Владек Шейбал

Пробудился Владислав поздно вечером. В подвальной комнате, освещенной тремя восковыми свечами, было непривычно темно. За кухонными столом сидела женщина и заинтересованно-насмешливо поглядывала на своего гостя, от чего он несколько смутился. Юноша сел с тупой болью в висках, смутно припоминая, что произошло и как он здесь очутился. Немка подошла к нему, проговорила:

Ты спал весь день. Как теперь себя чувствуешь?

Много лучше, - ответил Влад, все еще не веря, что остался жив.

Хочешь есть?

Да.

Женщина подала ему большую тарелку супа и пока он ел, рассказала немного о себе. Звали ее Анна, до войны она работала помощницей дантиста, чей кабинет располагался в этом здании на четвертом этаже. Когда началась бомбардировка Берлина, больница оказалась под ударами, дантист и его семья погибли. Анна, уцелев в этом аду, поселилась в подвале полуразрушенного здания, перенеся все те немногие вещи, что остались. Так она смогла более-менее устроить себе комфорт, правда, электричество не работало, но вода - горячая и холодная была всегда.

Война не принесла нам ничего, кроме горя, - сказала Анна, - у меня был сын немного старше тебя, которого вопреки его воли отправили служить в гестапо, и после этого я ненавижу Гитлера и фашизм, будь они прокляты! Они забрали у меня самое ценное - моего ребенка, а я мать. Я видела тебя, бегущего по улице, и сразу поняла, что ты не немец, потому и захотела спасти тебя.

Владислав отложил пустую тарелку. В его душе была безмерная благодарность к этой простой, доброй женщине, что проявила столько милосердия к нему, гонимому пленнику.

После ужина Анна наполнила ванну и предложила Владу искупаться. После стольких пережитых моментов, после дальней дороги ему хотелось поспать и смыть грязь с тела. Окунувшись с головой в горячую, до боли приятную воду, юноша долго плескался в ней, щеткой с мылом до покраснения тер кожу, чтобы очистить себя от всей грязи, с приятным удовольствием вымыл волосы душистым шампунем, и когда закончил водные процедуры, вышел из ванной другим человеком.

Анна готовила кровать ко сну. При виде молодого человека радостно улыбнулась и сказала:

Время почти полночь, ты будешь спать?

Да.

Хорошо, вот твоя кровать. Всяко лучше, чем на полу.

Спасибо, но... Где вы будете спать?

С тобой, - женщина еще раз улыбнулась и переоделась без всякого стеснения в ночную полупрозрачную сорочку.

Владислав смутился, щеки его заалели румянцем, кровь - молодая, горячая, хлынула к вискам. Анна уловила его смущение, его юношеский испуг и ее это позабавило, еще сильнее повлекло к нему.

Не бойся, - тихим голосом проговорила она, - я не думаю о чем подумал ты. Просто ты так похож на моего сына, а мне ужасно одиноко. Иди ко мне, мальчик, не бойся.

Влад, повинуясь ее новому чарующему голосу, лег на мягкую кровать, в смущении боясь даже глянуть на Анну. Та легла улеглась рядом с ним и пахло от нее нежным цветочным ароматом. Она повернулась к нему и обняла, все прижимаясь своим телом. Юноша чувствовал сквозь одежду, сквозь тонкий шелк ее мягкие теплые груди, всю нежность ее женственного тела. Его обдало жаром и впервые в жизни он почувствовал желание, вожделение к этой женщине. Анна чувствовала, как его крайняя плоть встрепенулась, ей это понравилось. Повернув Владислав к себе лицом, она поцеловала его в щеки, губы, шею, любуясь его цветущей красотой. Отбросив одеяло, Анна легла на юношу, велев снять рубаху. И он вновь подчинился. Женщина ласкала его плечи, его расходившиеся в стороны ключицы, его руки.

Ты так прекрасен, - шептала она сквозь поцелуи, - ты мне понравился сразу, как только я увидела тебя. Оставайся здесь со мной, я буду любить тебя.

И чем больше говорила она ласковых слов, тем сильнее нарастала его страсть. Влад чувствовал, как пламя, бушующее внутри него, доходит до точки кипения, еще немного и он уже не осознал, как сел на нее и овладел ею. Их любовные утехи длились полночи, а потом оба - уставшие, счастливые заснули крепким сном в объятиях друг друга.

Владислав пробудился ближе к полудню. Анны рядом не было, женщина в это время готовила завтрак. Умывшись и приняв душ, он сел за стол с новым, самому себе непонятным чувством, взглянул на Анну. Она улыбнулась, пожелав доброго утра, и подала легкий завтрак с чаем. После трапезы Анна села подле молодого человека, спросила:

Что теперь ты собираешься делать?

Я хочу вернуться домой, в Польшу. Иначе зачем я бежал из плена?

И как ты собираешься это сделать? За тобой, наверняка, следят, и стоит лишь тебе выйти из подвала, как тебя схватят офицеры гестапо. А я ничем не смогу помочь.

Сказанные ею слова заставили Влада очнуться от грез по своей свободе, осознать, что пока он находится во вражеской стране, где таких как он убивают, пытают. Его еще вчерашние радости и мечты показались такими детскими, наивными перед реальностью, что ему пришлось приложить усилий, дабы не заплакать от отчаяния. Сжав пальцы, Владислав посмотрел на Анну - в его глазах было столько горечи и мольбы о помощи, что женщине стало жаль его.

Прошу, Анна, молю всеми святыми, помоги мне. Помоги выбраться отсюда.

Как я могу помочь? У меня нет ни денег тебе на билет, ни кого-либо из знакомых, которые смогли бы увезти тебя в безопасное место.

Что мне делать тогда? Я хочу домой, там остались мои мать и отец, брат и сестра. Я так скучаю по ним, - он говорил быстро, по щекам его текли слезы неподдельного горя.

Анна обняла его заботливо, по-матерински, проговорила:

Я что-нибудь придумаю, а пока возьми бритвенный станок моего сына, тебе нужно побриться. Еще я дам тебе лучшие брюки заместо старых - так ты не будешь выделяться, а потом скажу, куда как идти. За пределами Берлина есть станция, оттуда ходят поезда на восток, ты без труда доберешься до Польши.

Спасибо, Анна, как мне благодарить тебя? - Владислав крепко искренне обнял ее и поцеловал в щеку.

Когда он побрился и переоделся, в дверь постучали. С улицы чьи-то грубые мужские голоса кричали:

Анна, Анна, открывай дверь! Мы знаем, он там.

Владислав побледнел, руки и ноги затряслись, сердце гулко забилось в груди. Неужели за ним следили? И как гестаповцы могли узнать, куда он ушел? Он испуганным взором посмотрел на Анну, та сделала знак рукой, чтобы он тихо сидел на месте и пошла открывать дверь. Из коридора отчетливо слышался весь разговор:

Добрый день, Анна, - говорил один из мужчин, - мы ищем одного человека, беглого пленника из Польши. Мы видела, как вчера он укрылся у вас в подвале. Где он?

Я... я ничего не видела, тем более пленника. Я одна здесь живу, - заикаясь, молвила она и этим выдала себя.

Не обманывай нас, женщина! Говори, где беглец? - оба немца оттолкнули Анну и ворвались в комнату, где за столом сидел испуганный Влад.

Анна что-то прокричала. Один из офицеров указал сначала на молодого человека, потом на еще неубранную постель, со смехом проговорил:

Да, мы правы, ты укрыла у себя пленника и, как видно, с пользой провела с ним время. Он тебе так сильно понравился, а? Анна.

Убирайтесь из моего дома! - в неистовом гневе прокричала она и лицо ее покрылось красными пятнами.

Мы-то уйдем, но и этот мальчишка пойдет с нами, - повернувшись к Владиславу, офицер приказал, - ты, чего сидишь? Вставай и пойдем на выход.

Они вывели его из подвала, связав сзади руки. В последний раз Влад обернулся к плачущей Анне и слегка улыбнулся, говоря этим "до свидания".

Глава двадцатая

Офицеры отвезли Владислава в участок, где его держали целые сутки, пытаясь выяснить, кто он и как попал в Берлин. Молодой человек понимал: лгать не было более смысла и он рассказал, как все произошло, начиная с Альтварпа и до сего дня. Офицеры ушли, долго о чем-то рассуждали.

По-моему, он не врет, - предположил один.

Это легко проверить, - отозвался другой.

В штабе были подняты документы, хранимые о каждом пленом. Слова Владислава подтвердились из его картотеки и офицеры из штаба вернулись в камеру, где оставили пленника. Тот сидел на стуле со связанными сзади руками, он нестерпимо хотел пить, но боялся попросить о чем-либо.

Ты не врал, - сказал один немец, шелестя листьями документов, - но ты беглый пленник, а за это знаешь, что бывает.

Догадываюсь, - отозвался Владислав чужим замогильным голосом, приготовившись уже к смерти, что придет от пули или голодных крыс, которыми скармливают узников.

Если догадываешься, то собирайся, - офицер с усмешкой глянул на него, забавляясь его страхом, - ты вернешься в лагерь, другой. Там тебе Альтварп раем покажется.

Немец громко рассмеялся. Он приказал охраннику освободить руки пленника. Вскоре Влад очутился в новом незнакомом месте - то был временный лагерь для задержанных беглецов. Кого там только не было: русские, украинцы, молдаване, поляки, французы и даже немцы - это из тех, кто прилюдно выступал против Гитлера и его режимного строя. Задержанных практически не кормили, не давали даже умыться или хотя бы сполоснуть руки, туалета не было и по нужде приходилось выходить на улицу под смешки немецких охранников.

Один из пленников страдал дизентерией, мучаясь от высокого жара, болей в животе, его то и дело рвало, что причиняло остальным крайнее беспокойство.

Владислав все то время сидел отдельно ото всех - в темном углу. Есть не хотелось, спать тоже. Одна дума за другой рождались в голове и тут же улетучивались. Ему до слез было обидно и горько, что все его попытки сбежать, вернуться домой терпели крах. Дважды он надеялся на лучшее и дважды его настигала неудача - снова плен, снова злополучная стена с колючей проволокой.

Через три дня задержанных разместили по грузовикам и отправили в другой лагерь - на восток. По дороге один пейзаж сменялся другим, и чем дальше они ехали, тем тревожнее билось сердце в груди Влада. Он не знал, не спрашивал, куда их направляют, но чувствовал в непонятном сладостном волнении родную знакомую землю, Польша была совсем близко, совсем рядом и в тоже время так далека.

Их привезли в некогда польский город Люк, ныне ставший территорией Третьего Рейха. Пленников разместили в большом мрачном здании, где когда-то, еще до войны, работала фабрика. Внутри здания было не менее жутко: окна без стекол, темные стены, в некоторых местах пробитые пулями, в западной части одна из стен покосилась, готовая вот-вот рухнуть наземь.

На первом этаже располагались отсеки, куда разместились пленные. Владислав видел перед собой эти огромные грязные комнаты, на полу которых лежали матрасы. Везде царили грязь и беспорядок, в голые окна задувал ледяной ноябрьский ветер, с хмурых небес лил дождь. Сбросив дорожную сумку, молодой человек улегся на матрас, согревая дыханием окоченевшие руки. Он сильно хотел есть, из-за этого никак не мог заснуть. Уставившись огромными глазами куда-то в пустоту, Влад принялся размышлять, что ему делать, как устроить побег? До дома было рукой подать, стоит лишь поднапрячь силы и придумать хитроумный план.

Лежащий напротив него высокий, широкоплечий поляк не понял его дум, не догадался, о чем тот мечтал. Приподнявшись на локте, мужчина, которому на вид было около сорока пяти лет, смачно плюнул, спросил:

Чего уставился, парень? Тебе есть до меня дело?

Владислав не сразу понял, что незнакомец обращается к нему, и когда вернулся из забытья своих тревог, мужчина уже подсел к нему, наклонился со словами:

Ты чего, жидок, молчишь, а? Не понимаешь польского языка?

Я поляк, - отозвался Влад, не желая упоминать здесь и сейчас свое армянское происхождение.

Я гляжу, ты не только хитрец, но еще и лжец. Думаешь, по твоему темному лицу не видно, что ты не из нас, ты не белый.

Что вам надо от меня? Я ни словом, ни делом не обидел вас, не сотворил ничего дурного.

Ах, да ты и наглец в придачу, - высокий поляк встал во весь свой немалый рост, крикнул, - эй, ребята, давайте проучим этого маленького еврея, а то больно дерзить начал!

Туманным обреченным взором Владислав наблюдал, как несколько человек окружили его со всех сторон, как злорадно улыбаются, готовясь нанести удары. Слезы выступили у него на глаза, но он даже не встал, не решился бежать от обидчиков, осознавая, что все будет бесполезно.

Бей жида! - прокричал кто-то.

Давайте, вперед!

Несколько человек накинулись на Владислава. Они били его по ногам, спине, кто-то ударил ногой в живот, сбив дыхание. Закрываясь от сыпавшихся ударов, молодой человек почувствовал, как в горле скопилась кровь, но ему не давали даже сплюнуть ее и тогда он понял, что они собираются забить его до смерти. И вдруг случилось нечто новое, неожиданное: обидчики прекратили избиение и робко отошли в стороны, повинуясь приказу молодой белокурой красавицы.

Как вы посмели тронуть этого парня? - в гневе прокричала она хрипловатым голосом. - Хотите, чтобы вас расстрелял из-за плохое поведение?

И ни на кого более не глядя, красавица подошла к Владиславу, ласково тронула его за плечо.

Ты как?

Ничего... пройдет... - он привстал на руках, отплевываясь кровью.

Иди за мной, я дам тебе воды.

Молодой человек, опираясь на ее плечо, пошел в другую комнату, расположенную отдельно ото всех. Там стояли добротная кровать, стол и прикроватная тумбочка, на которой в полном беспорядке лежали зеркальце, помада, тушь для ресниц, мыло, шампунь. Женщина налила из графина воды, подала Владиславу. Тот трясущимися руками залпом выпил живительную влагу и капли стекали по его подбородку. Красавица вновь наполнила кружку и второй раз он выпил все до дна. Немного осмелев и придя в себя, Влад спросил:

Кто вы?

