метательных снарядов противника. Сражение начинал правый фланг. Если его постигала неудача, то в бой вступал левый фланг, поддержанный резервными подразделениями. Следующий способ был зеркальным отражением предыдущего, и главный удар наносился левым флангом. Еще один способ построения заключался в том, что линия войска вытягивалась таким образом, чтобы его левый фланг далеко выступал за правый фланг противника, оставаясь в то же время вне досягаемости его метательных снарядов. Атака начиналась на правом фланге, где были сосредоточены лучшие подразделения. При этом противник был не в состоянии оказать помощь своему левому крылу, так как перед ним стоял развернутый строй римского войска, угрожавший ему фланговым охватом. При следующем построении войско выстраивалось таким образом, что одно его крыло примыкало к горам, озерам, рекам и другим местам, укрепленным природой, на втором крыле сосредотачивалась вся конница и легковооруженные отряды. Победа достигалась атакой второго крыла за счет значительного перевеса в коннице (Veg., III, 20). Подобный способ использования местности, как отмечалось выше, был применен Юлианом в битве при Аргенторате.

Вегеций упоминает еще одно построение, которое он называет globus (клубок). «Клубком, — пишет он, называют строй, который, будучи отделен от своих внезапными нападениями то там, то здесь, пытается ворваться в середину врагов; против него обычно посылается другой, более сильный и многочисленный клубок» (Veg., III, 19; пер. С. П. Кондратьева). Понять, о чем идет речь в данном пассаже, можно, только сопоставив текст Вегеция с текстом «Стратегикона». Вегеций призывает полководца быть внимательным, чтобы его войска не были окружены летучими отрядами противника, которые называются друнги[650]. Если во времена Вегеция термин друнг только еще входил в военный лексикон, то в VI столетии он уже приобрел официальный статус. Пятый параграф IV книги «Стратегикона» специально посвящен описанию действий друнгов (δρουυιοτι): «Линейное построение хорошо смотрится, является более приспособленным к сражениям в ходе столкновений, но, однако же, оказывается медлительным и неповоротливым в необходимых случаях в силу своей статичности. Построение же клубком (друнгами) имеет противоположные свойства: его можно укрыть в засадах, ему достаточно небольшого пространства, его можно быстро перестраивать по мере необходимости. Различия между обоими построениями, как уже сказано, заключаются в том, что в первом из них солдаты будут сражаться мощно и непоколебимо, во втором же — оказывать быструю помощь своим, предпринимать преследования врагов, совершать внезапные нападения на них и вызывать их замешательство. Такому построению следует обучать кавалеристов, поскольку они наиболее пригодны к этому» (Maur., IV, 5; пер. В. В. Кучмы). Исходя из этого описания, можно сделать вывод, что и Вегеций имел в виду самостоятельно действовавшие летучие отряды, которые могли изматывать противника своими внезапными нападениями или устраивать ему засады.

Бой. Общая схема сражения была следующей. Командиры выстраивали армию в боевой порядок (Amm., XVI, 12, 20). Пехота, как правило, стояла в центре, а кавалерия — на флангах. В резерве находился отборный отряд. Главный удар должен был наноситься одним из двух флангов либо двумя флангами одновременно.

После того как армия была построена, полководец обращался к солдатам с речью (Amm., XVI, 12, 30–33, 36). Речь командующего была коротким, но тщательно составленным воззванием, которое он должен был повторять неоднократно, обращаясь к различным подразделениям армии. Старшие офицеры передавали суть его обращения младшим, а те в свою очередь доводили его до солдат[651]. Последние выражали свое одобрение, ударяя щитами по поножам. Выражением гнева, направленного против неприятеля, служили удары копья по щиту (Amm., XV, 8, 15; XVI, 12, 13).

Приказом начать битву было поднятое вверх знамя главнокомандующего (Amm., XXVII, 10, 9). Армию об этом оповещали звуки труб (Amm., XXVII, 10, 12). Движения знамен указывали подразделениям, куда они должны были идти. Сам командующий обычно занимал место па правом фланге между пехотой и кавалерией здесь обычно располагались наиболее сильные подразделения. Отсюда полководец следил за ходом боя. Второй военачальник осуществлял руководство в центре, третий — на левом фланге (Veg., III, 18).

Перед тем как вступить в рукопашную схватку с врагом, солдаты издавали боевой клич (barritus) (Amm., XVI, 12, 43; XXVI, 7, 17; Veg., l1I, 18)[652]. Сражение начинали отряды легкой пехоты. Легковооруженные выбегали вперед и забрасывали противника стрелами и дротиками (Amm., XXIV, 6, 10; XXVII, 1, 3; 4; XXXI, 7, 12). Иногда этой атаки было достаточно, чтобы неприятель обратился в бегство. Однако в том случае, если он оказывал ожесточенное сопротивление, легкая пехота отступала, предоставляя решить судьбу сражения тяжеловооруженной. Например, в сражении при Кибалисе между войсками Константина и Лициния (314 г.) к рукопашной схватке приступили только тогда, когда каждая из сторон израсходовала весь запас стрел (Zos., II, 18, 3). Та же ситуация повторилась в сражении на Ардиенских полях во Фракии (Zos., II, 19, 2).

Позднеримская военная доктрина требовала, чтобы тяжеловооруженная пехота оставалась стоять на месте, даже если враг начинал отступать[653]. Это необходимо было для того, чтобы не нарушался боевой порядок. Рукопашная продолжалась до того момента, пока один из противников не обращался в бегство. Иногда, как это было, например, в битве при Салиции (377 г), развести сражавшихся могло лишь наступление ночи (Amm., XXXI, 7, 15). Но обычно длительность сражения ограничивалась 2–3 часами (Veg., III, 9). Преследовать отступающего врага должны были легковооруженные (Veg., II, 17; III, 14).

К сожалению, Аммиан Марцеллин, наш главный источник по позднеримской тактике, часто не дает детального описания сражений, ограничиваясь порой лишь очень шаблонными и схематичными фразами, не позволяющими представить, как в действительности развивались события. Примером подобной схематизации может служить описание битвы при Салиции между римлянами и готами. Здесь нет никакой конкретики, описание носит обобщающий характер и может быть использовано для рассказа о любом сражении между римлянами и варварами, происходившем в это время. Неординарен только исход столкновения: римляне отступили.