Владек Шейбал

Хайр мэр, вор хэркинс ес. сурп ехици анун ко, екесце аркаютюн ко, ехицин камк ко ворпэс хэркинс ев хэркри - Отец наш, что в небесах есть, святым да будет Имя Твое, да придет Царство Твое, да будет воля Твоя как на небесах и на земле.

Неподалеку стоял священнослужитель - невысокий, с густой седой бородой. Казалось, он был погружен в свои дела и никого не видел вокруг, однако, его взору открылось лицо молящегося человека и человек этот явно был в храме впервые - этому свидетельствовали его глаза.

Сын мой, ты плачешь, - тихо проговорил священник, обратившись к Владу.

Тот не ожидал, что кто-либо заговорит с ним и помыслами своими ушел в молитву, отрешившись на миг ото всего мира. Он даже не замечал капли слез на его щеках и только теперь очнулся и вернулся на землю. Он боялся что-то не то сказать, что-то сделать - любую оплошность или ошибку, в некоем трепетном страхе ответил:

Святой отец, я хочу исповедоваться.

Что тебя терзает, сын мой?

Я не знаю покоя, отче, уже столько лет. Разумом понимаю, что совершаю нечто неправильное, но сердце подсказывает мне иной путь.

Какой же грех совершил ты, если так не спокойна душа твоя?

Я родителей оставил вопреки их воли, не послушал отца своего, сделал все наперекор. Родные желали видеть меня доктором либо архитектором, а я пошел своим путем - стал актером.

Лицедейство есть грех, сын мой, ибо театр - школа мира сего и князя мира сего - диавола, а он прельщает недальновидных, желая заморить в душе человеческой последние остатки нравственности. В том родители твои правы, что пытались образумить тебя от обольщения, в ином же ты сам волен выбирать свой путь.

В день нашей последний встречи отец проклял меня за одно только, что я посмел полюбить женщину старше себя самого. Меня поставили перед выбором: они или она, я выбрал любовь, она жена моя. Может статься, и в этом мой грех, что грузом давит на меня?

В Писании сказано: "Посему оставит человек отца своего и мать и прилепится к жене своей, и будет двое одна плоть". Это повелением Господа, и в том нет греха на тебе, сын мой. Когда ты молился, я видел твое лицо, твои глаза, наполненные слезами: это свидетельствует о твоем чистом сердце и от тебя самого исходит свет, только не каждый может узреть его. Ты береги себя, будь далек от соблазнов, молись за родных, за себя самого. Путей к Господу много.

Общение со святым отцом оставило в душе двоякое чувство: с одной стороны некий покой, а с другой - трепетный страх перед великим грехом неисполнения Его воли. Комок рыданий стоял в горле, отчего-то жалко стало самого себя - в раз на него навалилось столько груза - не земного-обыкновенного, душевного. И впервые в жизни Влад осознал то одиночество, что окружало его многие годы, но лишь теперь оно давило на плечи неизмеримой ношей, а ранее он даже не замечал, как одинок и несчастен.

Бредя с опущенной головой вдоль каменных стен, Владислав присел отдохнуть в тени развесистой смоковницы. Было жарко и по телу струился пот. Очень хотелось пить, но ближайшего источника нигде не было. Вдруг скрипнула калитка, Владислав обернулся на звук и весь замер: на улицу вышла пожилая армянка - невысокая, смуглая, сухая, но ее глубокие глаза в сети морщин излучали свет и доброту. Лицом она походила на бабушку Вильгельмину, что так любила брать маленького Влада на руки и рассказывать удивительные истории и сказки - всегда только на армянском языке - когда-то давным-давно, и ныне образ давно почившей бабушки явился в священном городе в лице этой незнакомой старушки. Женщина слегка улыбнулась Владу и,усевшись на коврик, принялась печь тонкий хлеб. Эта картина умилила его настолько, что он позабыл обо всем на свете: столько красоты и тепла было переплетено в этой мирно сидящей женщине, чьи руки ловко раскидывали тесто над огнем. Казалось, будто само время повернуло вспять и он очутился где-то в прошлом - веками назад, мысленно перелетев через года и столетия. Старушка уловила его пристальный взгляд, спросила:

С вами все хорошо? - во всем ее голосе, в интонации чувствовалась неуловимая материнская забота.

Да, я просто присел отдохнуть в тени.

Ваш акцент... вы армянин?

Да, я армянин, но не из здешних мест.

Я сразу догадалась, что вы родом не из Израиля. Поначалу подумала было, будто вы грек, но приглядевшись в глаза, поняла - такие очи бывают лишь у нас.

Запах свежеиспеченной лепешки витал в воздухе, перемешиваясь с другими ароматами восточных улиц, наполненных благовониями душистых цветов и специй. Старушка, поправив на голове платок, протянула тонкий горячий лаваш Владиславу, сказала:

Испробуй мой хлеб, сынок, и да помяни потом в своих молитвах старушку Лилит.

Дрожащей рукой словно дар принял он угощение от неизвестной пожилой женщины, и был этот простой хлеб дороже его сердцу, нежели золото и камни-самоцветы всего мира. Лепешка оказалась пресной, тонкой и необычайно вкусной, такой же хлеб готовила когда-то мать - в дни ушедшего счастливого детства. Тоска по отчему дому вновь сдавила его сердце, но Влад пересилил печаль, просто мысленно приказал самому себе успокоиться, взять себя в руки.

Сгущались сумерки. Здесь, на юге, ночь наступает сразу, как только солнце скроется за прибрежными холмами, осветив кроны кипарисов алым светом. Под ветвями смоковницы сгустилась пелена, откуда-то с запада подул свежий прохладный ветерок. Вдохнув средиземноморский воздух полной грудью, уставший, но счастливый, Владислав попрощался с добродушной Лилит и пошел старыми кварталами к отелю. Базары и лавки только закрывались, зато уличные кафешки и кофейни были полны народу. Отовсюду доносились веселые голоса на различных наречиях, в воздухе витал запах жареной баранины и сладковатый кальянный дым. Где-то вдалеке муэдзин пропел последний азан, призывая правоверных к молитве. Влад не раз видел в стенах Иерусалима, как верующие мусульмане, зачастую из тех, кто не поспел в мечеть, расстилали коврики на пыльных улицах и совершали поясные и земные поклоны.

Немного замерзнув в легкой тунике, Владислав ускорил шаг, повернул налево, выбрался из торговый рядов и очутился в узком пустом проулке: здесь не было ни единого источника света. Боясь заблудиться в непривычных кварталах, он двинулся на ощупь, опираясь рукой о старую глинобитную постройку, до сих пор хранившую дневное тепло и память временных лет. И новь казалось Владу, будто он бредет в ночи Иерусалима не сейчас, а тогда - переступая ногами за Ним, бредя по Его следу, в ушах доносятся крики на арамейском и латинском языках, толпа, управляемая первосвященником Каифой, устремляется в ворота храма, в котором свершается глумливый суд над Учителем, взятый в руки солдат подлым предательством Иуды. Все эти видения как по мановению чьей-то длани пронеслись перед глазами Владислава, и он уже не мог понять, где находится и что происходит. Машинально, невидящим взором, он добрался до отеля, лишь в главном холле придя в себя. Равнодушно ответив на приветствие, Влад устремился в свой номер, ощущая жар во всем теле. Но ему не суждено было отдохнуть: настойчивый стук в дверь вернул его из небытия на землю и он поспешил отворить незнакомцу. Каково же было его удивление, когда на пороге перед ним предстала Ева - одна из актрис группы. Белокурая стройная красавица, одетая лишь в тонкий шелковый халатик, держала в одной руке бутылку вина, в другой - два бокала. Усмехнувшись его неподдельному смущению, женщина уверенной походкой хозяйки прошла в номер без приглашения и уселась в кресло, оголив стройные ноги. Владислав наблюдал за ней, не в силах ничего ответить. Неудержимое желание с каждой секундой захватывало его сознание, кровь ударила в лицо, крайняя плоть встрепенулась, но он не сделал ни единого шага вперед, не предпринял ни одну попытку овладеть красавицей. Обозленная его молчаливой нерешительностью, Ева взяла инициативу в свои руки: она приблизилась к Владу и обвила его шею белыми руками, ее губы коснулись его щеки.

Где же ты был весь день, мой принц? - ворковала она, страстно прижимаясь к нему всем телом.

Я молился в соборе святого Иакова, - прошептал Владислав, недовольный ее появлением в тот момент, когда он желал просто остаться наедине со своими мыслями.

А я тебя ждала, и вот дождалась, - Ева расстегнула верхнюю пуговицу его туники, нежным касанием провела по смуглой шеи. потом вниз по выпирающим ключицам, - ты так красив в этом восточном одеянии, туника смотрится на тебе гармонично. Ты ведь правда армянин?

Да, прошептал он, чувствуя, что весь горит.

Значит, у тебя горячая кровь, не зря ты так нравишься женщинам.

Разве?

О да, любимый! Но нынешняя ночь станет моей.

Ева прижалась к его груди, страстно лаская смуглое небритое лицо. Только не сегодня, не сейчас! В памяти Владислава донеслись недавние предостережения святого отца о грехопадении и искушении; вот змея у его ног, еще немного - и от ее яда не спастись. С силой молитвы и святого своего покровителя Влад оттолкнул Еву от себя, воскликнув:

У, изыди, дьявол!

Ошеломленная его поступком, женщина возмущенно застегнула полы халата, проговорила:

Ты сошел с ума от здешней жары!

Нет, я не могу сейчас, не могу здесь. Это святое место... Я гулял по оливковой роще на холме за стеной, я молился у святых мест. Понимаешь, что у меня здесь, внутри? - он приложил ладони к груди: там билось сердце.

Ты желаешь молиться, да?

Да, всю ночь. Моя душа, все мои помыслы не здесь, а далеко - за пределами отеля.

Так молись, молись, - Ева в злобном порыве толкнула стул и ушла, громко хлопнув дверью.

Владислав глядел ей вслед: счастливый и несчастный одновременно. Да, на сей раз он смог справиться с искушением, но эта победа дорого стоила ему, еще дальше отдалив его от людей.

Глава двадцатая

"Моя дорогая, бесценная матушка, я так скучаю по тебе и жду-не дождусь, когда ты вновь навестишь меня. Желаю также приезда папы, ведь мы столько лет не виделись с ним. Прости, что не писал долгое время, я был занят во многих странах...", - рука Владислава дрогнула, пальцы сами разжались и ручка упала на пол. Он не дописал того, о чем хотел поведать Брониславе, ибо мысли птицами проносились в голове и также быстро испарялись, переплетаясь друг с другом.

Влад снял очки, глубоко вздохнул, отчего-то почувствовав себя одиноким и никому ненужным. Раньше с ним подобного не случалось: напротив. ему нравилось отдыхать в тиши родного дома, вот так просто сидеть в саду под сенью деревьев, вдыхая аромат свежей травы и глядя бездонными очами ввысь - на небо, по которому плыли белоснежные облака. Покой, благодать окружали его, а счастье солнечным светом вплывала в душу, окутывая ее светлой пеленой. Но здесь, в лондонской больнице, где приходилось часами лежать под капельницей и принимать горькие лекарства, Владислав осознал глубокую пропасть между ним и остальными людьми. Он не раз видел родных и близких, спешащих в палаты к лежачим больным, а к нему не приходил никто, посылки и букеты цветов присылали в знак благодарности, но он точно знал: ни любви, ни привязанности у них не было. С раскаянием думал о не сложившейся судьбе с Иреной, которую до сих пор любил и посему не мог представить жизнь с какой иной женщиной. А годы идут, ему уже больше сорока лет - а все по-прежнему: ни жены, ни детей. Посвятив жизнь работе и творчеству, Владислав не задумывался об усталости - он просто вживался в роли, забывал о реальном мире, не понимая, что сам является живым и не вечным. После возвращения из Иерусалима поздно вечером ему пришло пригласительное письмо на кинофестиваль, а после он должен был поехать на встречу с маститыми деятелями кино, от которых зависела карьера многих артистов. Побывав на вечерах, улыбаясь через силу малознакомым людям, Влад вернулся к постановке театральной пьесы, кою следовало было в следующем месяце. Бледный, осунувшийся, с запавшими от недоедания щеками, он вдруг резко сдал в день последней репетиции. Никто не понял, и он сам, как так случилось, что резко перед глазами все поплыло словно в тумане, голоса и крики потонули в далеко в пустоте и он рухнул на пол на глазах перепуганных коллег. Пришел в себя уже в больничной палате. Его окружали белый цвет и стерильная чистота. Медсестра поставила капельницу и сразу ушла. После нее в палату вошел врач, посмотрел справки, проговорил:

Очень хорошо, мистер Шейбал, что вы, наконец-то, очнулись.

Что со мной? - слабым голосом спросил Владислав, не до конца понимая в происходящее вокруг.

Вы потеряли сознание прямо в театре. У вас крайнее сильное переутомление и нервное истощение. Так нельзя. Вам необходим отдых. иначе сердечная мышца не выдержит.

Я... я ничего не понимаю...

Не удивительно, - врач, вдруг о чем-то вспомнив, глянул на часы и, смущенно улыбнувшись, прибавил, - а теперь извините, мне необходимо спешить. Сегодня вам медсестра занесет лекарства. Поправляйтесь.

Доктор закрыл за собой дверь и Влад опять остался один, теперь уже в непонятной, чужой тишине. Ото всего навалившегося сразу, от плохого самочувствия, из-за оторванности от родных, от жалости к самому себе хотелось вырваться из этих тоскливых стен, убежать куда-нибудь далеко-далеко, упасть лицом в траву и заплакать - громко, протяжно, не боясь быть никем услышанным. Мысли об этом привели его к воспоминаниям об Иерусалиме, к тем душевным чувствам и видениям, что преследовали его по улицам святого города: и вдруг стало ему от того страшно внутри - этот невыносимый дар, коим обладал сполна, тяжелым грузом давил на плечи - не скинуть, не избавиться. Если бы рядом оказался дядя Жозеф - лишь он один мог помочь справиться с ношей, возложенной на него.

