Владек Шейбал

Как скажите. Нет так нет.

Владислав ушел от него разочарованный. О возвращении в Польшу отныне, когда его объявили преступником и чуть ли ни врагом коммунизма, не было и речи: стоит ему лишь ступить на польскую землю, как его сразу схватят и, в лучшем случае, отправят в тюрьму, но часто в таких ситуациях обвиняемого просто ставили к стенке и расстреливали. Но судьба вновь дала ему шанс на спасение, не желая разлучать его с этой опасной, интересной жизнью. Ровно через неделю его пригласил к себе в кабинет профессор Когхилл. Более взволнованный, нежели его подопечный, измеряя шагами рабочую комнату, Невилл подошел к окну, всматриваясь в холодный весенний сад, казалось, он простоял так не менее десяти минут, черпая силы в самой природе, наконец, ответил:

Инспектор Моррис приходил ко мне сюда по поводу вас. Он ничего прямо не сообщил, сказал лишь, что наши тайные люди подтвердили слова Барбары Биттнеровны и ваши опасения, и поэтому британские власти дают вам право пребывать в нашей стране столько, сколько желаете и, более того, через некоторое время вы имеет право подать прошение на получение британского гражданства.

Владислав сидел, не в силах вымолвить ни слова, он, казалось, не верил своим ушам. Все оказалось так просто, так скоро. Неужели ради получения желаемого нужно пройти все душевные терзания и мучения, чтобы потом, в конце пути, найти долгожданный покой?

Воротившись в свою маленькую, ставшую некой крепостью в последнее время, комнату, Влад решил позвонить домой, рассказать все родителям. К счастью, трубку взяла Бронислава. Услышав в шуме голос сына, женщина едва сдержала слезы, однако после рассказа Влада об удаче голос ее впервые в жизни отвердел, не смотря на всю безграничную любовь к сыну.

Мы все уже знаем о твоих намерениях остаться в Англии, навсегда покинуть Польшу. Вчера приходили люди из КГБ, они забрали отца и Казимежа для дачи показаний, они угрожали им, предупредив, что раз до тебя не добраться, то за твой проступок ответят близкие. Казимеж, так удачно начавший работать режиссером, ныне остался без работы: кто возьмет его после всего, ежели он является братом предателя? А у него жена и две дочери, как кормить их? - голос матери дрожал и Владислав понимал, что она плачет.

Я не могу в это поверить! Неужели они решились на сий подлый шантаж? - он осознавал, что говорит не совсем то, но раскрыть душу перед матерью больше не хотел, ибо видел - отныне его объяснения не имеют никакого смысла.

Придется поверить, сын мой, придется. Но знай, что твои отец и брат сидят под надзором КГБ, претерпевая лишения и моральное давления для того, чтобы ты спокойно жил в Англии, которую выбрал своим домом.

Раскаленными углями падали слова матери на его душу, выжигая все изнутри. Ему резко стало нечем дышать и в пустом сердце он чувствовал раскаяние и осознание себя виноватым перед родными, коих отдал на заклание, сам того не желая. И теперь они будут страдать из-за его призрачных амбиций - не общесемейных, лично его. Разговор с Брониславой оставил внутри глубокую рану. Женщина не обвиняла его, но лишь поведала о случившемся, и было то гораздо тяжелее любых упреков.

Весь вечер Владислав просидел у окна, вглядываясь в темные холодные небеса. Недавний разговор крепко засел в памяти, а слова, сказанные матерью, комом стояли в горле: то был не упрек, нет, а что-то совсем иное, что он не мог выразить словами. Окутанный чернотой комнаты, освещенный слабым уличным светом фонарей, Влад заплакал. Ему отчего-то стало жаль самого себя, никто из родных никогда не спрашивал его, чего хотелось бы ему и каких сил стояли его попытки доказать миру, что он хороший, что его тоже можно любить. От отца он давно перестал ожидать сочувствия и поддержки, зная, что он никогда по-настоящему не любил его, предпочитая оставаться на стороне Казимежа. Но мама! Почему Бронислава отказала в понимании, коль изначально - еще перед отъездом из Польши ведала о желании сына остаться в Западной Европе?

За окном начался сильный дождь, тучи закрыли тусклую луну и стало так темно и отчего-то спокойно, словно весь мир остановил свое вращение. Несколько раз в высоте небес сверкнула молния, раздался гром. Раскаленный свет на миг осветил землю и в отражении окна Владислав увидел высокий темный силуэт. Сердце его в страхе забилось в груди, холодный пот выступил на лице и спине, в голове всплыла память о ночном госте из КГБ и теперь ему казалось, что ситуация повторяется - враги уже здесь, рядом, и никто не может помочь. Развернувшись в полуоборота, Владислав приметил, что силуэт не двигается - что невозможно для живого человека, и вмиг сладостная теплота наполнила его душу. Тень все ближе и ближе приближалась к нему, от нее исходило больше света, нежели от фонарей, горящих в ночи

Дядя? - дрожащим голосом прошептал Владислав, чувствуя, как слезы жгут его щеки.

Сегодня мне пришла пора проститься с тобой, Владимир. Я покидаю тебя и наше расставание будет ни много ни мало - всю твою оставшуюся жизнь, но потом я вновь приду за тобой и целую вечность до Того Дня стану оберегать тебя, ибо при крещении взял над тобой опеку перед Господом Богом.

Дядя Жозеф! - воскликнул Влад, упав на колени, не в силах дальше стоять на ногах. Руками он схватил за длинную сутану архиепископа и, как раньше в детстве, будучи ребенком, спрятал мокрое от слез лицо в теплых родных ладонях. Из последних сил, борясь с тугим комом в горле, молвил. - Дядя, не оставляй меня одного, прошу.

Пути Господа неисповедимы, Владимир. Ты уже выбрал свой жизненный путь, подсказанный сердцем, так иди по нему, не останавливайся и не смотри на людей, ибо невозможно угодить всем.

Что мне делать теперь, если даже родные против меня?

Жить так, как ты хочешь и заниматься тем делом, какое выбрал. А сейчас прощай, Владимир. Мое благословение тебе на жизнь, - и Жозеф Теофил Теодорович стал плавно уходить во тьму, постепенно растворяясь на фоне кирпичной стены

Владислав продолжал плакать, в этот миг как никогда хотелось уйти вслед за дядей, потонуть в бескрайнем просторе. Не в силах сдерживать тяжкие чувства в душе, он громко прокричал в ночную тишину и... резко проснулся. Было уже утро - солнечное, теплое. Влад осознал, понял, что заснул прямо на широком подоконнике, сам того не заметив.

Где-то вдалеке зазвонил церковный колокол. Настал еще один день...

Глава девятая

Владислав все еще колебался в своем выборе, он раздумывал, чувствовал днями напролет, что нечто новое, невообразимо-правильное входит в его жизнь через полуоткрытую дверь сердца. С той поры многое изменилось, обустроилось, переименовалось. Наконец, он получил право на официальную работу и постоянное проживание в Англии, а также возможность в полной мере стать гражданином Великобритании. Да и отношения с матерью и сестрой наладились. Бронислава приняла выбор сына всем своим добрым материнским сердцем и теперь с радостью слышала о его новых успехах. Станислав же оставался все также непреклонен, для него отказ Влада вернуться в Польшу было равносильно предательству, и когда тот звонил из Англии, трубку всегда брала мама, отец не желал общаться с сыном, даже голоса не хотел его слышать, что очень обижало Владислава, но постепенно он смирился и с этим, уже ставшим привычным ему преодолением преграды.

Новая работа, новые знакомства со временем заменили ему сложные отношения с родными. Он стал преподавателем в оксфордском университете. Ему нравилось делиться знаниями и умением с молодыми студентами, для которых он стал не просто учителем, но целой эпохой. Уроки актерского мастерства проходили в маленькой уютной комнате общежития, которую Влад до сих пор снимал. Это был его крошечный, тесным мир - и в тоже время целой Вселенной, окруженной тайными души его. Он любил, искренне любил своих студентов, как отец детей, с нетерпением ожидал их прихода ранним утром, а когда комната заполнялась разноголосой толпой, Владислав облегченно вздыхал, понимая, что отныне он не один, все его пространство заполнено людьми - его учениками, за которых нес полную ответственность. Все они садились на пол по-турецки, а Влад тем временем готовил вкусный сытный суп - угощение для гостей. За то время они говорили о театре, об актерском мастерстве и фильмах. На конкретном примере какого-либо артиста Влад объяснял ученикам о плюсах и минусах его игры, об ошибках, кои тот допускал в кино или спектакле, а в конце по методу Станиславского практиковал подопечных, но в отличии от других преподавателей щадил их душевные чувства и никогда не только не говорил грубого слова, но даже не повышал голоса. Оттого молодые дарования и любили его, приглашая остальных на его лекции - и все благодаря неизгладимой доброте этого человека.

В выходные дни Владислав любил прогуливаться по тихим улочкам Оксфорда в полном одиночестве. Ему в последнее время нравилась теплая английская осень, когда можно было идти просто неторопливым шагом, толкая перед собой опавшие желтые-красные листья, вглядываться добрым приветливым взором в голубые небеса, ловя ртом прохладный свежий ветерок. Одетый в темное клетчатое пальто и черную шляпу, Влад старался всем походить на жителей Англии, перенимая их привычки, их традиции и обычаи - раз уже ему суждено остаться здесь, то стоило бы превратиться самому в англичанина, стать частью этого островного мира.

Особенно нравилось Владиславу прогуливаться по длинным тенистым аллеям старинного парка, подолгу сидеть на скамье под ивой, просто смотреть на мир. В памяти то и дело всплывал тот самый краковский парк, до сих пор хранящий счастливые дни встреч с Яниной, их прогулки под сенью деревьев, долгие разговоры о нежных чувствах и их планах на будущее. Теперь Янины давно нет на этом свете и даже легкие следы ее растворились в памяти времени, и он отныне далеко от Польши, от прошлой жизни. Все изменилось-переменилось, он стал другим человеком, не тем, кем был раньше. Янину он все равно продолжал любить, но лишь отдаленно - так хранят памятные старинные вещи, заполненные теплыми чувствами и приятной грустью.

С тех пор как Владислав стал преподавателем и у него появилась возможность покупать себе вполне добротные, но не столь дорогие вещи, он сам заметил пристальные, заинтересованно-легкомысленные взгляды юных девушек и дам постарше. Влад знал, что женщинам он всегда нравился - еще со школьной скамьи. Его яркое восточное лицо: смуглое, с большими голубыми глазами под черными бровями заинтересовывало дам, и они желали как можно скорее познакомиться с ним, чтобы узнать, кто он такой. Еще Ирена призналась - не сразу, но позже, что обратила на него свой взор не столько из-за его актерского таланта, сколь на его красивое лицо. Владислав был искренне польщен, услышав откровенное признание супруги, и вот сейчас - спустя почти десять лет, гуляя по осеннему скверу, ему повстречались две молодые женщины - статные, элегантно одетые; они шли навстречу и когда им пришлось поравняться, одна из них шепнула другой: "Посмотри, какой красавчик", они тихо засмеялись, а Влад залился краской смущения: давно ли он слышал что-то приятное в свой адрес? Долго, до самого вечера, ходил он по скверу, потом по старинным, так полюбившимся ему улицам. Он был счастлив, его заветная мечта почти осуществилась, но с другой стороны - сколько пришлось потерять, оставить за спиной, позади себя, неизгладимый след тех сладких пленительных чувств, что испытал еще в плену, а затем после войны в мирное уже время? Сама судьба подталкивала его к решительным действиям, сопровождала на долгом новом пути в пункт назначения, и тогда ему становилось тоскливо-больно так скоро потерять привычный, но ненужный мир. Владислав понимал наверняка, что предстоит пережить следующее потрясение - новую пьесу, а каков будет ее конец, того не ведал.

Его ученики заполняли ту комнату, то жизненное пространство, в котором он чувствовал страх и спокойствие одновременно. Метод Станиславского оказался чем-то новым, необычным в Англии. Студенты остро чувствовали потребность в раскрытии своих талантов и Влад был счастлив видеть их успехи. Англичанам по своей чопорной природе вначале становилось трудно "раскрыть себя", но в общении с учителем, хоть и иностранцем, которого они горячо любили и уважали, их взгляды, вся та британская робость испарялась, они стали понимать самих себя и видеть то, что раньше не видели. Этот успех и слава актера "Канала" привели в группы Владислава других студентов, буквально покидавших прежних преподавателей из числа английский артистов, некогда потерпевших неудачу в своем поприще, и теперь желающих обучать остальных - вот только чему?

Через несколько недель от незадачливых учителей полетели недовольства и жалобы на "иноземца, подлым способом сманивающего студентов". Эта весть долетала иной раз легким ветерком до ушей Владислава, но он не предавал тому значение, гордо забавляясь мыслью о том, что завистники терпят поражение. Но по прошествии еще некоторого времени уже не легкий ветерок, но ураган пронесся над школой актерского мастерства. Ничего не подозревавшего Владислава пригласил в свой офис тогдашний директор Джон Фернал, по его грустному лицу и виноватому отчего-то взгляду Влад понял, что слухи маленькими ручейками стеклись в один бурный поток, и именно он легким листком попал в его сильный водоворот.

Послушайте, мистер Шейбал, - начал Джон, не зная, как продолжить разговор, - до меня дошли неприятные слухи, будто вы сманиваете студентов от других учителей.

Владислав покрылся густой краской, но не стыда, а бессильного несправедливого обвинения. Ему не в чем было оправдываться и он сказал как есть:

Да, в том, что ко мне приходит студенты из других групп, то правда. Но идут они по своей воле, ибо мои двери открыты для всех желающих.

Значит, вы не сманиваете учеников?

Зачем и для чего мне это нужно, если все равно из шестидесяти учащихся действительно талантливых лишь три-четыре человека? И даже если бы их было больше, мне нет надобности звать чужих, так как мои группы переполнены, а силы мои не безграничны.

Джон Фернал вздохнул. Он верил словам Владислава и не желал, чтобы этот человек покинул школу, но с другой стороны недовольны будут старые английские актеры, недолюбливающие "выскочку из Польши". Сложный выбор встал между своими и еще чужим, и директору ничего не оставалось, как открыть Владу всю правду:

Мистер Шейбал, вы должны меня понять: судьба школы зависит от моего принятого решения, а мне тоже не хочется терять директорское кресло.

