Византийская армия (IV — XII вв.)

1. ФЕМНАЯ ВОЕННАЯ СИСТЕМА

Изменения в военной организации Империи в VII столетии. Военная организация Империи, оформившаяся в VI столетии, оставалась более или менее неизменной до середины правления императора Ираклия (610–641 гг.). Единственным заметным нововведением было учреждения в Италии (со штабом в Равенне), и в Африке (со штабом в Карфагене) новых структур — экзархатов во главе с экзархами. В руках экзархов была сосредоточена вся военная и гражданская власть. Появление подобных командных структур в Италии было ответом на угрозу со стороны лангобардов, а в Африке на постоянные набеги берберских племен на прибрежную равнину североафриканских провинций[1080].

Во время войн Ираклия с персами в военной системе Империи произошли очередные важные изменения. Две центральные армии, одна из которых была расквартирована во Фракии, а другая в Вифинии, по всей вероятности, были объединены. В азиатской части империи войска под командованием магистров Востока и Армении (magistri militum per Orientem и per Armeniae) продолжили свое существование. На Балканах была восстановлена воинская группировка под командованием магистра Фракии (magister militum реr Thracias). Все три армии позже приняли участие в войнах с арабами (в 630-х гг.)[1081].

О войсках, находившихся под командованием магистра Иллирика (magister militurn per Illyricum) в источниках нет никаких упоминаний. Учитывая, что в период 610–630 гг. большая часть центральной и северной части балканских провинций была занята славянскими племенами, подчиненными Аварскому каганату, можно предположить, что эта армия прекратила свое существование, а отдельные сохранившиеся ее части вошли в состав других действующих армий.

Рис. 91. Византийский воин VII в.

Воспроизведено по: Пузыревский А. Атлас к истории военного искусства в Средние века. СПб., 1884. С. 2.

В начале 630-х гг., после окончания персидских войн, происходит восстановление некоторых традиционных структур военной организации Империи. В частности, были восстановлены система союзных арабских государств вдоль восточной границы, и, по крайней мере на некоторых участках границы, гарнизоны лимитанов. Традиционная региональная структура управления войсками вновь появляется в 630-х rr. и хорошо прослеживается в источниках в 640-х гг.[1082]

Некоторые преобразования локального характера были, вероятно, сделаны Ираклием в системе управления провинциями Палестина и Сирия. Это могло быть обусловлено длительным отсутствием здесь византийской администрации в этих областях во время персидской оккупации (614–627 гг.)[1083].

Завоевание арабами в VII столетии ближневосточных территорий Империи способствовало значительным изменениям в византийской военной организации. После того как попытки встретить и отразить захватчиков в открытом бою окончились неудачей, были внесены серьезные коррективы в стратегию имперской обороны, которые заключались в том, чтобы избегать открытых столкновений с мусульманскими войсками. После поражения на реке Ярмук в 636 г. византийские войска сначала отступили в Северную Сирию и Месопотамию, а вскоре, после утраты последних и разрыва коммуникаций с оставшимися арабами-немусульманами и персами, продвинулись еще далее — к линии Тавра — Антитавра. Конечным результатом этого процесса был вывод тех армий, которые действовали в Сирии, Палестине и Месопотамии, а также и в Египте, в Малую Азию и их реструктуризация в совершенно иной стратегической и экономической ситуации[1084].

Сведений в современных этим событиям источниках о процессе отвода войск фактически не существует. Поэтому ситуация по необходимости должна восстанавливаться на основе более поздних документов. Их анализ позволяет представить следующую картину. После отвода войск во внутренние регионы Малой Азии они были размещены в тех регионах, которые могли обеспечить их содержанием. Так, войска центральной армии были отведены в северо-западную часть Малой Азии и Фракии. Войска восточного магистерия, в дальнейшем известные под своим греческим названием — войска Анатолика, заняли южную часть Малой Азии. Войска, находившиеся под командованием magister militum per Armeniam, известные впоследствии как войско Армениаков (Armeniacum), заняли оставшиеся византийскими восточные и северные районы Малой Азии. Исключением из этого являлась армия под командованием magister militum per Thracias, которая, очевидно, была передана восточным войскам в середине 630 г. и была неудачно использована для защиты Египта. Она была переведена в богатые области центральной части Западной Малой Азии. Впоследствии она стала известна как войско Фракисия. К концу VII в. области, которых были размещены эти группировки, стали в целом известны по имени находящихся там войск[1085].

Рис. 92. Тяжеловооруженные пехотинец и всадник VII в.

По: Nitcotte D., McBride А. Romano-Byzantine Armies 4^th — 9^th. Osprey Publishing. 1992, Pl. В.

Рис. H. В. Кирсанова.

Несмотря на то что размещение армий произошло прежде всего по соображениям логистики, поскольку территории, находившиеся вблизи новой границы, были слишком бедны, чтобы организовать их снабжение, нельзя недооценивать стратегический фактор подобной дислокации. Такое расположение войск означало, что контратаки византийских армий впредь организовывались относительно медленно, а военные силы были рассредоточены и поэтому действовали не особенно эффективно, по крайней мере вначале.

Балканский лимес, как отмечалось выше, был уничтожен уже в начале VII в., хотя отдельные изолированные крепости в дельте Дуная и вдоль побережья Черного моря сохранились и снабжались всем необходимым морским путем. Эгейские области, как и прежде, оставались источником для пополнения войск и ресурсов, строительства судов для морского корпуса, с конца VII в. известного как «корабельные войска» или Карависианы[1086]. В остальной части Империи группировки под командованием magistri militum, экзарха Италии и войска зказарха Африки и Сардинией, называвшиеся армией Septensis, продолжали существовать. Армия, располагавшаяся на территории византийской Италии, оставалась там вплоть до упадка Равеннского экзархата в середине VIII в. Африканское войско все еще существовало в конце 680-х гг., но прекратило свое существование, после того как Карфаген и последние владения Империи в Северной Африке были завоеваны арабами[1087].

Возникновение фемной системы. После столкновений с арабами-мусульманами на Востоке и аварами и славянами на Балканах, Восточная Римская империя сохранила за собой основную территорию в центральной и северной части Малой Азии, южное побережье Балканского полуострова, Эгейские острова, включая Крит. Кипр подвергался нападению арабского флота несколько раз, пока в 680 г. император Юстиниан II не достиг соглашения с Халифатом, по которому впредь создавалось совместное управление островом на демилитаризированной основе. Фактически остров затем перешел под контроль мусульман. На западе Византия сохранила за собой юг Италии, Сицилию, Сардинию, центральные и западные области Северной Африки. Но к 700 г. Северная Африка отошла к Халифату, а ситуация в Италии постоянно ухудшалась, так что владения Империи, несмотря на существование сильного флота, все более и более ограничивалась восточным средиземноморским бассейном[1088].

Начиная с VII в. и до ХI в., в Византии господствует так называемая фемная организация, которая существенно отличается от военной организации Империи как в предшествующую, так и в более позднюю эпохи. Бόльшая часть византийской армии в этот период состояла из иррегулярных ополчений, которые базировались по особым военно-административным территориальным округам, называвшимся фемами. На такие округа была разделена вся Империя.

Таблица 5. Византийские фемы в VII–IX вв.

Как возникали фемы, можно только предполагать. Не исключено, что многие позднеримские воинские части продолжили свое существование и в византийский период. Так, например, в IX столетии во Фракисийской феме были расквартированы две турмы Theodosiaci и Victores, созданные еще в IV столетии. Некоторые другие отряды также вели свое происхождение от известных ранее формирований, включая фемы Оптиматов и Букеллариев в северо-западной части Малой Азии и турму Федератов в феме Анатолик (Const., Them., I, 74–78)[1089]. Длительный процесс регионализации прежних действующих армий привел к тому, что в X в. старые названия воинских частей оказались забыты: поскольку войска стали постоянно базироваться в определенных областях и пополнялись исключительно из числа жителей этих областей, поэтому и сами воинские отряды стали отождествляться с каждой конкретной областью и ее жителями. Согласно данным источников X в., многие, вероятно, даже большинство подразделений византийской армии имели местное, зачастую топонимическое название (Const., Adm., 50, 92 — 110.).

Рис. 93. Византийский воин X в.

Воспроизведено по: Пузыревский А. Атлас к истории военного искусства в Средние века. СПб., 1884. С. 2.

Во главе фем стояли стратиги. Стратиг одновременно был командиром военного отряда (фемы) и гражданским правителем фемы как административного округа. Он назначался непосредственно императором, подчинялся только ему или специально уполномоченному должностному лицу. Как глава гражданской администрации стратиг ведал судебными, финансовыми, налоговыми делами провинции, отвечал за порядок на вверенной ему территории[1090].

В позднеримское-ранневизантийское время военная и гражданская власти, как отмечалось выше, были отделены друг от друга. Основным и до до конца не решенным остается вопрос: когда, как и почему обе формы правления оказались объединены в руках стратига? Следует признать, что все предложенные попытки решения этой проблемы на сегодняшний день остаются лишь гипотетическими, так как плохое состояние источников не позволяет дать какое-либо удовлетворительное объяснение[1091].

И. Караяннопулос, развивающий теорию непрерывного развития начиная с VI в., как нам кажется, недостаточно учитывает политические изменения VII в., которые полностью обновили Империю[1092]. Если мы будем учитывать приблизительное расположение первых четырех фем, созданных в VII в., то увидим, что государство определенно ориентировало заново созданную военно-административную структуру на потребности обороны против арабских вторжений. И в данном случае такая структура не имеет никаких параллелей в VI столетии. Для того чтобы понять это достаточно лишь взглянуть на стратегическое положение возникших округов. Фема Армениак прикрывала границу со стороны Армении и Месопотамии, фема Анатолик была ориентирована на защиту от нападений с территории северной Сирии, в то время как фемы Фракисий и Опсикий защищали западную и северо-западную территории Малой Азии[1093]. Позднейшие фемы, если они не создавались в отвоеванных областях в Азии или на территории Балканских провинций, возникали путем дробления «старейших фем». Если следовать тезису И. Караяннопулоса, то данное обстоятельство было бы не вполне понятным, так как, исходя из ситуации VI в. существование этих фем не имело бы смысла. Хотя в VI столетии также существовали регионы, в которых военная власть ставилась выше гражданской администрации[1094], и эти области — как позже и фемы — иногда охватывали несколько гражданских провинций, все же подобные «военные округа» не соответствовали фемам, в том числе и в географическом плане. А потому, как нам представляется, в каждом конкретном случае нужно принимать во внимание радикальное изменение военных и административных полномочий наместников провинций, что произошло только после арабского завоевания Сирии и Палестины. Однако для углубленного изучения этого вопроса не хватает источников.

В качестве «образца» для организации фем рассматривают также структуру экзархатов, административных образований, созданных в западной части Империи, в Италии и Северной Африке, в которых экзарх объединял в своих руках также военные и гражданские права[1095]. Возможно, что позднейшие стратиги фем могли видеть в экзархатах пример для административных преобразований в собственных провинциях. Тем не менее, хотя Карфагенский экзархат существовал до конца VII в., а Равеннский даже вплоть до середины VIII в., прямыми образцами для создания фемной организации они, конечно, не могли служить. Широкие полномочия экзархов объясняются удаленностью вверенных им территорий от центра, не позволявшей правительству своевременно и адекватно осуществлять контроль над ситуацией в регионе. Поэтому экзархи были наделены правами наместников императора. Такая необходимость не возникала в случае формирования малоазиатских фем.

Точка зрения Г. Острогорского о единовременной реформе военного строя Империи, произошедшей во время правления императора Ираклия, была детально разобрана и опровергнута И. Караяннопулосом[1096], так что мы можем ограничиться лишь тремя замечаниями, касающимися ее. Г. Острогорский считает, что конкретное создание фемных округов произошло в период правления Ираклия, либо непосредственно перед, либо сразу после его персидских походов. По нашему мнению, и для и той, и для другой датировки отсутствуют убедительные обоснования; перед персидскими походами византийская Малая Азия и без того была настолько расстроена, что правильное управление едва ли могло быть возможным. Ираклию нужно было собрать все имеющиеся в его распоряжении силы, чтобы разгромить противника, а это исключало возможность проведения каких-либо реорганизационных мер, на которые в создавшейся драматической ситуации у правительства просто не было времени. После окончания персидской войны на востоке у Империи больше не было противника, поэтому представляется непонятным, зачем нужно было заменять старую, доказавшую свою надежность, провинциальную организацию новой[1097]? Ведь волна арабских вторжений докатится до Малой Азии только в сороковых годах VII в.

Учитывая вышеизложенное, логично будет задаться вопросом: могла ли технически быть проведена такая единовременная реформа управления? Ведь для того, чтобы подобное мероприятие имело успех, стратиг должен был иметь возможность эффективно контролировать гражданскую администрацию в провинциях и при случае быть в состоянии влиять на нее. А это предполагает основательное знание круга проблем гражданского управления и функций соответствующих администраторов, Подобными знаниями византийские военачальники до VII в. не обладали[1098]. Корме того, в источниках нет никаких свидетельств на изменения, произошедшие в плане провинциального управления во время правления Ираклия. В VI столетии политика наделения военачальника чрезвычайными полномочиями, насколько мы можем судить, была скорее разовой мерой, направленной на ликвидацию временного затруднения[1099]. В фемах, напротив, широкие полномочия стратига-наместника самое позднее в IX в. отражали нормативное положение дело[1100]. Даже если император Ираклий и создавал где-нибудь объединенное гражданское и военное управление, подобная структура должна была в корне отличаться от более поздней фемной организации. Поэтому если в его правление и была проведена некая военно-административная реформа, то она была продолжена его ближайшими приемниками и адаптирована к новым обстоятельствам, в то время когда Империя столкнулась с мусульманами.

В качестве решающего свидетельства для возникновения фем при Ираклии принимается общеизвестное сообщение Феофана Исповедника о походе императора против персов, согласно которому Ираклий должен был прийти «в земли фем», набрать и обучить там войсковые подразделения (Theoph., а. 6113). Упоминание «областей фем» может указывать на существование фем и, следовательно, на их создание при Ираклии[1101]. Вопреки этому уже И. Караяннопулос высказал обоснованное возражение, которое впоследствии поддержал Р. Лили. По мнению этих исследователей, τά θέματα этого времени рассматриваются лишь в качестве воинских формирований, но не в качестве военных округов[1102]. Внести ясность в этот вопрос можно, если определить предполагаемый источник Феофана. Р. Шпек, изучая источники Феофана по событиям конца VIII в., обнаружил, что хронист, описывая данный период, использовал множество различных трудов своих предшественников. Исследователь пришел к выводу, что Феофан почти дословно переписывал соответствующие сведения и отказывался от их серьезной переработки[1103]. В отношении источников Феофана по событиям VII в. такой работы еще не проводилось. Но, на наш взгляд, можно предположить, что и в данном случае хронист пользовался похожим методом работы. Поэтому до того, как мы будем пытаться объяснять любое спорное место в его сочинении, мы должны поставить вопрос откуда он почерпнул свою информацию, когда был создан этот источник и, прежде всего, какой термин был употреблен в интересующем нас месте. Только после такого предварительного исследования соответствующая интерпретация данного места будет возможна, а до тех пор сообщение Феофана при изучении вопроса о возникновении фем не может служить веским аргументом.

И. Караяннопулос усматривает в том обстоятельстве, что патриарх Никифор в своей «Краткой истории» упоминает о фемах и их названиях только применительно к последней четверти VII в. (Niceph., а. 628), определенное свидетельство того, что в более раннее время, а именно в период правления Ираклия, ни о каких фемах еще не могло быть и речи[1104].

Существующие источники позволяют допустить, что фемные командиры в VIII в. уже стали определенным образом влиять на область гражданского управления. Это предположение подтверждается печатями, которые показывают, что между 680 и 750 гг. фемы постепенно берут определенный перевес над гражданским провинциальным управлением[1105]. Но нельзя определить, развивался ли этот процесс одновременно во всех фемах. Можно говорить лишь о значительных различиях в развитии регионов, что объяснятся, вероятно, большими размерами первых фем. Фемы Опсикий, Анатолик, Армениак, Фракисий и Кивереоты покрывали область, на которой находились в целом двадцать семь гражданских провинций. Они были слишком большими, чтобы самостоятельно выполнять задачи гражданского управления. С другой стороны, уже тот факт, что фема охватывала область нескольких гражданских провинций, позволил фемному начальству, обязанному защищать подконтрольную ему территорию от арабских вторжений, присвоить себе определенное право контроля над гражданской администрацией. Не случайно, что первые примеры такого порядка появляются в области фемы Анатолик, а последние — в области фемы Опсикий. Исследования Д. Холдона показали, что Анатолик в VII в. нес основную нагрузку борьбы с сирийскими арабами, и поэтому слияние властей могло происходить здесь особенно быстро[1106].

Таким образом, существование в фемах обособленного гражданского управления вплоть до середины VIII в. было вполне вероятным в то время как определенное право контроля фемных властей над гражданскими провинциями к этому времени нужно признать свершившимся фактом. Это должно было способствовать подчинению различными способами гражданских провинций феме, которая объединяла группу провинций.

Возникает вопрос: когда сама фемная администрация взяла на себя задачи гражданского управления? Е. Штайн полагает, что такое положение достигается уже к 680 г. По его мнению, к этому году, самое позднее, старые префектуры претория были ликвидированы и их прежние административные структуры обособились[1107]. Исследователь в этой связи ссылается на одно место из «Книги о церемониях» императора Константина VII, которое называет некоторых высокопоставленных лиц провинциальной администрации (Const., Cerimon., I. 9). При этом анфипаты фемы соотносятся Е. Штайном с «гражданскими наместниками фем», эпархи — с наместниками гражданских провинций. Если следовать подобной аргументации, то пришлось бы признать, что фемы подчинили себе гражданское управление уже до 680 г. Однако И. Караяннопулос обратил внимание на то, что факт ликвидации префектур в 680 г. недоказуем и что необходимо признать некий переходный период развития провинций[1108]. Кроме того, В. Кеги показал, что эпархи не были ни наместниками провинции, ни фемными администраторами, а отвечали, как было им доказано, за снабжение войск[1109]. В. Кеги выступил также с тезисом, что анфипат фемы был гражданским губернатором фемы. Однако в данном случае ученый приводит довольно шаткие аргументы и допускает, что титул эпарх не нужно соотносить с наместником эпархии. В отношении VII и VIII вв. источники, нам кажется, слишком фрагментарны и не дают возможности сделать какой-нибудь определенный вывод.

