Владимир Крючков. Время рассудит

Глава четвёртая ГЛАВНЫЙ ПРОТИВНИК ГЛАВНОГО ПРОТИВНИКА

Многое в разведке находится под покровом секретности. Но есть две стороны в её работе, которые рано или поздно становятся заметными даже для людей, не слишком посвящённых в её тайны: одна состоит из удач, другая — из поражений. По ним мы обычно и судим, насколько сильна наша разведывательная служба. И часто ошибаемся, поскольку слишком мало знаем о главном — о каждодневной, кропотливой оперативной работе, часто сопряжённой с риском для жизни людей, самоотверженно выполняющих свой долг перед Родиной. Естественно, сокрыто от посторонних глаз и то, что определяет реальную силу разведки, её потенциальные возможности: уровень профессиональной подготовки и оперативный опыт разведчиков, качество агентуры, постановка аналитической работы, техническая оснащённость и целый ряд других факторов.

При этом даже самые тяжёлые провалы, которые нередко вызывают международный резонанс и становятся достоянием общественности, отнюдь не всегда свидетельствуют о слабости спецслужбы или каких-то отдельных её звеньев, тем более не могут служить поводом для сиюминутных поверхностных оценок. На войне от поражений не застрахованы и боеспособные армии во главе даже с самыми опытными и талантливыми полководцами. Недаром говорят, что проиграть сражение не значит проиграть войну. А война на невидимых фронтах разведки никогда не кончается, будет она продолжаться и в обозримом будущем.

Не станем забывать, что даже в период разрядки 1970-х годов и заметного потепления в отношениях СССР со странами Запада (вспомним ещё раз добрым словом Л. И. Брежнева), США и западноевропейские страны, несмотря на все свои миролюбивые заверения, по-прежнему рассматривали Москву как основной источник зла и корень всех бед. Ну а главным инструментом осуществления «коварных замыслов Кремля» всегда считался Комитет государственной безопасности со своей внешней разведкой — всемогущая «рука Москвы», которой постоянно пугали западного обывателя. Поэтому не случайно острие подрывной деятельности против Советского Союза было постоянно направлено на его органы госбезопасности.

Наиболее серьёзную угрозу для наших разведывательных и контрразведывательных служб представляла деятельность главного противника — Центрального разведывательного управления США в период, когда возглавлял его опытный профессионал и политик Уильям Кейси (директор ЦРУ в 1981–1987 годах). К руководству американской разведкой он пришёл после избрания президентом США Рональда Рейгана, предвыборной кампанией которого Кейси и руководил. Вполне естественно, что глава ЦРУ исповедовал взгляды своего патрона — ярого антикоммуниста, убеждённого в том, что «СССР скорее будет разгромлен, чем с ним удастся договориться».

При Кейси бюджет Центрального управления ежегодно увеличивался почти на 20 процентов. Проведение тайных операций подкреплялось принятием дополнительных законодательных актов. Расходы на эти операции только за четыре года, с 1982 по 1986-й, увеличились почти втрое. Даже когда в середине 1980-х годов произошли массовые провалы американской агентуры в Москве, никто не стал упрекать ЦРУ в том, что его сотрудники даром едят хлеб: руководство США продолжало поддерживать и серьёзно финансировать свою разведку.

Всем хорошо известно, что американцы не любят выбрасывать деньги на ветер. Можно сказать, что их финансовые вливания не пропали даром: на завершающем этапе перестройки КГБ СССР вовсе не случайно подвергся наиболее яростным атакам антисоветских сил, активизировавшихся внутри страны.

Особое внимание ЦРУ уделяло внешней разведке КГБ, которая неизменно пользовалась высоким авторитетом. Об этом, в частности, свидетельствует один эпизод, описанный нашим «главным нелегалом» — Ю. И. Дроздовым. Юрий Иванович в своих воспоминаниях приводит слова американских коллег, произнесённые ими во время одного совместного застолья (и такое случалось!): «Даже ваши поражения демонстрируют мощь вашей разведки».

Это — оценка профессионалов. А те, кто показывает деятельность советской разведки в 1970—1980-е годы исключительно в неприглядном свете, или имеют весьма смутное представление о задачах, которые она решала в этот период, или делают это преднамеренно, спеша внести свой «вклад» в дискредитацию истории отечественных разведывательных органов.

В. А. Крючков отдал разведке 17 лет, из них три года был первым заместителем начальника ПГУ и 14 лет — начальником Первого главного управления КГБ СССР. Больше его на этом посту — более пятнадцати лет — работал только Александр Михайлович Сахаровский, внёсший неоценимый вклад в развитие советской разведки и укрепление её престижа. Именно генерал-полковник Сахаровский сумел разглядеть в Крючкове своего достойного преемника ещё в то время, когда тот возглавлял секретариат КГБ, и рекомендовал Андропову перевести Крючкова в разведку.

«…Считаю, — пишет Крючков, — что годы, проведённые в разведке, являются самыми яркими в моей жизни. Для меня это был период творческого подъёма, становления не только как профессионала, но и как политика. Огромный объём информации, который стекался ко мне, позволял не только быть в курсе международных событий, но и взглянуть как бы со стороны, с разных точек зрения на процессы, происходившие в нашей стране… В этом плане именно разведка предоставляет поистине уникальные возможности»[89].

Крючков активно развивал традиции Сахаровского — он не только сумел сохранить репутацию советской внешней разведки как одной из самых сильных спецслужб в мире, но и многое сделал для повышения её эффективности. Ветераны разведки в многочисленных беседах с автором отмечали, что именно в разведке в наибольшей степени раскрылся талант Владимира Александровича как большого политика и организатора, человека с недюжинным интеллектом, исключительной эрудицией и феноменальной памятью.

Под руководством Крючкова разведка в структуре КГБ развивалась вплоть до последних дней существования Первого главного управления Комитета госбезопасности, даже в смутную эпоху Горбачёва.

Большую сложность для ПГУ представляла вошедшая в практику ведущих западных государств и некоторых других стран, следовавших в их фарватере, привычка периодически выдворять наших сотрудников из-за рубежа по надуманным поводам. Такие акции преследовали, как правило, двоякую цель: вызвать негативный для СССР международный резонанс и избавиться от опытных разведчиков и наиболее влиятельных дипломатов, сотрудников торгпредств, журналистов. Но основной удар был всегда направлен против сотрудников КГБ, часто — просто в отместку за крупные провалы своих спецслужб. Процесс замены наших выдворенных разведчиков на новых был исключительно сложным и трудоёмким: надолго снижалась наша оперативная активность за рубежом, возникали большие проблемы в работе с агентурой и другие серьёзные последствия.

К подобному неблаговидному приёму не раз прибегала Англия, не брезговала использовать его Франция, а порой дело доходило и до курьёзов. Так, Боливия объявила однажды о высылке 116 советских граждан, хотя такой численности наших соотечественников в этой стране никогда и не было («высылали», например, туристов, которые посещали эту страну в прежние времена, «выслали» поэта Евгения Евтушенко, который как-то был там проездом).

Однако далеко не всегда ответные меры советского руководства были адекватными в политическом плане и в количественном отношении.

Надо отдать должное Горбачёву — он в этот период сумел проявить политическую волю. В сентябре 1985 года англичане пошли на очередную провокацию, обвинив более тридцати советских сотрудников в незаконной деятельности. Поводом для этого стало разоблачение нашими спецслужбами Гордиевского[90], которого английская резидентура в Москве успела вывезти из Советского Союза. Горбачёв дал добро МИДу и КГБ ответить адекватно. После этого Лондон выслал ещё шесть человек, мы опять ответили соответствующим образом. Столкнувшись с такой твёрдой позицией, Тэтчер, которая в это время находилась с визитом в Египте, сделала официальное заявление о том, что Англия прекращает акции по выдворению советских сотрудников и считает инцидент исчерпанным.

Вскоре после этого в крайне неприглядное положение было поставлено посольство США, которое прибегло к подобным действиям. Советская сторона отреагировала моментально и отозвала… свой обслуживающий персонал американского посольства в Москве, и оно оказалось парализовано. В придачу ко всему эта история была высмеяна известным в ту пору фельетонистом Артом Бухвальдом. Понятно, что после адекватных ответных шагов со стороны СССР наши зарубежные резидентуры стали чувствовать себя значительно увереннее.

Приведённые примеры показывают, на каком неблагоприятном фоне протекала деятельность нашей разведки в 1970—1980-е годы, что в полной мере ощутил Крючков буквально через несколько недель после его назначения первым заместителем начальника ПГУ.

В 1971 году изменил Родине и перешёл на службу к британской разведке майор КГБ О. А. Лялин, которого англичане заставили на весь мир сделать нелепое заявление: якобы Москва вынашивает зловещие планы затопить лондонское метро и попутно вывести из строя водопроводную и канализационную сеть. В связи с этим правительство Великобритании объявило персонами нон грата 105 советских сотрудников, работавших в этой стране. По своим масштабам предпринятая Лондоном акция не знала аналогов. К тому же советское руководство было предупреждено (а по сути дела, подверглось шантажу) о намерении англичан выслать ещё одну большую группу советских граждан. После некоторого раздумья из СССР были высланы в ответ 18 британских дипломатов. Английские спецслужбы позволили остаться в Лондоне лишь небольшой группе офицеров КГБ численностью семь человек — сотрудникам, которые до прибытия в Лондон работали главным образом в периферийных органах советских спецслужб и не имели опыта работы ни в центральном аппарате разведки, ни за границей. После этой истории КГБ был вынужден законсервировать почти все агентурные отношения…[91]

Нелёгкой работой по преодолению последствий предательства Лялина, послужившего поводом для высылки советских граждан из Лондона, и вынужден был заниматься Крючков, который после нового назначения стал курировать европейские оперативные отделы. Можно без преувеличения сказать, что это было его первым боевым крещением в разведке.

Однако сразу предупредим читателя: мы не намерены чрезмерно увлекаться отдельными «детективными» историями, связанными с оперативной деятельностью ПГУ в «эпоху Крючкова», который, как мы убедились в предыдущей главе, снискал уважение у целого ряда крупных советских разведчиков как специалист, прекрасно разбиравшийся во всех тонкостях их профессии. Тем более не будем забывать, что разведка — инструмент большой политики, а её начальник — не столько оперативный сотрудник, сколько политический руководитель и организатор.

Сразу после прихода в разведку Крючков сосредоточил внимание на аналитической деятельности ПГУ. Это направление ему было поручено курировать уже в 1971 году, поскольку именно это направление находилось в то время далеко не в лучшем состоянии. Незавидное положение информационно-аналитического отдела (впоследствии — управления) явилось следствием определённых «традиций», сложившихся в разведке. Недооценка разведывательной аналитики имела свои конкретные исторические корни. Информация, поступавшая по линии разведки перед Великой Отечественной войной, в военные и первые послевоенные годы, докладывалась руководству органов госбезопасности и лично Сталину необработанной. П. М. Фитин, возглавлявший внешнюю разведку с 1939 по 1946 год, был поставлен в жёсткие рамки: Сталин требовал от него представлять добытые сведения только в «первозданном» виде с обязательным указанием источника и сам решал, насколько они достоверны и важны. Возможно, в то время подобное, «ручное», управление разведкой было в какой-то мере и оправданным. Однако в результате оно привело к большому трагическому просчёту: при огромном количестве противоречивых сведений и мощной дезинформационной работе противника точную дату нападения фашистской Германии на Советский Союз установить так и не удалось.