Я понимаю вас, - проговорил Владислав, чувствуя, как его душу обмазывают зловонной жижей, но он и на сей раз перенес предательство, ибо привык, что его гонят или бросают.

Простите еще раз, - мистер Фернал тем самым поставил точку в разговоре, давая понять, что увольняет Владислава.

Всю дорогу до дома шел Влад медленным шагом, на ходу вдыхая в легкие холодный зимний воздух, едва сдерживая слезы. В комнате - тихой, полутемной, он остановился у окна, глянул вниз на улицу, по которой группами шли веселые студенты в преддверии выходных и Рождества. Они получат от родных и близких подарки, они будут счастливы, а его никто не поздравит, а тут еще подпись об увольнении. Потухшим взором Влад оглядел комнату, где еще вчера его ученики с веселым задорным смехом репетировали новогоднее представление, ныне все было тихо, пусто и ужасно одиноко. Завтра-послезавтра ему нужно будет освободить комнату для другого постояльца и начать искать другую работу, другое жилье. Эх, а он-то думал с таким наивным ребячеством, что жизнь начала налаживаться.

После обеда Владислав решил позвонить родителям, поговорить хотя бы с ними, испросить совета у ласковой матери. Когда он набирал номер телефона, пальцы его тряслись, отчего томящееся волнение вновь охватило его. В небывалом ожидании он слышал протяжные гудки, через несколько секунд трубку взял Станислав. Тяжкий комок сдавил горло Влада, но он силился подавить детский страх, и в жизни играя роль, сделал голос как можно больше непринужденно-радостным, молвил:

Папа, это я, Владислав. Как вы поживаете? Как ваше здоровье?

Зачем ты звонишь сюда?! - прокричал старчески й голос с того конца. - Ты выбрал Англию и отныне общайся с англичанами, а о нас забудь.

Как я могу позабыть вас, таких родных и любимых?

Родных? - Станислав в злобе рассмеялся, добавил. - Ты бросил нас, теперь и ты нам не нужен. Я отрекаюсь от тебя, ты мне не сын.

Рыдания подступили к его горлу, глаза увлажнились от мокрых слез, жестокие слова отца больно ранили сердце, но в последний раз он попытался сгладить, изменить ситуацию, повернуть ее в нужное русло.

Я позвонил лишь для того, чтобы поздравить вас всех с наступающим Рождеством, - голос его дрожал, слезы холодными каплями стекали по щекам и подбородку.

Я тебе еще раз повторяю, глупец: ты нам не нужен и в поздравления твоих мы не нуждаемся! Дари их тем, кто рядом с тобой, - отец громко выругался и бросил трубку, в телефоне раздались короткие гудки.

"Что же это делается? Господи", - прошептал самому себе Владислав, выйдя из телефонной будки. Он всмотрелся в холодные пасмурные небеса - скоро, должно быть, пойдет снег, ледяной ветер трепал полы пальто, пронизывал до костей, но ничего того Влад не чувствовал: в груди все ныло и болело от несправедливого отцовского гнева, всю душу его словно окунули в котел с кипящим маслом и порезали сердце ржавыми ножницами. Бледный, несчастный от навалившихся разом бед, брел Владислав по тропе вдоль разбитого сквера, принадлежащего колледжу. Навстречу ему шли студентки, с веселым хохотом они поздоровались с ним, сказали:

С наступающим Рождеством, мистер Шейбал!

И вас с наступающим, мисс, - машинально проговорил он, с грустью внутри осознавая, что чужие относятся к нему много лучше родных.

Ужинать в общей столовой он не стал, аппетита не было и радостная праздничная мишура навевала тоску и раздражение. Закрывшись ото всего мира, все еще оплакивая в душе несостоявшийся разговор с отцом, Владислав лег в кровать, серая темнота окутала пространство тонкой пеленой. Уже засыпая, Влад услышал слабый стук в дверь, на часах стрелки показывали одиннадцать. Уставший, весь дрожащий от холода, он отворил дверь - незваным гостем оказалась Элли, ее руки держали кулек с пирожными.

Элли, ты не спишь? - удивленно спросил он, хотя в душе радовался ее приходу.

Я слышала, тебя выгнали из колледжа? - молвила она и только теперь, разглядев ее поближе, Влад заметил, что лицо девушки покраснело от слез.

Ты плакала?

А ты позволишь мне войти или мне остаться стоять у порога?

Прости, Элли, входи,.. подожди, я включу свет, - Влад забегал по комнате, боясь доставить любимой дискомфорт.

Вместе они в тишине съели пирожные с чаем, тяжелый, неприятный разговор никак не начинался. Наконец, первым нарушив давящее молчание, он проговорил:

Я счастлив видеть тебя здесь и сейчас, рядом со мной. Во всем мире ты одна не забыла меня. За одно лишь это тебе спасибо.

Ты скоро уедешь? - Элли указала на чемоданы и вновь заплакала.

Я не знаю, куда мне идти и что делать. Привычный покой нарушен, нужно менять все и начинать сначала.

В Лондоне?

Может быть, и в Лондоне, а, может, и здесь. Денег на первое время хватит, а там что будет...

Владислав глубоко вздохнул, погруженный в собственные думы о будущем, а Элли плотнее прижалась к его плечу, он ощущал на своей шеи ее горячее дыхание. Ловкими пальцами девушка расстегнула пуговицы на его рубашке, прижалась к его груди, с упоением слушая ускоряющееся биение сердца. Это был легкий, нежный, удивительно счастливый момент их жизни, вместе они провели всю долгую зимнюю ночь, согреваясь в объятиях друг друга, обжигаясь горячими поцелуями. Элли обвила возлюбленного, крепко схватила белыми зубками его смуглое плечо. От приятной острой боли Влад вздрогнул, прошептал во тьме:

Не кусай меня, мне больно.

Нет, даже не проси, я тебя съем всего - такой ты сладкий и прекрасный!

Впервые за долгое время, привыкший к пустым жестоким словам, Владислав тихо засмеялся - так ему приятно было услышать нежные речи любви от красивой девушки.

С рассветом, после всех плотских утех, Влад устало забылся глубоким сном, а Элли, поцеловав его в щеку, гибкой змейкой выскользнула из-под одеяла и ушла в свою комнату.

Глава десятая

После обеда солнце, наконец, выглянуло из-за туч, посеребрив лучами белый, недавно выпавший снег. Стояла удивительно теплая зимняя погода, сама атмосфера праздника, все его запахи и ожидания парили в воздухе, сыпались на головы людям холодными скоротечными звездочками.

Единственный человек, который в мыслях, в сердце был далек от предновогодней суеты являлся никем иным как Владиславом. Закутавшись плотнее в теплый вязаный шарф, он сидел на скамейке перед костелом, руки в черных кожаных перчатках держали комок снега. Словно скульптор, работающий с глиной, он мял снег до тех пор, пока тот не приобрел твердую форму. Зазвонил колокол и стая голубей враз взметнулась ввысь, паря на фоне светлого небосклона. Влад прищурил глаз, прицелился и бросил снежок в стоящее неподалеку дерево. Толпа школьников с задорным смехом пронеслась мимо него, мужчина улыбнулся детям, хотя внутри - в душе ему хотелось плакать. Нет семьи, нет любимой и единственной - той, ради которой он и пустился на решительный дерзкий шаг стать знаменитым на весь мир, уже вот и работу потерял. Что ж: на этот раз пришлось потерпеть поражение - и признать сей факт, как бы не было больно.

Устремив грустный взор на собор, Владислав перекрестился, прошептал в душе в молитвенном порыве: "Господи, если то испытания Твои за грехи, то дай мне силы вынести их и испить чашу до дна. Ты ведаешь, Господи, что нет во мне ни гордыни, ни корысти, ни зависти. Прошу, помоги мне на стезе моей". Комок рыданий подступил к горлу, ему стало вдруг жаль самого себя: сколько бился за свободу, сколько претерпевал лишений и унижений, стойко перенося голод и холод - и все ради того, чтобы так безумно рухнуть в бездну.

Глубоко вздохнув, успокаиваясь в мыслях, Влад решил уже встать и идти обратно в общежитие, как вдруг его окликнул некогда знакомый молодой голос. Развернувшись, он заметил идущего к нему молодого человека, веселого, румяного от холода. Юноша сел рядом с Владом, проговорил:

Я не думал, что встречу вас здесь, мистер Шейбал. Вы, наверное, были на службе?

Нет, Жорж, я прогуливался в одиночестве, устал, вот и присел отдохнуть.

И куда вы направляетесь? Обратно в колледж?

У меня нет больше колледжа и учеников тоже, - Владислав не удержался, поведал о своем увольнении Жоржу Смиту, которого встретил лишь однажды - на концерте Барбары Биттнеровны, тогда они подружились, но у каждого был свой путь: Жорж остался в Лондоне, а Влад вернулся в Оксфорд. Сегодня же судьба вновь свела их вместе.

Влад не жаловался на трудности и не просил о помощи, однако Жорж, искренне посочувствовав ему, воскликнул:

Мистер Шейбал, оставьте Оксфорд, вы и так многому научились здесь! Поезжайте сегодня вечером в Лондон, там как раз собираются ставить русскую пьесу, а вы как никто другой знаете русский язык. Ваша помощь станет незаменимой.

Ты предлагаешь мне работу в лондонском театре? - все еще не веря своим ушам, вопросил Владислав, чувствуя, как внутри все наполняется теплым счастьем. Помощь явилась тогда, когда он в отчаянии собирался уже уйти, раствориться в безвестном пространстве. Господи, спасибо Тебе за помощь и за те испытания!

Вы согласны? - удивленно молвил Жорж.

Да, - Влад широко улыбнулся: когда еще он был таким радостным?

Вечером он отдал ключи от комнаты, которую снимал столько времени - то был его маленький, первый на чужбине заветно-радостный мир, и передал через портье письмо для Элли, с которой так и не успел попрощаться. Снова дорога, тот же вокзал и поезд, направляющийся в Лондон. Когда-то по этой самой дороге, только в обратном направлении, он устремился прочь из Лондона навстречу своей мечте, что и изменило его жизнь навсегда. Ныне ему приходится возвращаться в столицу, но уже с деньгами, ради долгожданной работы.

В Лондоне как раз ставили грандиозные пьесы с артистами, которым суждено было стать настоящими звездами. Тогда по прибытии в столицу Владиславу как долгожданному мастеру своего дела отвели отдельные апартаменты в Золотом квартале - рядом с другими режиссерами. Ему предстояло ставить пьесу с актрисой Мэри Моррис в главной роли. Вся производственная работа, вся рутинная подготовка декораций заняли целых два месяца, после чего наступили тяжелые утомительные дни репетиций. Владислав, как ответственный за весь творческий процесс, с утра до ночи оставался в театре. Он позабыл о еде и сне, его голос охрип от окриков и назиданий артистам, и когда у него появился один день отдыха, он осознал каждой клеточкой своего тела, как сильно устал за этот период. Да, работа режиссера оказалась много труднее преподавания, но она того стоила: за тяжкие усилия - интересные, но затратные, Владу заплатили хорошие деньги, не идущие ни в какое сравнение с зарплатой в колледже. Впервые взяв в руки награду, действительно оценившую его профессионализм, Владислав понял, ради чего стоило претерпеть множество лишений. Первым делом он купил квартиру-студию в Роланд-Барденс, неподалеку от станции Южный Кенсингтон. На новом месте нужно закрепиться твердо, независимо, раз уж судьба выбрала для него пристанище на далеких незнакомых британских островах, а не в родной Армении или вынужденной по рождению Польше. Новая, уже своя собственная квартира в просторном чистом доме показалась Владу такой уютно-прекрасной, светлой - не подаренной, не унаследованной, а справедливо заработанной бесконечным трудом и бессонными ночами. Когда впервые открыл дверь, то глазам его предстала просторная широкая гостиная с высоким потолком и большими окнами, из которых лился огненными потоками солнечный свет. Тут все его, это собственный мир, такая вожделенная обитель покоя и тишины.

Первым делом Владислав обошел квартиру, рассматривая каждый уголок, каждую черточку. Все было выдержано в мягких ненавязчивых пастельных тонах - в классическом английском стиле: так просто, без лишних линий, и в том было свое очарование, своя правильная красота. Из окна открывался вид на дорогу и дальние холмы, у подножья которых и здесь и там раскиданы одноэтажные домики. Влад захотел было позвонить родителям, поделиться мечтой, ставшей явью, но в конце ему пришлось отложить эту мысль на некоторое время. Предстояло сделать еще немалое: закупить мебель, посуду, люстры - а времени как всегда не хватало, к тому же он был сейчас слишком уставший и слишком счастливый, чтобы вообще с кем-то говорить. У соседа по лестничной площадке Владислав одолжил на время матрас; тот, узнав, кем является новый жилец, с радостью передал некоторые вещи, столь нужные: стулья и стол.

Последующий весь месяц Влад бегал по магазинам в перерывах между репетициями и спектаклями, закупал мебель и домашнюю утварь. Казалось, он позабыл о сне и еде - так увлеченно, со взглядом художника, расставлял кресла, диван, кровать, шкафы и комоды. Вся мебель как и сама квартира не выглядела помпезной и роскошно-вычурной, наоборот: спокойные линии и бежевая цветовая гамма - и в этой классической скромности как раз таилась настоящая красота и аристократизм. Единственное, что позволил себе Владислав особенное, так это огромное зеркало в массивной позолоченной раме - оно служило не только дорогим украшением, но и визуально увеличивало размер гостиной. Радостный, что, наконец, удалось завершить кропотливую работу, Влад тут же набрал номер родителей и когда донеслись длинные гудки, весь так и напрягся, похолодев от волнения: если трубку возьмет отец, он не станет ничего говорить, дождется того, когда Станислав, не услышав голоса звонящего, положит трубку. К счастью, дома оказалась одна Бронислава. Женщина была несказанно рада услышать счастливый голос сына, а когда тот поведал о своем успехе и покупке квартиры, растрогалась до слез.

