Владек Шейбал

Мама, - только и мог что сказать Владислав, пальцы его тряслись, он не мог унять дрожь во всем теле.

Сыночек мой, любимый, родной, - причитала женщина, пожилой рукой поглаживая его волосы.

Ты пришла, я так счастлив вновь увидеть тебя.

Конечно, я пришла, иначе могла бы поступить иначе? Разве брошу я тебя одного?

Владислав, все еще пребывая в смешанных чувствах надежды, радости и тоски, повел мать в свою гримерную, усадил ее в мягкое кресло, сам угостил ее горячим чаем. Он боялся задавать какие-либо вопросы, с тревогой ожидал,что Бронислава первая расскажет об отце, но та молчала, лишь с любовью и кротостью глядела на сына, с гордостью любуясь им.

Мама, я так много хочу поведать, рассказать, но не знаю, с чего начать.

Ты правда любишь Ирену Эйхлерувну? - задала прямой вопрос Бронислава, взглядом призывая Влада к искренности.

Люблю больше всех.

И ты счастлив с ней?

Да.

Тогда мое благословение вам на многие годы. Будь счастлив, сын мой, - женщина перекрестила Владислава, который в это время сидел на коленях перед ней, прижав лицо к ее теплым материнским рукам, черпая в них живительную силу.

Мама - добрая, ласковая, всепрощающая. Для него она была тем идеалом женской добродетели, которую старался найти-увидеть в других женщинах. Бронислава родилась, чтобы стать матерью - настоящей, о которой слагали легенды с древности и которой поклонялись все народы. Она была матерью во всех оттенках отношений, проявляя любовь к супругу и детям. Всю жизнь посвящая заботе о других, она забывала о себе, погружаясь-растворяясь в семье, в любви к дочери и сыновьям. И теперь она пришла к Владиславу, чтобы увидеть его, услышать его голос. Любимый сын вновь предстал перед ней, он находился рядом - родной, в ее глазах все еще оставаясь тем маленьким мальчиком с огромными голубыми глазами. Влад чувствовал биение материнского сердца, дрожащим голосом с большими паузами проговорил:

Я хочу, чтобы ты всегда оставалась рядом, чтобы я чувствовал тебя, всю любовь твою.

Я буду рядом, где бы ты не был, и всегда останусь на твоей стороне, мой любимый.

А отец? - он поднял глаза, в них застыла боль.

Что отец? Такой уж у него характер.

Подожди, - Влад встал и из тумбочки достал маленькую белую коробку, протянул ее матери.

Что это? - удивилась Бронислава.

Это часы, о которых отец мечтал. Я купил их в подарок на его день рождения да вот не успел поздравить. Передай, пожалуйста, ему, скажи, что от меня, - помолчал, собираясь с мыслями, добавил, - а тебе, моя драгоценная матушка, я подарю целый мир.

Для главным подарком станет твое счастье. Живи так, как подсказывает тебе твое сердце, не оглядывайся, не слушай никого. Всем угодить не возможно.

Владислав улыбнулся: как давно он мечтал услышать эти слова.

Поздно вечером, выйдя на пустую улицу, трое людей остановились у черного автомобиля. Влад, залитый серебряным лунным светом, необычайно красивый в дорогом одеянии, стоял между двумя женщинами: одна - родная драгоценная мать, вторая - единственная любовь, супруга его сердца. И обе они были для него столь близкими, светлыми, хранящие в себе святые образы одного целого - образ жены и матери. Бронислава с радостью пообщалась с невесткой, Ирена в свою очередь прониклась глубокими теплыми чувствами к свекрови - спокойной, скромной армянской женщине. Перед прощанием Бронислава обняла Ирену, сказала:

Дочка, я вручила в твои руки моего сына, отныне ты для него, а он для тебя. Береги его, не оставляй в трудный час. А я буду молиться за вас. Может, и внуков дождусь.

Матушка, все будет, вот увидите, - ответила молодая женщина, - садитесь, мы довезем вас до дома.

Владислав в этот день был счастлив. Он связал невидимой нитью мост, соединяющий жену и мать, и теперь мог успокоить свое сердце, не разрываться на части между прежней семьей и нынешней. А отца и брата он все равно любил - по крайней мере, как того желал Господь.

Проходило время - быстротечное и безвозвратное. Влад полностью погрузился в театр, для него эти надушенные салоны, костюмы, сцены с тяжелыми роскошными шторами, эти многочасовые репетиции и признания зрителей превратились не столько в манию, сколь в саму жизнь с ее взлетами и падениями. Он впитывал все те чувства героев, которых играл, в самого себя, пропуская невидимую огненную энергию в нее. Поддержка трех любимых женщин: жены, матери и сестры стала необходимой для его ранимой творческой натуры, в которой все еще кровоточили раны, оставленные со времен плена. Да, Владислав помнил Альтварп, Берлин, Згеж словно вчерашний день, не забывал ни кусочка из того, что удалось ему пережить там - во тьме голода и холода, может, потому и выбирали для него роли с трагической судьбой? И однажды Провидение вновь свело его с воспоминаниями о плене - столкнула лицом к лицу, дав возможность взглянуть страху в глаза. Это произошло в Варшаве во время пьесы "Грех". Еще в первые мгновения Владислав ощутил что-то странное, душу кольнуло нечто острое холодное. Пробежав глазами зрительский зал, он не увидел ничего странного, тем более, что публика была окутана завесой темноты. Влад собрался с духом, прочитал про себя молитву, которой научила его бабушка Леокадия и, выплеснув все тревоги и волнения, вложил их в свою игру, все свои эмоции, мимику, голос. Зрители были в восторге, они громко аплодировали молодому артисту, а тот, принимая от них поздравления и букеты цветов, не знал - плакать ему или смеяться. Его глаза вновь обежали зрительский зал, что в свете прожекторов раскрылся как на ладони, и сердце его вновь забилось от острой боли: незнакомец в клетчатом костюме и бабочке показался ему знакомым. Полный живот, усы, седые бакенбарды, в голове пронесся единой сценой Альтварп, сосновый лес, работа на стройке и человек, тоже из пленных поляков, который поначалу пытался подбить остальных на убийство Владислава за неславянское лицо, а позже в тишине, когда никто не видел, издевался над ним. Страх перед этим человеком глубоко врос корнями в сердце Владислава, он приложил столько усилий, дабы позабыть все, а теперь вновь мысленно возвращается к бередению болезненной раны.

Человек последний подошел к артисту и, ничего не говоря,протянул руку для пожатия. С улыбкой проговорил:

Вот мы и встретились, Владислав, и я рад, что ты остался в живых, да еще на сцене выступаешь.

Простите, но... я не помню... не припомню вашего имени. Лишь название Альтварп не стерлось из моей памяти.

Имя мое Ян, Ян Збровский. Ныне я работаю простым рабочим на фабрике. Кто же знал тогда, что мы так встретимся? Понимаю по твоим глазам, что ты чувствуешь при виде меня, о послушай: прости за все, за ту боль, что причинял тебе, за то, что подставил тебя под удар и за опрокинутое ведро... Вижу, кто ты, а кто я и радуюсь - справедливость восторжествовала.

Я не держу на тебя зла, Ян. Это все плен, многие тогда сходили с ума.

Нет, юноша, это не плен, а зависть. И еще одно, - покопавшись в глубоком кармане пиджака, мужчина достал свернутую бумажку,протянул ее Владу, - возьми, здесь написан мой номер телефона. Если какая нужда или проблема, я всегда готов помочь тебе.

Спасибо, Ян, я твой должник.

Нет, это я твой должник. Мне сейчас так стыдно, даже не знаю, смогу ли я искупить свои грехи или нет.

Перед прощанием Ян наклонился к уху Владислава, прошептал:

Стас жив.

Жив?! Слава Богу! - воскликнул Владислав и ясное, радостное выражение вновь появилось на его лице.

Советская армия освободила всех пленников. Стас уже умирал от голода, но его спасли, я видел издалека вокруг него русских врачей. Позже я слышал, что они отправили больных и слабых в госпитали.

Ян, за одну эту весть, что ты принес, я прощаю все, что случилось между нами.

Бывшие недруги, а ныне близкие приятели обнялись по-дружески. Влад возвращался домой в приподнятом настроении. Теперь у него было одно-единственное желание - разыскать Стаса, выразить ему благодарность и сыновний поклон: за те месяцы в концлагере он стал для молодого человека вторым отцом, именно благодаря Стасу он, Владислав, жив.

Глава восьмая

Владислав и Ирена отдыхали в Закопане - горнолыжном курорте на юге Польши. Супруги просто - без блеска и ярких вспышек камер, наслаждались тишиной в живительной прохладе, их любовь на вершине и сама достигла высоты. Она наслаждались в объятиях друг друга, по утрам пили горячий кофе, а по вечерам сухое красное вино. Ирена помолодела, похорошела, с молодым нежным возлюбленным поняла-осознала цену настоящих, искренних чувств,всю ту красоту и обаяние, что излучал Влад. Оба они оставались в выигрыше: молодой человек обрел в Ирене покровительницу начинаний своих, а та, в свою очередь, почувствовала себя королевой, желанной.

Через неделю красивой приме вновь пришлось вернуться в Варшаву, а затем в Краков - там ее дожидались новые роли, новые начинания. Владислав оставался еще на несколько дней, погрузившись в одиночество, в объятиях которого так сладостно мечталось.

Ранним утром, после душа и завтрака, он спускался вниз и уходил к краю пропасти, садился на корточки и любовался горным рассветом, когда первые лучи окрашивали далекие снежные вершины золотисто-алым цветом. Было так красиво, что аж дух захватывало! И в такие мгновения Владислав забывал, кто он, где он, он забывал о прошлой жизни и текущих днях. Он просто сливался воедино с природой, с этим горным миром, где он оставался совсем один. Так проходило полчаса и, когда замерзнув, молодой человек возвращался в дом отдыха. В один из таких дней администратор гостиницы остановил его, передал телефонную трубку:

Господин Шейбал, вам звонит супруга.

Ирена? Что-то случилось? - Владислав рывком сорвал перчатки и шапку, схватил трубку.

Не знаю, она не сообщила.

Влад только сказал "Алло", как на том конце провода радостный голос жены сообщил весть о том, что он получил награду за лучшую игру в пьесе "Грех" и стал самым признанным актером Польши этого года.

Награда? Это так неожиданно... - без доли воодушевления, словно о каком-то пустяке, молвил артист.

Неужто ты не понимаешь? Тебе присвоена награда, остальные о таком только мечтать могут.

Спасибо за эту новость и... награду.

Я тебя не понимаю, Влад, - уже строгим голосом учительницы воскликнула женщина, - тебе оказана, такому молодому, большая честь, а ты... словно не рад.

Я рад, правда. Но все эти награды, признания столь зыбки и недолговечны. Сегодня ты лучший актер, купающийся во всеобщей любви и славе, а завтра выкинут на задворки театра и о тебе знать никто не знает. Вот почему я боюсь радоваться, любимая моя.

Ты каждый свой успех воспринимаешь столь спокойно, как должное. Без энтузиазма или радости. Просто так.

Таков уж твой Владислав. Но не волнуйся, не злись, я скоро вернусь в Краков.

После разговора он передал трубку администратору и, помолчав немного, сказал:

Завтра утром я уезжаю, приготовьте необходимые документы.

Вручение награды проводилось в торжественной обстановке, и критики высоко оценили талант молодого актера, пророчествуя ему высокий подъем и всеобщую славу. Владислав с долей смущения слушал похвалу, мысленно заставляя себя не думать о тех свершениях, что в туманной дымке маячили вдалеке. Успех и признание также мимолетны и переменчивы как сменяющиеся из года в год сезоны: за жарким летом всегда следует дождливая осень. Лишь в теплом уютном доме он позволил себе порадоваться за самого себя. Ирена по этому случаю накрыла стол, пригласила в гости Брониславу и Янку. Мать и сестра были счастливы даже больше, чем Владислав. Добрая, уже немолодая женщина плакала от умиления, теплыми родными руками обнимала сына, целовала в щеки и, сам растроганный таким порывом чувств, молодой человек взял мать за руку, проговорил:

Мама, не надо так, это лишь начало. Прошу тебя, успокойся.

Ах, мой мальчик, я так счастлива, так рада за тебя. Ты пошел по своей выбранной дороге и доказал всем нам, что изначально был прав.

Как отец? Он рад за меня? - задал Владислав давно мучивший его вопрос.

Рад, да... очень рад, - ответила с паузами Бронислава, не желая теребить эту тему. Она все еще оставалась злой на мужа с того самого дня, как, передав подарок от сына, увидела, что Станислав тут же разбил часы со словами: "Мне ничего ненужно от этого предателя, имя которого не хочется произносить вслух. Он мне более не сын". Ранним утром в спящей еще тишине Бронислава осторожно достала поломанные часы в груде мусора, долго держала их в руках, обливая слезами: на них до сих пор чувствовалось тепло Владиных ладоней - единственного сына, ради которого она была согласна на все. Вытерев салфеткой часы, женщина гадала -можно их починить или нет, выкидывать их она не стала бы ни при каких условиях. В мастерской ей сказали, что можно поменять стрелки и механизм,но стоить это будет дороже, чем купить новые.

Я согласна оплатить ремонт, - ответила Бронислава, - дело не в деньгах, просто эти часы ценны для меня, ибо их подарил родной человек.

Мастер выписал ей чек, сказал:

Через неделю приходите, оплата потом. Я постараюсь сделать все возможное.

Часы были восстановлены, стрелки вновь тикали, извещая приход нового часа. Бронислава спрятала подарок сына в свою шкатулку - подальше от глаз мужа. Станислав стал ей противен, она больше не испытывала к нему ни любви, ни привязанности, и даже деньги, дорогая одежда и украшения ничего не значили для нее.

Владислав оставался в блаженном неведении. Он слышал от Янки, что Станислав так полностью не оправился от перенесенного брюшного тифа и теперь большую часть времени проводил дома, без конца ворча на домочадцев.

Таков уже наш отец, - со вздохом, пожимая плечами, проговорил Влад.