Вместе с тем мы должны отметить большую личную роль Сталина в становлении и развитии советской разведки. Долгое время сохраняли актуальность его указания по разведке от 21 мая 1937 года, в которых были не только определены важнейшие задачи НКВД на этом участке, но и высказан ряд резких критических замечаний. В частности, он отмечал:

«Мы имеем крупные победы, мы сильнее всех политически, мы сильнее экономически, но в разведке нас разбили. Поймите, разбили нас в разведке.

Мы должны создавать свою разведку. Хорошая разведка может отсрочить войны. Сильная разведка врага и наша немощь — провокация войны.

Нельзя быть слепым, надо иметь глаза. Значит, надо иметь сильную разведку и контрразведку».

Разведке принадлежит поистине выдающаяся роль в успешной реализации советского атомного проекта. Наши разведчики уже осенью 1941 года, в тяжелейшее для страны время, когда фашисты рвались к Москве, сумели добыть в Англии сведения о начале работ по созданию атомного оружия. В марте 1942 года такие же сведения были получены от советской разведки в США.

Известны цифры, позволяющие судить о масштабах нашей разведывательной деятельности в военные годы. С 1941 по 1944 год только по линии Первого управления НКВД — НКГБ на нелегальную работу за рубежом было направлено 566 сотрудников, которые завербовали 1240 агентов, добыли агентурным путём свыше 40 тысяч различных разведматериалов.

Наша разведка через своих агентов сумела проникнуть в недра Манхэттенского проекта — программы США по разработке атомной бомбы. В апреле 1945 года И. В. Курчатов получил ряд ценных разведданных по конструкции атомной бомбы и методам разделения изотопов урана. Пожалуй, благодаря разведке Игорь Васильевич был самым информированным физиком-атомщиком в мире.

Известный исследователь истории создания советской атомной бомбы, профессор права А. И. Иойрыш отмечает, что Сталин лично заострял внимание разведки на принципах подхода к вербовке агентов, связанных с разработками по атомной бомбе. «Есть два моральных фактора, — указывал он, — которые надо использовать. Учёные не могут не понимать, что если одна держава будет монопольно владеть сверхмощным оружием, то последствия будут непредсказуемы, опасны, катастрофичны. И второе: Советский Союз несёт на себе основную тяжесть войны с фашизмом, с тем злом, которое хочет установить господство над всем миром, уничтожить многие народы. И чем дольше продлится война, тем больше людей погибнет на оккупированных территориях, в лагерях. Высший долг учёных — помочь Советскому Союзу выстоять и победить как можно скорее».

Поступавшая по линии разведки информация способствовала принятию руководством страны своевременного решения о начале работ по атомному оружию, помогла физикам сократить сроки их проведения и сэкономить колоссальные средства. Выдающийся советский физик, один из руководителей советского проекта атомной бомбы Ю. Б. Харитон приводил слова Сталина при вручении государственных наград создателям грозного оружия: «Если бы мы опоздали на один-полтора года, то, наверное, испробовали бы этот заряд на себе».

Довольно убедительны и свидетельства противника. Уолтер Беделл Смит, глава ЦРУ США (1950–1953), выступая в сенате США, произнёс следующие слова: «Я вижу только двоих, кто мог бы соответствовать общепринятому представлению о шефе разведки. Первый — Бог, другой — Сталин. К тому же я не уверен, что Бог справился бы с этой задачей. Так как я не уверен, настолько ли он близок к Дяде Джо, чтобы знать о его намерениях»[92].

Через несколько лет после окончания войны были пересмотрены многие принципы и направления деятельности разведки с учётом прежних ошибок и недостатков. Так, по инициативе Сталина 9 ноября 1952 года при бюро Президиума ЦК КПСС была создана комиссия по реорганизации разведывательной и контрразведывательной служб МГБ СССР. В декабре 1952 года был подготовлен проект постановления ЦК КПСС «О Главном разведывательном управлении МГБ СССР», при обсуждении которого Сталин высказал ряд существенных замечаний. Однако его смерть помешала реализации намеченных мероприятий по качественному улучшению деятельности разведывательных служб. В частности, долгие годы практически за бортом оставалась аналитическая работа в разведке.

Кстати, этот серьёзный недостаток не обошли вниманием и наши противники. Так, известный американский разведчик Дэвид Мёрфи, бывший руководитель «советского отдела» ЦРУ, отмечал, что «внешняя разведка НКВД никогда не создавала аналитическую составляющую, или «информационную» часть. Она всегда полагалась на рассылку рапортов конкретным «клиентам», оставляя им решение по толкованию. На этой процедуре настоял Сталин, пояснив, что только он один будет судить конкретные сообщения и их «скрытый» смысл»[93].

Понимая, что поступающая масса материалов по линии разведки требует серьёзного анализа, Фитин ещё в 1943 году инициировал создание информационного отделения, которое позднее было преобразовано в 8-й отдел, а в 1946 году — в отдел «1-В». Однако эти шаги дали лишь первичный толчок информационно-аналитической работе, которая продолжала серьёзно отставать от требований времени. Ещё долгое время основной упор делался на работу разведки «в поле» без должного обобщения и анализа её результатов, огромный массив полученных материалов оставался необработанным.

В беседах с автором книги Н. С. Леонов, возглавивший информационно-аналитический отдел в 1971 году (в это же время этот отдел начал курировать Крючков), приводил такие цифры: если в 1970-е годы соотношение между добывающими информацию оперативными работниками и информационно-аналитическими сотрудниками в ЦРУ составляло 1:1, то в советской внешней разведке этот показатель выглядел как 10:1 (на десять оперативников приходился лишь один аналитик). Любопытно, что примерно в это же время сенатская комиссия, изучавшая работу ЦРУ, пришла к выводу, что слишком много сил и средств это разведывательное ведомство тратило на то, чтобы добыть информацию, и слишком мало — на аналитическую работу.

Кстати, в соответствии с новыми задачами, которые решались американской разведкой в послевоенные годы, аналитическая работа ЦРУ существенным образом была реформирована ещё в начале 1950-х годов. В 1952 году в разведывательном управлении был создан Информационно-аналитический директорат, объединивший все бюро и отделы, занятые обработкой информации и выпуском докладов. В директорате работало более трёх тысяч аналитиков, которые являлись выпускниками самых именитых американских учебных заведений и поддерживали тесные связи с американскими университетами. Они по праву считались интеллектуалами и ценились не только в ЦРУ, но и в органах государственного управления США. Деятельность Информационно-аналитического директората явилась для известного историка американской разведки Ф. Даниноса основанием для того, чтобы назвать Центральное разведывательное управление США «Министерством холодной войны»[94].

У нас же долгое время существовал явный перекос в сторону «кустарно-ремесленнического», экстенсивного подхода к разведывательной деятельности. А ведь следует ещё принять во внимание более высокую техническую оснащённость американских аналитических служб, что также повышало уровень эффективности их работы. (В середине 1980-х годов автору в составе группы советских журналистов довелось побывать в штаб-квартире одного из самых популярных американских журналов — Time. Уже в то время при этом издании действовала обширная электронная библиотека, в которой при помощи двух-трёх ключевых поисковых слов, введённых в компьютер, можно было быстро найти любой нужный материал. Сейчас это для нас выглядит привычным и обыденным, но тогда мы с коллегами — представителями ряда ведущих советских изданий — были просто поражены. Ведь более совершенного способа хранения и поиска информации, чем традиционная бумажная картотека, мы в ту пору ещё не знали.)

Касаясь проблемы неэффективного использования добытой с огромным трудом, порой — с риском для жизни информации, Ю. И. Дроздов вспоминает одну из своих бесед с Крючковым: «Как-то… председатель КГБ СССР В. А. Крючков, возвращаясь в разговоре к результатам работы одного из нелегалов, спросил: «А сколько вообще нужно иметь агентуры, чтобы знать, что происходит в мире?» — «Не так уж много, — ответил я, назвав несколько имён, — пять-шесть человек, а вся остальная агентурная сеть должна обеспечивать их, отвлекать от них внимание»…

Надо заметить, что необходимость совершенствования информационно-аналитической работы разведки в послевоенный период диктовалась и целым рядом серьёзных, крайне неблагоприятных для СССР изменений, происходивших на международной арене.

Наращивала обороты холодная война, главной целью которой была дискредитация Советского Союза в глазах мировой общественности. Ведущие капиталистические страны не могли мириться с тем высоким престижем, который снискала себе Страна Советов, внеся решающий вклад в разгром фашистской Германии. Образование новых социалистических государств на восточноевропейском пространстве, провозглашение в 1949 году Китайской Народной Республики (что означало для США крупнейшее поражение в этом регионе) вызвали очередную волну антикоммунистической истерии. Её мощным катализатором послужила развернувшаяся в 1950 году в США «охота на ведьм», составной частью которой стала «коммунистическая фильтрация» деятелей литературы, искусства, сотрудников средств массовой информации. Маккартизм (по имени идейного вдохновителя этой кампании Джозефа Маккарти) проник не только во все сферы жизни американского общества, но выплеснулся и далеко за пределы США, стал определять политику и идеологию ведущих западных держав.

Массированные атаки, направленные на подрыв влияния и авторитета Советского Союза, разумеется, не оставались безрезультатными. Мы сами умудрились подлить масла в огонь, вынеся в 1956 году на XX съезд КПСС не проработанный должным образом вопрос о культе личности Сталина, который был поставлен крайне неуклюже и по форме, и по содержанию. И, конечно же, «по полной программе» было раскручено Западом (в нужном для него ключе) наше участие в событиях 1953 года в Берлине и 1956 года в Будапеште. Позднее к ним добавилась и Пражская весна.

Все мы помним крылатую фразу философа Александра Зиновьева: «Целились в коммунизм, попали в Россию». Но думается, что Россия, как страна неисчерпаемых ресурсов, всегда находилась под прицелом западных держав, и не только после 1917 года — значительно раньше. А антикоммунизм служил для внешнего противника и внутренней «пятой колонны» больше «прикрытием» истинных целей — это с одной стороны. С другой — способом подавления любого инакомыслия в собственных странах, любых проявлений тяги трудящихся к идее социальной справедливости.

Как бы то ни было, негативные процессы, происходившие в нашей стране в послевоенный период, отрицательно сказались на притягательности Советского Союза и социализма в целом, что отразилось и на деятельности советской внешней разведки. Она сохраняла свой высокий статус, однако поток агентуры, особенно завербованной на идеологической основе, постепенно таял. Всё большее значение стала приобретать материальная заинтересованность агентов. А это не могло не сказаться на сужении круга и качества агентуры.

Постановка эффективной информационно-аналитической службы разведки могла бы в значительной мере сократить потребности в информации, поступающей из традиционных источников, дать возможность более рационально использовать драгоценные людские ресурсы разведывательного ведомства.

Прежде всего следовало поднять престиж информаци-онно-аналического отдела ПГУ, изменить отношение к нему сотрудников других подразделений — ведь кадровые разведчики рассматривали этот отдел не иначе как место своеобразной «ссылки». Служба здесь считалась непрестижной, по негласной традиции сюда направлялись сотрудники, «выработавшие» по тем или иным причинам свой ресурс на серьёзной оперативной работе.