Я так счастлива за тебя, мой любимый сын. Каждый день я возношу молитвы Пресвятой Деве о твоем благополучии и Она услышала мои мольбы о тебе.

Мама, я так скучаю по вам, - только и смог, что молвить Владислав, даже на таком расстоянии ощущая материнскую любовь, ее ласку, тепло и благословение.

Я тоже скучаю по тебе. Каждый день мои думы и помыслы направлены к тебе, ведь я люблю тебя больше всех и только ради тебя одного готова на все, на любой подвиг.

Мама... мне хочется, чтобы ты приехала ко мне в гости, увидела, как мне хорошо ныне.

Сынок, я навещу тебя обязательно, но не стану ли я, старуха, мешать тебе? Ты ведь сам признался, сколь много работы у тебя.

Ты не только не помешаешь мне, но даже поможешь одним своим присутствием, ибо мне так не хватает поддержки со стороны близких людей.

Разговор с матерью наполнил его душу неизъяснимой нежностью и, оглядываясь на пустую комнату, он осознал, как многое ему не хватает: не в материальном плане, но духовном. Окрыленный заботой Брониславы, всей ее любовью и благословением, Влад решился позвонить Ирене - той, ради которой и задумал покорить запад вопреки запретам и угрозам. Когда он набирал номер телефона супруги, пальцы его тряслись от волнения, а в голове уже прокручивались картины их совместного счастливого будущего, но вопреки ожиданиям, Ирена отказалась уезжать в Англию, сославшись на здоровье и жизненные обстоятельства. Владислав попытался еще раз уговорить ее, едва сдерживая слезы о потерянных надеждах, но услышал лишь такие слова:

Уже слишком поздно, любовь моя, ты опоздал, а я стара, чтобы менять что-то в своей привычной жизни. К тому же я привыкла к блеску и роскоши, а посему не готова ютиться в квартире-студии, даже если это в новом элитном доме. Извини, Влад, но наши пути разошлись, хотя я до сих пор горячо люблю тебя и до конца жизни не перестану тебя любить.

Почему... почему ты не желаешь остаться со мной? За что ты так? Разве мы не были счастливы много лет?

Не в этом дело, сердце мое. То все моя привычка:я не люблю что-то менять.

Это был отказ, хоть и прикрытый завесой красивых слов. Владислав, завершив разговор с Иреной, вышел на балкон. Свежий весенний ветерок ласкал застывшее лицо, искаженное гримасой боли и злобы. Это закон жизни: когда что-то дается, иное забирается как оплата.

Глава одиннадцатая

Владислав отдыхал в швейцарском ресторане Саморитц, где в последнее время обедал и ужинал, предпочитая высокое заведение маленьким кафешкам. После своего триумфального успеха как режиссера театральных постановок, как артиста и сценариста, от предложений не было отбоя: ему приходилось разрываться между двумя-тремя проектами, не имея ни сил, ни времени на домашние дела. В свою уютную квартиру Влад приезжал поздним вечером - только затем, чтобы принять душ и переночевать, а утром в шесть часов вновь покорять вершины.

Недавно он сделал приглашение матери через консульство - отец и брат наотрез отказались приезжать в Лондон даже в гости, и теперь Владислав с нетерпением ожидал звонка от Брониславы, когда ему встретить ее в аэропорту. А пока что он отдыхал в ресторане, с наслаждением предаваясь краткому тихому отдыху. Официанты знали его как постоянного посетителя, но не как актера и потому всякий раз спрашивали, подходя к его столику:

Мистер Шейбал, вас как всегда: фондю и рёшти?

Да.

Пить будете кофе или чай?

Кофе с молоком - как в прошлый раз.

Официант записал заказ и ушел, а Владислав устало дожидался обеда в углу неподалеку от двери так, чтобы всегда оставаться в тени. И сегодня, вкушая вкусный сытный обед, он вдруг ни с того ни с сего почувствовал холод у самого сердца - так всегда бывало в преддверии опасности, хотя какая опасность грозила ему здесь и сейчас, в этом тихом прекрасном месте? Невольный страх сжал все тело и его глаза не сразу, но как-то машинально остановились на одиноко сидящем в конце зала человеке, лицо которого он плохо видел из-за своей близорукости, но чутье подсказывало нечто важное, опасное в этом мирно обедающем незнакомце. Кто то мог быть? Неужто снова агенты КГБ начали за ним охоту? Но почему именно теперь, когда он является гражданином Великобритании, навсегда расставшись с прошлым? Нет, это не КГБ. Уж они-то явно не станут преследовать его в людном месте при свете дня. Но кто, кто это? Мозг заработал быстрее и в памяти воссоздались картины военных действий еще со времен варшавского восстания, затем плен и злополучный концлагерь, навеки изменивший его жизнь. Комок застрял в горле в тот самый миг, когда незнакомец, расплатившись с официантом, двинулся к Владиславу. Тот весь так и сжался, с каждым приближением догадываясь, кто был тот человек. Перед его внутренним взором словно наяву предстала маленькая комната в казарме, фотографии, радиоприемник, полуоткрытый шкаф и кусок колбасы: тот немецкий охранник, что так дружелюбно относился к нему, дабы затем взять свое. Первое, что хотелось сделать Владиславу - оплатить скорее счет и уйти из ресторана - куда-нибудь, просто скрыться, затеряться в толпе. Сквозь года через столько лет до него донесся запах соснового леса, отдаленный шум прибоя и крики чаек над головой - Альтварп, злополучный Альтварп. Он боялся поднять глаза на бывшего охранника гестапо, силился не закричать от страха и отчаяния. С глубокой грустью подумалось о том, почему вся жизнь его полна неожиданностей и испытаний? За что все так ему одному, или он должен расплатиться за все грехи своих предков? Если то правда, да будет так!

Немец подошел и широко улыбнулся, Владислав ответил безвольной машинальной улыбкой, скрывая свои истинные чувства.

Я думаю, что где-то вас видел, еще давно, - вежливо заговорил незнакомец на хорошем английском языке.

Влад смотрел на него, не произнося ни слова, ожидая скорой неизвестной развязки этой истории.

Постойте, ваше лицо, ваши глаза... Да, теперь мне стало ясно: вы тот самый пленник из Альтварпа, что убирался в моей комнате.

Да, это я, - ответил Владислав, - прошло столько лет с тех пор. Я постарел.

Оба мы изменились, весь мир изменился. Но, признаться, я рад, что вы остались в живых. С того дня, когда меня повысили и перевели с штаб, я скучал по тебе и вспоминал тебя каждый день.

Краска смущения залила щеки Влада. Сейчас, в Лондоне, он был в безопасности и мог в любой момент позвать полицию, но не стал того делать, ибо в душе не имел чувства мести, не хотел причинять боль, какую причиняли ему. Вместо этого он предложил офицеру выпить с ним кофе - позабыть старые обиды, пообщаться просто как хорошие знакомые.

Я не желаю ворошить прошлое, ибо причиню вам вред, - проговорил немец, всматриваясь Владиславу прямо в глаза.

К счастью, все обошлось и все благодаря вашей помощи. Спасибо хотя бы за то, что в тот момент вы не дали мне умереть от голода.

Я спас вас, потому что понял с первого раза, что вы не такой, как все, вы очень умный и рассудительный человек.

Как говорят поляки: старый мудрый воробей, хотя это не так. Я не рассудительный человек, я трусливый человек. И я не погиб только потому, что боялся столкнуться лицом к лицу с опасностью, прячась от нее куда подальше - вот почему и сижу я здесь сейчас.

Ваша, как вы смеете утверждать, трусливость спасла вам жизнь. Если бы не она, то ваши кости поныне лежали бы где-нибудь на севере Германии, - офицер немного помолчал, собираясь с мыслями, затем продолжил, - если говорить правду, то я никогда не был гестаповцем, меня направили в Альтварп только как инженера ракет V1, но за весь период войны я никого не убивал и не калечил, а теперь с меня сняты все обвинения и я могу свободно ездить по всему миру.

Владислав слушал его признания - ничего особенного немец не рассказывал, но тугой комок вновь подступил к горлу и какое-то непонятное смущенное предчувствие охватило его. Офицер как-то странно взглянул в его глаза, яркие искры запрыгали в зрачках бывшего охранника. Теперь Влад догадался, зачем тот подошел к нему и чего от него хочет.

А вы все также... интересны, - сказал немец, слегка улыбнувшись, - почему бы нам не встретиться завтра в этом же месте вечером? Мне так приятно с вами общаться.

Простите, но завтра никак нельзя, я занят... у меня очень много работы.

Но, может, тогда мы обменяемся адресами и встретимся в более тихой обстановке, где сможем получше узнать друг друга? У меня есть жена и дети в Германии, но я буду часто приезжать в Лондон.

Я бы рад, но скоро я уезжаю и прибуду в Лондон не раньше, чем через месяц, - Владислав оставил деньги на столе, не дожидаясь официанта, встал и, как можно вежливее попрощавшись с немцем, чуть ли ни бегом покинул ресторан.

Прохладный весенний ветерок обдал его пылающее лицо. Все еще приходя в чувства от потрясения, Влад ловил ртом воздух и ускоренным шагом направился по многолюдной улице, затем свернул за угол, дабы отдышаться, сердце его словно птица быстро колотилось в груди, а в висках стояла тупая ноющая боль, словно кто-то невидимый стучал по голове маленьким молоточком. Он не заметил даже, как очутился в сквере неподалеку от большого зеленого парка. Выйдя на узкую тенистую тропу, окутанную дымкой полусвета словно куполом, Владислав замедлил шаг и, придя в себя, пошел неторопливо, размеренно вдоль одиноких пустых скамеек, детских площадок, откуда раздавались звонкие ребяческие голоса. Солнце по-прежнему ярко светило в безоблачном весеннем небе, и стало ему вмиг так спокойно на душе и так забавно. "И что такого особенно произошло, что я вдруг всего испугался? - говорил про себя Влад, стараясь внушить внутри большую уверенность в благополучном исходе. - Ведь, по сути дела, ничего же не случилось да и не могло случиться! Это был просто разговор, давно позабытые воспоминания и более ничего".

Он присел на скамейку, сдерживая порыв смеха. Надо же быть таким трусом, а в принципе... Махнув чем-то невидимому рукой, Влад вобрал в легкие побольше воздуха, дабы растворить тот оставшийся в груди непонятный страх.

Глава двенадцатая

Самолет медленно совершил посадку в аэропорту Хитроу. Пассажиры один за другим выходили и тут же направлялись к таможне. Владислав прищуренными глазами пристально всматривался в каждую женщину, с нетерпением ожидая мать. Бронислава прошла таможенный контроль самая последняя, уставшая от перелета, заметно постаревшая со дня их последней встречи, она тем не менее горячо, со всей материнской любовью, предавшей ей силы, ринулась к сыну, со слезами на глазах обнимала его, целовала. Их долгая вынужденная разлука лишь скрепила то, что они потеряли за последнее время. Владислав уже не скрывал сильных, раздирающих его изнутри чувств: как раньше в детстве, когда ему становилось страшно или грустно, он прятался в коленях матери, с теплотой и умиротворением вслушивался в такт ее бьющегося сердца, вдыхал аромат ее легких духов и тогда только ощущал себя бесконечно счастливым и спокойным. Вот и сейчас Влад прижался к Брониславе - для нее он все еще оставался маленьким сыном, прошептал:

Мама, я так рад твоему приезду.

А я безмерно счастлива вновь увидеть тебя, мой родной, - проговорила женщина, пропуская его короткие волосы между своими пальцами.

Больше слова не находилось. Им было понятнее смотреть друг на друга в глаза, прикасаться руками - в том заключалась их немая беседа, весь тот маленький, понятный лишь им обоим мир.

Владислав привез на своей машине Брониславу в свою квартиру, с гордостью показал ей апартаменты, жаждуя материнского одобрения. Женщина по достоинству оценила вкус сына, ей понравилось все: и светлые стены, и непринужденная классическая мебель, и прекрасное венецианское зеркало. Усевшись на мягкий диван, Бронислава молвила:

Хвалю тебя, Влад, у тебя безупречный вкус.

Мама, - он сел рядом с ней, с какой-то грустью маленького ребенка спросил, - ты рада за меня? Ты гордишься мной?

Ах, ты медовый мой. Я всегда тобой гордилась и горжусь не за твои только достижения, а потому лишь, что ты мой сын, мой самый лучший, мой любимый сын.

Прости меня за все, что было. Я столько причинил вам неудобств, что вы вправе возненавидеть меня, но я все равно вас всех люблю и буду любить до конца дней своих.

Я счастлива, когда ты счастлив - и это все, что мне теперь нужно.

Чем только я могу оплатить за то добро, что ты делала для меня?

Разве одной награды ждут матери от своих детей? Ты мне не должен ничего, а вот я обязана помогать тебе всем, чем могу.

Спасибо, мама, это те слова, что я мечтал услышать.

Обедали молча. Им столько нужно было рассказать, о стольком поделиться, что и дня не хватило бы. Лишь вечером, когда на темном небе забелела луна, Владислав устало опустил голову на теплые мягкие колени матери, с замиранием сердца проговорил:

Перед сном, всматриваясь в непроглядную холодную темноту, ощущая ее всем своим телом, я начинаю колебаться, чувствовать в душе потерянность и оторванность от остального мира, будто существую я где-то за его пределами, вне его стен. И тогда становится мне страшно, словно рыба в океане я погружаюсь на дно моих мыслей, с тяжелым стоном бремени вытаскиваю одну картину за другой, а затем собираю воедино головоломку. И тут рождается некий протест в моей голове, в разуме и душе, и этот протест говорит мне: "не углубляйся в детство, иначе ты найдешь то, что тебе не понравится". Я не боюсь, а стараюсь изо всех сил залечить раны из моей памяти. Я учусь, я чувствую что-то такое, что невозможно передать словами. Всю жизнь я пытаюсь надеть "бусы" на веревочку, но не нахожу недостающие звенья, и тогда судьба толкает меня на новые испытания. Смешно, но я всегда завишу от силы судьбы или каких-то странных совпадений, которые приносят мне новые открытия или даже откровения. Вот почему насмешки родных и близких так больно ранят меня, хотя я никогда вам не врал.