Ты счастливчик, что живешь отдельно, а нам изо дня в день приходится выслушивать глупые обвинения в свой адрес, начиная от недостаточно помытых стаканов до неправильно выбранного куска мяса. Бедной матушке не хватает сил терпеть подобное.

Если, дай то Бог, мне дадут новые роли, я скоплю деньги, куплю дом и заберу к себе маму.

А Ирена?

Ирена - потрясающая женщина и просто хороший человек, она не станет противиться, если мама переедет к нам.

После их последней встречи прошло достаточно времени. Владислав был занят в театре как актер и как режиссер, работы не кончалось. Иной раз ему приходилось оставаться на ночь в гримерке, ибо сил, чтобы добраться до дома не оставалось. А Ирена поддерживала мужа во всем, помогала чем могла, она верила в него и никому не давала права обвинять Влада хоть в чем-то. Как-то люди из трупы варшавских актеров театра мельком напомнили о большой разнице в возрасте между ними, намекнув, что негоже жене быть старше мужа, на что Ирена - величественная, гордая, все еще цветущая, ответила:

Если в вашей жизни не было любви, то не мерьте своей мерою остальных. Он мне дает то, что мне нужно, а я отвечаю ему взаимностью.

Слухи после этого поутихли. К тому же женщина поспособствовала к завоеванию ниши в кино для Владислава. Ради него одного - а она никогда никому не помогала, договорилась с известным тогда режиссером Анджеем Вайдой дать Владу роль в новом фильме "Канал", съемки которого запланированы наследующий год. То была первая работа Владислава в кино, а не на театральной сцене. Как талантливый артист, удостоившийся наград и похвал, ему была отведена не первая, но и не последняя роль обезумевшего музыканта Михала, который, участвуя в польском восстании против немцев, прячется в городских туннелях канализации, постепенно сходя с ума. Владислав согласился на съемки в фильме только ради любимой, что так отчаянно хлопотала за него, поддерживала и толкала вперед. Играть в военном фильме было нелегко не столько физически - шум, звуки выстрелов, от которых закладывало уши, грязь, подземные стоки дурно пахнущей холодной воды, а то, что он снова и снова испытывал весь ужас ада жестокой войны, который перенес вместе с семьей в реальной жизни. Не столько потерянный в новой работе, сколь испуганный военными действиями, мужчина, коему недавно исполнилось тридцать четыре года, не смог полностью проникнуться в чувства своего героя, он не хотел повторять те переживания прошлого, боясь окончательно сойти с ума - только в настоящем мире.

К сожалению, критики не желали слушать никаких оправданий - что было вполне справедливо. После просмотра фильма "Канал" во всех газетах и радиостанциях говорилось о полном провале Владислава Шейбала как киноактера. Со всех сторон на его голову полилась холодная жижа из слов и обвинений: господин Шейбал худший актер Польши, он не умеет играть, ему не хватает воли и эмоций проникнуться в историю своего героя - и это-то после награды за лучшую игру в пьесе "Грех". Ко всему прочему, журналисты подкинули новую "фальшивую кость", расставив на его чести капканы: речь пошла о его отношениях с Иреной Эйхлерувной, с которой Владислав - по их мнению - жил лишь ради выгоды. Не успел отшуметь один слух, как на смену ему родился новый, еще более неправдоподобный - однако для толпы того стало достаточно. Несчастного Влада обвинили в его якобы содомии, поведав, что "артиста не интересуют женщины". Эта новость облетела все крупные города Польши, попав в утреннюю газету Станислава. Можно представить, какова была реакция художника, для которого даже выбранная профессия сыном казалась позором?

Пока сплетни злым ветром кружились над Польшей, Владислав отсиживался дома, заполняя всю пустоту в душе в теплых объятиях Ирены, которая оставалась единственной, что до сих пор верила в него.

Ты был несказанно хорош в этом фильме. Твой голос, твои глаза - ясные, бездонные, явились новым светом в кино, а нравиться всем никак не возможно. Есть вина сухие, красные и белые. Один человек предпочитает первые, кто-то вторые, так и с ролью в кино. Если критикам старой закалки твоя игра показалась ужасной, то для молодых ты станешь новым кумиром.

Владислав склонил голову на колени жены, прижавшись к ним лицом. Ирена гладила, теребила его темные волосы, пропуская их сквозь пальцы. Окрыленный ее любовью, ее красотой, мужчина сжал одну из ее ладоней, поцеловал тыльную сторону, тихо молвил:

Я не знаю, что мне делать. За последнее время на меня вылилось столько грязи, что я боюсь выходить на улицу один. Люди смотрят в мою сторону, злорадствуют в за спиной, а мне не хватает ни силы духа, ни желания отстоять свою честь. Моя уверенность ослабла, я стал уязвимым.

Любой артист, музыкант либо танцор рано или поздно подвергается критике. Это жизнь творческих людей и с этим ничего нельзя поделать.

Это так, но критики я боялся с детства. Мне тогда казалось, что если мною не довольны, значит, не любят меня. Вот почему всю жизнь я ищу поддержки у людей и огорчаюсь, если опираюсь в ледяную стену. Отец заставил чувствовать меня каким-то ничтожеством, что должно оставаться на втором плане.

Он бил тебя?

Нет, не бил, но папа ждал дочь, а родился я - третий ребенок в семье. Родные были не рады моему появлению на свет, словно в том заключалась лишь моя вина. Отец часто называл меня шуткой, не осознавая, как это больно ранит меня. Почему шутка, спросишь ты? Потому что младенцем у меня были необычайно большие глаза и смешное выражение лица. Может, отец не имел злого умысла унизить меня, да только что в том маленькому ребенку, над которым смеялись самые близкие и родные?

Ты не шутка, ты любимый мой, самый лучший, - тронутая его признанием, Ирена поцеловала его в губы, с любовью и восхищением глядя на него.

Сейчас лишь тебе одной спасибо.

Как говорят: беда не приходит одна. Не успел утихнуть шум, поднятый журналистами, как на смену пришла другая - уже в лице брата. Это произошло в центре Кракова, неподалеку от городского парка, оставивший в душе Владислава грустно-сладостные воспоминания. Влад выходил из пекарни, закупив все необходимое к завтраку. Продавец сразу же признал в нем актера и попросил автограф. Обменявшись приветствиями, мужчина вышел на улицу, в толпе приметив знакомое, родное, но такое далекое лицо. Приободренный добротой пекаря, Владислав рванул мимо прохожих, не обращая внимания на их недовольства, радостно крича:

Казимеж, Казимеж, постой!

Последнюю он слегка задел плечом - пожилую даму в алой шляпке, держащую в руках маленькую собачку. Та глянула лишь мельком на него, прошептала самой себе:

Пьяница проклятый, бегает как сумасшедший.

Казимеж остановился, в недоумении поглядел на брата, коего не видел столько лет, и если бы не его голос, то не приметил бы в этом тридцатипятилетнем человеке - возмужавшем, хорошо одетом, родственника, оставшегося в памяти совсем молодым юношей.

Казимеж, это я - твой брат, - переведя дыхание, проговорил Владислав.

Влад?! - удивился тот. - Ты изменился, я бы не признал тебя.

А я сразу узнал тебя в толпе, стоило мне лишь приметить.

Ты, оказываешься, не только в театре работаешь, но и в кино снимаешься, - без доли радости от встречи с братом ответил Казимеж, с завистью оглядев того с ног до головы.

Один раз попробовал, но как ни старался, ничего путного не вышло.

Характером ты остался прежним.

Что уж есть, то есть, - глядя, как Казимеж открывает дверцу машины, поинтересовался, - ты домой?

Нет, по делам. Мне жену и детей кормить надо, это ты устроился в теплое место под бок престарелой красотки.

Если тебе нужна помощь, я готов сделать все возможное для тебя - только скажи, но оскорблять не стоит меня, мы как-никак родные братья.

Казимеж пристально посмотрел в его лицо и во взоре этом Владислав уловил гневные глаза отца - такие, какие видел в день их последней встречи в ту роковую ночь. Теперь и для брата он стал чужим.

Послушай, что я скажу тебе, Влад. Не стоит бередить прошлое, дружбы между нами нет, не было и не будет. Ты нам не нужен.

Зачем ты говоришь такое? Неужели готов вырубить дерево с корнями? Тебе же известны наши семейные традиции. Вспомни, кто мы, как счастливо жили в детстве. Я ведь всегда любил тебя.

Казимеж усмехнулся из окна машины и, заведя двигатель, только и ответил:

Ты позор семьи Шейбалов.

Опешивший Влад только хотел было сказать что-то, но машина тронулась с места. В неистовом недовольстве, оскорбленный до глубины души, он ринулся за автомобилем, желая хотя бы еще раз взглянуть в лицо Казимежа, но не смог вовремя отскочить и налетел на капот, больно стукнувшись коленями о переднюю панель. Спасло его жизнь лишь то, что Казимеж только заворачивал на дорогу и скорость была маленькой.

Какого черта, Влад, что ты творишь? - воскликнул он, выбежав из машины; на тротуаре собралась толпа зевак, с интересом наблюдая за исходом события.

Я же мог насмерть сбить тебя! Зачем кидаешься под колеса? - тихо добавил Казимеж, не желая поднимать прилюдно шума.

Чудом спасшийся от смерти, бледный, Владислав схватил брата за руку, с замученной улыбкой сказал:

Ты спас меня. Я всегда знал, что ты меня любишь.

Вот еще чего, - одернул руку Казимеж, - я спасал себя, ибо мне не хочется из-за такого как ты садиться в тюрьму.

Комок рыданий подступил к горлу Влада. Он наблюдал, как брат заводит машину, как трогается в путь. Машина скрылась за поворотом, а мужчина все продолжал глядеть ей вслед. Где-то в душе сгущались черные тучи, ему стало нестерпимо холодно, словно ледяной ветер обдал порывом его сердце. В обиде на слова брата сказал тому вслед почти неслышным голосом:

Вот оно как. Вот как.

Улица словно опустела перед его взором. Не видя никого и ничего перед собой, в плену скрытого горя, которого невозможно выразить словами, Владислав просто пошел вперед, заполняя пустоту в еще теплых солнечных лучах. Ноги сами привели его в тот парк - сокровенное место встреч с Яниной, и теперь по прошествии более десяти лет эти тропинки, деревья, кустарники сохраняли память о тех недолгих счастливых днях. Владу показалось, что Янина снова рядом с ним: живая, теплая, любимая. Сейчас он многое отдал бы, чтобы вернуть то время, обнять любимую, коснуться губами ее уст, вдохнуть свежий аромат ее духов. Его глаза посмотрели вверх, разглядывая над собой кроны деревьев, которые сплелись-переплелись друг с другом, образовав живую арку. Под ними стояли скамейки - новые, не те, что прежде. Мысленно представляя Янину, воссоздавая в памяти их встречи и прогулки по весенним аллеям - да, тогда была весна, а ныне осень, Владислав на миг позабыл размолвку с братом, все недавно прошедшие дни. Время давних лет с силой толкало его в воспоминания и становилось оттого ему легко, свободно и одиноко. Он осознал, что терял по пути к своей цели и что потеряет потом. Глаза наполнились слезами, хотя сердце радовалось, омытое дымкой сладостных грёз. Влад не пытался отыскать следы Янины по дороге прошлого, он просто ощущал ее всю - как тогда, давно. Желтый лист сорвался с ветки и под порывом ветерка мягко приземлился к его ногам. Владислав поднял лист, покрутил в руке, нежным касанием пригладил на своей ладони, проговорил, обращаясь к кому-то невидимому-непонятому:

Вот еще облетели листья, опять, дабы через год повторить все снова.

Он встал, медленно побрел по безлюдной аллеи - просто так, без всякой цели. Ему так хотелось побыть в тишине одиночества, проникнуть, почувствовать самого себя. Не замечая никого, впитывая всем телом силу деревьев, Владислав, наконец, понял - по какой дороге ему следует идти.

Часть 4

Глава первая

Владислав гостил в доме дяди Адама в Гливице на юге Польши. ОН чувствовал, что должен перед поездкой - хотя бы еще раз, увидеть брата своего отца, который был одним из немногих, с теплотой относившегося к нему. Адам радостно принял племянника, угощал его самым вкусным, вручил подарок на прошедший день рождения. Влад с любовью глядел на дядю, про себя с грустью осознавая, почему не он его отец. Адам и Станислав являлись полной противоположностью не столь внешне, сколько по характеру: каким был грозным и властным старший брат, иным оказался младший, что крупным следом отразилось на их лицах. В последний день, когда Владислав видел отца, тот уже был маленьким, сухим старичком, а дядя оставался неизменным - веселым, мягким, черноглазым человеком, лишь седина в волосах свидетельствовала о его возрасте.

За ужином Адам долго не решался заводить волнующий его разговор, однако, не выдержал, спросил:

Так ты окончательно решил ехать в Париж?

Да, дядя, я понимаю, что это великий шанс для меня подняться, осознать ценность своего выбранного пути. После выхода Канала я не надеялся ни на что - сыграл свою роль действительно плохо, однако, благодаря покровительству Ирены и преподавателей из моего бывшего университета, я выиграл стипендию на обучение в Париже. Кто знает, какие сюрпризы преподносит мне судьба?

Адам поглядел на Влада: в его глазах читались любовь и грусть. Оба они осознавали в душе, что, возможно, видятся в последний раз. Дядя подошел к комоду, достал деньги и протянул их племяннику.

Зачем то, дядя? Я... я не могу взять столько...

Бери, эти деньги тебе на дорогу да и в Париже лишними не будут.

Мне так... так неудобно, - Владислав не знал, что делать, краска залила его лицо.

Возьми, мы же с тобой не чужие люди. Я-то твой родной дядя, - Адам прям таки вложил деньги в руки племянника, более не принимая никаких возражений.

У обоих на глазах блестели слезы. Влад заключил дядю в крепкие объятия, борясь с рыданиями, подступившие к горлу, прошептал на ухо:

Я не знаю, как мне отблагодарить тебя. Мне столько все помогали, а я умел лишь брать помощь, не отдавая ничего взамен.