Время в четырех стенах в бездействии тянулось вечно. Можно было лишь есть, спать или бродить по палате. Газеты и журналы читать не было никакого желания, тоска сильнее и сильнее сжимала сердце. В промежутках между сном и процедурами Влад старательно выводил текст письма родным, прося их приехать всеми вместе. ведь прошло свыше десяти лет со дня их нерадостного расставания. Комок рыданий то и дело сдавливал горло и то, что было придумано ранее, отвергалось после затяжного бездействия.

Лишь однажды его покой был потревожен неожиданной гостьей. Американская актриса Бетти Дэвис, прознав о тяжком состоянии давнишнего друга, решила навестить его в больнице. С роскошным букетом цветов, вся светясь белоснежной улыбкой, Бетти легкокрылой бабочкой так и вплыла в палату, нежный аромат духов все неприветливое пространство. Владислав попытался было встать ей навстречу, крепко прижать ее белокурую головку к своей груди, но женщина сама ринулась к нему на койку, покрыв его влажные щеки горячими поцелуями:

Скучаешь, мой хороший? - спросила Бетти, ставя букет на тумбочку.

Здесь хуже, чем в концлагере. В плену у меня хотя бы была надежда на побег, а в больнице лежишь целыми днями в бездействии: ни погулять, ни поговорить.

Ты рад моему приходу?

Очень, ты одна вспомнила обо мне, не забыла.

Женщина как-то смущенно улыбнулась: она всегда смущалась, когда Владислав с легким взором глядел на нее, а теперь он нежно коснулся ее руки, сжал ее пальцы в своей ладони. Бетти в тайне испытывала к нему необычную симпатию и чувства, которые невозможно было выразить словами: то не влюбленность, нет, но нечто похожее - больше, чем дружба. Вот и сейчас она то смотрела на его лицо, то отводила взгляд в сторону. Влад понимал ее желания, ее радость, когда они оставались вдвоем. но для него Бетти являлась просто хорошим другом, ибо великой любовью в его сердце все еще оставалась Ирена, от которой приходили каждый месяц письма.

В палату вошла медсестра, положила необходимые лекарства и вышла, Владислав указал рукой на упаковку таблеток, проговорил:

Я не могу уже это пить. Лекарства такие горькие, что вызывают тошноту.

Бетти ничего не ответила, она продолжала все также пристально глядеть на него, словно впервые видела.

Что-то не так? - удивленно спросил Влад, не понимая ее взора.

У тебя такие удивительные, необычные глаза, как у лягушки.

Как у лягушки?! Но почему?

Когда ты моргаешь, то сразу обеими веками: также моргают и лягушки. Признаться, мне еще никогда не доводилось видеть таких глаз.

Да, а еще у меня высокие армянские скулы, длинный нос и короткие ноги. я всегда ощущал себя как человек с другой планеты: непонятный, странный. Мой отец в детстве называл меня шуткой, тогда я обижался на него, а ныне, глядя на свое отражение в зеркале, осознаю его правоту. Иной раз, погружаясь в самого себя, я спрашиваю мое второе я: как мне удалось достигнуть таких высот прямо с нуля? Ведь кто может всерьез воспринимать Владека Шейбала: он шутка, всего лишь шутка, - он глубоко вздохнул, виновато, с какой-то грустью улыбнулся. - вот вся правда обо мне.

Ах, ты мой маленький лягушонок, - Бетти обняла его, внутри чувствуя себя виноватой перед этим добрым человеком.

Через несколько дней после выписки из больницы со списком лекарств по назначению доктора, а также рекомендации хотя бы неделю просто отдохнуть, не напрягаться, Владислав вернулся домой. Казалось, сами стены родной обители, каждый закуток. каждая травинка в саду приветствовали хозяина, сами устремившись к нему. Он обвел комнаты счастливым, измученным взглядом, осознавая, какое счастье, какая радость вернуться домой после скучной разлуки. Кухня, окрашенная в алый цвет, сияла чистотой в лучах солнечного света. Стоял май - теплый, погожий. В такие моменты Влад особенно чувствовал прилив сил, восхищался собой и радовался прост потому, что стоит здесь, окруженный благодатной тишиной и светом. Вдруг нечто маленькое, темное - такое пятнышко, метнулось из угла на середину кухни, остановилось при приближении человека. Владислав краем глаза приметил некое движение под ногами, поначалу подумал, что это игра света и тени, но пятно не исчезло, а все также продолжало сидеть на кухне. "Мышь?" - промелькнуло у него в голове, он только собрался было спугнуть непрошеного гостя, как рука, замахнувшаяся для удара, остановилась в воздухе, в сам он в изумлении уставился на крохотное существо - то был лягушонок: довольно-таки крупный, с огромными немигающими глазами. И он глядел на Влада бесстрашно, не желая никуда убегать.

Ты... ты мой двоюродный брат, - тихо проговорил артист, боясь ненароком спугнуть лягушку, - мы ведь похожи с тобой, не так ли?

Он явно ждал ответа, однако лягушонок не шевелился и не издавал ни звука. Это затянувшаяся молчаливая встреча человека и животного - такая неожиданная, но приятная, могла длиться вечно, ибо ни одна из сторон не желала прерывать ее первой. Вдруг лягушонок моргнул обеими крылышками век - как Владислав со слов Бетти, и перепрыгнув перегородки, скрылся где-то в углу.

Эй, малыш. подожди, не уходи от меня! - воскликнул Влад, весь горя.

Он выбежал во внутренний дворик через боковую дверь и так остановился, в изумлении уставившись на клумбы с цветами. Там, в зеленой траве, копошилось множество лягушек: большие и маленькие. Как они оказались в патио и почему, если дом дом и двор окружены высоким кирпичным забором? От этих мыслей отчего-то стало весело. Владислав уселся в тени дерева в уютное плетеное кресло и с долей радости принялся наблюдать за лягушечьем семейством, резвящейся в лучах теплого солнца. Теперь он не один, есть кто-то еще в доме: маленький, нечеловечный, но живой. Ныне рядом с ним будут жить другие - такие похожие на него, веселые.

На следующий день лягушек стало больше. Что это: египетская казнь или некий знак? Не находя ответа на вопрос, Владислав позвонил в королевское сообщество по защите животных, но никто не мог ничего поделать: лягушками они не занимались. Поняв, что никто помочь не в силах, Влад решил действовать сам. Он отыскал у себя большую сумку и одну за другой положил в нее лягушек. Пока он собирал "своих друзей", то испытывал нечто, похожее на страх или тревогу, словно их чувства волной перешли к нему через кожу в само сердце. Он слышал их жалобное кваканье, словно мольбу о пощаде, и эти издаваемые звуки напомнили ему сотню металлических губных гармошек - как армянский хор во время Пасхи в Иерусалиме, что слышал он тогда на службе, в соборе святого Иакова. Ему стало жаль расставаться с лягушками, но и оставить их в патио не было никакого желания. Владислав выпустил их из сумки в привычный им мир - далеко от дома у пруда, надеясь, что там они останутся в безопасности. Но на следующий день лягушки вернулись: что это - колдовство или чудо? Не долго думая, Влад снова отвез их, но они продолжали возвращаться и возвращаться, уже не боясь его. Да и сам он привык к ним: каждое утро лягушки встречали его в патио дружным кваканьем, а затем без доли робости шли к нему на руки.

Что же вы меня так полюбили? - спрашивал Владислав, беря в руки одного из лягушат. - Зачем приходите? Это мой дом, а у вас есть свой.

Лягушонок молча слушал его, моргая глазами, но ничего не произносил - ни единого звука. Казалось, между ними установился некий немой тайный диалог, который не смог бы разгадать никто, кроме самого Влада.

На следующий день лягушек в патио уже не было, словно они никогда здесь не появлялись. От них не осталось даже следа, даже крохотного намека на их недавнее присутствие. Почувствовав какую-то непонятную тягу к лягушкам, Влад осознал, как сильно ему их не хватает, ведь он уже привык к ним, а ныне вновь пустота и одиночество. С глубоким вздохом он опустился на траву, легким касанием провел по ней рукой и проговорил самому себе:

Видно, мои друзья отреклись от меня, найдя нового приятеля. Что ж, я никого насильно не удерживаю подле себя. В конце концов, я всегда был один и к одиночеству мне не привыкать.

Он затих, прислушиваясь к мягкому шелесту листвы и щебетанию птиц. Мир был полон блаженной безмятежности и покоя, неужели этого всего так мало для человека?

Глава двадцать первая

Уже давно ожидал Владислав приезда родных: отца и мать. Сколько прошло лет со дня их последней встречи, все оказалось таким быстротечным и в тоже время долгим от навалившихся трудностей. Станислав никогда не искал встречи с младшим сыном после его ухода из родительского дома в никуда. И хотя порой тоска, смешанная с жалостью, находила долгими холодными вечерами на стареющего профессора, однако гордость не позволяла ему взять телефон и просто позвонить Владу - только бы услышать родной знакомый голос. Первым, как всегда, сделал шаг к примирению Владислав. Не желая переживать то расстояние, что долгие года разделяло их, он отправил в Польшу два авиабилета - для Брониславы и Станислава. Накануне их прилета он целый день бегал по магазинам в поисках подарков для близких его сердцу людей. Он много наготовил, дабы накрыть на стол - главное, для одобрения отца, которого уважал и боялся. В назначенный час Влад приехал на машине в аэропорт Хитроу - место его надежд. радостей и печали. Он волновался, то и дело поглядывал то на часы, то в толпу людей. Самолет из Варшавы приземлился на землю Лондона, вот идут люди навстречу прибывшим. Владислав устремился вместе с остальными к месту встречи, потонув в толпе. Его не узнавали, иной раз отталкивали, но ему было недосуг обращать на сие внимание: все мысли поглотились в мечте о встречи с родителями, сердце учащенно забилось, когда он разглядел в толпе знакомую маленькую фигурку матери. Устремившись к ней, Влад не мог разглядеть отца: где он, почему не рядом с матерью? Бронислава увидела сына, крепко обняла его, прижав к своей груди. Осунувшаяся, постаревшая, женщина все еще сохраняла ясный взор своих прекрасных очей и ту безграничную материнскую ласку во имя младшего сына.

Мама, - проговорил Владислав, сдерживая растроганные слезы.

Влад, сын мой. Ты так изменился, похудел. Все ли в порядке с тобой?

Теперь все хорошо, но где же папа? Разве он не получил свой билет?

Станислав остался в Польше, - ответила Бронислава, в тревоге и со стыдом пряча взор от сына.

Но... почему? Ему отказали на границе? - в недоумении воскликнул он, чувствуя, как туго сжимается его сердце.

Всю дорогу ехали молча, тяжелая тишина нависла между ними. Женщина не имела сил признаться, а сын боялся что-либо спрашивать. Дома, разложив вещи в отведенной для нее комнаты, Бронислава подошла к Владу, вся так и сжалась, словно ожидая удара, молвила:

Сынок, мне тяжело сказать тебе, ибо понимаю, как ты ожидал приезда отца. Но Станислав и слышать не желал о поездке в Англию, даже как гость.

Но почему? - его глаза широко расширились и он почувствовал, как вся земля уходит из-под ног.

Твой отец, Влад, ненавидит даже саму мысль о твоей жизни за пределами Польши. Он изначально был против твоего переезда на Запад, расценивая твой шаг как предательство. Мы, армяне, обязаны слушаться старшего в роду, а Станислав так хотел, чтобы мы все жили рядом. - она протянула сыну конверт, прибавила, - возьми, сынок, это тот билет, что отец вернул назад.

Медленно, словно в бреду, Владислав взял билет, с силой скомкал его в ладони и бросил на пол.

Что же это делается, - проговорил он, обращаясь не то к матери, не то к самому себе, его глаза смотрели куда-то в пустоту, - получается, все мои деяния зря и никому из родных ненужны мои признания, награды. Зачем я тогда планировал побег из концлагеря, позже - из коммунистического заточения? Неужто я не заслужил самой малой части уважения или хотя бы благодарности?

Бронислава плакала. Сказанные сыном слова обращались к Станиславу, но в глубине души они касались и ее.

Матушка, - отозвался Влад, глянув ей в лицо, - сегодня ты хозяйка этого дома, а я хочу побыть один - наедине со своими думами.

Оставив растерянную женщину, он в туманной задумчивости поднялся в спальню, закрыл за собой дверь. Молчание, тишина сопутствовали его пути. Влад не знал, что лучше теперь открыть перед матерью всю душу или закрыться ото всех разом. Подойдя к шкафу, он достал оттуда большой семейный фотоальбом, откуда на него смотрели любимые близкие люди: молодые еще родители, дедушка с бабушкой, дяди и тети, брат и сестра; вот он сам, еще ребенок, на коленях у Брониславы, а тут они с братом у ворот школы, а здесь отец в своей художественной мастерской на фоне собственных картин. Две слезы скатились по щекам, упали на ровную поверхность. Проведя рукой по изображению отца - тогда еще красивого, молодого, Владислав прошептал, глотая слезы:

Зачем ты так поступил со мной? За что так ненавидишь меня и тот жизненный путь, что избрал я себе? Если бы ты только приехал ко мне, возможно, тогда твое мнение изменилось бы.

Всю ночь Влад метался по постели. Он не мог никак заснуть: различные мрачные мысли, рожденные внутри, отогнали сон. Тело покрыл холодный пот, в области сердца ощущалась тупая тянущаяся боль, тошнота то и дело подступала к горлу, стягивая неприятными спазмами. Обращая лицо к распятию, висевшее на противоположной стене, он трясущимися пальцами совершал крестное знамя, шептал:

Господи, если настал мой час, то прошу отпустить все мои грехи - вольные и невольные, и позволь войти мне в Царство Твое небесное.

Но никто не приходил за его душой. За окном качал ветви деревьев ночной свежий ветерок, а в самом доме стояла абсолютная тишина - страшная, непонятно зловещая. Слезы каплями стекали по щекам, падали бесшумно на подушку, оставляя на ней мокрый след. Под утро - перед самим рассветом, уставший от несчастий и терзаний, Владислав сморился сном, и в сновидении он брел и брел по песчаной пустыне в полном одиночестве, ноги то и дело проваливались в песок и ему стоило немало усилий сделать следующий шаг. Чем дальше он шел, тем сильнее уставал, а пустыне не было ни конца ни края. Пробудился Влад от звука воды на первом этаже - то готовила завтрак Бронислава. Он какое-то время лежал, тупо уставившись в потолок; усталость во всем теле, боль в висках исказили мукой его лицо.

На лестнице раздались шаги, потом в комнату робко вошла мать. Женщина подошла к кровати, ласково провела рукой по пылающему лицу Влада. Ее взор был полон горечи и сострадания.

Как ты, сынок?

Лучше, много лучше, мама, - соврал он.

А я всю ночь не спала, плакала, переживала за тебя. Зря отец так поступил, ох и зря.

Он волен делать, что пожелает, и мы не в силах что-либо изменить.

Могли бы, если имели бы достаточно сил бороться с его претензиями ко всему и вся. Но уж такой он человек, что поделать; главное, ты не становись как он.

Уж кто не похож на отца, так это я- если не судить по внешности. Всеь нрав я перенял от тебя и для меня то великая награда.

Бронислава взяла его руки в свои, покрыла горячими материнскими поцелуями. С той любовью, на которую могла всем своим мягким сердцем, проговорила:

Спускайся к завтраку, мой родной, пока там все горячее.

После завтрака - самого вкусного, родного, с глубоким чувством привязанности к матери. Владислав припал щекой к ее мягким теплым коленям, молвил:

Знаешь, матушка, после покупки этого дома я почувствовал себя таким счастливым, словно долгое время брел по темной тропе и вот, наконец, пришел к свету. Англия тепло приняла меня и ныне она моя родина, хотя даже так я ни на миг не забываю о Польше, где родился, где прошло мое детство и где живете вы. Я изучил доподлинно свое ремесло, поняв истинное мое призвание. Я стал популярным актером поначалу в польском театре, потом успешным преподавателем в Оксфорде, и отныне знаменитым актером на Западе. Я душе я помощник, я люблю помогать людям. Я честен со всеми и даже с самим собой. Если я обещаю что-то для кого-то сделать, то всегда держу данное слово. Я знаю, что в моей жизни и карьере всегда присутствует некая загадочная цепь событий и совпадений, которые управляют моей судьбой. Впервые очутившись в Англии, не зная ни языка, ни имея каких-либо знакомых, я просто доверился своему внутреннему голосу, что говорил "иди" и я пошел на его зов. Теперь я здесь и я английский актер, а также режиссер, музыкант, сценарист и художник. И странно, что отец против моего выбора.

Ты знаешь, я всегда на твоей стороне. - ответила Бронислава, пропуская его темные волосы через свои пальцы.

Я так рад видеть тебя подле меня: это придает мне силу и уверенность. Взгляни, - он встал и за руку провел мать в гостиную, украшенную богемными зеркалами и потолочными деревянными балками, а везде висели или стояли картины: портреты, пейзажи, города и изображения в футуристическом стиле.

Гордо указав на произведения искусств, Владислав сказал:

Видишь, мама. это все моя работа. Жаль, что отец не видит мои картины, он бы порадовался за меня, я знаю. Недавно я организовал выставки в Париже, французы по достоинству оценили мои труды, вот я и подумал провести выставку в Лондоне. Ты желаешь присутствовать на ней?

Как ты можешь спрашивать меня о том, сынок? Куда ты, туда и я.

Влад горячо обнял Брониславу, с улыбкой на лице без тени былой грусти проговорил:

Спасибо тебе за поддержку, если бы не ты, я, возможно, не стал бы тем, кем являюсь отныне.

Он был несказанно счастлив за оказанную ему поддержку и за то, что мать, вопреки всем слухам, всем родным оставалась рядом, любила его как прежде в далеком полузабытом детстве. Ради нее одной, ради радости ее большого сердца Владислав в тот же день отправился с Брониславой по магазинам, купил ей прекрасный английский костюм, который не найти в Восточной Европе, и со спокойной душой принялся за работу. Первое, необходимо было подготовить место, развесить картины, пригласить критиков, гостей. Вместе с личным агентом Влад дал в газеты и по радио рекламу о предстоящей выставке, однако не мог предположить такого ажиотажа вокруг собственной персоны. Казалось, весь Лондон собрался в одном зале, дабы лицезреть картины талантливого артиста, который, не смотря на годы жизни в Англии, все равно оставался для них иноземцем.

Обычный люд из числа горожан среднего класса по достоинству оценили искусство Владислава Шейбала - как недавно в Париже, но критики в жюри - большинство из среды маститых художников и профессоров-искусствоведов выразили несогласие: видно, чопорные англичане, придерживающиеся консервативных взглядом, не поняли необычный стиль подачи нового художника.

Что вы хотели показать зрителям, о чем поведать на своих полотнах? - спросил пожилой джентльмен с густыми бакенбардами: такой тип людей всегда с негодованием относятся к новшествам.

Мои картины - не книги о событиях прошлого, я просто изобразил свое внутреннее состояние, то, что чувствую и вижу внутри себя! - возбужденно ответил Владислав, подавляя необъяснимое волнение.

Мистер Шейбал, картины, произведения искусств - не философия жизни, это зеркало. И люди, глядя на полотна художника, должны видеть и понимать изображенное на них, а не вдаваться в сложные рассуждения, - сказал другой критик, профессор университета архитектуры и художеств.

Но ведь люди разные, не все предпочитают классику, - продолжал защищать свои работы Влад.

Мистер Шейбал, вы давно рисуете? -спросила маленькая сухая пожилая леди из коллегии художников.

С самого детства. Мой отец - художник и профессор искусств.

Тогда тем более к вам больше требований как к профессионалу. Если вы рисуете с детства и, судя по картинам, у вас наработанная рука, то и критиковать вас следует как художника, а не просто любителя. Плюсы ваших работ: это яркость, удачное сочетание света и тени, но сами изображения остаются непонятными: что это и какой смысл несет.

В зале пронесся гул недовольства, большинство не согласились с оценками жюри, но поделать ничего нельзя. На сей раз Владислава ждал провал. он отыскал в толпе Брониславу и заметил, что на глаза матери навернулись слезы: критика жюри ранила ее больше, чем самого художника.

Вечером они в полном молчании пили чай. Что можно было еще сказать? Владу стыдно стало глядеть в лицо матери: эх, хотел показать себя с лучшей стороны, да видать, гордыня овладела его душой, потому и наказал его Господь за спесь.

Бронислава поставила на стол булочки с маком в плетеной корзинке, проговорила:

Попробуй, сынок, эти булочки я сама испекла сегодня - специально для тебя.

Мои любимые с маком! - воскликнул Владислав и взял одну, с нескрываемым блаженством съел. - Ты вспомнила, как я любил их с детства.

А я никогда об этом не забывала. Только вижу, грустно тебе сейчас и потому дам совет: не принимай все так близко к сердцу, для меня ты всегда победитель и самый лучший, самый красивый. Я горжусь тобой, мой любимый мальчик.

Мама, я уже давно не мальчик. Пройдет пять лет и я стану стариком.

Эх, Влад, что же ты так со мной? Для меня ты всю жизнь останешься младшим сыном, маленьким моим, - женщина не выдержала, заплакала.

Мама! - воскликнул он и упал перед ней на колени, неистово принялся целовать ее руки, успокаивать.

Бронислава притянула его голову к своей груди, прижала и сквозь одежды Владислав услышал стук материнского сердца, как когда-то давным-давно будучи мальчиком. Он знал, что скоро мать улетит обратно в Польшу - так было всегда на протяжении многих лет и, провожая ее в аэропорту. он с радостью ожидал их следующей встречи. Но что ныне? Почему непреодолимая тоска сжала его сердце? В аэропорту они стояли у табло в ожидании посадки, у обоих в глазах стояли слезы, словно прощались они навеки. В какой-то миг Влад попытался шутить, но шутка не удалась, а лишь усугубила не начавшееся еще расставание.

Когда прилетишь... домой, передай подарки от меня всем родным и друзьям. И отцу скажи, как сильно по нему скучаю.

Я все сделаю, как ты просишь. - отозвалась Бронислава каким-то странным чужим голосом, и от этого голоса Владислав вздрогнул, борясь со страхом, охватившего его.

Объявили посадку, женщина с тяжелым чемоданом пошла к таможенному контролю, затерявшись в толпе, а Влад так и остался стоять позади волнующего людского моря, уставившись невидящим взглядом куда-то поверх голов.

Глава двадцать вторая

Никогда еще Брониславе полет из Лондона в Варшаву не казался таким быстрым и таким долгим одновременно. Время от времени она оборачивалась назад, ища в толпе знакомое лицо. Сердце ее разрывалось на части, все изнутри ныло и оплакивало что-то до боли неизвестное, но явно ощутимое. Там, за спиной, после быстрого расставания оборвалось нечто связывающее их, какая-то невидимая нить. Раньше такого не бывало, что произошло ныне?

В варшавском аэропорту Брониславу встретил радостный Казимеж. Старший сын горячо обнял мать, со степенным уважением усадил ее в машину - Владислав, думала она, совсем другой, более живой, эмоциональный, потому и ближе ее сердцу. А дома прихода жены уже дожидался Станислав. В последнее время он совсем осунулся, высох в теле и, будучи молодым невысокого роста, превратился с возрастом в маленького старичка с крохотными ручонками. Но взгляд больших глаз под широкими бровями оставался по-прежнему строгим, холодно-суровым, и, глядя в его лицо. Бронислава испытала к нему впервые в жизни чувство отвращения, схожее с ненавистью. И дом, в котором она большую часть жизни была хозяйской, стал для нее чужим, неприятным за место теплого, светлого дома Влада под каштановыми деревьями.

Как долетела? - поинтересовался Станислав одной и той же фразой.

Как видишь: цела и невредима, - ответила женщина, даже не обратив на него лицо.

По твоему виду не скажешь, что все благополучно.

Ты сам знаешь ответ на свой вопрос.

Это из-за Владислава, не так ли? - он дернул ее за руку, развернул к себе, почти крикнул в лицо. - Смотри на меня, когда я с тобой разговариваю, женщина!

Отпусти меня! - воскликнула Бронислава, вырываясь из его цепких рук.

Отпусти, отпусти, - издевательским тоном передразнил ее муж, - уж больно ты дерзить стала в последнее время. Не стоило тебя отпускать к Владу, к этому предателю нашего рода.

Кто предатель? Как смеешь говорить та такое о собственном сыне, который не сделал ничего, кроме хорошего для всех нас?! Влад, - Бронислава не выдержала, заплакала, - Владу было очень горько оттого, что ты не прилетел к нему в гости, он так сильно переживал за твой отказ. Вон, посмотри, какие подарки он всем купил.

Пусть Владислав сначала приедет в Польшу, а потом я навещу его в Лондоне.

Ты же знаешь, Станислав, что Влад не смеет более пересекать границу Польши, или, в противном случае, его здесь ждет арест, а, может статься, и расстрел. Неужели ты желаешь для него подобной участи?

Я изначально был против его поступления в театральный университет, предчувствуя неладное. И, более того, я не хотел его поездки на Запад. Влад сам избрал свой путь, вот теперь пусть не жалуется.

Но он твой сын, так нельзя.

А я его отец, которого он обязан слушаться! Если он считает себя умнее родителей, то и от меня не смеет ничего требовать.

Вдруг зазвонил телефон: резко, громко. Бронислава вздрогнула от неожиданности, трубку поднял Станислав. По ту сторону донесся знакомый голос, радостный, ласковый:

Алло, - отозвался Станислав.

Папа? Папа, это ты? - воскликнул Владислав.

Да, а что случилось?

У меня все хорошо, звоню только для того, чтобы узнать как вы, как мама после полета?

У нас тоже все хорошо, не волнуйся, - он взглянул на жену, усмехнулся.

Папа, я хочу поделиться с тобой интересной новостью о прошлом нашей фамилии, столь необычной для Польши. Несколько недель назад - до приезда матери, я посетил Шотландию, Южный Уист, какая там красота! Местные жители с теплотой приняли меня как родного. Все они - эти добрые горцы, живущие по старым законам, знают о моем, о нашем предке Шивале Шейбхолле, жившего в те далекие времена у подножья горы Шиваль. Он и его братья были архитекторами мостов, но все они были являлись католиками, преследуемые местными баронами за свою веру, вот почему они решили покинуть навсегда остров Уист, дабы обрести новый дом в иных землях. Один остался в Италии, другой в Чехии, а третий - мой предок поселился на землях Восточной Польши. Жители Уиста сами поведали мне сию историю и сказали, что я шотландец. Ах, жаль, что тетя Ванда умерла прежде, чем я узнал историю нашего рода.

Довольно всех этих историй! - прокричал в гневе Станислав, прервав рассказ сына. - Почему ты усложняешь себе жизнь поисками минувших лет и столетий? Что дадут тебе эти знания, какую пользу принесут теперь?

Разве... разве тебе неинтересно знать прошлое наших предков? - с обидой в голосе молвил Влад, не найдя поддержку в лице отца.

Меня интересуют лишь настоящее и будущее, о прошлом я никогда не задумывался. А если для тебя так важна история, то иди переучись на историка, археолога, но мне о том не говори.

Я хотел, как лучше, чтобы мы все гордились нашей семьей, какие в ней замечательные люди. Но теперь вижу, что старания мои никому не нужны.

Лучше бы ты женился и детей имел, а иначе кому ты собираешься передавать свои знания?

Зачем ты бьешь по больному, папа? Не повезло мне в семейной жизни, что поделать? Но ведь у Казимежа есть две дочери - мои племянницы, пусть им все достанется.

Вот что: оставь брата и его семью в покое, да и мне нужно помочь матери разобрать вещи. Позже созвонимся.

Но следующего раза не случилось. В немощи слег Станислав, мучаясь болезненной старостью и приближающейся смерти. К нему ежедневно приходил доктор мерить давление и делать уколы; Бронислава ежечасно подходила к мужу, спрашивала о его самочувствии. Иногда к ним приезжали Казимеж с семьей либо Янка с супругом. Они любили отца, всячески старались угодить ему, избавить хоть немного от страданий, но старик равнодушно взирал на их хлопоты, с отрешенным видом глядел куда-то в пустоту, будто силясь узреть сквозь кирпичную стену нечто неподвластное времени и чужому глазу. В полузабытье он сжимал край одеяла, шептал:

Сын мой, где ты сейчас?

Отец, - молвил Казимеж, взяв старческую руку в свою, - я здесь, рядом.

Станислав резко одернул руку и, скосив взор на сына, проговорил ясно, четко, словно к нему вновь вернулись силы:

Не ты мне нужен, уйти. Я хочу знать, где мой младший сын, где мой любимый Влад? - две капли слез скатились по сухим темным щекам и впервые в жизни он заплакал, прикрыв лицо руками.

Казимеж опешил, какое-то странное чувство, похожее на ревность, зародилось в его душе. Он взглянул на мать, та положила ладонь на его плечо, будто успокаивая, прошептала на ухо:

Выйди из комнаты, сынок, я поговорю с отцом.

Мужчина ушел, затаив обиду на отца и мать. Всю жизнь он провел подле них, в гордом послушании боясь нарушить наставления родителя, а ныне осознал, что его преданность долгу ничего не значит. Отец на смертном одре вспомнил только о Владиславе, в ночи сквозь слезы призывая того к себе, только лишь его.

В один из тяжких дней Станислав взял руку Брониславы в свою, с мольбой в голосе проговорил:

Любимая моя, прости за все. Я всегда любил вас всех и до сих пор люблю. Вижу тени вокруг кровати - это за мной пришли, я знаю.

Ты просто устал, отдохни. - ответила женщина, стараясь сохранять спокойствие, хотя голос ее дрожал.

Скоро я погружусь в вечный сон, еще успею отдохнуть, а пока дай мне часы, сейчас же.

Какие часы? Эти? - она показала старые часы с кожаным ремнем.

Нет, другие... ты лучше знаешь, где они... Это был подарок моего сына... Владимира, а я разбил их... тогда. Дай их мне, они еще сохранили тепло его ладоней.

Тело Брониславы тряслось в рыданиях, на одеревенелых ногах она достала из шкатулки те самые заветные часы, что много лет назад починила в тайне от мужа - как память о Владиславе. Теперь эти часы - рабочие, с тикающей стрелкой, перешли в руки Станислава. Он прижал их к губам. потом к сердцу и сквозь туманную пелену увидел далекий образ сына, которого избегал всю жизнь.

Прости меня, Влад, прости, - шептал он, прикрыв глаза, времени оставалось мало, нужно было успеть сказать последнее наставление, - Бронислава, - обратился умирающий к плачущей жене, - когда умру, положите эти часы со мной в могилу, это моя просьба... исполните...

Он погрузился в полузабытье, и казалось ему, будто он качается на волнах, уплывая все дальше и дальше. Станислав был мертв. На землю тихо опускалась ночь, и также тихо сталось в доме Брониславы, Казимежа, Янки и Владислава.

Глава двадцать третья

В эту тихую ночь Владислав не чувствовал ничего: ни тревоги, ни страха глубоко внутри. Напротив, он был на редкость спокоен и, лишь коснувшись щекой подушки, почувствовал, как сон в ту же секунду сморил его, а тени от деревьев в саду укрыли его невесомой пеленой. Поначалу была полная пустота и темнота, никаких знаков не видел он во сне, но после двух часов ночи его взору - по ту сторону, не в реальной жизни, открылась широкая желтая равнина; была ли то равнина желтой из-за ярких лучей или то оказалась пожухшая трава, угадать было трудно. И Влад в полном одиночестве стоял у развилки давно исчезнувших дорог, вокруг не были ни души. он хотел идти, но что-то или кто-то останавливал его от поспешного шага, вторя неслышным голосом: "стой, стой". Влад огляделся по сторонам, страха не было. И вдруг вдалеке, на холме, показалась чья-то фигура, он не ведал, кто это, но ясно было одно: человек тот невысок, худ и очень устал, словно на его плечи навалился тяжелый груз. Владислав сделал нерешительный шаг навстречу незнакомцу, потом второй, третий и побежал к нему. Человек, словно враз помолодев, ринулся навстречу и заключил Влада в объятия, гладил по голове, успокаивал.

Отец, - промолвил Владислав. прильнув к его руке.

Вот и свиделись мы с тобой, жалко, что не раньше. Если бы не моя гордость, возможно. вся жизнь потекла бы по иному руслу, да видно. такова судьба.

Прости меня. - задыхаясь от слез, взмолился Влад, падая перед Станиславом на колени.

Нет, ты ни в чем не виноват, то вся моя вина, что тяжелой ношей давит на мои плечи. я борюсь с ней, да безуспешно: не отпускает она меня в новый дом.

Что же делать? - спросил Владислав и голос его потонул в потоке вечности, отозвавшись глухим эхом.

Лишь ты один вправе освободить меня. Если простишь меня, я уйду налегке. Так ты даешь мне прощение за все причиненные мною обиды? Ибо я горько раскаиваюсь в содеянном, к сожалению, слишком поздно.

Я прощаю тебя и отпускаю.

Благословляю тебя, сын мой, - Станислав легкой рукой перекрестил его и стал удаляться в разверзшийся туман.

Владислав громко заплакал и когда пробудился, почувствовал, что подушка вся мокрая от слез. Он лежал какое-то время, без всяких мыслей уставившись в потолок. В голове и груди стояла тупая боль. а сил что-то делать не было. До обеда Владислав провалялся в кровати, только телефонный звонок заставил его подняться и спуститься на первый этаж. То звонила Бронислава. Надрывающимся от плача голосом она сообщила о кончине Станислава, Влад только и мог, что сказать:

Я знаю, мама. Папа снился мне нынешней ночью, он благословил меня перед тем, как уйти в мир без возврата.

Господи, сынок, что происходит с тобой?

Не знаю, мама, не знаю. Теперь ты все знаешь обо мне.

Но ты прилетишь хотя бы на похороны? Отец так ждал тебя, он звал перед смертью лишь тебя одного и более никого.

Я попрошу разрешение на въезд в Польшу, но не верю в положительный исход дел.

Попробуй, Влад, не обижай нас.

Как я могу обидеть вас, если люблю родных больше себя самого? И отца я любил всегда и продолжаю его любить.

Ты единственный человек, кто греет мне душу, и Станислав любил тебя больше всех, он просто переживал за твою жизнь.

Мама... - он не договорил, рыдания, копившиеся в груди, только теперь вырвались на волю в безудержный плач.

То, о чем Влад так долго переживал, начало сбываться. Да, отец все же любил его, но какую цену пришлось заплатить, о чем молиться в тиши пустого лондонского дома? Как и предполагал он, в консульстве наотрез отказали в выдачи разрешения на въезд на территорию Польши и, более того, к огорчению прибавили въедливое, совершенно лишнее в данный момент замечание.

Когда вы, господин Шейбал, чуть ли ни в слезах умоляли английскую сторону выдать вам гражданство, вам пошли навстречу, но предупредили, что отныне вы являетесь беглецом, предателем, а, следовательно, врагом Польши. Что теперь вы хотите от нас?

Не тех вы заносите в список врагов, ибо знаете, что я никогда не выступал ни против Польши. ни против ее народа, и ныне я не прошу о возвращении, но лишь желаю присутствовать на похоронах отца. Более не о чем не прошу.

Когда вы меняли гражданство, вы должны были понимать исход дела. Так чего вы требуете теперь? Мы вам ответили: нет, ваш въезд невозможен - и это окончательный ответ!

Когда у человека горе, вы подливаете масла в огонь. Спасибо за все, больше я сюда никогда не вернусь, - с этими словами Владислав в гневе покинул консульство, даже ни с кем не попрощавшись.

Бредя понуро по улицам Лондона без всякой цели, он вспоминал дни счастливого детства: тогда все были живы, все рядом - молодые, красивые, горячо любимые. Глубоко вздыхал он, понимал, что не в силах повернуть время вспять; остается лишь воспоминания о былых днях да ощущение незабвенного счастья, когда он даже не ведал, какие дороги открыты для него.

Никогда еще дом не казался таким большим. таким тихим и одиноким. Вечером Владислав сидел за столиком в патео, пил одну чашку кофе да другой, с тоской в глазах окидывал взором цветущий сад под теплым ночным небом. После отправлялся спать до утра без снов, без красочных видений, будто сознание его было наглухо закрыто ото всего мира: видимого и невидимого, реального и выдуманного; и также глухо, темно сталось на душе.

Ко всему прочему - а беда не приходит одна, Казимеж попал в больницу в тяжелом состоянии, и Бронислава, горько пережившая утрату супруга, не выдержала второго удара, ее сознание помутилось, она более не видела, не слышала никого и ничего, только старшего сына, а в памяти ее осталось только его имя. То был самый страшный удар для Владислава, для которого мать являлась не просто родительницей, но святым образом женщины, лишь ее одну он по-настоящему любил и боготворил любое ее слово или совет. Ныне мать перестала его узнавать, она не помнила его имени, называя его именем старшего сына. Заглушая боль в груди, Влад пытался вновь вернуть ей память о былой жизни, называл ее привычными ласковыми словами "моя прекрасная, дорогая матушка", но женщина, меняя спокойный голос на жалобный плач, вторила одно и то же:

Казимеж, сынок, с тобой все хорошо, я так рада.

Матушка, я не Казимеж, я твой младший сын Владислав-Рудольф, Влад. Ты помнишь? - спрашивал он ее, а у самого по щекам катились слезы.

Какой Влад? У меня нет такого сына. Ты Казимеж, я знаю, - кричала в трубку Бронислава.

В другой раз кто-то из родственников взял трубку и на просьбу Влада позвать мать сказал:

Не звони больше сюда,не тереби ее сердце. Она забыла тебя и вряд ли вспомнит.

Это был последний звонок в родительский дом. Только не знал он (так лучше), что все те подарки, которые с такой любовью собирал он в последний приезд матери, были либо передарены кому-то из знакомых, либо заброшены в чулан. Брониславе даже не показывали фотографии младшего сына, что до недавнего времени стояли в рамках на ее тумбочке. Родственники словно специально постарались стереть последнюю память о Владиславе, разом позабыв то доброе, что сделал он для всех них.

На одеревенелых ногах, опираясь обеими руками о стены, ходил Владислав по дому, искал кого-то или чего-то в полутьме, но не находил ни ответа, ни живой души. К вечеру заладилась непогода - как часто бывает в первые дни осени, хотя воздух был еще теплый. Влад уселся на веранде на заднем дворе, устремив лицо в сторону сада, а глаза к хмурым небесам. Все вокруг потемнело: на улице и дома, а в душе стояла такая же гнетущая ночь, смешанная с неутомимой болью. Он силился спросить у неба: за что, но вместо ответа полил сильный дождь, его капли барабанили по крыше, по ступеням веранды и маленькие брызги вместе с ветром попадали на лицо, слезами стекали по щекам. В памяти проплыли все пережитые события жизни: счастливое детство, каторжная молодость, проведенное в окопах и плену, а позже -не меньшая борьба с родными за собственный путь. Вспомнилась нежноокая Янина, что глухим эхом еще отзывалась в его сердце, вспомнилась Ирена, чьи амбиции не позволили ей остаться здесь в Лондоне, но письма которой он получал с завидной регулярностью. Отдельной линией перед внутренним взором прошли родные, самые любимые люди: дяди, тети, отец, мать. брат и сестра, и все они постепенно забывали о нем, словно и не было в их семье человека по имени Владислав, а ведь он решился на отчаянный побег из Польши лишь для того, чтобы прославить свой род, сделать себя и их счастливыми, доказать семье, что он тоже хороший и достоин понимания.

Дождь усиливался, подул холодный ветер и ветки каштанов закачались под его порывом. Сжавшись от холода, Влад, глотая слезы, отыскал на груди деревянный тельник, давным-давно надетый ему при крещении в армянском соборе архиепископом Теофилом Теодоровичем. Дрожащей рукой он положил распятие на ладонь, в памяти воссоздавая облик архиепископа, прошептал:

Ах, дядя, что же ты меня не забрал с собой, если от тебя одного я видел тот незримый свет, что освещает меня и поныне? Ты, наверное, видишь с небес, как трудно сталось мне, когда все родные враз покинули меня, даже собственная мать забыла о моем существовании. Неужто и ты оставил меня в этом водовороте жизни? За что? - Владислав посмотрел в надвигающуюся ночь, воскликнул в пустоту. - За что, ответь мне? За что?

Дождь резко усилился, несколько пожелтевших листьев оторвались от веток и принялись кружиться какое-то время над землей, а потом мягко легли на траву. Влад под душевной тревогой не ощущал холода, все тело его охватил жар. Продолжая плакать, он лег на пол веранды и прикрыл лицо руками, мысленно растворяясь с домашней тишиной.

Всю ночь он видел себя в каком-то старинном доме, в отчаянии искал выход, но не находил его. Тогда Владислав карабкался наверх по шероховатой поверхности стен, но падал вниз, до крови обдирая себе руки. Пробудился он яркого солнца и чириканья птиц. Небо очистилось от туч и теперь лучи весело переливались в дождевых капельках. Мир снова стал как прежде. Громко кашляя, Влад медленно приподнялся, чувствуя боль в голове и горле. Он не думал ни о чем, на то просто не хватило сил, а отправился прямиком в ванную комнату. Там, под душем, вдыхая аромат шампуня и душистого марокканского мыла, Влад пришел в себя, боли в голове и горле не было. Чистый, свежий, он решил побриться, но, приблизившись к зеркалу, опешил, взглянув на свое отражение: в волосах блестели нити седины, вокруг глаз, у рта наметились морщины. Сколько же лет прошло? В погоне за карьерой, вечно в делах да заботах, Влад не заметил скоротечности времени, а ведь казалось - совсем недавно он был еще красивым молодым человеком. Ах, да ведь уже 1976 год, ему исполнилось пятьдесят четыре - он почти старик, а все также: ни жены, ни детей. Впервые в жизни - а такого с ним никогда не случалось, Владислав в тайне сердца позавидовал брату: тот не сделал высокой карьеры, но окружил себя заботой о близких, у него уж и дочери выросли, и супруга любящая. Пожав плечами, Влад только вздохнул: что он может изменить? Ничего.

Глава двадцать четвертая

Весь последующий год Владислав жил как во сне. Действия. что совершал: будь то готовка, поход по магазинам, съемки в фильмах, постановка пьесы или написание сценария - проводились на автомате, только без былых чувств и порывов. За окном осенний золотой листопад сменился холодным падающим снегом. Справив Рождество, он не заметил, как пришла весна с ее холодными дождями, тающими сугробами и распускающимися листьями, а там за маем, войдя в силу, наступил жаркий июнь. И как все живое под лучами солнца растаяла грусть в душе Влада. Он не звонил больше брату, но с Янкой общался часто. Сестра, так горячо любившая его, рассказывала о матери, которая совсем потеряла память и с тех пор не узнает даже тех, кто находится подле нее. Янка призналась, как сильно скучает по брату: для нее Влад все еще оставался тем маленьким мальчиком, которого она часто брала на руки. Разговоры с ней успокаивали встревоженного Владислава, но думы о больной любимой матери не давали ему покоя, особенно долгими одинокими вечерами, когда и дом и сад погружались во тьму. Ах, если бы он мог сию же минуту очутиться в Варшаве, он сделал бы все возможное, дабы облегчить участь Брониславы, но ему отказано раз и навсегда пересекать границу Польши.

Однажды вечером раздался телефонный звонок. Это происходило часто: звонили и ранним утром, и днем, и даже глубокой ночью. Влад тем временем пил кофе на кухне, не думая ни о чем. Но именно этот звонок отчего-то заставил его вздрогнуть; рука, державшая кружку, расплескала несколько капель. Шагая по длинному коридору к телефону, он уже видел перед внутренним взором новую пьесу: занавес еще не раскрылся до конца, но край сцены уже был виден.

Слушаю, - встревоженным голосом проговорил он.

Добрый вечер, мистер Шейбал, это Говард. У меня для вас хорошая новость.

Неужели? - спросил Владислав, а сам подумал: "Я так и знал".

Скоро в Японии состоится съемка масштабного сериала по мотивам романа Джеймса Клавелла "Сегун" о мореплавателе семнадцатого века. Мне удалось договриться и производственная группа предложила вам роль капитана Ферриера. Персонаж хоть и отрицательный, но занимает непоследнюю роль в судьбе истории.

Я не знаю, что и сказать, Говард...

Ничего не говорите. Завтра приходите на прослушивание в отель "Дорчестер" к самому автору романа. Если он одобрит вашу кандидатуру, то успех гарантирован.

Спасибо большое. Завтра к обеду я буду на месте.

Ранним утром Владислав уже был у дверей отеля и что странно - на сей раз он сохранял абсолютное спокойствие, будто предстоящее прослушивание не имело никакого значения. Администрация Дорчестера давно знала Влада как частого гостя, отыскав его в списке кандидатов, девушка вычеркнула ручкой и, позвонив куда-то, сообщила артисту:

Мистер Шейбал, вас ожидают на четвертом этаже в номере 456, - она приветливо улыбнулась, указав на лифт, добавила в конце, - удачи вам.

Владислав одарил девушку ясной улыбкой и пошел к лифту, еще не осознавая, какой поворот в судьбе его ожидает. В номере класса люкс его поджидал писатель Джеймс Клавелл. Высокий, крупный, в небрежно надетой рубашке, он тем не менее оказался на удивление любезным, простым в общении человеком, с улыбкой пригласивший Владислава входить и усаживаться поудобнее. Первое время оба они пристально изучали друг друга, но сначала нарушил молчание Влад вопреки законам кинематографа:

Вы и есть режиссер сериала?

Джеймс рассмеялся, в его глазах светились любопытство и торопливость.

Мне уже доложили в Голливуде, что вы всегда первым задаете вопросы, тем и отличаетесь от остальных артистов.

Простите мою несдержанность, - начал было Влад, но писатель взмахом руки прервал его:

О, какой вздор! Вы уже сделали себе имя и потому имеет много больше преимуществ, нежели нынешние артисты. А зовут меня Джеймс Клавелл, я являюсь автором романа "Сегун", а также сценаристом. Режиссером будет Джерри Лондон, который прибудет в Англию на следующей недели. Вы мне понравились и как артист, и как человек, вот почему я сам лично порекомендую ему вас. Кстати, вы читали мою книгу?

Мне стыдно признаться, но я с ней не знаком, но мой агент немного поведал о капитане Черного корабля, сказав, что это лучшая роль для меня.

Я тоже так думаю. Все ваши персонажи колоритны и не оставляют без внимания, не даром о вас ходит молва, будто вы крадете роли у других артистов.

Это преувеличение, я просто выполняю свою работу, - отозвался Владек, немного смущенный похвалой.

Посмотрим, но я надеюсь, что мистер Лондон выберет именно вас. Главную роль исполнит Ричард Чемберлен, съемки сериала начнутся через десять недель в Японии.

Здорово! - воскликнул Владислав, позабыв, что еще ничего не известно наперед.

Удачи вам, - ответил Джеймс Клавелл, пожав ему руку.

Последующие два месяца тянулись словно два года. Влад вернулся к привычной жизни: ходил по магазинам, вечерами принимал гостей, участвовал в концертах и церемониях, но в тишине одиночества, когда мысли устремлялись вглубь души, он мечтал с тревогой о роли в грандиозном сериале - таком, который ждал всю жизнь, и становилось ему тогда весело и страшно одновременно. Мировая слава так притягательна, так тяжела. Вынесет ли он столь давящий груз?

Долгожданный день настал. Владислав встретился с Джерри Лондоном, о котором был немало наслышан, режиссер с широкой улыбкой протянул ему руку, сказал:

Вы приглашены на роль капитана Ферриера. Весь ваш сценарий вы получите посылкой.

Спасибо, - отозвался Влад, сердце его под мясом и ребрами сильно колотилось от нахлынувшего волнения, и тайным взором перед ним распахнулась новая дверь.

Вечером он позвонил Говарду, восторженным голосом воскликнул:

Говард, я с нетерпением жду, когда полечу в Японию. Роль капитана - это самое лучшее, что мне когда-либо предлагали. Десять дней и я уже буду в Токио. Поверить только: десять дней!

В течении оставшейся недели, бродя из комнаты в комнату, гуляя по саду, Владислав раз за разом повторял слово за словом, фразу за фразой из текста своего сценария, менял интонации, манеру разговора. Опыт в кино подсказывал, что артист должен наизусть выучить свою роль, он должен быть готов к съемкам заранее. Влад как бы сам с собою репетировал роль, мысленно представляя себя в ином обличье, в иной жизни, дабы сказанные слова исходили бы не из его уст, а из собственной души, собственного сердца, поднимая его ввысь сквозь века и тысячелетия. Только так он мог изобразить своего героя в кино или на сцене.

И вот наступил долгожданный день: из производственного офиса раздался звонок, молодой человек объявил, что следующим утром прямо к дому подъедет автомобиль и отвезет артиста в аэропорт Хитроу, вместе с ним полетит в Японию другой актер Алан Бэдел, которому досталась роль кардинала дель'Аква. Весь вечер и ночь Владислав пребывал в волнении: вот и сбылась мечта, однако, легкая холодная тревога вновь закралась под сердце и он не знал, отчего.

Утром, как и предполагалось. к воротам прибыл презентабельный автомобиль. Шофер по-джентльменски поприветствовал артиста, галантным жестом пригласил усаживаться в салон, а сам тем временем аккуратно поместил дорожную сумку в багажник.

Вам удобно, сэр? - поинтересовался водитель, вновь садясь за руль.

Да.

Надеюсь, вы в курсе, что сейчас мы заберем мистера Бэдела?

Конечно, - Владислав уставился в окно, лишь мельком бросив взгляд на пустующий свой дом.

Не прошло и десяти минут, как они остановились напротив коттеджа в старинном английском стиле. Шофер повернулся к Владу, сказал:

Это дом мистера Бэдела.

Владислав вышел из машины и вместе с ним отправился к двери. Водитель позвонил и дверь отворила немолодая женщина, по-видимому, давно ожидавшая их приезда. Вскоре показался сам Алан в сопровождении дочери Сары, что бросила взгляд на Владислава и приветливо улыбнулась. При виде девушки у него в груди - под сердцем, что-то кольнуло, к горлу вновь, как когда-то, подступил комок рыданий и он силился не заплакать от тех грустных, теплых воспоминаний. Сара по лицу, фигуре походила на Янину: те же огромные бездонные глаза цвета моря, те же роскошные белокурые волосы. Перед его далеким внутренним взором предстал осенний парк с длинными аллеями и высокими деревьями, дорожки, покрытые опавшей листвой, и их непонятное, полузабытое расставание на перроне - вот и все, что осталось от Янины, облик которой вновь возник перед ним уже в образе Сары.

Как поживаешь, Владек? Я счастлив лететь с тобой, - прервал его думы голос Алана.

Владислав резко вышел из оцепенения, дивясь на самого себя, улыбнулся, ответил:

И я тоже.

Они посматривали, изучали друг друга. Алан много раз слышал о Владе, тот часто видел его имя на афишах театра и кино, но только теперь познакомился в живую, удивившись, что Алан оказался много выше, чем представлялся на экране. Супруга и дочь вынесли чемоданы. попрощались с Аланом. Женщина чуть подалась к Владиславу, с улыбкой проговорила:

Мистер Шейбал, приглядывайте за Аланом, он такой нерасторопный.

Конечно, - ответил он, в тайне дивясь, зачем Алану понадобилось столько чемоданов.

Его глаза вновь встретились со взглядом Сары и он почувствовал искру, промелькнувшую между ними, и стало ему от этого немного страшно, ведь он давно любил одну лишь Ирену. Может, судьба подает ему тайные знаки?

Машина вновь мчалась по улицам Лондона. Владислав все время поглядывал в окно, собираясь с мыслями, наконец, проговорил:

Жаль, что я не знал ранее, как близко мы живем друг от друга.

Теперь знаем и ты и я, - дружелюбно ответил Алан без доли хитрости, - вот ты узнал одну из моих тайн. Ныне настала очередь другой.

Что за тайна? - Влад пристально взглянул в его большие светлые глаза.

По крови я не англичанин, а француз, однако всю жизнь проживаю на этом острове.

Ты, Алан, такой же как и я. Все меня считают поляком, но по правде сказать я армянин, рожденный в Польше, детство проведший в Кременце - ныне этот городок принадлежит Украине.

Я слышал давно о тебе, о твоем прошлом. Нелегко тебе пришлось и мне очень жаль. Ты, который рожден в богемной семье, столько пережил во время плена.

Разве я один? Сколько людей тогда томилось в лагерях, но хуже всех приходилось русским, она на глазах превращались в живые скелеты... Много всего было: война есть война.

На минуту в воздухе повисло молчание - тяжелое, все пропитавшееся страхом прошлого и одиночества. Дабы скрасить темные воспоминания, Алан все таким же дружелюбным голосом молвил:

Я с нетерпением жду окончания путешествия, когда мы ступим на землю Японии и воочию увидим иной мир с необычной культурой. Мне так интересна японская история, что мне порой кажется, будто в своих прошлых жизнях я был самураем.

Посмотрим, - ответил Владислав, подавляя тревогу, когда вдалеке показалось здание аэропорта.

Всякий раз, стоило ему лишь ступить в Хитроу. как сердце его начинало неистово биться в груди: сколько тайных надежд, горечи и расставаний испытал он при встречи или прощания с родными? В памяти всплыли последние встречи с Иреной и матерью - тогда он плакал, остро осознавая, что видит их в последний раз. Так было и на сей раз. Из производственного офиса их встретил человек с билетами, поведал:

Ваш рейс идет в Токио через Москву.

Как через Москву? - воскликнул Влад, весь побледнев. - А разве не через Северный полюс?

По какой-то причине рейс изменился, но это даже лучше для вас.

Лучше? - закричал Владислав, желая бросить все и уехать обратно домой. - Вы понимаете, что я не могу, не смею останавливаться в Москве, ибо я враг коммунизма? Нет, никогда моя нога не ступит на советскую землю. Я ухожу, отказываюсь от съемок. Позвоните мистеру Лондону и попросите его найти мне замену.

Человек потерял дар речи, не в силах сказать что-либо. Все задуманные планы рушились как карточный домик, а как хорошо начинался сегодняшний день. Владислав стоял, сжимая в кулаке дорожную сумку, его волнение сменилось гневом, он осознавал невиновность человека из офиса, но что он мог поделать? К нему приблизился Алан, положил ладонь на его плечо, тихо проговорил:

Я понимаю тебя и знаю, что ты чувствуешь, но сейчас ты должен сам принять решение: лететь или нет. Выбирай.

Влад посмотрел в его спокойное лицо, затем перевел взгляд на молодого человека, наблюдавшего за ними испуганными глазами, какое-то время обдумывал исход событий и тайное чувство подсказало ему, промелькнув в голове кометой, что самое лучшее - согласиться, ибо уже много лет он является британским гражданином и ему бояться нечего под дланью королевской короны.

Ладно, я согласен лететь, - он взял свой билет, добавил, - простите мою слабость, простите...

На табло объявили время посадки их самолета - через полтора часа, в запасе оставалось немало времени. Алан пригласил Владислава выпить чего-нибудь в баре. Официантов оказалось мало и им пришлось долго ждать свой заказ. Все то время Влад с грустью глядел в большое окно, там, на улице, ярко светило солнце и перед его внутренним взором всплыли воспоминания. Мысленно он улетел в Варшаву, под ее лазурное небо: там сейчас, в своей квартире, медленно умирала мать и от этого ему хотелось плакать, но он сдержался, ибо не смел вновь показать свою слабость, только не сейчас.

Вот твой заказ, Влад, - проговорил Алан, с сочувствием глядя в его влажные глаза, - попробуй, это двойная водка, она в миг разгонит все тревоги и печали.

Спасибо за все, Алан. За тот час, что мы знакомы, ты столько сделал для меня хорошего, что и не знаю, как отблагодарить тебя.

Добрая, теплая улыбка озарила красивое лицо Алана, он был искренне тронут словами Владислава, но все также продолжал сохранять рыцарское достоинство. Расплатившись за заказ, они устремились к стойке регистрации, народу оказалось немного и вскоре они уже сидели отдельно ото всех - в первом классе. Влад расположился у окна, с нетерпением ожидая полета. Он знал, что путь в Москву лежит через Вильнюс - древний прекрасный город, некогда принадлежавший Польше; давно, будучи школьником, он ездил со своим классом туда на экскурсию, посещал старинную церковь у моста, где до сих пор хранилась почитаемая христианами Остробрамская икона Богоматери. Ныне Вильнюс принадлежит Литве, а Литва входит в Советский Союз. Владислав поделился мыслями с Аланом, которого уже считал другом. Тот с интересом выслушал его историю, затем ответил полушепотом, словно боялся, что кто-то посторонний может услышать его слова:

Мы должны помолиться чудотворной иконе Остробрамской Богоматери об успехе нашей компании.

Сотворив крестное знамя, они сидели какое-то время в полной тишине, лишь шевеля губами, затем прошептали "Аминь" и, успокоенные, откинулись в удобные кресла. Вдруг случилось невероятное, голос пилота объявил через громкоговоритель: "Дамы и господа, из-за незапланированности рейса наш путь проходит не через Вильнюс, а Варшаву. Через тридцать минут мы будем пролетать над Польшей".

Владислав потерял дар речи, глаза его широко раскрылись и на ресницах набухли слезы. Потрясенный не менее, Алан обернулся к нему, спросил:

Ты понимаешь, что произошло?

Алан, - Влад схватил обеими руками его плечи, задыхаясь от волнения и тугих рыданий, проговорил, - моя мама, она сейчас умирает там, в Варшаве. Я... я просил Богоматерь хотя бы на миг оказаться рядом с ней, в последние минуты ее жизни проститься с той, которая любила меня больше, чем кого бы то ни было.

Стало заметно, как побледнело лицо Алана, трясущейся рукой он вновь перекрестился, молвил словно во сне:

Влад, я не могу поверить, ты, кажется, творишь чудеса! Твои молитвы долетают до Господа быстрее, нежели мои. Такое под силу лишь святому.

Зажимая рот, дабы не заплакать в голос, Владислав впился взором на черепичные крыши варшавских домов, на узкие старинные улочки, широкие проспекты - все то родное, знакомое, что он давно уже потерял. Тугой комок сдавил сердце и он уже был не в силах сдержать рыдания: прямо под ним показалась серой лентой улица Марцалковски, а там, на углу стоял дом, то самый, где сейчас умирала Бронислава.

Вон дом моей матери, - дрожа, прошептал Владислав в тихой святой тишине, - ее квартира там, на четвертом этаже... я чувствую ее присутствие, моя драгоценная матушка рядом... вот...

Все те мгновения были проникнуты непонятным светлым чувством, словно чья-то длань раскрылась перед ним дверь - тот новый невиданный путь, которого он боялся и ожидал одновременно. Алан тоже не смог сдержать слез: расставание с жизнью, что испытывала в эти секунды незнакомая ему женщина, подействовало на него с той силой, на которую был способен человек, когда рядом плакал друг. Владислав ощущал всем сердцем, всей душой мимолетные мгновения перед разверзшейся вечностью между небом и землей: в его взоре предстала картина, как душа Брониславы расстается с телом, как вздымается ввысь - к нему, и как ее почти невидимая рука ласково в прощании коснулась его щеки и он услышал только ее призрачный голос: "Будь счастлив, мой любимый мальчик". Руки его тряслись, он развернул к Алану покрасневшее от слез лицо, молвил:

Она была здесь, она простилась со мной. Теперь я не чувствую ничего.

Господи, - проговорил в полузабытье Алан, - ныне мне стало ясно, почему изменился наш рейс: Бог желал, чтобы ты простился со своей матерью как и хотел.

Владислав ничего не сказал, Алан тоже сохранял молчание: слишком многое произошло за эти полтора часа, слишком тяжелое потрясение и чудеса пришлось им пережить.

Через несколько минут внизу засверкали золотыми куполами православные храмы - величественные, белокаменные, что смогли пережить революцию и войны, дальше красовался Кремль и Красная площадь. Алан немного наклонился вперед, с интересом вглядываясь в диковинную для него страну, о которой читал лишь в книгах.

Это сам Кремль, ему уже много веков, а это площадь, раньше русские называли ее Лобным местом, - пояснил с гордостью Влад, зная об истории России еще со школьной скамьи - ныне его знания как-никак пригодились.

Какая Москва красивая! Признаться, я представлял русский город несколько иначе, - сказал Алан, не отрывая глаз от иллюминатора.

Думал, что по русским городам ходят медведи с балалайками?

Нет, конечно. Но русскому народу столько пришлось пережить, что я удивлен, как они смогли сохранить историческое наследие.

Самолет совершил посадку в Шереметьево, и Владислав, глядя в серые пасмурные небеса, не чувствовал теплого присутствия матери, тот первый страх перед коммунизмом вновь закрался в душу. Внизу у линии самолет ожидали люди в формах, каждый из них держал пулемет.

Что это все значит? Влад, ты не знаешь, что происходит? - впервые испугавшись, воскликнул Алан.

Наверное, будут всех проверять.

В салон вошла статная молодая женщина в военной форме, громко объявила по-английски:

Всех пассажиров просим покинуть самолет и пройти в транзитный зал. Пожалуйста, достаньте ваш багаж и поставьте его на ваши места, а паспорта положите сверху.

Руки Владислава похолодели, он то и дело поглядывал на женщину, удивляясь про себя, почему такая красавица держала строгую маску на лице. Он слегка дернул Алана за рукав, зашептал:

Я опасаюсь, если они вдруг обнаружат у меня в багаже блокнот с адресами, кои могут вызвать у них подозрение, тогда я не знаю,что со мной... с нами будет. Мое имя и так в черном списке у коммунистов.

Тогда отдай мне этот блокнот. Ко мне подозрений не будет.

Нет, Алан, я не могу подставлять тебя, твою жизнь. Мы и так оба рискуем и все из-за меня. Если нас арестуют, то отправят в гулаг на север, долго мы там не проживем.

Офицеры с пулеметами приблизились к ним и вежливо попросили покинуть салон самолета. Очутившись в аэропорту, Владислав ловил пристальные взгляды окружающих, что иной раз показывали на него пальцем и усмехались. Алан в недоумении поинтересовался, отчего русские обращают внимание на Влада - и только на него, тот ответил:

Посмотри, что на мне надето: белые брюки, белые туфли, белая рубашка и ярко-зеленый пиджак. Ты же в своем классическом английском костюме просто потерялся на моем фоне. Сегодня я украл твою роль.

Оба рассмеялись. Проходящие мимо три молодые девушки оглянулись на них, одна проговорила:

Посмотри на этого западного попугая.

Красавицы захихикали, не догадываясь даже, что "попугай" понимает русскую речь.

Что они сказали про нас? - спросил Алан, теряясь в непонятной русскоязычной толпе.

Они сказали: "посмотри на этого попугая". имея ввиду меня.

Артисты подошли к барной стойке, заказали пиво и уселись в ожидании. Иностранцев было мало, в основном граждане Союза, спешащих на междугородние рейсы. Алан, потягивая пиво, пристально разглядывал русских людей, ибо видел их впервые в жизни.

Какие русские красивые! - в восхищении молвил он. - Сколько много типажей лица, в Европе нет такого разнообразия. Отныне я понимаю, чем вдохновлялись русские писатели и поэты в своих произведениях.

Тебе приглянулись местные девушки? - усмехнувшись, спросил Владислав.

Конечно! Тут каждая первая красавица.

Влад посмотрел на соседний столик и так весь замер: девушка в военной форме, что недавно объявляла об осмотре вещей, села напротив них и заказала кофе, а он то и дело бросал на нее пристальный взгляд, десятки чувств и слов смешались в его душе, но он обуздал свой первый порыв подсесть к ней ради знакомства. Девушка мельком взглянула в его сторону, лицо ее оставалось все таким же серьезно-задумчивым.

Посмотри, Алан, это та девушка-офицер, она так прекрасна, но почему на ее лице нет улыбки? - спросил Владислав друга, хотя по сути дела обращался к самому себе.

Алан озадачено развел руками и, пожав плечами, ответил:

Она на службе, наверное, ей не полагается улыбаться.

Русские отличаются ото всех нас. Эти люди, живущие почти на краю земли, могут есть мороженое в зимнее время на улице - в мороз, ты представляешь?! А еще они искренне любят свою страну не смотря ни на что. Их культура, литература. музыка уникальны и не похожи на другие культурные наследия. Русские национальные песни чаще грустные и поются о дороге - да, всегда только о дороге, у которой нет ни начала ни конца.

И именно эти люди подарили миру Достоевского, Чехова, Пушкина, Толстого, именно эти люди совершили революцию, свергнув царя, в надежде на лучшую жизнь...

И, увы. ошиблись. Царь, как-никак, являлся помазанником Бога, в его длани были не только бразды правления, но и церковь, поддерживающая верующих. С приходом жестокого коммунизма законного царя свергли, церковь уничтожили. Ленин бросил вызов Самому Господу, и в гордыне своей погубил русский народ. Я читал исторические книги о России, их старинные летописи. Признаюсь, у них интересная, но жестокая история.

Та девушка все еще смотрит на тебя, - как бы невзначай шепнул Алан и улыбнулся, - ты ей, видимо, понравился.

Или мой костюм попугая, - с усмешкой ответил Влад.

Вскоре объявили посадку и пассажиры с облегченными вздохами уселись по местам. Проходя мимо вооруженных пограничников, Владислав с улыбкой прощался, но никто ему не ответил: они все также стояли с каменными лицами, держа пулеметы в руках. Последней из офицеров оказалась именно та прекрасная незнакомка, на которую он обратил внимание. Когда Влад поравнялся с ней, то бросил в ее сторону приветливый взгляд и сказал по-русски:

До свидания, барышня.

Девушка удивленно приподняла черные дугообразные брови. спросила с любопытством:

Вы говорите по-русски?

Конечно, я армянин.

Очень приятно, - в смущении, заливаясь нежным румянцем, проговорила она и две ямочки мило засветились на ее щеках.

Владислав широко улыбнулся, не в силах оторвать взор от ее чистого белого лица, горячая южная кровь ударила по вискам, но ему пришлось сжать кулаки, дабы обуздать свой порыв.

Спасибо за вашу улыбку, вы очень красивая... Да свидания.

До свидания. Счастливого полета.

Алан наблюдал за этой сценой, жалея, что не понимает по-русски ни слова. Когда полет был объявлен, он поинтересовался, о чем они говорили. Влад не стал скрывать:

Я сделал ей комплимент, она очень удивилась поначалу и спросила, откуда я знаю ее язык. Я признался, что я армянин и что русский - один из языков моего детства.

Эх, жаль, я не владею русской речью, а то непременно познакомился бы с русской красавицей, - мечтательно от всего сердца признался Алан и глубоко вздохнул.

Самолет поднялся в воздух, уносясь все дальше и дальше на северо-восток. Осталась далеко внизу едва различимой точкой величественная Москва, остались позади зеленые поля и ленты рек, земля сменилась лесистыми горами и блестевшими вершинами. Солнце, сев за кромку северной полосы, в последний раз на сегодня осветило желто-красными лучами край земли и исчезло. Медленно сгущались сумерки, на небе загорелись яркие звезды, а самолет летел уже над Сибирью, поражавшей своей дикой нетронутой красотой сказочных высоких сосен и полноводных рек и озер.

Погляди, Алан, какая там красота! - воскликнул Владислав, всей своей эмоциональной натурой всматриваясь в неведомый северный мир.

Мне никогда не доводилось видеть столько сосновых лесов и рек, - молвил тот, поражаясь не меньше, - русским повезло с землей, хотел бы и я хоть немного пожить дикой жизнью.

Я полюбил лес во времен моего плена в Альтварпе, хотя сейчас я вновь боюсь густые темные чащи: я теряюсь в них, глохну, слепну.

Невысокая стюардесса-японка изящными движениями подала им ужин: суши и рыбный суп. Впервые в жизни Влад попробовал японскую еду, которая вскоре - по крайней мере, на несколько месяцев, станет единственной для него пищей.

Скоро совсем стемнело, внизу уже не было видно ничего, только иной раз горели вдалеке огни городов и поселений. Все укладывались спать, ибо ранним утром самолет должен приземлиться в Токио. Все та же миловидная стюардесса подала Владиславу и Алану одеяла, пожелав спокойной ночи.Алан сразу заснул, согретый теплом, а Влад еще какое-то время глядел в неведомую пустоту - слишком много случилось за один лишь день, слишком многое он пережил: смерть любимой матери, обыск в коммунистической Москве, что мог закончиться его арестом, а теперь он сыт и летит над Сибирью, сливающейся с краем земли. От этих дум, от толкающегося в груди сердца и нависшей тишины он сам не понял, как заснул, впав в некую каталепсию.В сновидении мелькали то отдаляющиеся, то приближающиеся яркие картинки прошлой жизни, вырванные из утомленного разума: то он видел себя посреди немецкого концлагеря, а злобный гестаповец, потрясая винтовкой, окриком заставлял его чистить уборную от фекалий, затем отхожее место сменилось просторной кухней с разбросанными повсюду рыбными потрохами и картофельной кожурой, а большая толстая кухарка, громко смеясь, предлагала ему съесть тухлую рыбу. не в силах сдержать рвотный позыв, Владислав ринулся вон из кухни, стараясь бежать как можно быстрее, и попал в небольшую чистую комнату с кроватью и письменным столом, за которым сидел молодой немец. При виде Влада молодой человек рассмеялся и стал мастурбировать. В ужасе, хотя и во сне, Влад крикнул и побежал дальше. Коридор, которому, казалось, нет ни конца ни края, расступился, исчезнув, растворившись в белом облачном тумане, и глазам предстала пустыня с редкой колючей травой. Владислав, закутавшись с головой в длинное шерстяное покрывало, пошел вперед, словно знал куда идти. Ноги его ступили на улицу между рядами глинобитных домов с плоскими крышами. До его ушей доносились крики и причитания на непонятном языке, но он ясно понимал теперь каждое слово. "Распни его, распни!" - кричала со всех сторон надвигающаяся волной толпа. Тяжелые, окованные металлом, ворота распахнулись и на улицу ступила римская кавалькада, командир легиона величественно ехал на поджаром вороном коне, следом вооруженные солдаты разгоняли плетями любопытных зевак, а, замыкая шествие, шли в одних хитонах трое осужденных. Легко пробившись сквозь столпившийся народ, промчавшись мимо легионеров, Владислав приблизился к одному приговоренному на казнь и, поравнявшись с ним, воскликнул:

Господи, я пойду с Тобой, не брошу Тебя. Туда, на Голгофу.