Женщина лукаво улыбнулась, ответила:

Меня зовут Альжбета, но для тебя просто Лиза. Я сама родом из Польши, но мне не хочется прозябать в плену, в этой грязи, антисанитарии. Немцам я сразу приглянулась, разве можно упускать такой шанс? Они мне предоставили вот эту комнату, дали запасные ключи от душевой, а за то они получают мою любовь.

А как относятся к тебе поляки?

Что поляки? Большинство из них не дотянут до конца зимы, а мне еще хочется пожить на этом свете, - она приблизилась к молодому человеку, провела рукой по его щеке, добавила, - а ты хорош собою, такие редко встречаются в этом месте. Если тебе я понадоблюсь, приходи сюда, помогу.

Лиза загадочно, сладострастно улыбнулась, в ее больших серых очах прыгали зовуще-влекущие огоньки. Владислав почувствовал жар, но пересилил себя, в нем не осталось больше сил. Сделав глубокий вдох, он проговорил:

Я хочу жить, не хочу умереть здесь.

Если будешь осторожен, выживешь, а теперь возвращайся к себе и помни о моих словах.

Молодой человек воротился на свое место, чувствуя всем телом пристальные ненавистные взгляды других пленников. Позже мимо их лежаков шла Лиза с полотенцем и шампунем в руках. Она специально ходила этим путем, дабы вызвать жгучую ревность в сердцах поляков, которые с задором отпускали ей вслед колкие, пошлые шуточки, и она отвечала им тем же. Один крикнул за ее спиной:

Лизонька, побудь с нами! А то с жидком ходила уединяться, а про нас забыла.

Женщина обернулась и показала ему непристойный жест, в ответ раздались свист и сальные шутки. Душ располагался в подвале под первым этажом - как раз под койкой Владислава. И когда Лиза купалась, он слышал отдаленно плеск воды и, закрывая глаза, представлял ее обнаженной, с распущенными мокрыми волосами, как она растирала свое тело мылом. Падая в блаженные сладострастные мечты, молодой человек ощущал, как горит, как кровь начинает быстрее бежать по жилам, и это казалось незабвенно-прекрасным. Думая о Лизе, упиваясь ее светлой красотой, он засыпал, просыпаясь иной раз посреди ночи от нестерпимого холода, пустого желудка. От грязи и нечистот завелись вши и Влад раздирал кожу головы до крови, с грустью вспоминая о бане неподалеку от Альтварпа и горячей ванне в подвале милой Анны.

Кормили пленников нечасто. Иной раз забывали принести им даже ту свекольную похлебку без хлеба. Многие умирали от голода или сходили с ума, рыская по углам в поисках крысы или мыши, но животные, словно предчувствуя опасность, уходили из злополучных мест.

Однажды днем, шатаясь от бессилия из-за голода, Владислав пришел в комнату Лизы, помня ее обещание помочь. Красавица в это время расчесывала длинные волосы, собираясь идти в штаб к немецким офицерам. Молодой человек постучал в полуоткрытую дверь, испросив разрешения войти. Женщина была приятно удивлена его приходу, с вожделением представляя их вместе, однако спросила:

Тебе что-то нужно, Влад?

Я хочу есть, прошу, помоги мне.

Ты хочешь еду? Но за это надо платить, - Лиза оглядела его с головы до ног, представляя вожделенную плату.

Да, у меня есть ремень с хорошей пряжкой. Это латунь. Но и сам ремень из хорошей кожи, немецкая работа.

Дай мне этот ремень, а я скажу: стоит он что-то или нет.

Молодой человек протянул подарок Анны - то, что осталось от ее сына, память о нем. Владу было жалко менять ремень на еду, но чувство голода стало таким сильным, что более он ни о чем не мог думать. Лиза осмотрела ремень, потрогала пряжку, сказала многозначительно:

За него я могу дать тебе немного масла, буханку хлеба и немного колбасы. Согласен?

Конечно, - тут же ответил Владислав, проглатывая слюну.

Только ешь понемногу и, главное, прячь еду, потому что тебя за это могут убить. Здесь уже нет людей, одни звери.

Несколько дней подряд Влад тайком ото всех съедал по небольшому кусочку хлеба с колбасой. Благослови, Господи, душу сына Анны и дай здоровья самой Анне! Некоторые из пленников видели, как он что-то жевал, но не придавали в том значения: было слишком холодно, слишком голодно, грязно, неприятно, чтобы вообще задумываться о жизни. Многие из них мечтали о смерти как о спасении вопреки желанию Владислава сбежать, вырваться на свободу.

Через неделю томительного существования в этом проклятом месте, где не было ни еды, ни воды, гестаповцы вновь собрали оставшихся в живых пленных - из тех немногих, у кого еще хватало сил идти, и повели их на железнодорожную станцию. Снова в путь, снова дорога. Никто из поляков не догадывался, что поезд направлялся к Згежу, на восток.

Глава двадцать первая

Поезд прибыл на конечную станцию в два часа пополудни. Немцы, размахивая винтовками, согнали пленников на платформу, велели строиться. Владислав окидывал взором родную, но странно-незнакомую позабытую землю. Здесь он родился, здесь провел первые годы жизни до поры их переезда в Кременец. Ныне после стольких лет он вновь в Згеже: начался второй круг жизни. Влад посмотрел на хмурые серые небеса и вдруг сверху стали падать первые снежинки: сначала медленно, постепенно ускоряясь. Снег. Молодой человек подставил ладонь, ощущая легкое холодное прикосновение снежинок, что, попадая на его ладонь, тут же превращались в капельки. Любимые, до боли знакомые воспоминания счастливого детства картина за картиной вставали перед его мысленным взором. Тогда много лет назад он вместе с Янкой и Казимежем, будучи детьми, выбегали со смехом к первому снегу, прятались от пристального взора гувернантки в их укромном месте большого сада, а потом тайком уходили за ворота кататься с горки с соседскими детьми. Строгий Станислав наказывал за побег Янку и Казимежа, его же отец не трогал, потому как Влад был еще слишком мал, чтобы принимать решения. Вот как хорошо было, жаль только, что недолго.

Быстрее, собаки! Шевелитесь, животные! - кричали немцы, со злостью толкая пленников к высоким железным воротам возле шлагбаума.

И вновь новый концлагерь, большой, с многочисленными бараками для заключенных. Каждого вновь прибывшего тщательно оглядывали, осматривали вещи - гестапоцы искали евреев, которых сжигали в печах. Владислав боялся, он понимал, что не похож ни на поляка, ни на русского, но и евреем не являлся. А что, если сказать правду? Нет, это крайне рисковано, никто не ручается, что с ним тогда станется. Офицеры взглянули на его картотеку, поинтересовались лишь, кто он по вере. Влад молча показал тельник, висевший у него на груди, и тогда немцы махнули, один проговорил: "Свободен, можешь идти. Следующий".

После осмотра пленников привели в душевую, велев как следует помыться, дабы избавиться от грязи и вшей. То, что назывался душем, не был таким на самом деле. Посередине стояла большая ванная, наполненная водой, на полке лежали старые куски хозяйственного мыла. Чтобы вымыться, нужно было почерпнуть ковшиком воду и вылить на себя. После стольких дней томительного ожидания в грязи и холоде даже эта ванна показалась Владиславу раем. Намылив волосы и тело мылом, он несколько раз вылил на себя горячую воду, с блаженством ощущая каждой клеточкой, как вместе со струей воды стекает грязь.

Когда с водными процедурами было покончено, узников распределили по баракам по несколько человек в каждой комнате. Здесь было не то, что в Альтварпе: у каждого имелась довольно удобная койка с простынями и теплым одеялом. Вечером всем раздали ужин, состоящий из куска хлеба с мармеладом и чаем без сахара. Этого было слишком мало, дабы утолить голод, но уж что есть, то есть. Укладываясь спать, Влад думал про себя, дал слово в душе, что этот концлагерь должен стать для него последним - либо он освободится, либо умрет.

На следующий день, едва забрезжил рассвет, пленников подняли и велели выходить на улицу собирать по округе ветки, а затем складывать там же, где и дрова. Работы самой как таковой и не было, многие собирались группами, общались, коротая время за беседой. Владислав среди толпы приметил человека со знакомым лицом. Высокий, болезненно сутулый, тот оказался еще совсем молодым человеком - не старше двадцати пяти лет, только высокий светлый лоб прорезали две глубокие морщины - не из-за пережитых лет, но горя. Влад пристально вглядывался в знакомое лицо, тот тоже смотрел на него широко раскрытыми немигающими глазами.

Кшиштоф?! - воскликнул Влад, оставив охапку хвороста на земле.

Владислав! - с улыбкой и какой-то неподдельной радостью сказал бывший школьный хулиган.

Они бросились друг к другу, обнялись как старые друзья, словно и не было между ними вражды в далеком детстве. Усевшись в тени клена, бывшие одноклассники рассказали о себе все то,что случилось с ними со времен войны, как долго каждый из них был в плену.

Я один остался, Влад, один на всем свете. Всех моих родных расстреляли поганые немцы, прямо на моих глазах! Я помню до мельчайших подробностей каждый миг их предсмертной агонии, будто трагедия эта произошла буквально вчера. И, просыпаясь каждое утро, я слышу выстрел и их крики, - Кшиштоф поведал о трагедии в своей жизни и пока говорил, слезы навернулись на его глазах.

А как у тебя дела? Тебя взяли из Кременца?

Нет. После присоединения Украины к Союзу наша семья покинула его пределы и с тех пор мы живем в Варшаве - так захотел мой отец. Меня захватили в плен в самой столице, когда я пробирался мимо руин - все, что осталось от города, к знакомому аптекарю,дабы взять лекарство для отца, которого я оставил умирающим от брюшного тифа. С тех пор я путешествую из одного концлагеря в другой и даже не знаю, что сталось с моими родными: живы они или нет.

Их беседу прервал немецкий охранник. Потрясая оружием перед их лицами, он прокричал:

Чего расселись, скоты? Живей за работу, шнеле!

В полдень всех пленников позвали на обед. Каждый становился в очередь за своей порцией хлеба и мармелада. За Владиславом встала молодая женщина около двадцати пяти лет. Невысокая, полноватая, с короткими черными волосами и карими глазами, она не была красавицей, но ее светлая приятная улыбка притягивала взоры мужчин. Дернув Влада за рукав, она поинтересовалась:

Вы говорите по-французски?

В смущении молодой человек поначалу растерялся, но услышав речь, знакомую с детства, ответил на французском:

Да, я знаю этот язык.

Как славно! - радостно проговорила девушка. - Теперь я могу с вами общаться. Сама я родом из Франции, зовут меня Джанна.

Как ты оказалась в этом лагере?

Понимаешь, сама я из бедной многодетной семьи. Отец отправил меня в Польшу работать нянькой в богатой семье. Когда началась война, моих хозяев казнили, а меня вместе с поляками отправили сюда.

Они взяли обед и уединились, чтобы перекусить и пообщаться. Вечером они условились встретиться в общей комнате, где чаще люди просто разговаривали, играли в карты или шашки. Темнота рано окутала землю своей пеленой. Стояла морозная зимняя погода. Вьюга завывала во все щели, в старые ставни, напоминая собою плач ночных духов. В печи пылал огонь, разбрасывая по стенам красноватые блики.

Владислав воротился с работы, скинув на стул запорошенную снегом куртку, протянул к печи озябшие руки, немного согрелся. Вскоре к нему подошла Джанна, ведя за руку свою подругу, с которой познакомилась здесь в лагере. Влад встал навстречу девушкам, с улыбкой поприветствовал француженку и перевел взгляд на другую, с затаившим дыханием любуясь ею. Незнакомка и вправду оказалась хороша собою: платиновая блондинка с ясными зелеными глазами под дугообразными бровями и пухлыми губами, сама высокая, стройная. Молодой человек, чувствуя, что весь пылает с головы до ног, только и мог что промолвить:

Мое имя Владислав, я из Варшавы.

А меня зовут Янина, из Кракова, - девушка с любопытством разглядывала его и по лицу ее, по глазам стало ясно, что он ей понравился.

Втроем они коротали время до позднего вечера, пока не объявили отбой. Они пили кофе, болтали о пустяках, смеялись, а Владислав, чувствуя все большее и большее притяжение между собой и Яниной, придвинулся к ней, украдкой сжал ее пальцы в своей теплой ладони, скрыв то от глаз Джанны.

Следующим днем им не удалось встретиться днем даже во время обеда, но вечером он вновь пришел к месту их первой встречи, сел у печи в ожидании девушек. В этот раз Янина пришла одна, ее подруга работала на кухне и потому не могла освободиться раньше времени. Белокурая красавица принесла с собой мармелада для них обоих. И беря подарок из ее рук, Влад весь дрожал, щеки его пылали от смущения и радости, что они остались вдвоем.

А ты красивый, - проговорила девушка, разглядывая его лицо.

И ты тоже. Ты самая красивая здесь. Лучше тебя нет на свете никого.

Ты красноречивый, Влад, но мне это нравится.

Нет, я серьезно. Ты мне приглянулась сразу, как только увидел тебя, - молодой человек подсел к ней плечом к плечу, между ними пробежал ток.

Янина задрожала всем телом, чувствуя прикосновение его кожи. Более ничего никто из них не сказал: чувства их как и руки сплелись-переплелись воедино словно узор, нарисованный морозом на стекле, и они потонули в объятиях друг друга, губы их коснулись и время, и все вокруг перестало существовать. А в очаге пылал огонь да за окном выл протяжно морозный ветер, гоняя над землей белый снег...

Так прошло несколько дней. Джанна, некогда веселая, общительная, стала грустной и раздражительной - и причина всему этому была невыразимая словами жгучая ревность. Теперь она злилась на саму себя и проклинала тот день, когда она познакомила Янину с Владиславом, которого выделила из толпы и к которому воспылала новыми чувствами. По ночам Джанна тихо плакала, представляя себя заместо Янины, которая в это время спала подле Влада. Красавица морозной ночью, когда холод особенно крепчал, замерзнув в своей кровати, тайком пробиралась к Владиславу и укладывалась рядом с ним, прижимаясь всем телом. Оба молодые, еще такие наивные в своих чувствах, они обнимали и целовали друг друга и кровь горячим потоком бежала по их жилам. Владислав горел, не желая сдерживать свое существо, входил в Янину - она единственная была для него и ради него. А потом, обессиленные, вспотевшие, укрывались под одним одеялом. Девушка лежала на его плече, ладонью ощущала, как быстро бьется в груди его сердце и счастливая, что нашла, наконец-то, родного человека, засыпала до утра.