Я всегда верила твоим словам, понимая, что ты особенный, не такой как все. Ты полон добродетелей, которых нет у других, может, потому покойный отец Жозеф и выделил тебя средь остальных; ты необычайно похож на него по характеру и взглядам на жизнь, вы два святых человека, ибо в ваших сердцах нет злобы.

Я всегда был мечтателем - с самого раннего детства, тем и отличался от других детей, что смеялись надо мной. Но теперь я не держу ни на ком зла, я привык, что меня все обижают и все же в одиночестве мне больно от осознания того, что я никогда не был никому нужен - всегда один, только один. Я чувствую боль, какую ощущают рыбы в глубинах океана. Я так восприимчив к тому, что меня окружает, ко всему видимому миру - и все то сильно влияет на меня, на всю мою жизнь, эта боль всегда со мной, она ходит по пятам, я ощущаю ее, когда иду из одной комнаты в другую, потому что я теряю что-то позади себя, тот миг, те мгновения, которые больше никогда не повторятся. Я ощущаю боль от общения с людьми, ибо каждый человек влияет на меня. Я чувствую боль во время прослушивания музыки, вот почему весь мой дом наполнен тишиной, ибо эта музыка звучит внутри меня, не давая покоя.

Сыночек, - Бронислава, искренне тронутая его душевным откровением, не смогла сдержать слез; то, о чем она догадывалась или чего не знала, предстало перед ней наяву, жалость к Владиславу заполнила ее целиком, - прости меня, прости. Я должна была защищать тебя, поддерживать в трудные минуты, но я оставляла тебя одного, боялась прогневить Станислава. Отныне я вижу тебя иным человеком, не таким как раньше.

Ты ни в чем не виновата. Значит, так должно было случиться, и кто знает - возможно, это и к лучшему, иначе разве я уехал бы в Англию, кою полюбил всем сердцем?

Наступило грустное молчание. В тиши комнаты, во всем воздухе ощущалось нечто такое, что невозможно было описать словами, но которое они уже в душе пережили вместе, омыв горечью их долгого, слишком затяжного расставания. Мать читала в сердце его состояние, всей душой пропуская через себя ту невидимую злополучную нить, что могла в любой миг разорвать малое их долгожданное счастье. От Брониславы исходило тепло, умиротворение, которое Владислав искал на чужбине и в котором так остро нуждался теперь, когда рай его детства был утерян навсегда. Он так и заснул на коленях матери, окруженный ее вселенской заботой, впитывая в себя те силы, ту доброту, кои внутренним взором нашел в ее сердце.

Ранним утром Бронислава как обычно, в привычной своей заботе, приготовила завтрак. Владислав столько лет не вкушал материнскую еду, что не заметил, как почти сразу все съел, наслаждаясь знакомым в детства вкусом. В обед он повез мать кататься по городу, показывал ей памятные, исторические места Лондона, с восторженным голосом рассказывал все, что ведал о столице Англии. Они гуляли по Тауэрскому мосту, остановившись, Влад взмахом руки окинул линию горизонта, нарисовав невидимую дугу, сказал:

Посмотри, мама, как прекрасна Англия, как красив Лондон! Когда впервые я сюда приехал, то понял-осознал неким чувством, что должен остаться здесь, что именно на британской земле моя жизнь изменится к лучшему.

Да, Лондон и правда красив, - грустно молвила Бронислава, не сводя глаз с сына, - только мне тебя будет не хватать. Когда еще я прилечу к тебе?

Мама, оставайся со мной, я попрошу в консульстве дать тебе разрешение на пребывание в Англии. Ты видишь, у меня большая квартира, мы будем жить вместе, сейчас я хорошо зарабатываю и смогу обеспечить нам обоим безбедное существование. Я стану заботиться о тебе как ты раньше заботилась обо мне в детстве. Прошу, останься.

Женщина глубоко вздохнула и по ее глазам Владислав понял, что ничего из того, что он говорил не имеет никакого значения. Мать не могла остаться - не из-за него, нет, просто она не смела бросить мужа одного, не могла оставить родной дом, как поступил он, Владислав. Старческой рукой Бронислава провела по щеке сына, проговорила:

Ты должен строить и дальше свою жизнь так, как желаешь, я буду тебе только мешать.

Мама, но ты будешь приезжать ко мне хотя бы в гости?

Конечно, мой любимый мальчик. Когда я тебе понадоблюсь, то прилечу к тебе как можно скорее, стану помогать, чем могу. Ты не знаешь, как сильно я тебя люблю и горжусь тобой.

Скрывая катившиеся по щекам слезы, Влад горячо обнял мать, прижал к своей груди. Он понял теперь, что она всегда находилась рядом с ним, где бы он не был, и именно ее благословение, может статься, спасло его жизнь, иначе он не стал бы тем, кем является ныне.

Еще долго они ходили по центру Лондона. К вечеру забрели в парк - там много было уже людей, отовсюду раздавались звонкие детские голоса. Владислав поглядел в ту сторону, откуда слышались переливчатые чистые щебетания ребяческие, и к горлу вновь подступил тугой комок, с запоздалым раскаянием осознал-понял он, чего лишился в погоне за мечтой и чего желал в тайне сердца. Вспышкой молнии пронеслось далекое воспоминание о Янине - той, что действительно любила его не за какие-то заслуги, а просто как человека, как родного человека. Она могла бы стать матерью его детей да Господь забрал ее раньше, с тех пор - чувствовал он, оборвалась тонкая нить между ним и семейным счастьем, ни одна женщина так и не стала его законной женой, о которой мечтал долгие годы.

Бронислава даже в тишине, без всяких слов поняла состояние сына, женщина каким-то иным чутьем знала Влада - даже его думы и тайные желания. Легким касанием она взяла его за руку, спросила на армянском языке:

Сынок, что с тобой?

Ничего, матушка... я задумался просто, в этом парке я часто вспоминаю прошлое, которое никак уже нельзя изменить.

Не стоит того делать, сын мой. Углубляясь в прошлое, ты лишаешь себя будущего.

Может и так, да только благодаря воспоминаниям я все еще жив, благодаря им я не сломался перед превратностями судьбы, не рухнул в пропасть. Всегда и везде я чувствую над собой спасительный колпак и под ним мне так хорошо и так спокойно.

Теперь мне понятно, почему твой дядя Жозеф выбрал именно тебя. Еще когда ты был ребенком, он указал перстом в твою сторону, сказал: "это дитя отмечено печатью судьбы, берегите его как зеницу ока и он прославит род наш". Станислав лишь усмехнулся, а меня все изнутри опалило жаром, мне так стало страшно за тебя, я хотела в тот миг одного - уберечь тебя ото всех бед.

Кроны деревьев заколыхались под дуновением ветерка - вечернего, прохладного. Владислав посмотрел на небеса, вздохнул и вдруг задал матери давным-давно мучивший его вопрос:

Мама, ответь мне, почему отец так ненавидит меня?

Бронислава вся вздрогнула внутри, большой выдержки стоило ей дать ответ спокойным, ровным голосом:

Станислав любит тебя, может статься, даже больше Янки и Казимежа, но ему никогда не была по нраву твоя неуступчивость и жажда свободы. Твой отец любит всем руководить, командовать, Казимеж полностью в его воли, ты же пошел наперекор отцовскому приказу, решил жить, как желаешь сам, а не кто-то иной, вот почему Станислав зол на тебя.

Слушая речь матери, Влад не смог более сдержать слез; многое из того, что было недоступно его пониманию, отныне явилось в распахнутую настежь дверь и он узрел внутренним взором глубокую тайну. В миг ему стало так легко и так страшно одновременно, что он не мог держать тугой порыв чувств. Он повернул к Брониславе влажное от слез лицо, спросил:

Ты попроси у отца прощение от меня и скажи, как сильно я его люблю. Я всех вас люблю: тебя, папу, Янку, Казимежа, всех моих дядей и тетей и потому жду всех вас в гости, ведь я так скучаю по вам.

Отец сильно поругался с дядей Адамом после твоего отъезда. Мария доложила Станиславу, что дядя отдал тебе деньги на дорогу.

Папа и дядя поссорились из-за меня? Что же я сотворил! -потрясенный Владислав не мог осознать до конца, какой разлад произошел в его семье в следствии его выбора.

Оставь их предрассудки им самим, дядя Адам никогда не ладил со Станиславом, тебе об этом и так известно. Но Адам любит тебя и всякий раз спрашивает о тебе, волнуется.

Передай дяде мою безмерную благодарность ему и подарки, что я приготовил для него.

Передам, обещаю. Но это еще не все. Радостную весть сообщу тебе.

Какую? - Влад вытер лицо тыльной стороной ладони, погрузившись в слова матери.

До моего приезда в Англию нас посетил Стас со своей женой и детьми. Она все живы-здоровы и очень хотят тебя увидеть вновь, ведь для Стаса ты стал как сын его названный.

Его супруга и дети живы?! Они живы, - в полусне, не веря услышанному, проговорил он, сгибая и разгибая пальцы в сильном волнении.

Вот их номер телефона. Позвони Стасу сам, ведь он так скучает по тебе, - Бронислава достала из сумки заветный листок бумаги, свернутый в конверт - в нем хранилось тяжкое прошлое и радостное настоящее.

Владислав медленно взял бумагу, не смея ни убрать ее в карман, ни развернуть. Сердце гулко билось в груди, ведь слишком многое он узнал за столь короткое время, еще больше осознал, и теперь у него кружилась голова ото всего, что ему пришлось пережить сегодня.

За ужином Влад положил голову на плечо матери, как бы невзначай, с улыбкой на устах молвил:

Мама, а меня собираются пригласить на ВВС, где я стану работать директором телеканала Гранада Телевижион. Скажи мне: соглашаться или нет, ведь у меня и без того слишком много работы.

Иди туда, куда зовут, сын мой. Кем бы ты не был здесь, для англичан ты все равно останешься чужаком. У тебя нет выбора, кроме как согласиться.

Спасибо, моя драгоценная матушка, - он поцеловал ее в щеку, радуясь родительскому одобрению.

Бронислава вновь показала верный путь, научила его видеть мир по-иному, другими красками. Без мудрых книг и философский рассуждений она помогала ему больше, нежели кто-либо еще, вот почему Влад не желал отпускать мать обратно в Польшу, ибо так он потеряет незримые родные поддержку и опору.

Глава тринадцатая

Аэропорт Хитроу. Толпы людей из всех стран мира: новые лица, новые запахи. Кто-то прилетает и с радостным восторгом спешит на встречу родным, а кто-то улетает на время либо навсегда - и тогда раздаются или плач или наказ беречь себя и планы на новые встречи. Владислав нес два чемодана - один с одеждой матери, второй с подарками для близких. Бронислава остановилась у таможенного контроля, взглянула Владу в лицо и ласково коснулась его руки, проговорив:

Спасибо тебе, Влад, за все спасибо. Я так счастливо провела с тобой время.

Ты приедешь еще раз в гости? - с надеждой в голосе спросил он.

Конечно, мой родной. Мы еще увидимся много раз.

Мама, - Владислав какое-то время раздумывал, но все же спросил, - я желаю знать, папе понравились те часы, что я подарил ему тогда? Он носит их? Ведь я так долго выбирал их, от чистого сердца делал подарок.

Кровь отлила от лица Брониславы и, казалось ей, что ее обдало изнутри чем-то холодным, липким, неприятным. Она не была готова к такому вопросу, но и сказать правду не желала, ибо не могла обидеть сына, которого одного по-настоящему любила и ценила. Вместо этого женщина промолвила:

Да, отец был счастлив получить подарок столь желанный от тебя, но носит он эти часы лишь по особым случаям, боясь сломать или разбить их ненароком.

Я счастлив это слышать, - он крепко обнял мать и тут была объявлена посадка на самолет Лондон-Варшава; Бронислава, благословив сына, поспешила к таможенному контролю, на ходу то и дело оглядываясь туда, где стоял Владислав, с неприкрытой грустью смотрящий ей вслед.

После расставания с матерью он вернулся к работе в театре и на ВВС - к тому ритму жизни, что стал для него привычным, необычайно важным и жизненно необходимым - как воздух, как вода. Влад снискал успех, но внутренним взором чувствовал, как с карьерой стало расти число тайных завистников и недоброжелателей из коренных англичан, которые не могли понять, как иноземец с плохим знанием языка за короткий срок поднялся от бедного студента до директора канала? Впрочем, ничего, кроме тихих сплетен, завистники не могли сделать, а Влад оказался слишком занятым, чтобы слушать скверные разговоры.

Прошло время - так быстро, незаметно, растворившись в череде бесконечных концертов, репетиций, фестивалей. Владислава назначили руководителем пьесы "Ануилля" как одного из лучших режиссеров театральных постановок; главной роли удостоилась молодая белокурая красавица Диана Чиленто, супруга тогда еще неизвестного безработного Шона Коннери, чей шотландский акцент выделялся на фоне иных молодых дарований, что и отпугивало режиссеров не смотря на красоту и стать Шона. Диана поддерживала супруга, но тот с каждым днем становился все мрачнее и мрачнее тучи. Однажды поздним вечером после долгих смен репетиций и заучивания текстов Диана пригласила Владислава в один из пабов - давняя излюбленная традиция жителей британских островов. В этот день все прошло так гладко, так приятно, и Влад почувствовал необычную грустную тягу к этой супружеской паре, что так быстро, так дружелюбно приняла его как родного, не заботясь о его происхождении. Они заказали виски со льдом, весело болтали просто - не как артисты, а просто как люди - живые, со своими чувствами и мечтами. Шон с горечью в голосе признался о своем незавидном положении, почти потеряв веру в себя и свои силы. Владислав, сделав глоток виски, какое-то время сидел молча, собираясь с мыслями, и со стороны казалось, что душой он был не здесь, а где-то далеко-высоко, в своем собственном мире, однако лицо его оставалось серьезным, сдержанным. Ровным голосом, как бы о чем-то легком, ответил:

В Библии есть мудрое изречение: "Просите, и дано будет вам; ищите, и найдете; стучите, и отворят вам, ибо всякий просящий получает, и ищущий находит, и стучащему отворят". Мой дядя архиепископ учил меня полагаться на Господа, ибо в Его длани наши судьбы. Вам, мистер Коннери, не стоит унывать на череду неудач, просто действуйте, а что суждено - неминуемо будет.