Главное, чтобы ты был счастлив, а мы порадуемся за тебя.

Они еще не расставались, стояли подле друг друга, но каждый понимал, что то последний день. Омывая слезами их не окончившуюся встречу, Владислав внутри готовился позабыть, оставить любое воспоминание о прошлой жизни, не думать о минувших годах, сохранить лишь тепло родных и близких. А дорога вела снова и снова по продольному пути из вокзала на запад. Десять лет назад Влад этого боялся, ныне в спокойном мире Австрия, Германия представляли логичную жизнь - много лучше, чем в Польше.

На Варшавском вокзале было много народа, среди них затерявшиеся в толпу Владислав и Ирена. Капал дождь и женщина держала над головой яркий зеленой зонт - он отличался, выделялся на фоне темных зонтов. Оба плакали, в прощании все крепче обнимая друг друга. Неподалеку стоял Ян, дожидаясь своей очереди прощания. Влад обернулся к нему, крепко сжал его руку.

Я желаю тебе счастливого пути и всего самого наилучшего, - Ян слегка улыбнулся, но улыбка вышла грустной как и сама погода.

Любимая оставалась рядом и было в том больше, нежели простая привязанность между мужем и женой. Их любовь оказалась ярче, возвышаннее, вобрав в себя все самое лучшее, прекрасное. Объявили посадку на поезд Варшава-Вена. Толпы пассажиров ринулись к своим вагонам. Ирена горячо поцеловала Влада, его губы запылали огнем. В гуле толпы и поездов он расслышал ее тихий голос:

Счастливого пути, мой любимый.

Я буду думать о тебе каждый день, каждую секунду. Я так люблю тебя.

Он прижал жену к своей груди и она ощутила аромат его одеколона, его мягкую смуглую кожу. Влад так боялся отпустить Ирену от себя, что ей самой пришлось напомнить ему о посадке. Оказавшись в купе, мужчина посмотрел в окно, словно желая в последний раз оглядеть привычный с детства, но уже далекий мир. Там, в толпе, мелькал то и дело зеленый зонтик - маяк, связывающий его с супругой. Ирена до сих пор стояла там, махала ему рукой и он видел ее ладонь. Такое нелепое скорое расставание, в безумной суете они позабыли сказать друг другу столько теплых, переполнявших их души слов. Теперь поздно, слишком поздно.

Подавив горький вздох, Владислав достал из сумки билет и документы. В купе стояла полная гнетущая тишина. Дрожащими руками Влад положил чемодан на полку, сердцем ощущая запах опасности. Вокруг сидели люди - такие же как он сам: растерянные, испуганные, они не смотрели на него, не узнавали. Влад только теперь - за пределами сверкающего театра и блестящей мишуры сцен осознал, как далек он от обычной жизни людей, что он не принадлежит им, а они ему.

Поезд, что должен был пройти три границы из Польши через чехословакскую границу в Австрию, тронулся спустя десять минут. Постепенно набирая скорость, оставил Варшаву позади. Все еще пребывая в каком-то непонятном страхе - то ли от предстоящего переезда через границу, то ли от тоски по родным, Владислав улегся и попытался вспомнить все, что было с ним. Сейчас, в прохладной тишине вагона, ему почудилось, будто его снова везут куда-то: то ли в Альтварп, то ли в иной концлагерь. От горьких воспоминаний, из-за стука колес хотелось плакать, хотелось вновь вернуться в родной дом и прижать лицо в материнские колени, но того нельзя: с отцом и братом поругался, Бронислава, конечно, благословила сына перед дальней дорогой,но горько плакала по его отъезду. Получается, тогда, будучи пленником, Влад был счастливее нынешнего - по крайней мере, из плена он бежал домой, а сейчас неизвестно куда - лишь бы вырваться на волю из холодных коммунистических оков, коих он так боялся и ненавидел.

Рано утром поезд прибыл к первому пограничному пункту. Польские солдаты-пограничники с каменными лицами и автоматами прошли в вагоны, велев всем пассажирам приготовить паспорта и достать чемоданы. Они досконально осматривали, обыскивали каждого, словно преступников; и женщины, и мужчины были смертельно напуганы.

Очередь дошла до Владислава. Когда он заметил пограничников, направившихся в его сторону, то невольный комок сжал его горло. Он был актером, он состоял в Сопротивлении против немцев, а позже стал одним из тех, кто выступал против коммунизма и не скрывал этого. Теперь вся его слава как публичного человека могла сыграть с ним злую шутку: одно, хотя бы малое подозрение, и прощай свобода.

Один солдат взял паспорт Влада, долго с расстановками вчитывался в его двойное имя и необычную для поляков фамилию:

Вы Владислав-Рудольф Шейбал?

Да, - машинально ответил он.

Вас нет в списке осужденных?

Нет.

Вы оставляете Польшу по каким причинам?

По учебе, у меня есть на то стипендия и документ о курсах в Париже.

Солдат мельком взглянул на документы от производственной группы и разрешение на выезд, вернул паспорт и вышел из купе.

Через час поезд ехал уже по чешской земле. И здесь все еще витал злой дух коммунизма. Еще одна граница, еще одно испытание. Мудрецы говорят, что путь к свободе лежит через испытания и не каждый достигнет цели,но лишь избранные. Неужели он, Владислав, недостаточно настрадался, если лишится этой свободы - даже ценой собственной жизни?

Вскоре поезд остановился: теперь уже последний шаг. Люди приготовились, с нетерпением дожидаясь чешских пограничников. Солдаты, не менее грозные, прошли в вагон, осматривая всех и каждого. С замиранием сердца Владислав ждал своей очереди. Он боялся и в тоже время с нетерпением хотел скорой развязки. Только бы вырваться на свободу, прочь от коммунизма, навсегда!

Солдаты попросили его паспорт. Влад благожелательно вручил документы, молясь об исходе дел. Но, заглянув лишь раз в паспорт, один из пограничников сказал всем ждать и ушел куда-то с документом. Обескураженный произошедшим, в непонятном бреду - словно то был дурной сон, Влад спросил, что случилось, неужели какая ошибка?

Спокойно, господин Шейбал, мы лишь проверим ваш паспорт.

Я... я не понимаю... Там не должно быть ошибки!

Успокойтесь, гражданин, иначе ваше поведение может быть неправильно расценено. Я думаю, вы догадываетесь о последствиях.

В воздухе повисла гнетущая тишина, все чего-то ожидали. Поезд должен тронуться в путь и пересечь австрийскую границу, однако, солдат с документами не возвращался и остальные пассажиры с долей ненависти и презрения поглядывали на артиста, и он ясно понимал, осознавал их недовольство. Влад не осуждал людей, не ожидал от них сочувствия или сострадания, ибо они ни в чем не виноваты. Люди просто хотели покинуть коммунистический режим, вырваться из этого круга ада как можно скорее, но из-за него им предстояло долгое, томительное ожидание. Да и сам Владислав теперь злился на самого себя, боясь горьких последствий не только для своей жизни, но и судеб родных: отца, матери, сестры и брата, любимой жены.

Напряжение, смешанное со страхом, накалялось, нарастало как снежный ком, а пограничника все не было. Что-то случилось? Наконец, в купе вошел солдат с документами. Он поначалу взглянул в паспорт, затем пристально оглядел Влада и снова уткнулся в документ. Каждая секунда казалась часом. Владислав, теперь благословляя дарованный свыше актерский талант, старался держаться невозмутимо, даже равнодушно, ибо сейчас стоял на краю пропасти, одно неверное движение, неровный шаг - и он упадет в чернеющую под ногами бездну. И в тот миг, когда мужчина приготовился к самому худшему, солдат вернул ему документы и во всем вагоне прокатился всеобщий вздох облегчения. Наконец, свобода!

Поезд тронулся дальше - поначалу медленно, а затем быстрее и быстрее, набирая скорость на австрийской земле. Владислав не столько лицом, сколь сердцем прижался к окну, с упоением вбирая-вдыхая новый желанный запах свободы. Когда-то он ехал по знакомой дороге как пленник, ныне же - как свободный человек. Да и остальные пассажиры радовались въездом в другую жизнь, на их лицах сияли улыбки, все поздравляли друг друга, жали руки. Влад осмотрел вагон, испивая душой и сердцем неописуемое чувство свободы. Один человек подошел к нему, протянул как угощение вкусное печенье, спросил:

Вы не желаете больше возвращаться в Польшу, ведь дома вас ждут почет и награды как одного из лучших артистов?

"Влад, тебе хотелось бы вернуться в концлагерь?" - почти также звучал вопрос неизвестного попутчика, который менее удивил бы его, но Владислав был слишком деликатен в общении с людьми и слишком образован, дабы дать витиеватый многомысленный ответ. Он произнес:

Нет, я уехал из Польши, вернее, сбежал, но не от польского народа, но от непримиримых кандалов коммунизма, сковывающих меня изнутри.

А что вы собираетесь делать в Западной Европе? Мыть посуду в ресторанах? Разносить газеты? И это-то после вашего звездного статуса на родине, где вы имели бы все?!

Моя семья имела все до прихода коммунистов, которые отобрали то, что веками копили мои предки, не отдав нам ничего взамен.

Извините, господин Шейбал, но из газет я понял, что по крови вы шотландец?

Один из моих предков был шотландец, оставивший эту фамилию в наследство потомкам. Мои бабушки были армянками, дедушка по большей части тоже армянин, и все они происходили из знатных дворянских семей.

Теперь понятно ваше бегство, - со вздохом молвил попутчик, - на вашем месте я поступил бы также.

Поезд быстро подъезжал к Вене, все дальше и дальше от коммунизма. И тут Владислав понял, что ему отныне все равно, что случится с ним в будущем, главное, на свободе. Он видел голубое небо, чувствовал всем телом тепло солнечных лучей, и он был действительно счастлив, впервые дыша полной грудью.

Глава вторая

Станислав сидел за столом с Адамом. Недавно он пригласил брата к себе якобы ради простой беседы - давно ли они вот так просто собирались вместе? На столе стоял фамильный сервиз, переходящий из поколения в поколение еще с семнадцатого века, сейчас этот сервиз невольно притягивал к себе взор, раздражал своей старинной неуместной помпезностью. Еле сдерживая гнетущее настроение, Станислав отодвинул чашку, сказал:

Старое барахло, ненавижу!

Зачем ты так? Это же фамильный сервиз.

И что с ним делать, в музей отдать?

Он больших денег стоит, если сдать в антикварную лавку.

Думаешь, хозяин лавки отдаст за нее настоящую цену? Покрутит в руках и скажет, что подделка, много тогда ты за него получишь?

Что с тобой? - спросил таки Адам шепотом,поддавшись вперед, он знал брата, чувствовал, что сейчас вот-вот разразится гром. - Ведь не сервиз тому причина.

А пусть даже и так, - кинул Станислав в ответ.

Тогда что тебя так тревожит?

Ничего, если не считать двух предателей, один покинувший родину, а второй - сидит передо мной, ест мою еду, пьет мой чай, - видя недоумение и страх в глазах брата, продолжил, - надеялся, что я не узнаю, как ты отдал немалую сумму денег этому... этому... - осекся на миг, не желая говорить неприличное слово, - Владу, который даже не навестил нас с Брониславой перед отъездом. Ведь так?

"Мария передала все, не иначе", - пронеслось в голове Адама и образ жены встал перед его мысленным взором, вслух же сказал:

Ты сам выгнал Владислава из дома, запретив ему появляться здесь. Ты всегда первый насмехался над ним, возлагал на него вину. Ты никогда не верил в него, а ведь Влад - самый лучший в нашей семье, именно он, не смотря ни на что, продолжает любить нас.

Ну-ну, не болтай и не смей его защищать. Он уехал и пусть там живет, а со мной остались Янка и Казимеж, они мои любимые дети.

Ты не ведаешь, что говоришь. Грех отказываться от сына, каким бы он не был.

Ты, Адам, следи за своей семьей, а в наши дела не лезь. Слишком много советников объявилось в последнее время.

Адам встал из-за стола, желая прекратить непонятный спор. Хорошее настроение, с который он приехал в гости, растаяло как снег под лучами солнца. Он собирался уже было уходить, но задержался, обратил лицо к Станиславу, проговорил:

Гордыня обуяла тебя, в грехе своем сам рвешь родственные узы.

Старший брат ничего не ответил на обвинения, да и что мог сказать, коль все то правда? Однако гордая кровь и статус старшего в семье не позволили ему призадуматься, опровергнуть свои взгляды на жизнь. Некогда он выгнал сына, теперь вот уходит Адам - уже навсегда, все меньше и меньше остается вокруг близких людей. Невольно вспомнились слова отца Жозефа Теодоровича, сказанные ему за год до смерти: "Гордыня есть порочное чувство, что разрушает любовь близких людей. Подумай о том, чаще молись; твое рождение в хорошей семье - не есть твоя заслуга". Когда-то сказанное архиепископом казалось ему оскорбительным и он долгое время не общался с двоюродным братом, благоволивший больше к Владиславу, нежели к Казимежу, а теперь вот по прошествии стольких лет Станислав понял, что потерял и сына, и брата. Не о том ли предупреждал некогда отец Жозеф?

Он стоял один посреди большой комнаты, а вокруг протянулась в разные стороны давящая страшная пустота.

Глава третья

Владислав прищуренным взором глядел на мутные воды Темзы. Английский берег, английская сторона с распростертыми объятиями приняла его и впервые в жизни - а путей у него было много, Влад решил остаться в Англии - навсегда. До того он благополучно пересек австрийско-французскую границу, добрался до Парижа. Благодаря знанию немецкого и французского его хорошо приняли и там, и там, помогали. Как было запланировано, артист выучился по стипендии и, завершив успешно обучение, решил посетить британские острова, где-то в душе предчувствуя, что это поездка перевернет всю его жизнь.