Против тезиса Е. Штайна можно выдвинуть и другие аргументы. Даже если принять во внимание, что префектуры в 680 г. утеряли свои главные функции, то само по себе это еще ничего не говорит о самом названии данной структуры. Вполне возможно, что сам титул эпарх претория еще длительное время существовал, как, собственно, в Византии было довольно часто в силу традиции. Сам Е. Штайн в качестве примера подобного случая приводит префекта претория Иллирика (praefectus praetorio per Illyricum), который также еще долгое время занимал свою должность после утраты основной части территории подведомственной провинции[1110] и, как кажется, стал позднее городским префектом Фессалоники[1111]. Поэтому вполне возможно, что praefectus praetorio употреблялся как титул еще в VIII столетии и даже позднее. Поэтому начиная со второй половины VIII в. и без того постоянно прогрессирующее вмешательство военной администрации фем в сферы гражданского управления более не вызывает сомнений[1112].

Обратимся к вопросу предположительного возникновения первых военных округов. Первые фемы упоминаются в источниках во второй половине VII в.: Армениак в 668/669 гг., Анатолик в 669/70 г., Опсикий в 680/681 гг., Фракия также в 680/681 гг., морская фема Киверриотов в 698 г. и Фракисий предположительно в 687 г.[1113] Поэтому их возникновение нужно отнести к периоду до 668 г. В. Кеги допускает существование фемы Армениак уже в середине VII в., однако арабские источники, привлеченные им в качестве доказательства, ничего не говорят о том, шла ли речь уже о полностью сформировавшейся феме (с включением гражданских полномочий), или только о районе размещения войска, о границах которого мы ничего не знаем[1114]. Подобным образом В. Кеги видит доказательство раннего существования фемы Анатолик (сороковые годы VII в.) в том обстоятельстве, что, согласно арабским источникам, целью походов в 644 и 646 гг. был Аморий (впоследствии столица фемы Анатолик)[1115]. Поскольку город не имел раньше никакого значения, это указание должно свидетельствовать, что стратиг Анатолика уже в это время имел здесь свою главную резиденцию. Против такого тезиса можно было, однако, возразить, что Аморий и так лежал на пути и важные византийские области северо-западной Малой Азии и в Константинополь и, следовательно, не должен был служить исключительной целью походов. Захваты арабами более укрепленных мест в Малой Азии были относительно редкими, так что успешно взятый ими город мог быть отмечен в арабских источниках как более значимый, чем на самом деле[1116]. Поэтому нам представляется, что теория В. Кеги сформулирована слишком категорично, хотя ее и нельзя опровергнуть в силу фрагментарного характера имеющихся источников.

После потери Сирии и Палестины император Ираклий, как кажется, организовывал в горах Тавра пограничную линию обороны, которая должна была воспрепятствовать арабским нападениям на Малую Азию[1117]. Позже, когда этот рубеж был оставлен, возникла необходимость защищать внутренние области Малой Азии, где до сих пор не было никаких воинских сил. Поэтому большая часть византийской армии была отведена от границы и расквартирована в малоазиатских городах и крепостях[1118]. Этот процесс мог происходить в 40-е и 50-е годы VII в. При этом подразделения magister militum per Orientem заняли область будущей фемы Анатолик (противостоя вторжениям из Сирии), а подразделения magister militum per Armeniam — регион будущей фемы Армениак (противостоя вторжениям из Армении и Месопотамии). В то же время западные и северо-западные области Малой Азии, которые позже образовали фемы Фракисий и Опсикий, защищались другими соединениями, Размещение крупных армейских группировок потребовало создания в регионе военного управления. Однако это не означало, что командиры военных округов с самого начала обладали не только военными, но и гражданскими полномочиями. Нельзя забывать, что военные начальники располагали никаким опытом в гражданском управлении и не обладали соответствующим административным аппаратом. Кроме того, как отмечалось, в это время продолжало действовать старое гражданское управление. Новые военные округа хотя и размещались на тех же территориях, что и старые гражданские провинции, однако они могли — как и в ранневизантийское время — выполнять задачи исключительно военного характера.

Вместе с тем следует отметить, что в новых условиях войска располагались по всей Империи, и имели постоянные места дислокации. В ранней Византии, напротив, неподвижными оставались лишь лимитаны и гарнизоны пограничных городов и крепостей[1119]. Кроме того во второй половине VII в. в армии значительно уменьшилось число иноземных солдат[1120]. Все это стало причиной того, что стратиоты провинциальных войск покидали свои стоянки только на период военных походов, а фемное войско комплектовалось из местного населения. Таким образом, армия становится региональной, интересы военных сближаются с интересами гражданского населения. Угроза со стороны арабов придавала особую актуальность сотрудничеству между армией и гражданской администрацией[1121]. При этом военные власти, без сомнения, с самого начала имели определенные преимущества перед гражданскими, следствием чего стал определенный контроль военных над гражданскими органами управления.

Против превышений своих полномочий стратигом гражданские власти могли лишь апеллировать к далекой центральной администрации, что предполагало длительное и небезопасное хождение по различным инстанциям, которое могло иметь сомнительный успех, поскольку у стратига были в столице свои люди. К тому же постоянные нападения арабов, угрожавшие существованию византийского государства, делали неизбежным постепенное проникновение военных в сферу деятельности гражданских властей. Первоначально это проявлялось не столько в принятии гражданских полномочий военными, сколько в их возрастающем праве давать указания гражданским чиновникам. Поэтому мы можем предположить, что к началу VIII в., хотя обе ветви власти еще отделены друг от друга, однако контроль военных над гражданскими структурами становится все более всеобъемлющим[1122]. Следовательно, уже в это время был заложен фундамент тех отношений, которые будут существовать в IX столетии.

Решающий сдвиг в процессе слияния властей происходит, по нашему мнению, в середине VIII в. В этот период большие первоначальные фемы были разделены на более мелкие территориальные единицы, прежде всего, по политическим соображениям. Данная политика вела к тому, что вмешательство стратига в управление подчиненной ему области стало осуществляться активнее[1123]. Внутри фем меньшего размера складывались благоприятные условия для существования единства в управлении[1124]. Фемы — прежде всего те, которые располагались не в пограничных областях, — теперь меньше, чем раньше, отвечали военным задачам. К тому же начиная с середины VIII в. мы наблюдаем заметное ослабление интенсивности арабских набегов[1125]. Вместе с тем в данный период появляются первые предпосылки реформирования императорских тагм, расположенных в окрестностях Константинополя элитных подразделений, которые образовали впоследствии ядро византийской армии, а также предназначались преимущественно для более длительных наступательных походов, иногда вместе с фемными подразделениями[1126]. Поэтому начиная со второй половины VIII в. фемы постепенно достигают оптимальной величины для того, чтобы организовать практичное управление, а их военная нагрузка становится менее значительной. Теперь стратиг и подчиненные ему органы управления могли больше чем раньше посвящать себя внутренним нуждам подведомственной ему области. А принцип набора фемных войск должен был в силу необходимости вести к пересечениям интересов военных властей с гражданской администрацией. Это все, начиная приблизительно с середины VIII в., вело к относительно быстрому расширению сферы военных полномочий за счет гражданской администрации.

Разумеется, нельзя говорить, что гражданская администрация полностью исчезает, но она постепенно инкорпорировалась в военную администрацию, до тех пор, пока не вошла, наконец, в состав фемной иерархии. Однако нужно иметь в виду, что руководитель гражданских чиновников фемы подчинялся не только стратигу, но был ответственен непосредственно перед императором.

Только теперь старый порядок управления гражданскими провинциями пришел к своему концу и был заменен фемами.

Обязанность военной службы в фемах была возложена на стратиотов — многочисленную группу свободного земледельческого населения византийских провинций, Из стратиотов формировались провинциальные военные отряды, которые также назывались фемами. Для того чтобы быть причисленным к сословию стратиотов, необходимо было владеть земельным участком или иным имуществом определенной стоимости. Стратиотские наделы, как и сами их владельцы, регистрировались специальными чиновниками и заносились в стратиотские каталоги, которые велись в каждой феме и государстве в целом.

Наделы стратиотов не были освобождены от обязательного налогообложения, как и прочие земельные владения в Византии. Однако по сравнению с другими категориями крестьянства стратиоты имели ряд льгот и привилегий. В мирное время стратиоты занимались ведением собственного хозяйства. Во время войны они обязаны были по приказу фемного стратига явиться в указанное для сбора войск место. Все вооружение, амуницию, лошадей стратиоты приобретали за свой счет. По окончании военных действий фемные контингенты распускались и стратиоты возвращались к своему хозяйству. Фема, выступившая в поход, представляла собой тактическую единицу, способную самостоятельно вести боевые действия[1127].

Императорские тагмы. Наряду с фемными войсками, которые представляли собой ополчения и несли службу посезонно, в Византии в VIII–X вв. существовали также элитные императорские формирования, которые создавались по принципу постоянного найма. Такие подразделения назывались тагмами. Организационная структура этих соединений начала складываться уже в поздней античности, и первоначально они были не боевыми подразделениями, а парадным эскортом императора. Кроме участия в торжественных мероприятиях, на них была возложена также охрана самодержца, его семьи и дворца. В средневизантийское время название тагма упоминается исключительно в техническом значении и обозначает войска, располагавшиеся внутри Константинополя и по обоим берегам Босфора, в стационарных военных лагерях[1128]. Большинство из них выводило свое происхождение из императорских гвардейских подразделений Поздней Римской империи. К VII в. они превращаются в нечто большее, чем просто парадные войска. Это произошло прежде всего потому, что императоры оказались в определенном затруднении, столкнувшись с частыми волнениями новых, мощных фемных формирований, особенно войск Опсикия, азиатской фемы, которая располагалась особенно близко к столице. В течение первых 60 лет существования этой фемы с ней было связано пять военных мятежей, достигающих своей кульминации во время восстания и узурпации трона ее военачальником, комитом Артавасдом, в 741–743 гг.[1129]

Рис. 94. Малоазиатские фемы в VII–IX вв.

Воспроизведено по: История Византии / Под ред. С. Д. Сказкина. Т. 2. С. 35.

После подавления этого восстания император Константин V (741–775 гг.) провел реформу военной организации, преобразовав полки старой гвардии Константинополя в новые подразделения — тагмы[1130]. Эти профессиональные и преданные императору отряды должны были бороться с мятежными войсками провинций, а также служить оплотом проводимой в то время иконоборческой политике Константина[1131]. Тагмы создавались исключительно как полки тяжелой конницы, более мобильные, чем фемные войска[1132].

В период защиты Империи от арабских и болгарских вторжений в VIII и IX вв. они были своеобразным центральным резервом, и размещались внутри Константинополя и в непосредственной близости от него, во Фракии и Вифинии. Эти эскадроны образовывали ядро императорской армии во время военного похода.

Служба в тагмах была первым этапом в военной карьере молодых офицеров[1133]. Она могла стать ступенью к высшему командованию в провинциальных фемных войсках или к высшей придворной должности и давала определенную надежду для молодых людей обратить на себя внимание императора[1134]. В то же время служба в тагмах (как военная и государственная служба вообще), давали возможность подняться наверх представителям более низких социальных групп общества[1135].

Офицерами в тагмах становились прежде всего представители или относительно богатой городской аристократии и бюрократического аппарата, или земельной аристократии анатолийских фем, которые все больше брали под свой контроль высшие военные посты в государстве[1136].

Императорские гвардейские подразделения в IX и в первой половине X в. состояли из четырех кавалерийских подразделений, которые назывались Схолы (Σχολαί), Экскувиты (Ἐξκούβιτοι), Виглы (Βίγλα) и Иканаты (Ἰκάνατοι). Такая последовательность соответствует не только порядку их возникновения по времени, но и порядку их следования в походном построении (Const., Cerimon., I, 484).

В VII и в начале VIII вв. Схолы продолжали существовать только в качестве чисто церемониальных полков. Однако после 743 г. — подавления восстания фемных войск император Константин V производит реформу скол и создает на основе них элитную тагму Схол — основу профессиональных войск, подчинявшихся непосредственно императору[1137]. Первый командир этого формирования, доместик Схол (δομέστικος τῶν σχολῶν), известен по источникам с 767 г.[1138] По времени создания эта тагма была самой ранней из константинопольских тагм, и все последующие были организованы по ее подобию.

Тагма Экскувитов известна с 767 г. Многие исследователи считают, что она была создана по образцу корпуса экскубиторов императора Льва I (457–474 гг.) и некоторое время была подразделением, несшим охрану дворца. Однако во второй половине VIII в. Экскувиты, как новосозданная тагма, уже не были дворцовой стражей, но активно принимали участие в различных военных походах. По своим боевым качествам тагма Экскувитов превосходила все остальные регулярные формирования. Она состояла из 18 банд тяжелой кавалерии, которые были разделены на две равные части. Бандой Экскувитов командовал не комит, как в других тагмах, а протомандатор, но существенных различий в их функциях этих двух офицеров не наблюдается. Особенностью Экскувитов было то, что в их тагме служили легатарии — младшие офицеры, которые вместе со своими подчиненными иногда передавались во временное распоряжение других военных соединений или гражданских ведомств. Командовал тагмой доместик Экскувитов (δομέστικος τῶν ἐξκουβίτων). Экскувиты представляли собой мощный инструмент в осуществлении иконоборческой политики Константина V, причем их преданность была настолько сильна, что сторонница иконопочитания императрица Ирина были вынуждена принудительно разоружить их в 786 г.[1139] В конце VIII в. Экскувиты были выведены из Константинополя в Малую Азию. В столицу они более не возвращались.

Третья кавалерийская тагма Константинополя — Вигла или Арифмы — упоминается с конца VIII в. Оба названия происходят от латинских терминов, которые обозначали военные формирования в поздней римской армии: термин вигилия (vigilia) применялся с IV в. и обозначал любой род подразделения охраны, а термин арифм — греческий эквивалент латинского numerus. В литературных источниках чаще использовался термин вигла, нежели арифмы, и это название также засвидетельствовано в печатях командиров виглы[1140].

Точная дата создания тагмы служит предметом дискуссии. Так, Д. Хэлдон полагает, что Вигла как тагма была сформирована императрицей Ириной в 780 г. из провинциального подразделения охраны[1141]. В то же время У. Трэдголд придерживается мнения, что Вигла наряду с первыми двумя тагмами, Схол и Экскувитов, появилась при императоре Константине V в середине VIII в.[1142] Если гипотеза Д. Хэлдона верна, то учреждение Виглы Ириной, возможно, было вызвано желанием создать противовес двум сформированным ранее тагмам, которые продолжали поддерживать иконоборческую политику и выступали против иконопочитания Ирины[1143]. Происхождение от провинциального подразделения, в свою очередь, кажется нам предпочтительным: на это указывают архаичные позднеримские титулы офицеров тагмы. Возможно, это подразделение вело свою родословную от кавалерии вексилляриев, существовавшей в ранней восточноримской армии вплоть до мусульманских завоеваний VII в.[1144] Д. Б. Бари проследил гипотетическое происхождение Виглы с начала V в. от vexillationes palatinae, которые носили название Comites Arcadiaci, Comites Honoriaci и Equites Theodosiaci[1145].

В военных походах Вигла участвовала крайне редко, а со второй половины IX в. вообще перестала быть боевым подразделением. В этот период тагма перешла под контроль гражданской администрации.

Солдаты Виглы следили за порядком в центральном районе Константинополя, во время торжеств на ипподроме, охраняли императорский трибунал в Манганах. Они также образовывали конвой императора и отвечали за охрану императорского лагеря во время военных походов. Тагма была разделена на множество небольших отрядов, хотя ее формальное деление на две части (топотирита Арифмов и хартулария Арифмов) сохранялось. По всей видимости, с X столетия в Вигле могли служить и иностранцы, которыми командовал аколуф[1146].

Последняя элитная тагма Иканатов, согласно сообщению «Жития св. патриарха Игнатия», была создана императором Никифором I (802–811 гг.) как отряд охраны его сына Ставракия (Vita Ignatii, Р. 492; Th. cont., I, 4). Однако в 811 г. она была полностью уничтожена болгарами хана Крума[1147]. Впоследствии отряд сформировали заново, но в источниках он упоминается редко. Иканаты размещались вне столицы, во Фракии. Командовал тагмой доместик Иканатов (δομέστικος τῶν Ἱκανάτων)[1148].

Число императорских тагм оставалось неизменным более полутора столетий (811–971 гг.), до тех пор пока к ним не присоединились новые тагмы: вначале Бессмертные (Αθάνατοι), а несколько позже также Стратилаты и Сатрапы. Так что мы можем говорить о четырех «классических» или «старых» тагмах и новых, более поздних. В этом мы следуем византийской традиции, которая употребляла в отношении Схол, Экскувитов, Виглы и Иканатов разговорное выражение «четыре тагмы» — τα τέσσαρα τάγματα (Const., Cerirnon., II, 45)[1149].

Тагмы много раз появляются в источниках IX и X вв. и наряду с фемами почти всегда входят в состав византийских походных войск. Хорошая оплата и отличное снабжение были самыми надежными гарантами их боеспособности и эффективности. Все тагмы — а также их офицеры и рядовые воины — носили название «императорских» (βασιλικοί), которое выражало не только общую тесную связь с верховным главнокомандующим, но прежде всего указывало на непосредственное подчинение императору — василевсу. Таким образом, наименование βασιλικοί выражало также сущностное различие между тагмами и фемами.

Наряду с тагмами существовали также другие гвардейские полки, к примеру, Нумеры (Νούμεροι), тагма стен (τάγματῶν τῶν τειχέων) и Оптиматы (Ὀπτιμάτοι). Нумеры были гарнизоном Константинополя, и, вероятно, включали в себя также тейхитстов, (Τειχίσται), или тагму стен (τάγματῶν τῶν τειχέων). Последний отряд представлял собой стражу стен Константинополя.

Возможно, все эти подразделения были образованы еще в IV–V вв.; они не считались регулярными войсками[1150]; Нумеры никогда не покидали пределов столицы, даже если император лично возглавлял военную экспедицию. Отрядом командовал доместик Нумера, но в мирное время часть своих солдат он передавал в распоряжение эпарха Константинополя[1151]. Оптиматы (Ὀπτιμάτοι), как указывалось выше, еще в эпоху императора Маврикия были элитным боевым подразделением, но к VIII в. они были понижены в статусе до вспомогательного формирования, отвечавшего за мулов вещевого обоза армии (τοῦλδον). В отличие от тагм, это подразделение было расквартировано за пределами Константинополя[1152]. Можно лишь отметить, что с 765/766 гг. Оптиматы были конюшими и слугами обоза четырех императорских тагм[1153]. Хотя они, как и тагмы, подчинялись доместику и не разделялись, как остальные фемы, на турмы и друнги, но располагались в провинции, и поэтому император Константин VII, упоминая их, называет их фемой, которая включала в себя северную Вифинию (Const., Them., V. 1 — 27)[1154].