Не отставая от Иисуса Христа, Влад брел по пыльной дороге к одиночной горе за воротами Иерусалима. Он наблюдал за Учителем, несущего крест, как и он сам нес свой всю жизнь. Он наблюдал за казнью и слезы текли по его щекам. Он медленно поднял глаза к небу и... резко проснулся.

В самолете было светло и это означало, что утро уже наступило. Рядом зашевелился Алан, он вытянул руки вперед, проговорил:

Доброе утро.

Доброе утро, - вторил ему Владислав, приходя в себя от ночных кошмаров.

Красавица-стюардесса с улыбкой подала им завтрак: круассаны и кофе, сообщив, что скоро будет посадка в Токио, а пока что самолет летит над темно-синем морем.

Глава двадцать пятая

Ясное тепло утро радужно встретило гостей в токийском аэропорту. Регистрация на таможне, выдача чемоданов прошло на редкость быстро, и вот они уже ехали в лимузине к императорскому отелю Хирохито в центральном районе Гиндзы. Отель поражал не столько роскошью, сколь необычной формой в виде креста, что защищало его во время землетрясений. Владислав и Алан с восторженным выражением лица вошли в главный вестибюль, где их с приветливой улыбкой встретил портье. Владислав поразился невообразимой чистотой японского общества - тут было идеально все, вплоть до мелочей: до блеска натерт пол, на мебели ни пылинки, весь персонал в кипенно-белых рубашках и таких же белоснежных перчатках, в воздухе витал душистый аромат цветов и восточных благовоний. Сказка.

Господа, ваши номера на четвертом этаже, - с поклоном сказал один из работников отеля на прекрасном английском языке.

Их провели в уже забронированные номера. предоставив немного времени на отдых. Влад был слишком уставшим, слишком подавленным, от былой радости не осталось и следа, умерла мать и он чувствовал всю дорогу, как оборвалась последняя связывающая нить, теперь он остался один - один во всем мире.

Номер оказался большим, по-европейски роскошным: огромное окно, два глубоких кресла и диван, большое зеркало над столом, просторная кровать под зеленым альковом. Переодевшись в домашний халат. он принял ванну, нежась в горячей воде и вдыхая аромат шампуня. Чуть приподнявшись, Владислав массажными движениями принялся растирать покрасневшие, опухшие от долгого путешествия лодыжки, причинявшие в самолете ноющую боль. Теперь, когда он стал чистым и отдохнувшим, то смог со свежими мыслями оглядеть весь окружающий, неведомо-новый мир. Окно открывало вид на оживленную улицу Токио, небоскребами, рекламными вывесками и толпами спешащих людей напоминающий больше Нью-Йорк, нежели традиционный азиатский город. Телефон, стоявший на тумбочке, громко зазвонил - менеджер из производственного офиса сообщил, что завтра Владиславу предстоит сделать прическу для фильма и примерить костюм - отложить дело никак нельзя, более того, офис выдаст артисту определенную сумму денег на карманные расходы - на первое время; никто не спросил, не поинтересовался, каким был полет. Влад только и мог сказать: хорошо или спасибо, об одном лишь попросил - деньги менеджер должен передать прямо в номер в течении тридцати минут. Он никогда не любил работать с американцами, вот потому и решил на сей раз немного покапризничать - они нуждались в нем больше, чем он в них, хотя, кто такой Влад сказал бы отец: шутка, просто шутка.

Улегшись в кровать, Владислав принялся читать-перечитывать свою роль, то и дело устремляя взгляд на потолок, дабы быть уверенным в самом себе на съемочной площадке. Его репетицию прервал стук в дверь - то оказался высокий приветливый человек из кинокомпании, принесший деньги в иенах, а также список цен на продукты и напитки в Токио.

Спасибо большое, - учтиво проговорил Владислав менеджеру.

Когда тот ушел, в номер позвонил Алан. Бодрый голос друга сообщил, что завтра им предстоит сняться вдвоем в сцене, а потому необходимо перед работой как следует потренироваться.

Заходи ко мне прямо сейчас, - проговорил Влад, радуясь тому, что вдвоем им будет проще выучить диалоги.

Через пять минут Алан был уже в номере Владислава,протянув тому тарелку с двумя персиками.

У тебя такая красивая комната, - без всякой зависти проговорил Алан, осматривая обстановку, - у меня почти такая же, только без алькова и дивана.

Он достал из кармана лист с диалогами и маленький магнитофон. Влад рассмеялся, проговорив:

Я тоже всегда записываю свою речь для прослушивания - так легче запоминать.

Ну что же, приступим к репетиции, завтра тяжелый день.

В течении трех часов они обговаривали фразы, то читая по листку, то стараясь говорить наизусть. Алан, немного скромный и забывчивый, полностью положился на друга, с которым разработал только им двоим понятные жесты с помощью пальцев, но так, чтобы никто не заметил: ни режиссер, ни будущие телезрители: Влад поднимает указательный палец немного вверх - значит, повысит голос, палец вниз - понизить.

На следующее утро в номере зазвонил телефон. Все еще находясь между сном и явью, Владислав на ощупь поднял трубку, хриплым голосом проговорил: "Алло". На том конце провода добрый мужской голос сообщил:

Мистер Шейбал, будьте готовы, скоро за вами приедет машина.

Когда? - переспросил Влад, окончательно проснувшись.

В течении получаса, просим вас не опаздывать.

Положив трубку, Владислав глубоко вздохнул, ему не нравилась работать с американцами - те делали все быстро, не давая возможности артистам отдохнуть, но он сам согласился на эту роль ради приличных денег и отныне стоит терпеть. Приняв душ и переодевшись в чистую одежду, он спустился на первый этаж. Расторопные японцы, все также кланяясь с улыбками, предложили чай, но Влад отказался - с минуты на минуту подъедет автомобиль. И только стоило ему об этом подумать, как портье сообщил, что шофер уже поджидает на улице. Первая остановка была у салона красоты, где нужно было сделать прическу. Парикмахеры по виду уже ждали его прихода и, улыбнувшись с поклоном, пригласили присаживаться в кресло. Помимо японских сотрудников, там работала еще американка - молодая леди с серьезным лицом, которой довелось стать личным стилистом артиста.

Что вы будете со мной делать? - заигрывающим дружелюбным тоном спросил Влад, пристально оглядывая девушку в отражении.

Мы выкрасим их в черный цвет, а затем завьем.

Как ваше имя, мисс? - поинтересовался он.

Бренда. - молвила та несколько смущенно.

А я Владислав Шейбал.

Я вас знаю, видела пару раз в фильмах.

Больше спрашивать ее Влад не стал, так как Бренда принялась за работу, хотя сама фраза "про пару фильмов" остро кольнуло его в грудь, задев скрытое самолюбие. Как так "пару фильмов", кричал его разум, если он, не жалея себя, играл без перерыва в десятках кинокартин, но больше - в театре? В конце концов, принялся он успокаивать сам себя, девушка еще слишком молода и у нее не было возможности посмотреть все фильмы в его участием.

Через полтора часа после всех мучений с покраской, бигудей и сушкой под горячей струей воздуха Владислав взглянул на свое отражение в зеркале, еле сдерживая смех. Всю жизнь его темные волосы, обрамляющие смуглое лицо, были прямые, негустые, а теперь его голова походила на взъерошенный одуванчик - только черного цвета.

Вам нравится ваша прическа, мистер Шейбал? - вежливо поинтересовалась Бренда.

Да, очень... спасибо, - с улыбкой ответил тот.

Сейчас предстояло вновь вернуться в отель, машина ждала у входа, но Влад наотрез отказался садиться в автомобиль, предпочтя прогуляться до Хирохито пешком, благо, он запомнил обратный путь.

Но как вы пойдете в таком виде, с такой прической? Над вами будут все смеяться, - озадаченно воскликнула Бренда, всплеснув руками.

Мне все равно, - равнодушно ответил он. "Я прошел в жизни через такой ад, что меня более ничего не трогает", - хотелось добавить к ответу, но Влад промолчал, толкнув дверь. Волна горячего воздуха японского лета обдала его лицо. Вытерев мокрое лицо носовым платком, Владислав упрямо зашагал по улице, не обратив внимание на своего водителя. Как и предупреждала Бренда, японцы с нескрываемым любопытством глядели в его сторону, несколько молодых людей обменялись между собой словами - скорее всего, с нехорошим смыслом, и засмеялись. Однако, Владислав продолжил свой путь, он не понимал японскую речь и ему было все равно, что местные жители думают о нем.

В отеле - и вновь не было ни малейшей минуты на отдых, Влада повезли в токийскую киностудию для примерки костюма. Комфортный автомобиль несся по главному проспекту Гинзы, а Владислав с затаенным восхищением оглядывал мелькавшие высокие небоскребы и маленькие азиатские лавочки, современные торговые центры и традиционные японские рынки, где можно было приобрести все, начиная от палочек для еды и заканчивая кимоно, а также подешевле купить свежую рыбу и фрукты из местных садов - много лучше магазинных. Такое сочетание запада и востока, европейской и азиатской культур видел он в Токио, одном из самых крупных, густонаселенных городов мира.

Вскоре проспект кончился и машина свернула налево, позади остались торговые центры, здания офисов и жилых домов, их взору открылись высокие широкие ворота киностудии, которые отворились сами собой и автомобиль поехал дальше по ровной дороге к главному зданию. Владислава раздирало любопытство, он вспомнил свой первый опыт в британском кино о Джеймсе Бонде, тогда он также вот ехал в машине на территории студии, а со всех сторон, сменяя роскошные декорации, являлись удивительные миры: Средневековье, дикий Запад, корабельная гавань, дворцы, водопады. Влад поражался изобилием сцен, но ныне, за столько лет привыкнув ко всему, объездив полмира, с машинальной улыбкой осматривал актеров и членов массовки в национальном кимоно, в самурайских доспехах. Вдалеке щипали траву стреноженные высокие лошади, которых готовили для съемок в "Сегуне". Миновав еще одни ворота, машина остановилась. Водитель указал на отдельный отсек большого здания, сообщив, что там находятся примерочная и гримерная. Владислав отправился туда, горя нетерпением увидеть свой наряд капитана, который, если судить по книге, выглядел великолепно. У входа артиста ожидал секретарь производственного отдела, он учтиво поклонился и велел следовать за ним. Влад только хотел было шагнуть на порог, как японец, немного смутившись, указал на его обувь, сообщил:

Нужно разуться.

И только тогда артист заметил в углу груду ботинок, туфель, он ненароком вспомнил жизнь в Кременце - и там русские, украинцы тоже разувались при входе в дом: должно быть, то явная необходимость, чтобы не нести грязь в дом, а здесь, в Японии, обычай снимать обувь имеет схожий смысл как и у славян.

Секретарь, ведя его по длинному светлому коридору, пояснил:

Когда вы идете по улице, вся грязь, а вместе с ней и злые духи земли прилипают к подошве, но, приходя домой, нужно переобуться. дабы зло не пробралось в жилище.

Я провел детство в западной Украине, живя бок о бок с русскими и украинцами, они тоже всегда снимают уличную обувь, оставляя ее у порога.

Интересно, а я-то думал, что данный обычай есть только у нас. А вы сами кто по крови?

Армянин.

Секретарь резко остановился, широко раскрытыми глазами оглядел Владислава с ног до головы, будто видел перед собой не человека, а непонятное существо, немного подумав, проговорил:

Простите, я... я не слышал о таком народе.

Ничего, - махнул рукой Влад, смеясь про себя над реакцией японца.

Они вошли в отдел костюмов, со всех сторон их окружали большие зеркала и сладкий запах восточных благовоний. Владислав почувствовал себя как дома:так спокойно стало у него на душе. Ему показали его костюм: свободные коричневые брюки, черная рубаха с широкими рукавами и коричневыми клапанами, широкополая шляпа. Одежда была выполнена лучшими мастерами из натуральной шерстяной парчи в лучших традициях Средневековья. Примерив все, Влад критично оглядел себя в зеркале, оставшись доволен: костюм сшит по размеру, но до чего тяжелый, словно рыцарские доспехи.

Вам нравится? - спросила мастерица.

Это удивительная работа! - воскликнул он. - Только очень уж тяжело.

Ничего, привыкните, - она немного поправила брюки и один клапан на рубахе.

Когда с примеркой было покончено, Влада привели в гримерную, там ему укоротили волосы и отпустили. Шагая босиком по холодному от кондиционеров полу, а позже выйдя вновь на улицу, залитую жарким солнцем, он ощутил саднящую боль в горле. Только бы не заболеть, подумал про себя, зная, что после плена легко подхватывал даже самую малую заразу, мучаясь неделю с высокой температурой. Кто-то из стилистов позвал его в кафе пообедать перед началом работы. Владислав пришел в столовую и вновь увидел у входа большую груду обуви. Он научился за короткое время нескольким японским обычаям и без лишних слов разулся.

Сама столовая оказалась много просторнее, чем он предполагал. Официантки в белых блузках и черных юбках бегали от столика к столику, принимая заказы. Вдруг до его уха долетел знакомый голос, зовущий его по имени. Влад обернулся и заметил Алана, махавшего ему рукой. Алан сидел с двумя актерами: Дэмианом Томасом, игравшего роль отца Алвито, и Джоном Ризом-Дэвисом в исполнении роли Васко Родригеса. Оба высокие, черноглазые и черноволосые - совсем не похожие на европейцев, они учтиво поздоровались с Владиславом, уступив ему место. Вчетвером заказав традиционный японский обед, они заговорили о предстоящих съемках.

Ты еще не знаешь, сколько выдержки тебе потребуется в скором времени, - пояснил Дэмиан, попивая чай, - на съемочной площадке Джерри Лондон невыносим, однако, и его стоит понять: он торопится, весь горя желанием увидеть на экране свое творение.

Неужели? - спросил Владислав. - А мне он показался довольно учтивым джентльменом.

За пределами киностудии, - добавил Джон и усмехнулся.

Влад посмотрел на них, на их костюмы, спросил:

Ваша одежда тоже тяжелая?

Да, - ответил Дэмиан, - из офиса мне сказали, будто эту ткань изготавливали специально для нашего сериала по средневековым обычаям.

К ним подошла молодая девушка, поклонилась.

Мне лапшу и суши, - заказал Владислав обед, ткнув пальцем в меню.

Остальные засмеялись его выбору, так как все еще не привыкли к японской сырой еде.

Влад, ты уже превращаешься в японца, - с улыбкой заметил Алан, дружески похлопав его по плечу.

Да, здесь по-иному нельзя. В одном из ресторанчиков я приметил, как они едят суп.

И как?

Громко хлебают, а позже едят лапшу.

Ужас, - проговорил Джон, явно не горя желанием прикасаться к таким обычаям, которые в Англии сочли бы верхом бескультурья.

После обеда был объявлен сбор артистов, помощников и статистов у съемочной площадки. Поторапливаясь, Владислав попросил бармена наполнить термос чаем с молоком и сахаром. Бармен сделал такое лицо, словно проглотил кислый лимон, однако исполнил просьбу артиста, сказав за его спиной подошедшей официантке: "Эти иноземцы совершенно не понимают толк в чаепитии. Представляешь, этот человек пожелал чай с сахаром и молоком - даже животные такое не пьют".

На галере, стоявшей посреди большого бассейна, было не протолкнуться. Свет, камеры, люди из съемочной группы исполняли приказ режиссера. Тот окриком подгонял опоздавших, не давая никому передышки. Последним с термосом в одной руке и бутербродами в другой пришел Влад. Все украдкой глянули на него, затем перевели взгляд на Джерри Лондона. Джон Риз-Дэвис придвинулся к нему, шепнул на ухо:

Зря ты принес с собой перекус, наш режиссер будет очень не доволен.

А, пусть себе, - отрешенным голосом проговорил тот, - я не собираюсь мучить себя голодом ради кого бы то ни было.

Джерри Лондон видел. что Владислав пришел не с пустыми руками, но ничего не сказал: время поджимало, нужно торопиться. Камера, мотор... И вот новая сцена на галере после "победоносного боя". В уютной роскошной каюте за длинным столом сидят Владислав - капитан Черного корабля, Дэмиан - католический иезуит, Алан - кардинал церкви, Тосиро Мифунэ в роли Торанаги с переводчицей Марико, ведут диалог, как следует по сценарию и книге, когда герои договаривались о поставке оружия и строительстве собора. Вдруг Тосиро резко оборвал диалог, подозвав своего агента, долго ему что-то объяснял, время от времени указывая в сторону Владислава. Никто из европейцев ничего не понял, а Влада пробрал холодный пот: что, если знаменитый японский актер откажется с ним играть, тогда режиссеру придется искать замену на роль капитана, ибо он не захочет рисковать таким проектом ради Владислава. Но когда агент улыбнулся и перевел, все облегченно вздохнули и даже рассмеялись. Оказалось, Тосиро хотел, чтобы Влад все то время смотрел в его сторону своими необычайно большими глазами - этот взгляд придаст японскому актеру силы доиграть роль до конца. Владислав искоса глянул на Алана, сидящего от него по правую руку, тот слегка улыбнулся, как бы говоря: я же сказал, что все будет хорошо.

Съемки продолжались до позднего вечера, а ранним утром в шесть часов артисты вновь собирались в киностудии для последующих съемок.

Глава двадцать шестая

В те немногие дни, когда можно было просто наслаждаться отдыхом, Владислав тратил время на изучение Токио, прикупив в книжной лавке англо-японский разговорник. Почти целый день он прогуливался по проспекту Гинзы. запоминая в уме повороты и расположение домов. Примечательно, но в столице нет номеров домов, нет и названий улиц, здесь путник полагается лишь на свою зрительную память, считая про себя повороты в огромном городском лабиринте.

Однажды Владислав спустился в метро, дабы исследовать иные районы Токио, в кармане пиджака была свернута карта города. Вагоны оказались забиты толпами людей. Стояла влажная жаркая погода и если бы не кондиционеры, то вполне вероятно было потерять сознание от духоты. Влад забился в самый дальний отсек вагона, чтобы не привлекать излишнее внимание, особенно детей, которые при его появлении оживлялись и что-то громко эмоционально говорили родителям. Сзади почти никого не было: лишь пожилая женщина в кимоно и работник офиса, оба дремали. Вдруг поезд метро резко затормозил, хотя никакой остановки не предвиделось. Все притихли и лишь Владислав принялся боязливо озираться по сторонам, привлекая к себе внимание. Он спросил у пассажиров по-английски о происшествии, но его никто не понял. Тогда он повторил вопрос на немецком и французском, желая найти хоть одного, кто смог бы понять его, но японцы лишь виновато улыбались, давая понять, что не говорят на иных языках.

Господи, да что же здесь творится? Почему мы застряли? - воскликнул, не выдержав, Владислав; он более не думал, какое впечатление производит на окружающих.

От нестерпимой духоты, от стекавшего по лицу пота он вышел из себя, стал метаться по вагону. Одна женщина - дама средних лет в деловом костюме подошла к нему и с улыбкой предложила свой веер.

Домо - спасибо, - поблагодарил ее Влад.

Как только он принялся обмахиваться, кондиционер заработал и поезд вновь тронулся по рельсам. Через десять минут артист вышел на свою станцию, следуя карте, а заметил полицейских, патрулирующих улицы. Набравшись смелости, Владислав приблизился к ним и поинтересовался, что же случилось, почему поезд метро внезапно остановился? Один полицейский озадаченно улыбнулся - так улыбаются детям, пояснил:

Наши поезда останавливаются автоматически во время землетрясений. Недавно здесь прошли два толчка - они не опасны, но метро всегда стоит даже при малых баллах.

Спасибо, - поблагодарил его Влад и поспешил в отель, в свой номер, как в спасительную крепость.

Перекусив нехитрый обед, он устремлялся на четвертый этаж, запирался на ключ и часами сидел у окна, погрузившись в собственные мысли. Порой он вспоминал свой теплый уютный дом в Лондоне и тот удивительный случай с нашествием лягушек в патео; ныне по прошествии стольких лет он думал об этом с улыбкой на устах - так смешно и нелепо боялся непрошеных гостей. Но сегодня волею судьбы, оказавшись в вагоне метро во время землетрясения, мысли поворотили вспять, в прошлое молодости, когда плененный страхом, скрывался в убежище от пуль и снарядов. Тогда казалось, будто загробный ад раскрыл свою пасть и выпустил из своих чертог всех демонов, какие обитали там, мучая грешников. Ему в тот миг хотелось просто жить, просто остаться на этой земле, просто дышать, а теперь он снова пережил тот страх, пронеся его в сердце через глубину лет. И только далекие воспоминания скрылись в облаке тумана, как Влад почувствовал снизу толчок, затем все стихло, но спустя пару секунд толчки повторились, становясь все сильнее и сильнее. Звук - словно ревело подземное чудовище, вырвался наверх, смешался со стуком падающих картин и разбитого стекла в ванной комнате. Владислав какое-то время пребывал в шоке, словно стоял за невидимой ширмой и наблюдал за окутанным туманом миром. Рев из-под земли - страшный, протяжный, вывел его из оцепенения, и он рывком, спрыгнув на пол, помня уроки варшавского восстания, ринулся под дверной проем - то самая безопасная точка опоры, которая если и обрушится, то в последний миг. Из ванной донесся звук падающих флаконов и запах разлитых дорогих духов смешался с запахом пыли и воем из самых недр земли. Владислав вновь пережил испытание - то, что некогда повидал во время войны, он боялся, дрожал всем телом. В ушах стояли гул и вой, ужасный рев, словно на улице сражались две армии тьмы - чудовища, драконы, демоны - страшные, голодные, жестокие. Чтобы не обезуметь окончательно от адского рева, Владислав зажал уши руками, зажмурил глаза, оказавшись под своим защитным невидимым колпаком. И тут резко все стихло. Борясь с еще неотступающим страхом, он вышел из номера и на одеревенелых ногах спустился вниз в главный зал. Пройдя по лестнице к стойке регистрации, он спросил администратора:

Что сейчас произошло?

Землетрясение, очень маленькое, длившееся всего сорок пять секунд. Но вам не следует ни о чем беспокоиться, так как наш отель устойчив и ему не страшны никакие колебания.

Почему у вас нет никаких инструкций, как следует себя вести при землетрясении или вы полагаете, что мы, иностранцы, осведомлены также как и вы? - воскликнул Владислав, выпустив пар.

Простите за неудобство. У вас имеются еще какие претензии?

Конечно! Вы видели, что творится в моей ванной комнате? Зеркало упало, все мои духи - а они очень дорогие, разбиты вдребезги! Кто уберет осколки, кто возместит мне ущерб?

Несколько человек из администрации долго о чем-то советовались между собой, один из них с виноватой улыбкой обратился к артисту:

Господин Шейбал, извольте не волноваться. В течении тридцати минут горничная все уберет в вашем номере.

А мои духи?

Наш отель вам все возместит, а пока, - он пригласил его присесть на кожаный диван, - извольте принять извинения и угоститесь нашим чаем.

Вечером после захода солнца вернулся Алан. Он был счастлив и в предвкушении своего рассказа поделиться радостью о сбывшейся мечте, ради которой и согласился на съемки в Японии, отправился к Владиславу, в руках держа два персика. Друзья до полуночи коротали время в беседах: каждый пережил сегодня потрясение - Влад впервые ощутил землетрясение, а Алан побывал на встречи с самураями - как мечтал долгие годы, всем сердцем проникнув к их древней интересно-непонятной культуре. Слушая его рассказ и духовной связи с самураями, о перевоплощении душ, о карме и долге чести, Влад радовался за него: ведь Алан оказался единственным, кто никогда не смеялся над ним, не называл шуткой, как когда-то Станислав о странном мечтательном сыне. Сам Влад много поведал о себе, о жизни семьи и тайне предков, он показал другу всегда хранившие при себе фотографии родных и Алан. осматривая незнакомых людей на черно-белом фоне, проговорил:

Какие у тебя красивые родители!

А это мой старший брат Казимеж, он сейчас живет в Варшаве со своей семьей.

Вы с братом такие разные, абсолютно не похожи друг на друга.

Это правда. Казимеж никогда не любил общаться со мной и даже после смерти отца и матери, а я всегда звонил ему и продолжаю звонить, ведь кроме него у меня больше никого не осталось. Но... Казимеж правильно, наверное, поступает, что чурается меня. Во время войны он получил травму позвоночника - надежд на улучшение было немного. но вопреки рекомендациям врача, он участвовал в боевых сражениях против врагов, а я только и мог, что убегать и прятаться. Казимеж смелый, серьезный, он гораздо достойнее меня, вечного труса, - глаза Владислава увлажнились, мыслями он вернулся в далекое прошлое, когда жил со своими родными большой семьей, ныне у него ничего того не осталось и родители умерли.

Алан осторожно положил руку на его плечо, с жалостью глянул ему в глаза, тихо проговорил:

Ты не трус, Влад, и никогда им не был. Ежели ты бы боялся, разве тогда достиг бы всего того, что имеешь сейчас? Вспомни, как боролся ты за место под солнцем, прибыв в Англию и не зная ни языка, ни кого из знакомых? Я бы так не смог. Ты гораздо смелее многих из нас.

Владислав поднял глаза, в них застыла боль, на длинных черных ресницах в свете лампы блестели капли слез. Приобняв друга за плечи, он ответил тихим голосом:

Лишь тебе одному за все спасибо.

Глава двадцать седьмая

Через неделю весь производственный офис перебрался на юг в маленький город Овасе, где планировалось завершить съемки сериала среди живописного пейзажа. В то время Владислав не снимался ни в одном из эпизодов, у него по крайней мере было в запасе четыре недели безмятежного существования в роскошных апартаментах императорского отеля, а в кошельке хранилась сумма денег на карманные расходы.

Оставшись один, Влад решил не терять зря времени в пустой праздности кафе и ресторанов, а изучить Токио изнутри его вековых традиций, окунуться в неизведанный японский мир, сокрытый за ширмой небоскребов и освещенных бутиков. Просыпаясь, когда захочется, он первым делом, приняв душ, спускался в ресторан к завтраку, а после шел длинными извилистыми коридорами первого этажа, где было все, что душе угодно: маленькие художественные галереи неизвестных мастеров, ряды парикмахерский, кафе, бутиков одежды и обуви, антикварные лавки и магазинчики сувениров. Когда Владислав изо дня в день проходил по одному и тому же маршруту торговых лабиринтов, продавцы и хозяева лавочек приветливо махали ему рукой, а он широко улыбался и отвечал по-японски с польским акцентом.

Однажды Влад посетил японскую баню - разве можно оставаться долгое время в Японии и при этом ни разу не попариться в офуро? В центре Токио располагалось множество таких и саун, ибо желающих очистить свое тело да и просто весело провести время каждый день было очень много. Офуро располагались в больших помещениях в несколько этажей, на которые следует подниматься по зигзагообразным лестницам. Влад - единственный на тот момент иностранец, резко выделился из толпы лицом, однако ростом оказался ниже большинства японцев. Смотритель бани поклонился гостю и галантным жестом пригласил следовать за ним. Она поднялись на третий этаж, прошли длинный лабиринт коридоров. По пути встречались мужчины и женщины - все обнаженные, распаренные и - самое удивительное, японцы не стыдились своей наготы, не прикрывались полотенцами при посторонних.