К примеру, в своё время не избежал подобного отношения к коллегам-аналитикам и будущий начальник ПГУ Л. В. Шебаршин. Вот что он пишет в воспоминаниях:

«…Оперативным работникам в своё время было свойственно несколько снисходительное отношение к сотрудникам информационной службы, на неофициальном языке — «информаторам». Не избежал этого греха и я… В последующие годы мне не раз приходилось предупреждать оперативных работников против недооценки информаторов. Это удивительные люди, своеобразная корпорация мыслителей, безотказные, знающие всё и могущие всё. В нашем деле важно не только добыть секретную информацию — необходимо осмыслить её, сопоставить с тем, что уже известно, привести сведения в удобопонятный компактный вид.

Информация должна быть практически полезной для адресатов, для тех, кто вырабатывает политику страны»[95].

Хотелось бы обратить внимание на последнее замечание Шебаршина. Подготовка информации для высших органов государственной власти всегда была важнейшей функцией ПГУ. В отдельных публикациях можно встретить бездоказательное утверждение, что у Крючкова якобы была склонность «сглаживать» острые по содержанию документы, отправляемые «наверх». Большую нелепость трудно выдумать. Как утверждает Н. С. Леонов, Владимир Александрович всегда руководствовался в работе известным принципом Андропова: «Никогда и ничего не приукрашивай!» Разумеется, и сам Андропов, возглавлявший КГБ до мая 1982 года, требовал абсолютной честности — и в большом, и в малом — от всех управлений и служб Комитета. Отчеты и аналитические записки, исходившие из разведки, были всегда правдивы, независимо от того, какое впечатление они производили на адресата, нравились ему или нет.

Вот что по этому поводу пишет генерал-полковник В. Ф. Грушко в книге «Судьба разведчика»: «После всех отставок в августе 1991 года в прессе пытались бросить тень на Крючкова, утверждая, что якобы по его инициативе информация наверх шла «приукрашенной». Такая критика не имеет под собой никаких оснований. То, что он лично уделял много внимания отработке документов, это верно. Он умел сам и требовал от других чётко и недвусмысленно излагать факты, давать их глубокий анализ, делать прогнозы и вносить предложения. Ни разу мне не приходилось сталкиваться со случаями направления тенденциозной или приглаженной информации. Напротив, когда в стране стала нарастать критика политики Горбачёва, а ряд лиц из его окружения продолжали заниматься славословием, мы сообщали Президенту неприкрытую правду».

То, что Крючков в информационно-аналитических материалах, предназначенных для высшего руководства страны, никогда не кривил душой, подтверждает и Н. С. Леонов, которому часто приходилось лично заниматься подготовкой подобных документов.

Заметим, кстати, что Леонов, внесший большой вклад в качественное изменение деятельности информационно-аналитической службы разведки, приступил к её реформированию, имея за плечами не только огромный опыт оперативной работы на латиноамериканском направлении. К этому времени он был уже сформировавшимся учёным-обществоведом[96], опубликовал целый ряд исследований по истории стран региона, в котором ему довелось работать. В беседах с автором Николай Сергеевич дал исключительно высокую оценку роли Крючкова в развитии разведывательной аналитики. Но чтобы автора ненароком не заподозрили в предвзятости, сошлёмся на книгу Леонова, выпущенную ещё в 1997 году. В ней Николай Сергеевич рассказывает, в частности, как в 1970-е годы менялась работа информационно-аналитической службы:

«Огромную помощь нам оказал В. А. Крючков, ставший к тому времени начальником разведки. Во-первых, ему принадлежит формула: «Информационная работа в разведке — это профессия» (курсив мой. — А. Ж.). При его поддержке была радикально изменена кадровая политика по формированию штатов управления. На работу сюда больше не принимались «отходы» оперативной деятельности. Мы делали исключение только для двух категорий: либо высланные как персона нон грата активные разведчики, либо те, кто по семейным обстоятельствам не мог длительное время находиться за границей. Главными критериями всё больше становились интеллектуальный потенциал, знание страны, региона, международной проблематики»[97].

Крючков, как начальник разведки, предпринял целый ряд конкретных мер, направленных на то, чтобы в корне изменить взгляд на информационно-аналитическую работу со стороны руководителей и сотрудников всех управлений и служб ПГУ. Были соответствующим образом упорядочены потоки поступающей в центральный аппарат разведки информации, порядок её обработки. Каждый рабочий день начальника разведки начинался с заслушивания доклада дежурного офицера информационно-аналитической службы, которая работала круглосуточно. Руководитель Информационно-аналитического управления Леонов был повышен в статусе — назначен заместителем начальника ПГУ и стал играть «первую скрипку» на важнейших совещаниях в Первом главном управлении, в том числе на тех, которые обсуждали отчёты резидентов и руководителей разведывательных служб, проблемы и перспективные задачи разведки. Он и задавал тон этим обсуждениям, поскольку, как правило, получал на них право первого слова.

В процесс реформирования был вовлечён и Краснознамённый институт КГБ СССР (впоследствии — имени Ю. В. Андропова), при котором была создана специальная кафедра информационно-аналитической работы, а её сотрудники вскоре подготовили соответствующий учебник.

Интересно посмотреть, как трансформировалось отношение сотрудников аппарата разведки к аналитической работе на примере того же Шебаршина, который волею судеб после оперативной работы[98] был назначен заместителем начальника Информационно-аналитического управления. Леонид Владимирович довольно точно передаёт и характер работы информационно-аналитической службы, атмосферу, царившую в ней:

«Я начал осваивать очередную область — информационно-аналитическую… Поток информации не останавливается ни на минуту, надо прочитывать огромное число информационных сообщений, поступающих из-за рубежа по каналам разведки, улавливать в них самое важное. Для этого надо следить за ещё более широким потоком открытой информации — сообщениями телеграфных агентств, печати, телевидения, читать сводки радиоперехвата. Нельзя, чтобы поток текущей информации увлёк за собой человека. Необходимо видеть логику в хаотичном нагромождении событий, а это возможно только при условии знания их истории, видения их в более широком региональном и мировом контексте. Нужно следить за иностранной и отечественной фундаментальной литературой, читать научно-исследовательские материалы, специализированные журналы».

Приверженность к аналитической работе Крючков сохранил и после своего назначения председателем КГБ СССР. Одним из его первых шагов по совершенствованию работы центрального аппарата Комитета было создание в 1989 году Службы оперативного анализа и информации КГБ, которая через год была преобразована в Аналитическое управление Комитета госбезопасности. Н. С. Леонов, возглавивший это управление в начале 1991 года, сравнивал его со скорой помощью, пытающейся реанимировать смертельно больного. Однако, на наш взгляд, этот шаг и ряд других крупных организационных мер, предпринятых Крючковым, свидетельствует о том, что Владимир Александрович до последнего дня своей работы в Комитете госбезопасности верил в его будущее и связывал завтрашний день с качественным улучшением всей деятельности КГБ.

(Между прочим, Леонов считает своей заслугой то, что, несмотря на короткое время, в течение которого он возглавлял Аналитическое управление, сумел всё же сделать несколько важных дел — подготовить записки об антигосударственной деятельности А. Н. Яковлева и Э. А. Шеварднадзе и принять участие в подготовке Обращения ГКЧП к советскому народу.)

Аналитическую работу Крючкову и его единомышленникам пришлось налаживать не на пустом месте. Более осмысленный, интеллектуальный характер деятельность Комитета госбезопасности стала приобретать с конца 1960-х годов, когда КГБ возглавил Андропов, с которым Крючков в одной связке работал до 1982 года.

Ещё в 1968 году 101-я разведшкола была преобразована в Краснознамённый институт КГБ. Благодаря усилиям Юрия Владимировича налаживались творческие связи КГБ с научными институтами Академии наук, занимавшимися проблемами международных отношений, мировой экономики и политики. Частыми гостями Андропова были академики и члены-корреспонденты АН Н. Н. Иноземцев, Г. А. Арбатов, О. Т. Богомолов и другие видные учёные.

Так, по инициативе Андропова возглавляемый Богомоловым Институт экономики мировой социалистической системы АН СССР[99] приступил к исследованию причин и характера кризисов в социалистических странах (изучением и анализом этих проблем в КГБ занимался информационно-аналитический отдел ПГУ).

Однако стремление к всестороннему осмыслению вызовов времени и путей реализации усложнявшихся задач Комитета государственной безопасности, в том числе разведки, отнюдь не означало принципиальной смены основополагающих векторов деятельности КГБ. Как человек мыслящий, Андропов прекрасно видел, что разработка академическими институтами тех или иных узловых проблем страдает явным хвостизмом, подчинена идеологическому обеспечению прагматических задач, исходящих из руководящих органов КПСС. А задачи эти, как известно, в большинстве случаев формулировались без должного теоретического анализа, часто — ради красного словца, при подготовке очередных докладов, выступлений и статей Генерального секретаря и других лидеров партии.

Когда в марте 1987 года Советский Союз посетила Маргарет Тэтчер, М. С. Горбачёв решил произвести на неё впечатление, организовав встречи с рядом крупных учёных-обществоведов. Позднее своё впечатление от общения с советскими академиками британский премьер выразила следующим образом: «сборище выдающихся лакеев»[100]. Даже с учётом ярого антикоммунизма Тэтчер и её репутации «слона в посудной лавке», эти слова не выглядят уж чересчур несправедливыми. По крайней мере, многим известным обществоведам, почивавшим в советское время на лаврах и менявшим свои взгляды при малейшем изменении политической конъюнктуры, обижаться не на что.

Мы хорошо знаем, что ни Хрущёв, ни Брежнев, ни Горбачёв не испытывали к теории марксизма особого пристрастия, что, безусловно, приводило к ряду серьёзных и даже — непоправимых ошибок в их деятельности. Интересную мысль высказал на одном из заседаний Коллегии КГБ Крючков: «Наш противник считает, что марксизм — слишком мощное оружие, чтобы отдавать его в руки коммунистам. А сами тем временем активно используют многое из учения Маркса — Ленина. Это — и положение о диалектической связи экономики и политики, и принципы системного анализа общественных явлений, и выявление главного, узловых вопросов, и законы идеологической работы»[101]. Очевидно, Владимир Александрович был знаком со словами Ф. Рузвельта, который, прочитав «Капитал», произнёс: «Мы эту умную книгу одним коммунистам не отдадим». (Кстати, интерес к «Капиталу» резко вырос в странах Западной Европы в начальный период последнего финансово-экономического кризиса — там его продажи в 2009–2010 годах увеличились многократно[102].)

…Андропов понимал, что телега (практика) шла впереди лошади (теории), а невостребованность свежих идей и мыслей учёных-обществоведов в руководстве партии и страны порождала неудовлетворённость и оппозиционные настроения. Показательной была ситуация, возникшая в Институте мировой экономики и международных отношений АН СССР, который с 1966 года до августа 1982-го возглавлял Н. Н. Иноземцев. В институте свила себе гнездо антисоветская подпольная организация «Молодые социалисты», инициаторами создания которой выступили Павел Кудюкин и Андрей Фадин. Кроме них в ядро кружка входили Борис Кагарлицкий, Михаил Ривкин, Юрий Хавкин, Владимир Чернецкий. Впрочем, ещё с конца 1970-х годов (Кудюкин и Фадин были тогда ещё студентами истфака МГУ) кружок находился под наблюдением органов госбезопасности. В апреле 1982 года руководители антисоветского подполья были арестованы, затем осуждены, но вскоре амнистированы.