Как действовать?

Поймите, большинство режиссеров работают по старым, проверенным правилам, они не желают рисковать. Я и сам пережил много трудностей, череду неудач, хотя я человек из другой культуры, иной среды, но у меня столько амбиций, столько жизненных планов, что я просто не могу бездействовать, оставаясь в тени собственных страхов. Это сложно понять, еще сложнее осуществить. Если желаете, я могу порекомендовать вам режиссеров, которых знаю: Мода Спектора, Розу Тобиас Шоу.

К сожалению, вы опоздали, сэр Шейбал. У данных режиссеров есть мои фотографии и рекомендации, но они все как один ответили мне отказом.

Наступила тишина. Диана опустила голову, Шон стыдливо прятал взгляд, будто отсутствие работы было неким преступлением, а Влад посматривал та на женщину, то на мужчину с долей сострадания. Наконец, он первый нарушил молчание, положив по-дружески свою руку на плечо Шона:

Знаете, почему моя карьера режиссера пошла в гору? А я скажу: потому что мне все равно и я ни за что не борюсь. Все, что суждено, случится ран о или поздно, и потому вам, Шон, следует ждать и надеяться, и не впадать в уныние. Возможно, успех войдет в вашу жизнь.

Диана глубоко вздохнула, с недоверием взглянула на Владислава, молвила:

Все так легко сказать, когда самому нет ни в чем нужды, когда у вас есть хлеб и крыша над головой.

О, нет, вы не правы, - ответил ей Влад, задетый за живое, - будучи пленником концлагеря мне приходилось и голодать, и есть рыбьи кишки из мусорных баков. Я пережил такое, что вам не снилось в самых худших кошмарах. Верьте мне: я умирал от голода, холода, болезней, и все же мне удалось выжить - это великое чудо! Пути Господа неисповедимы.

Простите мою супругу, сэр Шейбал, она просто не знает, как помочь мне, - проговорил Шон, до глубины души тронутый горьким его признанием, который явил для него единственный пример поистине чудесного преображения.

Пронятый его добротой и мягким характером, Владислав слегка улыбнулся - устало, измученно, словно после недавней понесенной потери, ответил:

Я могу узнать вашу дальнейшую судьбу, но для этого мне понадобятся кофе и ваша вера в меня.

Что вы собираетесь предпринять? - удивленно воскликнул Шон, будто перед новой неизвестной пьесой.

Гадать на кофейной гуще. Я армянин, а наш народ издревле знает тайны этого гадания.

Вы - племянник архиепископа и собираетесь по кофейной гуще узреть будущее? Грех это.

Этот грех останется со мной, а вы, сэр Коннери, будьте спокойны, - развернувшись лицом к бармену, расставляющего бокалы, он потребовал заварить крепкий кофе для друга.

Бармен лишь мельком взглянул на Шона и, задорно подмигнув, сказал:

Мистер Шейбал умеет гадать, мои предсказания уже начали сбываться.

Влад рассмеялся, что еще больше покоробило Шона и его жену Диану, но уверенный голос режиссера и вся его легкая веселая натура и то дружеское настроение, с которым он охотно делился с родными и близкими, развеяли все сомнения. Шон испил до дна чашку кофе и, перевернув ее на тарелку, передал Владиславу. Тот ждал некоторое время, пока гуща не стечет по стенкам, а затем, осмотрев чашку, стал медленно говорить, всматриваясь в затейливый, лишь ему одному понятный рисунок:

Ты будешь богат и знаменит и у вас с Дианой родится сын, но то произойдет не так скоро, как вам хотелось бы. Время и терпение, иначе вы погубите то, что суждено вам судьбою.

Дрожащей рукой он передал Шону чашку, его глаза потемнели от расширившихся зрачков, никогда прежде никто не видел его таким: это был Владислав и в тоже время не Владислав. Диане стало страшно и незаметно для всех она сотворила крестное знамя. Вскоре транс, в котором пребывала его душа, отступил и Влад вновь стал самим собой, но впечатление, которое он произвел на друзей,осталось за гранью его понимания.

Я думаю, нам пора домой, - только и мог что сказать удивленный необычным превращением Шон.

Да... пора домой... - эхом вторил за ним Влад, чувствуя, как к горлу медленным потоком подступает тошнота.

Диана с супругом помогли ему справиться с непонятным недугом. Втроем они вышли на улицу - к ночной лондонской прохладе. Машин почти не было,а прохожих и подавно: пустые длинные сходящиеся и расходящиеся улицы походили теперь на подземные туннели, только красивые и освещенные. Шон поймал такси и, распрощавшись с Владиславом, вместе с женой уехали домой. Влад еще некоторое время смотрел им вслед, на душе было отчего-то радостно, легко; за много лет пережитых испытаний ему хотелось смеяться как когда-то в отрочестве, запрокинув лицо к темному звездному небу, и вдыхать свежий горьковатый аромат черной украинской земли.

Глава четырнадцатая

Бронислава благополучно долетела до Варшавы, в аэропорту ее встретил Казимеж. Со скрытой грустью мать приметила сильное отличие ее сыновей и вопреки каждодневным заботам старшего женщине по сердцу более приходился младший сын - отрада для нее, весь смысл жизни. Казимеж чувствовал, как сильно привязана мать к Владиславу, и тем сильнее завидовал брату - за его явное превосходство во всем. Дома Бронислава распаковала подарки от Влада: Казимеж получил новый фотоаппарат, Станислав редкие масляные краски, о которых долго мечтал, черноокая красавица Янка приняла в качестве подарка от любимого брата серьги и шелковый платок, любимой тете Ванде достались английские духи, тете Софии большая энциклопедия о театральных костюмах, а дядя Адам получил те заветные пластинки с его любимыми старинными композициями. Станислав поначалу не желал принимать подарки от изгнанного им сына, но Бронислава со слезами на глазах упросила супруга принять сей дар и позвонить хотя бы первый раз в жизни Владиславу, поблагодарить его, ведь он так старался, так хотел сделать родным людям приятное. Скрепя сердцем, жесткий, непримиримый по характеру Станислав внял мольбам супруги, набрал номер младшего сына: весь их разговор состоял из нескольких фраз - как дела, как здоровье, спасибо за подарки, до свидания. Брониславе стало обидно за Владислава, ей было жаль его: сколько он трудился, сколько бился ради заветной мечты, а никто, кроме нее самой, не оценил сие старания по достоинству.

Проплакав полночи, зная, что Владислава нет рядом, женщина решилась на отчаянный шаг - встретиться с бывшей невесткой Иреной, и на это у нее были причины. Вопреки гневным ожиданиям Ирена легко приняла приглашение о встречи в центральном парке после полудня, по крайней мере, она не знала, для чего престарелая женщина хочет говорить с ней.

В назначенное время обе женщины повстречались после долгого расставания. Все в них было разное, кроме одного - сильные чувства к одному и тому же человеку - материнское и возлюбленное. Именно эти чувства привели их сюда, в тот парк, где особенно любил гулять Владислав.

Ирена пристально глядела на бывшую свекровь и не узнавала ее: взгляд Брониславы оставался жестоким, холодным заместо прежнего - кроткого, доброго.

Вы что-то желаете сообщить мне? - открыла разговор с вопросом актриса, предчувствуя, однако, неладное.

Бронислава глубоко вздохнула, ее губы были плотно сжаты, наконец, она произнесла:

Я желала этой встречи, дабы посмотреть в бесстыжие твои глаза.

Успокойтесь, пожалуйста, и постарайтесь впредь не оскорблять меня, - с гордым видом заявила Ирена, стараясь казаться куда неприступнее, нежели была на самом деле.

Не тебе меня стыдить. Ты знаешь, что я хочу тебе сказать.

Говорите.

Речь пойдет о моем сыне Владиславе, коего ты поначалу опутала, заманила в свои сети, дабы потом бросить его одного в чужой стране, тем самым разбив ему сердце. Из-за тебя мой мальчик страдал столько времени, из-за тебя он на век поссорился с отцом, который выгнал его холодной дождливой ночью из дома и с тех пор они не общаются. Что ты теперь на это скажешь? Тебе не совестно портить жизнь людям?

Моя ли в том вина, что ваш самодур, не способный смириться с выбором родного сына? Вам бы спасибо мне сказать - именно благодаря мне Влад стал уважаемым актером здесь, в Польше, а ныне строящий карьеру в Англии.

Если бы не ты, мой сын и поныне оставался бы с нами, может, у него уже и жена и дети были бы.

Если бы не я, госпожа Шейбал, ваш сын до сих пор сидел бы у вашей юбки, а вы кормили бы его с ложечки. Ваша любовь, столь сильная, сумасшедшая, погубила бы Влада раньше времени. Вам стоит не нянчиться с ним, а хотя бы научить его убирать за собой - за несколько лет нашей совместной жизни ваш сын даже тарелку за собой не помыл, а мне это тоже не нужно, ибо я не подписывалась на роль мамочки.

Однако, ты не ушла от него сразу, долго упивалась его молодостью и красотой, но оставила его, когда Владислав так сильно нуждался в твоей поддержке. Я женщина добрая, отходчивая, но тебе никогда не прощу того, что ты отказалась от моего сына. Позор тебе.

Я полагаю, наш разговор не имеет никакого смысла. Вы - армяне, у вас своя культура, свои традиции, мне их не понять. На сей доброй ноте извольте распрощаться с вами, ибо у меня очень много дел, - Ирена встала со скамьи, поправив блузку и, ни разу не оглянувшись в сторону Брониславы, пошла по аллеи парка, растворяясь в тени деревьев и вспыхивая в солнечных лучах.

Бронислава глядела ей вслед, в душу полыхало непонятное пламя мести, которое она не могла выплеснуть наружу. Но даже так она оказалась сильнее и морально, и духовно Ирены, ибо не сбежала трусливо с поля боя незаконченной их беседы. Женщина не желала ссоры, не хотела войны, но вопреки себе самой в ней родилось непреодолимое чувство ненависти - из-за несложившегося семейного счастья любимого сына.

В тот же вечер по другую сторону Европы раздался звонок. Владислав только что вернулся домой с бесконечной репетиции и устало готовился отойти ко сну, как затрещал телефон. Какого же было его удивление и радость, когда он услышал голос Ирены - далекий, бесконечно теплый, любимейший. К горлу подступил комок рыданий, Влад силился из последних сил сохранить голос ровным, спокойным, но пламенные чувства выдали его, а единственная любовь его жизни - что была далеко и в тоже время рядом, не разделила те эмоции, оставленные между ними сквозь время и расстояния. Холодным, ледяным тоном женщина, не отпуская врожденную гордость, проговорила:

Сегодня я встречалась с твоей матерью, у нас состоялся очень неприятный разговор.

Но почему? Что стряслось между вами?

Нет, вопрос хочу задать я: зачем ты поведал матери о нашем расставании, пожаловаться решил? Ты уже не маленький мальчик, но взрослый мужчина и должен понимать, что делает и как.

Я не жаловался, только излил душу, ведь именно матери я могу довериться о своих чувствах. Ты уехала, оставила меня одного в плену собственных терзаний и горестей. Тебе не ведомо, что пережил я тогда в аэропорту, когда самолет взлетел ввысь и скрылся в густых облаках.

Мне тоже тяжко пришлось в тот день, ведь кроме тебя у меня никого нет, - растроганная его чистосердечным признанием, молвила Ирена.

Я до сих пор не могу забыть тебя, потому что люблю одну лишь тебя, и не годы расставания, ни страны, разделяющие нас, не смогли погубить чувства, те самые священные чувства мои к тебе. А ныне я прошу тебя: оставь Польшу, вернись ко мне, у меня есть просторный дом, деньги, ты не будешь ни в чем нуждаться, я сделаю все для того, чтобы ты жила как королева, любимая моя.

Слишком поздно начинать все сначала, сломанная ветвь не срастается вновь. Ты еще молод и красив, у тебя будет молодая хорошенькая жена, а я слишком стара для новой жизни.

Мне не нужны другие женщины, я желаю лишь тебя, Ирена. Без тебя и твоей поддержки я пропаду, не смогу выбраться в одиночку.

Ты сможешь, Влад, ибо обладаешь теми качествами, что помогут тебе подняться наверх, только верь в себя, а я стану гордиться тобой.

Недавно мне предложили эпизодическую роль в фильме "Из России с любовью" о Джеймсе Бонде. Мне предстоит сыграть шахматиста Кронстина, противника Бонда, злодея, коего должны убить в конце фильма шипом на туфле. Но я отверг данную роль, столь ненавистную мне, хотя мой агент Питер Крауч и друзья уговаривают меня принять эту отрицательную роль вопреки моим желаниям. Я запутался и не знаю, что делать.

Ты будешь глупцом, ежели откажешься от такого предложения, и потеряешь много больше, нежели приобретешь. Возможно, роль злодея - пусть маленькая, эпизодическая, изменит твою жизнь и ты обретешь всеобщую славу, о которой давно мечтаешь.

Тоже самое твердит мой друг Шон Коннери. Вчера вечером он ругал меня, твердя: "Ты полный идиот, если отвергнешь эту роль! Понимаешь, что та малая часть выведет тебя на новый, международный уровень. Сотни актеров в Англии молятся о таком шансе, в то время как тебе сама судьба преподносит ценный дар! Ты меня обидишь своим отказом сняться со мной в кино. Мы друзья и должны помогать друг другу". Вот эти слова я слышал от Шона, и боюсь, он как и ты оказался прав.

Ты согласишься на данную роль?

Увы, да, - только и мог что ответить Владислав, ощущая в душе пустоту и некое странное горестное чувство, которое не мог передать словами.

Глава пятнадцатая

Студия кинематографа оказалась поистине ошеломляюще огромной, расположившись в тени соснового леса. В каждом отсеке красовался свой мир: тут можно увидеть мексиканский "город", следом шла "испанская деревня", соседствующая со средневековым городом - с башнями и крепостями; каждый человек, очутившись здесь, мог представить себе, будто он попал на пятьсот лет назад. Немного поодаль располагался огромных размеров бассейн - студийное море, на "берегу" которого стоял настоящий мачтовый корабль - не бутафорный,но из натурального дерева.