В сером плаще и такого же цвета шляпе бродил Владислав по улицам Лондона - просто прогулка, без цели, лишь на миг забыться от самого себя, всех тех переживаний, что цепями сковывали его сердце и душу. Он просто шел по широким аллеям Гайд-парка, смотрел вверх на кроны деревьев, сквозь них видел голубое небо. В памяти всплыли вереницей давнишние картины прошлого, оставившие неизгладимый след в нем самом, влияя на его помыслы и желания. Вот позабытый Кременец - уроки в школе окончены и он вместе с Катаржиной идут, держась за руки, к пруду на краю парка, оба были детьми и в наивности своей давали друг другу клятвы вечной любви, не догадываясь, какие испытания преподнесет им судьба. А вот сосновый лес Альтварпа - там уже холодно и им нужно копать траншеи, таскать кирпичи, а над головой - выше крон, летят белокрылые чайки. Память стерла все плохое, оставив лишь грустную тоску прожитых дней. А вот парковая аллея - похожая на Гайд-парк, даже скамейки такие же, но другая, и оставленные в ней чувства иные. Там он видел незаметные следы Янины, а здесь, в Англии, все чужое, и следов ее больше нет.

Тянувшаяся нить любви к уже единственной женщине - Ирене Эйхлерувне, ради которой он решился на дальний путь к свободе. Ноги привели сами Владислава к "польскому очагу" иммигрантов. Он никому не говорил о своем армянском происхождении, а то, что многие воспринимали его как еврея, не имело никакого значения. Среди иммигрантов были в основном светские дамы и господа в старомодных платьях и фраках. Они узнавали Влада, радостно приветствовали, приглашали на вечера и ужины. В том "очаге" был свой польский театр, где ставили маленькие пьесы на польском языке. Владислав с головой окунулся в привычную, по-домашнему, атмосферу, не скучая однако по Польше, но ему становилось страшно, выбираясь иной раз из "очага", из-за того, что даже здесь, в Лондоне, его окружала со всех сторон польская речь, препятствующая изучению английского языка, который он никогда не учил и не знал. Главная причина сотрудничества с польским театром заключалась в приглашении супруги в Лондон якобы для участия в спектакле, а на самом деле только лишь, чтобы вновь увидеть ее, утонуть в ее объятиях. И Ирена прилетела по приглашению - но только к нему, к супругу. Владислав был несказанно рад снова увидеть ее, прикоснуться к ее нежным теплым губам. Его любовь, все сердце его принадлежало лишь ей одной. После долгого расставания супруги смогли в одиночестве насладиться друг другом, провести страстные долгожданные часы под английским небом. В сладостной неге пребывая в объятиях под теплым одеялом, Ирена проговорила, гладя Влада по выпирающим ключицам:

Ты изменился за прошедший год, стал не столько старше, сколько мудрее.

А ты осталась прежней, моей единственной Иреной.

Я скучала по тебе, - она притянулась, поцеловала его в грудную клетку и,прижавшись щекой, с замиранием вслушилась в бьющиеся внутри сердце.

Если бы ты знала, как сильно я тебя люблю. Однажды я оставил тебя, теперь же не отпущу никогда.

Ах, ты, сердце мое ненаглядное.

Владислав горячими пальцами, дрожа от волнения, провел по ее животу, некоторое время держал на нем ладонь, словно желая почувствовать что-то, затем сказал:

Наши жизни скрепит новый человек, который я желаю видеть на твоих руках.

О чем ты?

Нам нужны дети, Ирена, много детей, без них семейная жизнь чахнет, превращаясь в пустыню.

И сколько же детей ты хочешь?

Самое малое - трое.

Трое? Да ты с ума сошел! Я не управлюсь со всеми.

Я не оставлю тебя ни в трудностях, ни в горе. Вместе мы живем, вместе и дела наши поделим поровну, - он улыбнулся, его глаза в тонкой тени ресниц поблескивали при свете луны.

На следующий день Ирена пробыла в театре весь день, репетируя новую роль в пьесе. Владислав остался один, теперь у него было немного свободного времени - хотя бы до вечера, выкинуть старые вещи, оставшиеся от прежних постояльцев. Перебирая газеты, вырезки из журналов, он наткнулся на первую страницу газеты, посвященную родителям и детям, и там на развороте красовалась фотография плетенной люльки под белым пологом. Вспоминая недавний разговор с женой и их взгляды на совместное будущее. Он желал детей, а Ирена нет, он видел в детях связывающее звено семьи, а для нее дети были обузой. Осторожным касанием Влад провел по фотографии, словно желал почувствовать в ней что-то новое, странное, неведомое. Достав ножницы из груды старых вещей, он вырезал люльку, поглядел на нее при свете дня, широко улыбнулся. Пока что несбывшиеся мечты грели душу.

Ирена Эйхлерувна в течении последующей недели выступала ежевечерне а малом театре для польской диаспоры. Пожилые дамы и господа из числа детей и внуков низверженного дворянства спешили на спектакли, с бурными аплодисментами встречали каждый выход артистки, для которых она являлась живой долгожданной примой. За кулисами наблюдал Владислав, в его душе росла гордость за супругу - ту, которую он любил более матери. И теперь сердце его раздвоилось - для каждой из этих женщин, что стались священными - больше, чем раньше.

Ирена, вся раскрасневшаяся, румяная, зашла за кулисы с большими букетами цветов. Влад довел ее до гримерки, сам остался снаружи в ожидании. Ему отчего-то стало грустно, будто дверь, что захлопнулась за женщиной, разделила их пути. Чуть не подвело. Следующим днем Ирена стала собирать вещи, а в сумке уже были приготовлены билеты на самолет. С тугим комом в сердце и в горле Владислав проговорил, едва сдерживая слезы:

Ты все же улетаешь, бросаешь меня одного.

Я возвращаюсь домой, а вот кто бросил семью, так это ты. Я год ждала тебя, не зная, где ты и что с тобой. Тебе так легко дается каждый выбор, потому что ты свободен и не хочешь понимать, что есть люди, для которых родная земля не пустой звук.

Разве тебе не известен мой побег из Польши? Это все проклятый коммунизм!

Нет, не он. Ты, Влад, желаешь деньги и славу: тщеславия у тебя не отнять. И любишь ты только себя самого.

Ирена, - он подошел к ней, взял за руки, - зачем такие слова говоришь? Ты знаешь, как сильно я люблю тебя и всегда буду любить. Ради тебя одной решился я на отчаянный шаг - приехать и остаться здесь в Лондоне, не имея ни денег, не зная языка. Но я буду стараться достигнуть успеха и тогда у тебя будет все, что ты захочешь.

Я нужна Польше, там у меня привычная жизнь. Я слишком стара, чтобы ломать устоявшийся уклад.

Чем дольше говорила она, тем ему становилось понятнее, что разделяло их не только временное расстояние и не сотни километров. Он повзрослел, она постарела - на целый год.

В молчании ехали они на такси до аэропорта Хитроу. Там, в гуле большой толпы, они также не проронили ни слова, будто не осталось никаких фраз перед их не начавшимся тяжелым расставанием. Владислав не глядел на Ирену, а та на него. Оба осознавали, предчувствовали, что более им никогда не увидеться и эти тянувшиеся минуты нависли бременем над их головами. Ирена закурила сигарету, борясь с волнением, затем вторую. Кисти в сиреневых перчатках дрожали, и Влад впервые в жизни заметил на ее щеках слезы. Он придвинул ее к себе, обнял за плечи. В его глазах тоже блестели слезы, дрожащим голосом молвил:

Не уезжай, останься со мной.

Ирена погладила его щеки, ответила:

Я не могу, ты же знаешь, - она подняла голову и поцеловала мужа.

Их последний поцелуй опалил губы и эти секунды стали для них счастливее, важнее всех прожитых вместе лет. В прекрасных, все еще живущих чувствах открылась невидимая дверь, и они были счастливые и несчастливы одновременно, желая про себя вновь и вновь пережить нечто подобное.

К ним широким шагом подошла польская стюардесса, агрессивным тоном объявила, что Ирену Эйхлерувну ждет самолет и ей нельзя более задерживаться. Владислав как во сне наблюдал, как незнакомая женщина резким движением схватила любимую за руку, прямо таки вырвала от него, и как Ирена, то теряясь, то появляясь в людском море, оборачивалась к нему, махала рукой, сквозь расстояние не слухом, а сердцем услышал он последние ее слова: "Будь счастлив, любимый мой". Влад продолжал так стоять в замедленном кадре, его глаза видели Ирену среди людей и с ней не было того зеленого зонта, с которым она год назад провожала его. Не понимая, что творится, сквозь туманный взор, ринулся Владислав по коридору, не замечая никого вокруг, быстро поднялся на смотровой балкон и, остановившись у перил, так и замер, в надежде хоть еще один раз увидеть Ирену - пусть даже вдалеке.

Там, где-то за пустотой, разделяющей их, его Ирена шла в окружении стюардессы и других пассажиров, растеряно, словно ребенок, оглядываясь по сторонам. Она искала рядом с собой Владислава и не находила его. Он стоял на балконе, слезы застилали его взор. Дрожащим голос приговоренного прошептал: "Любимая, я здесь, здесь! Смотри" - и помахал рукой, а Ирена услышала его голос, хотя Влад лишь прошептал слова прощания. Женщина в последний раз обернулась - точкой на балконе вырисовывался тот, которого она полюбила с самого первого раза и ради которого решилась на далекое путешествие. Ее бесцеремонно подтолкнули ко входу и она скрылась из виду, оставив за собой легкий ветерок.

Владислав продолжал стоять на балконе, все еще каким-то невидимым диковатым взором глядел на самолет, где ныне находилась она. Все тело охватила дрожь, чтобы не упасть вниз, он сильнее сжал металлические перила, с болью в сердце следя за взлетом. Самолет начал постепенно набирать высоту, унося с собой единственную любовь. Влад больше не видел самолета - для него это был тяжелый гроб, похоронивший те чувства, кои он так долго, заботливо лелеял. Теперь он плакал, не заботясь, что кто-либо увидит его слезы. Самолет исчез, растворился в облаках, а артист продолжал смотреть в голубые небеса,не в силах ни обратить время вспять, ни вернуть Ирену.

На одеревенелых ногах Влад спустился с балкона, словно в тумане побрел прочь из аэропорта. Мимо него проходили-пробегали люди со счастливыми лицами: кто-то уезжал домой, кто-то встречал близких, а он не был ни тем, ни другим. Он оставил родную страну, любимая улетела от него. Гнетущая давящая пустота внутри завладела его душой, и ему хотелось лишь одного - сбежать ото всех, остаться в глубоком одиночестве, чтобы оно стерло боль в его душе.

Возвращался домой пешком. Уставший, голодный, зашел Владислав в маленькую квартирку, которую снимал напополам со студентом из Венгрии. Юноша еще отсутствовал и Влад даже обрадовался, что у него есть возможность обдумать дальнейшую судьбу.

В холодильнике на маленькой кухне, заваленной горой немытой посуды, почти ничего не было. Из действительно ценного стояла в углу бутылка виски - новая, неоткрытая. Пребывая еще в каком-то странном страшном трансе, смешанным с полнейшим чувством одиночества, Влад взял бутылку и ушел в свою комнату, слегка прикрыв дверь.

Постель была заправлена, вещи сложены по местам. Еще сегодня утром Ирена была здесь, с ним - живая, родная, любимая, а ныне она далеко, на большой земле. Улетела так быстро, ни секунду не колебаясь. А он даже с ней попрощаться не успел и покинут ею навсегда. Не в силах стоять на ногах, Владислав опустился на пол и сделал несколько глотков виски прямо из горла, дабы горьковатый вкус заглушил приступ горя в его душе. Он пил и пил, а слезы текли по щекам. В памяти всплыл их недавний разговор. Он поклялся ей сделать все возможное для их общего счастья, мечтал о детях и крепкой семьи - как у всех детей. Но, оглядываясь теперь уже иным взглядом на прожитый день, осознал всю глупость и ребячество сказанных слов и заверений. У него здесь нет ничего: ни дома, ни хорошей работы, он даже не знает языка, а собрался строить семью -только где и как? В этой маленькой съемной комнатенке вдали от центра Лондона? А дети? В любви и счастье к Ирене Владислав позабыл, сколько лет его супруге - без малого пятьдесят, а ему всего лишь тридцать пять. Он еще молод и у него есть и у него есть шанс впереди, а у нее уже нет. И даже если она подарит ему долгожданное дитя, как трудно, тяжко придется Ирене поменять блеск и славу актрисы театра и кино на пеленки-распашонки и бессонные ночи. Она давно поняла всю ту истину с первого дня, а он только сейчас.

Бутылка практически опустела, пальцы в бессилии отпустили ее и остатки разлились по полу, а бутылка со стуком покатилась в дальний угол, стукнувшись о ножку стола.

Утром вернулся сосед. Первое, что он сделал, направился было в комнату Владислава и, найдя того лежащим на полу, почувствовал удушливый запах алкоголя, и только затем нашел пустую бутылку виски. Молодой человек неистово принялся расталкивать Влада, а когда тот приоткрыл мутные глаза, воскликнул:

Какой черт тебя дернул взять мой виски? Я купил его на последние деньги для встречи с девушкой, - заходил по комнате, переполненный гневом и жалостью одновременно. - Господи, Влад, что с тобой? Зачем ты столько выпил?

Владислав слышал голос соседа, но не понимал из-за своего состояния смысл сказанных слов. Тошнота волной подступила к горлу и общим потоком вылилась наружу. Сосед поспешил на помощь. В ванной комнате подставил его голову под струю прохладной воды, держал так до тех пор, пока Влад не пришел в себя.

Через час оба сидели на кухне и пили чай. Владислав хотел молчать, но язык сам заговорил как бы в награду за оказанную помощь.

Она улетела обратно в Польшу, бросила меня насовсем.

Как? Неужели правда? А я-то думал, что все у вас получится.

Видно, я чем-то прогневил Бога: одна любимая умерла, другая отказалась жить со мной. Раньше я заботился о чувствах других людей, а меня в ответ не жалел никто. Ныне и мне никого не жаль, - он сделал глоток чая, пытаясь там самым избавиться от комка рыданий.

Зачем так говорить? Мир большой, а ты молодой. У тебя еще будет возможность найти другую - ту, что полюбит тебя.