Увы, потрясений, выпавших на долю ИМЭМО, не выдержало сердце фронтовика — в августе 1982 года Н. Н. Иноземцева не стало. Либеральные круги до сих пор пытаются взвалить вину за кончину учёного на чрезмерно жёсткие действия партийных органов. Здесь — как всегда: с больной головы на здоровую, как будто и не было тех, кто в своих авантюрных целях использовал доверие авторитетного руководителя, подло «подставил» его. Судя по всему, несостоявшиеся «социалисты» учитывали и прекрасное отношение к Иноземцеву со стороны Л. И. Брежнева, что также создавало некое подобие гарантии их безопасности. Кстати, не изменил своего благорасположения к Николаю Николаевичу и Андропов. Но вот кто у него не вызывал ни малейших позитивных чувств — так это новый директор ИМЭМО А. Н. Яковлев, возглавивший институт в сентябре 1983 года. Как считают многие исследователи, — вопреки позиции Андропова, здоровье которого к концу лета 1983 года резко ухудшилось (последнее заседание Политбюро ЦК КПСС он смог провести 1 сентября), и при прямой поддержке Горбачёва, который встречался с Яковлевым в Канаде весной того же года и настоял на его возвращении из командировки.

Знал Андропов и истинную цену Арбатову, к которому сложилось негативное отношение и у Крючкова. В связи с этим хотелось бы обратиться к воспоминаниям Владимира Александровича, который описывает первую свою встречу с Яковлевым, состоявшуюся в начале 1983 года:

«Когда мне доложили, что со мной хотел бы встретиться Яковлев, бывший тогда послом СССР в Канаде, я не удивился. Ничего необычного в этом не было — послы регулярно посещали нашу службу…

Прежде чем принять Яковлева, я поинтересовался у сотрудников, курировавших канадское направление, какие конкретные вопросы намерен затронуть гость, к чему нужно быть готовым. Оказалось, что, напрашиваясь на беседу, посол каких-либо специальных тем для обсуждения не обозначал, сказал, что разговор будет носить общий характер…

Наши товарищи с уверенностью предположили, что посол наверняка будет жаловаться на нашу службу, резко критиковать сотрудников резидентуры (в Канаде) и центрального аппарата, а может быть, даже намекнёт на желательность полного сворачивания оперативной работы в Канаде. Если разговор примет откровенный характер, подчеркнули в заключение товарищи, то Яковлев «ударит по КГБ в целом». Это, мол, его «любимый конёк».

Помню, что именно в этот момент мне по какому-то другому вопросу позвонил Андропов, бывший тогда уже Генеральным секретарём ЦК КПСС. Воспользовавшись этим звонком, я вскользь заметил, что мне предстоит встретиться с Яковлевым. Тотчас же стало ясно, что Юрий Владимирович также придерживается о Яковлеве довольно нелестного мнения. Он не только подчеркнул неоткровенность этого человека («что он думает на самом деле, ни черта не поймёшь!»), но и, более того, выразил большие сомнения в безупречности Яковлева по отношению к Советскому государству в целом.

Тут же Андропов сказал, что Яковлев десять лет уже работает в Канаде и что пора его отзывать в Москву. «Кстати, — заметил Юрий Владимирович, — есть люди, которые очень хлопочут о возвращении Яковлева в Москву, вот и пусть порадуются».

В числе хлопочущих людей был назван и Арбатов, который, по словам Андропова, ещё при Брежневе сам приложил руку к тому, чтобы отправить Яковлева подальше из Москвы на посольскую работу[103], «а теперь вдруг почему-то не может обойтись без этого проходимца».

Да, именно так, назвав Яковлева «проходимцем», и закончил наш телефонный разговор Юрий Владимирович…

Встреча с Яковлевым прошла в строгом соответствии с предсказанным мне сценарием. Нарекания на сотрудников разведслужбы лились сплошным потоком, а всему КГБ доставалось при этом ещё больше. Поначалу оценки облекались, правда, в мягкие, даже осторожные выражения, но подтекст прослеживался чётко: зачем, мол, и кому нужна наша разведка в Канаде?

«Пустая трата усилий и денег», — с жаром утверждал посол. Александр Николаевич был убеждён, что резидентура только и занимается тем, что вовсю следит за ним — подслушивает, ведёт наружное наблюдение, досматривает почту и вообще, как он выразился, «копается в грязном белье»…

Если бы наши сотрудники и впрямь занимались тем, что им приписывал Яковлев, думаю, мы гораздо раньше узнали бы некоторые «детали», которые до сих пор пытается тщательно скрыть этот «архитектор» перестройки…»[104] (Крючков писал эти строки в середине 1990-х годов).

Арбатова Крючков считал человеком шатких убеждений, который «сначала работал на Сталина, затем — на Хрущёва, Брежнева, Андропова, Черненко, Горбачёва, а теперь рвётся на следующий рубеж». По мнению Крючкова, у Арбатова невероятно много «заслуг» по разгрому Советского Союза: он крушил вооружённые силы нашей державы, издевался над армией, её историей, традициями, низводил её роль в обеспечении безопасности нашего государства. По его «подсчётам», в Советском Союзе расходы на армию в два-три раза превышали расходы на армию США. А на самом деле в Соединённых Штатах военный бюджет составлял в то время 300 миллиардов долларов, а у нас — менее 70 миллиардов рублей. Возглавляя Институт США и Канады АН СССР, Арбатов, как был уверен Крючков, «одновременно был душой проамериканского лобби. Это прекрасно понимал Громыко, и потому, в свою бытность министром иностранных дел, отказался иметь какие-либо дела с Арбатовым».

А вот ещё один взгляд, подтверждающий точку зрения Крючкова, — академика В. Г. Афанасьева (в советское время — главного редактора «Правды», которого, как принято было считать, вынудили уйти в отставку в 1989 году за перепечатку из итальянской газеты «Репубблика» статьи об алкоголизме Ельцина; но это был только повод — об истинных причинах поговорим позже):

«Георгий Арбатов — академик, директор Института США и Канады, друг Киссинджера, советник и Брежнева, и Горбачёва, и Ельцина. Большой недруг Советской Армии и военно-промышленного комплекса. Да, он друг Америки. А России? До сих пор не могу однозначно ответить на этот вопрос. Многое в нём настораживает»[105].

К чему мы так подробно остановились на этой теме? К тому, что ряд ведущих учёных-международников (в отличие от Н. Н. Иноземцева или О. Т. Богомолова) не испытывали большой любви к своему Отечеству. В КГБ СССР и его разведывательном управлении это хорошо понимали и поэтому в оценках внешнеполитических проблем вынуждены были в основном полагаться на себя, на свои аналитические службы.

Крючков, с его интеллектом и эрудицией, уникальной памятью, располагая доступом к огромной информации, поступавшей из-за рубежа из закрытых и открытых источников, свободно ориентировался в этих вопросах.

В том информационном массиве, который ему приходилось «перерабатывать», он чувствовал себя как рыба в воде. В аппарате КГБ ходили легенды о картотеке Крючкова, с помощью которой он систематизировал, приводил в строгий порядок и приумножал свои поистине энциклопедические познания. Картотека представляла собой тысячи записей на бланках библиотечных формуляров и классифицировалась. Рабочая картотека (та, которая хранилась в секретариате ПГУ) насчитывала тысячи формуляров и делилась на два основных раздела: 1) персоналии; 2) страны и регионы мира. В первый раздел заносились сведения о значимых деятелях мировой политики и культуры, биографические данные и характеристики исторических личностей, почерпнутые из книг, текущей периодической печати и других источников. Второй раздел включал данные об истории различных государств и актуальную информацию, связанную с их современной деятельностью. Помимо базовой информации о политике, экономике, культуре, в картотеке имелись подразделы, посвящённые национальным традициям и особенностям тех или иных народов, литературе и искусству, религиозным верованиям, причинам и характеру межнациональных конфликтов, войн, обороноспособности, состоянию государственной безопасности.

Формирование картотеки осуществлялось следующим образом. Выдержки из материалов, которые следовало в неё поместить, Владимир Александрович помечал при чтении зелёным фломастером. Затем нужный ему текст машинистки секретариата заносили в формуляры и помещали их в соответствующие разделы.

Мы рассказываем о картотеке лишь в общих чертах, не останавливаясь на многочисленных нюансах её содержания, которыми прекрасно владел Крючков, удивляя коллег и зарубежных партнёров из социалистических стран своей осведомлённостью и образованностью. Со временем картотека стала основой большинства материалов, которые готовились к многочисленным поездкам и командировкам Владимира Александровича[106].

Текущую прессу Крючков не просто читал и просматривал — он её изучал. Каждое утро ему доставлялись газеты «Правда», «Известия», «Труд», «Красная звезда», из еженедельников и журналов выписывались «Новое время», «За рубежом», «Коммунист», «Партийная жизнь», «Огонёк». По давней привычке регулярно читал «Непсабадшаг» — газету Венгерской социалистической рабочей партии. Если какие-то важные события или явления и ускользали из поля зрения Крючкова, то уж сквозь «сито» Информационно-аналитического управления они проскочить никак не могли: слишком серьёзно там изучались и анализировались открытые источники, а результаты этой работы ежедневно докладывались начальнику разведки.

Специальные подборки готовились в ТАСС, куда перед началом рабочего дня заезжал дежурный офицер. Информационные материалы, предназначенные для ПГУ, имели своё «кодовое» обозначение: «Крючков — Леонов[107]». «Надо же, — удивилась однажды новая сотрудница экспедиции ТАСС, — артисты, а так много читают!»

То, что Владимир Александрович действительно много читал, подтверждает и его сын — Сергей Владимирович. Чтение — основное занятие В. А. Крючкова в те редкие часы, когда его видела семья. Он никогда не читал в кресле или на диване — только за письменным столом. В руках при этом у него всегда были ручка или карандаш. Собственно, эта многолетняя повседневная умственная работа и вылилась в создание уникальной картотеки. «Каких-то особых литературных предпочтений у отца не было, — вспоминает С. В. Крючков, — а вот начитанность была налицо. Он читал много классических произведений, старался быть в курсе всех современных новинок».

…Важное место в числе изданий, которые читал Крючков, занимал БИНТИ — Бюллетень иностранной научно-технической информации, что было связано с особым вниманием начальника ПГУ к развитию научно-технической и экономической разведки, к деятельности Управления «Т», которое занималось этими проблемами.

Большая заслуга Владимира Александровича состояла в том, что он вывел научно-техническую разведку за границы военной сферы и распространил её на гражданские отрасли науки и экономики. К этому его подтолкнули два главных обстоятельства.

Во-первых, серьёзную обеспокоенность вызывал характер экономического состояния СССР. Дело не только в том, что стали заметно снижаться темпы развития промышленности и сельского хозяйства, а с конца 1970-х годов — и прирост валового внутреннего продукта. Налицо был разрыв в передовых технологиях Запада и СССР, что существенно влияло на производительность труда, существовало большое отставание от западных стран в объёме производства и качестве товаров народного потребления, продуктов питания.

А во-вторых, выход на международный рынок серьёзно ограничивала, а во многих случаях — и перекрывала действующая система санкций и эмбарго, дискриминационных законов в области внешней торговли, направленная против СССР, стран социалистического содружества.

Например, доступ Советскому Союзу к новейшим технологиям производства электронно-вычислительной техники закрывал КОКОМ — Координационный комитет по экспортному контролю. Эта международная организация, объединяющая все страны НАТО (за исключением Исландии) и Японию, осуществляла экспортный контроль над товарами и технологиями, запрещаемыми к ввозу в СССР и другие социалистические страны. В КОКОМ была разработана стратегия так называемого «контролируемого технологического отставания», согласно которой техника и технология могли продаваться в социалистические страны не раньше чем через четыре года после их серийного выпуска.

Отметим также, что система эмбарго практически полностью перекрывала легальные возможности приобретения материалов по геологической тематике для нефтяной промышленности.

Разведка обладала уникальными возможностями, позволяющими преодолевать подобные барьеры, которых существовало великое множество. К примеру, ещё за несколько лет до чернобыльской аварии наша разведка получила доступ к иностранным материалам по проектированию, строительству и эксплуатации атомных станций. Особую ценность представляла информация по их безопасности, из которой, в частности, следовало, что гарантия надёжности атомной станции обходится примерно в 15 процентов от её стоимости. Принципиальное решение выглядело довольно просто: все опасные блоки и конструкции станции сооружаются под землёй, предусматриваются и другие меры её защиты.

Подобные материалы добывались с большим трудом и огромным риском. Чтобы читатель полнее представлял, как это происходило и чего это стоило, сошлёмся на выдержку из воспоминаний Ю. И. Дроздова:

«Я не могу назвать его имени, псевдонима, страны, где он работал. Пусть для читателя он будет просто «БС».

Уже с начала 70-х годов Комитет госбезопасности беспокоило положение наших ядерных энергетических объектов — всё ли там в порядке, правильно ли мы идём в развитии ядерных установок, как обеспечивается их безопасность, не отстаём ли от других стран, совершенствующих ядерную энергетику. Решение ряда таких задач выпало и на долю нелегальной разведки.

Справиться с ними предстояло в короткие сроки. «БС» должен был проникнуть на соответствующие объекты в ряде зарубежных стран, добыть необходимую информацию по обширному комплексу вопросов.

Мы думали, что самым трудным будет непосредственно период выполнения задания. Мы ошиблись. Самым трудным оказался период подготовки, документирования и легализации. Как бы то ни было, но в совершенстве было изучено два иностранных языка… обеспечена «железная» документация, выдерживающая любую проверку, найдены настоящие родственники и… требуемое место работы.

Попробуйте представить, какого это стоило труда, тем более в стране со сложной обстановкой и на объекте повышенной секретности с усиленным контролем за работающим персоналом.

В Центре каждый раз с напряжением ожидали выхода «БС» на связь. Каждая операция обеспечивалась с особой тщательностью. Провалиться мы не имели права… Но беда всё же пришла со стороны предателя, который имел косвенное отношение к делу «БС». Нам пришлось свернуть работу.

«БС» не понимал, что заставляет Центр отзывать его, выражал своё недовольство, сопротивлялся, ведь непосредственно вокруг него пока ещё всё было спокойно, хотя его уже искали по косвенным признакам, названным предателем.

Он прибыл в Центр и впервые за все годы нашей совместной службы (на операцию ушло пять лет. — А. Ж.) с возмущением говорил о трусости работников Центра, перестраховщиках и многое другое. Он требовал, чтобы его вернули в страну, где он оставил полезную для Родины работу и ставшего близким ему человека, прикрывавшего его и не знавшего, что он разведчик.

Мы рассказали, что его выдал предатель и что его ожидал скорый арест. «БС» долго не мог успокоиться, допустить саму возможность предательства со стороны другого разведчика. В конце концов он согласился с Центром…

По улицам Москвы и сегодня ходит скромный, иногда застенчивый, в меру обидчивый, требовательный к себе и другим человек среднего роста, совершенно не привлекающий внимания посторонних. Он никому не скажет, кроме «своих», кем он был и за что на его груди несколько боевых орденов и знак «Почётного сотрудника органов государственной безопасности».

Всё, что добывал «БС» за рубежом, сразу же направлялось в соответствующее ведомство. Если бы результаты его труда были правильно там использованы, учтены, то, может быть, Чернобыльской катастрофы и не было…»

К сожалению, добытую разведчиком-нелегалом информацию использовать не спешили. Лишь спустя год после чернобыльской аварии Крючкову позвонил министр энергетики и электрификации А. И. Майорец, который извинился за явные просчёты прежнего руководства и сообщил, что его министерство информацию КГБ признало исключительно ценной, особенно в той её части, которая касается безопасности. А ведь задолго до этого была организована встреча сотрудника, добывшего информацию, с группой советских специалистов, на которой были даны соответствующие квалифицированные разъяснения.

О причинах такого отношения к данным разведки КГБ в конкретном случае гадать не будем. Отметим только, что нередко использованию разведывательных материалов мешали обычные бюрократические проволочки в соответствующих правительственных ведомствах, для которых эти материалы предназначались, иногда не хватало средств для финансирования внедрения тех или иных новшеств и западных разработок, серьёзным препятствием нередко становилось и наше технологическое отставание во многих сферах. Бывший сотрудник ПГУ рассказывал автору, что однажды разведчики завладели ракетным снарядом, аналогов которому в нашей стране не было, и даже сумели доставить его в Москву. Однако учёные, в течение долгих месяцев «колдовавшие» над этим изделием, так и не смогли до конца разгадать важнейшие принципы его устройства и производства.

Тем не менее в большинстве случаев усилия разведки не пропадали втуне и в конечном счёте давали ощутимые результаты. Например, только одна крупная операция в космической сфере, проведённая советскими разведчиками вместе с коллегами из социалистических стран, принесла нашей экономике эффект, составляющий не менее 500 миллионов долларов.

С помощью разведки удалось в значительной мере разрешить проблему борьбы с таким распространённым заболеванием, как диабет. Так, покупка лицензии на производство инсулина выливалась по тем временам в астрономическую сумму — примерно в 1 миллиард долларов. Помимо того что крупные затраты государство несло при импорте лекарств, возникала большая зависимость от поставщиков. Сотрудники научно-технической разведки сумели добыть документацию, необходимую для производства инсулина, затратив всего 30 тысяч долларов.

По воспоминаниям Крючкова, разведке удавалось приобретать не только документацию по производству изделий электроники, но даже целые технологические линии. Иногда объёмы доставляемой в Советский Союз компьютерной техники и оборудования для производственных линий были настолько значительны, что приходилось фрахтовать морские суда. Это были сложнейшие и крайне рискованные операции.

Благодаря добытым разведкой материалам в стране развернулись производство и внедрение в сельское хозяйство биостимуляторов. Были накоплены важные данные о их производстве и использовании для повышения плодородия почв, силосования зелёной массы и сохранения свежести силоса, предупреждения гнилостных процессов.

Эти несколько примеров позволяют составить представление о том спектре проблем, которыми занималось Управление «Т». Исключительно высоко оценивал Крючков роль начальника этого управления Л. С. Зайцева — разносторонне образованного человека, высококвалифицированного оперативника, который имел три высших образования и знал три иностранных языка. Помимо большого опыта работы в Центре и за рубежом, Леонид Сергеевич прекрасно освоил механизм взаимодействия разведки с министерствами и ведомствами страны, среди которых центральное место занимал Государственный комитет по науке и технике.

В 1980-е годы начал создаваться государственный механизм формирования заданий научно-технической разведке КГБ, их финансирования, экспертных оценок и реализации. Однако после 1991 года он был разрушен.

Крючков полагал, что разведка может и должна стать рентабельной структурой. Конечно, под рентабельностью он имел в виду не те конкретные показатели, по которым мы обычно оцениваем эффективность работы того или иного предприятия. Разведывательные акции чаще всего такому измерению не поддаются. Подразумевалось, что Первое главное управление вкупе с другими разведывательными и контрразведывательными подразделениями способно покрывать те немалые расходы, которые несёт государство, обеспечивая полноценную деятельность своих спецслужб.

Отметим, что при Крючкове получил развитие Институт научно-технической разведки (образован в 1970 году), который в 1979 году под непосредственным руководством начальника ПГУ был преобразован в Научно-исследовательский институт разведывательных проблем. Это научное учреждение КГБ занималось анализом наиболее крупных проблем и подготовкой по ним информационно-аналитических материалов, направляемых в ЦК КПСС, правительство, АН СССР, министерства и ведомства. Исследовались состояние и перспективы по политическим и научно-техническим проблемам международного значения. В частности, анализировались такие вопросы, как процесс интеграции в Европе, роль и основные направления развития трёх мировых центров — США, Западной Европы и Японии, влияние научно-технической революции на расстановку политических сил в мире, ислам и его воздействие на мировую политику, основные пути и методы развития сельскохозяйственного производства.

Все проблемы, которыми занимался институт, по сути дела, отражали характер деятельности внешней разведки КГБ, её научно-технических и экономических служб, которая выходила далеко за рамки решения утилитарных, прикладных задач. В ПГУ ясно представляли, что недостатки в нашей экономике, политические просчёты, обозначившиеся во второй половине 1970-х годов и резко обострившиеся после 1985 года, носят прежде всего системный характер и требуют серьёзного «лечения».

Об этом свидетельствуют и конспекты бесед генерал-лейтенанта В. М. Прилукова с В. А. Крючковым, которые он вёл в ходе многочисленных встреч с председателем КГБ. Первые записи были сделаны Прилуковым весной 1987 года, когда Крючков, будучи не только начальником ПГУ, но и заместителем председателя Комитета госбезопасности, напутствовал его на работу в Ленинграде, после назначения на должность начальника Ленинградского управления КГБ. Последняя их рабочая встреча состоялась 21 августа 1991 года, когда Виталий Михайлович был начальником Управления КГБ по городу Москве и Московской области и одновременно — заместителем председателя КГБ СССР. Мы отобрали для публикации только наиболее принципиальные высказывания Крючкова, позволяющие составить целостное представление о его подходе к проблемам, которые решались в органах госбезопасности.

Крючков:

«Усиление роли в системе госбезопасности экономической, научно-технической разведки и контрразведки[108] — процесс неизбежный и необходимый. Нужно умело анализировать социально-экономическую обстановку, квалифицированно делать политические выводы. Веемы, сотрудники спецслужб, хотим этого или нет, являемся политическими работниками…

Существуют два основных рычага управления государством — экономический и административный. Нам нужно научиться как следует пользоваться первым…

Нам необходимо поднимать уровень аналитической работы. Ведь информационно-аналитический директорат ЦРУ США работает весьма успешно, особенно в области экономики, тесно сотрудничает с наукой. Западные учёные стали на контрактной основе сотрудничать и с бизнесом, и со спецслужбами. Ведь ещё в 1963 году президент США Кеннеди говорил, что хватит Америке бряцать оружием — это только укрепляет красных; нужно изучать и расширять экономическую щель. Нужно систему социалистических стран превратить в сумму, то есть расчленить эту систему и вернуть каждую страну в отдельности на капиталистический путь».

Обратим внимание, что именно эта реальная угроза подтолкнула в своё время Андропова дать задание Институту экономики мировой социалистической системы провести анализ всех крупных кризисов в соцстранах. Один из главных выводов специалистов института заключался в том, что причины всех переворотов в обществе кроются не в головах людей, а в реальных экономических процессах.

Но — продолжим. Крючков:

«У Запада своя экономическая, финансовая, торговая политика, свои интересы. Западные страны непременно воспользуются нашими недостатками, брешами в наших «перестройках» и «реформах». Поэтому взаимовыгодное партнёрство, о котором говорят, — это фикция. В экономических отношениях между нами и капиталистическими странами должны быть взаимовыгодные компромиссы.

Экономические реформы, проводимые либералами, не имеющими для этого необходимой профессиональной подготовки, негативно влияют на отечественную экономику, политическую, социальную и, конечно же, оперативную обстановку в стране. Комитету госбезопасности, его территориальным управлениям нужно поднять уровень анализа и оценок экономической и политической ситуации на местах, в стране, в мире.

Мы, к сожалению, не смогли реально оценить причины и выявить корни стагнации экономики и других негативных процессов, происходящих в стране. Недооценили, насколько щедро эти процессы финансируются Западом.

Нельзя согласиться с точкой зрения Горбачёва, который утверждает, что Запад нас ждёт, поможет, примет к себе. Откуда он это взял? Очевидно, кто-то даёт ему некачественную информацию, без должного анализа экономической и военно-политической обстановки в мире, или сознательно искажает её.

Чекисту-руководителю нужно хорошо понимать, научиться видеть связь экономики и политики, их диалектическое единство. Перестройка, реформы развиваются крайне непоследовательно, в ущерб большинству населения. При той приватизации, которую хотят провести у нас, теневики, доморощенные либералы всё народное добро разворуют и захватят. Они сделают всё, чтобы собственность перешла в их руки. А, по Марксу и Ленину, в чьих руках собственность, в тех руках и власть. Государственная, народная собственность должна быть в руках государства. Частная собственность имеет право на существование, но она не должна господствовать над государственной. Тем более, мы обязаны понимать: с помощью иностранных собственников мы свои проблемы не решим.

Рыночные отношения мы пока просто декларируем, забалтываем, а конкретной организаторской работой по подъёму экономики страны не занимаемся. Рынок, конечно, нужен, у него много позитивных сторон. Но обязательно возникнут и негативные явления: теневые, коррупционные, олигархические структуры будут легализоваться, проникать во властные, государственные органы, сращиваться с ними. Этому может противостоять только очень сильная государственная власть, действующая в интересах народа.

Есть и всегда будут жулики, спекулянты, мошенники. Борьба с ними — задача МВД. А есть весьма квалифицированные «акулы» теневого бизнеса, наносящие серьёзный экономический ущерб государству. Они всегда находятся в тени. Но именно они являются предметом нашей разведывательной и контрразведывательной деятельности. Если мы не доберёмся до этих людей, то они могут занять ключевые посты в управленческих структурах государства, действовать в интересах западной экономики».

Думается, эти высказывания Крючкова не нуждаются в особых комментариях. Отметим только два момента. Во-первых, то, что большинство из них не потеряло своей актуальности и сегодня. А во-вторых, за ними видна глубина взглядов на место и роль в государстве органов госбезопасности зрелого политика и организатора.

Однако компетентный руководитель органов госбезопасности должен обладать и целым рядом других, специфических и довольно сложных навыков работы, без чего немыслим его авторитет среди чекистов. Многие ветераны КГБ, особенно профессиональные разведчики, с которыми встречался автор, вполне обоснованно считают, что возглавлять разведку может только человек, который сам ведёт оперативную деятельность. Нельзя вникнуть во все тонкости и сложности разведывательной работы, не побывав в «шкуре» оперативника, не поработав с агентурой.

Крючков это прекрасно понимал. В практику его работы (сначала в качестве начальника разведки, а позднее — и председателя КГБ) вошли встречи с агентами не только на территории Москвы, на спецобъектах ПГУ, но и за рубежом, в том числе и в западноевропейских странах.

И здесь следует отметить, что Владимир Александрович не гнушался учиться у своих коллег, в частности, внимательно изучал и перенимал лучший опыт у руководителей органов госбезопасности социалистических стран. С особым уважением он относился к Маркусу Вольфу, который возглавлял разведку Министерства госбезопасности ГДР (одну из самых сильных разведок стран Варшавского договора) почти 30 лет, с 1958 по 1986 год. Дело в том, что Вольф, которого западные спецслужбы называли «человеком без лица», так как долгие годы не имели ни малейшего представления о его внешности, лично участвовал в разведывательной работе на территории других стран. О том, что Крючков использовал его опыт, подтверждает интервью Вольфа газете «Красная звезда». Вот что он ответил на вопрос о том, как развивались его контакты с советской разведкой:

«На первых порах наше сотрудничество в основном происходило в Берлине — на уровне представителей КГБ СССР при Министерстве государственной госбезопасности ГДР, которых тогда ещё называли «советниками». Затем, когда Первое главное управление КГБ возглавил Александр Михайлович Сахаровский, к которому я относился с большим уважением младшего к старшему — и по возрасту, и по опыту разведки, проводились коллегиальные встречи по обмену опытом уже и в Берлине, и в Москве… Если же говорить про Владимира Александровича Крючкова, то тут мы уже на равных действовали, и он, по-моему, по крайней мере на первых порах, был заинтересован воспользоваться моим большим опытом»[109].

О характере разведывательной деятельности Владимира Александровича можно судить по ряду эпизодов, описанных им в своих воспоминаниях. В качестве примера приведём один из них:

«Как-то мне было поручено посетить одну страну специально для проведения встречи с человеком, являющимся весьма ценным источником информации. Оперативно та встреча была обеспечена на должном профессиональном уровне, с соблюдением всех мер предосторожности, чтобы ни в коем случае не поставить под удар агента. Встреча длилась целых 26 часов! Когда усталость совсем валила нас с ног, тут же и дремали, отводя на это не более двух часов. Не хотели тратить время на сон ни наш зарубежный друг, ни я, ни два наших товарища, которые обеспечивали встречу.

Источник информации сотрудничал с нами на идейной основе, искренне уважал наше государство, был благодарен советским людям за победу в Великой Отечественной войне, которая спасла его и его близких от верной смерти. Он сам никогда не бывал в Советском Союзе и о жизни у нас знал лишь понаслышке. В последние годы агент далеко не по всем вопросам обладал конкретной информацией, но его связи, знания, опыт, характеристики отдельных лиц, глубокие оценки политической и экономической ситуации в стране представляли для нас поистине уникальный интерес.

По ходу разговора им была обронена одна случайная фраза, которая в сочетании с другой информацией, полученной нами ранее совсем из другого источника, явилась ключом к важной разгадке. Последовали целенаправленный поиск, всесторонний анализ, проверка возникших версий, оперативные игры, в результате чего был разоблачён опасный агент, длительное время работавший на зарубежную разведку»[110].

Один из бывших сотрудников внешней разведки рассказал автору о том, как он участвовал (по дипломатическим каналам) в переговорах с высокопоставленным чиновником одной из восточных стран. Так вот, в ходе беседы с этим довольно влиятельным в регионе деятелем выяснилось, что тот имел раньше негласные встречи с Крючковым, который произвёл на него исключительно благоприятное впечатление.

Большую оперативную работу Владимир Александрович проводил в Афганистане, где вёл переговоры не только в Кабуле, но и в отдалённых провинциях, притом не только с представителями государственной власти, НДПА, сотрудниками ХАДа (Службы государственной информации), но и с главарями и боевиками действовавших там бандформирований. Кстати, на таких переговорах постоянно решались проблемы, связанные с освобождением советских солдат, попавших в плен к моджахедам. Далеко не все из наших оказавшихся в неволе воинов знают, что именно Крючкову они обязаны своим благополучным возвращением на Родину. Но кое-кто из них располагал такой информацией, например А. В. Руцкой, военный лётчик и будущий политик, дважды оказывавшийся в плену после того, как его сбивали моджахеды, и оба раза освобождённый при непосредственном участии Крючкова. Александр Владимирович «отблагодарил» Владимира Александровича тем, что, будучи вице-президентом при Ельцине, в августе 1991 года стал его непримиримым врагом, одним из инициаторов и организаторов ареста Крючкова и других членов ГКЧП.

В актив оперативной работы Крючкова следует занести его встречи с влиятельными деятелями ЦРУ и других западных спецслужб. На них поднимались такие важные проблемы, как необходимость гуманизации методов работы разведок, регулирования отдельных аспектов её деятельности путём разработки и принятия соответствующих международных правовых норм. В частности, Крючков ставил вопрос о неприемлемости некоторых приёмов обращения с противником: применения к разведчикам физического насилия, использования при допросах и склонении их к сотрудничеству психотропных препаратов, осуждения сотрудников разведок на длительные сроки тюремного заключения.

К решению этой проблемы его подталкивали прежде всего методы американских спецслужб, которые никогда не отличались корректностью. Так, в вербовочной работе ЦРУ всегда преобладают натиск, жёсткий, прямой разговор, откровенное предложение «в лоб» о сотрудничестве. Наиболее ярким примером Крючков считал стиль работы Тёрнера[111], который предпочитал по-военному недвусмысленные способы решения оперативных задач. Видимо, сказывалась его военная закваска: служба на флоте, адмиральское звание.

Крючков неплохо знал Стэнсфилда Тернера, поскольку встречался с ним в Москве в 1990 году. Посещал Советский Союз и бывший директор Центрального разведывательного управления (вспомним, на всякий случай, поговорку: «Бывших разведчиков не бывает») Уильям Колби (возглавлял ЦРУ в 1973–1976 годах). По наблюдениям Крючкова, обоим в нашей стране понравилось, а культурная, особенно театральная жизнь Москвы и Ленинграда приводила их в настоящий восторг. Здесь, видимо, не обошлось без участия Владимира Александровича, который был завзятым театралом.

Ещё раньше, в 1987 году, в Вашингтоне состоялась встреча Крючкова с высокопоставленным представителем разведки США, будущим директором ЦРУ (в 1991–1993 годах) Робертом Гейтсом. Кстати, Владимир Александрович проявил на ней неплохое чувство юмора. На вопрос, что из спиртного подать к столу, он попросил виски. На что Гейтс заметил, что знает даже сорт виски, который тот предпочитает. «Это не такая уж большая тайна, — обронил Крючков, — однако вряд ли её раскрыли те, кто перешёл к вам из нашей разведки: я ни с кем из них никогда не выпивал».

Следующая, неофициальная, встреча с Гейтсом состоялась через три года в Москве, но проходила она уже не в такой непринуждённой обстановке. Ситуация в СССР накалялась, и для КГБ было ясно — события в нашей стране развиваются не без участия (если не сказать — по сценарию) ЦРУ. Гейтс прямо высказал предположение, что Советскому Союзу не удастся избежать распада. Правда, он предполагал, что произойдёт это лет через десять. То ли это была своеобразная попытка ввести в заблуждение руководителя КГБ, то ли американцы действительно не ожидали, что разрушительные процессы приведут нашу страну к трагедии значительно раньше.

Что характерно, на всех встречах Крючкова с именитыми американскими разведчиками его собеседников больше всего интересовало состояние национального вопроса в СССР и отношений между республиками Советского Союза. Пожалуй, не случайно. Идея расчленения Советского Союза по национально-территориальному признаку возникла задолго до распада СССР. На это, в частности, была направлена концепция создания Балтийско-Черноморского союза, ставящая своей целью выход из СССР и объединение прибалтийских республик, Украины и Белоруссии. Её автор, а «по совместительству» — создатель концепции «советского тоталитаризма» и глобальной стратегии антикоммунизма Збигнев Бжезинский считал, что такая конфедерация должна играть роль буферной зоны между Россией и Европой.

Гибель Советского Союза, последние события на Украине, кардинально поменявшей свои внешнеполитические приоритеты, откровенно недружественная позиция, которую занимают в отношении России Польша и страны Балтии, служат иллюстрацией того, как, казалось бы, утопии превращаются в реальность.

Распад СССР — лишь первый этап осуществления ан-тироссийских замыслов, которые всё время «обогащаются» новыми идеями. Например, свою лепту в «развитие» планов по удушению России внесли бывший президент Украины Виктор Ющенко и бывший президент Грузии Михаил Саакашвили, заявив в своё время о начале формирования Балтийско-Черноморско-Каспийского союза.

А в последние годы в политических кругах ряда стран Восточной Европы, прежде всего в Польше, Литве, Украине, пользуется популярностью проект создания так называемого «Междуморья» — конфедеративного государства, простирающегося от Адриатического и Чёрного морей до Балтийского. Подобный проект (и под таким же названием) ещё на рубеже 1920-х годов вынашивал Юзеф Пилсудский, мечтавший возродить Речь Посполитую в границах 1772 года, существовавших до первого раздела Польши. Пилсудский планировал объединить Польшу, Литву, Белоруссию и Украину. Современные конструкторы Междуморья расширили этот список, включив в него Латвию, Эстонию, Молдавию, Венгрию, Румынию, Югославию, Чехию и Словакию.

Дирижёры обновлённых проектов и доктрин — всё те же. А нынешние попытки с помощью санкций изолировать Россию от западного мира навевают невесёлые мысли: а так уж несбыточны планы крупных политических игроков США и доморощенных «геополитиков» из современной Восточной Европы по разделу и переделу европейского пространства? Тем более что у них и сегодня немало единомышленников и внутри России, которые лишь слегка поменяли внешность, прикрывшись квазипатриотической фразеологией, не имеющей ничего общего с подлинным патриотизмом.

«Пятая колонна», расшатывавшая СССР изнутри во второй половине 1980-х — начале 1990-х годов и объявившая патриотизм «последним прибежищем негодяев»[112], своих намерений не скрывала. Представляя механизм использования национальных проблем в «цветных революциях», нетрудно заметить, что для резкого обострения межэтнических конфликтов в Советском Союзе, усиления центробежных тенденций на фоне роста антирусских, антироссийских настроений в целом ряде республик, развернувшегося «парада суверенитетов» не было серьёзных объективных предпосылок. Большинство этих явлений было спровоцировано местными «элитами» при активной поддержке из-за рубежа и потакании со стороны Горбачёва и его ближайшего окружения. Советский Союз разваливали вполне осознанно и целенаправленно. И напрасно те, кто превратил великую трагедию в свой праздник, упорно, до сегодняшнего дня, твердят нам о том, что в основе распада СССР лежали исключительно внутренние, неразрешимые системные проблемы и противоречия. Но эту тему мы более детально затронем в следующих главах, а сейчас вернёмся к проблемам, которые решала внешняя разведка под руководством Крючкова в 1970—1980-е годы.

…Успех внешней разведки зависит от многих составляющих, в организации её деятельности нет мелких, второстепенных деталей. Особенно большую роль здесь играет человеческий фактор. Именно поэтому Крючков уделял особое внимание проблемам психологического характера. Став начальником разведки, Владимир Александрович сосредоточил усилия на создании в коллективе здорового морального климата, атмосферы дружелюбия и взаимопонимания между разведчиками и их коллегами из других управлений и служб. Дело в том, что сотрудники аппарата КГБ иногда высказывали в адрес ПГУ нарекания (чаще — беспочвенные), упрекали офицеров Первого главного управления в том, что те считают себя «белой костью», проявляют высокомерие, стремятся выделиться и оторваться от общего чекистского коллектива.

Существовал такой психологический барьер и между двумя наиболее близкими по характеру деятельности службами Комитета — ПГУ и Вторым главным управлением (внутренняя контрразведка), что было особенно недопустимо — ведь сотрудникам этих управлений часто приходилось совместными усилиями решать слишком серьёзные задачи.

Практика показывает, что живучесть подобных проблем, мешающих нормальной работе, связана, как правило, с тем, что они имеют отнюдь не надуманные причины, а более глубокие корни. В 1970-е годы и в Первом, и во Втором главных управлениях КГБ наблюдалась довольно тягостная картина, вызванная необъяснимыми провалами в разведке и контрразведке, частыми накладками, возникавшими в ходе операций.

«Косвенных данных о наличии предателей накопилось множество, — отмечал Крючков, — но ниточки, ведущие к источникам, размотать до конца никак не удавалось. Безуспешные попытки разоблачить агентуру, разумеется, доставляли нам немало беспокойства. Появилась нервозность, от сознания собственного бессилия у некоторых буквально опускались руки. В таких условиях важно было прежде всего сохранить моральный климат в коллективе, не дать разгуляться волне шпиономании, избежать необоснованных подозрений в отношении честных сотрудников, а главное, не ослаблять усилия и продолжать целенаправленную работу по выявлению агентуры в наших рядах.

Я, как руководитель разведки, пытался успокоить товарищей, призывал проявлять выдержку, стремился вселить в них веру в успех, хотя и сам находился под гнётом тяжёлых раздумий».

Во внутренней контрразведке, которая, как и ПГУ, переживала не лучшие времена, возникла даже сомнительная «теория», согласно которой контрразведывательным подразделениям якобы удаётся пресекать попытки агентурного проникновения в нашу страну в самом начале и тем, дескать, не допускать более глубокого внедрения агентуры в государственные структуры. На самом деле подобная точка зрения была всего лишь попыткой хоть чем-то объяснить отсутствие ощутимых результатов в борьбе с действующей агентурой.

В целях налаживания более тесной координации действий двух служб, укрепления взаимного доверия и уважения Крючков при поддержке Андропова добился осуществления ряда конкретных мер.

Во-первых, стали регулярно проводиться рабочие встречи между руководителями разведки и контрразведки. Во-вторых, в практику работы вошли систематические совместные операции и акции за рубежом. В-третьих, в разведку был направлен целый ряд сотрудников контрразведывательных подразделений, а в контрразведку — откомандирована группа сотрудников ПГУ.

Такой «обмен» проводился и в дальнейшем, причём и на уровне руководителей высшего звена. Так, в 1979 году первым заместителем начальника ПГУ стал заместитель начальника Второго главного управления И. А. Маркелов. А в 1983 году он вернулся в Главное управление контрразведки в качестве руководителя, был назначен заместителем председателя КГБ, получил звание генерал-полковника. Подобная практика оказалась исключительно плодотворной и давала хорошие результаты.

Стремление связать воедино два «родственных» направления оперативной деятельности отличало Крючкова и после того, когда он стал председателем КГБ. В. М. При-луков вспоминает, как Крючков в одной из бесед с ним подчёркивал:

«Наша разведка и контрразведка должны быть едины, в органической связке, они должны дополнять друг друга. Более того, я уверен, что со временем грани между разведкой и контрразведкой будут постепенно стираться».

Как мы уже знаем, подобные мысли Владимир Александрович не только «озвучивал» в беседах с коллегами и на совещаниях, но и проводил их в жизнь.

Во многом благодаря совместным усилиям разведки и контрразведки стали возможны успехи, достигнутые органами госбезопасности в 1980-е годы, отмеченные крупными провалами западных спецслужб. Вскоре после отстранения в 1979 году от руководства Управлением «К» ПГУ (внешняя контрразведка) генерала Калугина, заподозренного в предательстве, удалось выйти на обширную агентурную сеть, действовавшую в Советском Союзе. Были разоблачены десятки агентов, вербовка которых, как выяснилось, состоялась в разное время — некоторые из них были завербованы иностранными спецслужбами ещё в 1950—1960-е годы. Весьма любопытно, что за годы руководства Калугина Управление «К» не смогло выявить ни одного случая предательства (!).

Эту печальную «традицию» переломил сменивший Калугина генерал-майор А. Т. Киреев, который возглавлял внешнюю контрразведку с 1979 по 1987 год и создал группу высококлассных оперативных работников, специализировавшихся на выявлении иностранной агентуры.

Информационно-аналитическое управление ПГУ заново подвергло основательному анализу поступившие в разведку и контрразведку сигналы об агентурной деятельности противника. Были изучены огромный массив материалов, опубликованных в разное время средствами массовой информации, изданные за рубежом книги, а также доклады, представленные спецслужбами парламентам и руководству зарубежных стран.

К середине 1980-х годов появились первые ощутимые результаты. Именно в это время были разоблачены десятки иностранных разведчиков и их агентов в СССР, а также множество предателей из числа сотрудников КГБ и ГРУ, других советских граждан — так называемых «кротов», окопавшихся в различных советских учреждениях внутри страны и за рубежом. На длительный период была фактически парализована деятельность американской резидентуры в Москве.

Конечно, эти результаты имеют и сильный привкус горечи: слишком большое число предателей было выявлено. В то же время проведённое расследование всех выявленных случаев предательства дало богатый материал для аналитической работы: имевшиеся косвенные сведения, отдельные сигналы, которым ранее просто не придавали значения, сопоставлялись с поступившими доказательствами. На основании этого удалось составить обобщённый портрет предателя как такового, глубже понять генезис самого явления предательства.

Стали очевиднее изъяны в повседневной работе ПГУ, в подборе и подготовке сотрудников разведки. Как отмечал Крючков, почти во всех случаях обнажалась одна печальная истина: ущерб мог бы быть значительно меньшим, если бы строго соблюдались установленные нормы оперативно-служебной деятельности, секретного делопроизводства, если бы в учёте и обработке информации, а также при её реализации неукоснительно соблюдались все правила конспирации. «Причины лежали не в самой системе, а в той расхлябанности, небрежности, потере бдительности, которые, к сожалению, проявлялись у многих наших сотрудников. Что и говорить, оценки были нелицеприятными, но должные выводы из них мы сделали».

Как-то известный советский разведчик В. И. Черкашин, завербовавший в Вашингтоне несколько ценных агентов[113], в разговоре с автором книги обратил внимание на один феномен. Дело в том, что в 1980-е годы наблюдался рост числа провалов и предательств во многих крупных спецслужбах, в частности, не только в советской, но и в американской разведке. По его мнению, этот феномен ещё ждёт своих исследователей.