В первый день съемок за Владиславом приехала машина. Было раннее утро, солнце только-только окрасило линию горизонта розовато-золотистым светом. Автомобиль быстро проехал по полупустым еще улицам Лондона, выехал к пригороду и вскоре очутился за пределами столицы, мчась по направлению к Беркширу, что в двух часах езды от Лондона. Влад все то время впечатлительным взором глядел в окно, душой художника любуясь открывшемуся пейзажу холмистой местности, покрытой густой зеленой травой. За холмами раскинулось у кромки леса целое пастбище, на котором паслись лошади. Животные, привыкшие уже к машинам, не обращали на путников никакого внимания, лишь две из них устало подняли головы, без всякого интереса проводив автомобиль ввалившимися карими глазами. Водитель указал на лошадей и пояснил:

Это старые лошади, которых студия списала. Раньше их бы забили, теперь дают спокойной дожить свой век.

Мне всегда было жалко лошадей во время съемок битв и войн, потому я никогда не любил смотреть исторические фильмы. Сколько таких прекрасных животных погибло или покалечились во время репетиций, - проговорил Владислав, оглядываясь по сторонам.

В Англии запрещено жестокое обращение с животными и поэтому ни одна лошадь не пострадала.

Хоть что-то хорошее.

Так за беседой пролетело время. Вскоре машина подъехала к огромным воротам, возле которых стояла охрана. Водитель предоставил удостоверение и ворота открылись в новый мир длинных извилистых коридоров и туннелей под металлическими мостами и балконами. Влад с замиранием сердца удивился такому размеру британской киностудии, ничего подобного ему не доводилось видеть ни в Варшаве, ни в Париже. Он брел по широким коридорам между рядами колонн, залитых солнечным светом, заглядывал в каждую комнату, прогуливаясь то по старинному замку, то по восточным улицам, то бредя по "морскому берегу" мимо кораблей. Дойдя до края зала, он встретился лицом к лицу с Шоном Коннери, который вежливо по-джентльменски поздоровался и пригласил перекусить с ним перед началом съемок. После легкого завтрака в студийном кафе Владислава провели в гримерную, там его прихода дожидались известные костюмеры Барман и Натан. Сшитый костюм выглядел дорого и очень элегантно. Разглядывая себя в зеркало, Владислав с присущей ему долей критики оглядывал свой наряд, трогал пуговицы и в конце нашел его идеальным. После наложения гримма и укладки волос его отвели на съемочную площадку, где он впервые встретился с легендарной актрисой Лоттой Леней - вдовой Курта Вейля. В фильме "Из России с любовью" Владислав и Лотта должны играть напарников-злодеев, ведущих борьбу против Джеймса Бонда, но в конце Лотта по сценарию убивает героя Влада ботинком с отравленным шипом.

Во время перерыва Владислав уходил с коллегой в кафе, за чашечкой чая беседуя вот так просто, отбросив мысли о своем звездном начале. Лотта с материнским чувством ухаживала за Владом, что был много моложе, растеряннее, нежели другие артисты. На съемочной площадке женщина полностью преображалась в свою героиню: она была такой жестокой, жесткой, но в жизни - за пределами работы, являлась совершенно иным человеком, а Владислав проявлял к ней долю симпатии - как младший брат к старшей сестре.

С Шоном у него не было никаких сцен. Они снимались в разное время, отдельно друг от друга, но в выходные дни - те немногие проблески отдыха, Шон приглашал Влада в гости, с милым гостеприимством проводя долгие часы за беседой с ним в просторной гостиной. Владислав поведал другу о своем предке-шотландце, осевшем в Польше, от которого и пошла фамилия Шейбал, а для Шона - шотландца по крови, сия новость оказалась приятной неожиданностью. Даже представить себе невозможно: польский армянин с шотландской фамилией, и фамилия эта явилась единственным, что сохранилось от предка, жившего более двухсот лет назад. Владислав рассказывал о своей многочисленной семье: об отце - профессоре, фотографе и художнике, о вселюбимой родной матери, положившей все годы на алтарь семейных ценностей, о ее сестре - любимой тети Софии - оперной певице, о доброй тетушке Ванде и ее родителях - бабушке Вильгельмине Задурян из благородного рода знатных армян и дедушке Франциске-Ксавери Шейбале, бывшем мэре и старосте сандомирском. Но главной гордостью повествования был его великий дядя львовский архиепископ Теодорович, чью любовь он ощущал всю жизнь и привязанность к которому определила многое в его судьбе.

Он крестил меня и дал новое имя - Владимир, вот почему я испытываю путаницу в своих именах, словно проживаю несколько жизней одновременно, - закончил сими словами Владислав свою историю, держа на коленях маленького сына Шона Джейсона.

Малыш весело смеялся, то и дело перебивая гостя детскими наивными вопросами. С первого дня их знакомства Джейсон всем сердцем прикипел к Владу и изо дня в день ожидал его прихода.

Мама, дядя Владек приехал! - радостно восклицал малыш, посматривая из окна на приближающуюся машину отца. Тогда он срывался с места и бежал навстречу долгожданному гостю и, обхватив маленькими рученками его шею, повисал на ней со словами: "Я рад, что ты пришел".

Никогда еще Владислав не испытывал подобных чувств, как в доме этой дружной семьи. Мысленным взором с горечью рисовал в душе картины такой вот мирной жизни, понимая, что и у него самого могли бы быть жена и дети - много детей, которые бегали бы вокруг него и щебетали бы своими тонкими голосами, но, возвращаясь к ненавистной ему реальности, осознавал, что ничего такого у него нет и уже вряд ли будет; любимая женщина оставила его, не желая с ним будущего, ранее другая - та, что когда-то носила под сердцем его дитя, умерла; а теперь осталась вокруг пустота - черная, пугающая, тихая. И, глядя на детские шалости Джейсона, Владислав из последних сил сдерживал горький вздох, который не понял бы никто, даже он сам.

Владислав почти каждый день ездил на репетиции, а после на съемки как на каторгу. Он ненавидел этот фильм, ненавидел свою роль - ему ли играть злодеев? Но более всего ему стала противна мысль о том, что он вернулся вновь к актерской игре, которую решил оставить раз и навсегда после "Канала", полностью отдавшись преподаванию и режиссуре, считая эти профессии более приемлемыми для мужчины. В последний день съемок на завершающем этапе своих действий - принятие смерти от ядовитого шипа между Владом и продюсером Гарри Зальцманом возникли разногласия. В мин смерти герой Кронстин должен был упасть на пол. Теренс включил камеру, новый эпизод был в самом разгаре. Владислав, "сраженный туфлей", медленно опустился на земь, руками опершись о стол и изобразил лицом неимоверные муки агонии. Теренс вдруг резко выключил камеру, подошел к недоуменному артисту, сказал:

Стоп, так дело не пойдет, мистер Шейбал! Вы должны изобразить смерть как Джеймс Кэнги - умирать медленно, очень медленно.

Владислав, встревоженный не на шутку, опасаясь провала, лишь мельком взглянул на Лотту, словно ища поддержки и защиты. Женщина стояла, опустив глаза и закусив нижнюю губу, и он понял, что ей не по нраву пришлось предложение Теренса. Но делать было нечего - это не его кино и не его правила, он актер, а, значит, должен подчиниться. Но и следующий дубль пришелся не по нраву - теперь уже Гарри Зальцман раздраженно воскликнул Владу:

Владек, ты опять не так играешь! Разве тебе не понятны наши требования?

Владислав весь похолодел, он ненавидел критику в своей адрес, тем более, когда речь шла об актерском мастерстве. Сдерживая южный разгоряченный порыв, он переглянулся с Теренсом, спросил его:

Теренс, вы же режиссер, почему вы молчите?

Зальцман дернулся всем телом, будто по нему пробежал ток, закричал:

Послушайте, молодой человек, главный на этой площадке я и именно я плачу вам деньги, следовательно, вы подчиняетесь моим указаниям!

Комок ярости сдавил Владу горло. Он мысленно досчитал до десяти, лживо успокаивая себя от неправильного рокового шага, воскликнул в ответ:

Гарри, я сыграю роль именно так, как в первый раз и точка! Ваши инструкции по поводу игры глупы.

Тогда ты уволен! - крикнул режиссер.

Хорошо, я ухожу, как вам будет угодно. Ищите мне замену, - он развернулся и быстрым шагом направился в гримерную. Он слышал, как Гарри окликнул его, но он даже не обернулся на зов.

Лотта была в растерянности. Она глядела какое-то время на удаляющегося Владислава, затем перевела взгляд на Зальцмана - в ее глазах читалось осуждение. Холодным тоном женщина молвила:

Гарри, ты не прав. Владек не сможет играть так, как желаешь ты.

Ты так думаешь?

Я знаю, вот потому и заступаюсь за него.

Хорошо, да будет так.

В это время Владислав вытер куском жира грим, переоделся и хотел уже было уходить, как в дверях появился Теренс Янг, лицо его, покрасневшее, с капельками пота, озарялось улыбкой. Он, немного обескураженный поведением коллеги, сказал:

Владек, возвращайся на съемочную площадку и доиграй роль так, как ты сам желаешь.

Слишком поздно. На мне нет грима, да и одежды тоже.

Ничего страшного, Влад. Я позабочусь обо всем. Грим тебе наложат, костюм выдадут. Признаться, еще никогда за всю мою карьеру не было подобного случая. Я восхищаюсь твоей смелостью пойти наперекор всем и вся ради собственного мнения. Шон и Лотта поговорили с Гарри, оба на твоей стороне.

Я... я не могу выйти вот так просто на съемочную площадку, ведь на меня будет смотреть мистер Зальцман.

Его больше нет на площадке, он покинул рабочее место.

Владислав вновь почувствовал себя победителем. Он был горд собой и в тоже время ему стало стыдно перед Шоном, ведь именно он выбил для него эту роль, желая помочь, а, получается, он, сам того не понимая, подставил лучшего друга. Как бы то ни было, но съемки вскоре завершились, смерть Кронстина прошла под аплодисменты восторженных коллег. Влад с улыбкой на устах пожал Шону, а затем обратился с дружеской речью к Лотте:

Благослови тебя Бог за поддержку и помощь. Если бы не ты, меня сейчас не было бы здесь. Спасибо.

Не волнуйся, мой родной, - проговорила она, обращаясь к нему так, как всегда делает это Бронислава: по-матерински, ласково, - ты еще молод и горяч, у тебя все впереди, просто верь в себя.

Глава шестнадцатая

В судьбе фильмов есть что-то патетическое - артист запоминается именно таким, каким была его последняя роль, и это правда. После фильма "Из России с любовью" к Владиславу пришел успех - новый, неожиданный, тот, о котором он мечтал, будучи еще мальчиком, а ныне случилось все столь быстро, что успех и слава напугали его. Все эти новые лица, встречи, интервью стоили ему немало сил и терпения, какие испытывал он когда-то в Оксфорде, преподавая актерское мастерство. По правде сказать, Владу больше пришлась по душе профессия учителя - он с рождения чувствовал других людей, их переживания и мечты. Этот дар помог ему быстро найти общий язык со студентами, не зная английский в должной мере, вот потому ему стоило труда вернуться к работе в кино.

Иной раз казалось, что груз непосильной ношей давит на плечи. Тогда у подножья горы, в первые годы актерской карьеры, Владислав стоял, запрокинув голову, взором впиваясь в далекую вершину. Он наивно полагал,что где-то там - наверху станет гораздо легче и свободнее, и вот он почти у цели, но не почувствовал той радости воздушной свободы. Напротив, высота вскружила голову, воздуха становилось все меньше, а взбираться у пике еще тяжелее. Боязливым взором он оглядывался вниз и боялся сорваться, упасть в пропасть. Ночами, мучаясь от бессонницы, с грустью вспоминал родительский дом - теплый, уютный, но далекий. А иногда мыслями возвращался к плену, к той адской жизни, а вернее, существованию в концлагере, испытывая изо дня в день муки голода, холода, нечистот и издевательств как от надсмотрщиков, так и от других пленных. Единственным светлым пятном в жестокой бойне являлся Стас- верный друг и спаситель, а также красавица Янина, которую в тайниках своего сердца оплакивал Владислав - сокрушительная потеря любимой.

Уходя с головой в работу: театр, кино, телевидение, радио, Влад все равно чувствовал себя одиноким - под невидимым спасительным колпаком выдуманного им мира. В душевных терзаниях он не признавался никому, только двум женщинам - матери и жене. По вечерам и выходным артист звонил им, подолгу беседовал. Бронислава до слез радовалась его успехам, с тоской и надеждой в голосе благословляя его, для нее он по-прежнему оставался маленьким, любимым сыном. Ирена разделяла мнение супруга, однако о переезде в Англию не было и речи. Однажды она проговорила:

Ты сам захотел остаться в Великобритании,не испросив ничьего мнения. Ныне услышь меня: мне нравится родная Польша, свой дом, я не желаю ни за какие награды оставлять то, что дорого мне. Хотя я по-прежнему люблю тебя и буду всегда любить.

Я тоже тебя люблю - навсегда.

Мне пришлось в тайне посмотреть фильм "Из России с любовью", хотя имя твое запрещено упоминать в Польше, а кино с твоим участием никогда не покажут у нас. Я считаю так: ты был великолепен в амплуа злодея - это твоя роль.

Странно выходит, - грустно молвил Владислав, - всем нравится моя игра в роли Кронстина, а я до сих пор ее ненавижу и жалею, что согласился принять участие в съемках.

Я не понимаю тебя, Влад. Все, что приносит тебе славу и успех, ты отвергаешь в ненависти, предпочитая оставаться в тени, ставя маленькие пьесы. Для чего тогда ты так упорно трудился, двигаясь к успеху, если мог бы и в Польше работать в театре?

Пожалуй, любимая, никто - даже я сам, не ответит на данный вопрос.