Это будет так трудно сделать, потому что вопреки всем и всему я продолжаю любить Ирену больше своей жизни, - а про себя горько подумал: "Отец проклял ни за что меня на одиночество и оно сбылось".

Глава четвертая

После отъезда Ирены Владислав оставил польский театр: все, что так напоминало о ней, стало невероятно тяжелым, незыблемо далеким. Но жить и питаться тоже нужно, деньги, подаренные дядей Адамом, почти закончились. Необходимость найти работу - хотя бы временную, привела его в магазин деликатесов, хозяин оказался поляком. Влад, не зная английского языка в достаточной мере, согласился работать продавцом, половина его зарплаты уходила на съем каморки над самим магазином. Каждое утро без выходных ему приходилось вставать в пять утра, когда было еще темно и очень холодно. Согревая ледяные руки дыханием, мужчина принимал душ, пил горячий кофе и спускался к магазину, где по требованию хозяина убирал, раскладывал товар на витрину, а те продукты: оливки, колбасу, сосиски - мыл, менял подсоленную воду, дабы привести их в презентабельный вид. Презирая самого себя за обман покупателей, Владислав тем не менее продолжал работать продавцом, а его безупречные знания многих языков привели в этот маленький незаметный магазинчик десятки людей из Польши, Германии, Франции - все они оказались либо туристами, либо студентами. Многие из них приходили каждый день - преимущественно дамы, не столько ради покупки, сколько просто пообщаться, с умилением поглядывая на красивого продавца, не узнавая в нем некогда талантливого польского актера.

Обедал и ужинал Владислав за одним столом с хозяином и его супругой. Пожилая пара приняла его, увлекшись его рассказами и радуясь, гордясь в душе тем обстоятельством, что сидят так просто подле человека, которого видели год назад на экране в кино.

Перед сном каждый раз Влад украдкой пересчитывал деньги, скопленные за это время. Их по-прежнему было мало, а мечта о великих свершениях, о которых так заманчиво рассказывал Ирене, маячила далеко впереди тусклым огоньком, до которого следовало добраться. Чутье и интуиция, на которые он так рассчитывал, подсказывали иной ход развития событий. Работая продавцом, много денег не заработаешь, следовательно, нужно искать другую работу.

В конце недели Владислав принял решение идти на фабрику по изготовлению ювелирных украшений, что располагалась в восточной части Лондона. Хозяин магазина огорчился его уходу, а более всего тем, что поток разноязычных покупателей заметно иссякнет, но делать нечего, пришлось отпустить его, заплатив за последнюю неделю.

Тебе тяжко придется на фабрике, где тебя будет окружать лишь английская речь, - добавил поляк.

Я думаю, это наилучшее решение, тем более мне необходимо как можно скорее изучить местный язык.

Где ты нашел эту работу?

В газете, им как раз требуются новые рабочие.

Воля твоя.

С одной лишь дорожной сумкой в руках вышел Владислав из магазина, чтобы начать новый путь. В глубине сердца, как было еще с раннего детства, он чувствовал, знал, что поступает верно. В своей жизни ему пришлось столько всего преодолеть: бомбежки, плен, голод, побег, а в мирное время - предательство близких, что отныне он пойдет своей дорогой по велению души, а не потому что так хотят другие. Влад был актером и даже простым продавцом играл свою особенную роль. Перед его взором открывалась новая пьеса и новое покорение вершины. Это театр, его маленький собственный театр, сокрытый ото всех, видимый лишь его внутреннему взору. Владислав верил в себя и свои силы, он ощущал себя звездой - всегда и везде, вот почему ему не стоило труда устроиться на фабрику в Брик Лейне, спать там же в специальном отсеке с другими работниками Томми и Ленни, которые оказались приезжими из глубинки в надежде заработать денег в Лондоне, но в отличии от Влада они не знали своего дальнейшего пути.

И так каждый день - с раннего утра и до позднего вечера они проделывали одну и ту же монотонную работу: паяли части броши, а после крепили ее к основному изделию. Работа требовала тонкого мастерства и не допускала грубой силы. Благодаря армянской крови Владиславу без труда удавалось точно исполнять обязанности:его народ издавна славился своими мастерами и умельцами создавать даже из простого камня удивительные вещи. Томми и Ленни, ранее не видевшие на своем веку иностранцев, с интересом поглядывали на него, желая, но боясь задавать вопросы. Однажды во время перерыва они поинтересовались, почему он покинул Польшу и не собирается ли вернуться обратно?

Почему ты ничего не рассказываешь о своем прошлом? Тебе стыдно? Или ты беглый преступник, скрывающийся от правосудия? - допытывали они.

Владислав посмотрел на них, час истины настал - а он всегда настает рано или поздно, ответил:

Я никогда не совершал в жизни ничего дурного, кроме того,что вопреки наставлениям отца стал актером.

В воздухе нависло долгое, тревожное молчание. У Томми широко раскрылись глаза от удивления, а Ленни, все еще посматривая на Влада в недоумении и с явным недоверием, спросил:

Ты действительно актер?

Да... по крайней мере, был им в Польше.

И где же ты играл? - поинтересовался Томми.

В театре и кино.

В кино?! - воскликнул Ленни. - Да ты шутник, перестань нас разыгрывать! - тут он сорвался с места и с криком и смехом исполнил какой-то дикий сумасшедший танец. Отдышавшись, он с презрением взглянул на Владислава, а Томми со смехом захлопал в ладоши, и оба они стали ждать объяснения.

Но это правда! Я был актером! - воскликнул Влад, задетый за живое теплившейся в его душе гордости.

Тогда... тогда где твоя машина? - поинтересовался Томми, для которого наличие автомобиля свидетельствовало о высоком статусе.

У меня была в Польше, все осталось там.., а здесь у меня ничего нет... пока нет, - сказав это, он призадумался: они не поверят ни одному слову - таковы уж простолюдины, им нужно прямое доказательство и они его получат.

Если вы не верите моим словам, - начал Владислав, - то почему бы вам не сходить в национальный кинотеатр напротив Черинга, где, судя по афишам, вечерами показывают польский фильм "Канал", где я играл роль музыканта Михала?

После этих слова друзья перестали потешаться и злорадствовать, однако все еще гнетущее недоверие висело в воздухе до конца рабочего дня. Ночью Владислав не мог никак заснуть: слишком много всего накопилось за последнее время, слишком большие надежды возлагал он на так понравившуюся ему Англию, слишком сильно он любил Ирену, хотя старался возненавидеть ее за предательство - но сердцу не прикажешь. Сегодняшний разговор с Томми и Ленни навел его на другой - уже верный путь, и Влад возблагодарил коллег за их помощь, о которой те даже не догадывались.

К утру ему удалось заснуть на короткое время, а в шесть часов снова собираться на работу. Небритый, невыспавшийся, пришел Владислав к цеху и глазам своим не поверил: перед ним стояли Томми, Ленни и еще трое юношей, все они приветливо улыбались и каждый по очереди подходил и пожимал ему руку.

Мы вчера всеми ходили на фильм "Канал". Прости, что не верили тебе, - сказал Томми, услуживо сажая Владислава за стол.

Ленни принес бутерброды и кофе, все еще не до конца осознавая переход от несуществующего целлулоидного изображения безумного Михала к сидящему подле них настоящему живому человеку из плоти и крови. Судьба сама, вопреки стараниям Влада, толкала, помогала ему принять серьезное решение, о котором грезил он с раннего детства - стать великим актером. Дальше сопротивляться, искать пути отступления нельзя, иначе все начинания, на которые потрачено столько сил, окажутся пустыми. И теперь здесь, среди обычного простого люди, Владислав почувствовал себя звездой. Старая пьеса заменяется другой.

Нам понравилась твоя игра, - начал новый разговор Томми, - скажи, легко или трудно сниматься в кино?

Трудно, очень трудно. Вся работа отнимает у тебя столько сил, даже не физических, а моральных, когда от тебя требуют полностью вжиться в роль героя, - пояснил Влад.

И что ты собираешься делать теперь? Продолжать работать на этом проклятом заводе - и это после кино и театра? - задал вопрос Ленни.

Я был звездой в Польше, ныне настало время покорить Англию, - не раздумывая, словно речь шла о каком-нибудь пустяке, ответил Владислав.

Друзья в недоумении посмотрели на него, но на сей раз ничего не возразили, ибо боялись вновь оказаться неправыми.

Глава пятая

Владислав не колебался, он точно знал, что следует делать. Его потайное желание воссоздать себя нового, другого было продиктовано чем-то или кем-то невидимым, некой таинственной силой, которую он знал и слышал, но часто из-за опасения отвергал. Ныне Влад перестал бояться этот внутренний голос-диалог, он знал - что то и есть он сам, только бестелесный, духовный.

После утренней работы на фабрике Владислав собрал свои вещи в дорожную сумку, пересчитал накопления - всего в кармане оставалось десять фунтов стерлингов - это гроши, которые не хватило бы на жизнь, но тайный голос вновь сжал его в тиски, уже повелительным тоном приказывая ехать, уезжать из Лондона как можно скорее. Простившись с Томми и Ленни, Влад поехал на вокзал Паддингтон, купил билет до Оксфорда, где можно беспрепятственно выучить, наконец, английский, дабы найти более-менее престижную работу где-нибудь в музее или библиотеке. Будущее было закрыто пеленой, он не знал, что ждет его впереди, но столь быстрый решительный поворот судьбы уже открыл незримые двери к его призванию актера, хотя теперь Влад ничего не чувствовал и не понимал.

Поезд быстро мчался по направлению к Оксфорду, разрывая ночную мглу. В полутьме Владислав глядел в окно, мысли его крутились в такт движению: быстро, сменяя друг друга. Вот вдали показались огни города, освещавшие старинные башни и остроконечные крыши. Для него этот поезд, этот город стал самой важной частью в жизни, последним актом в пьесе, которую судьба давно записала в свой альманах.

Прибыв на станцию, Владислав остановился посреди вокзала, взглядом обегая толпу людей. Все куда-то спешили, кого-то ожидали, а его никто не встречал и не ждал. Устало со вздохом присев на скамью, мужчина принялся размышлять о следующем акте своей пьесы, ощущая вновь себя под невидимым-защитным колпаком, как то бывало уже не раз во время варшавского восстания, в концлагере и страшном побеге из плена, оставившего в его душе кровоточащую рану. Это была загадка, кою он не мог понять, но точно знал, что именно эта таинственная невероятная сила не раз спасала его жизнь и до сих пор направляет его на верный путь - как в кино или театре.

На лицо холодными каплями упал дождь, становясь все сильнее и сильнее, и, наконец, хлынул настоящий ливень. Поеживаясь от холода, Влад поднял усталый взгляд на хмурые небеса, тихо прошептал: "Господи, если Ты рядом и слышишь меня, то дай знак, как мне поступить: вернуться в Лондон или попытать счастье здесь?" От мольбы о помощи, от жалости к самому себе хотелось плакать, он не верил на скорый ответ свыше и как раз, когда не ждешь, не надеешься, приходит долгожданное. Что-то мягкое, легкое коснулось его щеки - будто ветер. Но ветра не было и не было ни одного поезда, что мог нагнать прохладную волну. Вокзал как будто опустел: ни людей, ни транспорта - ничего, только дождь барабанил по черному асфальту. Владислав поднял голову и увидел белого голубя - того самого вестника, что указывал ему верный путь, и неясно-теплая тоска вместе с приятной дрожью окутала его сердце, он слегка улыбнулся и прошептал кому-то еще в пустоту: "Благодарю тебя, дядя Жозеф", - и пошел к центру города по тихим старинным улочкам, аккуратно перешагивая через лужи. Чем дальше Влад отходил от вокзала, тем яснее становилось его желание добиться здесь небывалых высот. Сколько ученых, писателей, поэтов, художников начинали новую жизнь в стенах Оксфорда? Чем его жизнь хуже остальных? Разве он не может попытать счастье в этом волшебном месте?

Рассуждая со своим внутренним двойником, Владислав не заметил, как добрался до центральной улицы Карфакса. Сверху горели фонари, капли дождя все еще падали с неба, было лишь одно преимущество - зайти в какое-нибудь кафе, отогреться, немного подкрепиться и затем идти вновь навстречу судьбе. По всей Англии было множество пабов и кофеин, становившиеся особенно многолюдными вечером и ночью, когда уставшие работники и студенты, собравшись с друзьями и семьями, отдыхали, просто коротали время. В одну из таких кофеин и зашел Влад. Сразу с порога ему в ноздри ударил аромат только что заваренного кофе. И теперь он понял, как сильно проголодался. Присев за свободный столик, мужчина украдкой подсчитал оставшиеся деньги - вроде на легкий ужин должно хватит. К нему с улыбкой подошла молодая хорошенькая официантка, спросила:

Что вы будете заказывать, сэр?

Плохо выговаривая английские слова, Владислав ответил:

Мне какао и... - не зная, как сказать, он указал на картинку, - это...

А, - девушка даже не смутилась, верно, привыкшая к иностранцам, - это тосты.

Да, тосты... мне тосты, - вторил за ней мужчина, подавляя смущение и стыд за свое ужасное произношение.

Официантка пошла за заказом, а он в гордом одиночестве принялся разглядывать деревянные балки, покрашенные алой краской, искусственные цветы на подставках: здесь было тепло и по-домашнему уютно. Со стороны казалось, будто Владислав витает в облаках, не о чем не думая, однако мысли его устремились в недалекое будущее, он внутри себя прокручивал все варианты развития событий: искать ли ночлег, а с завтрашнего утра пытать счастье в поиске работы или же попросить о маленькой работенке хотя бы в этом кафе до следующего дня - мыть посуду он умеет, прибрать зал для него не проблема, благо, плен в концлагере многому научил.

Официантка поставила перед ним тарелку с тостами и горячее какао, а затем бесшумно удалилась, а Влад так и не смог ей ничего сказать. Немного перекусив, он засмотрелся на группу студентов, отдыхающих на другом конце зала. То, что они учились в университете, говорили их причудливые черные шапочки. Влад улыбнулся им и вдруг заметил, что один из молодых людей, указав на него своим товарищам, направился к его столику. Озадаченный Владислав не знал, что делать: а если его поведение или выражение лица было каким-то неправильным? В любом случае все неловкости можно списать на его незнание языка и обычая. Студент сел напротив него, спросил:

Вы говорите по-английски или по-французски?