С определенной точки зрения можно также отнести к тагмам и императорский центральный флот (βασιλικὸν πλώιμον), так как по своему делению он в целом соответствовал организации тагм. Друнгарию флота и его топотиритам подчинялись отдельные эскадры — банды (βάνδα), которыми командовали комиты[1155].

Наконец, необходимо отметить этерию (Ἠταιρεία, «друзья»), которая включала наемный корпус на службе императора. Она была организована при Льве V (813–820 гг.) и состояла из нескольких отрядов, каждый из которых также назывался этерией. К середине X в. существовало три таких отряда: великая этерия (состояла из македонцев), средняя этерия (иностранные наемники) и малая этерия (тюрки и арабы-христиане). Главной задачей этерий была охрана дворца и императорской особы, хотя великая этерия иногда принимала участие в военных экспедициях[1156]. Во главе этого подразделения стоял великий этериарх, рядовой воин этерии назывался манглавитом. Этерия не принадлежала, по представлению византийцев, к тагмам. По своему делению она также отличалась от них. В источниках в большинстве случаев этерия упоминается не в связи с тагмами, а представляет собой отдельное военное формирование[1157].

Описанная военная организация создавалась более 200 лет и на первом этапе существования действовала достаточно эффективно. Ее появление было вызвано арабскими вторжениями в VII в., которые поставили под угрозу само существование Византии. Фемная система выполнила свою задачу: уже к середине VIII в. положение в Малой Азии стабилизировалось и императорская армия перешла в наступление. Фемные контингенты, объединенные с отрядами столичного войска, под личным императорским командованием составили мощную полевую армию. Арабское нашествие удалось остановить, а часть захваченных врагом византийских территорий была возвращена под контроль Империи[1158].

Однако, несмотря на явные достоинства, система имела и серьезные недостатки. Главным из них было то, что все военные командования, территориальные и столичные, замыкались на особе императора. По сути, организационная структура византийских вооруженных сил была одноступеичатой. Командиры всех крупных военных формирований назначались, подчинялись и могли действовать исключительно по императорскому приказу. Со временем, в связи с непомерным разрастанием военной структуры, осуществлять эффективное управление войсками становилось все труднее. С другой стороны, и сами императоры стали уклоняться от непосредственного командования армией. Василий I (867–886 гг.) еще руководил походами, но его преемники Лев VI (886–912 гг.) и Константин VII (913–959 гг.) личного участия в военных действиях не принимали. Поэтому со второй половины IX столетия в Византии широкое распространение получил институт военных заместителей самодержца (стратиг-автократор, моностратиг). Военачальники, назначенные на эти экстраординарные должности, получали на время кампании полномочия, сходные с императорскими, а по окончании похода их лишались. Каждая из экстраординарных должностей имела свою специфику. Чаще всего императора замещал доместик схол, при этом самой тагме схол было совершенно не обязательно участвовать в походе. Доместик схол получал под командование определенное число фем (всегда разное) и подразделений столичного войска, а после окончания войны возвращался к руководству своей тагмой[1159].

В произошедших изменениях важную роль сыграл внешнеполитический фактор. Несколько катастрофических поражений конца IX — начала X в. показали, что старая система не соответствует сложившимся вокруг границ Империи реалиям. В условиях войны на три фронта: в Малой Азии, на Балканах и в Южной Италии — Византия оказалась неспособной защищать свою территорию[1160].

Со второй половины IX в. арабы главный противник Византии на Востоке — коренным образом изменили тактику ведения военных действий. Этому объективно способствовал распад халифата и образование на византийских границах нескольких небольших мусульманских государств-эмиратов. В предыдущий период огромные арабские армии вторгались на земли Империи с целью захватить Константинополь или какую-либо пограничную провинцию. Теперь на месте одного противника появилось сразу несколько. Отдельный эмират значительно уступал Византии в военном и хозяйственном отношении. Рассчитывать на победу в длительной войне такие государства не могли, но разгромить контингенты одной или нескольких пограничных фем войскам эмирата было по силам. Вторгаясь на византийскую территорию, противник наносил, прежде всего, экономический ущерб. Арабы грабили и сжигали города, разрушали укрепления, угоняли в плен мирное население. При встрече с императорскими войсками небольшие, но весьма подвижные отряды мусульман отступали на свою территорию, уклоняясь от боя[1161]. Византийцы вынуждены были ответить на эти перемены.

Структура и численность подразделений фемы и императорской тагмы. Провинциальные армии иногда упоминаются просто как кавалерийские фемы. Их основные подразделения называются турмами и друнгами. Эта терминология убедительно показывает, что в действующих армиях конница составляла основу войска и играла главную роль в оборонительной и наступательной войне вдоль границ как на собственной территории, так и на территории противника.

В тактических целях фемы разделялись на турмы, друнги и банды. Первые и последние из этих подразделений были в конечном счете связаны с территорией, так что каждая турма имела свой штаб или базу, укрепленный город или крепость, а каждая банда соотносилась с определенным районом, границы которого были четко очерчены. Насколько мы можем судить, друнг всегда оставался чисто тактическим подразделением и никогда не имел территориального значения. В компилятивном труде «О фемах», приписываемом, как известно, императору Константину VII (913–959 гг.), определен размер и даны точные географические описания каждой фемы этого периода (Const., Them., I–XVII). В другом трактате «Об управлении Империей», автором которого также считается Константин, перечисляется большое количество турм и банд (или топотирисии) в различных фемах. Император Лев VI в некоторых фемах создал новые территориальные образования. Так, появившаяся при нем новая турма Коммата в Каппадокии состояла из семи банд, а новая турма Саниана в феме Харсиан состояла из трех банд (Const., Adm., § 50, 83 — 110).

Численность отдельных подразделений на поле боя варьировалась, исходя из тактической потребности, и зависела от усмотрения военачальника (Leo, Tact., IV, 38, 41, 45, 47, 48, 63). Поэтому банда и турма в смысле территориальные и административные округа не обязательно должны были соответствовать боевым единицам с теми же названиями. Другими словами тактические подразделения могли не совпадать с округами, в которых набирались или базировались стратиоты. Отдельные административные турмы могли, например, быть соединены вместе во время похода или сражения, чтобы сформировать большую тактическую турму. Вместе с тем, большие административные турмы могли быть разбиты на меньшие тактические формирования.

Турмы одной и той же фемы могли состоять из различного количества меньших структурных единиц и быть разной численности (Const., Adm., § 50, 92-100, 101–105), Поэтому считать, что численность административных банд в феме обязательно отражала точную численность стратиотов или численность фемного войска отдельной области, методологически необоснованно. Возможно, некоторое совпадение было в ранний период развития фем, хотя даже это является гипотезой, но регионализация набора войск и демографические изменения изменили первоначальную ситуацию. Не исключено, что численность пехотинцев или кавалеристов, необходимая для тактических боевых единиц — банд, — лишь редко соответствовала численности стратиотов того же самого типа — пехотинцев или кавалеристов, — занесенной в воинские каталоги каждой административной банды или топотирисии.

Согласно «Тактике» Льва VI Мудрого, каждый армейский корпус (фема) состоит из трех турм, каждая из которых возглавляется турмархом; турма делится на три друнга, друнг на несколько банд или тагм. Морские фемы были организованы по той же самой схеме с незначительными изменениями в командной структуре, которая на низшем уровне — экипажа военного корабля — была более или менее эквивалентна банде, основной тактической единице сухопутного войска (Leo, Tact., IV, 9, 42).

Количество турм, образовывавших фемы, в разное время могло быть различным, также и численность солдат (стратиотов) в каждой банде варьировалась от 200 до 400 человек, а согласно другим источникам, от 50 до 200 человек[1162]. Банды в свою очередь состояли из сотен (экатонтархий, кентархий или кентурий), полусотен (лохов) и десятков (декархий). Последние состояли из одной или двух контуверний (в 5 или 10 человек), которые венценосный автор рекомендовал, вслед за «Стратегнконом» Маврикия, формировать по родственному принципу или из земляков (Leo, Tact., IV, 38–40).

В отношении некоторых константинопольских подразделений у нас есть немного более подробная информация. Однако и здесь продолжаются многочисленные дискуссии по поводу точной численности и состава императорских тагм, порожденные двусмысленностью сообщений документов того времени.

Основные источники для периода с VIII до конца X в. следующие: 1) «Тактиконы» различные списки чиновников императорского дворца, включая «Тактикон» Успенского (ок. 842 г.), «Клеторологий» Филофея (899 г.) и «Эскуриальский Тактикон» (ок. 975 г.); 2) византийские военные трактаты, и прежде всего «Тактика» Льва; 3) труды арабских географов Ибн аль-Факиха, Ибн Хордадбеха и Кудамы ибн Джафара, который использовал более ранний труд аль-Джарми, датируемый приблизительно 840 г.; 4) наконец, упоминавшиеся выше трактаты, приписываемые Константину VII Багрянородному.

Сообщения арабских географов Ибн Хордадбеха и Кудамах ибн Джафара несколько разноречивы, но они определяют совокупную численность тагм в 24 000 человек. Эта цифра считалась многими учеными, в частности Д. Б. Бери[1163] и Д. Хэлдоном, завышенной, и они пересмотрели эти оценки, предположив, что численность каждой тагмы была 1000–1500 человек[1164]. Другие, как, например, У. Тредголд и Ф. Винкельман, принимают цифры арабских источников и соотносят их со списками чиновников в «Клеторологии», считая, что численность каждой тагмы была в среднем 4000 бойцов[1165].

В X столетии в связи с изменением тактики и переориентацией стратегии с оборонительной на наступательную в византийской армии появляются более крупные соединения, нежели обычные фемные. Данные источников показывают, что количество стратиотов, образовывавших личный состав фемы и зарегистрированных в каталогах каждой региональной армии, медленно, но неуклонно уменьшалось, и византийское правительство должно было изыскать способы поддерживать на необходимом уровне численность фемных войск. Уже в «Тактике» Льва отчетливо прослеживается тенденция соединять вместе войска нескольких турм или даже фем, чтобы создавать необходимую действующую армию (Leo, Tact., IV, 56–60). Та же тенденция отмечается и в другом военном трактате «О боевом сопровождении», написанном, вероятно, в 960-х гг. (Velit., Praef., XVIII). Сокращение численности стратиотов в банде естественным образом вело к сокращению численности друнгов и турм. Результатом этого было, начиная с конца IX в., объединение рангов и должностей комитов банды и друнгариев. Таким образом, появляется новое название друнгарокомит, что предполагает существование уже небольшой разницы в размерах и тактической значимости между бандой численностью 200–400 стратиотов и уменьшенным в размере друнгом, который, возможно, насчитывал столько же бойцов[1166]. В то же время средняя численность турмы должна была приблизиться к численности старого друнга (1000 человек). Существуют некоторые свидетельства, которые позволяют предположить, что турмы, к примеру, во Фракисийской феме в 940 г. насчитывали от 600 до 800 стратиотов или немного больше. С тех пор в этой фемe, по-видимому, было четыре турмарха, и полная численность фемной армии для той области была, таким образом, приблизительно 3000 человек или, возможно, немного больше[1167].

Слово друнг исчезает из употребления, поскольку это формирование имело лишь тактическое значение, тогда как термин турма продолжает использоваться при обозначении как территориального района фемы, так и воинского подразделения, базирующегося в том районе. Новые военные термины, такие как таксиархия и паратаксис, встречаются все чаще и в конечном счете вытесняют старые в конце XI в. Напротив, главное формирование и тактического, и территориального управления, банда, сохраняется и продолжает существовать и в поздний период (Syll., § 35, 4–5)[1168].

В провинциях растет число наемных тагм, создававшихся по образцу четырех императорских тагм. Это отражает не только стремление Империи расширить свою власть на Востоке, но и сокращение внесенного в стратиотские каталоги личного состава старых фем. Набор наемников в тагмы резко увеличился в середине и второй половине X в., и в вооруженных силах Византийского государства все большую пропорцию представляли именно наемные отряды. Офицеры, которые командовали этими пехотными или конными формированиями, получили названия, соответствующие размеру их подразделения. В коннице появляется очень мало названий новых подразделений, за исключением термина паратаксис, который обозначал конное подразделение, состоящее их 10 банд по 50 воинов в каждой. В пехоте таксиархии делились на традиционные отряды по 100, 50 и 10 бойцов, во главе которых стояли офицеры и унтер-офицеры, носившие прежние звания[1169].

Подобная структура византийских пехотных и кавалерийских соединений, своих или иноземных (то есть постоянных, наемных подразделений), продолжала существовать в XI столетии, при Комнинах и вплоть до Четвертого Крестового похода[1170].

Иерархия воинских званий. Начиная с VII в. в византийской армии идет процесс стандартизации воинских званий, и те из них, которые еще на рубеже VI–VII вв. относились лишь к конкретной военной области, стали использоваться более широко. Так, звание друнгария, первоначально обозначавшее временно назначаемого командира специального кавалерийского подразделения, постепенно превращается в звание командующего кавалерийским соединением из нескольких банд, которое подчинялось комиту; звание турмарха, сначала, по всей вероятности, эквивалентное званию дуки и также связанное с кавалерийскими подразделениями, обозначало теперь командира части действующей армии, подчинявшегося магистру армии[1171], со временем сам латинский термин magister militum будет заменен греческим термином στρατηγός (стратиг).

Случайные сведения, имеющиеся в источниках VII — Х вв. — включая, агиографические сочинения и свидетельства, сохраненные арабскими географами, — показывают, что аналогичная структура командования сохранилась и в средневизантийский период. Она была стандартом как для фемных войск, так и для центральных элитных тагм, размещенных в Константинополе, которые содержались и обеспечивались государственными структурами. Главный источник по военной организации начала X в., «Тактика» Льва VI, с некоторыми незначительными вариациями повторяет те же звания, которые были указаны в «Стратегиконе». Таким образом, конное и пехотное войска разделялись на боевые группы по 10 или 16 человек, которые находились под командованием младших офицеров, называвшихся тетрархами, пентархами и декархами (командиры отрядов в 4, 5 и 10 воинов). Пентаконтархи и экатонтархи командовали подразделениями по 50 и 100 человек соответственно. Комиты возглавляли самостоятельные тактические единицы, такие как тагмы или банды (Leo, Tact., IV, 2, 6, 9 — 23; ср.: Maur., I, 3, 4).

Начиная с середины IX в. интересную информацию о командной структуре византийских войск предоставляют нам также арабские географы. Ибн Хорададбех описывает ее следующим образом: «На каждые 10 000 человек назначен батрик (патрикий). При каждом батрике два турмаха (турмарха). Каждый турмах [стоит во главе] 5000 человек. При каждом турмахе пять турунджаров (друнгариев). Каждый турунджар [стоит во главе] 1000 человек. При каждом турунджаре пять кумасов (комитов). Каждый кумас [стоит во главе] 200 человек. При каждом кумасе пять кунтархов (кентархов). Каждый кунтарх [стоит во главе] 40 человек. При каждом кунтархе 4 дакарха (декархов). Каждый дакарх [стоит во главе] 10 человек» (Abu'l-Kasim, VI. Р. 84; пер. Н. М. Велихановой).

Аналогичные сведения о структуре командования византийского фемного войска приводятся в труде арабского автора Кудамы 930 г. (Abu'l-Faraj al-Katib, VI, 196). Впрочем, арабские данные о численности подразделений несколько отличается от тех, которые приводятся в «Тактике» императора Льва. Для кавалерийской фемы численностью в 4000 человек в «Тактике» даются следующие цифры: фема разделялась на две турмы численностью 2000 человек; каждая турма состояла из 2 друнгов или хилиархий по 1000 человек, которая, соответственно, подразделялась на 5 боевых единиц (банд) по 200 человек каждая под командованием комита банды, а каждая банда состояла из 2 отрядов по 100 человек под командованием кентархов; эти отряды далее разделялись на отряды по 50, 10 и 5 человек (Leo, Tact., XIX, 149).

Приведенные свидетельства могут считаться вполне достоверными, поскольку фемы, турмы, друнги, банды и их командиры засвидетельствованы и в других источниках. Имеющиеся различия почти наверняка сосуществовали в рамках общей структуры и были связаны с региональными вариациями.

Первое упоминание в источниках турмарха относится к 626–627 гг. и связано с Георгием, турмархом Армениаков (Theoph., а. 6119). Первое упоминание друнгария — к 626 г., когда Феодот megaloprepestatos drouggarios сопровождал военного магистра Илию во время посольства к персидскому царю Каваду II Широэ (Chron. Pasch., а. 626). Очевидно, что к этому времени друнг уже достиг своего полуофициального статуса и обозначал группу банд, в то время как турма стала термином, использовавшимся для обозначения более крупных кавалерийских подразделений, чем это было прежде. Поэтому Лев в своей «Тактике» отмечает, что мирарх обычно называется друнгарием, а прежний мерарх — турмархом (Leo, Tact., IV, 8–9).

В агиографических сочинениях и других документах IX в. неоднократно упоминаются фемные офицеры с такими званиями, как декарх, пентеконтарх, экатонтарх или кентарх, а также комит и друнгарий; для периода 650–930 гг. существует много печатей провинциальных комитов. В полуофициальном списке придворных чинов 899 г. комиты и кентархи фемных подразделений перечислены согласно занимаемому ими рангу[1172].

Большая вариативность воинских должностей и званий у византийских писателей этого периода мешает проследить за изменениями в командной системе армии Империи. Так, например, в «Житии Филарета» (начало IX в.) мы читаем о командирах отрядов в 1000, 100 и 50 человек (хилиархи, экатонтархи и пентеконтархи) как основных подразделений фемного войска. Были ли это официальные термины или они просто использовались автором жития, который мог быть человеком, никак не связанным с военной средой, — неизвестно. Эти названия могли быть устоявшимися литературными клише, употребление которых считалось уместным в сочинениях подобного рода. Вместе с тем, они могли указывать на то, что не существовало официально принятой и неизменной иерархии офицерских званий. Таким образом, то обстоятельство, что в византийских сочинениях появляются старые звания, восходящие к додиоклетиановской эпохе, не обязательно должно пониматься в качестве сознательного архаизма, используемого агиографами. Длительный период существования воинских частей, происхождение которых относится к позднеримскому периоду, не должен подвергаться сомнению. Поэтому и в византийской армии могли быть отряды с различной внутренней структурой и системой офицерских званий. Это можно продемонстрировать на примере одной версии «Жития Феодора Студита», написанного после 868 г.: в то время, когда другие источники упоминают о друнгариях и комитах, в житии перечисляются: хилиархи, экатонтархи, пентеконтархи и декархи. Даже в «Тактике» Льва для обозначения подразделений используются иногда такие старые названия, как хилиархия вместо друнга, что должно было указывать, по-видимому, на взаимозаменяемость обоих терминов[1173].

Исходя из данных «Тактики» и сведений арабских авторов, иерархия офицерских чинов фемного войска выглядела следующим образом. Верховный военачальник фемной армии именуется в «Тактике» только стратигом. Следует отметить, что этот термин употребляется в указанном источнике в двух основных значениях: во-первых, стратиг есть высшее должностное лицо фемы, глава ее военной и гражданской администрации (Leo, Tact., I, 10, 14), во-вторых, термин стратиг прилагается к главнокомандующему вооруженными силами Империи в случае войны (Leo, Tact., I, 9; IV, 7). Зачастую эти оба наименования совмещались в одном лице: глава фемы становился шефом войска в определенных условиях военной кампании. Однако могли быть и несовпадения. На высший военный пост мог быть назначен не обязательно правитель фемы, а кто-либо из числа императорских приближенных — нарративные источники неоднократно указывают на такие случаи. В свою очередь, главнокомандующий не обязательно имел звание стратига. У военачальника, назначенного на пост главнокомандующего, помощниками были стратиги фем, чьи армии которых являлись составными частями объединенного войска главнокомандующего (Leo, Tact., IV, 7). Высшая военная власть в Византии принадлежала императору (Leo, Tact., I, 9), и стратиги, которые назначались им на свои должности, были обязаны следовать его распоряжениям.

Рангом ниже стратига стояли турмархи (или мерархи). В отличие от всех других архонтов, турмархи назначаются на должность императорским распоряжением (Leo, Tact., IV, 43). Исходя из этого, а также учитывая значительную величину и роль турмы в бою, можно предполагать, что на должность турмархов объединенного войска могли назначаться фемные стратиги. «Тактика» перечисляет целый ряд условий, которым должны удовлетворять турмархи. Среди них интересно отметить требование своеобразного образовательного ценза, правда, лишь в тех случаях, «если это возможно» (Leo, Tact., IV, 43). Как и стратиг в феме, каждый турмарх имел резиденцию, обычно город с крепостью, которые иногда называются на некоторых сохранившихся печатях, бывших в ходу у таких офицеров для подтверждения своего официального положения. Турмарх был важным лицом в военно-административной иерархии. Как и стратиг, командовавший фемой, он обладал формальной юрисдикцией над всеми, кто находился непосредственно под его военной властью. Он также был ответственен за ключевые крепости и опорные пункты в своем районе, отвечал за безопасность местного населения и его собственности, отражал мелкие набеги неприятеля и должен был сообщать своему начальству о замеченных передвижениях вражеских войск[1174]. Не все турмархи в феме имели равный ранг. Турмарх, находившийся при стратиге, был также известен под старым названием мерарха, которое уже вышло из употребления и использовалось только в этом конкретном случае. Как нам представляется, такой турмарх был несколько ниже рангом, чем другие, возможно потому, что он был непосредственно зависим от командующего фемой (Const., ТТ., (С), 504; Leo, Tact., IV, 8–9). Стратиг и турмарх относились к высшим архонтам (офицерам) фемы.

Друнгарии, комиты и кентархи (экатонтархи) образуют разряд средних архонтов фемы. Эти должности замешались по распоряжению стратига и высших архонтов. Так, о друнгарии известно, что он назначался турмархом (Leo, Tact., I V, 9). Пентеконтархи (они же трибуны), декархи, пентархи и тетрархи относятся к числу младших архонтов. При назначении архонтов учитывались их способности, опыт, личные достоинства, благонадежность и, что самое важное, благородство происхождения и материальное положение (Leo, Tact., IV, 3).

По свидетельству «Тактики», на фемное войско средней численности (4000 человек) полагался следующий штат архонтов: 2 турмарха, 4 друнгария, 20 комитов, 40 кентартов, 80 пентеконтархов (называемых также трибунами), 400 декархов, 800 пентархов, то есть условно 1346 архонтов всех рангов (Leo, Tact., XVIII, 149).

Офицерский состав войска был непостоянным. Назначение на должность производилось только на время военной кампании, исполнение должности автоматически прекращалось с концом войны[1175].

Кроме чисто военных должностей, «Тактика» называет целый штат других должностных лиц, имеющих определенные обязанности. Здесь следует отметить прежде всего бандофоров (знаменосцев) (Leo, Tact., IV, 14), избираемых по два человека от каждой тагмы (Leo, Tact., IV, 35); букинаторов (трубачей), играющих на трубах различной величины и разного назначения (Leo, Tact., XIV, 50; XI, 21); мандаторов (адъютантов или посыльных), которые передают распоряжения архонтов стратиотам (Leo, Tact., IV, 16). Мандаторы, как и бандофоры, избирались по два человека от каждой тагмы (Leo, Tact., IV, 35) из числа опытных воинов, которые к тому же должны обладать громким голосом и по возможности владеть несколькими языками (Leo, Tact., IV, 49). Во время учений (Leo, Tact., VII, 54–55) и в бою (Leo, Tact., XIV, 67) мандаторы следовали впереди строя своего подразделения. Архонты различных рангов имели своих представителей в лице мандаторов в свите стратига, чтобы благодаря этому быстро узнавать его распоряжения (Leo, Tact., XI, 20).

Иерархия тагм была в основном организована по одинаковому принципу, а организация во многом несла в себе следы традиционных структур. Во главе тагмы стоял офицер, имевший звание доместика; исключение составляла тагма Вигла, которой командовал друнгарий (δρογγάριος τῆς βίγλης), известный по источникам с 791 г. (Skyl., IV, 13; Zon., XV, 12). Доместику помогал один или два топотирита. Если в тагме было два топотирита, то каждый из них командовал половиной подразделения[1176]. В отличие от фем, в тагмах не было никаких постоянных промежуточных командных должностей (турмархов, хилиархов или пентакосиархов), пока император Лев VI не ввел для тагмы Схол приблизительно после 902 г. друнгариев[1177]. Тагма делилась на банды, каждой из которых командовал комит; в тагме Экскувитов командир банды назывался скрибоном, а в подразделениях Нумера и тагмы Стен — трибуном. Банда в свою очередь разделялась на кентархии, возглавляемые кентархом или драконарием у Экскувитов и викарием в подразделениях Нумера и тагмы Стен. Доместик Скол — командир тагмы Схол, постепенно становился все более важным военачальником из всех доместиков, пока к концу X в. не превратился в командующего всей византийской армией[1178].

Таблица 6. Структура тагмы Схол в IХ в.*

* Составлена по Treadgold W. Byzantium and lts Army, 284 — 1081. Stanford, 1995. Р. 105.

В состав тагмы Схол входили также хартуларий (χαλτουλάρος, «секретарь»), протомандатор (πρωτομανδάτωρ, «главный посыльный»), а также 40 знаменосцев (βανδοφόροι), различных рангов и званий, и 40 мандаторов («посыльных»), для полного состава тагмы 4125 человек[1179].

Со второй половины X в. к этим многочисленным офицерским званиям добавляется ряд новых. Так, звание таксиарха впервые появляется в военном трактате, авторство которого приписывается императору Ннкифру II Фоке (963–969 гг.). Оно обозначает пехотного командира, который командовал таксиархией боевым соединением, насчитывающим 1000 бойцов. Эти два термина употреблялись параллельно с терминами хилиархия и хилиарх, эквивалентными в свою очередь фемным друнгу и друнгарию (РМ., I, 75, 81)[1180]. Звания архегет и оплитaрх появляются в то же время для обозначения командующих более многочисленных пехотных соединений походного войска[1181]. Другие новые командные должности, которые вводятся в этот период это стратопедарх запада и востока, который командовал походными тагмами[1182], и этнарх (Const., Cerimon., II, 46), который командовал подразделением походного войска, состоящего из иноземных наемников[1183]. Эти звания использовались как в пехоте, так и в кавалерии.

2. СТРУКТУРА АРМИИ

Относительно роли лучников. Одним из результатов применения тех методов ведения войны, к которым прибегала Империя начиная с VII в., был постепенный отказ от «гуннской» тактики боя, основанной на широком использовании конных стрелков. Стрельба из лука — искусство, требующее постоянной практики, тренировки и особых упражнений, поэтому конные лучники тот род войск, который отсутствует у большей части оседлых народов. Показательно, что византийские лучники VI в. были обучены гуннскому или степному методу стрельбы с использованием большого пальца во взаимодействии с указательным и средним, а не средиземноморскому, когда используются три первых пальца руки. В «Стратегиконе» отмечается, что лучники должны использовать как римский (т. е. гуннский), так и персидский способы стрельбы из лука. Вполне вероятно, что хотя гуннский способ поддерживался искусственным образом, он постепенно вышел из употребления, уступив со временем место более привычному методу (Manr., I, 1–2; Strat., 8 44–47)[1184]. В трактатах X в. конкретных указаний, касающихся методов стрельбы, уже нет; «Тактика» Льва хотя и заимствует этот раздел из «Стратегикона», упускает данную деталь. Впрочем, тот факт, что Лев Диакон, описывая упражнения, которые проводил с солдатами Никифор Фока, замечает, что Никифор учил своих воинов «тянуть лук к груди», есть, по всей вероятности, косвенное свидетельство возвращения средиземноморского способа (Leo Diac., III, 9, 23)[1185]. Как отмечалось выше, главным преимуществом восточно-римских войск, сражавшихся с готами в Италии, была тактика конного боя с использованием луков, позволявшая измотать неприятеля и расстроить его боевые порядки, не вступая с ним в рукопашную схватку. Однако, у нас есть основания полагать, что уже во второй половине VI в. конный лучник не был наиболее типичной фигурой в византийской армии, и та армия, которая представлена в «Стратегиконе» — это идеал, которого хотелось достичь Маврикию, но который никогда не существовал в действительности.

Поэтому, когда противником византийцев были подвижные степные кочевники, например, авары, действия против них без достаточного числа конных лучников, в большинстве случаев ставили византийскую армию в крайне невыгодное положение[1186]. Характерным примером обычной византийской тактики этого периода может служить столкновение ромеев со славянским отрядом, насчитывавшим 600 человек, описанное Феофилактом Симокаттой. Застигнутые неприятелем, славяне поставили в круг свои повозки, образовав из них укрепленный лагерь. Когда византийцы приблизились к этому укреплению, то не решились атаковать его, поскольку боялись, что враги, стоявшие на повозках, будут метать копья в их коней (Theoph. Sim., Vll, 2, 2–6). Понятно, что если бы византийские всадники были вооружены так, как это предписывалось в «Стратегиконе», то подобные опасения были бы напрасны: не подвергая себя опасности, они поражали бы славян из своих луков. Попытки объяснить отказ от подобного метода ведения боя страхом причинить вред пленникам, находившимся за кольцом повозок[1187], представляются неубедительными: славяне, стоявшие на своих телегах, образовывали живую стену, которую византийцы имели возможность расстреливать в упор. «И вот ромеи, — пишет Феофилакт, сошли с коней и подошли к укреплению, нанося и отражая удары копий. Таким образом, битва стала затягиваться и для той и для другой стороны. Тут кто-то из ромеев, подскочив с разбега и напрягши все силы, влез на одну повозку, связанную в одно целое с укреплением и охранявшую варварское войско, а затем, став на ней, начал поражать мечом всех приближавшихся. Тут пришла к варварам неизбежная гибель — ромеи разрушили их укрепление. Варвары, отчаявшись в спасении, уничтожили оставшуюся часть пленных. Ромеи, наступая и усилив натиск, ворвались — к сожалению, поздно и с трудом — в центр укрепления и уничтожили находившихся там варваров» (Theoph. Sim., VII, 2, 7–9; пер. С. П. Кондратьева).

Арабские армии эпохи ранних исламских завоеваний, похоже, располагали значительным числом пеших лучников. Эффективность их стрельбы, наряду с высокой мобильностью и маневренностью арабских отрядов, были ключевым фактором в их победах над византийскими и сасанидскими войсками. В битве при реке Ярмук в 636 г., в начальной фазе которой мусульманская армия заняла оборонительные позиции, именно лучники не дали византийцам прорвать их оборону[1188].

Можно предположить, что численность отрядов конных лучников в византийской армии никогда не была велика и командиры различных рангов добивались высокой боеспособности своих отрядов только благодаря тому, что уделяли самое пристальное внимание навыкам стрельбы у своих подчиненных. У нас нет данных о том, что византийские лучники сыграли сколь-нибудь значительную роль в борьбе с исламскими завоевателями в 30-е гг. VII в. Нельзя сказать, что византийцы вообще отказались от использования лучников. У них всегда были конные стрелки, а провинциальные пешие войска всегда включали в себя значительное число людей, вооруженных луками. «Тактика» Льва и «Тактический Компендиум» допускают, возможно, следуя «Стратегикону» Маврикия, что кавалерист может иметь на вооружении лук, колчан и стрелы. Это, вероятно, позволяет предположить, что многие кавалерийские отряды были вооружены именно таким образом. Тем не менее, трактат «О боевом сопровождении» рекомендует всадникам спешиться и предполагает, что каждый воин должен был уметь владеть тем оружием, которое было удобно для него. Из этого может следовать, что лук никоим образом не был широко распространенным видом оружия (Lео, Tact., VI, 2–3; Syll., § 39, 4; ср. Maur., I, 2; Velit. VIII, 4, 5; X, 5).

Некоторые данные из других византийских источников, касающиеся снаряжения солдат, почти полностью игнорируют лучников и упоминают только стандартную паноплию (копье, меч, шлем и щит). А сведения, касающиеся балканского и восточного театров военных действий, относящиеся к концу VII в. и более позднему времени, позволяют предположить, что противники Империи пользовались примерно тем же оружием, имея лишь незначительные вариации. Источники упоминают пращу примерно с такой же частотой, что и лук. Так, в 811 г. император Никифор I двинулся против болгар с фемной кавалерией и множеством призванных на военную службу крестьян, вооруженных только дубинами и пращами[1189].

Тот факт, что византийцы испытывали значительные трудности, сталкиваясь с эффективно действующими лучниками, становится очевидным из сообщения о победе мусульман над императором Феофилом в 838 г. в сражении при Дазимоне, в котором византийцы потерпели тяжелое поражение от тюркских лучников[1190]. Ситуация едва ли существенно изменилась к лучшему во времена императора Льва VI. В «Тактике» отмечается полный упадок практики стрельбы из лука, результатом чего была серия поражений. Лев рекомендует, чтобы все новобранцы упражнялись в умении пользоваться луком. Описание конных лучников в «Тактике» взято непосредственно из «Стратегикона». И хотя оно отражает реалии некоторых конных подразделений своего времени, маловероятно, что здесь отражены общие черты провинциальных армий (Leo, Tact., VI, 5; ХI, 49; ср. XVIII, 131)[1191].

Таким образом, нам представляется, что византийский лучник VII–IX вв. персонаж скорее вымышленный, нежели реальный[1192]; и, когда лучники снова станут важной частью вооруженных сил Империи, то выяснится, что императоры Х в. имели своей целью не восстановление прежнего рода войск, но скорее — создание и развитие более эффективных отрядов пеших лучников, что было вызвано возрождением общего интереса к пехоте, начавшимся в 40 — 50-е гг. X в. Лучников все больше и больше набирали в качестве наемников среди различных соседних народов, включая венгров и степных кочевников, живущих к северу от византийской границы. Туземные отряды, в состав которых входили обычно копейщики, имевшие луки в качестве дополнительного оружия, служили как в провинциях, так и в элитных подразделениях, располагавшихся вокруг Константинополя и в самой столице. Вербовка лучников проходила накануне большой военной кампании. Так, например, было перед началом экспедиции против арабов сирийского побережья и Крита (910–911 гг.). Согласно официальному документу, в Малой Азии предстояло набрать 500 наемников, способных владеть луком и стрелами, причем предпочтение отдавалось конным лучникам (Const., Cerimon., II, 44, 12–13, 17–18; 20–24)[1193]. Хотя в конце X в. лучники становятся неотъемлемой частью действующей армии, они никоим образом не были основным родом войск. В «Тактике» Никифора Урана сообщается, например, что примерно треть пехоты должна была состоять из легковооруженных лучников, а в легкой кавалерии пропорция колебалась от 1/3 до 1/4, в соответствии с диспозицией. В регулярной коннице пропорция конных стрелков могла достигать 40 % (NOT, § 56, 14)[1194].

Конные лучники были важнейшим элементом армии, однако они не являлись типичными солдатами византийской кавалерии, каковыми скорее можно считать копейщиков в провинциальных войсках. Даже в 30-х гг. X в. византийские армии могли терпеть поражения от конных лучников, хотя, так же как и в VI столетии, разумное построение конных и пеших византийских стрелков могло быть весьма эффективным против армии, в которой их не было. Например, на начальной стадии сражения при Версиникии в 813 г. византийские лучники вызвали серьезное замешательство в рядах болгарского войска (Scyl., I, 2, 82–90).

В середине XI в. печенеги, а затем и турки-сельджуки могли, хотя и не всегда, побеждать византийские боевые порядки, используя традиционную тактику кочевников. В ответ на это Византия увеличила численность отрядов конных лучников, либо привлекая их в качестве наемников, либо, как это было в случае с печенегами, одержав над ними победу и принимая на службу в полном составе с обязательством служить в византийской армии на постоянной основе[1195]. Единственное свидетельство о создании тактического построения, специально предназначенного для борьбы с лучниками, исходит от Анны Комниной, описавшей косой строй, использованный ее отцом в начале XII в. и включавший пешее каре (An., Alex., XV, 3). Такой боевой порядок, вероятно, восходил к более раннему тактическому приему, характерному для периода до сражения при Манцикерте (1071 г.).

У Фоки в разделе, посвященном пехоте, есть также краткое сообщение о лучниках (PM, I, 32 — 39). Фока начинает с традиционного предписания о необходимости отобрать 4800 «опытных» лучников, из которых 3600 человек должны быть распределены по двенадцати таксиархиям (по 300 лучников в каждую). Оставшиеся 1200 лучников назначались в подразделения легкой пехоты (PM, I, 89–91), определялись для исполнения других задач (ср. Cast., § 3, 6–8), или же причислялись к резерву. Каждый лучник должен был иметь по два лука, четыре тетивы и два колчана, один с 60, другой с 40 стрелами. В дополнение к стрелам, которые они имели в собственных колчанах, лучники в каждой таксиархии получали еще 50 стрел из запаса «императорских стрел»[1196]. Кроме главного оружия, лучники были вооружены мечами или секирами для рукопашного боя, а также пращами, которые они носили на своих поясах. У лучников были небольшие щиты, достаточно легкие для того, чтобы не сковывать движения левой руки, державшей луки[1197].

Согласно «Стратегике», лучники составляли приблизительно 1/4 всей пехоты, а стрельба из лука была неотъемлемой частью тактики конницы и пехоты. Все же, несмотря на всю важность для византийской тактики стрельбы из лука, свидетельства источников X в. слишком скудны, чтобы представить себе эффективность действий византийского лука, а также технику стрельбы из него. Вместе с тем источники отмечают, что византийцы очень высоко оценивали лук как оружие и восхищались хорошими лучниками. Лев VI приказывал, чтобы его стратиги следили за тем, чтобы каждый подчиненный им стратиот имел свой собственный лук (Leo, Tact., XX, 81). Лев Дьякон определяет практику стрельбы из лука как один из навыков Фоки, который обучал нм своих солдат, и утверждает, что Иоанн Цимисхий мог послать стрелу в медленно двигающееся кольцо, превосходя в этом искусстве даже «островитянина» (т. е. Одиссея) (Leo Diac., IV, 13).

Кавалерия. Доминирующей силой византийской армии в рассматриваемый период по-прежнему оставалась кавалерия. Данные источников, демонстрирующих это, представляются вполне убедительными (Тheoph., а. 6200; 6206; 6263; 6265). Как уже отмечалось, факт, что провинциальные армии часто именуются конными фемами, показателен сам по себе. Вместе с тем, не приходится сомневаться, что в каждой фемной армии имелись также и весьма многочисленные пехотные подразделения, которые, однако, остались практически не замеченными в наших источниках, очевидно, потому, что выполняли вспомогательные функции, главным образом использовались в качестве пограничных гарнизонов. «Тактика» Льва также предполагает, что армия, противостоящая арабам, должна состоять из кавалерии. А там, где появляется пехота, она используется либо для прикрытия конницы на начальной стадии сражения, либо для помощи последней во время атаки хорошо укрепленной позиции (Leo, Tact., XVIII, 141; 143–153)[1198].

Никифор Фока делит кавалеристов, в зависимости от выполнявшихся ими тактических задач, на три типа: прокурсаторов (προκουρσάτορες), или легких разведчиков и лучников, регулярную кавалерию, набранную из фемных стратиотов, и катафрактов (καταφράκτοι), панцирных всадников тагмных войск.

Прокурсаторы были небольшой, но очень важной составляющей византийской армии, В зависимости от величины войска, они составляли отряд в 500 или 300 человек, находившихся под командованием топотиритов или стратигов (PM, IV, 7 — 22). В походе они использовались прежде всего в качестве конных разведчиков. Две трети отряда образовывала легкая конница и одну треть — конные лучники. Из защитного вооружения у них были только панцирь до талии, чешуйчатый (klibania) или кольчужный (lorikia) (PM, II, 17–22, IV, 8 — 11) и, очевидно, шлем.

Рис. 95. Конный лучник в кавадии (X в.).

По: Dawson Т. Byzantine cavalryman. Р. 11.

Рис. И. В. Кирсанова.

Тактика, которой пользовались прокурсаторы для ведения разведки и перестрелки, требовала наличия большого опыта и разнообразных навыков. Чтобы набрать стратиотов, лучше всего подходящих для этой роли, вероятно, Фока и его офицеры искали всадников, которые были известны на восточных границах как тасинарии (τασινάριοι) или трапезиты (τραπεξίται). В этническом плане они имели смешанный состав из греков, армян и арабов, выбиравшихся из-за их энергии и храбрости из воинов-пограничников (ἀκρίται), для которых разбойничьи набеги были обычным делом[1199].

Рис. 96. Всадники. Резьба по слоновой кости.

Воспроизведено по: Dawson Т. Byzantine cavalryman. Р. 30.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Тасинарии (трапезиты) описаны Фокой как небольшие летучие отряды, которые проникали на вражескую территорию с целью разорения сельской местности и захвата пленных для допроса (Velit., II, 15–24). Люди, назначавшиеся для сопровождения прокурсаторов, были хорошо знакомы с дорогами и ландшафтом Киликии и Сирии. Тасинарии были записаны в военные каталоги, и, следовательно, могли набираться в войско, чтобы обеспечить его должным числом легких кавалеристов.

Как это ни парадоксально, но «Стратегика» и другие военные руководства мало говорят об организации и вооружении регулярной конницы. Эта краткость свидетельствует, очевидно, что данный род войск был настолько хорошо известен, что не требовал специального описания.

Рис. 97. Византийский император покоряет вражеский город.

Изображение на шкатулке из слоновой кости из Троицкого собора Троице-Сергиевой Лавры. Сорок мучеников и воины. Триптих. Слоновая кость (X в.).

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Как и прокурсаторы, всадники регулярной конницы имели панцирь длиной до талии — клибаний или лорику, железный шлем и щит длиной в 4–5 пядей (0,936 — 1,27 м) (PM, IV, 36 39). Фока не определяет в «Стратегике» форму щита конного воина, но сохранившиеся изображения показывают византийских всадников со щитами нескольких типов: круглыми, овальными или миндалевидными[1200].

Всадники регулярной конницы в сражении выступали прежде всего в качестве копейщиков или конных лучников. Фока не говорит о длине копий. Нет у него также никаких сведений о том, каким образом византийские кавалеристы действовали копьями в бою. Вероятнее всего, что всадники держали копья обеими руками или на уровне талии для нанесения прямого удара, или на уровне плеча для удара сверху вниз. Кроме копий всадники были вооружены мечами и булавами (PM, IV, 10–11).

Приблизительно 40 % всадников были лучниками. В кавалерии использовали луки меньшего размера и менее сильные, нежели в пехоте. Длина кавалерийского лука была от пятнадцати до шестнадцати пядей (ок. 1,37 м). (Syll., 1, 17). У каждого всадника был колчан с 40–50 стрелами (Syll., 39, 4).

В поэме аль-Мутанабби, посвященной победе Сайф ад-Даулы над Вардой Фокой в сражении при Хадате, описывается изумление арабов при виде всадников, «которые передвигались на лошадях, не имеющих, казалось, ног», и чьи «шлемы и предметы одежды были железными, подобно их мечам». Этот живописный рассказ показывает, что в X столетии в византийской армии была сверхтяжелая кавалерия, получившая традиционное название катафрактов.

Византийские катафракты X в. были самыми защищенными и хорошо вооруженными воинами в армии. У катафрактов императорских тагм были чешуйчатые или кольчужные панцири-кливании (PM, III, 25–27). Кливаний имел рукава до локтей; для защиты рук и предплечий катафракты носили комбинированные перчатки и наручи, сделанные из кусков грубого шелка или хлопка, такого толстого, как только можно сшить вместе. Описывая вооружение катафрактов, Фока использует два термина, значение которых не совсем ясно. Первый, забы, обычно используется для обозначения секции кольчуги или пластин из кожи или роговых волокон, которые катафракты носили поверх своих наручей для дополнительной защиты. Второй термин, кремасмы (буквально «висячие куски»), интерпретировался П. Шрайнером как юбка или покрытия, подобные переднику, которые защищали владельца от талии до коленей. T. Колиас сопоставляет кремасмы с кавадиями, которые защищали конных лучников от бедер до ступней (PM, III, 67–69). Кремасмы должны были крепиться с частями кольчуги. Для дополнительной защиты катафрактам служили щиты. Поверх кольчуги катафракты надевали своеобразную накидку без рукавов, но с капюшоном, сделанную из грубого шелка или хлопка, которая защищала всадника от дождя, стужи и стрел противника[1201].

Сложное устройство брони катафракта позволяло всаднику носить только часть своего защитного вооружения на марше и добавлять остальное перед самым сражением; к тому же, комбинируя различные элементы своего снаряжения, катафракт мог выполнять на поле боя различные тактические задачи. Очевидно что катафракты могли, например, оставлять большую часть своего защитного вооружения в обозе, чтобы принимать участие в набегах в качестве легких кавалеристов (TNO, 63, 29–32).

Рис. 98. Святые Георгий и Димитрий (ок. 1100). Резная икона на темном сланце. Государственный Эрмитаж. Святые представлены в панцире ламеллярного типа и в кольчуге.

По: Heath I., McBride A. Byzantine Atmies 886 — 1118. Osprey-Men-At-Arms 089. Р. 13.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Для защиты головы, шеи и лица катафракты носили тяжелые железные шлемы, с кольчужной сеткой, имевшей два или три слоя (РМ, III, 34–37), которая полностью закрывала лицо всадника, оставляя открытыми только глаза[1202]. Ноги катафракта были защищены железными поножами[1203].

Катафракты использовали оружие ближнего боя (PM, III, 53–60). Главным его видом была булава, головная часть которой была полностью сделана из железа и имела трех-, четырех- или шестигранную форму[1204]. Использовался также изогнутый меч с односторонним лезвием (парамирий). Фока рекомендует всем катафрактам дополнительно иметь при себе обоюдоострые мечи и запасные булавы, подвешенные к поясам воинов или седлам их коней. Меньшая часть катафрактов была вооружена копьями.

Лошади катафрактов были закрыты бронированными попонами. Фока предписывает два вида таких попон (РМ, III, 17–45). Первый из стеганого войлока или кусков вареной кожи, закрепленных вместе и закрывавших голову и корпус коня до колен. Второй — аналогичной формы, но из воловьей кожи. Спереди попона имела разрез, начинавшийся от плеч лошади, предназначенный для того, чтобы не мешать бегу животного[1205].

Рис. 99. Святые Феодор, Георгий и Димитрий (XI в.) в панцирях различного типа.

По: Heath I., McBride A. Byzantine armies 886 — 1118. Osprey-Мen-At-Arms 089. Р. 15.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Катафракты представляли элиту армии, однако нужно помнить, что число таких хорошо вооруженных воинов было очень невелико: они составляли менее 5'% от общей численности. Чтобы компенсировать нехватку катафрактов, Фока рекомендует использовать комбинированное построение, ставя позади них лучников и копейщиков. «Следует же быть в середине вместе с катафрактами и лучникам, чтобы лучники ими защищались. И у них передовыми и вторыми, и третьими, и четвертыми пусть не стоят лучники, но — с пятой линии и до замыкающих» (РМ, III, 46–53; пер. А. К. Нефедкина). Начиная с пятой линии боевого порядка, катафракты стояли только на флангах: один копейщик и один палиценосец либо воин, вооруженный парамирием. Подобные отряды должны были насчитывать по 504 всадника, из них 150 были лучниками. Подразделение меньшей численности состояло из 384 человек, 80 из которых были лучниками (РМ, III, 46–53).

Лучники должны были иметь шлемы более легкие, нежели у катафрактов и кливании; из наступательного вооружения, кроме луков, у них были еще и мечи. Коней лучников, по возможности, нужно было покрывать описанным выше доспехом. Кроме лучников за катафрактами могли находиться дротикометатели, имевшие на вооружении не только дротики, но также меч и щит (РМ, III, 69–72).

Рис. 100. Святые Георгий (в панцире мускульного типа) и Феодор Тирон (в ламеллярном панцире).

Деталь триптиха Сорок мучеников Севастийских и святые воины (XI в.). Слоновая кость. Государственный Эрмитаж.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Пехота. Быстрое развитие византийской кавалерии не привело к исчезновению пехоты. Более того, как свидетельствуют наши источники, пехота продолжала играть важную роль в сражениях с арабами, армии которых и эпоху раннего ислама состояли из пеших отрядов, использовавших лошадей и верблюдов лишь для быстроты передвижения во время маршей[1206]. Подобная тактика давала арабам серьезное преимущество над противником[1207].

Рис. 101. Различные виды панцирей византийских всадников в мадридской рукописи Скилицы (XII в.).

Воспроизведено по: Никифор II. Стратегика. СПб, 2005. С. 22.

После упадка пехоты, который наблюдается в VI столетии, начинается период постепенного возрождения этого рода войск. Наши источники показывают, что значение пеших отрядов заметно возрастает уже в следующем веке. Так, например, известно, что пехота сыграла важную роль в кампании против болгар в 678/679 гг. (Theoph., а. 6171). Пехота постоянно принимала участие в войнах с болгарами и арабами во время кампаний VIII–IX вв. Во время кампании 80-х гг. IX в. на юге Италии тяжелая пехота действовала совместно с кавалерией (Th. cont., V, 65). Официальные и полуофициальные источники ясно показывают, что пехотные подразделения были важной частью тех провинциальных армий, которые вели почти непрекращающуюся партизанскую войну с мусульманами на восточной границе Империи в IX–X вв., а возможно, и в более ранний период. Здесь, правда, их задачи часто сводились к выполнению сторожевых функций, наблюдению за противником или нападению из засад на его войска, преследуемые отрядами византийской кавалерии[1208]. «Тактика» Льва дает понять, что как тяжелая, так и легкая пехота продолжали существовать и играли значительную роль в действиях смешанных тактических формирований. Наконец, не будем забывать, что кампания Василия I против арабов и павликиан в Малой Азии в 70-е гг. IX в., которая сопровождалась постоянными осадами и штурмами фортификационных сооружений, не могла бы состояться без многочисленной тяжеловооруженной пехоты (Th. cont., V, 37–40).

Рис. 102. Святой Феодор. Изображение на бронзовой пластине (XI в).

По: Heath I., McBride A. Byzantine Armies 886 — 1118. Osprey-Men-At-Arms 089, Р. 12.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Вместе с тем подавляющее большинство описаний сражений этого периода (650–800 гг.), содержащихся в литературных источниках, о действиях пехоты практически ничего не упоминают. Описание провинциальных армий, собравшихся в Сирии для встречи императора (IX в..), предполагает, что они были составлены из конных отрядов (Const., Cerimon., II, 47, 14–18). Периодические упоминания о наборах войск в каждой большой феме позволяют предположить, что речь идет только о кавалерии (Leo, Tact., XVIII, 143, 149, 153–156; Theoph., а. 6269)[1209]. Ничего не говорится о пеших отрядах и в источниках X в., сообщающих о типах провинциальных войск. Официальные и полуофициальные правила, относящиеся к размерам минимальной собственности, необходимой для поддержания существования солдат, касаются только фемной кавалерии и матросов провинциальных флотов. В этом контексте получается, что пехотинцы вообще не считались воинами[1210]. Только поздний историк Иоанн Зонара однозначно утверждает, что пехота составляла часть фемного регистра, в котором находились рядом тяжелая кавалерия, обычная кавалерия и моряки (Zon., XIV. 15).

Рис. 103. Катафракт X в.

По: Heath I., McBride А. Byzantine Аrmies 886 — 1118. Osprey-Men-At-Arms 089, Рl. D.

Рис. И. В. Кирсанова.

Это, на первый взгляд, поразительное обстоятельство отражает характерные черты византийской тактики времени, предшествующего X в. Природа самих фемных армий, имевших сезонный характер и комплектовавшихся на местах, не способствовала поддержанию дисциплины и порядка, необходимых для линейной пехоты. Пешие формирования нового типа не годились для построения, характерного для прежних битв и маневров, тогда как гарнизонная служба, действия мелкими отрядами на пересеченной местности и ожидания в засаде подхода врага были для них вполне посильной задачей.

Рис. 104. Катафракт времени Никифора Фоки в полном вооружении.

По: Dawson T. Byzantine cavalryman. P. 40, 52, 61.

Рис. И. В. Кирсанова.

Автор уже упомянутого трактата Х в. «О боевом сопровождении» не раз отмечает, что врага нельзя победить без значительных сил пехоты, достаточных для атак мест расположения противника, занятия ущелий и горных теснин, нападений на вражеские колонны и решения других подобных задач (Velit., III, 2–4; IX, 14; X, 19–20; XXIII, 2–3; XXV, I; ср. Leo, Tact., XVIII, 134). Это показывает, что атакующие армии часто состояли из многочисленных отрядов пехоты, что делало их нападения гораздо более опасными (Leo, Tact., XVIII, 115, 138; Velit., Х, I; 16; ХХ, II; ср. VII, 2; XV, 2).

Характер военных действий, избранный византийским правительством в период после 640 г. и вплоть до конца VIII в., основывался на принципе уклонения от прямого столкновения с противником. Подобная стратегия не могла способствовать сплоченности воинских отрядов и их уверенным совместным действиям в правильном строю на поле боя; еще одним ее следствием было неизбежное ослабление дисциплины, особенно в отрядах пехоты. Все это будет способствовать понижению общего значения фемной пехоты, которая считалась ненадежной и легко поддающейся страху. Пешие отряды могли атаковать вражеский лагерь не столько потому, что подчинялись приказу, сколько побуждаемые к этому жаждой наживы (Velit., Х, 16–17; XXIV, 6), а когда дело доходило до сражения или атаки противника, то за спиной пешего воинства, чтобы оно шло в атаку, поддерживало боевой порядок и не делало попыток разбежаться, обычно становились воины или офицеры кавалерии (Velit., XXIV, 4). Командующий должен был внимательно следить за настроением пехотинцев, перед каждым сражением обращаться к ним с пламенной речью, постоянно обещать награды и не давать им разойтись по домам (Velit., XXIII, 3–4). Передвижение пехоты было очень медленным (Velit., Х, 2; 5; 85; XIV, 7); пехотинцев было трудно собрать в одном месте, и, наконец, многие из них были очень плохо вооружены. Статус пехотинца был крайне низок по сравнению со статусом всадника, поэтому потеря коня становилась подлинной катастрофой, как социальной, так и дисциплинарной, особенно если после этого воин был вынужден служить в пехоте[1211].

Рис. 105. Панель триптиха со сценой из истории Иисуса Навина (X в.). Резьба по слоновой кости.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Судьба византийской пехоты начиная со второй половины VII в. и до прихода к власти Македонской династии полностью отражает перемены в общей стратегической и военно-политической ситуации, сложившейся на границах Империи в период первых арабских вторжений, а отчасти и новые черты социальных отношений в провинциях, которые были спровоцированы этими переменами. Результатом стали упадок дисциплины и низкая боеспособность линейной пехоты, а также возросшая потребность в иррегулярной пехоте, необходимой для засад, гарнизонов и сторожевых постов, но не способной действовать в боевом порядке. То, что это было именно так, можно увидеть на примере тех усилий, которые прилагали полководцы середины X в. для возрождения традиционной линейной пехоты.

Рис. 106. Воин.

Изображение на мозаике церкви Неа Мови на Хиосе (XI в.).

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Рис. 107. Византийский воин XII в. в ламеллярном доспехе.

Воспроизведено по: Heath I., McBride А. Byzantine Armies 1118–1461 AD. Р. 11.

Василий I (867–886 гг.) считается тем самым императором, который предпринял ряд реформ, направленных на повышение боеспособности армии, в результате которых была значительно улучшена тактическая подготовка войск. Вероятно, именно в его правление было уделено внимание и реорганизации пехоты (Th. cont., V, 36).

Рядовой византийский пехотинец очень мало упоминается в исторических источниках X и XI вв.[1212] Это молчание, однако, не должно затемнить ту роль, которую пехотинцы играли во время войны. Их численность уже свидетельствует об их значении: пехота образовывала основную часть византийской действующей армии, превосходя по численности конницу вдвое. Первые две главы «Стратегики» Никифор Фока посвятил именно пехоте — еще один признак важности этого рода войск. Детальные инструкции, содержащиеся в трактате по поводу пехоты, свидетельствуют о ее прогрессивном возрождении.