Проходили дни, недели, месяцы. Минул год, за ним другой. Владислав продолжал работать директором на ВВС: работа трудная, но интересная. Каждый день он общался с разными людьми, многое узнавал от них, впитывая в себя их пожелания, эмоции, мысли. Переломным моментом в привычной суете стала неожиданная встреча в столовой телестанции, когда в обеденный перерыв он познакомился с режиссером Кеном Расселом, о котором слышал от знакомых, но прежде не встречал.

Галантным жестом истинного англичанина Кен поздоровался с артистом, спросил:

Могу ли я присесть за ваш столик?

Владислав не сразу ответил, его разум начал перекручивать зримые-незримые события со скоростью света, наконец, он ответил:

Да... присаживайтесь.

Усевшись напротив, незнакомец представился:

Не буду голословным, но мне кажется, но я видел вас в фильме "Канал" Анджея Вайды. Так ли это?

Да.

Может, вы меня не знаете, но мое имя Кен Рассел, я режиссер.

Мне доводилось слышать о вас, но ни ваши фильмы, ни вас самого я раньше не видел.

Вам не обязательно все знать, а вот ваша биография меня заинтересовала. Поверить только: человек без денег и знания языка смог не только остаться в Англии, но даже стать звездой. Ведь вы актер, не так ли?

Я был им, - ответил Влад, чувствуя себя не в своей тарелке. Больше всего на свете он не любил разговоры о своем прошлом, отчего-то стыдясь того, что довелось пережить. Сам того не ведая, он бежал от профессии актер, которая ранее казалась смыслом всей его жизни, но судьба словно в насмешку толкала всякий раз к тому, от чего он прятался. Теперь же, столкнувшись лицом к лицу с режиссером, Владислав осознал - попытка побега есть ни что иное, как укрытие от ненавистной реальности в другую жизнь, другие обстоятельства, образы.

Видя его рассеянное состояние, Кен устало вздохнул и положил на стол лист бумаги со сценарием, указал на него:

Я собираюсь снять фильм о композиторе Дебюсси и мне хотелось бы, чтобы и вы приняли в нем участие - не в эпизоде, а в одной из главных ролей. Роль самого композитора предоставлена актеру Оливеру Риду. Вы слышали о таком?

Нет, к сожалению, Оливера я не знаю.

Он хотя и неизвестный, но многообещающий артист, и он как никто другой похож на Дебюсси.

Я подумаю о вашем предложении, - Влад взял лист бумаги, бегло пробежал по нему глазами, затем спросил о совсем ином, - скажите, сэр Рассел, вы ранее говорили, что видели меня в фильме "Канал", а как же "Из России с любовью"?

Честно признаться, я ненавижу фильмы о Бонде и никогда их не смотрю.

Владислав встал, все еще держа лист в руках: маленький, смуглый, с большими голубыми глазами, в которых сочетались радость и грусть одновременно, проговорил дружеским тоном:

Я рад это слышать, ибо я тоже ненавижу данный фильм и себя в нем... И... я согласен сняться в вашем кино.

Тогда до встречи, - Кен пожал ему руку, а Влад не догадывался, что в течении многих лет ему предстоит играть в проектах Рассела.

Вечером устало Владислав улегся на мягкую кровать, уставившись куда-то в пустоту. Сердце его гулко забилось в груди, он чувствовал себя невероятно счастливым - такое с ним случалось редко. Он согласился на роль только чтобы не обидеть Кена, который показался ему хорошим умным человеком, но он не знал, сколько нового, незабываемого ждет его впереди.

Съемки фильма проходили в местечке под названием Борнмут. Весь актерский состав, помощники режиссера, операторы разместились в отеле Гранд. Каждое утро начиналось в шесть часов. Артисты в ожидании служебного автобуса пили кофе в холле на первом этаже, весело обсуждали предстоящий день. Яркая дружеская атмосфера, непривычная для столь серьезной кропотливой работы, витала в воздухе, соединяясь с мыслями о светлом будущем и успешном начале. Кен Рассел оказался не только великим режиссером, но и настоящим волшебником, чья неощутимая-невидимая магия помогала сплотить таких разных, доселе чуждых друг другу людей.

Владислав в первых же дней подружился с еще неизвестным актером Оливером Ридом, на долю которого выпала роль самого композитора Дебюсси, но а то, что их окружали белокурые прелестницы, оставляло в душе Влада неизгладимую нежность.

Часть съемок приходилась на берегу моря, на песчаном чистом пляже, окаймленного холмами. Свежий солоноватый поток воздуха, умиротворяющий звук прибоя, возгласы чаек над головой и тишина - долгожданная, неизвестно поющая, вновь вернули мысли к далеким сороковым годам безжалостного плена, когда все то, что имел он сейчас перед настоящим реальным взором являлось тогда лучиком света, единственной надеждой на спасение, иначе можно было бы сойти с ума. "Я тоже хочу стать птицей, я тоже хочу летать. Возьмите и меня с собой!" - молил когда-то Влад пролетающих высоко над лесом чаек, и казалось ему, что стоит лишь распростать руки и тогда взлетишь -подальше от проклятого концлагеря, вернуться к свободным людям, ближе к родным краям детства - на рубеже высоких холмов и русских степей, а потом на юг - к высоким каменным горам, на границы Цахкуняцского и Памбакского хребтов, где раскинулась его далекая, незнакомая глазу родная сторона, кою он никогда не видел в жизни, но ощущал сердцем, через кровь, струящуюся по венам.

Когда съемки подходили к завершающему этапу, Владислав ощущал колкую грусть внутри себя. Он провел за то время столько счастливых часов, дней, недель, а актеры-коллеги стали не просто друзьями, но поистине родными, с которыми ему хотелось общаться и общаться вопреки горькому опыту "Из России с любовью".

Глава семнадцатая

Владислав не мог понять своего испуганного, странно-безнадежного чувства горечи и неопределенности. Он оглядывался по сторонам, с тревогой ожидал смертоносного удара: что то будет - нож, пуля или конец его карьеры - понять трудно. Но он ждал, надеялся, в тайниках сердца молился по ночам, сотворяя на коленях крестное знамя.

Господи, - шептали в темноту, в глубокую пустоту его губы, - Ты дал мне многое, Ты спас меня от погибели, но и наделил меня же страхом и осторожностью. Если что и худого сотворил я, так в Твоей власти отпустить грехи мои: вольные и невольные. Укажи лишь, Господи, чего стоит мне опасаться теперь, - тело сотрясала нервная дрожь, словно по нему ударили током, уши прислушивались к чему-то тайному, неизведанному, что невольно наводило страх. Но ничего так и не было услышано, его окружала по-прежнему густая черная ночь.

Во сне Владислав брел по какому-то туннелю - то узкому, то широкому. Стены, облицованные серым камнем, от которых веяло могильным холодом, истощали неприятный затхлый запах, а вдалеке, но не ясно откуда, доносился до слуха знакомый голос, только чей он и кому принадлежал, того Влад не знал. Он силился бежать на этот зов, узнать зовущего его, но как это всегда бывает во снах: чем сильнее ты прикладываешь усилия, тем медленнее ступаешь. Вдали вдруг показался тусклый, но все же свет - вот и конец пути. Облегченно вздохнув, Владислав принял еще одну попытку вырваться к этому источнику света, но туннель сомкнулся, желая раздавить его. Задыхаясь в холодных стенах, Влад закричал, взывая о помощи, и... резко проснулся, обливаясь холодным потом. По щекам текли слезы, в горле все пересохло. Поглядев на часы, он заметил, что стрелки показывают шесть часов утра, на улице темно как ночью - зимнее утро всегда черное. Тяжелой поступью Владислав побрел на кухню испить холодной воды. Он пил один стакан за другим до тех пор, пока окончательно не проснулся. Тогда он подошел к окну и туманным взором поглядел на улицу:жизнь только возвращалась в Лондон - редкие прохожие, несколько машин. Все как обычно, ничего не изменилось.

Приняв душ и позавтракав, Влад уселся в любимое кресло, приобретенное недавно в антикварном магазинчике за полцены, стал ждать - только чего? Звонка, письма, приходу гостей? На этот вопрос он и сам не мог дать ответ.

Вдруг затрещал телефон - неожиданно, страшно громко, и от этого звонка Владислав подскочил на месте, словно стряслось нечто опасное, тревожное. Холодной рукой он поднял трубку, проговорил не своим голосом:

Слушаю.

Влад, брат, - то оказалась сестра Янка, ее голос прерывали рыдания и она силилась говорить ровно, понятно, но сил у нее для того не было, только одно, - наш дядя Адам умер... сегодня...

Дядя Адам? - воскликнул он, чувствуя тугой комок в горле и груди. Теперь ясно стало, отчего тоскливо и страшно с самого утра, понятен и увиденный сон, и голос, зовущий издалека - то был дядя.

Прости нас, мы не сразу дозвонились до тебя.

Ничего не изменить уже, Янка, это моя вина. Дядя Адам столько делал для меня, а я даже не смог попрощаться с ним.

В душе Влад ощущал нестерпимый укор совести, осознавая, что Адам был для него куда ближе и роднее, нежели отец, вот потому и горевал он о безвозвратной потере. Достав из тумбочки большой семейный альбом, Владислав с упоением и любовью принялся разглядывать черно-белые фотографии: начало двадцатого века, времена войны и последующие сороковые-пятидесятые годы. Все лица родных - такие молодые, счастливые, душевно прекрасные, одухотворенные. Ах, как же сильно он скучает по ним! А вот грозная бабушка Леокадия Котула - единственная любившая его больше остальных. А на другой фотографии дядя Адам с супругой Марией - после их свадьбы, дядя красивый, гордый, черноглазый, смуглый брюнет - истинный армянин. Владислав вспомнил, как Адам брал его на руки, угощал чем-нибудь сладким, а потом рассказывал интересную историю -и всегда на армянском языке, что так не нравилось Станиславу. Дядя понимал, внимал его душу больше, нежели отец, может статься, потому отныне он испытывает муки потери по родному человеку?

Дядя, дядя, зачем же ты так рано ушел? - вздыхал Влад, из последних сил борясь с тугим комом рыданий. - Об одном прошу, если ты слышишь мой голос в вышине: прости, что я не оказался рядом в твой последний час, прости и за то, что бросил все и уехал вот так просто. Ты делал для меня много больше, нежели я заслуживал. Прости меня, прости.

Две капли беззвучно упали на фотографию и в них отражался блеклый свет. Влад прижал эту фотографию к груди, желая хотя бы так стать ближе к родному человеку. И вдруг необычайно удивительная теплота окутала его пеленой, словно незримая благодать наполнила душу. Он осмотрелся, не заметив никого и ничего, но осознал - он не один, что кто-то присутствует рядом с ним: светлый, далеко-надежный.

Дядя, ты здесь? - воскликнул Владислав, встав с места, глазами обегая комнату. - Пошли мне знак, что ты рядом. Ты прощаешь меня?

Штора слегка колыхнулась, хотя все окна и двери были надежно закрыты. Страха перед призраком не было, с детства он умел общаться с ними - не во сне, наяву. Слезы все еще текли по щекам, а невидимый, но ощутимый свет растворялся в лучах утреннего солнца, оставляя за собой теплый шлейф. Протянув руки, как бы желая остановить, ухватить кого-то, Влад воскликнул:

Дядя, не уходи, не покидай меня! - но ответа не последовало, все стало как и прежде: тихо, тепло и одиноко.

В отчаянии он решил покинуть на время дом, уйти без особой надобности - просто побродить по улицам, забыться на время, раствориться в многолюдной толпе.

У каждого человека, где бы он ни жил, есть одно или несколько любимых мест, где он проводит время. Такое место может быть либо памятью о близких событиях, либо наводящее о грустно-приятной ностальгии или же хранившее какие-либо ассоциации. В Кракове был парк с длинными тенистыми аллеями - сакральное место его свиданий с Яниной, память о которой хранил в тайниках своего сердца. Теперь ее давно уже нет, как и тех следов, оставленных ею на прошлогодней листве. В лондонском парке Владислав пытался по крупицам словно мозаику собрать далекие воспоминания в единую картину, да только парк не тот и аллея не та. А ныне к старой ране прибавилась новая: болезненная, кровоточащая. Дядя Адам был не только его родственником, но и другом; не нужно было искать ни ассоциации с ним, ни следов: вся память о нем являлась картиной целостной, понятной, оттого и грустной. Кто отныне разделит с ним мечты, надежды и планы? Вся его жизнь одни потери, одни могилы - и уходили лишь те, кто всем сердцем верил в него, поддерживал на тернистом пути. С каждым годом чувствуя эту незримую страшную пустоту вокруг себя, Владислав с тревогой ждал, когда потеряет последнюю нить, связывающую его с небом и землей: отец, мать - единственные. кто остался во всем мире, остальное лишь мираж.

Рыдая в душе, Влад не заметил, как ноги сами привели его к собору святого Павла. Он вошел в зал, сотворил крестное знамя и долго молился - не за себя, за упокой родных душ.

Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежде вечной усопших рабов Твоих: Жозефа, Адама, Вильгельмину, Франциска, Леокадию, Янину, и как Благой и человеколюбец, прощающий грехи и беззакония, отпусти все грехи их вольные и невольные, избавь их от мук и огня геенского, и даруй им Царство Божие. Во имя Отца, и Сына, и Святого Духа. Аминь.

В соборе никого не было. Яркий свет косыми лучами освещал алтарь и Распятие. И стало вдруг легко, спокойно на душе, что ему не хотелось вновь окунаться в холодный серый привычный мир, оказаться лицом к лицу с человеческим невежеством и беззаконием, но страх перед истинной волей, который он всегда носил в душе, давил сильнее прежнего и он боялся не справиться с новыми трудными испытаниями, а посему решил пройти до конца определенный свыше путь.

Когда Владислав вышел из собора, начало смеркаться. Зимой такой короткий день и такая длинная ночь. Декабрь. Начал падать снег и его хлопья белыми точками, словно рои комаров, вились в воздухе при свете фонарей. В душе было так неопределенно: страх, покой, успокоение, печаль, грусть - и сам порой не понимал, что происходит с ним самим, может, сходит с ума? Бредя обратной дорогой, освещенной ярким светом, его взору попался огромный плакат у кинотеатра с изображением Оливера Рида и его. Еще вчера успех этого фильма вызвал бы в нем восторг и гордость, но сегодня ему было бы стыдно, до боли неприятно радоваться мирскому, когда где-то далеко, в прошлом доме, хоронят дядю Адама. Влад лишь горестно вздохнул и плотнее сдвинул шляпу на лоб, дабы не быть узнаваемым, но поздно: три молодые женщины, вышедшие из кинотеатра, приметили его, с радостными восторженными криками бросились к нему, принялись дергать его за руки, виснуть на шеи, задорно смеясь и оставляя на его щеках следы горячих поцелуев.