Лучше по-французски, - ответил Владислав и весь съежился.

Скажите, пожалуйста, это вы снимались в фильме "Канал" в роли музыканта?

Влад молчал, потеряв дар речи. Новый поворот событий, еще один акт пьесы - и так быстро. Судьба явно благоволила к нему, так стоит ли противиться ей?

Да, это был я, - наконец молвил Владислав, чувствуя, как внутри усиливается жар перед новым, еще одним шагом.

Студент с радостным лицом повернулся к своим и крикнул: "Да, это он!" И не прошло минуты, как вокруг одиноко сидящего Влада собралась толпа молодых людей, каждый из них задавал множество вопросов, просил автограф. Студент, первый подошедший к нему, рассказал, что зовут его Адриан Брин и что он готов рассказать о его приезде всем остальным студентам театрального факультета.

Вы даже не представляете, что вас ожидает здесь. У вас будут брать интервью, да к вам весь Оксфорд приедет! Мы должны поддержать вас. Кстати, как долго вы собираетесь здесь пробыть?

Не знаю, - только и мог что ответить артист, чувствуя тугой комок в горле.

Но... должно быть, вы уже договорились с колледжем, университетом?

Владислав замялся, понимая, что разговор зашел в тупик, не так, как следовало ожидать. Затяжное молчание не могло длиться вечно, а ему, артисту, коего узнали люди, тем более не пристало врать. Дабы ускорить развязку событий - будь что будет, от ответил:

Никто меня сюда не приглашал.

Как? - удивился Адриан. - Разве нет у вас знакомых в Оксфорде?

Нет, я один по своему собственному желанию приехал в этот город из Лондона пытать счастье-удачу, начать жизнь с чистого листа.

Студенты глядели друг на друга, пожимая плечами. Они видели в нем изначально актера - молодого, талантливого, и как горько сейчас им стало осознавать, что за экранным образом скрывался обычный скиталец - человек без связей, без гроша в кармане. Разочарование читалось на их лицах, а в воздухе нависла гнетущая тишина, нарушенное вопросом Адриана:

Вы бежали из Польши?

Нет, я не беглец, - Влад поведал о своей поездке в Париж и острое желание остаться в Англии, которую он так сильно полюбил.

Вы не преступник и то хорошо. Но вам не хочется возвращаться назад?

Нет. Еще в Варшаве я, садясь в поезд, дал себе слово вырваться из плена коммунизма, из того гнетущего ада - навсегда.

Тут вставил слово молчавший до этого юноша по имени Брайн, проговоривший одну фразу: "подождите, я должен сделать телефонный звонок", - и вышел из кафе, вскоре вернувшись с широкой улыбкой, однако выражение его лица было взволнованным.

Я только что звонил профессору Невиллу Когхиллу, сообщил о вашем приезде, - юноша посмотрел на Владислава, стараясь уловить его реакцию, - он ждет вас у себя в кабинете.

Внутри заколотилось сердце - еще поворот, заключительный акт. Влад потерял дар речи, единственное, что смог сделать, так это искренне пожал руку Брайна в знак благодарности; и вот перед его взором - не внутри души, а наяву - открылись новые двери - двери старинного колледжа Мертон. Само здание учебного заведения было мрачным, с винтовыми лестницами и куполообразными сводами длинных коридоров, но в тоже время в этом таилось странное своеобразное великолепие, хранимое историей в течении веков. Ощущая себя в некой новой сказке, весь взволнованный, но счастливый, вошел Владислав в кабинет профессора Когхилла. Сам кабинет был широкий, просторный, роскошно-красивый: резные деревянные потолки, тяжелые шторы с кистями, камин с резными украшениями и стоящие на нем серебряные канделябры, старинные картины на стенах, книжные полки с книгами в великолепном переплете. Сколько же поколений создавали подобную красоту?

За письменным столом восседал пожилой человек с мягким выражением светлых глаз. Он встал навстречу гостю, от его взора не ускользнули смущение и растерянность вошедшего. Владислав еще плохо знал язык и традиции англичан и потому решил ничего не спрашивать и не говорить первым. Профессор Когхилл пригласил гостя присесть, предложил первым делом виски.

Нет, спасибо, - ответил Влад, все еще волнуясь перед разговором с профессором.

Ваш английский не настолько хорош. Брайн сказал, что вы говорите по-французски?

Владислав сразу кивнул, радуясь, что сможет без труда поведать о себе и своих планах.

Вы с Адрианом Брином хорошие друзья? - спросил Невилл Когхилл, с большим акцентом произнося французские слова.

К сожалению, нет. Мы с Адрианом и Брайном познакомились эти вечером в кафе на главной улице. Я прибыл в Оксфорд несколько часов назад просто, не зная здесь никого до недавнего времени, повинуясь лишь внутреннему голосу.

Если это так, значит, мистер Шейбал, судьба явно благоволит вам, если вы сидите здесь, в одном из старинных колледжей Англии. Теперь позвольте задать вам вопрос: что вы собираетесь делать в дальнейшем? Вы желаете преподавать актерское мастерство?

Если это возможно, я готов работать везде, где позволено.

Работа-то найдется, но ваш английский... извините, я буду откровенен: без знания языка вы ничего не сможете сделать.

Я понимаю, но я готов учить язык.

В нашем колледже присутствуют специальные курсы английского для иностранцев, но стоят они деньги, вы должны это понимать.

Я догадываюсь.

Вы сможете оплатить курсы?

Нет, у меня оставались последние десять фунтов и тех уже нет.

Профессор устало вздохнули заходил по кабинету, заложив за спину руки. Приходилось обдумать сложившуюся ситуацию: с одной стороны, он мог бы легко одним словом "извините" отправить Владислава восвояси, но с другой стороны молодой человек являлся как-никак профессиональным артистом, имеющий немалый опыт в театре и кино - с этим приходилось считаться. К тому же такой человек мог привлечь большее количество студентов - а это выгодно для всех: и для самого колледжа, и для преподавателей. Оставался один лишь вопрос - деньги. Мистер Когхилл остановился у камина, взглянул на часы - стрелки показывали полночь, спросил:

Мистер Шейбал, у вас имеется разрешение на работу?

Нет, когда я приехал в Англию, то подрабатывал где придется - неофициально.

Хорошо, поступим так! - профессор разом посветлел лицом, будто речь шла о невероятно важном деле. - Я вас оформлю как студента - это даст вам право после двух лет сдать любой экзамен. А что касается денег... У меня есть хороший знакомый по имени Деннис - хозяин небольшого кафе, что расположено напротив колледжа Крайс-Черч, это на улице Хай-стрит, там еще находятся "Книжный магазин Ньюмана" и полицейский участок. Когда найдешь Денниса - он очень высокий, худощавый и у него косоглазие, попросись к нему на подработку на кухне без каких-либо документов и скажи, что ты от меня.

Невилл Когхилл слегка улыбнулся и налил себе виски. Дело подходило к своему завершению.

Также, - добавил он после двух глотков, - вы будете обучаться под моим руководством, вашим наставником станет мистер Эшби, а вот на счет вашего проживания - в этом деле я ничем не могу помочь, но Деннис сможет что-нибудь придумать, только попросите его.

Владислав чувствовал себя, выходя из кабинета профессора, подавленным, уставшим и все же таким счастливым, что более не мог сдержать слез. Как же так: всего несколько часов назад он сомневался в правильности выбора, а теперь является полноправным студентом Оксфорда, о котором мечтал столько лет!

Глава шестая

Следующим днем Владислав шел по старинным улицам Оксфорда, в руке держа листок с ориентирами - колледж Крайст-Черч, "Книжный магазин Ньюмана", полицейский участок. Оглядываясь по сторонам, он все еще никак не мог привыкнуть к царящей городской красоте, к его величественным готическим зданиям и башням, которые не встречал ни в Польше, ни в Германии, ни во Франции. Перед ним вновь открывались таинственные невидимые двери - десятки, сотни. Он мысленно входил в них, не оглядываясь назад. Судьба сама разделила его жизнь на до и после, словно в первой половине испытывая его на прочность и силу духа, и лишь теперь решив наградить долгожданным призом.

Влад подошел к воротам колледжа Крайст-Черч прежде, чем идти в кафе Денниса. Ворота колледжа казались внушительными, инструктированные деревом; сколько умов учились в его пределах? Студенты, проходящие мимо, бросали на Владислава любопытные взгляды, некоторые узнавали его по фильму "Канал", перешептывались между собой: "Это он, тот актер, что играл роль музыканта Михала". Впервые в жизни, вопреки прошедшей ненависти к "Каналу", Влад осознал всю приятную понятную ситуацию, в душе задаваясь вопросом: а что сталось бы с ним, если бы "Канал" не показали в Англии? Познакомился бы он тогда с Адрианом, Брайном и профессором Когхиллом или же остался непризнанным, незнакомым им человеком? К участию в "Канале" его подтолкнула Ирена - та, которую он до сих пор любил более себя самого, получается, именно она - нежная, прекрасная, помогала ему так, как никто другой,сама же не догадываясь о своей великой участи в его жизни.

Благодаря своей одаренности в общении с людьми и галантной учтивости самих англичан Владислав без труда отыскал ресторанчик Денниса, расположенного как раз на первом этаже в том же здании, что и книжный магазин. Входная дверь магазина была открыта настежь - специально для удобства посетителей, кафе располагалось дальше в соседнем отсеке. Как только Влад ступил в магазин, ему в нос ударил запах новых книг - мягкий и приятный, и всю жизнь он помнил этот запах - старинное великолепие начала нового пути. Чуть дальше позади за темными колоннами стояли столики, покрытые яркими скатертями. Все было оформлено так просто - и именно в этой простоте скрывалось очарование тихого уютного кафе. Справа расположилась барная стойка, а чуть подальше дверь на кухню. Владислав робко приоткрыл ее и вошел вовнутрь, у газовой плиты стоял человек и что-то готовил, казалось, повар не слышал шагов за спиной.

Извините, не вы ли Деннис, хозяин кафе? - все еще с неприкрытой робостью спросил Влад.

Человек обернулся и только тогда артист заметил, что его один глаз слегка косит. Улыбнувшись незнакомцу, повар сказал:

Да, это я. А вы что-то хотели? - про себя подумал было, что вошедший - недовольный посетитель из числа студентов-иностранцев, добавил. - Простите меня, я работаю один, если желаете, присядьте за стол, я мигом приму заказ.

Нет, нет, вы меня не поняли... Я иду... то есть я пришел... доктор, профессор Когхилл, Невилл Когхилл.

Деннис облегченно вздохнул - значит, посетителей пока нет, спросил:

Я так понял, вас прислал ко мне мистер Когхилл. Вы иностранец?

Да, я из Польши, а вот рекомендательное письмо профессора, - Владислав передал конверт Деннису, тот подошел к свету, пробежал глазами послание, потом с интересом оглядел незнакомца с ног до головы, спросил:

Вы действительно снимались в "Канале"?

Да.

И теперь вы желаете работать моим помощником после звездного часа?

Пока что да.

Тогда добро пожаловать в мое маленькое королевство! Мне будет льстить, что на моей кухне работает кинозвезда, да и для студентов ваше появление здесь станет приятным сюрпризом.

Деннис провел нового работника к плите, указал на упаковку яиц и спросил:

Ты умеешь готовить омлет?

Владислав отрицательно покачал головой и слегка улыбнулся извиняющей улыбкой.

Ничего, - проговорил хозяин, - я вмиг научу тебя. Возьми два яйца и разбей их в миске, добавь немного холодной воды, а затем хорошенько взбей содержимое до однородной массы. Когда образуется пенка, вылей все на сковородку с горячим маслом. Пока омлет готовится, осторожно поворачивай сковородку то в одну сторону, то в другую, гляди только, чтобы ничего не пригорело. По желанию клиента можно добавить мелко нарезанный лук или помидор.

Под пристальным надзором Денниса Владислав приготовил свой первый в жизни омлет - на словах оказалось много проще, чем на деле. Как это часто бывает, первый раз яйца пригорели, второй раз середина оказалась сырой. Деннис изменился в лице, готовый вот-вот уже выгнать нерадивого помощника, но тот, попросив в сердце Божьей помощи, наконец, смог приготовить может не столь вкусный, но вполне съедобный омлет. Испробовав его на вкус, хозяин дружески похлопал Влада по плечу, проговорил:

Вот видишь, все у тебя получится.

С этого дня в жизни артиста настала неотложная череда дел. С утра до вечера он подрабатывал в кафе Денниса, а с вечера до ночи изучал английский язык. Прослышав о его появлении на кухне, в кафе увеличился поток посетителей, чаще студентов, для которых главной целью являлась встреча с польским актером, коего они ранее видели разве что на экране. Атмосфера царила дружеская, официанты - подрабатывающие студенты, были польщены работой с артистом, Влад ловил на себе их приветливые взгляды, в особенности молодых девушек, чье внимание ему явно льстило.Каждая из них в душе надеялась завладеть его сердцем и потому после работы ему приходилось идти на свидание то с одной, то с другой. Слишком красивый, слишком умный, как ранее в Польше, теперь вот в Англии женщины спорили между собой из-за него, что вызывало зависть англичан к иностранному сопернику.

Деннис платил слишком мало - всего один фунт и семнадцать стерлингов в неделю, из которых один фунт уходил на оплату комнаты в общежитии. Не имея возможности купить себе еду, Влад обедал и ужинал в кафе с разрешения хозяина, с которым у него устоялись дружеские отношения. За короткое время - менее, чем за месяц, у артиста образовался круг друзей из студентов и работников заведения, благодаря которым ему удалось быстрее выучить язык, он же платил им беседами о поэзии, изобразительном искусстве и музыке. Бывало, посетители часами сидели на мешках с картошкой и жадно впитывали рассказы Влада о своей жизни, красочно описывающий события в Польше, не забывая при этом быстро и вкусно готовить омлеты - в основном одни омлеты.

Среди постоянных слушателей были Адриан и Брайн. Чаще они заходили в кафе ради него одного, спрашивали, не нужна ли ему какая помощь? Влад поворачивал к ним лицо, отвечал:

Вы и так сделали для меня столько всего хорошего, что мне стыдно просить вас еще о чем-либо.

Когда кафе пустовало, Владислав выходил с Деннисом на задний двор, садился на скамью. Деннис закуривал сигарету, прищуренным взором наблюдая, как табачный дым растворяется в воздухе. Влад сидел рядом, уставившись куда-то вдаль. Мысли его устремлялись за пределы всего видимого пространства, за пределы обычного-привычного мира. Душа его в такие минуты улетала мысленно ввысь, измеряя-вглядываясь в пространство времени. Тогда он становился самим собой - тем, кем был всегда и кого не желал принимать отец. В памяти до сих пор сохранялась свежая, кровоточащая обида на Станислава за то, что тот всегда приземлял его порывы, останавливал от мечтаний о духовном непонятно-интересном. Отец являлся человеком жестким, практичным, а Владиславу не нравилось, когда ему навязывают реальность, он ощущал нестерпимую боль, вот почему его душа сама избрала путь артиста, дабы избежать окружающую действительность, пожить жизнью других - пусть и вымышленных людей - так он мог стать кем-то иным, вырваться и улететь за рамки обычного. Но Станислав не понимал порыва младшего сына, его неоправданно жестокие шутки и фразы обижали Влада, до сих пор он слышал усмешки отца: "шутка, ты просто шутка; что с тебя взять", или когда, еще проживая в Лондоне, он на последние деньги позвонил домой, трубку взял отец, но услышав через гул голос сына, не ответил, а сразу положил трубку обратно. Когда до Владислава донеслись короткие гудки, он все понял, комок обиды застрял в горле и, уставший, голодный, покрытый пеленой предательства со стороны самых близких, побрел он по тихим старинным улочкам города, на ходу глотая слезы. Всю ночь потом он не сомкнул глаз, боль в груди усилилась и тогда со вздохом он ожидал, когда сердце его стукнет в последний раз. Но Бог не забрал его жизнь, а, напротив, указал иной путь, и вот он в Оксфорде среди друзей и хороших знакомых. Своими переживаниями Владислав поделился с Деннисом, тот, как ни странно, ответил ему не то, что он ожидал:

Твой отец прав. Тебе, который родился и вырос в богатой семье, разве интересно жить так, как ты сейчас живешь? Снимаешь комнату, не имеешь денег на еду. Оставшись дома, ты мог бы не думать о хлебе насущном и жить в свое удовольствие.

Ты полагаешь, в том моя вина, что отец ненавидит меня?

Чувства отца - только его дело, но усложнять свою жизнь ради призрачной мечты считаю глупостью и простым ребячеством.

А если мне удастся стать знаменитым актером здесь, в Англии?

Тогда, - Деннис потушил сигарету и бросил окурок в мусорную урну, - я беру свои слова обратно.

Вечером в подавленном настроении Владислав вернулся в маленькую комнатку на четвертом этаже большого общежития. Там, внутри его мира окружала все такая же привычная тихая обстановка: небольшая кровать, письменный стол, старинный шкаф - и все то выделялось на фоне красной кирпичной кладки, передавая комнате особое неброское очарование. Вскоре в дверь постучала Элли, с которой у Влада выстроились более чем просто дружеские отношения. Девушка принесла с собой кулек вкусных пирожных - его любимые. Вместе они в полутьме выпили чай со сладостями, наслаждаясь близостью друг друга. Элли любила теребить его волосы, вдыхать аромат его чистого тела, любоваться необычной непривычной красотой возлюбленного. Но ей никогда не понять необъяснимой грусти, что изо дня в день теплилась в его больших глазах. Было ли то следствием усталости или нехваткой денег, а, может, и того и другого вместе, понять невозможно - Владислав никогда не заговаривал с Элли о своих трудностях. И вот в полночь она ушла, а Влад лег спать, с головой укрывшись теплым пледом. Сон сразу завладел им, стоило только сомкнуть веки. Во сне он вдруг почувствовал непонятную тревогу, словно ожидал страшного удара со стороны невидимого противника. Вокруг себя - внутри под сердцем, до его уха долетел знакомый, непозабытый голос дяди Жозефа - душа архиепископа всегда сопровождала его в пути, защищая и оберегая от зла. И вот Влад слышал все настойчивее и настойчивее:

Проснись, проснись!

Повинуясь неземным непонятным силам, он резко вскочил на кровати, диким взором, ничего не осознавая, оглядел комнату. Вокруг звучала давящая низкая тишина или это так стучало в страхе его собственное сердце? И вдруг ледяной ветер обдал лицо тревожной волной, хотя окна были наглухо закрыты. На фоне лунного света у окна стояла высокая неподвижная фигура в пальто и шляпе - и то был не дядя Жозеф, а кто-то другой, вселяющий страх и ужас. Парализованный внутренним волнением, Владислав буквально на ощупь нашел выключатель ночника и нажал на кнопку - слабый свет осветил комнату и непонятная фигура в шляпе оказалась живым человеком, а совсем не духом. Незнакомец, продолжая стоять у окна, слегка улыбнулся, хотя взгляд его холодных глаз был жестоким и диким. Ох уж эта старинная оксфордская традиция никогда - ни днем, ни ночью не запирать двери, не опасаясь посторонних, и вот к чему это привело. Владислав продолжал все также неподвижно сидеть на кровати, широко раскрытыми глазами посматривая на непрошеного гостя. Весь его страх сконцентрировался глубоко внутри - где-то между сердцем и кишечником, как бывало ранее в концлагере, когда его били или унижали. Теперь все повторялось, только вместо барака комната общежития, а вместо гестаповца - тайный агент. Незнакомец приложил палец к губам и проговорил:

Господин Шейбал, не пытайтесь кричать или звать на помощь. Мы не собираемся делать вам больно, нам лишь велено отвезти вас в польское посольство в Лондон, а затем вернуть вас обратно в Польшу, так как у вас нет ни прав, ни каких-либо полномочий оставаться в Англии. Вы знаменитый польский актер, которым гордится вся страна, ваше место там, дома.

Кто вы такой? - воскликнул Владислав, обретя дар речи, перематывая в голове ход дальнейших действий.

Нет нужды скрывать: я агент КГБ, мы давно уже следим за вами.

Владислав более не слышал его. Какой-то странный животный инстинкт проснулся в нем, вспышка гнева обожгла его лицо и, ни секунды не колеблясь, боясь потерять свободу, которая досталась ему с таким трудом, он в долю секунды ринулся с кулаками на агента КГБ, будучи ниже его на целую голову. Такой явный перевес в силе мог бы сыграть с Владом злую шутку, если бы в тот момент в нем не пробудилась энергия, с которой он вытолкал незнакомца из комнаты. И как в первый раз, повинуясь инстинкту, ему удалось легко увернуться от увесистого кулака противника, после чего малый рост стал явным преимуществом: согнувшись, Влад ударил со всей силой агента в живот и толкнул его с лестницы. Рыча и тяжело дыша от боли, агент какое-то время лежал внизу, приходя в себя. Сверху донеслись голоса и топот множества ног разбуженных происшествием студентов. Боясь попасться им в руки, польский офицер поднялся и бегом ринулся к выходу, желая как можно скорее покинуть здание, а Владислав продолжал стоять на площадке четвертого этажа, глядя ему вслед.

Глава седьмая

Вскоре поднявшийся переполох оглушил общежитие. Адриан, Брайн и Д'Або - студент из Конго, обступили бледного Владислава, до сего момента пребывавшего в шоке от потрясений. Недавно он пересек границу между жизнью и смертью и теперь не мог ни рассказать о случившимся, ни осознать самому - как ему удалось победить превосходившего его по силе противника. Друзья провели его в комнату, дали стакан холодной воды, когда Влад пил, руки его тряслись, а по спине бежал холодный пот. Видя его в таком состоянии, Д'Або предложил вызвать скорую помощь.

Нет... - все еще подавляя страх, смог ответить он, - со мной все в порядке... это пройдет... Скоро.

Может, стоит позвонить в полицию? - предложил Адриан, испуганный не меньше Влада.

И полицию не следует вызывать, он больше не придет, а я не боюсь никого из них.

Кого? - хором воскликнули друзья.

Тогда Владислав наклонился и низким голосом прошептал:

Сегодня ко мне пробрался один из тайных агентов КГБ. Как демон сулил он мне все блага и сокровища в обмен на мою свободу, но я слишком многое пережил и слишком хорошо знаю коммунизм, чтобы согласиться на это. Если КГБ удастся схватить меня, живым я от них не уйду.

Потрясенный его откровением, Д'Або протянул ему ключи от двери комнаты, сказал:

С сегодняшнего дня закрывайся на ключ и никого, кроме тех, кому всецело доверяешь, не пускай.

Он взял протянутый ему ключ, повертел в руке и с усмешкой молвил:

Закрыв дверь на ключ в Оксфорде, я войду в историю как первый человек, нарушивший вековую традицию.

Д'Або рассмеялся и, пожелав спокойной ночи (хотя какая она спокойная?), ушел. Адриан и Брайн последовали его примеру. Закрыв за ними дверь на ключ, Владислав лег на кровать и только теперь трезво осознал, что произошло здесь, в его комнате не более тридцати минут назад. Он не мог поверить, даже представить, как ему удалось впервые в жизни не только первым наброситься на противника, но даже победить. Ныне в мирной тишине ночи, погруженный в собственные думы, мужчина почувствовал, как все его тело охватила дрожь, хотя он точно знал, что тот неизвестный больше не вернется, а если и вернется, то ему придется уже не Владиславу, а полицейским отвечать на множество вопросов.

До рассвета Влад не сомкнул глаз. Он все глядел и глядел в темный угол, всякий раз перематывая события жизни. Он понял, что счастливым у него было лишь детство, а позже - вечная борьба за свободу и выживание: война с Германией, долгий плен в концлагере, а в мирное время непонятная вражда с отцом и братом, поездка в Англию, предательство любимой женщины и вот опять - столкновение с коммунистами, для которых он оставался беглым врагом. До недавнего времени казалось, что жизнь постепенно начала налаживаться; благодаря помощи и покровительству Эми Мимс - американки, приехавшей в Оксфорд в качестве преподавателя, ему удалось образовать вокруг себя клуб посетителей, а дело было так.

Однажды в обычный будний день на кухню, где работал Владислав, пришла радостная Эми. Она была наслышана о творчестве Влада, даже посмотрела фильм "Канал", и его игра, его голос и глаза, все его существо понравились ей. Женщина, довольно властная и практичная, без труда первая предложила артисту помощь, сказав как-то тогда, на кухне:

Послушай, Влад, я вижу, что ты тратишь время впустую. Ты талантливый человек и твое призвание - учить студентов актерскому мастерству.

Закончив с готовкой, мужчина сел напротив нее, с улыбкой ответил:

Единственное, что я хорошо умею делать в Англии, так это омлеты, а преподавателей и без того хватает.

Эми схватила его руки, как бы желая ему осознать всю тщетность сказанных слов, помочь ему поверить, что он является большим, нежели думает о самом себе.

Ты глубоко заблуждаешься, - молвила она, все еще держа его ладони в своих, - ты уникальный человек, я таких больше нигде не встречала. Почему ты скрываешь свои силы, свою энергию ото всех? Поверь в себя, раскройся, взлети ввысь как птица, не вечно же прятаться, бежать от реальности?!

Владислав дрожал, тугой комок сдавил горло, он силился воспротивиться ее словам, боялся новых испытаний, но судьба сама подталкивала его к новым свершениям, предопределяя без него каждый шаг.

Что мне делать? - спросил он.

Не думай ни о чем. Положись на меня, я сама организую твои уроки актерского мастерства.

Но... как же профессор Когхилл?

И об этом я уже позаботилась. Мистер Когхилл знает о моем плане на счет тебя и давно дал добро. В фильме "Канал" ты был великолепен! Твое лицо, твои прекрасные голубые глаза грех прятать на этой кухне. Ты лучший, ты легенда!

Владислав слушал, потеряв дар речи. Всю свою жизнь он не ждал награды и ни от кого не требовал помощи, но слова, произнесенные Эми Мимс, немного смутили его, однако в глубине души он гордился собой, остро понимая, что все то воздаяние за те испытания и лишения, которые ему пришлось познать.

Как и предполагала Эми, получилось даже лучше, чем предполагалось. С разрешения Невилла Когхилла Адриан отдал свою комнату на время уроков актерского мастерства. Во всем колледже Эми развесила плакаты, на которых приглашали всех желающих обучаться у польского актера.

Вечером, собираясь на свое первое выступление перед публикой, Владислав нервничал, ходил то и дело из угла в угол, желая унять тянущееся волнение.

Как вы думаете, кто-нибудь придет на прослушивание?

Смотри сам, - Эми подвела его к окну и он так весь и замер: на улице до самих ворот тянулась длинная людская очередь из желающих - около четырехсот человек.

Влад не верил своим глазам, и вдруг ему стало страшно - то, о чем он мечтал долгие годы и к чему упорно шел через препятствия и лишения, начинало сбываться. И вот, когда все так хорошо сталось, когда удалось хотя и неофициально, но создать свой собственный маленький театральный мир - из стольких желающих пришлось выбрать лишь двенадцать - благоприятное число для будущих свершений - как двенадцать Апостолов подле Иисуса Христа, действительная скромность самого Владислава.

Слава его деятельности, постепенно перелетая из уст в уста, вырвалась на свободу за пределы колледжа, долетела до польского посольства, где тайные люди из КГБ давно искали его затерявшиеся следы. И вот тот, которого они должны были поймать, сам, того не желая, попался им в руки - недолго восседал он на пьедестале славы, пришлось платить за это цену - ни много ни мало - свободой. И как тогда в Гефсаманском саду был предательски предан в руки в солдатам Господь Иисус Христос, так и ныне он, Владислав-Рудольф Шейбал, сам чуть не стал жертвой злых безбожников, только благодаря чуду ему удалось избежать пленения и казни.

Раздумывая над этим, Влад не сразу услышал настойчивый стук в дверь. Только на третий раз до его уха донесся барабан: тук, тук, тук. Медленно поднявшись с кровати, мужчина осторожно подошел к двери и дрожащими руками повернул дважды ключ. Каково же была его радость, когда на пороге он увидел Элли. Маленькая, большеглазая, светловолосая, девушка уверенно прошла в комнату и секунду спустя уже грелась в объятиях возлюбленного. Окрыленный ее появлением в столь ранний час, уставший, но счастливый, Владислав прижал Элли к своей груди, коснулся губами ее пышных волос. Стоял холод, на ней были надеты махровый свитер и длинная шерстяная юбка, но в таком виде она сталась для него еще роднее, еще любимее и желаннее. Вместе они уселись на кровать, его руки сжимали ее ладони, грея своим теплом. После затяжного молчания и ласкового поцелуя, Элли, наконец, смогла сказать Владу о своих опасениях:

Мне поведали о ночном госте в твоей комнате. Я так горжусь тобой: ты не растерялся, справился с противником. Ты смелый, бесстрашный человек.

Увы, это не так, - пожав плечами, молвил Владислав, - именно страх - мой тайный первобытный страх за свою жизнь победил врага, ибо я никогда по себе не был храбрым и отчаянным. И до сих пор боюсь за свою жизнь и за тебя тоже,ведь те люди станут шантажировать меня, могут обидеть даже родных и близких. За тебя мои опасения еще сильнее.

Ты хороший, я горжусь тобой, - Элли приласкала его щеки, притянула его голову к своей груди, прижала сильнее, - не бойся, любовь моя, ничего не бойся, я рядом здесь, с тобой.

Владислав тихо заплакал, прижавшись мокрым лицом к ее коленям, как когда-то в детстве прячась в коленях матери, ища в ней защиты и поддержки. Тело его тряслось от непонятного озноба, а Элли ласкала его, успокаивала, на ухо шепча нежные слова. И Влад, слишком утомленный и напуганный, слишком растроганный любовью, провалился в короткий глубокий сон словно в бездонный колодец, там не было ни света, ни цветов - лишь тугая мгла и темнота, пустота и тишина - и больше ничего.

Пробудился он только в обед. Элли рядом не оказалось; наверное, она ушла, дабы не мешать ему отдыхать. Продрогший от холода, с тупой болью в висках, Владислав поднялся и подошел к окну. Там внизу сновали туда-сюда студенты, они общались, им было весело, а он, окруженный тишиной одиночества, глядел на них сверху вниз. Почему-то сейчас в его внутреннем взоре всплыл далекий любимый образ Ирены Эйхлерувны, кою он так и не смог ни забыть, ни простить, ни разлюбить. Сейчас ему хотелось, чтобы она вновь оказалась рядом - не в глубокой памяти, а наяву, чтобы он чувствовал касание ее рук, ощущал сладкий аромат ее духов. Элли являлась просто отдушиной в длинных коридорах оксфордского колледжа, но искренних незаменимых чувств к ней он не испытывал.

Постояв в раздумье какое-то время, пока реальность вновь не вобралась в него, Владислав очнулся от грустных воспоминаний и начал думать, что делать теперь, когда они знают о его местонахождении и могут в любое время вернуться, но уже не в ночи, а днем, увезти его с собой как политического преступника? Подавив тупое волнение, он принял душ, переоделся во все чистое и пошел к профессору Когхиллу просить если не помощи, то поддержки. На его счастье мистер Когхилл был еще с раннего утра осведомлен о происшествии от Адриана и потому у него в запасе имелось несколько вариантов для дальнейшей судьбы своего подопечного.

Вам повезло, что вы остались целым и невредимым, - проговорил Невилл, потягивая сигарету, - однако вам следует незамедлительно ехать в Лондон, сегодня же, в Стокланд-Ярд и просить о предоставлении убежища.

Убежище? - воскликнул Влад, остро понимая, что тугой узел на его шеи затягивается смертельным узлом.

Да, именно так, иначе вам никто не сможет помочь. Закон пока что на стороне Польши.

Влад не верил своим ушам: сам того не желая, он поставил не только себя, но и остальных в тупик. Если он попросит политическое убежище, то больше никогда не вернется в Польшу, а если откажется, то КГБ привезут его обратно как нарушившего закон и Бог знает, что с ним тогда станется. Страх за свою жизнь оказался сильнее привязанности к родной стране, хотя поляки были чужды ему по крови и языку. Кровь свободолюбивых армянских горцев возобладала над страхом изгнания и, более не колеблясь, Влад в тот же день сел на поезд и поехал по знакомой дороге в Лондон - колесо времени достигла еще одной точки.

Когда Владислав подъехал к Скотланд-Ярду, часы показывали три часа дня: счастливое время для новых свершений. Инспектор Моррис - хороший друг профессора Когхилла уже ждал его в своем кабинете. Влад, все еще с трудом выговаривая английские слова, рассказал подробно о ночном случае и о том, что желал бы искать у английской стороны защиты. Инспектор Моррис внимательно выслушал его, какое-то время молча ходил по кабинету, измеряя шагами комнату, ответил:

Вы полагаете, что ваше возвращение в Польшу ставит под угрозу вашу жизнь?

Я более чем уверен в этом. Коммунисты не знают пощады. Прошу вас помочь мне.

Инспектор глубоко вздохнул, подойдя к окну: на улице стояла пасмурная английская погода. Владислав волновался - теперь решалась не только его судьба, но и вся жизнь, он с нетерпением ожидал ответа и каждая секунда казалась часом. Моррис уселся в кресло, сказал:

Мистер Шейбал, вашу просьбу я передам властям, но решать не мне, вы должны это понимать. Нам необходимо тщательно изучить ваше дело, опросить свидетелей того происшествия. Я задам вам вопрос: вы действительно желаете просить у нас убежище - только отвечайте да или нет, потому что этот вопрос предельно важен для всех сторон.

Влад колебался, сердце его учащено забилось, он вдруг почувствовал себя здесь, в Скотланд-Ярде, песчинкой посреди бушующего моря, волны с неимоверной силой гоняют ее по водному простору и поглотят ли ее или же выбросят на берег, того никто не знал заранее.

Ну, мистер Шейбал, я жду, - с нетерпением вопросил инспектор.

Сэр Моррис, позвольте задать мне один только вопрос? - заикаясь, молвил Влад.

Да? - тот удивленно приподнял одну бровь.

Если я попрошу убежища, а английская сторона по какой-либо причине отклонит ее... ну, если мне откажут в помощи... Могу ли я рассчитывать, что польское посольство не узнает о моей просьбе, ведь тогда меня признают преступником и лишь Господу будет ведано, что со мной и моими родными станется...

Могу вас заверить не беспокоиться об этом. Мы ни с кем не связываемся из вне и никто не будет знать о вашей просьбе.

Моррис замолчал, а Влад ощутил себя виноватым перед ним - за свое чрезмерное недоверие.

Простите меня, если я вас чем-то обидел, - проговорил он, глядя на инспектора, - я просто боюсь, боюсь за свою жизнь, вот потому и прошу предоставить мне политическое убежище.

Моррис встал, показывая, что разговор окончен, сказал лишь:

Спасибо за ваш визит. Я передам вашу просьбу властям. Ответ вы вскоре получите через письмо. До свидания, мистер Шейбал.

Выйдя на улицу и взглянув в темные небеса, Владислав улыбнулся, в душе почувствовав облегчение, словно в течении долгого пути он карабкался вверх по высокой горе и лишь теперь достиг вершины. Больше нет необходимости ожидать продления визы на год или два, а профессору Когхиллу с этой поры не нужно каждый раз отправлять письма в посольство с пометкой о том, что Владислав-Рудольф Шейбал числится законным студентом Оксфорда. Однако томительные ожидания и надежды не увенчались успехом - из Скотланд-Ярды прибыло письмо, в котором говорилось, что у британских властей не было достаточно оснований предоставить Владу убежище, тем более, что из расспрошенных студентов никто не видел, с кем боролся Владислав; прошел по общежитию даже слух, будто никакого агента КГБ не было, а случившееся оказалось ни чем иным, как бытовой ссорой на почве ревности между ним и неким юнцом - тайным воздыхателем Элли.

Раздосадованный Влад отправился к Невиллу Когхиллу за советом. Профессор немного успокоил его, сказав:

Вы теперь играете роль героя-любовника, хотя то лишь на словах сплетников. Как бы то ни было, но я не оставлю вас в беде, вы доказали, что стоите многого, а нам нужны такие люди как вы. Я постараюсь помочь всем, чем могу, можете рассчитывать на мою поддержку. А по прошествии нескольких лет у вас появится возможность подать заявку на получение британского гражданства.

Сколь лет ждать? - спросил Влад, стараясь скрыть горькое разочарование.

Это уж не мне решать. Власти сами примут о том решение.

Владислав вышел из кабинета мистера Когхилла в подавленном настроении. В душе была тоска, а на улице который час лил сильный дождь.

Глава восьмая

Владислав чувствовал главные перемены в жизни даже, когда дни потекли своим чередом - одинаково-привычные, неизменные за столько месяцев. Как и прежде, он ходил на учебу, помогал Деннису на кухне и дважды в неделю в течении трех часов вел уроки актерского мастерства у своих "апостолов". И как радостно становилось на сердце, когда он видел плодотворные результаты своего преподавания по методу Станиславского.

Так нескончаемым потоком прошли четыре месяца - тихо, спокойно. Перенесенные испытания и страхи позабылись, оставшись в памяти легкой дымкой страшных сновидений. Но Влад слишком хорошо знал свою судьбу, ему было ведомо и то, что в его жизни тишина - лишь короткое перемирие перед новой битвой. Всегда Господь испытывал его и продолжал испытывать, словно закаливая его трусливый характер. И вот наступил день новой войны - тот час перед последней гранью. В Великобританию на концерт прилетела знаменитая польская балерина Барбара Биттнеровна, знавшая Владислава еще со дня его первого спектакля в краковском театре, и каково же было ее удивление, когда перед ней предстал возмужавший мужчина, а не тот робкий юноша со смуглым необычайно красивым лицом, поразивший всех актрис от молодых девушек до знатных матрон.

Владислав обрадовался встречи со знакомой, о которой часто слышал в оксфордском театре, но с которой не виделся многие годы. Теперь балерина, уже не столь молодая и легко-воздушная, с присущей долей властности польской дамы после приветствий и коротких расспросов о жизни-здоровье, взяла Влада за руку и повела в ванную комнату. Он заметил, как она включила кран и как вода с глухим шумом побежала резким потоком.

Что все это значит? - удивленно воскликнул Владислав, не на шутку испугавшись происходящего.

Мне необходимо поговорить с тобой, и вопрос касается тебя самого и твоей безопасности, - Барбара напустила на себя серьезный вид и села на край ванны.

Он рассмеялся ее подозрительности, спросил:

Зачем? Это Англия, здесь нет врагов.

Нет повода для смеха, а теперь послушай меня, - она поманила его к себе и наклонилась к бежавшей воде так, чтобы сказанные ею слова поглощались потоком, - день назад я была в польском посольстве на каком-то торжестве. Столы ломились от яств, все аппаратники много пили вина, шампанское и водки, большинство из них были пьяны. И вот тогда ко мне подошла супруга нашего посла с бокалом шампанского и молвила такие слова: "почему ваш приятель Владислав Шейбал так глуп? Не так давно он ходил в Скотланд-Ярд просить политическое убежище здесь, в Англии. Передайте ему, что отныне он является преступником против Польши и у него уже есть судимость. Наши люди повсюду и знают каждый его шаг. Пока что Владислав в безопасности, но до поры до времени". Усмехнувшись, она ушла, а мне стало страшно. Победив одних врагов, мы нажили других.

Спасибо вам, что предупредили меня, - ошеломленный до глубины души проговорил Владислав, чувствуя, как в животе - где-то в кишечнике, заныло от страха, и страх этот был не выдуманныйкак раньше, а живой, настоящий. Грозящая опасность нависла над головой черной тучей.

Что отныне ты собираешься предпринять? - спросила Барбара, глядя в его испуганные глаза.

То, что должен, а иного пути у меня нет, - с этими словами он развернулся и вышел из ванной на одеревенелых ногах, ощущая гулкий стук сердца в своей груди.

Следующим днем Влад поехал в Скотланд-Ярд. Невыспавшийся, хмурый, все еще напуганный, он встретился с мистером Моррисом в том же кабинете, что и первый раз. Выслушав сбившийся рассказ, инспектор поддался немного вперед, отодвинув папки с документами, недоверчиво поинтересовался:

Вы действительно доверяете Барбаре Биттнеровне?

Да, сэр.

Скажите, если мы пригласим ее сюда для дачи показаний, сможет ли она приехать?

Пожав плечами, Влад ответил:

К сожалению, нет. Миссис Биттнеровна уже покинула Англию.

Черт! - выругался мистер Моррис, стукнув кулаком по столу, впервые выйдя из себя.

Но главное заключается не в этом, - продолжил объяснять Влад, - она испугается давать показания против коммунистической партии Польши, ибо для нее самой это будет чревато неприятностями, а у Барбары семья, дети, как она может рисковать всем ради меня?

А если мне самому лично отправиться в Польшу и встретиться с этой женщиной там,с письмом от вас? - предложил вдруг инспектор, готовый лететь хоть на край света, лишь бы покончить с этим делом.

Разве я поручусь в том, что дам мое письмо? Тем более, что после такой выходки все мои друзья из Польши отвернутся от меня.

Инспектор Моррис, осознав свою оплошность, с глубоким вздохом опустился в мягкое кресло у окна и проговорил:

Простите, но я подумал, будто вы не доверяете нам.

Извините мою прямолинейность, тем более нет смысла скрывать что-либо в таком... в такое время, когда на кон поставлена моя жизнь. Но с тех пор я не доверяю никому, даже родным и близким, всему миру. Меня столько раз предавали, что я устал ждать от людей хотя бы простой поддержки или понимания. К тому же мне стыдно обременять вас дополнительными трудностями.