«Стратегика» — первый трактат, который засвидетельствовал недавно созданный в пехоте ранг таксиарха (РМ, I, 141), командира боевого подразделения (таксиархии, или хилиархии) в тысячу пехотинцев[1213]. Другим недавно появившимся офицером был архегет, или оплитарх, отвечающий за пехоту в походе[1214].

В подчинении у таксиарха находились экатонтархи, командующие отрядом в сто человек, пентеконтархи, командующие отрядом в пятьдесят человек, и декархи, командующие отрядом в десять человек. Последние подразделения, как и ранее называвшиеся контуберниями, или декархиями, были самыми малыми боевыми единицами в таксиархии и должны были формироваться «на основе родства и дружбы», как указывает Фока (РМ, I, 10–13).

Рис. 108. Святой Михаил в ламеллярном доспехе (XII в.).

Воспроизведено по: Heath I., МсBride А. Byzantine Armies 1118–1461 AD. Р. 12.

Согласно данным «Стратегики» (РМ, I, 75–84), пехота состояла из двенадцати таксиархий[1215], каждая из них включала четыреста тяжелых пехотинцев (оплитов), триста лучников (токсотов); двести легких пехотинцев, которые действовали как дротикометатели (аконтисты) и пращники (сфендонисты), и сто менавлатов, названных так по тяжелому копью, которое они имели в качестве основного оружия. Эта градация солдат в зависимости от их тактических задач в сражении отражает высокую степень специализации, существовавшую внутри войска.

Рис. 109. Миниатюра из рукописи XI в., изображающая императора Василия II в военном облачении.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Фока определяет общее количество оплитов в походном войске в 11 200 человек (РМ, I, 14); из них 6000 оплитов, включая менавлатов, нужно было распределить по двенадцати таксиархиям, в то время как оставшиеся оплиты и менавлаты, по-видимому, представляли собой резервы для каждой таксиархии, чтобы восполнять потери, понесенные во время военных действий.

Защитное вооружение, которое Фока предписывает для пехотинцев, попадает под категорию «эрзац»-доспеха[1216]. Корпус воина защищал кавадий, который изготавливался из хлопка и грубого шелка (РМ, I, 14–16). Это была ватная или стеганая одежда, которая, по настойчивому распоряжению Фоки, должна была достигать колен и была достаточно коротка, чтобы дать возможность стратиоту свободно ходить. Рукава кавадия должны были быть «короткими и широкими с разрезами до подмышек», с тем чтобы не стеснять движения воинов во время сражения (РМ, I, 16–19). Рукава крепились к плечам специальными застежками (РМ, I, 19–20).

Рис. 110. Византийский шлем (XIII в.).

По: Heath I., McBride А. Byzantine armies 1118–1461 AD. P. 13.

Прорисовка И. В. Кнрсанава.

Головной убор, который носили пехотинцы, также принадлежал к категории «эрзац». Вместо железных шлемов, как у кавалеристов, пехотинцы имели толстые колпаки из войлока (РМ, I, 23–24)[1217]. Возможно, головной убор пехотинца дополнялся куском ткани, обернутой вокруг головы на манер тюрбана. Эта комбинация войлочного колпака и тюрбана защищала воина от солнца и от касательных ударов оружия противника.

Фока говорит о нескольких видах обуви, которую носили стратиоты (РМ, I, 20–23)[1218]. Первым из них были особые ботинки, которые в свернутом виде доходили до колен бойца, а в развернутом до бедер. Вероятно, ботинки одевались вместе с длинными гетрами, которые перед сражением могли свертываться до колен для дополнительной защиты голеней. Вместе с тем пехотинцы могли носить и простые сандалии, называвшиеся музакиями, или, в просторечии, зервулиями.

Рис. 111. Изображения византийских скутатов.

Воспроизведено по: Heath I. Byzantine armies 886 — 1118. Р. 31.

Самым важным элементом защитного вооружения пехотинца был щит. Фока отмечает, что щиты должны быть не менее шести пядей[1219], «а если возможно, и еще больше» (РМ, I, 28–29). Какой формы были щиты, не указывается. Поскольку в источниках содержатся сведения о щитах самого различного вида (круглых, овальных, прямоугольных, треугольных), то невозможно однозначно определить, какую форму щитов, имел в виду Фока. Наиболее вероятно, что его пехотинцы имели щиты, широкие сверху и сужающиеся к основанию, то есть тип щита, который был рекомендован анонимным автором в «Тактическом Компендиуме» (Syll., 38, 1) и изображен в Мадридской рукописи Скилицы. Щиты были сделаны из дерева и обтянуты кожей (или таким же прочным материалом наподобие полотна). В дополнение к рукоятке на внутренней стороне щит, как кажется, имел ремень, позволявший стратиоту перекидывать его через плечо во время марша[1220].

Рис. 112. Скутат X в.

По: Heath I. Byzantine armies 886 — 1118. PI. А.

Рис. И. В. Кирсанова.

Наступательное оружие пехотинцев состояло из меча, который носили на поясном ремне, боевого топора и железной булавы. Но так как главная цель пехотинцев состояла в том, чтобы выстоять против атаки вражеской конницы, то их основным оружием было копье. По рекомендациям Фоки, копья должны быть «толстыми и крепкими, от двадцати пяти до тридцати пядей в длину» (РМ, I, 29–30). Сами цифры, несомненно, надежны, поскольку они повторяются в трактате Никифора Урана (TNO, 56, 33–35), однако, конечно же, длина копья не могла быть 5,8–7 м, как полагает Э. Шильбах[1221], принимающий византийскую пядь равной 23,4 см[1222]. Разумнее предположить, что длина копья у Фоки соответствует данным «Тактического Компендиума» (Syll., § 38, 3), согласно которому копья достигали 8 — 10 локтей (3,7–4,7 м). Наконечники копий были длиной в полторы пяди (47 см)[1223].

В каждой таксиархии было 100 солдат-менавлатов. Впервые они упоминаются в военных трактатах середины X в. (Syll., § 47, 16, 22; РМ, I, 94). Менавлаты представляли новый тип пехотинцев, вооруженных, как уже отмечалось, особым копьем, называвшимся менавлий[1224].

Термин менавлий обычно означал тяжелое копье, используемое для ближнего боя, а не для броска. Но в середине X в. термин приобрел уже узкоспециальный смысл. «Тактический Компендиум» (Syll., § 38, 3) предписывает, чтобы это копье было сделано «не из рубленой древесины, а из молодых стволов дуба, кизила или так называемого ацикидия». Эти детали Фока повторил в «Стратегике» (РМ, I, 119–124) и дополнил следующими инструкциями: «Если молодые деревья в одной части не могут быть найдены, пусть их изготовят из рубленой древесины, однако пусть они будут сделаны из твердого дерева и настолько толстыми, чтобы руки мог ли взять их». Из этих пассажей выходит, что стратиоты находили молодые деревья тех видов, которые давно использовались по причине их твердости[1225], корчевали их и обстругивали в виде толстых и достаточно тяжелых древков копья, чтобы противостоять атаке конных воинов противника.

Рис. 113. Скутат XI–XII вв.

По: Heath I. Byzantine armies 886 — 1118. PL А.

Рис. И. В. Кирсанова.

«Тактический Компендиум» не сообщает, какова была длина менавлия, а в «Стратегике» (РМ, I, 83–84) соответствующее место испорчено. К счастью, чтение пассажа можно восстановить по тексту «Тактики» Никифора Урана (TNO, § 56, 82–85): «…толстые менавлии, имеющие длину то полторы, а то и две оргии, а их наконечники должны быть то полторы, а то и две пяди…»[1226].

Кроме этого копья, бывшего основным оружием менавлатов, Фока лишь кратко говорит об остальном их снаряжении, отмечая только, что, подобно аконтистам, менавлаты должны были иметь щиты меньшего размера, чем у тяжелых пехотинцев. В то же время менавлаты носили такие же стеганые кавадии, как и тяжеловооруженные (РМ, I, 95–97). Никифор Фока настаивает, чтобы сами менавлаты отличались физической силой и личным мужеством (РМ, I, 124–125), поскольку их задачей было стоять с их тяжелыми копьями в передних рядах пехотного строя и первыми принимать удар атакующего противника.

Рис. 114. Византийский тяжеловооруженный пехотинец и лучник (по Heath I. Byzantine armies 886 — 1118. Р. 31).

Рис. И. В. Кирсанова.

Как уже указывалось выше, в состав таксиархии входили также и легковооруженные воины, которые разделялись на двести дротикометателей (аконтистов) и пращников (сфендонистов) (РМ, I, 80–87). Фока не указывает длину дротиков аконтистов, но «Тактический Компендиум» (Syll, § 38, 6; 39, 8) определяет их в 1 1/3 оргии или 12 пядей и рекомендует каждому метателю иметь при их себе по 2–3 штуки. Никифор Фока рекомендует набирать аконтистоы среди «росов или других иноземцев» (РМ, I, 52)[1227].

Рис. 115. Византийские псилы.

Воспроизведено по: Heath I. Byzantine armies 886 — 1118. Р. 31.

Пращники были самыми скромными стратиотами в войске. Праща была обычным оружием бедного человека, которое он мог использовать как на охоте, так и на войне. Византийские военные трактаты требуют вооружать пращами даже тяжеловооруженных пехотинцев, хотя, по всей видимости, практического смысла подобная рекомендация не имеет и лишь повторяет пожелание, выраженное в своем трактате Вегецием. «Тактический Компендиум» (Syll., § 38, 10) указывает, что византийская праща должна была быть не короче шести пядей. Такова была длина развернутой пращи с мешочком для камня посередине[1228]. Реальный эффект от использования пращей достигался обычно благодаря массовому использованию этого оружия, когда пращники обрушивали, как передают источники, «ливни» или «град» камней на головы неприятелей.

3. ФЛОТ

Карависианы. В ответ на начавшиеся в VII столетии арабские вторжения была реформирована вся административная и военная система Империи и созданы провинциальные фемы. Аналогичные процессы происходили не только в армии, но и во флоте. Во второй половине VII в. появился флот Карависиан (греч. Καραβισιάνοι)[1229]. Название происходит от греческого κάραβος, κάραβις — судно, и буквально означает «людей судов, моряков». Карависианы были первым постоянным военно-морским учреждением Византийской империи, сформированным для противостояния мусульманской экспансии на море. Точная дата его возникновения неизвестна. По этому вопросу существуют различные точки. Одни исследователи считают, Карависианы были созданы из остатков прежней quaestura exercitus[1230], другие выводят их из полевой армии Иллирика[1231]. Но эти предположения до сих пор остаются лишь гипотезами.

Время создания этого флота также остается неясным. Некоторые ученые предполагают, что он был создан в 650 или 660 г. императором Константом II (641–668 гг.)[1232], после того, как византийцы потерпели поражение от арабского флота а морском сражении у мыса Феникс в 655 г.[1233] Другие думают, что Карависианы были созданы после первой осады Константинополя арабами в 672–678 гг., когда арабское нападение на город с моря почти не встретило сопротивления[1234]. Первое определенное указание в источниках на существование Каривисианов относится ко времени осады Фессалоники славянами приблизительно в 680 г., а затем в письме императора Юстиниана II (685–695 гг.) папе римскому Конону в 687 r.[1235]

Принято считать, что Карависианы, были первыми постоянно поддерживающимися в боевой готовности военно-морскими силами Византийской империи. Они формировались в основном тем же самым способом, что и фемы сухопутной армии и были особым военным корпусом, который возглавлял стратиг судов. Хотя они часто упоминаются как фема Карависианов, это название ошибочно, поскольку Карависианы оставались чисто военным объединением, и, судя по всему, не составляли определенного территориального округа, в отличие от фем[1236]. Место резиденции стратига судов точно не известно, но есть предположение, что она находилась либо на Родосе[1237], либо на Кеосе и Самосе[1238]. Также существуют различные точки зрения относительно статуса Карависиан, которых считают то исключительно провинциальным флотом, задачей которого являлась защита южного побережья Малой Азии от Милета до Селевкии в Киликии, Эгейских островов и императорских владений в южной Греции, и ему отводилась лишь вспомогательная роль рядом с центральным императорским флотом, располагавшимся в Константинополе[1239], то в нем видят корпус, который фактически включал в себя весь действующий византийский флот, и который активно действовал в оборонительных и наступательных операциях от Черного моря до Карфагенского экзархата[1240].

Карависианы усилились при императоре Юстиниане II, который разместил несколько тысяч мардаитов[1241] вдоль южного побережья Малой Азии, чтобы они служили гребцами и морскими пехотинцами. Юстиниан также создал для южной Греции отдельную фему, получившую название Эллада, и снабдил ее флотом[1242]. Карависианы играли главную роль в военной экспедиции 697–698 г., целью которой было возвращение Карфагена. После неудачи, постигшей это предприятие, Карависианы подняли восстание, закончившееся тем, что начальник флота Апсимар оказался на престоле (под именем Тиверий III)[1243]. Последнее упоминание стратига Карависианов относится к 710/711 г., и только в 732 г. упоминается его основной преемник, стратиг фемы Кивирреотов[1244]. Это обстоятельство привело к наличию двух различных точек зрения относительно даты и причины расформирования Карависианов. Согласно одной из них, упразднение было проведено после Второй осады арабами Константинополя (717 — 718 гг,), около 719 г., или вследствие неудовлетворительной работы в течение предыдущих лет, или же потому, что Карависианы помогали мятежникам против императора Льва III Исавра (717–741 гг.)[1245]. Согласно другой гипотезе, это событие произошло около 727 г., после другого неудачного восстания против императора Льва III[1246]. Карависианы были заменены новой фемой Кивирреотов, которая прежде была подразделением под командованием друнгария и располагалась на южном побережье Малой Азии. В других прибрежных областях существовали различные флоты меньшего размера[1247].

Организации византийского флота в VIII–XI вв. Карависианы были заменены на более сложную систему, состоящую из трех элементов, которые с незначительными изменениями просуществовали до XI в.: центральный имперский флот, базировавшийся в Константинополе, небольшое количество крупных региональных команд — морских фем, или независимых флотских подразделений, называемых друнгариями, — и большое число местных эскадр, которые чаще всего выполняли чисто оборонительные и полицейские задачи в интересах наместников провинций[1248]. В отличие от римского флота, где провинциальные флоты численно уступали центральному флоту и включали в себя только легкие суда, византийские региональные флоты, как правило сами, по себе представляли мощную военную силу[1249].

Военный флот столицы сыграл центральную роль в отражении арабской осады Константинополя[1250], но неясно, существовал ли императорский флот (βασιλικὸν πλώιμον) в качестве отдельного формирования военного флота в VII–VIII вв. Должность его командующего, друнгария флота, впервые упоминается в «Тактиконе» Успенского в 842–843 гг. Кроме того, отсутствуют какие-либо упоминания о существовании крупного флота в Константинополе в течение VIII в. Поэтому Э. Арвейлер считала датой создания императорского флота начало IX в.[1251] С этого времени он представлял собой основной резерв и составлял главное ядро во время различных морских походов византийцев[1252].

Первой собственно морской фемой (греч. θέμα ναυτικόν) была фема Киверриотов (греч. θέμα Κιβυῤῤαιοτῶν). Ее задача в основном состояла в том, чтобы предоставлять по требованию командования суда и войска. Кивирреоты получают свое имя от города Кибирра, причем неясно, какой это город — Кибирра Великая в Карин или Кибирра Малая в Памфилии[1253]. Впервые это морское соединение появляется в экспедиции против Карфагена в 698 г., когда друнгарий Кивирреотов упомянут в качестве командующего воинским контингентом из Корикоса. В то время Кивирреоты входили в состав флота Карависианов[1254].

После того, как Карависианы были расформированы, Кивирреоты были преобразованы в регулярную фему под командованием стратига, упоминание о котором впервые появляется в источниках в 731/732 г.[1255] До IX в., когда из морских соединений под командованием друнгариев были сформированы фемы Эгейского моря и Самоса, фема Кивирреотов оставалась единственной специальной морской фемой Империи (Const., Them., Р. 149).

Фема располагалась на южном побережье Малой Азии к югу от Милета (который принадлежал к Фракисийской феме), вплоть до арабских пограничных областей в Киликии. Она включала в себя старые римские провинции Карня, Ликия, Памфилия и части Исаврии, а также современный Додеканес (Const., Them., XIV, 1 — 14)[1256]. Географическое положение сделало ее «пограничной» фемой, противостоящей нападениям мусульманских флотов Леванта и Египта. Поэтому фема Кивирреотов играла основную роль в морском противостоянии византийцев и арабов. Территория фемы, земли которой были известны своим плодородием, страдали от частых и опустошительных арабских набегов, которые в основном проносились по сельской местности, минуя укрепленные города и морские базы[1257].

Рис. 116. Дромон по изображению в манускрипте IX в.

Рис. И. В. Кирсанова.

Резиденцией стратига, скорее всего, была Атталия. Стратиг имел годовой оклад в 10 фунтов золота. Хотя его ранг в иерархии императорских чинов был относительно низок (Const., Them., XIV, 25)[1258], все же он был выше любого другого морского командующего: стратиг Кивирриотов занимал двадцать пятую позицию в «Тактиконе» Успенского (842/843 г); он снизился до пятьдесят пятого в «Эскуриальском тактиконе» (971–975 г.)[1259]. Как и другие фемы, фема Кивирреотов была разделена на друнги и турмы, и обладала полным набором характерных фемных административных должностей. Среди самых важных подчиненных стратигу чиновников был императорский чиновник (ἐκ προσώπου), находящийся в Силлионе, друнгарии Атталии и Коса и катепан, который командовал мардаитами фемы[1260]. Эти мардаиты были потомками нескольких тысяч человек, переселенных из областей Ливана в юго-западную часть Малой Азии императором Юстинианом II (685–695 гг. и 705–711 гг.) в 690 г., чтобы обеспечить экипажи для флота и служить морскими пехотинцами. В начале IX в. фемный флот Кивирреотов насчитывал 70 судов. Во время критской экспедиции 911 г. фема Кивирреотов послала 31 военный корабль — 15 больших дромонов и 16 средних памфилий, на которых было 6000 гребцов и 760 морских пехотинцев[1261].

Рис. 117, 118. Предполагаемая схема внутреннего устройства дромона.

Рис. И. В. Кирсанова.

Возможно, начиная с середины XI в., когда угроза со стороны мусульманского флота стала значительно меньшей, византийские провинциальные флоты постепенно приходят в упадок, Этот процесс коснулся также и флота Киверриотов, который последний раз упомянут в источниках во время отражения морского похода флота Киевской Руси в 1043 г., после чего фема стала исключительно гражданской областью, возглавляемой судьей, а позже дукой[1262]. Большая часть ее территории была занята турками сельджуками после 1071 г., но частично возвращена при императоре Алексее I Комнине (1081–1118 гг.). Фема была окончательно упразднена Мануилом I Комнином (1143–1180 гг.), а оставшаяся территория в Карин подчинена феме Миласа и Меланудион[1263].

Рис. 119. Византийский дромон IX–X вв.

Рис. И. В. Кирсанова.

Как уже отмечалось, кроме флота Кивирреотов, были созданы две отдельные морские флотилии в Эгейском море, каждую из которых возглавлял друнгарий. Это флотилия Эгейского моря, отвечавшая за северную часть Эгейского морского бассейна, Дарданеллы и Мраморное море, и флотилия, в разное время известная под названиями Додеканес (Двенадцать островов) и Залив, которая базировалась на Самосе и отвечала за южную часть Эгейского моря, включая острова Киклады. В отличие от других друнгариев, друнгарии, возглавлявшие эти эскадры, были полностью самостоятельными и осуществляли как гражданскую, так и военную власть на вверенной им территории. В конце концов, эти области были повышены в статусе до морской фемы. Около 843 г. была образована фема Эгейского моря (θέμα του Ἀιγαίου Πελάγους), а в конце IX в. из восточной части флота под командованием друнгария, имевшего резиденцию в Додеканесе, формируется фема Самос со столицей в Смирне, включившая в себя Ионическое побережье[1264].

Фема Эгейского моря вела свое происхождение от позднеримской провинции островов (лат: Insulae; греч.: Νήσοι), которая охватывала острова юго-восточной и восточной части Эгейского моря вплоть до острова Тенедос. Название фемы впервые появляется как название административного округа в начале VIII в., на печатях некоторых из его коммеркиариев. Одна печать, датированная 721/722 г., даже имеет обращение к чиновнику, отвечающему за все греческие острова, что, возможно, также подразумевало расширение старой провинции в сторону островов северной и западной части Эгейского моря[1265]. В военном отношении Эгейские острова в VII и VIII вв. находились под контролем Карависианов, а позже — фемы Киверриотов. Однако с конца VIII столетия в Эгейском море появляются две отдельных командных должности: первая — друнгарий Эгейского моря, который, очевидно, отвечал за северную половину Эгейского бассейна, а вторая — друнгарий Двенадцати Островов, или Залива, отвечавший за южную половину. В дальнейшем друнгарий Двенадцати островов становится стратигом фемы острова Самос, в то время как друнгарий Эгейского моря — стратигом одноименной фемы, которая охватывала при этом и острова северной части моря, Дарданеллы и южное побережье Пропонтиды[1266]. Фема Эгейского моря скорее всего была создана в 843 г.: ее стратиг еще не засвидетельствован «Тактиконом» Успенского 842/843 г., в котором все еще значится друнгарий; однако упоминание о стратиге, действующем на Лесбосе появляется в 843 г.[1267]

Фема Эгейского моря была регулярной фемой, подразделявшейся на турмы и банды и была полностью укомплектована военными и гражданскими чиновниками. Однако в областях Дарданелл и Пропонтиды друнгарий, а позже стратиг. Эгейского моря, вероятно, разделял свою власть с комитом фемы Опсикий, юрисдикции которого эти территории должны были принадлежать. Вероятно, комит Опсикиев сохранял свою власть над гражданской администрацией и местной обороной, а Эгейская фема обеспечивала снаряжение судов и набор новобранцев для укомплектования их экипажей[1268]. Это точка зрения подтверждается тем фактом, что Опсикии, и особенно славяне (Σκλαβησιάνοι), проживающие в феме Опсикиев, служили, согласно источникам X в., в качестве морских пехотинцев[1269]. По свидетельству императора Константина VII Багрянородного (913–959 гг.), в начале X в. фема включала в себя острова Лесбос (место пребывания стратига), Лемнос, Имброс и Тенедос, Хиос (позже переданный Самосу), Спорады и Киклады. По мнению Э. Арвейлер, Киклады были, вероятно, переданы Эгейской феме, когда флот Додеканеса был разбит, а фема острова Самос учреждена из его остатков в конце IX в. (Const., Them., XVII–XVIII)[1270]. В 911 г. численность морской фемы Эгейского моря составляла 2610 гребцов и 400 морских пехотинцев[1271].

Фема сохранилась вплоть до конца X в. — начала XI в., когда она стала постепенно разделяться на более мелкие командные структуры. В результате этого процесса Киклады и Спорады, Хиос и район Абидоса приобрели своих собственных стратигов, а фема Эгейского моря превратилась в чисто гражданский округ, включавший только побережье Пропонтиды и область вокруг Константинополя[1272]. К концу XI в. остатки старого фемного флота, были включены в объединенный императорский флот, базирующийся в Константинополе и находящийся под командованием мегадуки. В XII в. фема Эгейского моря, вероятно, была объединена с фемой Опсикиев в единый административный округ, что и было засвидетельствовано в документе, о разделе Византийской империи (Partitio terrarum imperii Romaniae), составленном участниками Четвертого Крестового похода в 1204 г.[1273] Разгром Византии положил конец существованию фемы.

Первое упоминание о феме Самос, которой командовал стратиг, сохранилось в «Клеторологии» Филофея в 899 г. Это военно-административное образование включало в свой состав восточные острова Эгейского моря и западное побережье Малой Азии между Адрамитноном и Эфесом. Резиденцией стратига фемы был город Смирна, в то время как подчиненные ему турмахи (заместители) имели свои резиденции в Адрамитионе и Эфесе[1274].

В X в. византийский император Константин VII Багрянородный в трактате «О фемах» отмечал, что «в то время, когда Империя была разделена на фемы», Самос стал местом «фемы моряков»[1275]. Смысл этого места остается неясным. У. Тридголд считает, что Самос был первым местом размещения флота Карависианов до его расформирования ок. 727 г.[1276] С другой стороны, это указание может означать, что командная структура флота Самоса, была частью Карависианов, и была упразднена вместе с ними или, возможно, позднее, вместе с фемой Киверриотов. Существование стратига Самоса в VIII столетии засвидетельствовано благодаря печати стратига Феодора[1277]. В конце VIII в. южная часть Эгейского моря, как кажется, уже находилась под юрисдикцией друнгария Додеканеса, которого некоторые ученые (вслед за Э. Арвейлер) идентифицируют с должностью друнгария Коса, а позже друнгария Залива, упомянутого в середине IX в. в «Тактиконе» Успенского. Эта командная структура (или, по крайней мере, восточная ее часть) тогда, очевидно превратилось в фему Самоса[1278].

В 911 г. вооруженные силы фемы составляли 3980 гребцов и 600 морских пехотинцев, а также флот из 22 боевых кораблей[1279]. Материковая часть Самоса находилась в подчинении турмахов Фракисийской фемы. Это, а также отсутствие упоминаний о гражданских чиновниках фемы свидетельствует о разделении полномочий. Стратиг Самоса отвечал за постройку судов и набор экипажей, а также за защиту островов; побережье материка, находилось под юрисдикцией стратига и чиновников Фракисийской фемы, отвечавших за сбор налогов и защиту территории[1280]. Самос оставался чисто военной фемой вплоть до конца XI в., когда ее флот был расформирован, а она была преобразована в обычную фему со своими гражданскими чиновниками.

Некоторые «сухопутные» фемы также имели значительные эскадры, как правило, под командованием турмархов. В «Тактиконе» Успенского они упоминаются под общим названием турмархов флотов. Эти соединения представляли собой нечто среднее между большими флотами морских фем и центральным императорским флотом. Они состояли из постоянных эскадр с профессиональными экипажами (ταξάτοι), содержались за счет средств из императорской казны, а не провинции, в которой они были размещены, но при этом подчинялись местным фемным стратигам. Такие соединения отвечали в основном за местную оборону и несли полицейские функции[1281]. К ним относились фема Эллада (θέμα τῆς Ἑλλάδος) со столицей в Коринфе. Юстиниан II поселил в ней 6500 мардаитов, из которых набирались гребцы и гарнизонные войска[1282]. Несмотря на то, что она являлась «сухопутной фемой», она также имела свой флот. В 809 г. она была разделена на фему Пелопоннес и новую фему Эллада, располагавшуюся в Центральной Греции и Фессалии, которая также имела небольшой флот[1283]. Фема Сицилия (θέμα τῆς Σικελίας) находилась на территории Сицилии в византийских владениях в юго-западной Италии (Калабрии), и представляла собой основные византийские военно-морские силы на Западе. В конце IX в. ее значение сильно снизилось, а после окончательной потери Таормины в 902 г. фема прекратила свое существование. Собственно Сицилия и Калабрия находились под контролем отдельных фемных турмархов[1284]. Фема Кефаллиния (θέμα τῆς Κεφαλληνίας), располагавшаяся на Ионических островах, была создана во второй половине VIII в. для защиты итало-византийских морских коммуникаций и Ионического моря от арабских набегов. В 870-х г. в ее состав были включены новые византийские владения в Апулии, которые около 910 г. были превращены в отдельную фему[1285]. Фема Пафлагония и фема Халдия были выделены из фемы Армениак в 819 г. императором Львом V с предоставлением им собственных военных эскадр, скорее всего, для защиты от набегов руссов[1286].

Изолированные регионы, имевшие особое значение для контроля над основными морскими путями, управлялись архонтами, которые в отдельных случаях, возможно, командовали военными эскадрами. Известно, что такие архонты имелись на Хиосе, Мальте, в Эвбейском заливе и, возможно, в Вагенеции и Болгарии, которая отвечала за контроль над устьем Дуная. Все они прекратили существование к концу XI в. в результате либо арабских атак, либо включения в состав других фем[1287].

Состав и численность византийского флота остаются предметом серьезных дискуссий в связи с двусмысленным характером сообщений источников. Единственное исключение в этом отношении — численность флота в конце IX — начале X вв., для которой имеется более подробная статистическая информация, связанная с критской экспедиции 911 г. Имеющиеся данные говорят о том, что во время царствования Льва VI Мудрого численность личного состава военного флота достигла 34 200 гребцов и более чем 8000 морских пехотинцев[1288]. Центральный императорский флот составляли около 19 600 гребцов и 4000 морских пехотинцев под командой друнгария императорского флота. Эти морские пехотинцы были профессиональными солдатами, впервые набранными при императоре Василии I в 870-х гг. Отметим, что ранее отряды морской пехоты формировались из фемных и тагмных сухопутных отрядов, теперь же флот обзавелся подразделениями, существовавшими на постоянной основе; составлявшие их пехотинцы были более надежны и гораздо лучше подготовлены чем это было до реформы Василия[1289]. На высокий социальный статус морских пехотинцев указывает то, что они относились к императорской тагме и были организованы по ее принципу. Флот Эгейской фемы насчитывал 2610 гребцов и 400 морских пехотинцев, флот Кивирреотской фемы составлял 5710 гребцов и 1000 морских пехотинцев, а самосский флот — 3980 гребцов и 600 морских пехотинцев. Наконец, фема Эллады насчитывала 2300 гребцов и 2000 морских пехотинцев[1290].

Таблица 7. Количество гребцов в византийском флоте*.

* Составлена по Treadgold W. А History of the Byzantine State and Soctety. Stanford, 1997. Р. 277, 412, 576.

На всем протяжении существования Византийской империи корабельные экипажи состояли в основном из представителей низших классов свободнорожденных, которые были профессиональными военными и несли военную службу за плату или земельные наделы. В первой половине X в. моряки и морские пехотинцы получали по 2–3 фунта (ок. 0,91 — 1,4 кг) золота за службу[1291]. Вместе с тем допускалось использование военнопленных и чужеземцев. Кроме мардаитов, составлявших значительную часть экипажей флота, существовала не вполне понятная группа, известная под названием Τουλμάζοι (возможно, далматинцев), которые принимали участие в критской экспедиции, а также значительное число русов, которые получили право служить в византийской армии в результате русско-византийских договоров X в.[1292]

В своем сочинении «О церемониях византийского двора» Константин Багрянородный сообщает о составе флота во время экспедиций против Крита в 911 и 949 годах. Эти данные до сих пор являются предметом дискуссии: так, например, в зависимости от интерпретации текста мы можем считать, что в 949 г. императорский флот насчитывал 100, 150 или 250 кораблей.

Значение термина усия (οὐσία), используемого Константином, также предмет обсуждения: согласно традиционной точке зрения, это стандартный экипаж из 108 человек, хотя считается, что на борту одного корабля могло быть больше одной усии. Однако, в тексте трактата этот термин также может обозначать не только подразделение, но и корабль[1293].

Число кораблей, равное 150, кажется более совместимым с размером флота, указанным в других источниках, и принято большинством ученых, хотя они и расходятся в оценках состава флота. К. Г. Макрипулиас считает, что речь идет о 8 памфилах (παμφύλοι), 100 усиаках (οὐσιάκοι) и 42 собственно дромонах (δρομόνες), причем в число последних он включает два императорских корабля и десять кораблей эскадры Стенона[1294]. Что касается общей численности византийского флота в этот период, то У. Тредголд определяет ее примерно в 240 военных кораблей, вместе с эскадрами морских фем. Кроме того, он считает, что флот был увеличен до 307 кораблей специально для критской экспедиции 960–961 гг. Последнее число кораблей, по всей вероятности, и представляет собой приблизительную силу всего византийского флота в IX–X вв., включая малые флотилии. Впрочем, необходимо иметь в виду, что между 911 и 949 гг. произошло значительное сокращение числа судов и личного состава флотилий фем[1295]. Из-за этого удельный вес фемных флотилий от общей численности всего флота снизился с трети до четверти. По всей видимости, это было связано с увеличением числа более легких усиак вместо более тяжелых дромонов, а также, отчасти, с финансовыми проблемами и сложностями комплектования личным составом. В конце концов, эти тенденции привели к полному исчезновению провинциальных флотилий в конце XI в.

Иерархия воинских званий во флоте. Несмотря на то, что морские фемы были организованы так же, как и их сухопутные, в византийских источниках существует некоторая путаница в отношении их иерархической структуры. Обычно командующим византийским фемным флотом был стратиг. Этот же термин использовался и для военачальников, командовавших сухопутными фемами. Под началом стратига находились два или три турмарха — его заместители, которым в свою очередь, подчинялись несколько друнгариев. Как мы отмечали выше, до середины IX в. друнгариями были также командующие Эгейской и Самосской флотилиями, поскольку их флотилии были выделены из флота Карависиан, но затем и они были повышены до звания стратигов[1296].

Командующий императорской флотилией носил звание друнгария императорского флота, позже с приставкой μέγας, то есть великий. Этот титул встречается и в эпоху Комнинов, правда, лишь у командира императорской конвойной эскадры[1297]. Должность его заместителя называлась топотирит; в чем состояла его роль неясно из-за фрагментарности имеющихся источников. Хотя некоторые из этих высших флотских офицеров были профессиональными моряками, сделавшими карьеру из низов, большинство командиров флота были из высокопоставленных придворных чиновников[1298].

Поскольку командующие флотов, кроме того, выполняли обязанности правителей своих фем, то в их распоряжении были гражданские чиновники: протонатарии, которые возглавляли гражданскую администрацию. Далее во флотской иерархии шли: хартуларий, возглавлявший администрацию флота, начальника штаба — протомандатор и некоторое число комитов. Среди них был и комит этерии, стоявший во главе отряда телохранителей (этерии) командующего флотом. Небольшими отрядами из трех или пяти кораблей командовали комит или друнгарокомит, а капитан отдельного корабля назывался кентархом, хотя в источниках также встречаются и более архаичные термины, такие как наварх или даже триерарх[1299].

Каждый экипаж судна включал от одной до трех усий. Капитану подчинялись бандофор, его заместитель, два кормчих, которые назывались протокарабы (буквально главы корабля) или, более архаично, кибернеты, и прореи, отвечавшие за носовую часть судна. В действительности на каждом корабле их могло быть несколько человек каждого ранга, действовавших посменно. Многие из них сделали успешную карьеру. Так, в трактате «Об управлении Империей» Константина Багрянородного имеются ссылки на главных гребцов, которые стали протокарабами императорской галеры, а затем, предположительно, заняли еще более высокие посты (Const., Adm., § 51, 80–90, 103–112). Кроме того, на борту имелись и другие специалисты, такие как двое гребцов с носовой части судна, а также сифонаторы, в задачу которых входило обслуживание установок для греческого огня, и букинатор (трубач), отдававший приказы гребцам. Так как отряды морской пехоты были сформированы на основе регулярных армейских частей, то их организация соответствовала армейской[1300].

После упадка военно-морского флота в XI столетии император Алексей I Комнин начал его возрождение. Флоты фем были объединены в единый императорский флот под началом нового командующего — мегадуки, или великого дуки. Первым великим дукой в 1092 г. стал брат жены императора Иоанн Дука. Великий друнгарий флота после появления титула мегадуки стал подчиняться ему и играть роль его заместителя. Великий дука, кроме того, был правителем южной Греции старых морских фем Эллада и Пелопоннес, которые были разделены на округа (ории). При Иоанне II острова Эгейского моря также были обязаны содержать флот и обеспечивать его всем необходимым, в том числе и моряками, поэтому византийские писатели того времени гордились, что экипажи большого флота в правление императора Мануила I были укомплектованы «истинными ромеями», хотя для комплектования союзных эскадр привлекались также и наемники. Однако, поскольку флот базировался исключительно в Константинополе, а эскадры морских фем не были воссозданы, отдаленные районы Империи, в частности побережье Греции, стали уязвимы для нападения кораблей противника[1301].

Различные типы кораблей. Основным типом корабля византийского флота до XII в. был дромон (δρόμων), который появился в результате эволюции позднеримских военных судов. Термин впервые упоминается в Равеннских папирусах в конце V в. и употреблялся для обозначения определенного вида военных галер в VI столетии. Название дромон происходит от греческого корня δρομ-(άω) и дословно означил бегун или гонщик[1302]. Описание дромонов приводит Прокопий Кесарийский, рассказывающий о кампании Велисария против вандалов: «Были у них и длинные корабли, приспособленные для морского боя, в количестве девяноста двух; у них было по одному ряду весел и сверху они имели крышу, чтобы находившиеся тут гребцы не поражались стрелами врагов. Нынешние люди называют эти суда дромонами, ибо они могут плыть очень быстро» (Procop., BV, I, 11, 15–16; пер. А. А. Чекаловой). Согласно утверждению Прокопия, на дромонах Велисария было 2000 человек, служивших одновременно гребцами и воинами (Procop., BV, I, 11, 16). Это означает, что на одно корабле было всего 22 человека: по 11 гребцов с каждого борта. Таким образом, дромоны VI в. были очень небольшими кораблями. В течение последующих нескольких веков, в результате усиления военного противостояния с арабами на Средиземном море, появились более тяжелые версии дромона с двумя и даже тремя рядами весел. В конце концов это название начало использоваться в общем смысле военный корабль, наравне с другим византийским термином для больших кораблей — хеландий (χελάνδιον — конь), который впервые встречается в источниках в VIII в.[1303] По поводу названия этого вида корабля Д. Прайор считает, что оно происходит от древнегреческого κέλης — боевой скакун, поскольку византийцы за его скорость сравнивали его со скаковой лошадью. Кроме того, по ранним источникам VII–VIII вв. он также являлся транспортным средством, на котором перевозили лошадей[1304].