Это ты, да, Владек Шейбал? - воскликнула одна прелестная брюнетка. - Ты такой зловещий, загадочный!

Ее подруга - светлая, ясноглазая, расстегнула пуговицы на его пальто, слегка провела пальцами по его шеи, сказала:

Ты мне так понравился, в тебе столько страсти, что я влюбилась. Ты не женат еще?

Они кружились вокруг него, не давая проходу, но их восторги не радовали Владислава, как и свалившаяся столь неожиданная слава. Он хотел бежать, скрыться ото всех - просто побыть одному в тяжелом, но успокаивающем одиночестве. У него не было сил оттолкнуть дам, но и слышать их воркующий-насмешливый тон не мог. Ничего говоря поклонницам, пускай и красивым, Влад собрался с духом и побежал, просто побежал в толпу, краем уха слыша ясные выкрики дам: "Куда же ты, наш принц?" Но ему было не до этого. Мир с его поворотами событий, искушениями остались позади, родные стены дома уже давно дожидались прихода хозяина, и вот он здесь: гостиная, кухня, спальня, плотные шторы на окнах. Здесь Влад отгораживался от реальности, здесь он дышал свободно и вольно словно птица. Вся жизнь его - это творение, а все иное за пределами душевного созидания ничего не значило для него. Ничего.

Глава восемнадцатая

Профессия и жизнь артиста полна сюрпризов и неожиданных поворотов. Один телефонный звонок, одно согласие - и вот судьба готовит тебе новую пьесу, новый шанс что-то изменить. Вещи начинают вращаться, приходя в движение. Маятник на часах извещает о следующем часе, и вот артист уже сидит в лимузине с шофером, который отвозит его в аэропорт, а там его поджидают представители кинокомпании с билетами на самолет первого класса, направляющегося на другой континент, в иную неизведанную страну, будь то Япония, Бразилия или экзотические острова. На новом месте артист погружается в буйство красок неизведанного мира с его новыми запахами, цветами, блюдами. Все выглядит так заманчиво, экзотично, интересно, что в конце человек устает от жаркого солнца, песчаных пляжей и незнакомых лиц, в душе ожидая с нетерпением возвращения домой.

Актерское мастерство подарило Владиславу редкий шанс - облететь весь мир, познакомиться с людьми разного оттенка кожи, изучить несколько фраз на редких языках, увидеть незабываемые памятники архитектуры и истории, проникнуться в культуру различных народов. Но вместе с тем творчество лишило его родного дома - такого теплого, уютного. Сколько дней, недель проводил он в отелях чужих стран, с тоской вспоминая то далекий просторный родительский дом в Кременце, то тихую квартиру в Лондоне. В такие моменты ему хотелось плакать, прижавшись к мягкому материнскому плечу. Ах, мама, дорогая, бесценная! Как же он скучает по ней, вспоминает ее ласковый голос, всю ее материнскую заботу; от матери всегда исходил необыкновенный свет, который не был более ни у кого, и он желал вновь видеть, чувствовать этот свет. Бронислава являлась матерью во всех смыслах слова: она отдала всю себя ради семьи, ради мужа и детей. Всю жизнь она посвящала другим людям, не думая о себе. Она никогда ничего не делала ради награды или похвалы, и не просила ничего взамен. Вот почему Владислав так горячо любил ее и всегда с нетерпением ожидал ее приезда, чтобы вновь утонуть в родных материнских объятиях, попробовать то, что испекли ее руки - на тарелке, чувствовал он, была вся ее душа, вся та святая материнская любовь, о которой слагают песни и стихи. Может, из-за этого Влад не мог надолго оставаться в Америке, куда его пригласили преподавать актерское мастерство в Калифорнийском университете в Беркли, не смотря на то, что ему предоставили особые апартаменты с живописным видом на сад, он ни в чем там не нуждался, а студенты полюбили его с первого дня и с удовольствием посещали его лекции. Благодарность к американской стороне, ее бесконечные улыбки и благопожелания сменились тоской и грустью к родному дому. Каждый выходной Владислав отправлялся к пристани и, усевшись на берег, всматривался на восток - где встает солнце. Глубоко вздыхал, скучая по дому, в мыслях о встречи с матерью, в надежде увидеть ее радостной, здоровой еще сильнее грустил, укоряя себя за поспешное решение отправиться в Америку, которую не смог принять - она оставалась чуждой его духовному порыву вопреки тому, как Англия сталась родной страной.

Через полгода пребывания в Беркли Влад разорвал годовой контракт с университетом, не польстившись даже на крупную сумму денег, ради которой и приехал сюда. С замиранием сердца летел он в самолете, нетерпеливо дожидаясь того мига, когда вновь ступит на английскую землю. И вот самолет приземлился в Хитроу. Влад торопился домой, в родные стены, что так долго дожидались его. Отчего-то всегда оказавшись за закрытой дверью, в собственном одиноком мире, Владислав словно погружался в транс, думами паря между реальностью и фантазией. Такова сталась его природная сущность, спасавшая не раз его жизнь в концлагерях и при побеге. Ныне он здесь и более нет ничего - ни чужих людей, ни отчего-то непонятной комнаты. Он дома - в безопасности, в кругу собственных мыслей, надежд и желаний. Он счастлив!

На следующий день позвонила Бронислава. Она знала, что сын уже прилетел в Лондон и настал ее черед навестить его.

У меня имеется для тебя сюрприз, которому ты очень обрадуешься, - проговорила женщина радостным голосом.

Что за сюрприз? - полюбопытствовал Влад.

Этого я не скажу: на то он и сюрприз.

Ровно через неделю он вновь стоял в аэропорту в зале ожидания, дивясь тому, как многое уже переменилось. Когда-то его никто не знал в этой стране: он был всего лишь одним из польских актеров - малоизвестным, неуверенным. Но после триумфального шанса "Из России с любовью" и главной роли "Дебюсси" люди из толпы узнавали его, подходили за автографом, задавали вопросы.

Можно ли с вами сфотографироваться? - попросила молодая пара.

Как он мог им отказать? Юноша с девушкой отказались такими милыми, вежливыми, а он не любил обижать или разочаровывать кого бы то ни было - тем и отличался от остальных артистов, смотрящих сверху вниз на своих поклонников и почитателей.

Самолет из Варшавы приземлился ровно в полдень, толпа ожидающих ринулась навстречу прибывшим, и Владислав благодаря малому росту просто затерялся средь людей, но какого же было его неожиданное счастье, когда рядом с матерью, держась за руки, шли Стас с супругой. Комок рыданий подступил к горлу. по щекам потекли слезы и он ничего не мог с этим поделать. Он горячо обнял маму, пожал руку другу и галантно поцеловал маленькую белую ладошку его жены.

То, что ты жив, Стас, и есть мой подарок. Ты мне как второй отец, не будь тебя, меня давно уж не существовало бы на этом свете.

Увы, но я не сделал того, что должен был, не уберег от побоев и обид.

Твои советы и поддержка - именно то, что и спасло мне жизнь. Иного и желать нечего.

Вчетвером они провели незабываемые выходные. Две недели задушевных бесед, прогулок по Лондону и его окрестностям, посещение театра и музеев - ни дня бездействия, может потому и пролетели эти полмесяца так быстро. Перед их еще не начавшимся расставанием Владислав снова почувствовал тоску и легкую, но сладостную грусть, зная, что расстаются они ненадолго. Накануне отъезда он поделился тайными мыслями лишь с матерью, ради которой и решил затеять перемены.

Матушка, - тихим ласковым голосом прошептал он, чтобы не разбудить Стаса и его супругу, - я планирую купить, то есть выкупить один старинный коттедж здесь, в Лондоне, на Фулхэм-стрит. Стоит ли?

Если можешь себе позволить, покупай. Все же собственный дом с садом много лучше квартиры.

Я могу теперь купить дом, у меня достаточно средств для этого. Успех пришел ко мне.

Я счастлива видеть тебя таким, мой мальчик. Оставайся самим собой, мне и того достаточно, - женщина провела старческой ладонью по его слегка взъерошенным волосам. распространяя невидимый ясный свет вокруг. Мать никогда не принижала его порывы и мечты, только поддерживала, моля Бога о помощи. Влад осознавал, что лишь благодаря ее поддержки и веры в него он стал тем, кем желал быть вопреки наставлениям отца и брата.

Бронислава сердцем открыла для него путь - светлый, надежный, просторный. Только идти по нему, не останавливаться, не оглядываться.

Глава девятнадцатая

Никогда еще время не летело столь быстро и в тоже время столь медленно. Изо дня в день - с раннего утра до позднего вечера Владислав успевал делать сразу несколько дел: как театральный режиссер работал над новой пьесой с молодыми артистами; как актер репетировал свои роли; как ведущий канала вел передачи. А потом уставший, голодный, но полный гордости за самого себя, возвращался в новый свой дом на Фулхэм-стрит: большой, просторный, с тихим зеленым садиком - самое лучшее место, чтобы забыться ото всех всех и забот, просто побыть самим собой, поразмышлять в приглушенной темноте о прошлом, настоящем и будущем. Долго выстаивал он молитву, благодарил Господа о дарованных благах, просил лишь об одном: спокойствии души его и прошении для матери здоровья и долголетия, ибо осязал невидимую нить между собой и ею, той, что любила его пуще жизни. И вот одна просьба-мечта осуществилась: там, на Небесах, его молитвы всегда бывали услышаны.

Рано утром, в шесть часов, зазвонил телефон. Еще не до конца привыкший к большому дому, Влад не сразу отыскал телефонный аппарат, подняв трубку, сонным голосом молвил:

Дом Шейбала.

Владек, доброе утро, - прозвучал с того конца бодрый знакомый голос, - ты спал?

Да, но что стряслось, Дэн? Сейчас только шесть часов утра.

Извини, что разбудил, но у меня есть для тебя новость, вернее, предложение.

Какое? - зевая, спросил Владислав, мечтая в эту секунду вновь лечь на кровать досматривать сны.

Тебя приглашают в качестве сценариста и режиссера на съемки, что будут проводиться в Иерусалиме. Ты согласен?

Иерусалим?! - воскликнул радостно-удивленным голосом Влад, только теперь окончательно проснувшись, сердце его звенело в груди радостным колокольчиком, он добавил. - Дэн, и ты еще спрашиваешь? Конечно, я согласен!

Хорошо, тогда до следующей недели. Ты вылетаешь в четверг.

Иерусалим - святая земля. Город, давно манивший, звавший его под свою обитель, за свои древние стены. некогда омытые кровью святых и грешников, верующих и язычников. Святая земля, окаймленная обожженными солнцем холмами, впитавшая в себя многообразие человеческих красок, языков и верований; земля, за обладание которой с древних времен проливалось столько крови, ныне как драгоценный камень среди остальных городов Средиземноморья возвышается в долине пустыни и кедровой рощи, с распростертыми объятиями принимая всех желающих увидеть, лицезреть обители трех главных религий: христианства, иудаизма и ислама.

Всю съемочную группу разместили в хорошем отеле с завораживающем видом на Старый город и окрестные холмы, покрытые жесткой зеленой травой. В свободные от работы дни Владислав в одиночестве прогуливался по узким древним улочкам благословенного Иерусалима, где каждый камень, каждая кирпичная кладка старинных стен и храмов были свидетелями священных пророков, впитавших за сотни лет события человеческой руки - мирные и жестокие. Что видели эти стены, что чувствовали тогда, когда почти две тысячи лет назад Спаситель Иисус Христос подлым предательством был осужден на смертную казнь? Вдумываясь в события минувших веков и тысячелетий, погруженный в собственные терзания и надежды, Влад стоял на возвышенности - над Стеной плача, взором наблюдая над паломниками, и ощущал благодатное тепло солнечного света, что бликами освещал Иерусалим, и Купол Скалы ярко переливался золотом в лучах его.

"Господи, благодарю Тебя, что подарил мне шанс очутиться в этом городе, принадлежащий Тебе, - в душе творил молитву Владислав, любуясь святым местом, - Ты испытывал меня в стойкости и вере, я усвоил урок и отныне я ни в чем не сомневаюсь".

На старом рынке он приобрел легкую белую тунику - в такой не жарко даже целый день бродить по южным восточным улицам. Подпоясанный ремнем, в белом одеянии, оттенявшем его смуглую кожу, Владислав направил стопы к армянскому кварталу, где вот уже тысячи лет проживал его народ. Маленькие домики за высокими заборами утопали в зелени кипарисов и смоковниц. Трудолюбивые армяне смогли даже в пустыне взрасти пышные сады, что своей тенью давали прохладу всему живому. Первым делом Влад устремился в собор Иакова, поразивший своим великолепием золотого убранства. Там, под высокими сводами, между рядом толстых колонн, струился яркий свет, лучами играя на подвешенных к потолку большому количеству светильников. Зал был почти пуст, лишь два священника в черных одеяниях тихо творили молитвы и на вошедшего Владислава не обращали никакого внимания. Осматриваясь по сторонам, чувствуя переполнявшее его душу смятение, словно он вернулся домой после длительной разлуки, Влад не скрывал тех чувств, что зародились в нем теперь, когда вокруг в полумраке большого храма доносились тихие монотонные голоса, раз за разом произносившие священные слова на древнеармянском языке. На глаза навернулись слезы: Влад вспомнил, как когда-то давно в детстве учился слово за словом священным песнопениям от дядя Жозефа Теодоровича, как трудно было ему, ребенку, понять смысл сказанного и как сталось легко теперь, когда до ушей донеслись знакомые слова. И почувствовал он в тайниках сердца привычную легкую благодать, и образ архиепископа предстал перед его внутренним взором, и тогда тихо, почти шепотом, Владислав произнес на армянском: