Владимир Крючков. Время рассудит

Глава седьмая РАЗВЯЗКА

Знакомясь с выступлениями и статьями В. А. Крючкова, включёнными им в двухтомник «Без срока давности», невольно обращаешь внимание на то, как в течение сравнительно короткого времени менялась их тональность. И если после назначения на пост председателя КГБ СССР Владимир Александрович вполне искренне говорил о своей приверженности перестройке и неутраченной вере в Горбачёва, то спустя полтора-два года в его публичных заявлениях стали всё чаще звучать жёсткие оценки ситуации в стране и положения, в которое загоняли КГБ. «Архитекторы» и «прорабы» перестройки, ввергнув страну в фазу полураспада, теперь упорно толкали её к последней черте, к точке невозврата.

Обычная манера Крючкова даже самые острые вопросы ставить спокойно и взвешенно, не давая воли эмоциям, конечно же, никого не вводила в заблуждение. Заметные перемены в его позиции в первую очередь обеспокоили Горбачёва и ближайшее окружение президента. К тому же на Горбачёва давили и набиравшие силу «удельные князья», мечтавшие о своей полной независимости от Центра. Мешал КГБ, где слишком много знали, — разведывательные и контрразведывательные структуры Комитета, несмотря на массированные психические атаки либеральных СМИ, продолжали работать в обычном режиме. Неудивительно, что Крючкову, обладавшему полной информацией о состоянии страны и реальных целях «демократов», исподволь стали подыскивать замену. Об этом, например, свидетельствует В. И. Болдин, который в силу обязанностей заведующего Общим отделом ЦК КПСС и руководителя Аппарата президента СССР общался с Горбачёвым едва ли не каждый день. В книге Валерия Ивановича «Крушение пьедестала» описывается такой эпизод:

«Все, кто знал Горбачёва довольно близко, видели его колебания, понимали безысходность положения. Страна стояла на грани развала, гражданской войны, разрухи, и оздоровительные меры были просто необходимы. Президента СССР всё больше загоняли в угол руководители России, других республик, они диктовали ему условия, оказывали влияние на выбор им кадров. Незадолго до отъезда в отпуск Горбачёв неожиданно спросил меня:

— Ты знаешь о моей встрече с Ельциным и Назарбаевым? Они настаивают на том, что Крючкова и Язова надо убирать с должностей: не тянут больше старики.

Я удивился не столько самой встрече, о которой ничего не знал, сколько тому, что сказал Горбачёв.

— Я слышал другое — будто вы обсуждаете вопрос о назначении Бакатина на пост председателя КГБ.

Он удивлённо взглянул на меня и быстро заговорил:

— Ни Крючкова, ни Язова этим вождям я не отдам. Скорее вместе уйдём с постов…

Я понял, что Горбачёва очень волновало, знает ли о его разговоре с Ельциным и Назарбаевым Крючков. И если нет, то он, видимо, надеялся, что при случае я могу передать Крючкову слова Горбачёва о его решимости отвергнуть предложения Ельцина и Назарбаева. Но моя реплика о том, что Крючкову уже подготовлена замена, заставила Горбачёва страстно убеждать меня, что… эти домыслы подброшены, чтобы рассорить его со своими соратниками. Был дан и адрес, по которому председателю КГБ следовало обратить гнев.

Лишь спустя два или три года я узнал от Крючкова, что он ничего не знал о содержании разговора Горбачёва, Ельцина и Назарбаева[171], как и не знал вообще, что президент СССР плетёт против него интриги» (курсив мой. — А. Ж.).

Поскольку мы всё ближе подходим к августовским событиям 1991 года, ставшим переломными не только в судьбе Крючкова, но и в истории нашей страны, хотелось бы заострить внимание читателя на некоторых моментах, позволяющих, по мнению автора, лучше понять феномен ГКЧП.

На протяжении многих веков философам и историкам не даёт покоя вопрос о роли личности в истории. Сторонники тех или иных, часто — взаимоисключающих, взглядов в качестве аргументов своей точки зрения, как правило, приводят примеры из прошлого. Но на поверку большинство исторических иллюстраций оказываются столь противоречивыми, что этот философский вопрос до сих пор остаётся неразрешённым.

Однако это не лишает нас права утверждать, что в критические моменты истории роль субъективных факторов неизмеримо возрастает и отдельные личности могут существенно повлиять на течение исторического процесса. И не случайно революционные эпохи, войны и другие крупные катаклизмы наша память тесно связывает с именами людей, предрешивших исход тех или иных событий.

Конечно, на характер и итог недолгой деятельности Государственного комитета по чрезвычайному положению оказал воздействие целый ряд объективных факторов. Но многое в августе 1991 года предопределил именно Крючков, причём большую роль сыграли его чисто человеческие, личные качества.

Тема «Крючков и ГКЧП» постоянно поднималась во время многочисленных бесед автора с ветеранами КГБ, и всегда во главу угла ими ставился вопрос: обладал ли Владимир Александрович необходимой решительностью для того, чтобы действия ГКЧП увенчались успехом, или ему не хватило твёрдости и последовательности? При этом высказывались прямо противоположные мнения, и каждый обосновывал своё суждение достаточно вескими доводами. И всё же, на взгляд автора, более убедительными выглядят аргументы тех, кто считает, что решительности Владимиру Александровичу вполне хватало.

Поясню свою точку зрения такими примерами.

В конце 1988 года, вскоре после назначения Крючкова председателем КГБ СССР, страну потрясла драма, разыгравшаяся в городе Орджоникидзе (ныне Владикавказ): трое вооружённых бандитов захватили автобус с большой группой школьников вместе с их учительницей. Угрожая убийством детей, они потребовали предоставить самолёт для вылета за рубеж.

Крючкову пришлось тогда решать сложную дилемму. Можно было попытаться освободить заложников с помощью группы захвата, готовой уничтожить преступников. Однако исключить при этом гибель хотя бы одного школьника никто не мог. И тогда Владимир Александрович принял такое решение: удовлетворить все требования преступников — выдать им запрошенную огромную сумму валюты, продукты питания, доставить до аэропорта, предоставить самолёт, передать пистолеты, автоматы и бронежилеты.

Особенно большой риск заключался в том, что преступники в любую минуту могли воспользоваться предоставленным оружием. Всю ответственность Крючков взял на себя, поскольку далеко не все одобряли его решение. Но в конечном счёте, убедившись, что их требования полностью выполняются, бандиты уже перед самым вылетом самолёта в Тель-Авив освободили всех заложников. Последним самолёт покинул подполковник Шереметев — сотрудник УКГБ по Ставропольскому краю, который по требованию бандитов добровольно согласился быть у них заложником (за этот мужественный поступок он был удостоен ордена Красного Знамени).

Кстати, после этого случая в СССР была прекращена практика неоправданного, неприемлемого риска при освобождении заложников — в центр внимания ставилась задача их спасения.

Следует добавить, что в этой истории Крючков проявил и свои дипломатические способности. Поначалу преступники не собирались лететь в Израиль, рассматривали совсем другие маршруты. И лишь в самый последний момент, к огромному облегчению Владимира Александровича, назвали в качестве конечной точки Тель-Авив. По каким-то одному ему известным причинам, он был твёрдо убеждён, что выбор террористами Израиля, по сути, предопределял благоприятный для нас исход операции.

А ведь у нас с Израилем были тогда весьма натянутые отношения. Однако Владимир Александрович через МИД СССР вступил в контакт с израильскими властями и спецслужбами, будучи уверенным, что они окажут нам поддержку, задержат бандитов и выдадут их Советскому Союзу. Никто тогда его уверенности не разделял, но произошло всё именно так. А помимо прочего, этот случай сыграл свою роль в потеплении отношений между СССР и Израилем.

В результате действий и твёрдости Крючкова операция КГБ по спасению детей закончилась благополучно. И разве можно его отказ от крайних мер по освобождению заложников назвать нерешительностью?

Вместе с тем в других критических ситуациях, при обстоятельствах, не оставляющих выбора, он всегда принимал жёсткие решения. Как, например, при проведении операции КГБ по обезвреживанию преступников в Саратове в мае 1989 года. Тогда, захватив оружие и автомашину, бандиты обосновались в квартире, в которой проживала семья — муж, жена и их двухлетняя дочь. Ими были выдвинуты требования — деньги и самолёт для вылета за рубеж, иначе заложники будут сброшены с четвёртого этажа. Судя по совершённым накануне этой же бандой преступлениям, рассчитывать на то, что переговоры могут дать какой-то результат, не приходилось.

Сотрудники группы захвата совершили, казалось, невероятное — с крыши дома на канатах спустились на два этажа ниже и вышибли окна квартиры. Первый ворвавшийся в неё чекист накрыл своим телом девочку. Выстрелы бандитов участники операции приняли на себя, но, к счастью, выручили бронежилеты.

В другой раз, в августе 1990 года, группа преступников из семи человек захватила следственный изолятор в Сухуми, в котором они содержались в ожидании суда за ранее совершённые преступления. Помимо арестованных, они взяли в заложники четырёх сотрудников изолятора и в последующие двое суток выдвинули ряд опять-таки «стандартных» условий — машина, деньги, самолёт. В противном случае грозили расправиться с заложниками. Переговоры шли день и ночь, но результатов не дали. Было принято решение направить в Сухуми группу сотрудников спецподразделения «А» 7-го управления КГБ (так называемую группу «Альфа»). Расчёт строился на внезапности и быстроте действий. Преступникам по их просьбе был предоставлен микроавтобус, на котором они рассчитывали выехать в аэропорт, чтобы оттуда покинуть страну. В момент выхода во внутренний двор изолятора и посадки в микроавтобус преступники были атакованы скрытно находившейся там группой «Альфа». Спустя несколько секунд все семеро преступников были нейтрализованы. Жизни заложников были спасены.

Конечно, приведённые примеры убедят не всех: оперативная сфера — это всё же одно, а способность принимать последовательные и жёсткие решения политического характера, от которого зависит судьба страны, — это совсем другое. Однако многие факты свидетельствуют о том, что Крючков и при возникновении реальной угрозы конституционному строю СССР был внутренне готов к самым серьёзным шагам. Как предупреждение явным и скрытым врагам советской власти прозвучали его слова на Четвёртом съезде народных депутатов, состоявшемся в декабре 1990 года:

«Звучат опасения, что если сегодня пойти на решительные действия по наведению порядка, то надо заведомо согласиться с тем, что прольётся кровь.

А разве кровь уже не льётся? Разве, включая телевизор и открывая газеты, мы не узнаём почти каждый день о новых человеческих жертвах, гибели невинных людей, в том числе женщин и детей? Никого не хочу запугивать, но Комитет госбезопасности убеждён, что, если развитие ситуации в нашей стране пойдёт и далее в таком же ключе, нам не избежать более серьёзных и тяжёлых по своим последствиям социально-политических потрясений. Речь идёт о том, чтобы уйти от жертв, предупредить новые»[172].

Острые и нелицеприятные оценки сложившегося в стране положения и перспектив выхода из него прозвучали в выступлении Владимира Александровича на закрытом заседании сессии Верховного Совета СССР 17 июня 1991 года, за два месяца до создания ГКЧП. Поднятый перед депутатами ряд принципиальных проблем уже ни у кого не оставил сомнений в том, что Крючков не намерен созерцать дальнейший развал СССР в качестве стороннего наблюдателя — ведь страна стояла на грани жизни и смерти.

Сначала приведём несколько его высказываний по поводу текущего момента:

«…Наше Отечество находится на грани катастрофы…

Общество охвачено острым кризисом, угрожающим жизненно важным интересам народа, неотъемлемым правам всех граждан СССР, самим основам Советского государства. Если в самое ближайшее время не удастся остановить крайне опасные разрушительные процессы, то самые худшие опасения наши станут реальностью…

Главная причина нынешней критической ситуации кроется в целенаправленных, последовательных действиях антигосударственных, сепаратистских и других экстремистских сил, развернувших непримиримую борьбу за власть в стране…

Пока мы рассуждаем об общечеловеческих ценностях, демократических процессах, гуманизме, страну захлестнула волна кровавых межнациональных конфликтов. Миллионы наших сограждан подвергаются моральному и физическому террору…

Всё более угрожающие масштабы приобретает преступность, в том числе организованная. Она буквально на глазах политизируется и уже непосредственно подрывает безопасность граждан и общества…

Нужны настойчивость и решительность в главном — защите Конституции…

Главное наше достояние — это складывающийся веками великий союз народов. Его сохранение — священный долг перед поколениями, которые жили до нас, и теми, кто придёт нам на смену. Тут в полную силу пора говорить о нашей исторической ответственности…

По сообщениям, которые мы получаем, — это и в открытой печати проходит — в Соединённых Штатах Америки и в некоторых других западных странах считают, что развал Советского Союза предрешён…

Есть данные о разработке планов умиротворения и даже оккупации Советского Союза в определённых условиях под предлогом установления международного контроля над его ядерным арсеналом…

Нет такого принципиального вопроса, по которому мы не представляли бы объективную, острую, упреждающую, часто нелицеприятную информацию руководству страны и не вносили бы совершенно конкретное предложение. Однако, разумеется, нужна адекватная реакция…

Обстоятельства таковы, что без действий чрезвычайного характера уже просто невозможно обойтись. Не видеть этого — равносильно самообману, бездействовать — значит взять на себя тяжёлую ответственность за трагические, поистине непредсказуемые последствия…

Обстановка требует от всех нас отрешиться от личного, придать должное общегосударственному, и прежде всего — борьбе за сохранение Союза. Всё остальное, мне думается, должно быть подчинено этому».