Появление и развитие средневековых военных кораблей до сих пор служит предметом споров и догадок исследователей. До недавнего времени не были обнаружены останки весельных военных кораблей ни времен античности, ни эпохи раннего средневековья, и информация собиралась путем анализа письменных источников, примитивных изображений и по останкам нескольких торговых судов. Лишь в 2005–2006 гг. во время археологических раскопок при строительстве туннеля Мармарай в Феодосийской гавани (совр. Еникапе) были обнаружены останки более чем 36 византийских кораблей, датированных VI–X вв., в том числе четырех легких галер типа галея[1305].

Название этого типа судов, возможно произошло от греческого γαλέη (куница, ласка, хорек). Это были очень быстроходны корабли средних размеров, имевшее не более 20 гребных банок[1306].

Принято считать, что основными изменениями в конструкции кораблей, которые позволяют отличить дромоны от более ранних типов судов и знаменуют собой появление средиземноморской галеры, служит отказ от таранов на носу в пользу надводного выступа и постепенное введение латинского паруса. Точные причины отказа от тарана (лат. rostrum, греч. ἔμβολος) остаются неясными. Д. Прайор в качестве доказательства ссылается на изображения дромона в иллюстрированной рукописи Ватиканского Вергилия и сообщения Исидора Севильского, что таран в его время использовался только как средство против столкновения со скалами. Прокопий пишет о таранном бое кораблей в битве при Сеногаллии 551 r.: «Они расположили корабли носами против врагов; они не отходили далеко друг от друга и, конечно, не сходились ближе, чем это было нужно; у них были неизменные, правильно размеренные дистанции между кораблями. Если они видели, что неприятельский корабль отделяется от других, они нападали на него и топили без труда; если они видели, что некоторые из врагов где-либо столпились, то они посылали туда тучи стрел; нападая на находящихся в таком беспорядке и в смущении от собственного столь им вредящего беспорядка, они избивали их в рукопашном бою» (Procop., BG, IV, 23). Но Д. Прайор считает, что Прокопий описывал сражение исходя из античной традиции, а сам там не присутствовал. При этом Прокопий называет суда античными терминами. Иллюстрации, встречающиеся в рукописи Ватиканского Вергилия, относящиеся к IV в., могут хорошо продемонстрировать, что таран был заменен на стрелу еще на поздних римских галерах[1307]. Одно из возможных объяснений этому заключается в том, что замена произошла из-за постепенного развития технологий строительства корпуса трирем. Использовавшаяся ранее методика шипа и паза не обеспечивала корпусам достаточной прочности, и применение тарана против судов было достаточно эффективным. Пришедший ей на смену каркасный метод придавал корпусу большие крепость и гибкость и делал использование тарана против таких кораблей неэффективным. Поэтому уже к началу VII в. первоначальная функция таранов была забыта, и они стали служить для защиты от столкновений с подводными скалами[1308].

По мнению некоторых исследователей, латинский парус, был принесен в Средиземноморье арабами, которые, возможно, в свою очередь заимствовали его в Индии. Однако обнаруженные в последнее десятилетие новые изображения и письменные источники позволяют сделать вывод, что этот тип паруса появился в Леванте в конце древнегреческого или в начале римского периода. Не только треугольные, но и четырехугольные паруса использовались на протяжении веков, в основном на небольших судах. На части кораблей флота, отправленного в 533 г. в Африку, по всей видимости, были установлены косые паруса, что говорит о том, что уже к тому времени треугольный парус стал стандартным для дромонов, наряду с традиционным квадратным парусом, использование которого в средневековье постепенно снижалось[1309].

В отличие от древнегреческих кораблей, на которых для крепления весел использовались выносные опоры, у дромона весла крепились непосредственно к корпусу судна. В более поздних биремах IX и X вв. было два ряда банок: первый располагался ниже палубы, в то время как второй находился на палубе, и гребцы этого ряда в абордажных схватках должны были сражаться наравне с морскими пехотинцами[1310]. К. Г. Макрипулиас предполагает, что на дромоне, рассчитанном на 120 гребцов, 25 гребцов находилось под палубой и 35 на палубе с каждой стороны[1311]. Общая длина таких кораблей была, вероятно, около 32 м. Хотя большинство кораблей того времени были одномачтовыми, однако большим биремам для того, чтобы эффективно маневрировать, вероятно, необходимы были, по крайней мере, две мачты с учетом того, что один треугольный парус для таких кораблей должен был бы достигать совершенно невероятных размеров.

Корабль управлялся с помощью двух рулей, расположенных на корме, где, кроме того, располагался навес, прикрывавший капитанское место. На носу корабля находился высокий бак, ниже которого стоял сифон для применения греческого огня, хотя дополнительные сифоны могли быть установлены и в средней части корабля с обоих бортов. Вдоль бортов корабля имелось ограждение, на которое морские пехотинцы могли повесить свои щиты, обеспечивая защиту экипажу. Большие корабли имели также укрепленные деревянные надстройки по обе стороны между мачтами, наподобие тех, что были на древнеримских либурнах; эти надстройки давали лучникам возможность без помех вести по противнику стрельбу. Расположенная на носу корабля стрела была предназначена для удара по веслам вражеских кораблей. Разбивая их, она делала корабль неприятеля беспомощным против греческого огня и абордажных атак[1312].

Четыре галеры, обнаруженные при раскопках в Еникапе, датируются X–XI вв., имеют одинаковую форму и конструкцию, что свидетельствует о централизованном судостроении. Материалом для их корпусов послужили черная сосна и восточный платан; длина кораблей составляет около 30 м[1313].

Судя по описаниям критских экспедиций 911 и 949 гг., в X в. в византийском флоте существовало три основных класса бирем — кораблей с двумя рядами весел: хеландий усиак ([χελάνδιον] οὐσιακόν), названный так потому, что он был укомплектован экипажем — усией (οὐσία) и хеландий памфилий ([χελάνδιον] πάμφυλον), с экипажем из около 120–160 человек, название которого произошло либо от малоазийской области Памфилии, либо от словосочетания отборная команда[1314]; и собственно дромон, с экипажем в 2 усии[1315]. В трактате «О церемониях» упоминается тяжелый дромон с экипажами в 230 гребцов и 70 морских пехотинцев. Д. Х. Прайор считает, что речь шла о внештатных экипажах, находящихся на борту, в то время как греческий исследователь К. Г. Макрипулиас предполагает, что увеличение экипажа вызвано наличием второго гребца на каждом из весел верхнего ряда[1316].

Меньшие по размеру корабли с одним рядом весел, монеры (μονήρης) или галеи (γαλέα), от которой происходит название галера, с экипажами из 60 человек, использовались для разведывательных миссий и на крыльях боевого построения[1317]. Предполагается, что галеи часто использовались мардаитами, а К. Г. Макрипулиас даже полагает, что галеи использовались исключительно ими[1318]. Трехъярусные дромоны (триремы) описаны в трактате X в., посвященном паракимомену Василию Лакапину. В то же время этот трактат, сохранившийся только частично, воспроизводит конструкцию классической античной триремы и поэтому данными сведениями нужно пользоваться с осторожностью при попытке использовать их для реконструкции кораблей средневизантийского периода[1319]. Вместе с тем, известно, что трехъярусные суда, существовали во флоте Фатимидов в XI–XII вв. Кроме того, упоминание Львом VI больших арабских кораблей в X столетии также может указывать на наличие у судов трех рядов весел (Leo, Tact., XIX, 25).

Для транспортировки грузов византийцы, как правило, реквизировали обычные торговые суда и использовали их в качестве грузовых транспортных судов — φορτηγοί или судов снабжения — σκευφόρα. По всей видимости, такие корабли были в основном парусными, а не весельными.

У византийцев (также как и у арабов) были специальные корабли для перевозки лошадей. Лев VI Мудрый включает транспорты для лошадей, которые он называют νῆες ἱππαγωγοί или πλοῖα ἱππαγωγά, в вещевой обоз (τοῦλδος или τοῦλδον) флота (Leo, Tact., XIX, 31). Корабли подобного типа были как парусными, так и весельными. Последние, естественно, были специально переделаны для размещения лошадей[1320].

Хеландионы первоначально представляли собой весельные транспортные суда для перевозки лошадей, что свидетельствует об их существенных конструктивных отличиях от дромонов. В то время как дромон был разработан исключительно как военный корабль, хеландион имел специальный отсек для размещения лошадей в средней части судна. Несмотря на различия кораблей, в литературных источниках наблюдается определенная путаница при использовании обоих терминов.

В византийских источниках трактатах упоминается также сандал или сандалион — лодка, которая тянулась более крупными кораблями. На ней не было мачты, а только четыре весла и руль[1321].

Византийцы систематизировали и сохраняли опыт ведения войны на суше и на море с помощью разработанных ими военных трактатов. Несмотря на иногда устаревшую терминологию, эти тексты составляют основу современных знаний о византийском военно-морском деле. Основные сведения о ведении морского боя, содержатся в главах «Тактики» Льва Мудрого и Никифора Урана, которые назывались περὶ ναυμαχίας. При этом оба автора использовали «Навмахию» Сириана Магистра (VI в.) и другие более ранние трактаты. Дополнительные сведения по этому вопросу можно найти в трактате «Об управлении Империей» Константина Багрянородного, а также у некоторых других византийских и арабских авторов.

Рис. 120. Миниатюра из Мадридского списка «Хроники» Иоанна Скилицы, представляющая морской бой византийцев с руссами.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Проведение военно-морских операций в древности и средневековье очень сильно ограничивалось особенностями конструкций кораблей, из которых состояли флоты. Так, галеры имели плохую устойчивость, особенно в открытом море, что часто приводило к катастрофическим последствиям. История имеет множество примеров, когда флоты, состоявшие из галер, погибали во время штормов. Учитывая этот фактор, военные операции на море, как правило, проводились в довольно непродолжительный период — с середины весны до сентября[1322].

Скорость галер была ограниченной даже при использовании парусов. Грузоподъемность их также была невысокой. Так, например, небольшие дромоны могли нести лишь четырехдневный запас воды[1323]. По сути, это означало, что галерный флот мог передвигаться лишь вдоль берегов и должен был часто останавливаться для пополнения запасов воды и пищи и отдыха экипажей. Именно по этим причинам Никифор Уран подчеркивал необходимость иметь в составе корабельной команды опытного морского волка: «Такие люди должны знать как подводные скалы в море, так и мель, а также расположение портов и расстояния между ними. Они должны знать, где лучше пополнить запасы» (NOT, § 119, I, 1–3).

Ведение войны на море в средневековье имело целью захват прибрежных территорий и островов. Кроме того, после отказа от таранов, единственного смертоносного для судов средства, и до появления огнестрельного оружия морские сражения стали носить, по словам Д. Прайора, более непредсказуемый характер. Успех приносили слаженные действия и бόльшая сноровка экипажей[1324]. Поэтому неудивительно, что как византийские, так и арабские уставы делали акцент на сохранении собственного флота путем маневров, истощении противника, а также уделяли большое внимание развитой системе разведки, для чего часто использовались шпионы под видом купцов. Упор делался на проведении неожиданных атак и предотвращении внезапных вражеских нападений. Рекомендовалось принимать бой лишь тогда, когда имелось полное преимущество в количестве сил и более выгодное расположение. Большое значение уделялось тактическим инновациям. Лев VI, например, противопоставлял арабам с их тяжелыми и медленными судами малые и быстрые корабли (главным образом моноксилы) славян и русов (Leo, Tact., XIX, 74–77).

Отдельные эскадры находились на укрепленных базах, (аплектонах), расположенных вдоль побережья. Во время морского похода эти эскадры собирались вместе, образуя флот, основную часть которого составляли гребные корабли, а также обоз из парусных и гребных транспортов. Внутри флота сохранялось деление на эскадры; приказы передавались от судна к судну с помощью сигнальных флагов и фонарей[1325].

Рис. 121. Сифон для метания «греческого огня».

По: Beffeyte R. L’art de la guerre au Moyen Âge. Rennes, 2005. Р. 42.

Рис. И. В. Кирсанова.

Во время похода и собственно во время боя было крайне важно, чтобы суда располагались в строгом порядке: если эскадры не соблюдали порядка (или если противник заставал флот врасплох), суда не могли оказывать помощь друг другу, что, как правило, означало неминуемое поражение. Во время боя применялись различные тактические маневры, такие как применение фланговых маневров, имитация отступления, а также сокрытие резервов (Leo, Tact., XIX, 52–56). Лев VI открыто высказывался против прямых столкновений, предпочитая использование хитрости (Leo, Tact., XIX, 36). Он отдавал предпочтение построению в форме полумесяца с флагманом в центре и более тяжелыми судами на «рогах» (т. е. на флангах) с целью предупреждения фланговых атак противника (Leo, Tact., XIX, 52).

После сближения флотов начиналась перестрелка при помощи различных метательных снарядов. Цель этих действий заключалась не в том, чтобы потопить вражеские корабли, а в том, чтобы разрушить порядки экипажей перед рукопашной схваткой, которая и решала исход боя[1326].

Как уже отмечалось, в отличие от античных боевых кораблей, византийские (и арабские) суда не имели таранов; основным средством поражения противника были зажигательные ракеты, а также греческий огонь[1327].

Рис. 122. Миниатюра из Мадридского списка «Хроники» Иоанна Скилицы, показывающая использование византийцами греческого огня против неприятельских кораблей.

Прорисовка И. В. Кирсанова.

Как и римские предшественники, византийские корабли были оснащены катапультами и баллистами), с помощью которых метались камни, дротики, кувшины с греческим огнем или другими зажигательными смесями, триболы и даже контейнеры с известью для ослепления противника или, по словам императора Льва VI (чего, скорее всего, никогда не делалось), сосуды со скорпионами или змеями (Leo, Tact., XIX, 61–65).

Морские пехотинцы и гребцы верхней банки имели тяжелую броню (Лев называл их катафракты). Они были вооружены оружием для ближнего боя (копьями и мечами). Другие моряки имели легкие доспехи и были вооружены луками[1328], а с XII в. византийцы стали использовать и арбалеты (τξᾶγγρα).

«Греческий огонь». Греческий огонь — название, которое дали европейцы особой зажигательной смеси, которую использовали в морских сражениях византийцы. Сами греки, чаще всего называли этот состав, жидким огнем (ὑγρὸν πῦρ). Хотя начало использования химических зажигательных смесей византийцами, как уже отмечалось, связывают с началом VI в., фактически вещество, известное под названием греческого огня, было разработано в 673 г. сирийским инженером по имени Каллиник[1329].

Известным методом применения было метание огненной смеси с помощью большой бронзовой трубы (сифона) на вражеские корабли. С теми же целями могли применяться катапульты и краны[1330]. Обычно смесь хранилась в подогретом состоянии под давлением. Обслуживающий персонал был защищен большими железными щитами. Существовала также и портативная версия сифона, которую изобрел, по мнению большинства исследователей, Лев VI и которая представляла собой аналог современных огнеметов[1331]. Рецепт изготовления греческого огня охранялся как государственная тайна, а о его компонентах можно лишь догадываться по обрывочным данным, содержащимся у разных авторов, таких как Анна Комнина, поэтому его точный состав до сих пор неизвестен. По своей сути греческий огонь походил на напалм. Источники утверждают, что его невозможно было потушить водой, а только с помощью песка, прекратив доступ кислорода. Некоторые исследователи предполагают, что смесь можно было потушить с помощью уксуса. Поэтому в качестве средства защиты от греческого огня использовался войлок, смоченный в уксусе[1332].

Несмотря на несколько преувеличенные описания византийских историков, греческий огонь не являлся «чудо-оружием», и его использование не смогло предотвратить некоторые серьезные поражения византийского флота[1333]. Учитывая малую дальность действия, потребность в спокойном море и благоприятном направлении ветра, применение этого средства было весьма ограниченным. Тем не менее, при сопутствующих обстоятельствах и против неподготовленного противника он был весьма эффективен, а его психологическое воздействие могло оказаться решающим, как было неоднократно продемонстрировано при его применении в сражениях против славян. Греческий огонь упоминается и в XII столетии, но византийцы не смогли использовать его против войска крестоносцев во время Четвертого крестового похода, возможно, потому, что потеряли доступ к районам, таким как Кавказ и восточное побережье Черного моря, где добывались основные ингредиенты необходимые для изготовления смеси.

Арабы применили свой «жидкий огонь» после 835 г., но неизвестно, использовали ли они византийские формулы, полученные в результате шпионажа или бегства к ним стратига Евфимия в 827 г., или же они самостоятельно разработали собственный состав. В трактате XII в., написанном арабским автором аль-Тарсуси для Салах ад-Дина, описывается версия греческого огня под названием нафт (от слова нафта), изготовленная на основе нефти с добавлением серы и различных смол[1334].

Закат морского могущества Византии. Оценить роль военного флота в истории Византийской империи достаточно непросто. Арабская угроза с VII по X в. заставляла византийцев содержать сильный флот, который сыграл важнейшую роль в успешной защите Константинополя во время двух арабских осад города. На протяжении всего этого периода военно-морские операции были неотъемлемой частью арабо-византийского противостояния, продолжавшегося вплоть до конца X в.

В то же время, как и в Римской империи, византийский военный флот, даже в период своего наивысшего расцвета, в значительной степени играл второстепенное значение по сравнению с сухопутными войсками. Этот факт наглядно иллюстрируется относительно скромным положением командующих флотами в императорской иерархии.

Ясно, однако, что постепенное снижение византийской морской мощи в X и XI вв., когда Империя начала уступать на море Венеции и Генуе, имело в будущем важное значение в судьбе Византии. Успех Четвертого крестового похода, который разрушил основы византийского государства, был в значительной степени обусловлен абсолютной беззащитностью Империи на море[1335]. Процесс ослабления морской мощи был инициирован самой Византией, когда в XI столетии греки все чаще стали использовать итальянцев, чтобы отстаивать свои позиции на западе во время борьбы с арабами на востоке. Итальянские республики получали большую прибыль, действуя в качестве торговых посредников между Империей и Западной Европой. Это способствовало эмансипации итальянских республик, которые начали проводить свою собственную политику, а с конца XI в. перешли к эксплуатации и прямому грабежу Империи.