Для Владислава Янина была отдушиной, лучиком света в этом жестоком мире. Она, белокожая, светловолосая, напоминала ему Снежную Королеву из сказки Андерсона, и вот сказка его была рядом: сидели ли они у горячей печи, играя в карты, принимали ли душ, со смехом обливая друг друга водой, целовались ли за бараками или же просто таяли в объятиях друг друга. Молодой человек любовался ее красивым лицом, играл ее длинными прядями, наматывая их на палец, и чувствовал, как счастье - далеко ускользавшее, до сей поры недосягаемое, заполняет его душу. А Янина целовала любовника в губы, щеки, глаза, ласкала его, обвивая руками за шею. Однажды у очага, попивая кофе, красавица спросила:

Влад, не сочти за дерзость, но обличием ты не похож на поляка, ты не из северных народов. У тебя яркие южные черты. Ты правда из Польши?

Я родился и вырос в Польше, но по крови я армянин. Моя бабушка по отцовой линии была армянской дворянкой, чей род восходит к древним царям Армении. Моя вторая бабушка, что принимала меня в миг моего рождения, тоже была армянкой, - он рассказал правду своей сказке, поведал многое о своей большой семье.

Некоторое время молча сидел, каким-то далеким взглядом уставившись на язычки пламени, будто душа его воспарила и улетела в неизведанные дали. Наконец, вернувшись думами на землю, Владислав продолжил:

Когда я смотрю на огонь, мне вспоминается прошлое, когда меня еще не было в мире. Мои любимые цвета - красный и оранжевый, - он обернулся к Янине раскрасневшимся лицом, добавил, - когда моему брату было всего три года от роду, он любил сидеть на коленях матери, всем детским телом своим прижиматься к ее груди, слышать биение ее сердца. И вот однажды покой его был нарушен - такое детское разочарование, тогда живот матери начал расти: там внутри ее чрева было что-то или кто-то - невидимый, сжатый, но уже живой, который не желал делить тепло материнское с кем-то еще, даже с родным братом. Наша матушка с первых толчков моих более не брала Казимежа на руки, не сажала на колени между ее теплыми бедрами. А ему пришлось забыть на время о материнском биении сердца, о том ритме, что так успокаивал его. Музыка сердца матери ныне принадлежала лишь мне одному, и там во чреве ее родительском я видел сквозь ее кожу оранжевое свечение - как вот это пламя в очаге; все то объясняет, почему я люблю огонь, языки его желтого пламени - напоминание о времени, когда я находился в утробе, в полной безопасности. С братом я никогда не ладил, он с первого дня моего рождения ненавидел меня, ибо ревновал к матери.

Янина села рядом с ним, положив голову ему на плечо, и ее волосы вспыхнули огненным светом в отражающем пламени очага. Девушка взяла его руку в свою, тихо промолвила:

Ты прекрасен, мой любимый.

Влад поцеловал ее в горячие губы, в его глазах отражалось пламя. Мыслями он воротился воспоминаниями о побеге, застарелая боль от плена вновь прорезало душу раскаленным мечом.

На следующий день после обеда Владислав отправился в пункт выдачи посылок - нечто вроде почты, только в концлагере. Он поинтересовался у работающей там молодой женщине, может ли он отправить письмо своей знакомой, дабы та, если жива, принесла бы ему еду и теплые вещи? Почтальонша - привлекательная блондинка наполовину немка, наполовину полька, не служила никому, но помогала всем, ответила:

Можете ли назвать имя, фамилию вашей знакомой и причину своего обращения?

Имя Отрчувски, госпожа Ортчувски. Насколько я помню, она всегда жила в Згеже. Ей не меньше сорока лет и у нее есть дочь примерно моего возраста. Если она получит письмо от меня, то, возможно, принесет немного еды.

Хорошо, вот пишите письмо и в конце поставьте подпись.

Женщина забрала документ, сказав, что ответ прибудет не раньше конца недели или в начале следующей, так что стоит набраться терпения и подождать.

Через пять дней Владислав получил извещение и пошел в почтовый пункт. Там, на его счастье, ожидали его прихода мадам Ортчувски с дочерью Ираидой. По национальности они были еврейками, но когда началась война, сменили документы, изменив имена на польские - какие, того молодой человек не знал. Знакомая принесла ему продукты: ветчину, колбасу, хлеб и мед, еще перчатки, махровый свитер и шарф. Влад поблагодарил их великодушно, втроем они проговорили не менее часа. Перед уходом мадам Ортчувски сказала:

Твои родные живы, они покинули Варшаву.

Где они сейчас? - воскликнул он, едва сдерживая подступившую радость от этой вести.

Этого я не знаю. Но ты разыщешь их, не волнуйся.

Дух побега вновь родился в душе Владислава, и если день назад он старался забыть об этом, то теперь он вновь желал свободы как тогда в Альтварпе. Он был счастлив, вновь счастлив! Вечером Влад поделился едой с Джанной и Яниной, он поведал им о своих знакомых, о том, что родные его живы. Радость, которую он питал в тот миг, передалась и женщинам. Впервые за долгое время сытые, в приподнятом настроении они улеглись спать. Янина шепнула ему на ухо в темноте:

Иди за мной. Я приготовила для нас укромное местечко. Мне хочется провести с тобой эту ночь так, чтобы нас никто не видел.

Ее пленительный нежный голос заставил Владислава подняться и пойти за любимой мимо спящих людей по темным коридорам. Они спустились вниз, прошли душевые и там, в самом дальнем углу, были расстелены на матрасе белые простыни. Янина взяла Влада за руку, увлекла за собой к тому месту, рывком скинула с себя все одеяния, оставшись нагой, залитой слабым светом. Молодой человек как зачарованный любовался своей сказкой, не в силах сделать ни одного движения. Девушка сама принялась расстегивать пуговицы на его рубахе, лаская его шею, плечи, шептала:

Освободи свое тело от одежды, я желаю видеть тебя нагим. Ты так хорош собою, что я не могу более сдерживать себя.

Они упали на постель в объятиях друг друга, их одеяния остались лежать на холодном полу. Владислав никогда не испытывал ничего подобного. Он целовал Янину в лицо, шею, грудь, бедра, она ласкала его всего, упиваясь его молодостью, красотой. Испытав необъяснимые наслаждения, перед рассветом молодые любовники оделись и также тихо как ушли вернулись к своим койкам.

Но не все так гладко было в жизни Владислава. Его давнишний школьный недруг, а ныне друг Кшиштоф слег. Какая-то хворь, ранее теплившаяся в теле, вылезла наружу с приходом холодов. Молодой человек не мог вставать, не принимал ни пищи, ни воды, перестал справлять нужду и, бледный, похудевший до костей, целыми сутками лежал в койке, то засыпая, то просто уставившись в потолок. Влад, когда мог, сидел у его изголовья, что-то рассказывал, смачивая пересохшие губы больного влажным полотенцем. Однажды Кшиштоф очнулся от долгого сна, взглянул в окно - там белым пухом падал снег, проговорил:

Влад, подойти ко мне.

Тот подсел рядом с ним, в тревоге взглянув в его лицо. Больной сделал над собой усилие, подождал какое-то время, затем произнес:

Ты видишь, мне недолго осталось жить... предки зовут меня к себе, сейчас во сне я явственно видел их - они ждут меня. Теперь уж все. Когда-то давно я сильно обижал тебя, ныне ты единственный человек, кто остался рядом со мной. Прости меня за все, за все те причиненные обиды в школе, я не ведал, что творил...

Не говори так, Кшиштоф! Ты поправишься, подожди хотя бы до весны, а я уж придумаю что-нибудь, - говорил Владислав и слезы текли по его щекам.

Ты и сам не веришь своим словам. А меня утешит лишь твой голос - твой необычный умиротворяющий голос. Прошу,облегчи мой переход из этого мира в иной, просто говори, говори... Вот, матушка рядом... зовет меня.., это дивное чувство, видишь? - Кшиштоф начал заговариваться, бившись в предсмертной агонии. Он умер пополудни на руках у Влада.

Его хоронили следующим утром. На церемонии погребения присутствовали Владислав, Джанна, Янина и один немецкий охранник, который проявил великодушие, выкопав могилу. Тело Кшиштофа, завернутое в простынь заместо савана, уложили осторожно в могилу, каждый из присутствующих бросил туда по горстке земли, и вскоре на том месте вырос холмик с деревянным крестом. Женщины, покрытые толстыми пуховыми шалями, тихо плакали, Владислав просто молча немигающими глазами глядел на могильный холм, о чем-то думал, а порывистый ветер трепал концы его шарфа.

В последнее время меня окружают одни могилы, только могилы, - наконец молвил он, - сколько я сам находился на волосок от смерти и всякий раз уходил от нее. Те же, кто должен был жить, пылая силой, ушли дорогой, из которой нет возврата. Все в Его руках. Господи.

Влад перекрестился и поежился от холода. Декабрьский мороз сковывал землю в своих тисках.

Глава двадцать вторая

Немцы решили не держать больше пленников в лагере при Згеже - уж слишком их было много, а кормить всех - нет никакого смысла, и поэтому в штабе гестапо указали отправить узников в Пласов для уничтожения. Пласов был адом и гибельным местом для всех, кто туда попадал, потому как выйти из него живым не представлялось возможным. В Пласов помимо поляков заключались русские, украинцы, евреи, цыгане, татары; их какое-то время держали для исправительных работ, а потом просто отправляли в газовые камеры. Пласов - это не лагерь живых, там заключались лишь ходячие мертвецы.

Целую ночь Владислав неистово молился. Он ясно осознавал, что в любом случае ему предстоит бежать, иначе тело его превратят в прах, который просто выбросят в яму. На рассвете пленников построили в ряд и повезли в грузовиках до краковского вокзала, откуда идут поезда в лагерь смерти. Влад оглядывался по сторонам, ища в толпе Янину, но ни ее, ни Джанны поблизости не оказалось.

После обеда их повели под вооруженным конвоем по улицам Кракова. Стояла последняя неделя декабря. Толпы женщин и мужчин с детьми ходили по магазинам, выбирали подарки к Рождеству. Повсюду стояли украшенные игрушками и гирляндами новогодние елки - даже в тяжелое военное время люди стремились воссоздать традиции праздника - так они хотя бы духовно объединялись друг с другом. Глядя на праздничное настроение,на сверкающие в окнах звездочки, Владислав почувствовал, как на него нахлынули тоска и одиночество по потерянному раю. Он вспомнил Рождество в своей семье: тогда он был еще ребенком и с нетерпеливой радостью дожидался волшебной ночи, когда можно было найти под елкой долгожданный подарок, а мама дарила детям подарки от себя лично и самый лучший доставался ему - любимому младшему сыну.

Их привели на вокзал, усадили отдельно от остальных. Владислав, в сером шерстяном пальто и черной шляпе, оглядывал зал ожидания, с завистью посматривая на людей вокруг - свободных граждан. Они смеялись, разговаривали, встречали знакомых и близких, с тяжелыми чемоданами спешили на свой поезд. Обычная жизнь человека - но не для него. Комок рыданий туго сдавил горло, сердце учащенно забилось. Что делать теперь, когда все решено? Для чего понадобился побег из Альтварпа, для чего он бежал в Берлин, зачем он здесь? Молодой человек колебался, ненавидя себя за необдуманные действия и глупую хитрость: вот и наказан теперь. Он поднял глаза, посмотрел в толпу и вдруг какое-то радостное волнение охватило его целиком - там, среди людей, он заметил высокий силуэт дяди Теодоровича в черной сутане: то ли предсмертное видение, то ли самовнушение? Влад протер глаза, не веря самому себе, но призрачный силуэт не исчез, как магнитом притягивал его. Будто в трансе, Владислав встал и направился к дяди, боясь потерять его среди толпы. Ему удалось миновать немецких охранников. Одного из них молодой человек задел плечом, на автомате сказал по-немецки без акцента:

Прошу прощения.

Ничего, проходите, - охранник мельком взглянул на человека в пальто и шляпе, ему даже не пришло в голову, что это приговоренный пленник.

А Влад, не отрывая взгляда от призрака, двигался средь людей, затерялся в толпе. Архиепископ не оборачивался, просто плыл к выходу, указывая верный путь крестнику. И, никем незамеченный, Владислав вышел с вокзала и пошел по вечерним улицам Кракова к родной тете Лайлы. Он подошел к переулку, свернул налево, прошел еще несколько минут и, наконец, достиг улицы Шуски, где располагался дом тети. Влад поднялся на второй этаж и позвонил в дверь квартиры двадцать пять. С той стороны раздались шаркающие шаги, каждая секунда казалась часом. Вот скрипнул замок, дверная ручка повернулась и в распахнутой двери показался Станислав - живой, однако высохший и сгорбленный.

Папа, - только и мог что молвить Владислав, не обращая внимания на катившиеся по его щекам слезы.

Сынок, Влад, ты вернулся домой, - отец, на полголовы ниже сына, притянул его к себе, обнял за плечи.

Как долго ждал сего часа молодой человек, сколько времени провел он в мечтах, что когда-нибудь прижмется к родительской груди, выплачется на ней пережитыми бедами. В бессилии, опираясь на плечо Станислава, Влад прошел с ним в гостиную, рухнул на мягкую софу, чувствуя, как напряженные натруженные мышцы его расслабляются, как к горлу подкатывает голод и жажда при виде графина с водой. Станислав налил в стакан воду, подал сыну, тот залпом выпил все до дна, попросил еще. После третьей кружки Владислав почувствовал себя много лучше, пересиливая усталость, спросил:

Папа, а где матушка? - и застыл в немом ожидании, боясь услышать весть о смерти.

Бронислава каждый день ходит в церковь, молясь за тебя и Казимежа, за сохранение ваших жизней. Скоро Рождество и твое возвращение - это самый лучший подарок для нас.

Женщина изо дня в день, в дождь и снег, мороз и солнце ходила в церковь, оставшуюся чудом в сохранности после бомбардировок. Там у алтаря, преклонив колено, она молила Богородицу о спасении сыновей, в особенности Владислава - любимого. После его исчезновения она места себе не находила, днями и ночами сидела у окна, вглядываясь в каждого прохожего - не сын ли это? Из-за долгих переживаний, недосыпа, слез Бронислава похудела, щеки ее ввалились. Неужели младший сын погиб? Тогда и ей не стоит жить на этом свете. В бездонном горе своем материнском женщина и сказала утешение в молитве. И, всякий раз, глядя на Мадонну с младенцем на руках, вторила:

Пресвятая Дева, Ты одна моя заступница. Прошу, верни мне сыновей, не отнимай их у меня, ведь Тебе ведано, что такое для меня потерять их. У Тебя на руках Сын-младенец, а у меня двое и те пропали. Скоро Рождество, сотвори чудо. Пусть подарком станет возвращение сыновей моих.

С замиранием сердца шла Бронислава домой, томимая необъяснимым предчувствием. Вот дом ее сестры, скоро она войдет в квартиру. Открыв дверь, женщина остановилась резко в коридоре, комок рыданий подступил к ее горлу от чувства радости, долгого ожидания и благодарности Ей. Он здесь, он вернулся домой! Секунду и вот Бронислава кинулась к Владиславу, всем своим материнском теплом обняла его, прижала к груди, целовала, причитая сквозь слезы:

Сыночек мой любимый. Маленький мой, родной. Как долго я ждала тебя, каждый день молила Пресвятую Деву Марию вернуть тебя ко мне. И Она услышала мои молитвы, исполнила мою единственную мечту - вновь увидеть тебя.

Мама, моя мама, - молодой человек прижимался к ней, ощущая тепло ее рук, ее глаз, ее голоса.

Так приятно было вновь стать маленьким, беззаботным, всеми любимым. Владислав целовал материнские руки, усадил ее подле себя и долго рассказывал о своем плене, побеге и желании как можно скорее увидеть родной дом. Мать и сын плакали в объятиях друг друга, что смогли снова стать одной семьей.

Бронислава накормила Влада, дала ему чистую одежду, сказав:

Тебе нельзя больше оставаться здесь. Тебя как беглеца будут искать и непременно придут сюда. Я не выдержу, если немцы отнимут тебя у меня.

Куда мне идти, мама? Кроме вас у меня нет никого, - молвил Владислав, чувствуя, как у него подкашиваются ноги.

Мы спрячем тебя у нашей знакомой по институту профессора Ханки, что живет этажом выше. Бронислава, - Станислав обратился к супруге, - помоги Владу добраться до третьего этажа и приготовь ему поесть, ты видишь, что у него нет сил.

Отец и мать устроили его на время у Ханки - одинокой художницы, которая была только рада нежданному гостю.

Добро пожаловать, Владислав, - встретила его с распростертыми объятиями добрая женщина, - у меня большая квартира, так что располагайся, не стесняйся. Сейчас я приготовлю тебе горячую ванну.

Владислав не верил своим глазам: его вновь окружала привычная домашняя обстановка, теплый уют, чистота. Он ощущал сладкий запах душистого мыла, пенистого шампуня. Его измученное тело было расслабленным. Он то с головой окунался в воду, то тер себя мочалкой. Недавно пережитый плен, унижения, издевательства - все то казалось страшным сном, темной дорогой, по которой он бродил долгое время, но только теперь вышел к свету.

Когда вода немного остыла, Влад почувствовал, как ему стало холодно. С чего бы это? В квартире тети Ханки горел огонь в камине, все окна были наглухо закрыты. И когда ему пришлось вылезать из ванны, голова его кружилась, все предметы плыли перед глазами. Кое-как одевшись, молодой человек вышел в коридор, руками опираясь о стены. Ханка бросилась к нему и уже потерявшего сознание уложила в постель, накрыв шерстяным одеялом. Владислава трясло, он никак не мог согреться.

Ханка позвала Брониславу. Напуганная женщина присела у изголовья сына, приложила ладонь к его лбу: все его лицо пылало жаром от высокой температуры. Вдвоем с Ханкой они кое-как приподняли его голову и насильно влили в рот лекарство, после чего покинули спальню. Более суток Владислав находился между сном и явью, просыпаясь, а затем вновь теряя сознание. В бреду он метался по кровати, ловил ртом воздух, будто задыхаясь. Все его суставы на руках и ногах воспалились, опухли ему было очень больно. Тело ломило от высокой температуры. Однажды глубокой ночью Владислав пришел в себя, блуждающим взором оглядел непривычную домашнюю обстановку и, поведя рукой в воздухе, промолвил:

Мама, - он не ведал, почему звал именно ее, но чувствовал ее присутствие с ним.

В углу зашевелилась маленькая фигурка, двинулась навстречу кровати, в ладонях своих сжала исхудалую руку больного - и в этом пожатии заключалось больше любви, чем в тысячи слов.

Я здесь, мой любимый, - прошептала Бронислава, склонившись над сыном.

Мама, мне больно, мне очень плохо.

Это все пройдет, родной. Раньше тебе стоило усилий держаться весь путь из концлагеря до дома. Ныне ты в безопасности, ты окружен заботой и организм твой расслабился, а болезни, что сидели внутри, вылезли наружу. Отпусти их, - немного помолчав, добавила, - завтра придет врач, он осмотрит тебя и выпишет лекарства.

Доктор посетил больного в обед. Осмотрев его всего, послушав его легкие и пульс, измерив давление, он заключил, что у Влада ревматическое воспаление суставов и потому ему требуется постельный режим и горячая еда. Перед уходом врач дал Станиславу и Брониславе рецепты лекарств, необходимые их сыну.

В последующие два дня Владислав три раза в сутки пил горький порошок с горячим чаем, а мать кормила его с ложечки вкусным супом, который каждый раз готовила специально для него. На третий день жар спал, суставы больше не крутило, но слабость во всем теле пока что была, сопровождающаяся головной болью. К Ханке поднялся Станислав. Он долго сидел подле сына, держа его руку в своей, улыбался натянутой измученной улыбкой.

Папа, мне уже лучше, - молвил Владислав, стараясь не казать своей слабости.

Отдыхай пока, сынок. Скоро мы отвезем тебя в больницу, дабы укрыть, уберечь от них.

О ком ты говоришь, папа? - в испуге спросил молодой человек, привстав с кровати.

Ах, да ты же не знаешь. Вчера после обеда в нашу квартиру приходили гестаповцы, у каждого было оружие. Они тщательно обыскали дом, осматривая каждый угол, открывали шкафы, заглядывали под кровати. Они искали тебя.

Как мама, как ты? Они пытали вас?

Слава Богу, все обошлось. Бронислава держалась стойко, бросив немцам "ложную кость". Услышав о твоем побеге, она воздела руки молитвенно, на сколько можно искреннее благодарила гестаповцев о доброй вести. "Мой сын жив, жив! Спасибо вам за эту новость, теперь он где-то далеко в бегах. Я молюсь о сохранности его жизни", так сказала она, пустила слезу. Немцы поверили нам, но предупредили, что будут искать тебя все равно и на сей раз тебя ждет смертная казнь.

Господи, - перекрестившись, сказал Владислав, - бедная моя матушка. Спасибо и тебе, папа, что спасли мне жизнь. Но я не хочу умирать, мне страшно.

Больше чем ты сам мы с матерью волнуемся о тебе. И потому сегодня в темноте мы отвезем тебя в больницу под чужим именем. Я понимаю, ты еще слаб, но нужно идти, нужно.

В одиннадцать часов вечера в безлунную ночь трое человек в узком проулке сели в грузовик и поехали по ночному Кракову в сторону больницы. Никто не видел и не знал этих людей, и даже, если немцы следили за домом Шейбалов, то они не догадывались об их плане.

Глава двадцать третья

Благодаря помощи друзей и знакомых родители положили Владислава в больницу под чужим именем, лица его тоже никто не видел, ибо он был весь забинтован как тяжелораненый - о том знал лишь главный врач - друг Станислава. Молодого человека пометили в палату для двадцати пациентов. Закутанный до глаз, видимым взором он лежал якобы без чувств и при этом осматривая каждого больного. Один был солдатом, еще молодым, почти мальчиком. Он находился в коме и врачи утверждали, что ему долго не протянуть. Другой оказался лейтенант со строгим усатым лицом - его доставили с оторванной ногой и теперь он всякий раз в злобе изрыгал проклятия на головы немцев, из-за которых остался инвалидом. Были в палате и пациенты после операций, и с высокой температурой. Больные лежали на койках, переговаривались, иной раз косо посматривая в сторону Владислава, спящего отдельно от остальных.

Каждый день приходила Бронислава, приносила сыну вкусную еду, гостинцы, осторожно кормила его, боясь задеть бинты. Иногда к нему приходил отец. Все еще слабый, не до конца оправившийся после брюшного тифа, Станислав тем не менее волновался за сына, скучал по нему, боясь вновь потерять его, хотя никому в том не признавался, сохраняя нарочито строгое выражение лица. От отца Влад узнал, что война скоро окончится, немцы отступают, оставляя даже самое ценное, что советская армия близко и не сегодня-завтра пересечет границу Польши. Наклонившись, Станислав прошептал по-армянски:

Как только русские танки войдут в Краков, уходи домой, о том врачи уведомлены.

Я устал здесь, я так хочу домой, - ответил ему Влад на армянском.

Терпи, сын, уже скоро...

В палате было холодно, а за окном стоял снежный морозный январь. Обильный снег покрыл крыши домов, ветви деревьев, сугробы сгладили все углы и неровности. А Владислав все ждал прихода советской армии, ждал свободы и мира.

Однажды в десять часов утра, когда стоял нестерпимый холод, один пациент как обычно подошел к окну полюбоваться на свободный здоровый мир, как вдруг заметил толпы размашестого народа, весело спешащего вдоль тротуара, а за ним с победоносными криками навстречу победе шли советские войска и танки. Увидев радостную картину происходящего, больной поднял руки вверх, замахал ими, воскликнул:

Господи, благословенный день! Свобода, люди, свобода!

О чем ты? - удивились остальные.

Там, на улицах советские танки. Русские освободили нас, немцы ушли.

Все, кто мог идти, повскакивали со своих коек, ринулись к окну. Убедившись воочию в дарованной свободе, они обнимались, поздравляли друг друга с победой, с окончанием войны.

"Советские танки в Кракове, русские здесь", - мысленно вторил остальным Владислав, чувствуя нахлынувшую на него радость по свободе. Сердце его бешено забилось в груди, в голове вертелись слова: домой, домой. Вскочив на ноги, он быстрым движением принялся срывать с себя бинты. Остальные пациенты с удивлением уставились на него как на безумного, а под бинтами не было ни царапины.

Что ты делаешь, глупец? - воскликнул один из больных.

Я свободен, я возвращаюсь домой.

Так, значит, ты не был болен? - в еще большем недоумении отозвался другой.

Болел, но выздоровел.

И куда ты теперь?

К родителям.

Распрощавшись со всеми, Владислав собрал вещи и вышел из больницы. Он подставил лицо зимнему солнцу - холодному, но яркому, широко улыбнулся небосводу, всему живому. Войны окончена, наступил мир, он свободен!

Часть 3

Глава первая

Владислав с матерью сидели в столовой собственной квартиры, обустроенной в старинном богемском стиле: дубовый большой стол, мягкие стулья с резными спинками, белые шторы, английский буфет, но особым изыском считался по праву фарфоровый чайный набор с позолоченной каймой, перешедший Брониславе по наследству от матери, а той от ее матери, после Брониславы сервис достанется Янке. Но сейчас в плену домашнего уюта, в мирной тишине Влад глядел, как мать разливает в чашки чай, с благоговением вдыхая его приятный терпкий запах, наслаждаясь прозрачным паром. За окном мелкими хлопьями падал снег, и молодой человек как завороженный смотрел в окно, с нежной душевной грустью вспоминая счастливое детство. Бронислава выложила в вазочку сладкое песочное печенье, которое приятно таяло во рту. Владислав любил печенье с чаем и мать специально приготовила сладости для сына.

За чаем Влад решил задать вопрос, что давно мучил его - с тех самых пор, как он вернулся из плена:

Мама, расскажи, что сталось с вами после, как я пропал?Ведь отец тогда почти умирал.

Бронислава сделала два глотка, собираясь с мыслями, ответила:

Когда ты не вернулся, я предчувствовала дурное, но ясно осознавала, что ты жив. А на следующий день немцы через громкоговоритель объявили всем жителям в течении суток покинуть Варшаву, иначе оставшихся они расстреляют. Я видела из окна сотни людей, вереницей шедших мимо развалин, оставляя позади родные дома. Плач и стенания сотрясали воздух, и казалось подчас, что земля и небо вторят несчастным в их печали. Твой отец не мог не только идти, но даже поднять голову, а бросить его умирать одного я не могла. И тогда мне пришла мысль спасти нас обоих - на это у меня хватило бы сил. Отыскав в кладовке доску, я аккуратно положила на нее Станислава, длинной веревкой обмотала его вокруг доски, а другой конец повязала на талии, дабы легче было бы тащить его. Вся Варшава в тот день озарилась пламенем пожаров, а я брела по пустынным улицам, таща за собой умирающего мужа. Чтобы не было столь страшно и тяжко, я напевала себе под нос псалмы, взывая к Богу и Он внял моей мольбе о помощи, которая вскоре явилась в лице Лайлы, которая позвонила знакомому доктору из Красного Креста. Доктор незамедлительно доставил Станислава в больницу, где его две недели держали под капельницей, чтобы восстановить силы, и слава Богу, все обошлось благополучно. Твой отец хоть и медленно, но оправился, встал на ноги и первый вопрос, который он задал мне был о тебе, Владислав, он так переживал за тебя, с таким нетерпением ждал встречи с тобой. Теперь ты понял, как сильно он тебя любит?

А я вас всех люблю и сбежал из плена, рискуя всем, лишь с единственной мыслью: вновь увидеть, обнять вас. Я так скучал по дому.

Много ты натерпелся, мой родной, но война окончена и надо жить дальше.

Влад встал с места и, приблизившись к матери, опустился передней на колени, спрятал лицо в ее теплых ладонях и как тогда в детстве услышал биение материнского сердца - всю ее безграничную любовь к нему.

Глава вторая

Жизнь постепенно наладилась и пошла своим чередом. Владислав вернулся к театральному поприщу, восстановившись в институте вопреки воли отца, не желавшего видеть в сыне актера. Однако, молодой человек не сдавался, он уговорил Станислава разрешить ему заниматься любимым делом, уступив лишь тем, что параллельно пошел на престижные курсы режиссера, в глазах строгого отца казавшиеся более мужским занятием, нежели театральные подмостки.

А вскоре, ближе к весне, воротился с фронта Казимеж, о котором долгое время не было никаких вестей. Станислав больше чем кто-либо был рад возвращению старшего - любимого сына, и к досаде младшего проводил с Казимежем все время. Владислав видел их, беседующих в гостиной, мирно сидящих на диване. Станислав будто не замечал второго сына, не обращал на него внимания, откупаясь от него деньгами, и если тот подходил к нему с какой-либо просьбой или советом, мужчина взмахивал рукой, отвечал:

Потом поговорим, сейчас мне некогда.

Зато с Казимежем проводил весь день - для него всегда хватало времени.

Владислав не злился на брата, не завидовал, ибо все те чувства были чужды его душевной добродетельной натуре. Словно возвышаясь, глядя издалека на весь мир, он осознавал, что не хочет мстить даже немецким гестаповцам - Влад не был злопамятен и тем более не был мстителен, и он никогда никому не завидовал, полностью полагаясь на милость Божью и Провидение.

Но иной раз, проходя мимо гостиной,где сидели отец и брат, Влад останавливался, украдкой посматривал на них из-за двери и в душе его росли грусть и непонимание, почему отец недолюбливает его, хотя сам Влад с раннего детства старался быть хорошим сыном. В такие моменты он старался брать себя в руки, успокаиваясь при мысли, что его больше всех любит мать - и того достаточно.

Отдельным особняком стояла учеба, после войны не все преподаватели и студенты вернулись в университет: кто-то погиб, кто-то остался калекой. Владислав встречал в лагерях и профессоров, которые его обучали, и студентов-одногруппников. С одним из них он работал в плену под Згежем, потом их пути разошлись - как позже выяснилось, того молодого человека расстреляли уже в другом лагере на юге Польши.

Влад был рад вернуться к студенческой жизни, окунуться в атмосферу творчества и театра, уйти с головой в каждодневное заучивание наизусть пьес и стихов. Ранним утром он вставал, принимал душ, завтракал и уходил в университет, где учился до обеда. После полудня шел на курсы режиссера, а по выходным занимался со специальным логопедом постановкой польского акцента. Владислав решил приобрести польский акцент только по настоянию профессора, который в первый же день приема сказал ему:

Мы берем вас в университет, но обещайте избавиться от вашего восточного говора, иначе это поставит крест на работе в театре. Кстати, кто вы по национальности?

Армянин.

Вы должны понимать, господин Шейбал, я не собираюсь каким-либо образом задевать или принижать ваше происхождение, но зрители, что будут ходить на ваши спектакли, должны слышать четкую речь своего языка.

Молодой человек не обиделся. Да и на что было обижаться, на правду? Ради театрального университета, ради работы актером он готов на все,что требовалось, на любые усилия. Водя его непоколебимое старание, начитанность, прилежное воспитание и необычную яркую красоту Востока, преподаватели хвалили Владислава, ставя его в пример остальным и через полгода его фотография висела на доске почета лучших студентов.

Были в жизни Влада и другие обстоятельства. После его бегства с вокзала, где он оставил Джанну и Янину, даже не попрощавшись с ними, образ белокурой красавицы все не выходил у него из головы. Мучаясь по ночам от бессонницы, томимый неясным волнением, Владислав садился на письменный стол и под светом ночной лампы принимался писать письма любимой, в котором раскрывал все те чувства, что до сих пор жили в его сердце, окрыляя ярким пламенем. В конце ставя подпись "твой Влад", молодой человек замирал, тяжело дышал; он вдруг осознавал, что не мог посылать письма в никуда, он не знал, где сейчас Янина, что с ней и жива ли она вообще. Тогда Влад оставлял ручку в сторону, чувствуя, как тугой комок рыданий сдавливает горло, и он не сдерживал слез. Плача в ночи, окутанный лунным светом, молодой человек сожалел о том своем поступке - бежал как трус, оставив позади любимую, за что и наказан ныне.

Ранней весной, возвращаясь с учебы после обеда (практики и дополнительных занятий не было), Владислав как обычно заглянул в почтовый ящик - он всегда заглядывал туда по привычке, ожидая чего-то, а чего, того не ведал. И вот сегодня Влад достал из ящика выписываемые Станиславом газеты и заметил среди плотной бумаги белый конверт. Молодой человек озадачено взял его в руки, осмотрел: на обороте были написаны его имя и имя Янины. Янина? Как нашла его дом, его адрес, его самого? Сердце гулко забилось у него в груди, тело бросило то в жар, то в холод. Она, любимая его, вновь рядом, она жива! Прижав письмо к груди, молодой человек, не видя ничего перед собой, птицей взлетел на третий этаж, трясущимися руками ключом открыл дверь. В коридоре его прихода поджидала Бронислава. Всплеснув полными руками, женщина обняла сына, поцеловала в щеку и сказала:

С возвращением, мой мальчик, проходи скорее, гости уже здесь, стол накрыт.

Владислав снял верхнюю одежду, обувь и прошел в гостиную. Гостиная была украшена воздушными шарами, длинный стол ломился от яств, а ему навстречу встали все родственники и знакомые, с улыбками на устах крикнули:

С днем рождения, с днем рождения! - и захлопали в ладоши.

Вереницей подходили к нему, целовали, обнимали. Владислав каждому улыбался, благодарил за поздравление. Последним подошел дядя Адам - уже седовласый статный брюнет с большими карими глазами на смуглом восточном лице. В отличии от своего старшего брата Станислава Адам обладал мягким характером и веселым нравом. Влад горячо любил дядю, иной раз в тайне сердца сокрушаясь, что не он его отец. Обняв племянника, Адам прошептал ему на ухо:

Я так рад, что ты вернулся целым и невредимым. Если Станислав станет совсем несносным, то знай, что мои двери всегда открыты для тебя. Я буду поддерживать и помогать тебе, чем могу.

Спасибо, дядюшка, - искренне молвил Влад, ощущая близость с ним куда более родственную, нежели с собственным отцом.

На середину выступили Бронислава и Станислав, держа в руках маленькую коробочку с голубой лентой. Скосив на жену взгляд, мужчина вновь посмотрел на сына и торжественно произнес:

Влад, сегодня у тебя праздник - тебе исполняется двадцать два года, и мы, всеми посовещавшись, решили сделать тебе общий подарок, - он протянул ему маленькую коробочку, добавил, - мы дарим тебе автомобиль.

Поздравляем! - хором прокричали все остальные.

Бронислава усадила сына на почетное место, подала ему в красивой тарелке кусочек торта, который сама испекла. Владислав держал в одной руке ключи от машины, а в другой письмо от Янины, не зная, куда их деть - оба подарка были дороги его сердцу. Мать одна приметила смущение именинника, тихо сказала ему:

Давай, сынок, я положу все на полку.

Молодой человек с неохотой отдал ей конверт, увидел, как расширились глаза Брониславы от удивления, когда она мельком прочитала, от кого это письмо. Бронислава ничего не сказала супругу, боясь вновь возродить в его душе неприязнь к младшему сыну, которого он, сам того не ведая, боялся за упертый, сильный характер.

Владислав оглядывал гостей, выдавливал через силу подобие улыбки, хотя в душе его все вертелось-кружилось от смешанных непонятных чувств. Среди присутствующих были и давнишние друзья их семьи - чета Анджея и Альжбеты Давидовичей с их восемнадцатилетней дочерью Гаянэ. Давидовичи тоже были армянами - богатыми, дворянского рода, предки которых находились в тесных отношениях с семьей Жозефа Теодоровича, вот почему Анджей Давидович решил воссоздать дружбу с Шейбалами. Гаянэ то и дело посматривала в сторону Влада, щеки девушки то покрывались румянцем от смущения, то бледнели при мысли, что молодой красавец оставался к ней равнодушен. А самого Владислава раздражала, злила некрасивая на его вкус девушка, все в ней ему не нравилось: и ее карие глаза, и черные волосы, и невысокий рост. Куда краше сердцу его приходилась полька Янина, наделенная нежной славянской красотой, хотя сама Гаянэ была недурна собой. Во время танцев девушка сама, подавляя жгучее смущение, подошла первой к Владу, тем самым уронив свое достоинство в глазах армян, пригласила его потанцевать с ней, на что он ответил:

Извини, Гаянэ, я не танцую, -и ни на кого не поглядев, ушел к себе, оставив позади себя растерянную девушку, которая едва сдерживала слезы от обиды.

Никто кроме Станислава не заметил уход Владислава, но зато для Казимежа появилась возможность взять первенство в свои руки, заняв место брата. Он галантным жестом пригласил Гаянэ на танец. Оскорбленная девушка, все еще злясь на Владислава, согласилась скрепя сердцем, хотя сам Казимеж вызывал у нее чувство раздражения, в глубине души она ненавидела его, сопоставляя всякий раз с его младшим красивым братом. Не только она, но и остальные говорили на непохожесть братьев. Казимеж взял неприметную внешность матери и угрюмый характер отца, Владиславу же досталась красота Станислава и вся добродетель Брониславы, оттого старший брат и ненавидел младшего - за явное превосходство последнего.

Станислав глядел вслед Владу, перевел взор на Казимежа, кружащегося в танце с Гаянэ, и волна гнева вновь опалила его сердце. Едва сдерживая себя, он собрался было идти следом за сыном, как его остановила рука Адама, что легла на его плечо. Адам следил за ним, чувствовал братским сердцем, что творится с ним, и потому, спасая племянника, остановил брата, сказал:

Оставь Влада, он просто устал.

Несносный мальчишка! Надо бы проучить его. Привык получать все на блюдечке, - обернувшись к брату, добавил, - и ты туда же, все племянника своего защищаешь.

Прошу тебя, Станислав, одумайся. Только не сейчас, - прошептал ровным голосом Адам, стараясь сгладить сложившуюся ситуацию.

Тот усмехнулся в усы, наклонился к брату, пригрозил:

Не лезь не в свое дело, Адам. Влад - мой сын, а не твой. Будет время, и до тебя доберусь.

Адам побледнел, но пересилил себя, не стал возражать. Будь они вдвоем, он ответил бы, но здесь присутствовали гости, были женщины и дети - а перед ними не хотелось терять достоинство. Праздничное приподнятое настроение, с которым он пришел сюда, как снег под солнцем растаяло в единый миг.

Поздно вечером гости разошлись. Бронислава с Янкой пошли на кухню мыть посуду и убирать со стола, Казимеж ушел к друзьям, а Станислав отправился в комнату Владислава. Мужчины был зол на сына, на его поведение - и, самое главное, на его строптивый характер. Молодой человек лежал в кровати, все еще одетый в брюки и пиджак, прижимая к груди конверт с письмом от Янины. В нем девушка просила о встречи на ближайших выходных в главном парке Кракова. Разве мог он отказаться от свидания с той, к которой проникся всем сердцем? Думы его и светлые мечты о будущем прервал Станислав. Лицо отца - худощавое, сухое, было строгим, взгляд зол, и Влад понял, что ничего хорошего ему не стоит ожидать от него.

Ты осознаешь, что сотворил? - воскликнул мужчина, грозно наступая на сына. - Ты отказался сегодня от Гаянэ, и позор ляжет на тебя и всю нашу семью.

Папа, ты всю жизнь только и думаешь, что о чести семьи, но никогда не интересуешься о чувствах родных и близких людей.

Не смей так говорить со мной! - громом обрушился на Влада Станислав. - Ты внук дворянки, дед твой занимал пост мэра, я - твой отец, профессор. Ты не какой-то неграмотный крестьянин или сын рабочего, в твоих жилах течет благородная кровь, вот почему тебе стоит думать о чести.

Ты возлагаешь на меня всю ответственность за всю семью. Почему к Казимежу у тебя никогда не бывает претензий? За что, папа, ты так ненавидишь меня?

Причем здесь наши отношения, если ты испортил своим уходом праздник, если ты отказался от общения с Гаянэ, которая неравнодушна к тебе? Ты один из завидных женихов польских армян: богат, красив, умен, благороден. Чего тебе еще не хватает в жизни?

Зачем мне Гаянэ, отец, если я другую люблю?

Владислав не договорил:в единый миг Станислав поднял руку и ударил сына по щеке. Волна боли обожгла часть лица, но сильнее боли жгла обида на отца, который не хотел ни понимать сына, ни прислушиваться к его словам.

Какое же чудовище я воспитал, - проронил мужчина, без дли сочувствия глядя на молодого человека, - пригрел змею на собственной груди. Лишить бы тебя всего, вот тогда погляжу на тебя, что скажешь.

Станислав развернулся и ушел, громко хлопнув дверью. Влад глядел отцу вслед, все еще ощущая удар по щеке. Мыслей никаких не было, будто он провалился в долгий страшный сон. Что-то больное резкое кольнуло в груди и к горлу подступила тошнота. Дабы не упасть от головокружения, Владислав сел на край кровати, прикрыл глаза. Тело сковала непонятная тупая боль в области сердца и весь мир завертелся-закружился перед его взором.

Глава третья

Владислав шел рядом с Яниной по тихому малолюдному парку. Узкие, покрытые гравием тропинки, лавочки под сенью деревьев, небольшой пруд, детские качели. Молодой человек особенно тщательно подготовился ко встречи с любимой, надев темно-серое пальто, шляпу и повязав бежевый шарф на английский манер. В таком виде, красивый, стройный, он предстал перед Яниной, с которой не виделся больше года и о которой мечтал каждую ночь, вспоминая все время их совместной жизни в концлагере. После того, как его нашли без сознания в спальне, отец перестал наставлять его и требовать полного подчинения, однако целую неделю держался от сына подальше, даже не здоровался по утрам, как то было заведено в их семье. Влад переживал, расстраивался из-за холодной отчужденности отца и перед свиданием первый пошел с ним на перемирие, дождавшись вечера,когда все остальные члены семьи отправятся спать. Молодой человек робко вошел в кабинет Станислава, ощущая себя куда более чужим в доме родителей, нежели прежде.

Чего тебе надобно? - спросил Станислав, работая над новым университетским проектом.

Папа, - тихо молвил Владислав, вложив в одно лишь слово всю любовь к родителю, - папа, позволь мне сесть рядом с тобой.

Не видишь, я занят.

Я не буду долго отвлекать тебя. Прошу.

Мужчина махнул рукой, разрешая сыну присесть напротив себя. Они долго пристально глядели друг на друга, не зная, с чего и как начать беседу. Наконец, молодой человек взял себя в руки, не выдержав гнетущую тишину, сказал:

Папа, я никогда не хотел, не желал вражды между нами. Я очень сильно боюсь тебя и в тоже время люблю и уважаю. Пойми меня.

А что мне понимать? Ты отказался от девушки из благородной семьи в пользу какой-то девки, с которой общался, будучи пленником. И ты полагаешь, я рад этому?

Будь я на твоем месте, возможно, сказал бы то же самое. Но пойми, отец, мне плохо от того, что между нами стоят недопонимания. Я тоже хочу быть счастливым человеком.

Он не чувствовал слез, катившихся по его щекам. Впервые в жизни ему пришлось довериться отцу, излить всю свою душу. Станислав с грустью глядел на сына и, может даже, испытывал к нему чувство привязанности, непонятой родительской жалости. Взяв его холодные руки в свои, мужчина ответил:

Ты только не плачь, Владимир, я все же твой отец и всегда постараюсь понять тебя.

Это все, что я так хотел услышать, - Влад склонил лицо и прижался им к отцовским рукам, и так спокойно, так умиротворенно сталось у него внутри.

К Янине он летел на крыльях любви. Он надеялся увидеть ее нежной и цветущей, сказочно прекрасной, желанной, но девушка предстала совсем иной. Бледная, с болезненно запавшими глазами, она встретила Владислава не нежным касанием как прежде, а ледяным тоном голоса, будто между ними не было ничего: ни взаимных чувств, ни сладостных ночей.

Я давно хотела встретиться с тобой, дабы взглянуть в твои глаза.

И я, любимая, и я тоже скучал по тебе все то время.

Не о том я, Влад, не о том. Помнится, в лагере ты столько говорил мне теплых слов, столько покрывал мое тело страстными поцелуями, что я поверила было, что ты и есть моя судьба. Ах, как горько я ошибалась. Ты бросил меня, бросил одну на большом вокзале, сбежал как последний трус. А я-то боялась за тебя, искала долгое время среди остальных пленников, по ночам оплакивая потерю - мою потерю, пока через немцев не узнала всю правду. Какой же ты подлец, Влад, какой негодяй.

Владиславу казалось, будто в рот ему льют расплавленное олово, а душу и сердце режут ржавым ножом. Он многое пережил в жизни за столь короткий срок, но такого ему не могло присниться даже в кошмарном сне. Не чувствуя под собой земную опору, молодой человек машинально оперся о плечо Янины и тихо заплакал от жалости к себе, своей любимой, из-за той несправедливости, что как колпак сокрыла-накрыла его плотной стеной.

Янина, - только и мог сказать он, - моя любимая.

Твоя любимая уже мертва, от нее ничего не осталось, как и от детища, что должен был появиться на свет.

Дрожь пробежала по телу Владислава. Трясущимися руками он схватил Янину за плечи и, глядя на нее широко раскрытыми глазами, воскликнул:

Какое дитя? От кого?

Твой. Когда ты убежал трусливо, спрятавшись в укромном месте, я осознала, что жду ребенка. Без сомнения, то было от тебя, так как я ни с кем не общалась более. Каждый день, просыпаясь и засыпая, я чувствовала, как дитя растет там - глубоко внутри. Я ждала его появления на свет также, как с нетерпением хотела вновь увидеть тебя. но жизнь в лагере было почти невыносимой, люди замерзали и болели, умирали от туберкулеза. Еды не хватало, мы все голодали. А потом днем у меня началось обильное кровотечение, доктор, осмотрев мое состояние, сказал, что ребенок больше никогда не родится на свет. Мне сделали чистку, ты не представляешь, как это было больно, но хуже сталось здесь, на душе. Когда я, умирая на кушетке, оплакивала нашего сына, ты был далеко, а мне так хотелось, чтобы ты оказался рядом. После врач вновь обследовал меня и его прогноз был неутешительным: мало того, что я не смогу более иметь детей, так еще у меня выявили туберкулез. Достойное завершение дела. Зато ты стоишь сейчас передо мной: красивый, ухоженный, в дорогой одежде, от тебя пахнет хорошими духами.

Янина, любимая, - прошептал Влад, едва сдерживая слезы, - мы нашли друг друга и теперь всегда будем вместе. Я люблю тебя и всегда буду любить.

Нет, Владислав, это не любовь. Ты любишь только себя самого и больше никого. Я для тебя лишь глоток свежего воздуха, лучик света среди ужасов концлагеря. Вот потому ты и обратил тогда на меня внимание.

Молодой человек почувствовал, как жар опалил его грудь. Более, не мыслив ни о чем, весь в порыве чувств, он наклонился к Янине и опалил ее губы горячим поцелуем. Девушка не отринула в сторону, не оттолкнула его, в памяти возродились давно позабытые картины их любви, когда они, еще такие молодые, наивные, укрывались от посторонних глаз, дабы насладиться друг другом. И вот с тех пор прошло чуть больше года, а казалось, минул целый век, так грустно и ненадежно сталось-случилось между ними.

После первых порывов позабытого искушения молодые люди взялись за руки и пошли по длинной тенистой аллеи. Им лишь дважды встретились на пути редкие в это время прохожие: пожилой мужчина с собачкой и юноша, должно быть, школьник. Весна постепенно, хоть и медленно, брала мир в свои руки, воздух пах ее запахами - то были дождь и прошлогодняя листва. В небе кружились голуби, а под ногами в еще холодных лучах переливались лужицы.

Янина осторожно наступала на гравий, держа под локоть Владислава. Их мир вновь наполняла радость счастья и они, еще не ведая о том, полюбили друг друга новым, иным чувством. Их любовь была нечто больше, чем просто привязанность. Эта любовь наполнялась прикосновением рук, их величайшей радостью вновь быть вместе. Они, молодые, цветущие, упивались друг другом, обещали, что не смотря ни на что, останутся вместе, поддержат друг друга в новых начинаниях. Янина любовалась Владиславом, залитым яркими лучами света, его необычайно красивым большим глазам, слушала с замиранием сердца его тихий, мягкий голос - такой приятный, умиротворенный.

Вскоре девушке пришлось покинуть Краков и уехать работать в маленький городок - там она решила стать учителем. И Владислав ездил к ней каждые выходные, проводил время с ней и ее подопечными детьми, которые с радостными криками окружали его, взбирались к нему на колени и подолгу лепетали на свои детские забавные темы. Молодой человек с умилением взирал сверху вниз на маленьких человечков, в душе оплакивая своего нерожденного сына, которого так и не удалось поддержать на руках. Янина ощущала его мысли, понимала, что творится в его душе и от этого начинала любить Владислава еще сильнее, еще окрыленнее. В дни их встреч в стенах школы ее ученики не отходили от Владислава ни на шаг, он заполнял их существо, а они с интересом слушали его рассказы, внимая каждому слову. А Янина глядела на возлюбленного такими очами, что он понимал без слов все те чувства, что она испытывала к нему.

Бронислава не давала сыну советов: ни предостережения, ни поддержки. Однако женщина оставалась на его стороне, искренне веря, что Владислав непременно достигнет большего в жизни, нежели Станислав и Казимеж.

Проходило время. Янина каждую неделю присылала письма, в которых рассказывала о своих чувствах к любимому, как скучает по нём и, занятая работой, считает дни, когда они вновь увидят друг друга. В первых числах декабря девушка на несколько дней вернулась в Краков, ее на перроне встретил Владислав с большим букетом роз - белых как снег, как ее волосы, как ее нежная кожа. Долго они стояли в объятиях друг друга, не находя слов, чтобы выразить ими переполнявшие чувства. Меж ними протянулась светлая радостная дорога - может, впервые в жизни. Позади остался весь мир, и им неведом был страх перед новым - еще одним расставанием. Янина покрылась румянцем, вспыхнувшем на ее бледных щеках. Тяжкая болезнь унесла всю красоту севера, но для Влада она оставалась все такой же прекрасной, как в день их первой встречи.

Вот и свиделись мы вновь, - тихо проговорил молодой человек, с нежным взором, полным любви, глядя на девушку сверху вниз.

Как же я скучала по тебе. Сколько мы не виделись с тобой?

Около двух месяцев.

А мне казалось, что прошла целая вечность.

Владислав галантным жестом взял Янину под руку и усадил в машину. Он, наконец, решился на отчаянный шаг: пригласить любимую к себе домой, познакомить со своими родными. Станислава и Казимежа дома не оказалось, но зато молодых людей с распростертыми объятиями встретила Бронислава, у которой как раз гостила ее сестра - тетя София, горячо любившая племянника. Матери понравилась скромная, умная красавица, однако от ее пристального взора не ускользнула болезнь, оставившая глубокий след на челе девушки. Владислав познакомил Янину и с тетей, рассказал, как в детстве - таком счастливом, далеко ушедшем, София часто брала племянника в свой театр, где она была оперной певицей. Мальчику позволялось взирать на сцену не с зрительских рядов вместе со всеми, а прямо из-за кулис, вбирая в себя - в свое сердце и сознание, атмосферу театра, весь его таинственный волшебный мир, всю магию, запахи, звуки - прямо из другого пространства, сквозь кожу, в кровь. Потому, возможно, он и решил стать актером, вернуться туда - в тот самый мир, который лишился из-за переворота и войны.

Янина слушала его, вбирая сказанные слова каждой клеточкой своего тела. Перед ней раскрылся совсем другой человек, не такой, каким он представлялся ранее. Украдкой она сжала его левую руку в своих ладонях, не желая больше отпускать эту самую руку - такую теплую и родную. В душе она благодарила Господа, что Он послал ей этого человека. Единственное, с чем девушка никак не могла свыкнуться - это богатая обстановка в доме Владислава.Все здесь говорило о достатке: и резная мебель, и белый камин, и высокие потолки, и бархатные шторы с кистями. Все иначе представлялось в ее собственной крохотной квартирке, в которой одна комната служила и кухней, и гостиной, и спальней. Янина не была меркантильной, это-то и отличало ее от остальных девушек, но как раз и привлекло Владислава.

В конце недели молодые возлюбленные вновь стояли на перроне, держась за руки. Они ни о чем не говорили, просто молчали, распространяя вокруг себя невидимую вселенскую красоту, которую чувствовали, видели каким-то внутренним взором сами. Янина не плакала перед их последним - навсегда, расставанием, она просто глядела пустым взором на рельсы - самое страшное, что именно они вскоре определят их судьбы. Она и сама как бы плыла на волнах, оставляя за собой яркий свет, угасавший в дальнейшей судьбе. Влад чувствовал, сам того не зная, ее дрожание- невероятно нежное, грустное. И вот Янина до сих пор находилась рядом, в ее прекрасных зеленых глазах блестели слезы, она понимала больше Владислава, но скрывала свои чувства под грустной, натянутой улыбкой.

Любимый мой, я должна возвращаться домой, к своей работе, - девушка глянула на прибывший поезд.

Владислав ничего не сказал, не проронил ни слова. Он смотрел на множество людей вокруг, на темные вагоны, а в ладони продолжал держать руку Янины. Объявили посадку и любимая ушла, на прощание помахав ему рукой. Этот жест комом встал в его горле, разорвав сердце на мелкие частицы. Поезд тронулся, обдав провожающих легким ветерком, а Влад все еще стоял на перроне, глядя вслед удаляющимся вагонам - до тех пор, пока последний не скрылся из виду.

Через несколько дней от Янины пришло письмо, полное любви и самых нежных чувств. Влад перечитывал его, покрывал каждую строчку горячими поцелуями. Он был счастлив и несчастлив одновременно, он чувствовал ее - любимая находилась рядом, сказочное тепло, вся нежность вокруг нее наполняло воздух неизъяснимым блаженством, умиротворением.

А еще через пару недель пришло новое послание Янины: в нем девушка поведала о своей болезни и длительном лечении. "Врач сказал, что мой туберкулез приобрел тяжелую форму и лечение мое будет длительным, трудным. Как только мне станет лучше, я непременно вернусь в Краков навестить тебя". Но встреча их, такая долгожданная, не состоялась. В последнем своем письме Янина рассказала об ухудшении здоровья и только тогда молодой человек осознал, что больше никогда ее не увидит.

Письма от любимой перестали приходить. Владислав не мог, не смел спрашивать людей, знающих их обоих, что сталось с ней, будто боялся этим разрушить священную непонятную тайну между ними двоими. От Янины сохранилась в нем та нежная удивительная сказка, кою видел он, ощущал в счастливые дни их встреч.

Грустный путь, наполненный любовью и пониманием, волнами перекинутый сквозь их душевное существо.

Глава четвертая

Прошло немного времени. Владислав вернулся к театру, окунулся с головой в его мир фантазий и грез, полных нескончаемых сцен, костюмов, грима. Как завороженный, он вглядывался-всматривался в еще один мир, отрываясь от прежнего настоящего, реального. Большая потеря по смерти любимой оставила в его тонкой душе глубокую темную пустоту, которую он пытался заполнить в круговороте репетиций, вживания в роли персонажей и ярких блестяшек. Там Влад становился другим и весь сам больше не принадлежал себе. Кружась в красивых исторических костюмах, ощущая на своем лице театральный грим, он забывал обо всем на свете, будто в мире не было ничего и никого - всего лишь длинный сон, волнами уплывающий далеко назад. И только в прохладной тишине родительского дома, в своей темной уютной спальне Владислав вспоминал о Янине, в горестном сердце оплакивая эту страшную потерю. Он брал ее письма - там буквами отпечатались ее руки, вся душа ее, вся та любовь, что связывала их обоих невидимой нитью. Влад раз за разом перечитывал письма любимой, прикладывал к своей груди, и слезы текли по его щекам. Потом он вставал, одевался и ехал в тот самый парк их встреч - их святую обитель. Ровно год назад они прогуливались по этим самым тропинкам вдоль аллей, сидели на этих самых лавочках под сенью деревьев, любовались весенним миром, а прошлогодняя листва растворялась в дождевых лужицах. Влад мысленным, каким-то сокрытым внутренним взором видел следы Янины, навек отпечатавшиеся невидимым светом на длинной дороге; и тогда казалось ему, что любимая все еще здесь, рядом - а он не видит ее. Сердце его сжималось от тоски, а к горлу подкатывал комок рыданий, но ему хотелось вновь и вновь возвращаться в этот парк, еще раз предаться сладостным, но тяжким воспоминаниям.

Бронислава видела изменения в сыне, горестно вздыхала, всплескивая полными руками. Но как мать, она не желала, чтобы сын ее любимый ходил в подавленном состоянии, и потому вызвала его на откровенный разговор за чашкой чая.

Послушай меня, Влад, - сказала женщина, - я понимаю, как тебе тяжело досталась утрата любимой, но твоя жизнь продолжается, не вечно же сидеть, закрывшись в комнате, сгорать от тоски.

Что мне делать, мама? Как справиться с тем, что враз навалилось единым скопом на меня?

Просто жить, наслаждаясь каждым мгновением. Ходи на выставки, на танцы, встречайся с друзьями. Хорошо еще, что ты работаешь в театре, вот и примени свой актерский талант в реальной жизни.

Слова матери возымели на него, вытянули из мира небытия-воспоминаний. И через две месяца, сам того не ведая, Владислав вернулся к обычной жизни, он расцвел и лицом, и взглядом, и постепенно мирская жизнь с ее плюсами-минусами укрыла его невидимым колпаком. К тому же не ко времени занемог Станислав. Врачам удалось спасти его тогда, брюшной тиф отступил, но недуг - тайный, сокрытый, невидимым змеем теплился внутри и вот снова выбрался наружу. Болезнь оказалась неопасной, но высокая температура и боли в животе не давали покоя. Владислав на время позабыл и работу в театре, и грустные воспоминания. Вместе с матерью он ухаживал за отцом, сидел ночами у его изголовья, и когда тот начинал трястись от лихорадки, давал лекарство. Немного придя в себя, Станислав открывал глаза, ловил взглядом сына и, протянув исхудалую руку, звал его к себе. Молодой человек вставал на колени перед кроватью отца, ласково, по-сыновьи, улыбался.

Влад, сын мой, ты рядом со мной, - шептал больной и в этой тихой комнате голос его звучал более отчетливо, чем когда-либо.

Папа, разве я могу оставить тебя? Мы с мамой так волнуемся за тебя.

Прошу тебя, Влад, говори со мной по-армянски, ныне мне сподручнее родной язык. А в твоем голосе армянские слова звучат краше.

И Владислав усаживался рядом с отцом, долго рассказывал ему о своих успехах и неудачах, о прошедших днях и планах на будущее. Под тихий мелодичных голос сына Станислав проваливался в сон, а молодой человек продолжал оставаться в кресле, чувствуя, как и его окутывает своей пеленой сновидение.

Когда мужчина смог уже стоять на ногах, Владислав вернулся в театр, где его ожидали новые роли: и главные, и второстепенные. В старом краковском театре, в котором он уже являлся начинающей вспыхнувшей звездой, ему предложили одну из главных ролей с Халиной Миколайской в пьесе Шарля де Пейре-Шапюн "Покойный господин Пик". Кто мог тогда знать - а Влад и подавно ни о чем не подозревал, полностью погрузившись в своего героя, что именно эта пьеса станет переломным - навсегда - моментом в его жизни.

В первых рядах, чуть дальше от камер и фотоаппаратов, сидели члены комиссии: критики, маститые актеры, режиссеры. Они все выразили восторг и похвалу пьесе, особенно впечатлившись игрой молодого Владислава, еще малоизвестного, без громкого имени, хотя его преподаватели пророчествовали ему великую славу.

Кто этот молодой человек среднего роста, такой смуглый, темный, с красивым голосом? - спросила коллег одна из актрис, состоящая в совете жюри.

Его зовут Владислав-Рудольф Шейбал, 1923 года рождения.

Какая необычная, странная фамилия у него. Кто он по национальности?

Фамилия досталась ему от предка-шотландца, но сам Владислав-Рудольф утверждает, что он армянин.

Теперь понятно, почему он так необычно выглядит.

Актриса что-то написала у себя на листочке и вперила взор на молодого артиста, так и пожирая его глазами. Она любовалась им, все больше и больше очаровываясь его южной красотой, той статью,что он гордо нес на сцене, тому голосу, коему был наделен. И чем дольше женщина смотрела на Владислава, тем больше и сильнее ее накрывала неведомая волна - волнующая,страстная. Щеки ее покрыл легкий румянец в тот миг, когда Влад невольно, неосторожно бросил на нее беглый взгляд. Того оказалось достаточно. И эти два человека, еще секунду назад далекие, не знающие друг друга, вдруг приобрели невидимую связь меж собой, будто бы долгие годы шли по темной дороге на ощупь и вот только теперь нашли выход. Владислав ощущал на себе пристальный взгляд женщины, слышал, как сильно забилось в груди его сердце, до этого бывшее равнодушным ко всему.

Актриса наклонилась к главному члену комиссии, прошептала:

Я выбираю Шейбала Владислава, его игра мне больше всего понравилась.

Как скажите, Ирена Эйхлерувна, ваш голос учтен.

После окончания пьесы, после долгих речей комиссии, после всей этой театральной суеты, женщина попросила через помощника позвать к ней Владислава, чей образ не выходил у нее из головы. Робко, боясь показаться хуже, ступил молодой человек в комнату, где его уже дожидалась Ирена. Он боялся смотреть на нее, хотя сам того не ведая, машинально поднял голову, улыбнулся как-то странно, с глуповатым видом.

Присаживайтесь, господин Шейбал, - женщина указала на стул напротив себя, приметив смущение молодого артиста,- я видела вашу игру и мне, признаться, она очень понравилась.

"Только ли игра?" - пронеслось в голове Владислава и сердце вновь затрепетало в груди, а к горлу подкатил комок. Он молчал, но внутри все кипело, а поток нескончаемых вопросов только увеличивался, проносясь молниями в голове.

Вы знаете, кто я? - задала вопрос женщина, пожирая огненным взглядом молодого человека.

Кто вас не знает?! Вы Ирена Эйхлерувна, главная прима польского театра и кино, - на одном дыхании проговорил Влад и посмотрел ей прямо в лицо.

Что-то внутри кольнуло, омыв сердце сладкой тоской. Перед собой он увидел ее красивое лицо с задорными татарскими глазами серо-зеленого цвета, ее светло-каштановые волосы отражали золотистый блеск в свете люстры. Ирена была красивой - и это та хищная, страстная красота, что пленяла, опутывала своими сетями. Все в ней: светлые глаза, аккуратный нос, пышные локоны напоминали ему о Янине, чьи невидимые следы он искал под прошлогодней листвой на тропе в своей душе, а статным мягким телом походила на Анну - ту первую женщину, что познал он. И эти два давнишних, близких образа соединились лучами в одну, превратились в единственную, желанную. Между ними - Иреной и Владиславом - пробежал дрожащий ток, машинально руки их коснулись, все и вся взметнулись ввысь, кровь быстрым потоком побежала по жилам. Не думая ни о чем, освободившись ото всех мыслей, Влад сжал в объятиях Ирену, жаркими поцелуями покрыл ее губы, щеки, шею. Она не сопротивлялась, наслаждаясь в его молодых сильных руках, ее не смущала даже их разница в возрасте - Ирена была старше на пятнадцать лет, а молодой Владислав пленился ее красотой, ее манерами, той харизмой, сильным потоком исходившей от нее. Эта была любовь с первого взгляда - взаимная, притягательная. Они были счастливы в объятиях друг друга и, столь далекие ранее, сошлись, сплелись воедино.

А за окном белыми обильными хлопьями пошел снег. Он падал и падал, становясь все сильнее и сильнее, загораясь белыми холодными звездами в свете фонарей.

Глава пятая

Их любовь - такая долгожданная, новая, крепла с каждым днем, не смотря ни на что. Ирена была слишком красивой, слишком умной и богатой, чтобы не упустить молодого красавца. Владислав, питавший поначалу к ней больше сыновьи чувства, понял, как сильно не хватало ему именно ее. Женщина полностью подчинила его своей воли, а он с жаром и трепетом глядел на нее как ученик на учительницу, испытывая страстные чувства - она была всем для него, она стала его женой - без свадьбы, без официальной дозволенности перед алтарем. Станислав был против их отношений, их новой любви. Оставаясь между сыном и положением в обществе, стареющий художник, профессор университета выбрал второе, однако ему никак не удавалось поговорить с Владиславом. Молодой человек чаще пропадал в театре на репетициях, а в свободное время ездил на встречу к Ирене, проводил с ней бурные ночи, представляясь жене во всей красе.

Через несколько недель Станиславу удалось увидеть сына, лицезреть его в гостиной с книгой в руках: то была пьеса Антона Чехова "Вишневый сад". Отец подошел к ничего не подозревающему сыну, проговорил:

Влад, мне необходимо пообщаться с тобой.

Тон Станислава - холодный, суровый не предвещал ничего хорошего, однако молодой человек отложил книгу в сторону, весь согнувшись в тайном повиновении перед отцовской волей. Профессор исподлобья глянул на него, продолжил:

Ты знаешь, о чем пойдем речь и посему тебе следует выслушать все, что я скажу.

Воля твоя, отец.

Я вытерпел твою спесь, когда ты, вопреки моему слову, поступил в театральный вуз. Я даже смирился с твоим отказом от Гаянэ, которая принадлежит древнему знатному роду - этим ты навлек на наши головы позор и ради чего? Ради кого, я спрашиваю?!

Отец, я...

Молчать! - воскликнул в гневе Станислав и стукнул по столу так, что стакан, стоявший на нем, упал на ковер. - Ты предпочел Гаянэ какой-то девки, которая умерла от туберкулеза, ничего не оставив тебе. Почему ты не слушался меня, мать?

Янина - промелькнуло в голове Владислава. Бедная, любимая Янина, любовь к которой он хранил в тайниках своего сердца, оставив заместо нее самой легкое нежное воспоминание, так свято явившееся ему. И отец, родной отец втаптывал в грязь этот дворец любви, сердце и чувства его. Вспыхнув лицом от нанесенного оскорбления, Влад сказал:

Папа, зачем ты так говоришь? Тебе известно лучше всех, кем являлась для меня Янина. Не тревожь ее светлую память, прошу.

Что-то твоя любовь более напоминает похоть. Быстро же ты нашел ей замену в лице стареющей Ирены. Какой позор! Неужто во всей Польше не нашлось молодой красавицы, твоей ровесницы?

Я полюбил Ирену, она стала всем для меня, потому что она одна поддерживает мои начинания, веря в меня и мои успехи. Чем, как не добром, могу я отплатить ей?

Станислава злила явная непреклонность сына, и гордая кровь горцев взыграла в его жилах. Подойдя вплотную к Владиславу, который был много выше отца и шире в плечах, мужчина приковал к нему злой взгляд больших глаз, проговорил с угрожающим видом:

Отныне и впредь я запрещаю тебе общаться с ней, в противном случае я откажусь от тебя и прокляну на веки вечные. Мне не хочется опутываться позором на старость лет от людской молвы. Мне стыдно за тебя.

Тебе мнение людей дороже сына, - с грустью молвил Влад, в его глазах блестели слезы, - зачем ты говоришь такое, почему жесток ко мне? Я люблю тебя, маму, Янку, Казимежа и всегда буду любить. Не обижай меня, пожалуйста.

Владимир, ты любишь только себя, тебе плевать на чувства других.

Плевать? Почему ты так говоришь? - воскликнул молодой человек, переходя на крик, но из последних сил стараясь держать себя в руках. - Вспомни, как долго я сидел у твоего изголовья, пока тебя поражал недуг. А почему бы тебе не припомнить, как я оказался в плену у немцев? Рискуя жизнью, я отправился на другой конец Варшавы за лекарством для тебя, не боясь получить пулю. Неужели этого всего недостаточно, дабы ты, отец, был просто мне благодарен?

Станислав продолжал глядеть на сына все тем же ледяным безразличным взглядом и он не испытывал к нему ни жалости, ни любви. Уже спокойным, но чужим страшным голосом он спросил:

Выбирай сию минуту: мы или Ирена; но знай, если ты выберешь ее, тебе нет места в моем доме, а я постараюсь стереть из своей памяти все воспоминания о тебе.

Ледяным потоком обдало Владислава от слов отца. Где-то внутри, в груди, в сердце он почувствовал нестерпимую боль, а окружала его теперь пустота - холодная и мрачная. С большим усилием Влад дал отцу ответ:

Отныне я вижу, что лишний здесь и что жизнь моя никому не нужна в моей же семье. Ты обидел меня, отец, так еще никто не делал мне больно. Я выбираю Ирену, она единственная отрада для меня.

Так плохо ему еще не было. Разве муки и издевательства в концлагере могли сравниться с тем, что он чувствовал сейчас? Затаив дыхание, Владислав ожидал отцовского удара и был готов ко всему.

Ты, щенок, выродок, - проговорил Станислав, от гнева. неистовой злобы сжав сухие руки в кулаки, - лучше бы бы не рождался, лучше бы тебя придушить в колыбели. Зачем только ты вернулся из плена, тебе следовало бы остаться там, в Германии, сгнить заживо, дабы ничего от тебя не осталось.

Как страшно то, что ты говоришь, папа. Но я не заслужил твоего гнева, хотя ты с рождения моего ненавидишь меня.

Профессор размахнулся, наотмашь ударил молодого человека по щеке, разбив до крови губу. Поднеся рукав к ране, Владислав посмотрел на отца взглядом, полный жалости и необъятной боли в грустном сердце своем.

Не называй меня более отцом! Ты мне не сын. Собирай свои вещи и иди на все четыре стороны.

То, что говорил Станислав, воспринималось Владом спокойно, равнодушно, будто он находился где-то высоко над миром и взирал на происходящее как в кино по ту сторону реальности. Неверным шагом, находясь в неком трансе словно во сне, молодой человек пошел в комнату собирать вещи. Мельком он взглянул на распахнутую дверь в немалой надежде увидеть там плачущую мать. И если бы Бронислава и в самом деле оказалась рядом, ему хватило бы смелости вернуться к отцу, попросить прощение и вернуть судьбу на круги своя, но в дверях никого не было - лишь темная молчаливая пустота коридора. От непомерной обиды, от жалости к самому себе Владислав заплакал, сердце его сжалось от мучений, которые он ныне испытывал. Взяв чемодан в руки, с опущенной головой он вышел в коридор. У входной двери его дожидались родители и сестра. Бронислава и Янка плакали, Станислав оставался все таким же каменно-холодным как статуя. Обувшись, молодой человек накинул пальто на плечи, за спиной услышал голос отца:

Ты должен понимать, что если сейчас выйдешь за дверь, назад тебе дороги нет.

Я осознаю это, но лишь об одном попрошу, в последний раз, - Влад глубоко вздохнул, подавляя комок рыданий, душивший его, продолжил, - если я умру раньше вас, ты хотя бы приди на мои похороны, и это все, что я хочу.

Он отворил дверь, ему в лицо ударил холодный весенний ветер мартовской ночи. Вот он переступил порог - еще одну черту в своей жизни, ощущая душой непреодолимое препятствие между двумя сторонами.

Станислав вышел следом за ним, грозно проговорил:

И чтобы духу больше твоего здесь не было! Ты мне не сын, будь ты проклят, будь трижды проклят! Желаю, чтобы до конца жизни ты оставался один и чтобы тебе никто ни в чем не помогал.

Страшное родительское проклятие донеслось до ушей Влада, каждое слово расплавленным свинцом обжигало душу. За что, хотелось ему задать вопрос, за что?

Когда за ним захлопнулась дверь - тревожный знак, Владислав в последний раз окинул взором родительский дом и побрел в темноте куда глаза глядят. Ноги сами привели его в парк, оставивший пленительные, радостные и грустные воспоминания. Аллеи слабо отсвечивались в свете фонарей, холодный дождь, каплями падая с небес, намочил лицо, пропитал одежду. Весь мир вокруг представлял собой черную разверзшуюся страшную впадину, которая увеличивалась, становилась все больше и больше, подступая у самому краю твердой земли. Весь продрогший, одинокий, покинутый всеми, Влад остановился, всматриваясь на знакомые места - вокруг не было ни души. На одеревенелых ногах он добрался до скамейки, присел на нее, еще плотнее закутавшись в пальто. Здесь когда-то они с Яниной гуляли вдвоем и им было так весело, так хорошо и уютно рядом, а ныне от нее не осталось даже следов - лишь письма, сокрытые внутри - под сердцем. Куда теперь идти, у кого искать помощи? Был бы жив дядя Жозеф, он бы никогда не отрекся от племянника, не оставил бы одного на перепутье дорог. Но дяди больше нет рядом и помочь некому. Влад подумал: лучше для всех - и для него тоже, будь сейчас поблизости воры-злодеи, тогда все сталось бы быстро, понятно: несколько ударов ножом и душа его, освободившись от тела, взметнулась бы ввысь - к свету и теплу, а ТАМ его уже поджидали бы бабушка и дедушка, дядя, Янина. А тело бренное осталось бы на земле, умытое холодным дождем, вот тогда отец обрадуется, получив известие о смерти сына; жалко лишь мать - она, родимая, ни в чем не виновата. Молодой человек вздохнул - тяжелый камень сдавил грудь, и против воли встал и двинулся дальше, не зная, куда идти. Вот парк кончился, он вышел на широкую проезжую дорогу. Машин не было, автобусов тоже. Не глядя по сторонам, Владислав ступил на проезжую часть, забыв о всех правилах, и тут раздался звук надвигающейся машины, колеса громко шаркнули по асфальту, водитель успел нажать на тормоз в пару сантиметров от пешехода. Влад широко раскрытыми дикими глазами посматривал то на капот, то в черные небеса. "Значит, еще не время", - то ли с грустью, то ли философски прошептал он, видя, как дверь машины отворилась и из нее вышла Ирена Эйхлерувна - посланная навстречу любимому словно ангел-хранитель. Они, все еще напуганные, обезумевшие, бросились в объятия друг друга, осушали поцелуями катившиеся слезы.

Господи, Влад, что с тобой случилось? Зачем ты гуляешь в такое время, такую погоду? - задавала вопросы Ирена, стараясь унять дрожь во всем теле.

Ирена, любимая, не оставляй меня, не бросай. Возьми меня с собой или я пропал, - Владислав говорил скороговорками, то прижимая к себе возлюбленную, то целуя ее в губы, называя ласковыми словами.

Женщина не могла, не хотела оставлять его. Ее горячая любовь пересилила все иные чувства, даже усталость. Ни о чем более не спрашивая, радуясь такой неожиданной встречи, она взяла возлюбленного за руку и усадила в машину рядом с собой.

Глава шестая

Напротив пылающего камина, на теплом пледе лежал, уставившись в потолок, обнаженный Владислав. Рядом в тонкой полупрозрачной ночной рубашке раскинулась Ирена. С наслаждением взирая на его тело, любуясь его молодой красотой, женщина кончиками пальцев ласкала плечи и грудь любимого, касалась его талии и бедер. А Владислав то замирал, то вздрагивал от этих прикосновений. Наклонившись, она слегка укусила мягкое место между грудью и бедрами, молодой человек ахнул, немного поморщившись от приятной боли.

Тебе больно? - спросила Ирена, прижавшись щекой к его плечу, в душе упиваясь красотой возлюбленного.

Нет, мне просто щекотно, а щекотки я с детства боюсь.

Огонь в камине разгорелся и искры маленькими звездочками взметнулись ввысь. Угли зашипели, раскраснелись. Влад перевел взгляд на огонь, в памяти вдруг всплыла картина пережитого плена и там, в бараке, точно также горел очаг, а возле него, прижавшись, сидела Янина, откинув назад свои длинные белокурые локоны. Грустная тоска вновь охватила его, омыв сердце горячей кровью. Немного раздумав, он проговорил:

Зачем отец так со мной поступил, ведь я ни словом, ни делом не причинил никому вреда? Из плена я бежал, чтобы хотя бы мог еще раз увидеть родных, прижать их к своему сердцу. Я ночами не спал у изголовья отца, когда его охватил недуг, а теперь он выгнал меня, прокляв вслед.

Может, твой отец боится твоего первенства, ведь тогда ему бы пришлось уступить свое место?

Я никогда не стремился занять первенство - такова уж моя сущность. Я не боец, не смелый человек, скорее, наблюдатель с зрительского зала, и родные знают о том. Мой брат Казимеж всю жизнь был любимцем отца, но мне только в радость: понимаешь, я всегда говорю то, что думаю и чувствую, и я никогда не завидовал и не завидую. В моей душе живет тайный критик самого себя, может потому судьба свела меня с театром. Но душевные и телесные травмы, понесенные в концлагере, оставили во мне глубокие шрамы. Знаешь, почему я хожу в обуви на таком высоком каблуке? Сейчас расскажу: однажды в Альтварпе за работой мне не хватило сил поднять кирпичи, ибо голова моя кружилась от голода, один из гестапо приметил это и долго, сильно бил палкой по моим стопам. Вернувшись домой, я лег на операцию по выпрямлению хряща, так как не мог долго ходить - сразу испытывал нестерпимую боль. В жизни моей меня многие обижали и смеялись: дома, в школе, даже среди узников находились те, кто ненавидел меня. Но не смотря на это, я никогда не желал мстить или отвечать тем же. В моем сердце живет полная надежда на Бога, и когда мне плохо, тоскливо, одиноко, я устремляю молитвы к Нему, может потому Господь послал мне тебя, утешение мое.

Владислав с улыбкой и глазами, полными нежной грусти, посмотрел на Ирену. Ее каштановые волосы то вспыхивали алой зарей, то темнели в свете пламени. Она была красива, а для него - особенно. Покрывая его тело поцелуями, она принялась шептать, превратившись в утешение:

Не горюй, любимой мой. Отныне я с тобой, мы навсегда останемся вместе. Я осушу твои слезы и ты вновь будешь счастливым.

Только обещай, что не бросишь меня, никогда, - тихо вторил в ответ Влад, погружаясь в ее объятия, ощущая всю ту нежную, родную любовь женщины, к которой его влекло столько времени.

Огонь в камине догорал, ночная темнота окутала любовников плотной пеленой. За окном по стеклам и крышам продолжал барабанить дождь, все усиливаясь и усиливаясь.

В доме Шейбалов в эту ночь никто не спал. Бронислава старалась найти утешение в молитве, но вместо мольбы ее голос тонул в безудержном плаче. А Станислав, подавленный, ходил взад-вперед по гостиной, измеряя ее шагами, останавливался, всматриваясь пустым взором в пустоту. Вопреки его характеру, вопреки обиде на сына, мужчина вдруг почувствовал холодный укор в самом себе и жалость к младшему сыну подступила к горлу. Приблизившись к окну, он посмотрел-оглядел пустую темную улицу и там, в дожде, не было ни души, асфальтные дороги черными змеями расходились в разные стороны, но которые бросали страшные тени - еще более черные, голые деревья. Станислав старался изо всех сил хоть мельком, хотя бы маленькой точкой увидеть вдалеке силуэт Владислава, позвать его обратно, прижать к своей груди, но дождь усиливался и ничего не было видно. Немая пустота в душе, скрещенная с переживаниями, обратила свой взор к нему, грозя обрушиться каменной болью. В мыслях, может, впервые в жизни, художник обратился с вопросом, вглядываясь в темные небеса, словно ожидая там получить ответ: "Где ты, сын мой? Как ты, что случилось? Если произошло несчастье с тобой, я не вынесу этого". Капли дождя слезами стекали по стеклу, весенний мартовский холод через щели проникал в дом, теребя огонь в камине.

Станислав устало отошел от окна и со вздохом сел в кресло. Рядом, на низеньком столике с резными ножками, стояли в рамках фотографии родных и общие семейные. Его глаза невольно приковались к изображению Владислава: на ней молодой человек сидел рядом с матерью и братом, возвышаясь над ними - эту фотографию сделал он сам, еще до войны, когда Казимеж закончил школу, а Владу не было и семнадцати. Младший превосходил в красоте и уме старшего и, наверное, потому Станислав недолюбливал его, в душе чувствуя обиду за Казимежа. Но нынешней ночью все переменилось, сталось непривычно новым, ранее чуждым. Станислав взял рамку с фотографией Владислава, приложил ее к груди, поцеловал. С замиранием сердца - каменного, властного, он вдруг понял, сколь многое сделал для него, для всей семьи Влад, которого он в издевке и насмешках называл "шуткой". И именно эта "шутка", нежданный сын сколько раз спасал их всех, предчувствуя заранее падение бомб; именно "шутка", рискуя собой, ходил под пулями в другой конец города к аптекарю за лекарством для него, Станислава, угодив вскоре в плен, где перенес столько лишений и мук. А потом, во время его болезни рядом находился именно Владислав, а не любимый Казимеж. Получается, младший сын оказался единственным верным человеком, самым лучшим из всех них, заслужив, однако, вопреки совести изгнание из родительского дома и жестокие проклятия в спину. А ныне сам Станислав, оплакивая Влада, был наказан.

Глава седьмая

Владислав благополучно жил с Иреной - его великой любовью, которая стала для него не просто женой, она была для него другом, поддержкой во всех начинаниях, помощницей. Она познакомила его со многими великими, замечательными артистами и режиссерами, она открыла для него новый мир, о котором ему мечталось в ночной тишине дома, забавляясь внутри себя яркими красками и живыми картинками. Влад вдыхал полной грудью запахи театров, поглощался в игру своих героев, остро переживая их взлеты и падения, ощущал сладостную усталость, когда ему выдавался шанс играть вместе с Иреной в одних спектаклях. Так получилось с признанной постановкой "Мораль госпожи Дульски", в которой молодой человек получил роль пана Збуско - неутомимого ловеласа. Там он казался особенно красивым, обратив на себя внимание многих дам из числа обворожительных актрис, но сердцем и помыслами оставаяясь с Иреной - всегда. В одной из сцен ему представлялось поцеловать ее в щеку, однако, из последних сил превозмогая неутомимую страсть в сердце, Влад поцеловал супругу, получившую роль служанки, несколько эмоциональнее, чем требовалось. Режиссер, взмахнув руками, остановил репетицию и сказал строгим голосом:

Пан Шейбал, возьмите себя в руки и просто коснитесь слегка губами ее щеки, любиться будете позже.

Ирена повернулась к Владиславу, улыбнулась, задорно блеснув зелеными татарскими глазами. Влад дернулся от этого взгляда, тихо спросил:

Поддержи меня.

Просто играй, помни, что ты не Влад, а пан Збуско.

И он вошел, вжился в роль, полностью перевоплотившись в другого человека - не самого себя. Он переживал каждой клеточкой тела за исход событий - так эмоционально, реально. Все это сталось его личным качеством, его визитной карточкой. Внутренние черты эмоциональной картины всегда, с самого начала работы в театре, помогли ему наполнить своих героев, выстроить точные картинки-сценарии, поддерживая его художественную деятельность. Он видел, чувствовал, как следует вести себя в той или иной ситуации, ясно представлял над собой невидимый пленочный колпак - словно находился вдалеке - вне остального мира, разрывая путевые дороги в ту или иную сторону - в другой мир реальности. И на сцене, особенно красивый в спектакле с Иреной, одетый в шляпу и пальто, с синими тенями на веках, Владислав представил своего героя живым, реалистичным, заслужив в конце бурные аплодисменты публики и большие букеты цветов от милых дам и тайных воздыхательниц, кои любовались, влюблялись в его красоту. Среди зрителей - а он почувствовал краем сердца, сидела его мать. Бронислава вопреки всему, вопреки замечаниям мужа, который так ни разу и не увидел Влада на сцене, пришла в театр, со слезами умиления обняла младшего сына, покрыв его влажное от слез лицо.