Но даже предельная откровенность Крючкова и вся острота поднятых им проблем не произвели на депутатов Верховного Совета такого впечатления, как затронутый в выступлении вопрос о деятельности агентуры влияния. При этом Крючков начал с того, что зачитал записку Андропова, направленную в Политбюро ЦК КПСС ещё в 1977 году. Ознакомимся с ней и мы:

«По достоверным данным, полученным Комитетом государственной безопасности, в последнее время ЦРУ США на основе анализа и прогноза своих специалистов о дальнейших путях развития СССР разрабатывает планы по активизации враждебной деятельности, направленной на разложение советского общества и дезорганизацию социалистической экономики. В этих целях американская разведка ставит задачу осуществлять вербовку агентуры влияния из числа советских граждан, проводить их обучение и в дальнейшем продвигать в сферу управления политикой, экономикой и наукой Советского Союза.

ЦРУ разработало программы индивидуальной подготовки агентов влияния, предусматривающие приобретение ими навыков шпионской деятельности, а также их концентрированную политическую и идеологическую обработку. Кроме того, одним из важнейших аспектов подготовки такой агентуры является преподавание методов управления в руководящем звене народного хозяйства.

Руководство американской разведки планирует целенаправленно и настойчиво, не считаясь с затратами, вести поиск лиц, способных по своим личным и деловым качествам в перспективе занять административные должности в аппарате управления и выполнять сформулированные противником задачи. При этом ЦРУ исходит из того, что деятельность отдельных, не связанных между собой агентов влияния, проводящих в жизнь политику саботажа в народном хозяйстве и искривления руководящих указаний, будет координироваться и направляться из единого центра, созданного в рамках американской разведки.

По замыслу ЦРУ, целенаправленная деятельность агентуры влияния будет способствовать созданию определённых трудностей внутриполитического характера в Советском Союзе, задержит развитие нашей экономики, будет вести научные изыскания в Советском Союзе по тупиковым направлениям. При выработке указанных планов американская разведка исходит из того, что возрастающие контакты Советского Союза с Западом создают благоприятные предпосылки для их реализации в современных условиях.

По заявлениям американских разведчиков, призванных непосредственно заниматься работой с такой агентурой из числа советских граждан, осуществляемая в настоящее время американскими спецслужбами программа будет способствовать качественным изменениям в различных сферах жизни нашего общества и прежде всего в экономике, что приведёт в конечном счёте к принятию Советским Союзом многих западных идеалов. КГБ учитывает полученную информацию для организации мероприятий по вскрытию и пресечению планов американской разведки.

Председатель КГБ СССР Ю. Андропов».

Выступление Крючкова и зачитанный им документ, несмотря на секретность заседания Верховного Совета, получили огласку и произвели в «демократическом» лагере эффект разорвавшейся бомбы. Во-первых, всем было ясно, что записка Андропова к концу 1980-х — началу 1990-х годов приобрела особую актуальность. Многие, очень многие в «коллективном портрете» агентов влияния, составленном Комитетом госбезопасности по материалам разведки и контрразведки, без труда узнавали себя и боялись разоблачений, которые, как они обоснованно полагали, были вполне возможны в случае принятия чрезвычайных мер, на чём настаивал Крючков. Вот почему «демократы» с такой истерикой и злобой встретили весть о создании ГКЧП и не скрывали безудержной радости по поводу его неудачи.

С тех пор либеральные СМИ усилили нападки на Крючкова, обвиняя его в необоснованной дискредитации «благородных намерений и помыслов сторонников свободы и демократии». Тот, в свою очередь, был убеждён, что к началу 1990-х годов наша страна была «нашпигована» агентами влияния, которые направляли демократическое движение в деструктивное русло. Однако эта его уверенность вовсе не подтверждала многочисленных выдумок «демократов» о наличии в КГБ мифических «списков Крючкова», на основании которых якобы готовились «новые репрессии против инакомыслящих». У страха, как известно, глаза велики.

В январе 2006 года в интервью газете «Трибуна» Крючков подчёркивал, что, говоря о наличии в стране агентов влияния, он никого прямо не обвинял. «Но всем тогда становилось ясно, о ком идёт речь. Из уст председателя КГБ прямые обвинения не должны были исходить. Я ведь не суд»[173].

Но это высказывание Владимира Александровича отнюдь не означало, что органы госбезопасности, чья разведывательная и контрразведывательная деятельность всегда носила и будет носить политический характер, должны были закрывать глаза на существующую проблему.

Агентура влияния — это не выдумка КГБ, как очень часто нам пытаются представить. В использовании такого метода работы ни наши, ни западные разведывательные службы никогда не видели ничего предосудительного. Другое дело — оказаться в рядах агентуры влияния, сознавая, что ты работаешь против своей страны (правда, не всех это расстраивало и расстраивает). В «Записках начальника нелегальной разведки» Ю. И. Дроздов даёт такие пояснения:

«Специфическим орудием борьбы и их, и наши стеснительные политики называют агентуру. «Агентура влияния», как правило, не вербуется, она приобретается, завоёвывается, воспитывается терпеливо, ненавязчиво, заботливо, услужливо. По американским взглядам, акции влияния и подбор агентуры для них должны осуществляться строго конспиративно. Конечная цель должна быть скрыта. Ещё более конспиративную форму должно иметь финансирование подобных акций: различные международные конференции, общества дружбы с Америкой, — но ни в коем разе не допускать грубого прямого подкупа политика иностранной державы для действий в интересах США. Только в результате длительного и кропотливого труда появлялась возможность считать такого политика или государственного деятеля «агентом влияния», а последний и не догадывался, что считается «оберегаемым» или «особо оберегаемым источником». На языке нашей разведки это называется использованием объекта «втёмную».

Эти строки написаны человеком на основании огромного личного опыта разведывательной работы за рубежом, в том числе и в США.

Почти 40 лет службы в органах госбезопасности и за плечами у А. П. Фролова, который также затрагивает эту тему:

«Формы и методы привлечения к сотрудничеству и использованию «агентов влияния» существуют самые разнообразные и диктуются конкретными условиями жизни, работы и отдыха таких людей. Многие из них сотрудничают на идеологической основе и не преследуют стяжательские цели.

«Агенты влияния» получали, однако, завуалированные, хотя и прозрачные, вознаграждения в виде повышенных гонораров за изданные книги, статьи или публичные выступления, устройства детей и родственников в учебные заведения, культурные или спортивные учреждения и многое другое[174].

Выявление и разоблачение «агентов влияния» является профессиональным делом контрразведчиков, но требует сверхтонкого искусства контршпионажа. Дело в том, что типичные признаки, демаскирующие обычный агентурный шпионаж, в поведении и работе «агентов влияния» или вовсе отсутствуют, или бывают затенены на фоне выполнения ими привычных служебных обязанностей»[175].

Однако вернёмся к личности Крючкова, которому суждено было стать центральной фигурой в Государственном комитете по чрезвычайному положению и координировать (не формально, а по существу) его деятельность. Именно суждено, поскольку никто из членов ГКЧП такой ответственности на себя брать не стал. Вице-президент СССР Г. И. Янаев узнал о готовящемся выступлении лишь 18 августа. И то, что он, ни минуты не колеблясь, дал согласие исполнять обязанности президента, несомненно, делает ему честь. Вопрос о руководителе ГКЧП обсуждался, однако так и остался открытым. Фактически Крючков взял основную ответственность на себя.

Ряд ветеранов госбезопасности, с которыми беседовал автор, уверены, что ГКЧП в своих действиях должен был идти до конца и не останавливаться перед применением силы. В критические моменты истории власть, защищающая интересы народа и убеждённая в своей правоте, имеет право на вооружённую защиту. В качестве примера приводились события 1989 года в Пекине на площади Тяньаньмэнь, когда китайское руководство подавило выступления недовольных реформами Дэн Сяопина, решившись на крайние меры. А ведь значительная часть протестовавших против политики властей китайских студентов и представителей интеллигенции полагала тогда, что образцом для Китая могут стать либеральные преобразования Горбачёва, посетившего накануне этих событий КНР.

Трудно представить, что бы стало с Китаем, если бы противники Дэн Сяопина взяли верх. Развитие современного Китая, толчок которому дали его реформы, сегодня впечатляет весь мир. «Реформы» Горбачёва уничтожили СССР и поставили Россию на грань катастрофы.

Не только члены ГКЧП, но и некоторые влиятельные сотрудники КГБ, по их рассказам, ещё за несколько месяцев до августовских событий делали попытки склонить Крючкова к мысли о том, что спасти страну можно только силовыми методами. Но Владимир Александрович в таких случаях казался непроницаемым.

Они не убедили Крючкова. Скорее всего, потому, что плохо знали его. Вероятно, Владимир Александрович уходил от ответа, поскольку лучше других видел черту, которую он не сможет переступить. И вряд ли можно до конца понять суть августовских событий, если эту проблему обойти стороной.

Генерал-лейтенант Н. С. Леонов известен не только как крупный разведчик-аналитик и учёный, но и как человек, наделённый несомненным литературным даром, автор многих известных книг. Как-то он высказал автору такое мнение о Крючкове: по уровню образованности и присущей ему интеллигентности председателя КГБ можно сравнить только с одним человеком из большого круга руководителей спецслужб, включая зарубежные, — главой разведки ГДР Маркусом Вольфом, поражавшим всех своим интеллектом и кругозором.

Крючков — настоящий интеллигент, которого отличают не только ум и образованность. Вспомним о его страстной любви к театру. Или о его манере поведения, таких качествах, как сдержанность и неизменная вежливость в общении с окружающими, обращение ко всем без исключения только на «вы», неподдельная забота о людях. В его спокойной и неторопливой речи никогда не было грубых слов, тем более «солёных» словечек, без которых обходится далеко не каждый мужчина. Он практически никогда не повышал голос.

В то же время он далёк от той когорты чеховских хлюпиков-интеллигентов, которые всегда чем-то недовольны, философствуют ни о чём и ведут меж собой пустопорожние разговоры. Как подметил один из героев «Вишнёвого сада», «громадное большинство интеллигенции ничего не ищет, ничего не делает и к труду… не способно».

И, пожалуй, о главном. Крючкову, почти 30 лет проработавшему в органах прокуратуры и КГБ, было присуще такое качество, как нетерпимость к любому виду насилия. Что, в общем-то, нетипично для людей подобных профессий и поэтому может показаться кому-то странным.

Мы уже говорили о том, что Крючков не любил охоту, поскольку это занятие претило всей его натуре. Однажды, в 1965 году, ему довелось сопровождать в поездке по Венгрии Брежнева и Подгорного. Наблюдал он и за охотой на фазанов, которую организовал для них Янош Кадар, знавший о любимом увлечении советских руководителей. Наверное, это самые эмоциональные страницы воспоминаний Владимира Александровича, пронизанные отвращением и даже ненавистью к тому, что он тогда увидел. «Эта бойня, — пишет Крючков, — и по сей день стоит у меня перед глазами».

Эта история говорит о многом. Мог ли Крючков, который категорически отказался взять в руки ружьё на охоте, допустить, что противостояние 19–21 августа выльется в вооружённые столкновения? Вопрос скорее риторический.

К тому же не будем забывать, что Крючков — законник (юридическое образование и прокурорская работа не прошли даром), и его законопослушание, как считают некоторые его коллеги по КГБ, было «избыточным». Трудно сказать, может ли оно вообще быть таковым. Но вот известный юрист, государственный советник юстиции 1-го класса, бывший заместитель Генерального прокурора РФ М. Б. Катышев, с которым автор обсуждал эту тему, убеждён, что именно верность Закону не позволила Крючкову перешагнуть роковую черту в августе 1991 года.

Благодаря этому качеству Владимир Александрович, возглавив КГБ, увидел зазоры между правовой базой КГБ и его практической деятельностью, добился принятия закона об органах государственной безопасности и приступил к осуществлению конкретных мер по их демократизации.

Законопослушание Крючкова проявлялось и в его отношениях с Горбачёвым, во взаимодействии Комитета госбезопасности с органами государственной власти даже в то время, когда, может быть, и следовало «наступить на горло собственной песне».

В начале 1991 года, обсуждая с Горбачёвым январский кризис в Литве, спровоцированный экстремистами, Крючков чётко обозначил свою линию: Комитет госбезопасности силовыми методами будет действовать лишь в тех случаях, когда получит соответствующие указания от руководства страны. Он был привержен этой линии и в последующем.

То, что произошло в Литве, требует пояснений — ведь в столкновениях у телецентра в Вильнюсе либералы, по своему обыкновению, обвинили в первую очередь КГБ и, естественно, Крючкова.

Экстремистские силы из движения «Саюдис», нагнетая обстановку в республике и подогревая сепаратистские настроения, пользовались поддержкой со стороны руководства Литвы, в частности председателя Верховного совета Литовской ССР В. Ландсбергиса, и не намеревались решать какие-либо проблемы политическим путём — речь шла только о насильственных методах борьбы «за независимость», против «советской оккупации». Москва обвинялась во всех смертных грехах, изображалась источником враждебности по отношению к литовскому народу. Телевидение и радио, значительная часть газет и журналов выливали на жителей Литвы поток лживых инсинуаций и подстрекательских заявлений, призывов действовать, добиваться «свободы для литовского народа».

Как отмечал Крючков, резкое обострение обстановки вынудило президента СССР Горбачёва 10 января 1991 года обратиться к Верховному совету республики. В его обращении говорилось: «Надо смотреть правде в глаза и видеть истинные причины создавшегося положения. Они коренятся в грубых нарушениях и отступлениях от Конституции СССР, Конституции Литовской ССР, попрании политических и социальных прав граждан, в стремлении под лозунгом демократии провести в жизнь политику, направленную на восстановление буржуазного строя и порядков, противоречащих интересам народа».

Поскольку никакой реакции на это обращение не последовало, Горбачёв дал указание министру обороны Язову, министру внутренних дел Пуго и председателю КГБ Крючкову предпринять при необходимости адекватные меры силового характера. Заметим, что это решение поддержал тогда и министр иностранных дел СССР Шеварднадзе, ставший к тому времени «своим» в лагере либералов.

В ночь на 13 января 1991 года агрессивно настроенная дружина литовцев из так называемого Комитета национального спасения выдвинулась к телецентру, безопасность которого вместе с другими силовыми подразделениями должны были обеспечить 30 сотрудников группы КГБ «Альфа». На пути к телецентру военнослужащие и бойцы «Альфы» подверглись нападениям со стороны хулиганствующих элементов, обстрелу с крыш близлежащих домов, в результате чего пострадали и гражданские лица. Через несколько месяцев, закончив расследование, Прокуратура СССР установила виновность организаторов и участников беспорядков. Также было отмечено, что сотрудники «Альфы» не произвели ни одного выстрела[176]. Даже несмотря на то, что от огнестрельного ранения в спину погиб их товарищ — лейтенант В. В. Шатских, посмертно награждённый орденом Красного Знамени…

Искусственно спровоцированные в республиках центробежные тенденции вылились в так называемый «парад суверенитетов». Суть его заключалась в принятии республиканскими органами власти местных законов, имевших приоритет над союзными, что создавало правовые предпосылки распада Советского Союза. В головной колонне этого «парада» оказалась и Россия, планы выхода которой из Союза вынашивались Ельциным и его сторонниками. Крупным шагом в реализации задуманного ими стало принятие 12 июня 1990 года Декларации о государственном суверенитете РСФСР, 5-я, ключевая статья которой предусматривала верховенство российских законов над законами СССР.

Далеко не все участники Первого съезда народных депутатов РСФСР, дружно проголосовавшие за Декларацию, понимали тогда, к чему это может привести. Безусловно, на их решение повлияли разгул русофобии, недовольство политикой Горбачёва и крайне недружелюбное, а порой и откровенно враждебное отношение к Москве ряда республиканских руководителей. Но в той обстановке нельзя было противопоставлять Россию другим союзным республикам, где население находилось в таком же бедственном положении.

Вот так, благими намерениями, мостилась дорога в ад.

После позорных Беловежских соглашений — окончательного приговора Союзу ССР, вынесенного в декабре 1991 года на абсурдных юридических основаниях и денонсированного позднее, в 1996 году, Государственной думой РФ, многие депутаты российского парламента, подписавшиеся под Декларацией от 12 июня 1990 года, наконец-то осознали, что именно с её принятием началось ускоренное разрушение Союзного государства. «Первый шаг в этом направлении, — признали они в печати, — сделали мы сами на первом съезде, из благих побуждений приняв решение о государственном суверенитете Российской Федерации… Виноваты мы все. И те наши руководители, которые борьбу против недостатков, а также конкретных политиков, находившихся у власти в Союзе, превратили в борьбу против государства и основ этого государства».

К великому стыду, Россия одной из первых бросила вызов Союзу ССР. Уже затем последовали декларации о суверенитете Узбекистана, Молдавии, Украины, Белоруссии, Туркмении, Армении, Таджикистана.

Отметим, что большинство граждан СССР, несмотря на огромные пропагандистские усилия сепаратистов, не испытывали желания замкнуться в своих квартирах и отдать свою судьбу в руки местных «элит». 17 марта 1991 года состоялся общесоюзный референдум по вопросу о сохранении СССР. На вопрос референдума — «Считаете ли вы необходимым сохранение Союза Советских Социалистических Республик как обновлённой федерации равноправных суверенных республик, в которой будут в полной мере гарантироваться права и свободы человека любой национальности?» — ответили «да» свыше 76 процентов его участников (всего в референдуме приняли участие 80 процентов граждан СССР, имевших право голоса). При этом в Узбекистане, Азербайджане, Киргизии, Таджикистане, Туркмении за сохранение обновлённого Союза высказалось от 93 до 98 процентов участников референдума. Такая же картина наблюдалась и в Казахстане, однако основной вопрос референдума там был изменён и формулировался следующим образом: «Считаете ли вы необходимым сохранение Союза ССР как Союза равноправных суверенных государств?» За этой формулировкой просматривалось явное стремление руководства республики к обособленности, что вскоре и подтвердилось.

В Латвии, Литве, Эстонии, Грузии, Молдавии и Армении руководство отказалось от проведения референдума. Голосование, в котором приняли участие в общей сложности свыше двух миллионов человек, проходило по инициативе отдельных местных Советов и трудовых коллективов.

К сожалению, не прошли бесследно сказки российских политиков либерально-демократического и псевдопатриотического толка о том, что Россия «кормит окраины» и, отделившись от них, она якобы моментально превратится в богатейшую страну мира: в Москве и Ленинграде более половины участников референдума проголосовали против сохранения СССР.

Верховный Совет СССР, рассмотрев итоги референдума, отражавшие желание большинства народов СССР, постановил:

«Государственным органам Союза ССР и республик руководствоваться в своей практической деятельности решением народа, принятым путём референдума в поддержку обновлённого Союза Советских Социалистических Республик, исходя из того, что это решение является окончательным и имеет обязательную силу на всей территории СССР (курсив мой. — А. Ж.).

Рекомендовать Президенту СССР и Совету Федерации, Верховным Советам республик исходя из итогов состоявшегося референдума энергичнее вести дело к завершению работы над новым Союзным Договором, с тем чтобы подписать его в кратчайшие сроки».

Важно отметить, что, определяя главный принцип нового Союзного договора (действовавший Договор об образовании СССР был принят 30 декабря 1922 года), в декабре 1990 года Четвёртый съезд народных депутатов СССР поимённым голосованием принял решение о сохранении федеративного государства и его названия — Союз Советских Социалистических Республик. Вместе с тем на этом же съезде президент Казахской ССР Н. А. Назарбаев выдвинул идею заключения республиками Союзного договора без участия Центра, что отражало намерение ряда республиканских руководителей направить процесс подготовки основополагающего документа в сторону замены федеративного устройства страны конфедерацией.

Эта же точка зрения, которая шла вразрез с Конституцией СССР и итогами мартовского референдума, отразившими позицию абсолютного большинства населения СССР, возобладала во время стартовавшего в апреле 1991 года так называемого Новоогарёвского процесса с участием девяти республик, выразивших желание остаться в новом Союзном государстве, и союзного Центра как самостоятельного участника дискуссий по вопросу, каким быть обновлённому Союзу (формула «9 + 1»).

Каково же было отношение Крючкова к основным проблемам, возникшим во время подготовки нового Союзного договора?

«Можно и нужно было, — считал он, — поступиться многим — отказаться от жёсткой централизации и всеобъемлющего планирования, однопартийной системы, предоставить реальные права и полномочия союзным республикам, решительно изменить соотношение властных, управленческих прерогатив между Центром и местами, пойти на радикальные изменения в социально-политическом строе, в частности сделать крен в сторону рыночных отношений, предоставить право на жизнь всем формам собственности, осуществить в строго определённых рамках приватизацию и многое другое. Главный исторический итог развития нашего тысячелетнего Отечества — Союз, единое государство, подлежал сохранению во что бы то ни стало»[177].

Находясь уже под арестом (после провала ГКЧП) и отвечая на вопросы следователей, Владимир Александрович так пояснял свою позицию:

«На заседаниях, в ходе делового общения стоял неизменно вопрос: «Что же делать?» Начался распад Союза, и это, пожалуй, беспокоило всего больше. В конце концов, каким будет строй в нашей стране — капиталистический или социалистический, — это ещё можно было бы как-то переварить. Но то, что распадается Союз, то, что межнациональные конфликты уносили всё новые и новые сотни жизней, когда тысячи людей были ранены, а более семисот тысяч человек стали беженцами, гонимыми, — это всё уже говорило о том, что страна охвачена, без преувеличения, смертельным кризисом»[178].

У приверженцев социализма эти слова Крючкова, безусловно, вызовут большие сомнения: а можно ли было ради сохранения Союза поступиться социалистическим строем? Конечно же, нет! Ведь именно социализм с его базовыми ценностями служил цементирующей основой многонационального Советского государства. Именно социалистические идеи, воплощение в жизнь принципов интернационализма, равенства и дружбы народов позволили большевикам во главе с Лениным в кратчайший исторический срок осуществить величайший в истории человечества проект по созданию многонационального государства — Союз Советских Социалистических Республик был образован уже через пять лет после Октябрьской революции[179]. Уместно напомнить, что важнейшим ленинским принципом решения национального вопроса, обеспечившим добровольное вхождение республик в СССР, было право наций на самоопределение[180]. И не Ленин «заложил под Россию атомную бомбу», как в этом пытаются нас сейчас убедить некоторые российские политики, а подложили её те, кто в 1991 году, спекулируя на национальных чувствах народов и возникших трудностях, разорвал Советский Союз на части, разогнал великое содружество наций по отдельным квартирам, а сейчас пытается уничтожить в людях даже само воспоминание о социализме. Возникает вопрос: почему же руководство страны так трепетно заботится об увековечении памяти одного из главных разрушителей великой державы и виновников неисчислимых бед народа Б. Н. Ельцина (например, открытие ельцинского центра в Екатеринбурге почтили своим присутствием президент и председатель правительства Российской Федерации)? Думаем, что на этот вопрос каждый читатель волен отвечать по-своему.

…Автор глубоко убеждён: Крючков прекрасно сознавал, что и обновлённому Союзу суждена недолгая жизнь, если не сохранить его фундамент — социалистический строй. Да, тогда, в 1991 году, уже существовала реальная угроза разрушения фундаментальных основ Советского Союза — подрывные работы велись полным ходом. Но всё же наиболее опасным в тот период представлялось стремление деструктивных сил осуществить демонтаж здания под названием СССР «сверху», разобрать сначала его крышу и стены, а уж затем приступить и к подрыву всего фундамента.

Заметим, что позиция Владимира Александровича отражала мнение большей части здравомыслящих сил в верхних эшелонах власти. Казалось бы, неизбежные в сложных ситуациях компромиссы, которые допускал Крючков и близкие к нему по духу соратники, могут быть приемлемы для всех участников Новоогарёвского процесса, если… Если бы только все из них были действительно озабочены жизненными интересами людей, сохранением великого государства, руководствовались общим стремлением преодолеть политический и социально-экономический кризис, который переживала страна. Однако, как подтвердило дальнейшее развитие событий, многие региональные руководители преследовали совсем иные цели…

Владимир Александрович обстановку в стране, сложившуюся к августу 1991 года, характеризует в своих воспоминаниях довольно лаконично, но предельно ясно:

«Конституция СССР, конституции союзных республик были отброшены в сторону как ненужный хлам, в стране наступил хаос и беспредел. Между Центром и союзными республиками воцарилась атмосфера раздоров и противостояния.

Попытки с помощью «демократических», популистских заявлений исправить положение, напротив, лишь ухудшали его. Разрушительные силы делали своё дело: держава катилась в пропасть. Во многих районах страны возникла обстановка морально-психологического террора.

Любой голос в защиту институтов советской власти — легитимной, конституционной — встречал град нападок. Огульно охаивалось всё: история, настоящее, а будущее в условиях советской власти рисовалось как мрачная перспектива».

К июлю 1991 года был готов проект нового Союзного договора, в основном одобренный Верховным Советом СССР. Но окончательная его доработка осуществлялась келейно, за закрытыми дверями. Своё заключение по этому документу дали три большие группы квалифицированных юристов, каждая из которых работала самостоятельно.

23 июля на совещании новоогарёвской группы в соответствии с принятым ранее решением Верховного Совета СССР было решено договор доработать и провести его подписание в сентябре — октябре, после обсуждения и утверждения текста Съездом народных депутатов СССР. Однако 29–30 июля на закрытой встрече в Ново-Огарёве Горбачёв, Ельцин и Назарбаев решили подписать новый договор 20 августа без его предварительного обсуждения и одобрения на Съезде народных депутатов СССР.

Центральным союзным органам, в соответствии с последним вариантом договора, отводилась чисто символическая роль. Их функции сводились к тому, чтобы в основном координировать деятельность республиканских органов. В соответствии с «Основными принципами» этого документа каждая союзная республика получала статус «суверенного государства», а обновлённый Союз наделялся правом осуществлять государственную власть лишь «в пределах полномочий, которыми его добровольно наделяют участники договора».

Провозглашение Союза «федеративным» государством никого не могло ввести в заблуждение, поскольку «государства, образующие Союз», имели право «на самостоятельное решение всех вопросов своего развития».

Показательным был подход авторов договора к решению наиболее принципиального вопроса — о бюджетно-финансовой системе СССР. По свидетельству А. И. Лукьянова, Ельцин настоял на том, что вместо двухканальной бюджетной системы следует ввести одноканальную. Это означало, что все налоги будут поступать не в бюджет Союза с последующим распределением их по республикам, а в бюджеты республик, которые будут по своему усмотрению выделять средства лишь на поддержание сведённых до минимума функций общесоюзного государства.

Весь смысл договора окончательно проясняла статья 23: «Настоящий договор одобряется высшими органами государственной власти государств, образующих Союз, и вступает в силу с момента подписания их полномочными делегациями.

Для государств, его подписавших, с той же даты считается утратившим силу Договор об образовании Союза ССР 1922 года».

Как видим, о высших органах центральной власти здесь даже и не упоминается, всё было подготовлено к тому, чтобы Советский Союза с самого начала процедуры подписания прекратил своё существование, рассыпался как бы «автоматически». И такой план задумали осуществить, по сути дела, три человека, грубо поправ основные положения действующей Конституции СССР. Ведь даже название для нового государственного образования было придумано новое — Союз Советских Суверенных Республик (сравните с прежним названием и, как говорится, почувствуйте разницу).

На этой же встрече Горбачёва, Ельцина и Назарбаева обсуждался и широкий круг других вопросов, касавшийся участи Советского государства. В частности, планировалось прекратить деятельность союзных законодательных и исполнительных органов и заменить их новыми, лишёнными каких-либо серьёзных властных функций и полномочий. Под этим же углом зрения обсуждались даже кадровые вопросы.

Готовившийся в спешном порядке договор был результатом личных компромиссов Горбачёва с двумя республиканскими «вождями» в обход всех ранее принятых законным, демократическим путём решений и договорённостей. И пошёл он на сделку исключительно ради сохранения хотя бы какой-нибудь, пусть даже формальной власти, без которой он не мыслил своего существования.

И всё бы оставалось в тайне до 20 августа, если бы не утечка информации. 15 августа неожиданно для всех либеральные «Московские новости» опубликовали проект Союзного договора, который предстояло подписать через несколько дней. Причин для такой публикации, думается, было две. Во-первых, газета не упустила возможности преподнести публике сенсацию. А во-вторых, редакция, видно, не смогла сдержать радости по поводу скорой кончины СССР. Об этом свидетельствует и заголовок, под которым был опубликован подготовленный к подписанию договор: «Мы ещё не знаем, что надежда уже есть».

По информации Владимира Александровича, тех, кто готовил новый Союзный договор, его публикация привела в шок. Горбачёв звонил из Фороса, куда он накануне подписания договора отправился в отпуск, метал громы и молнии, требовал наказать виновных…

Надежда для одних оборачивалась драмой для других, для подавляющего большинства советских людей. Сидеть и ждать дальнейшего развития событий сложа руки было нельзя.

Был ли у Государственного комитета по чрезвычайному положению хоть какой-нибудь шанс сорвать преступные замыслы по уничтожению Союза? Наверное, был. Любопытно, что с самого начала выступления ГКЧП эти шансы просчитывало и ЦРУ. Обратимся к книге, написанной по американским источникам:

«ЦРУ, как обычно, перебирало варианты. Вероятность возвращения к доперестроечному режиму аналитики оценивали в 10 процентов; в 45 процентов — вероятность патовой ситуации в отношении демократов и сторонников жёсткой линии и в те же 45 процентов — вероятность поражения заговорщиков. Возможность успешного путча ЦРУ рассматривало с большим скепсисом… отчасти потому, что не удалось обнаружить признаков серьёзных приготовлений: переворот был затеян почти спонтанно»[181].

В документальном фильме «Владимир Крючков. Последний председатель», показанном осенью 2015 года по государственному телеканалу «Россия-1», на протяжении всей картины проводится мысль, что в случае победы ГКЧП в стране установилась бы диктатура, а на Крючкова была бы возложена роль диктатора. Мы далеки от мысли обвинять создателей фильма, по-своему стремившихся к объективности, в каком-либо сознательном навязывании зрителю традиционной, либеральной, трактовки событий августа 1991 года. Однако длительная и массированная обработка мозгов «демократическими» СМИ, до сих пор представляющими ГКЧП как «путч» или «заговор с целью государственного переворота», конечно же, не прошла даром.

Как мы уже упоминали, сигналом к решительным действиям стал обнародованный «Московскими новостями» проект Союзного договора, подготовленный втайне от общественности. Однако ГКЧП создавался не на пустом месте и имеет свою предысторию. 19 августа 2015 года в газете «Комсомольская правда» было опубликовано любопытное интервью А. Осипова с экс-послом США в СССР Джеком Мэтлоком под названием «О заговоре ГКЧП мы знали за два месяца до путча». На вопрос: «Как вы узнали о планах сместить Горбачёва?» — последовал такой ответ:

«В июне 1991 года я пригласил мэра Москвы Гавриила Попова на деловой обед. И он рассказал, что против Горбачёва готовится переворот и что он очень хотел бы, чтобы Ельцин, который в те дни находился в Вашингтоне, вернулся в Москву. Всё это происходило в формате обмена записками, мы боялись прослушки.

Я написал: «Я доложу, но кто всё это затеял?» Попов вывел ручкой четыре фамилии — Крючков, Павлов, Язов, Лукьянов».

Во-первых, этот эпизод даёт читателю ещё одно наглядное представление о том, о чём мы уже говорили — о методах работы агентов влияния и предводителей «пятой колонны», чья деятельность координировалась из-за рубежа и осуществлялась в тесном взаимодействии с Соединёнными Штатами.

Во-вторых, строки из интервью с американским послом требуют пояснения, поскольку слишком много здесь напутали Г. Попов и г-н Мэтлок.

Прежде всего отметим, что первым поднял вопрос о необходимости принятия чрезвычайных мер не кто иной, как Горбачёв, и было это ещё в феврале 1991 года. Многие склонны считать, что он сознательно вёл страну к развалу, однако вряд ли его можно в этом обвинять, тем более принимать всерьёз многочисленные байки о том, что он ещё в молодости решил бороться с коммунизмом. Подвели Михаила Сергеевича его амбиции и прочие личные качества, о которых читатель осведомлён не хуже нашего, и прежде всего завышенная самооценка на фоне весьма ограниченного кругозора. Не будем голословными, послушаем, что говорил по этому поводу его ближайший сподвижник А. Н. Яковлев:

«У него была… слабость, и я пишу об этом в своих мемуарах, хотя Горбачёв, наверное, обидится. Слабость вот какая: он постоянно делал какие-то «открытия» и делился со мной. Любил звонить по ночам. Знал, что я тоже «сова», и мог звонить в два, полтретьего ночи. И начинал: «Я знаю, что ты не спишь. Слушай, у меня возникла вот такая мысль…» А я слушаю и думаю: как его отговорить от этой мысли? Потому что мысль «школьная», вычитана из брошюр Высшей партийной школы… Приходилось лукавить: да, интересно, конечно, но…

Утром на Политбюро он опять начинает: мол, сегодня ночью мне пришла в голову мысль… Начинает её развивать, причём с какими-то добавлениями после ночного разговора. Все, конечно, слушают с умным видом, поддакивают: мол, всё замечательно, чуть ли не гениально. И вот эта его почти детская наивность просто убивала. Он искренне верил, что сделал открытие, потому что раньше он этого действительно не знал!»[182]

Приведённый отрывок из рассказа «архитектора» перестройки помогает понять, почему Яковлев без особого труда получил место духовного поводыря Горбачёва, и во многом объясняет причины постоянной путаницы в голове Михаила Сергеевича.

И всё же Горбачёв, скорее всего, понял, что зашёл в тупик, и начал метаться в поисках выхода. 28 марта 1991 года он провёл совещание в Кремле, на котором принял решение о создании Комиссии по чрезвычайному положению. Руководителем Комиссии был назначен вице-президент СССР Г. И. Янаев, в её состав вошли почти все члены будущего ГКЧП[183] (за исключением В. А. Стародубцева и А. И. Тизякова). Председателю КГБ В. А. Крючкову, министру внутренних дел Б. К. Пуго и руководителю Аппарата президента В. И. Болдину было поручено проработать организационные вопросы и меры, которые следует принять в случае возникновения в стране чрезвычайной ситуации. Имелось в виду прежде всего крайнее обострение политической обстановки в стране и возможность возникновения в связи с этим массовых беспорядков.

Деятельность Комиссии по чрезвычайному положению была отнюдь не формальной. Помимо серьёзной текущей работы, трижды состоялись её вполне официальные совещания, на которые приглашались некоторые государственные и политические деятели. Вполне естественно, что свои, внутриведомственные совещания проводили включённые в Комиссию руководители силовых структур государства. По свидетельству А. И. Лукьянова, Комиссия имела и свою гербовую печать.

Добавим, что её деятельность осуществлялась в строгом соответствии с принятым в апреле 1990 года Верховным Советом СССР Законом «О правовом режиме чрезвычайного положения», статья 1 которого устанавливала:

«Чрезвычайное положение является временной мерой, объявляемой в соответствии с Конституцией СССР и настоящим Законом в интересах обеспечения безопасности граждан СССР при стихийных бедствиях, крупных авариях или катастрофах, эпидемиях, эпизоотиях, а также при массовых беспорядках.

Целью объявления чрезвычайного положения является скорейшая нормализация обстановки, восстановление законности и правопорядка».

Автору довелось встречаться с несколькими участниками рабочих совещаний Комиссии, которые носили, по понятным причинам, закрытый характер, и поэтому у людей неосведомлённых (где-то и что-то слышавших) могли вызвать иллюзию подготовки «заговора», что при желании, в обстановке острого политического противоборства можно было представить в любом свете.

Как мы уже говорили, противникам советской власти были хорошо известны и вопросы, обсуждавшиеся на закрытом заседании Верховного Совета СССР 17 июня 1991 года. А ведь с резкими оценками ситуации в стране на этом заседании выступил не только Крючков. Министр обороны Язов и министр внутренних дел Пуго поддержали тогда требование премьер-министра Павлова о предоставлении Кабинету министров СССР, стремительно терявшему в результате действий центробежных сил рычаги управления, чрезвычайных полномочий (вопрос тогда остался открытым).

Нельзя обойти стороной и ещё одно важное обстоятельство: перед угрозой распада страны шёл процесс объединения и консолидации народно-патриотических сил. В июле 1991 года в газете «Советская Россия» было опубликовано воззвание «Слово к народу», инициаторами которого выступили секретарь ЦК Компартии РСФСР Геннадий Зюганов и писатель Александр Проханов. На их призыв обратиться к людям напрямую, не уповая на остатки совести и разума у действующих властей, откликнулись видные общественные и государственные деятели. Среди них были писатели Юрий Бондарев и Валентин Распутин, генералы Валентин Варенников и Борис Громов[184], скульптор Вячеслав Клыков и певица Людмила Зыкина, президент Ассоциации государственных предприятий Александр Тизяков и председатель Крестьянского союза Василий Стародубцев, председатель Союза патриотических сил Эдуард Володин и лидер движения «Союз» Юрий Блохин. В воззвании, в частности, говорилось:

«Дорогие россияне! Граждане СССР! Соотечественники!

Случилось огромное небывалое горе. Родина, страна наша, государство великое, данные нам в сбережение историей, природой, славными предками, гибнут, ломаются, погружаются во тьму и небытие. И эта погибель происходит при нашем молчании, попустительстве и согласии. Неужели окаменели наши сердца и души и нет ни в ком из нас мощи, отваги, любви к Отечеству, что двигали нашими дедами и отцами, положившими жизнь за Родину на полях брани и в мрачных застенках, в великих трудах и борениях, сложившими из молитв, тягот и откровений державу, для коих Родина, государство были высшими святынями жизни?

Что с нами сделалось, братья? Почему лукавые и велеречивые властители, умные и хитрые отступники, жадные и богатые стяжатели, издеваясь над нами, глумясь над нашими верованиями, пользуясь наивностью, захватили власть, растаскивают богатства, отнимают у народа дома, заводы и земли, режут на части страну, ссорят нас и морочат, отлучают от прошлого, отстраняют от будущего — обрекают на жалкое прозябание в рабстве и подчинении у всесильных соседей? Как случилось, что мы на своих оглушающих митингах, в своём раздражении и нетерпении, истосковавшись по переменам, желая для страны процветания, допустили к власти не любящих эту страну, раболепствующих перед заморскими покровителями, там, за морем, ищущих совета и благословения?» [185]

Призыв «очнуться, встать для единения и отпора» был услышан и наиболее честными представителями высшего руководства страны, в том числе и будущими членами ГКЧП, о чём, например, писал в своих воспоминаниях Г. И. Янаев: «Это было очень яркое, искреннее, проникновенное воззвание. Воспринималось оно патриотически настроенной частью нашего общества с благодарностью и некоторой надеждой на лучшее будущее. Мы же, будущие гекачеписты, в этом плане от других патриотов Советского Союза не отличались»[186].

Заметим, что воззвание подписали будущие активные участники ГКЧП Варенников, Стародубцев, Тизяков, а либеральные СМИ назвали этот документ «манифестом ГКЧП», «прологом августовского путча». Очевидно потому, что и его авторы, и члены ГКЧП руководствовались одним и тем же — своей совестью, чувствовали не только боль за судьбу великой страны, но и свою личную ответственность за её будущее (многие тогда эту боль переживали на кухне)…

Приведённые выше в качестве примеров события и факты свидетельствуют о том, что вопрос о введении чрезвычайного положения в стране назрел и стоял на повестке дня. И большого секрета это ни для кого не представляло, что подтверждает и история, рассказанная автору Н. С. Леоновым.

В июне 1991 года Николай Сергеевич сопровождал Крючкова, выполнявшего правительственное поручение, в поездке на Кубу. Была поставлена задача — решить с кубинским руководством вопрос о дополнительных поставках сахара в нашу страну, испытывавшую тогда трудности с продовольствием. Обстановка на переговорах с Фиделем Кастро была, как всегда, доверительная. После решения основного вопроса (была успешно заключена бартерная сделка) зашёл разговор на больную тему — о ситуации, сложившейся у нас в стране. В ходе беседы Владимир Александрович откровенно заявил, что в СССР есть силы, готовые пойти на решительные действия. При этом присутствовал и советский посол на Кубе Ю. В. Петров, работавший ранее первым секретарём Свердловского обкома КПСС, — человек, близкий к Ельцину, а потому назначенный вскоре руководителем Администрации президента РСФСР (по роковому совпадению, к новым обязанностям он приступил 19 августа 1991 года). Однако его присутствие ничуть не смущало Крючкова, из чего можно было сделать вывод, что Ельцин знал о планах подготовки к введению в стране чрезвычайного положения.

Из протоколов допроса обвиняемого Крючкова В. А.

Крючков:

«В августе 1991 года во время обычных совещаний, широких или узких, то у Павлова В. С., то у Янаева Г. И., то у Бакланова О. Д., вставал вопрос: что делать? У Павлова В. С. остро обсуждалось экономическое положение в стране, в частности, грозящее разрушение финансовой системы страны. У Янаева Г. И. обсуждали продолжающиеся правовые конфликты. У Бакланова О. Д. меня, например, поразило совещание учёных атомщиков-физиков, где речь шла о катастрофическом положении на этом направлении народного хозяйства. Тизяков А. И. рассказывал об остановке многих промышленных предприятий и о том, что она в ближайшие месяцы достигнет катастрофических последствий.

В этих условиях возникла идея ещё раз доложить всё это Президенту СССР М. С. Горбачёву для того, чтобы повлиять на него и уговорить пойти на более решительные шаги в интересах спасения страны, т. е. предотвращения полного краха государства».

А. И. Лукьянов упоминает об одном важном обстоятельстве, которое в нашей печати почему-то обычно обходится стороной:

«Мы не раз говорили с союзным президентом об угрозе, которая нависла над страной, об активизации действий оппозиции, всякого рода экстремистских элементов. 3 августа 1991 года, всего за две недели до так называемого «путча» Горбачёв на заседании Кабинета министров констатировал «наличие в стране чрезвычайной ситуации и необходимости чрезвычайных мер». Причём, как он подчёркивал, «народ поймёт это!»[187].

Обратим внимание: 3 августа Горбачёв обозначил крайне важную проблему перед членами правительства, а 4-го уехал в отпуск, сославшись на обострение радикулита и словно забыв о намеченном на 20-е число подписании Союзного договора.

Вряд ли у кого из здравомыслящих людей вызовет удивление, что члены Комиссии по чрезвычайному положению восприняли выступление президента на заседании Кабинета министров как прямое указание на необходимость перехода к практическим действиям.

Более того, по свидетельству Крючкова (оно есть не только в воспоминаниях, но и в его показаниях на следствии), перед самым отъездом на юг Горбачёв поручил ему, Язову и Пуго ещё раз проанализировать обстановку, посмотреть, в каком направлении может развиваться ситуация, и готовить меры на случай, если придётся пойти на введение чрезвычайного положения.

«Я понимал, — пишет Владимир Александрович, — что Горбачёв боялся исключительно за себя, боялся, что с ним могут рассчитаться те, кому он когда-то, как он выразился, «насолил», имея в виду прежде всего Ельцина. В последнем разговоре со мной перед отъездом в отпуск он многозначительно заметил: «Надо смотреть в оба. Всё может случиться. Если будет прямая угроза, то придётся действовать».

5 августа Крючков поручил заместителю начальника ПГУ В. И. Жижину и помощнику первого заместителя председателя КГБ А. Г. Егорову подготовить аналитические документы и предложения по стабилизации обстановки в стране в случае введения чрезвычайного положения. Кстати, в материалах, которые они представили, было рекомендовано воздержаться от применения силовых действий. Язов возложил такую же задачу на П. С. Грачёва, являвшегося в то время заместителем командующего воздушно-десантными войсками.

17 августа, через день после того, как всем стал известен окончательный текст проекта Союзного договора, который предполагалось открыть к подписанию 20 августа (хочешь — подписывай, не хочешь — до свидания), в гостевом доме КГБ (объект «АБЦ») прошло совещание. Чтобы обсудить создавшееся положение и последствия подписания этого документа, собрались В. А. Крючков, В. С. Павлов, О. Д. Бакланов, В. И. Болдин, Д. Т. Язов и О. С. Шенин. На этой встрече присутствовали также первый заместитель председателя КГБ В. Ф. Грушко и заместители министра обороны В. И. Варенников и В. А. Ачалов.

Было решено направить к Горбачёву в Крым, в Форос, куда он уехал в отпуск, группу в составе Бакланова, Болдина, Шенина, Варенникова и в качестве сопровождающего — Ю. С. Плеханова, начальника Службы охраны КГБ (бывшего 9-го управления). Им поручалось ещё раз доложить президенту обстановку в стране, информировать его о резком ухудшении ситуации, убедить отложить подписание Союзного договора до обсуждения на Съезде народных депутатов СССР и обосновать необходимость срочного принятия чрезвычайных мер.

Ответственность за подготовку необходимых в связи с этим документов возложили на Крючкова. По его заданию Жижин и Егоров вместе с начальником Аналитического управления КГБ Леоновым приступили к работе над текстами Заявления советского руководства и Обращения к советскому народу, а также первых постановлений ГКЧП, окончательное редактирование которых было завершено в ночь на 19 августа.

В середине дня 18 августа Бакланов, Болдин, Шенин, Варенников и Плеханов вылетели в Форос. Поначалу встреча с Горбачёвым, продолжавшаяся немногим более часа, носила довольно напряжённый характер — к идее немедленного введения чрезвычайного положения он отнёсся отрицательно. Но после того, как были найдены компромиссные решения, обстановка на переговорах потеплела. Договорились, что президент, который всё же признал целесообразность введения чрезвычайного положения, на время останется в стороне, а его полномочия примет на себя Янаев. Было обусловлено отключить в резиденции президента связь и усилить её охрану, чтобы обеспечить безопасность Горбачёва и его семьи в случае непредвиденных осложнений. На прощание Горбачёв пожал всем руки и произнёс: «Черт с вами, действуйте!»

В последующие дни в Форосе был осуществлён ряд мероприятий — в полном соответствии с договорённостями, достигнутыми с президентом. Это подтвердил в беседе с автором и генерал-майор КГБ В. В. Генералов, который 19–21 августа обеспечивал на территории резиденции президента режим безопасности. Ни о какой изоляции Горбачёва и речи не шло, хотя уже 19 августа тот вдруг потребовал через своего помощника Черняева восстановить связь. Посоветовавшись по телефону с Крючковым, Генералов предложил воспользоваться специальной машиной связи, которую для удобства он был готов подогнать поближе к резиденции. Последовал отказ. Немного позже Горбачёв передал своё желание вылететь в Москву. Но на полученное согласие предоставить ему специальный борт опять ответил отказом. По всему было видно, что положение «узника» Михаила Сергеевича вполне устраивало. Кроме того, между небольшой группой Генералова и многочисленной вооружённой охраной президента (которую, разумеется, никто не разоружал) сразу же была достигнута договорённость «о мирном сосуществовании». Как обычно, свободно приходили на работу сотрудники обслуживающего персонала, каждый день Горбачёва посещал нейрохирург, лечивший и консультировавший его по поводу обострения радикулита. Местные органы КГБ не усиливались и работали в обычном режиме.

…Вернувшись в Москву поздно вечером 18 августа, Бакланов, Шенин, Болдин и Плеханов (Варенников из Крыма вылетел в Киев) доложили собравшимся в кремлёвском кабинете Янаева (там ждали их возвращения сам Янаев, Павлов, Крючков, Язов, Пуго, Тизяков, Лукьянов) итоги встречи с Горбачёвым. На этом же совещании был утверждён состав ГКЧП, а на Янаева (как и было обговорено в Форосе) было возложено исполнение обязанностей президента. Ещё раз условились: чрезвычайное положение ввести только в Москве, и ни при каких обстоятельствах не идти на какое-либо противостояние с народом.

Даже при самом большом желании в решениях и действиях этих людей трудно усмотреть хотя бы малейшие признаки заговора, тем более антиконституционного переворота. Все они представляли высшую государственную власть, находились при исполнении возложенных на них служебных обязанностей и выполняли свой долг по защите конституционного строя СССР в соответствии с Законом СССР «О правовом режиме чрезвычайного положения» и по согласованию с президентом СССР. Естественно, никто из членов ГКЧП не ставил вопроса об отстранении президента от власти каким-либо нелегитимным способом, хотя все прекрасно понимали, что именно политика Горбачёва завела страну в тупик, и сознавали, что дальнейшее его пребывание у власти будет и дальше идти вразрез с решением неотложных задач по спасению страны. Поведение президента в Форосе ещё раз подтвердило, что он и в дальнейшем будет увиливать от решения острых и жизненно важных для государства вопросов.

Ю. П. Иванов, адвокат Крючкова на следствии и процессе по делу ГКЧП, предложил автору книги такой ключ к пониманию сущности августовских событий: ГКЧП явилось детищем наиболее честной части горбачёвской администрации. С этой формулировкой можно согласиться, но только с существенным уточнением: «…той её части, которая размежевалась со своим руководителем».

Однако все члены ГКЧП отдавали себе отчёт в том, что решать судьбу Горбачёва и делать соответствующие организационные выводы может только Съезд народных депутатов.

Позиция членов ГКЧП отразилась и в его главном документе, обнародованном 19 августа.

Из Обращения ГКЧП к советскому народу:

«Над нашей великой Родиной нависла смертельная опасность! Начатая по инициативе М. С. Горбачёва политика реформ, задуманная как средство обеспечения динамичного развития страны и демократизации общественной жизни, в силу ряда причин зашла в тупик. На смену первоначальному энтузиазму и надеждам пришли безверие, апатия и отчаяние. Власть на всех уровнях потеряла доверие населения. Политиканство вытеснило из общественной жизни заботу о судьбе Отечества и гражданина. Насаждается злобное глумление над всеми институтами государства. Страна по существу стала неуправляемой».

Состав ГКЧП, его решение о введении чрезвычайного положения и соответствующие меры предполагалось утвердить на внеочередной сессии Верховного Совета СССР, созвать которую было намечено 26 августа (постановление председателя ВС СССР от 19 августа 1991 года).

В том, что ГКЧП с самого начала действовал легитимным путём, в рамках закона, убедиться нетрудно — было бы только желание. Однако к его выступлению родоначальники нового, «демократического» этапа развития России, задумавшие свергнуть в стране конституционный строй, прилепили ярлык «путч»[188], вложив в него всю свою ненависть к тем, кто попытался встать у них на пути к власти.

Эта формулировка режет слух нормального человека — режет той ненавистью, которую вложили в неё авторы чудовищного эксперимента над Россией, осуществлённого в 1990-е годы. Не все, быть может, знают, что понятие «путч», которое, к нашему всеобщему стыду, до сих пор фигурирует даже в школьных учебниках, они заимствовали из чёрных времён становления германского нацизма — под таким названием вошло в мировую историю первое крупное гитлеровское сборище в Мюнхене в ноябре 1923 года.

Стремление российских «демократов» провести такую историческую параллель и заставить людей уверовать в их дикую выдумку о тождестве человеконенавистнической сущности фашизма и коммунистических идей, воплотившихся в создании первого в мире социалистического государства — страны, освободившей Европу от нацизма, — не случайно. Цель одна: любыми путями оправдать собственные неблаговидные деяния. Рано или поздно за них придётся отвечать, а процесс восстановления исторической справедливости, как показали последние 25 лет, носит необратимый характер. ГКЧП — начальная точка этого процесса.

Из Обращения ГКЧП к советскому народу:

«Воспользовавшись предоставленными свободами, попирая только что появившиеся ростки демократии, возникли экстремистские силы, взявшие курс на ликвидацию Советского Союза, развал государства и захват власти любой ценой… Сегодня те, кто по существу ведёт дело к свержению конституционного строя, должны ответить перед матерями и отцами за гибель многих сотен жертв межнациональных конфликтов. На их совести искалеченные судьбы более полумиллиона беженцев. Из-за них потеряли покой и радость жизни десятки миллионов советских людей, ещё вчера живших в единой семье, а сегодня оказавшихся в собственном доме изгоями. Каким быть общественному строю, должен решать народ, а его пытаются лишить этого права».

Прекрасно понял смысл этих слов цвет российского «демократического» руководства, собравшийся на даче Ельцина в Архангельском утром 19 августа. Многие из тех, кто спешно слетелся в гнездо вожака, — а были там Силаев, Руцкой, Хасбулатов, Бурбулис, Шахрай, Полторанин, Ярошенко, — и не пытались скрыть охватившие их страх и смятение, что подтверждают многочисленные источники.

Р. И. Хасбулатов, ближайший сподвижник Ельцина, а после событий сентября-октября 1993 года — его заклятый враг, в своей новой книге, отрывки из которой были опубликованы в январе 2016 года, описывает одну приме-нательную сцену, которую можно назвать «Утро 19 августа на даче Ельцина»:

«Я бегом направился к дому Ельциных…

Вбегаю на второй этаж, открываю дверь спальной — на кровати сидел полураздетый, старый, обрюзгший человек. Похоже, сильно усталый, невыспавшийся. Он даже не реагировал на моё шумное вторжение, голова склонена чуть ли не до колен, был безучастен. Я несколько секунд с удивлением смотрел на него, не понимая его состояния, затем подошёл вплотную, полуобнял его вялое, крупное тело и сказал, стараясь как можно мягче: «Вставайте, Борис Николаевич, приводите себя в порядок. У нас появились новые дела, нужно действовать».

(Примерно такую же картину обрисовал Хасбулатов во время беседы с ним автора.)

Дальнейшее поведение Ельцина как-то не согласуется с бытовавшими тогда рассказами «демократов» о его волевом характере и проявленной в этот день отваге, которые, казалось бы, подтверждал и известный снимок Ельцина на танке перед «Белым домом», почти ничем не уступающий знаменитой картине художника И. Тоидзе «Призыв вождя», запечатлевшей выступление Ленина с броневика у Финляндского вокзала в апреле 1917 года. Краткая история сюжета «Ельцин на танке» такова. Уговорил Ельцина (к тому времени уже умытого, побритого и поправившего здоровье «после вчерашнего») залезть на танк всё тот же Хасбулатов. Ельцин сопротивлялся: «Что вы, меня ведь убить могут!» Хасбулатов успокаивал: «Никакой угрозы нет, Борис Николаевич».

О том, что никакой угрозы действительно не бьыо, Руслан Имранович был прекрасно осведомлён. Как, впрочем, и Ельцин, который, несмотря на это, несколько дней не мог преодолеть охватившего его панического страха. Так, ночью 20 августа он надумал бежать в американское посольство, чтобы сформировать там с помощью американских друзей «правительство в Свердловске» или «правительство в изгнании в Париже». Но, в конце концов, возобладал «патриотизм» — сердцам настоящих россиян Архангельское несравнимо ближе.

Не мог унять страх и И. С. Силаев, тогдашний председатель Совета министров РСФСР. Все три дня 19–21 августа он жил ожиданием неминуемого ареста или покушения и не находил себе места. Хасбулатов опубликовал содержание его прощального звонка в «Белый дом»: «Руслан Имранович, прощайте. Борис Николаевич, прощайте. Сегодня ночью с нами будет кончено. Это достоверная информация. Пусть берут дома. Прощайте…»[189] (немножко лукавит Иван Степанович — не у себя дома он отсиживался).

Люди порядочные обычно объясняют свой страх приступами минутной слабости. Другие…

Спустя некоторое время в печать была запущена нелепая выдумка о якобы имевшемся у ГКЧП намерении физически устранить со своего пути ряд «революционеров» горбачёвско-ельцинского призыва. В зависимости от фантазий количество лиц, якобы внесённых гэкачепистами в «расстрельный список», колебалось от тридцати до восьмидесяти человек. Гавриил Попов, например, бахвалился своим почётным вторым местом в этом списке (не отбирать же, в самом деле, лавры главного «революционера» у Ельцина). Через 20 лет после событий Иван Силаев заявил о том, что он видел список собственными глазами. Ведь надо же человеку как-то оправдаться за свои призывы расстрелять всех членов ГКЧП, а Крючкова — в первую очередь. Как Силаев пояснил, «это было спонтанное высказывание революционера. Я тогда ощущал себя участником процессов, в которых действуют законы революционного времени»[190].

А ведь не будь у этих «революционеров» страха перед возмездием, они действительно расстреляли бы тогда многих честных людей. Ведь расстреляли же они «Белый дом» вместе с находившимися там защитниками в октябре 1993 года! И в 1991 году дело к этому шло — для «путчистов» фабриковалось абсурдное обвинение по статье 64 УК РСФСР «Измена Родине», предусматривавшей смертную казнь с конфискацией имущества.

Психологам хорошо известен довольно распространённый тип людей, склонных к безудержным фантазиям, в результате которых они сами начинают верить в то, чего не было на самом деле, — грань между вымыслом и реальностью в их сознании стирается.

Страх в ельцинском окружении вызывали не только обнародованные утром 19 августа документы ГКЧП: в Москву были введены регулярные части Министерства обороны. Разъяснение ГКЧП, что войска в столицу вводятся в целях предотвращения массовых беспорядков (что в полной мере соответствовало главной установке ГКЧП: никакого противостояния с народом), не успокаивало.

Автор в эти дни не раз бывал в центре Москвы, в том числе — и у здания Верховного Совета РСФСР, и около оцепления вокруг Кремля. Наблюдал, как к солдатам подходили группы сердобольных женщин-«демократок»: «Сынки, вы ведь не будете стрелять в народ?» Ребята, утомлённые подобными вопросами (казалось, женщины намеревались опросить весь личный состав оцепления), хмуро отвечали: «А чем стрелять?» Для убедительности показывали отстёгнутые от автоматов пустые магазины и открывали пустые затворы.

Но главную опасность ельцинская верхушка видела не в бронетехнике, патрулировавшей Москву, а в Крючкове. Он слишком много знал. Конечно же, волновали российских вождей не «мужские» грехи, которые свойственны значительной части «сильного пола». У многих были припрятаны в шкафах куда более серьёзные «скелеты», о чём было хорошо известно Комитету госбезопасности. Что, если всплывут наружу злоупотребления государственного и финансового характера, коррупционные сделки и хищения, сомнительные контакты с американскими спецслужбами и дипломатическими представительствами, связи криминального характера? Особое беспокойство испытывали те «светочи российской демократии», которые, занимая различные ответственные посты, регулярно выполняли задания и поручения КГБ. Практика, в общем-то, обычная, и продиктована она исключительно государственными интересами. Но в «демократических» кругах любое сотрудничество с органами госбезопасности считалось тяжким грехом и позором. (Последний яркий пример — тот переполох, который поднялся в феврале 2016 года среди либерал-демократов Польши в связи с обнаружением документов, подтверждающих сотрудничество со Службой безопасности бывшего лидера польской «Солидарности», борца с коммунизмом Леха Валенсы.)

Эти перевёртыши, люди с двойным дном, давно питали к Крючкову жгучую ненависть. Не имея никакого понятия о благородстве и великодушии, они и о других судили по себе.

Отдадим должное способностям и волевым качествам Хасбулатова: страх, вселившийся в ельцинскую команду, он сумел скрыть за декорациями грандиозного фарса, организованного вокруг «Белого дома». Фарса, ставшего первым актом трагедии, пережитой российским народом в 1990-е годы.

Однако главными фигурами противостоянии, возникшего в августовские дни, были, безусловно, Ельцин и Крючков.

Внезапность создания и выступления ГКЧП (а мы теперь знаем, чем была вызвана такая поспешность) привела Ельцина в состояние глубокого шока. Дело в том, что он ничего не знал о событиях предшествующих дней, поскольку гостил у Назарбаева и лишь поздним вечером 18 августа вернулся из Алма-Аты. Поэтому, узнав утром 19-го о ГКЧП, он сразу же пришёл к выводу, что Крючков его обманул и не преминет свести с ним счёты.

Не будем говорить о нравственной несопоставимости этих двух людей. Но попробуем понять, что же такое могло заставить Ельцина заподозрить Крючкова в коварстве и обмане?

Разрабатывая в соответствии с поручением Горбачёва меры чрезвычайного характера, Крючков не мог, да и просто не имел права игнорировать Ельцина, сумевшего набрать солидный политический вес. Кстати, делал Ельцин карьеру не без помощи актива, «элиты» КПСС — достаточно вспомнить, сколько коммунистов, наплевав на Конституцию СССР и основные ленинские принципы Договора об образовании СССР, дружно проголосовало за суверенитет России. Именно тогда была заложена база для процветания российского псевдопатриотизма, ставшего той основной «идейной» почвой, на которой взрастало ельцинское самовластие (вспомним: разграбление страны в 1990-е годы шло под любимым лозунгом нуворишей «Поднимем Россию с колен!»). Об этом почему-то забывают те записные «коммунисты-ленинцы», которые вместе с «демократами» на своих руках несли Ельцина к трону. И почему-то до сих пор именно они, безвольно сдавшие все позиции партии и оставившие в 1991-м Крючкова между двух огней — между Горбачёвым и Ельциным, больше других обвиняют его в «соглашательстве», нерешительности и даже трусости, якобы и ставшими в своей совокупности основной причиной неудачи ГКЧП.

А ведь расплывчатая позиция партии в очередной раз проявилась уже в первый день ГКЧП, когда, казалось, у неё появился шанс реабилитировать себя. Обратимся к воспоминаниям Ю. А. Прокофьева, бывшего тогда первым секретарём МГК КПСС, рассказавшего, как 19 августа проходил Секретариат ЦК КПСС под руководством Шенина:

«К 10 часам утра меня вызвали на заседание Секретариата ЦК. Вёл его Шенин, рассказал то, что я уже знал ночью. Стали спорить, когда собирать пленум ЦК. Большинство настаивало собрать на следующий день и определить свою позицию, а пока ограничиться телеграммами в регионы, чтобы сохранить спокойствие. В том случае, если ГКЧП будет действовать в рамках Конституции, оказывать ему всяческую поддержку. Телеграмму подписал Шенин.

Но вообще наблюдались растерянность и непонимание, что, зачем и как надо делать… И Шенин вёл себя «чисто информативно», позицию свою конкретно не определял (заметим, что речь идёт о члене ГКЧП, представлявшем в нём руководство КПСС. — А. Ж.)»[191].

Свою книгу Прокофьев снабдил громким названием: «Как убивали партию». Но, думается, ей больше подходит заголовок: «Как партия сама себя убивала».

Но вернёмся к теме «Ельцин — Крючков» (или наоборот, как удобно читателю).

…Разумеется, Крючков учитывал и то, что по итогам выборов первого российского президента за Ельцина проголосовало больше половины российских избирателей, а в Москве — подавляющее большинство, около 70 процентов. Важный момент — Ельцин был избран в июне 1991 года, за два месяца до августовских событий. В этих условиях только сумасшедшему могла бы прийти в голову мысль покушаться на власть президента РСФСР, избранного всенародным голосованием или ставить её под сомнение. Крючков таковым не являлся. Более того, он поддерживал с Ельциным постоянные контакты, а по свидетельству начальника внешней разведки КГБ Шебаршина, давал своим подчинённым указания больше информировать президента РСФСР о положении в стране и за рубежом. Что также было вполне нормальным.

Основные рабочие связи с Ельциным Крючков осуществлял через своего первого заместителя генерал-полковника В. Ф. Грушко. В своей книге воспоминаний Грушко пишет:

«Ещё в январе 1991 года В. А. Крючков пригласил меня к себе для того, чтобы познакомить, по его словам, с «весьма интересным собеседником». Им оказался Юрий Владимирович Скоков, являвшийся в то время первым заместителем Председателя Совета Министров России. Крючков представил нас друг другу и порекомендовал договориться о регулярных контактах. Из беседы я понял, что у Скокова были соответствующие полномочия от Председателя Верховного Совета Российской Федерации Бориса Николаевича Ельцина. Когда Скоков ушёл, я поинтересовался у Крючкова, какими будут мои задачи. «Оставляю их на ваше со Скоковым усмотрение, — ответил председатель КГБ. — Цель состоит в обмене мнениями для лучшего взаимопонимания. Контакт рассматривайте как рабочий, а меня информируйте лишь тогда, когда сочтёте необходимым».

Мы встречались со Скоковым два-три раза в месяц, обычно вечером. Скоков произвёл на меня впечатление достойного и озабоченного судьбами государства человека, хорошо разбиравшегося в вопросах внутренней и внешней политики, не говоря уже об экономике. Вскоре у нас сложились хорошие отношения, позволявшие отлично понимать друг друга»[192].

Автору приходилось не раз слышать от довольно осведомлённых людей, с которыми он общался в процессе подготовки книги, о том, что у Крючкова с Ельциным были и конфиденциальные встречи. По крайней мере одна — она, по их сведениям, состоялась в середине августа 1991 года, накануне поездки Ельцина в Казахстан. Веских подтверждений этому автор не нашёл, но в том, что такая встреча действительно могла состояться, нет ничего предосудительного. Было бы удивительно, если бы два руководителя такого ранга между собой не общались.

Не секрет, что в поисках мер по предотвращению распада СССР Крючков и его соратники были готовы пойти и на определённые компромиссы с Ельциным, рассматривая в то время последнего как меньшее зло в сравнении с Горбачёвым и его ближайшим окружением в лице Яковлева, Шеварднадзе, Медведева и прочих «архитекторов» тотального развала страны.

Можно допустить (правда, с трудом в это верится), что Хасбулатов, которому ГКЧП до сих пор представляется в виде ужасного монстра, которого он, Хасбулатов, пронзает копьём, и не знал о контактах между Крючковым и Ельциным. Но уж наверняка он знал о том, что в течение 19–21 августа они несколько раз разговаривали по телефону. Звонили Крючкову в эти дни и Силаев, и Бурбулис. И в каждом разговоре Владимир Александрович успокаивал собеседников: «Никакого штурма «Белого дома» не будет и быть не может». (На самом деле миф о предстоящем «штурме» был выдуман российскими руководителями для того, чтобы распалить воображение «защитников» «Белого дома».)

Но одной только темой безопасности российского руководства эти разговоры не ограничивались. Обсуждались и вопросы, связанные с обеспечением нормальной жизнедеятельности Москвы в условиях чрезвычайного положения, с мерами по сохранению спокойствия и правопорядка в городе.

С целью налаживания нормальных контактов с российским руководством предполагалось ещё утром 19 августа направить в Архангельское для переговоров с Ельциным премьер-министра Павлова, а с ним — ещё одного-двух представителей ГКЧП. Тем самым подчёркивались и серьёзность планов Государственного комитета по чрезвычайному положению, и отсутствие у него каких-либо агрессивных намерений. Не исключался и такой вариант: для того чтобы предотвратить возможный саботаж действий ГКЧП со стороны Ельцина и людей из его ближайшего окружения, отправить их на несколько дней в гостевой дом охотхозяйства «Завидово». Ни о каких жёстких действиях против них, тем более аресте, речи не шло.

К несчастью, Валентин Сергеевич Павлов серьёзно заболел (давление — 220, аритмия; в таком же состоянии на следующий день он был госпитализирован), о чём Крючкову доложили слишком поздно — время было упущено: Ельцин и его окружение выехали из Архангельского в Москву. Подчеркнём — беспрепятственно. Дальнейший ход событий показал, что это был первый и наиболее серьёзный сбой в действиях ГКЧП.

Всё это время, с раннего утра, в ожидании прибытия делегации ГКЧП в Архангельском дежурило подразделение группы «Альфа» во главе с генералом Карпухиным, которому было поручено обеспечивать безопасность встречи. Не исключались и провокации, хотя «Альфа» о целях своего присутствия поставила в известность охрану Ельцина. Естественно, знал об этом и президент РСФСР. И тем не менее этот эпизод стал предметом многочисленных спекуляций. Распускались слухи о том, что готовился якобы арест российского руководства, что планировались не только «захват», но даже и физическое уничтожение Ельцина, для чего якобы ещё накануне готовилась «встреча» на аэродроме Чкаловский. Почему именно там, под Щёлковом, когда известно, что самолёт с Ельциным, прилетевший из Алма-Аты, благополучно сел, как и планировалось, во Внукове-2, и главный пассажир, естественно, спокойно доехал до дома? Никто на этот вопрос ответить автору не мог.

Заметим, если бы ГКЧП намеревался действительно арестовать Ельцина, то мог бы сделать это в течение 19–21 августа несколько раз, причём без всякого шума.

Почему же российское, а вместе с ним и московское руководство встало на путь жёсткой конфронтации с ГКЧП?

Утром 19 августа, ещё до оглашения документов ГКЧП, по телевидению и радио было зачитано заявление председателя Верховного Совета СССР Лукьянова, посвящённое наиболее болезненной проблеме, которая, как мы уже знаем, послужила толчком к выступлению ГКЧП, последней каплей, переполнившей чашу терпения. Заявление было подготовлено ещё 16 августа, сразу же после того, как в печати был обнародован подготовленный к подписанию в обход высших органов власти страны и общественности проект Договора о Союзе суверенных государств. Было подчёркнуто, что в нём не нашли отражения результаты всенародного референдума и полностью проигнорированы принципиальные положения нового Союзного договора, которые были в основном одобрены Верховным Советом ранее, 12 июля 1991 года.

В заявлении напоминалось, что «Верховный Совет СССР признал целесообразным предусмотреть в проекте Союзного договора наличие в СССР единого экономического пространства, единой банковской системы и закрепления за Союзом собственности, необходимой для его нормального функционирования как федеративного государства. Особо было оговорено требование установления самостоятельных налоговых поступлений в союзный бюджет…

Исключительно серьёзное внимание уделил Верховный Совет СССР прекращению так называемой «войны законов», на деле означавшей вопиющее беззаконие. В связи с этим для включения в Договор была предложена норма, не допускающая приостановления Союзом ССР республиканских законов, а республиками — союзных законов, и предусматривающая разрешение возможных споров путём согласительных процедур или решениями Конституционного суда СССР. Несмотря на то, что это предложение было поддержано виднейшими советскими юристами, оно также не нашло должного отражения в тексте договора, подготовленного в Ново-Огарёве».

Все эти проблемы требовали серьёзного обсуждения на сессии Верховного Совета СССР, а затем — и на Съезде народных депутатов страны. «Без этого такой наиважнейший для судьбы нашего государства документ, как Союзный договор, не сможет в полной мере выражать волю советского народа о сохранении Союза ССР — великой державы, призванной служить интересам граждан всех национальностей и оказывающей серьёзнейшее воздействие на международную обстановку во всём мире».

Кстати, за это своё заявление Лукьянов, который не был членом ГКЧП и никакого участия в его работе фактически не принимал, оказался за решёткой. Но это ещё были только первые шаги крепнущей российской «демократии» по устранению со своего пути политических соперников методами сталинского террора, который они на словах так яростно осуждали…

Ни в одном документе ГКЧП, ни в одном его действии не было и намёка на борьбу за власть. Но политическая игра, которая велась командой Ельцина, рассчитывавшей 20 августа получить «вольную» и свободно выйти из СССР, оказалась на грани провала. Нет никакого сомнения, что не случись ГКЧП, они уже тогда бы осуществили свой замысел и мы получили бы «Беловежскую Пущу» не в декабре, а в августе.

В этом — ключ к пониманию того, почему меры ГКЧП встретили такое ожесточённое сопротивление ельцинистов. Ничего подобного тому, что мы увидели в августе в Москве, больше нигде не наблюдалось. Даже в наиболее проблемных республиках и регионах создание ГКЧП получило позитивные отзвуки. Так, президент Грузии З. Гамсахурдия уже 19 августа вывел из Тбилиси свою так называемую «национальную гвардию», объявив о намерении не обострять и без того сложную обстановку в стране. В этот же день армянские боевики освободили всех захваченных ранее (28 человек) военнослужащих внутренних войск МВД СССР, выполнявших задачи по предотвращению межнациональных конфликтов.

В ГКЧП предполагали, что «демократическими» силами наверняка будут организованы акции протеста в Ленинграде. Крючков на этот счёт дал жёсткую установку начальнику Ленинградского УКГБ генералу А. А. Куркову — не мешать и не предпринимать никаких ответных действий. Митинг в городе прошёл 19 августа и завершился без эксцессов, а к вечеру 20 августа обстановка окончательно стабилизировалась.

И только в Москве, где хорошо знали позицию ГКЧП: никакого противостояния и «контрмитингов» с непредсказуемыми последствиями, — пошли по пути провокаций, пытаясь довести ситуацию до взрыва.

Надуманная версия борьбы ГКЧП за власть представляет собой старый воровской приём: хорошо известно, кто громче всех кричит: «Держи вора!» Как сказал по горячим следам августовских событий один из журналистов, выносить членам ГКЧП обвинение в «заговоре с целью захвата власти» — это примерно то же самое, что обвинять коньяк «Наполеон» в бонапартизме.

Все члены Государственного комитета были людьми самодостаточными, и никто из них не страдал комплексами неполноценности, порождающими неуёмную жажду власти. Например, В. А. Крючков, ставший по воле обстоятельств одной из центральных фигур «заговорщиков», до августа 1991 года дважды подавал Горбачёву заявления об освобождении от должности председателя КГБ и дважды получал отказ. Если в чём и лукавил при этом Владимир Александрович, так это в том, что в качестве причины, побуждавшей его просить об отставке, указывал состояние здоровья. Хотя оно и на самом деле не отличалось крепостью, нежелание Крючкова занимать высокий и ответственный пост было вызвано прежде всего политикой Горбачёва, его постоянными метаниями, лишавшими каких-либо перспектив страну, а с ней — и государственные институты, в том числе Комитет государственной безопасности, служивший надёжным щитом социалистического государства.

Даже в период самой разнузданной «демократической» пропаганды мало кто осмеливался упрекнуть кого-либо из членов ГКЧП в карьеризме. Это были люди, для которых смысл жизни заключался в самоотверженном и бескорыстном служении родине.

Не случайно все они оказались бессребрениками. О личной скромности Крючкова мы уже говорили.

Янаев за всю жизнь не скопил денег даже на «жигули» и имел лишь скромный дачный домик на шести сотках.

Всё состояние Пуго, ушедшего из жизни вместе с женой, составляло десять тысяч рублей в облигациях государственного займа.

Конечно же, об этом прекрасно знали «демократы». И всё же некоторые из них не гнушались грязными выдумками о зажиточной жизни и несусветных богатствах «партократов». Так, был беззастенчиво оклеветан Герой Советского Союза маршал С. Ф. Ахромеев, который, даже полагая, что ГКЧП обречён на неудачу, 19 августа срочно вернулся из отпуска в Москву и всемерно поддерживал его. По поводу гнусной лжи в адрес маршала известный публицист Виктор Кожемяко в книге «Политические убийства: жертвы и заказчики» писал:

«Видя сегодня на телеэкране модно одетую белокурую мадам, что-то лепечущую о социальной защите сирых и бедных, я всегда думаю: неужели не является тебе по ночам тень маршала Ахромеева? Того, который за величайшую скромность и аскетическую неприхотливость друзьями был назван спартанцем. Который, перейдя на должность советника президента, отказался от повышенного в полтора раза оклада. Который, даже прощаясь с жизнью, не забыл, что он должен в столовую несколько рублей, и в одной из последних записок попросил вернуть, приложив деньги.

Вы, нравственные пигмеи, злобно и жестоко травившие такого человека, разве вы способны — ну не подняться до его высоты, нет, а хотя бы эту высоту понять?»

…Дальше того, чтобы восстановить в стране конституционный порядок и дееспособность центральной власти, планы Государственного комитета по чрезвычайному положению не простирались.

Из Обращения ГКЧП к советскому народу:

«Кризис власти катастрофически сказался на экономике. Хаотичное, стихийное скольжение к рынку вызвало взрыв эгоизма: регионального, ведомственного, группового и личного. Война законов и поощрение центробежных тенденций обернулись разрушением единого народно-хозяйственного механизма, складывавшегося десятилетиями…

Государственный комитет по чрезвычайному положению в СССР полностью отдаёт себе отчёт в глубине поразившего нашу страну кризиса. Он принимает на себя ответственность за судьбу Родины и преисполнен решимости принять самые серьёзные меры по скорейшему выводу государства и общества из кризиса…

Мы выступаем за истинно демократические процессы, за последовательную политику реформ, ведущую к обновлению нашей Родины…

Бездействовать в этот критический для судеб Отечества час — значит взять на себя тяжёлую ответственность за трагические, поистине непредсказуемые последствия…

Призываем всех граждан Советского Союза осознать свой долг перед Родиной и оказать всемерную поддержку Государственному комитету по чрезвычайному положению в СССР, усилиям по выводу страны из кризиса».

Кстати, в «демократических» кругах не принято вдаваться в содержание документов ГКЧП, а если там и упоминают о них, то только для того, чтобы поставить свой излюбленный штамп — «демагогия». Предположим, что и Ельцин с Хасбулатовым были уверены в том, что все цели ГКЧП декларировались лишь для отвода глаз, а на самом деле он готовил «переворот» и задумал отстранить их от власти. Но ведь они прекрасно понимали: затеял бы Крючков в действительности штурм «Белого дома» — и автоматы его «защитников» против бойцов «Альфы» выглядели бы «пшикалками», хотя и смертельно опасными, особенно в руках подогретых бесплатным алкоголем людей.

Но допустим всё же, что опасения этих «героев борьбы за демократию» были небезосновательны. Как тогда можно расценивать их призывы к «защитникам» «Белого дома», к мирным гражданам, среди которых было очень много женщин, стоять до конца? Правда, к вечеру 20 августа женщинам и тем, кто был «недостаточно храбр», все-таки предложили покинуть «опасное место». Наигранное «великодушие» ещё больше накалило обстановку.

Автор полагает, что ельцинской верхушке, имитировавшей свою «осаду» так же, как Горбачёв — своё заточение в Форосе, нужен был не только «живой щит» для страховки. Они нуждались в кровавых столкновениях — для того, чтобы обвинить их виновниками «путчистов» и вызвать соответствующий резонанс за рубежом.

А раскалённая обстановка в здании Верховного Совета РСФСР[193] и прилегающей к нему территории действительно вызывала у ГКЧП большую тревогу. В самом здании и перед ним, по оперативным сведениям органов госбезопасности, находилось примерно 200 вооружённых людей, не имеющих никакого отношения к официальным службам охраны. Бегал с автоматом и позировал фотографам Ростропович, которого ловко использовали в роли одного из главных подстрекателей. Провокаторы действовали на каждом шагу, будоража воображение людей, многие из которых находились под воздействием алкоголя. Нагнетали атмосферу с помощью тех же слухов о якобы готовящемся штурме «Белого дома» и аресте «демократического» руководства России. Распространялась лживая, провокационная информация, что по окнам «Белого дома» и людям на площади начали работать «снайперы КГБ» — со стороны здания СЭВа и гостиницы «Украина» (19–21 августа ни одного выстрела в окрестностях «Белого дома» зафиксировано не было). Приехали в «Белый дом», чтобы «укрыться от ареста» Попов с Лужковым, прихватив для убедительности домочадцев. Спиртное лилось рекой.

О том, что «сопротивление путчистам» превратилось в крайне опасный бедлам, свидетельствуют и другие факты. Так, спустя некоторое время после августовских событий автор стал невольным свидетелем разговора нескольких подвыпивших кооператоров, вспоминавших, как они вместе со своими «бригадами» «защищали Ельцина от путчистов». Судя по отдельным деталям их разговора, они действительно были на площади перед «Белым домом» вместе со своими вооружёнными бандгруппами. Им было что защищать.

Утром 20 августа Крючков, Язов и Пуго, учитывая крайне напряжённую ситуацию, сочли необходимым разработать меры по локализации напряжённости в районе «Белого дома». Исходили из того, что если какие-то группы лиц решатся развязать кровавый конфликт, стрельбу, массовые беспорядки, то, естественно, возникнет вопрос о предупреждении подобных действий. А они не заставили себя ждать.

Поздно вечером 20 августа пьяная, разъярённая толпа забаррикадировала выезд из тоннеля под Калининским проспектом механизированному подразделению, патрулировавшему Садовое кольцо, забросала БМП камнями и бутылками с зажигательной смесью, а трое «смельчаков» решили остановить боевые машины пехоты голыми руками. Это была лишь прелюдия к началу более серьёзных столкновений, на которые подталкивали людей провокаторы и подстрекатели. И не состоялись они лишь благодаря выдержке Крючкова — вот о чём мы должны помнить, а не болтать, оправдывая себя, о его трусости и нерешительности…

Прервёмся на минуту и предоставим слово Крючкову, тем более что его информация подтверждается рядом свидетельств. Итак:

«В ночь на 21 августа у меня состоялись два или три разговора (как полагает автор, не менее трёх. — А. Ж.) с Ельциным. Ему я тоже говорил, что никакого штурма Белого дома не намечается. Разговоры были вполне спокойными. Я не почувствовал какого-то раздражения, более того, Ельцин сказал, что надо искать выход из создавшегося положения и хорошо бы ему, Ельцину, слетать вместе со мной в Форос к Горбачёву для того, чтобы отрегулировать ситуацию. Он предложил мне выступить на открывавшейся 21 августа сессии Верховного Совета РСФСР с объяснением обстановки и ответить на возможные вопросы»[194].

Это был первый разговор. Перейдём ко второму:

«Я посоветовался с Янаевым и дал согласие на вылет к Горбачёву в Форос и на выступление на сессии Верховного Совета России. Мы условились утром 21 августа решить технические вопросы и реализовать договорённость»[195].

В тот момент Крючков и представить не мог, что ему с товарищами по ГКЧП готовили ловушку.

В эту же ночь, ближе к утру, состоится его третий разговор с Ельциным. Но о нём — чуть позже.

После провокационного нападения на Садовом кольце на военнослужащих участники координационной группы ГКЧП во главе с Баклановым поставили вопрос о необходимости приведения в действие операции «Гром», разработанной днём 20 августа. Но готовили её не «для захвата Ельцина и Хасбулатова», в чём нас до сих пор пытаются убедить «демократы», а с целью предотвращения возможных провокаций, крупных беспорядков и вооружённых столкновений в Москве. И следствие, и суд по делу ГКЧП подтвердили, что вопрос о так называемом «штурме Белого дома» ни разу даже не поднимался на заседаниях ГКЧП. Более того, 20 августа на вечернем заседании Комитета Янаев даже предложил в целях пресечения распространившихся абсурдных слухов сделать опровержение в печати. Но это могло породить волну новых домыслов, поэтому его идею отклонили.

Сложившаяся к ночи обстановка в центре Москвы, перед «Белым домом», воспринималась многими сторонниками ГКЧП как открытый вооружённый саботаж действий Государственного комитета по чрезвычайному положению, чреватый новыми кровавыми провокациями с непредсказуемыми последствиями. Поэтому оперативной группе из пяти человек во главе с заместителем председателя КГБ Г. Е. Агеевым было поручено ещё раз изучить возможность локализации беспорядков перед «Белым домом» с учётом мер, разработанных накануне. Как показал Крючков в судебном заседании Военной коллегии Верховного суда РФ 30 ноября 1993 года, «операция» по Дому Советов РСФСР была… не более чем изучаемым вариантом действий в связи с возникшими опасениями по поводу возможных непредсказуемых действий со стороны находившихся там вооружённых лиц и таковым вариантом осталась».

Вернувшиеся с места событий оперативные сотрудники доложили: операция возможна, но обстановка серьёзная: слишком много пьяных, люди возбуждены, может быть кровопролитие. Против проведения силовой операции по разоружению «защитников» «Белого дома» высказались руководители спецподразделений КГБ «Альфа» и «Вымпел» — генерал В. Ф. Карпухин и полковник Б. П. Бесков[196]. Их мнение довели до Крючкова, который в это же время в своём кабинете проводил совещание с участием Бакланова, Варенникова, Ачалова, Громова, Шенина, Грушко, Плеханова.

Хотя отдельные горячие головы на этом совещании предлагали «проявить решительность и идти до конца»: «Наведём порядок, а заодно задержим и Ельцина с его камарильей!» — большинство присутствующих посчитали, что высокая вероятность случайных жертв при проведении операции делает её невозможной.

Последнее слово было за Крючковым. Оно было кратким: «Я этого не допущу, венгерские события повторять нельзя!»

Была ли эта, без преувеличения, историческая фраза Крючкова проявлением его пресловутой «нерешительности»? На наш взгляд, это было взвешенное и единственно верное в сложившейся обстановке решение.

Ещё раз напомним о важнейшем принципе, которым руководствовался ГКЧП: никакого противостояния с народом. Государственный комитет по чрезвычайному положению рассматривал своё выступление как политическую акцию, а участие в нём силовых структур — лишь как средство обеспечения законности и конституционного порядка в стране.

Недопонимание целей и задач ГКЧП породило у многих его сторонников явно завышенные ожидания и надежды, которые, увы, не оправдались, да и не могли оправдаться. Отсюда — и глубина разочарований, проявляющаяся в оценках деятельности Государственного комитета, которые во многом несправедливы и грешат явным субъективизмом.

Долгое время под воздействием собственных необоснованных ожиданий, возникших ещё ранним утром 19 августа 1991 года, находился и автор книги, полагавший, как и многие, что ГКЧП упустил реальный шанс — одним лишь «штурмом» «Белого дома» — отвести страну от пропасти. Отчасти такая его наивность была вызвана и убеждениями, до сих пор свойственными некоторой части ветеранов КГБ, которые полагают: согласись Крючков на «штурм», и мы жили бы сейчас в другой стране. Автор не в праве сомневаться в их искренности: будучи настоящими патриотами родины, они действительно были готовы идти до конца, чтобы отвести от страны нависшую над ней страшную угрозу. Преувеличивая при этом степень готовности ГКЧП к такому решительному шагу.

Острота политического момента вынудила инициаторов создания ГКЧП решать сложнейшие проблемы, копившиеся в течение нескольких лет, в спешном порядке, что неизбежно порождало несогласованность в действиях членов Комитета, в их подходах к решению возникавших задач тактического характера. Причём среди тех, кто был призван обеспечивать деятельность и поддержку ГКЧП, были и люди, которые с самого начала вели двойную игру, выжидая, «чья возьмёт». Так, собственные контакты с представителями российской власти установил заместитель командующего ВДВ генерал Павел Грачёв, который, по выражению Крючкова, «бросал шары и в ту и в другую корзину».

Вынужденная спешка привела к тому, что по ряду вопросов между членами ГКЧП возникали разногласия, в результате которых к ночи 21 августа вся ответственность за дальнейшие шаги легла, по сути дела, на Крючкова. От участия в обеспечении режима чрезвычайного положения фактически устранились Министерство обороны (утром начался вывод войск из Москвы) и Министерство внутренних дел.

Решительно отказавшись от силовых действий, Крючков остался верен своим твёрдым обещаниям, данным российскому руководству. Впрочем, о характере его переговоров с Ельциным знали практически все, кто ещё оставался в кабинете председателя КГБ ночью 21 августа. Они и стали свидетелями последнего звонка Крючкова Ельцину. Владимир Александрович намеревался уточнить план совместных действий по выходу из сложившейся ситуации, предложенных несколько часов назад российским президентом. Через трубку правительственной связи ответ Ельцина был слышен всем: «Я в Форос ехать не собираюсь».

Близилась развязка.

Днём 21 августа члены ГКЧП Крючков, Бакланов, Ти-зяков, Язов, а вместе с ним Лукьянов и Ивашко[197] вылетели к Горбачёву в Форос.

Курс на Форос взял и самолёт с компанией ельцинских представителей, в которой верховодил бравый генерал Руцкой со «стечкиным» под мышкой. После приземления Александр Владимирович скомандовал: «Первыми высадятся автоматчики, они образуют каре, внутри которого расположимся мы».

Фарс продолжался…

По возвращении в Москву прямо на аэродроме Крючков и Язов были арестованы.

Затем были арестованы и другие члены ГКЧП (Б. К. Пуго покончил жизнь самоубийством), а также лица, активно сотрудничавшие с Государственным комитетом по чрезвычайному положению. Среди них — генерал армии В. И. Варенников, генералы КГБ В. Ф. Грушко, Ю. С. Плеханов, В. В. Генералов.

29 августа был взят под арест председатель Верховного Совета СССР А. И. Лукьянов.

На местах были освобождены от своих должностей практически все региональные руководители, поддержавшие ГКЧП. В стране развернулась «охота на ведьм».

Сменивший Крючкова новый председатель Комитета госбезопасности В. В. Бакатин на первом же совещании руководящего состава объявил, что он пришёл, «чтобы уничтожить КГБ». С чем и успешно справился за несколько месяцев.

Разгром ГКЧП ознаменовал переход ползучей контрреволюции в стране, действовавшей при активной поддержке западных реакционных сил, в новое качество, в завершающую стадию, период открытой борьбы против социалистического строя и советской власти.

Пошёл обратный отсчёт времени.

Декабрь 1991 года. Беловежский сговор. Руководители трёх республик подписывают соглашение о создании невнятного образования — Содружества Независимых Государств. Советский Союз прекращает существование. Первый, с кем Ельцин делится долгожданной радостью, — президент США Джордж Буш-старший. Тот тоже несказанно рад.

Октябрь 1993 года. Завершение антиконституционного переворота в России. Ельцин расстреливает Верховный Совет Российской Федерации. Гибнут сотни людей. А с ними — и советская власть…