Безусловно, Виктор Иванович — большой профессионал своего дела (за успехи в разведывательной работе в США он был удостоен ордена Ленина) и знает, о чём говорит. О всех причинах провалов резидентуры ЦРУ в Москве мы судить не берёмся (отметим только результативную работу наших разведчиков и контрразведчиков), а вот по поводу роста числа предателей среди сотрудников зарубежных резидентур КГБ можем поделиться с читателем некоторыми соображениями. На наш взгляд, многочисленные измены Родине в 1980-е годы отражали негативные политические и социальные процессы, которые к тому времени происходили в СССР. Пока эту тему подробно затрагивать не будем, выделим лишь главное: морально-политическое единство советского общества, о котором так любили говорить руководители КПСС, дало серьёзную трещину. Впоследствии это стало и одной из основных причин распада Советского Союза — люди довольно легко поддались на лживые обещания «демократов» изменить жизнь к лучшему.

Предательство — наиболее тяжёлое явление для органов госбезопасности и особенно для их разведывательных служб. Только материальный ущерб, который наносит своей стране предатель, может исчисляться миллиардами рублей. Но даже с самыми астрономическими суммами материальных потерь несоизмеримы последствия для спецслужб и их агентуры, масштабы человеческих драм и трагедий, которые влечёт за собой предательство. Для разведчиков и их агентов предательство нередко оборачивается арестами, пытками, длительными сроками тюремного заключения. «Преданный разведчик» (так на сленге сотрудников ПГУ звали разведчика, пострадавшего от предательства), на подготовку которого затрачивались большие силы и средства, в большинстве случаев уже не может заниматься оперативной работой за рубежом.

Особое отвращение у сотрудников разведки вызывали так называемые «инициативники» — те, кто предлагал свои услуги западным спецслужбам по собственному почину. Но и разведчики, завербованные даже самыми жёсткими и изощрёнными способами, тоже не заслуживали особого снисхождения. Ведь к любой вербовке противник тщательно готовится, пытается выявить у объекта своего внимания наиболее уязвимые стороны. А набор слабостей, как правило, не слишком широк: любовь к деньгам и сладкой жизни, чрезмерное увлечение алкоголем, повышенный интерес к слабому полу. Кстати, разведчики не любят, когда в их круг попадают мужики-подкаблучники. И не только потому, что уж слишком наигранно и демонстративно выказывают они своё преклонение перед жёнами. Считается, что слепое и безропотное следование за женщинами «на поводке», потакание их прихотям, связанным порой с непомерными расходами, — путь, который может привести разведчика к предательству.

Интересна одна особенность, подмеченная Черкашиным и описанная в его книге «В поисках агента», созданной в сотрудничестве с Г. Файфером: «Сотрудники разведки часто могут думать, что только благодаря их усилиям люди становятся агентами, но правда заключается в том, чтобы найти лиц, которые хотят, чтобы их завербовали» (курсив мой. — А. Ж.). Это касается как агентов, завербованных в стане противника, так и советских граждан, перешедших на сторону западных спецслужб.

В подавляющем большинстве случаев предатели мотивировали свои действия политическими убеждениями, нежеланием работать на «коммунистический режим». Но «идейных» изменников Родины на самом деле можно пересчитать по пальцам. За попытками придать измене политический окрас стояли в основном шкурные интересы, очевидные для западных спецслужб.

Как тут не вспомнить Сталина, который подчёркивал ещё в довоенное время: «Наши провалы в большинстве своём происходят из-за отсутствия идейности. Мы, подбирая своих людей, должны основательно прощупать идейность и преданность их».

Проблема предательства в советское время имела и ещё одну сторону: в большинстве случаев наступал час расплаты за измену Родине. А кара, как правило, была суровой — расстрел (не будем говорить о тех, кто, избежав наказания, жил в постоянном ожидании возмездия и чаще всего топил свой страх в вине). По воспоминаниям Черкашина можно судить, насколько тяжёлые чувства одолевали разведчиков, когда им приходилось под благовидными предлогами сопровождать выявленных «кротов» в Москву — где тех ждала почти верная смерть. Виктор Иванович описывает случай, когда ему довелось отправлять из Вашингтона подполковника Валерия Мартынова, возглавлявшего линию «X» (научно-техническая разведка) вашингтонской резидентуры КГБ. Поводом для внеочередной «командировки» Мартынова на Родину послужила якобы возникшая необходимость сопровождения до Москвы другого разведчика — Виталия Юрченко, попавшего при неясных обстоятельствах в руки ЦРУ и сбежавшего из-под наблюдения американцев. Но на самом деле это был только предлог: подлинная причина откомандирования заключалась в получении достоверных данных о том, что Мартынов пошёл на предательство и стал агентом американских спецслужб.

«Прибыв в аэропорт, автобус без каких-либо препятствий подъехал прямо к самолёту. Уезжавшие стали прощаться. Ко мне подошёл Мартынов, чтобы пожать мне руку. В это время я стоял к нему спиной, его не замечая. Елена (жена Черкашина. — А. Ж.) среагировала быстро. Её что-то подтолкнуло, она подошла ко мне и потянула меня за руку.

— Валерий Фёдорович хочет тебе сказать до свидания, — сказала она.

Я повернулся, чтобы пожать ему руку, и — как делают воспитанные люди — посмотрел ему прямо в глаза. Елена и я отдавали себе отчёт в том, что Мартынов — уравновешенный и милый человек, которого мы любили, — летит навстречу своей смерти. Этот случай был самым тяжёлым за всё время моей работы в разведке. Должен ли я был так поступать, исполняя свой воинский долг? Я считаю, что да — должен был. Мартынов был предателем, американским шпионом. Кто-то обязан был его остановить, чтобы он не нанёс дальнейшего ущерба Советскому Союзу.

…Спустя десять часов самолёт благополучно приземлился в аэропорту «Шереметьево-2». Мартынов был арестован, как только он вышел из самолёта, и сразу был доставлен в Лефортовскую тюрьму»[114].

Валерий Мартынов за измену родине был осуждён и расстрелян. А как сложилась дальнейшая судьба человека, которого он «сопровождал»? Мы задаёмся этим вопросом не ради праздного любопытства — «дело Юрченко» (назовём эту историю так) в своё время получило широкий международный резонанс.

Полковник Юрченко за три месяца до того, как ступил на московскую землю вместе с Мартыновым, внезапно исчез в Риме и вскоре объявился в США, где с ним соответствующую работу проводили сотрудники ЦРУ и ФБР. Спустя некоторое время он неожиданно пришёл в жилой комплекс советского посольства в Вашингтоне. По версии Юрченко, он был захвачен американцами после сердечного приступа, который случился с ним в Риме, и был в бессознательном состоянии вывезен в США. Находясь в неволе, он якобы делал вид, что готов к сотрудничеству с ЦРУ, а параллельно собирал ценную информацию.

Что было на самом деле, до конца установить так и не удалось. Но в любом случае им был допущен ряд серьёзных прегрешений, что отмечал и Крючков, который лично разбирался в этом запутанном деле. Однако Юрченко не был наказан, более того, ему был вручён знак «Почётный сотрудник госбезопасности», которым он был награждён ещё до поездки в Италию. Позицию Крючкова — «вместо того чтобы добивать споткнувшегося, нужно протянуть ему руку» — можно считать продолжением перехода (начало ему положил Андропов) к более гуманному отношению к сотрудникам, совершившим недопустимые проступки в служебной деятельности или личном поведении, к смягчению мер наказания для них. Подобная практика распространялась также на всех советских граждан, в том числе и диссидентов, нанёсших ущерб государству, и «подпольщиков», вроде тех, кто окопался в институте Богомолова.

Однако с таким подходом были согласны далеко не все сотрудники госбезопасности, особенно те, кто был уверен, что Юрченко всё же совершил предательство, но затем одумался и решил развернуть ситуацию в свою пользу, что нельзя рассматривать как смягчающее обстоятельство. Такого мнения придерживаются и ветераны КГБ, расследовавшие дело Юрченко по долгу службы. Как бы то ни было, позиция Крючкова привела тогда американцев в сильное замешательство. ЦРУ согласилось на беспрепятственный выезд Юрченко из Вашингтона в Москву, но только при условии, если тот проведёт открытую пресс-конференцию. Советская сторона согласилась, и Юрченко на весь мир поведал, что ЦРУ вывезло его в США против его воли, применив психотропные препараты. Высказался он нелицеприятно и по методам его «обработки». А кроме того, финал «дела Юрченко» показал всем, что КГБ отнюдь не такая жестокая и «кровожадная» организация, как с подачи ЦРУ и других западных спецслужб было принято считать за рубежом.

Можно сказать, что в этой истории Крючков переиграл ЦРУ, и переиграл с крупным счётом. Ведь был нанесён сильный удар не только по престижу ЦРУ. Были выбиты многие козыри и из колоды администрации Рейгана, упорно гнувшей свою антисоветскую линию.

В начале главы мы обещали читателю не увлекаться «детективными» сюжетами из жизни советской разведки. Но история с Юрченко требует небольшого послесловия, поскольку, во-первых, она вызвала сильный политический резонанс, а во-вторых, к ней до сих пор не утихает интерес российских СМИ. В многочисленных публикациях, посвящённых «делу Юрченко», высказываются различные точки зрения: одни журналисты считают Юрченко предателем, другие — героем спецоперации КГБ, внедрившимся в «логово зверя», третьи — теряются в догадках. Не будем что-либо опровергать или подтверждать. Заметим только, что во многих случаях головокружительные вымыслы с претензиями на строгую документальность напоминают один старый анекдот, появившийся после выхода на экраны известного телесериала: «Звонят Штирлицу из Москвы и спрашивают, нельзя ли пристроить в управление СД несколько советских разведчиков. «Я бы с удовольствием, — отвечает Штирлиц, — только на сегодняшний день все вакансии у меня заполнены».

К чему это? К тому, что повседневная работа настоящих разведчиков, как правило, намного сложнее и в то же время — гораздо прозаичнее, если, конечно, допустимо так говорить об их героической службе. Ну а случай с Юрченко и вовсе лишён романтического ореола…

Мы упомянули о том, насколько большое значение Крючков придавал созданию в коллективе разведки здоровой психологической атмосферы, и о шагах, которые он предпринимал, чтобы добиться этого. Но не сказали, может быть, о главном — о том, что обстановку в любом коллективе определяет руководитель. Тем более в разведке, где слишком многое зависит от его личных качеств. Зависит работа и центрального аппарата, и зарубежных резидентур, сотрудники которых должны быть уверены, что у них есть надёжный тыл и прикрытие, что в сложных обстоятельствах их всегда поддержат и выручат, правильно оценят их действия, разберутся в самых запутанных ситуациях.

Крючков твёрдо придерживался своей линии поведения и никогда её не менял, в том числе и тогда, когда после многолетней работы в разведке был выдвинут на должность председателя КГБ. Прежде всего это касалось взаимоотношений с сотрудниками, которые были целиком и полностью подчинены интересам дела, решению задач, возложенных на органы государственной безопасности, и — не более. Это, конечно, не значит, что из поля зрения Крючкова выпадали личные проблемы людей, но он никогда не переходил за грань, разделявшую службу и частную жизнь. Владимир Александрович строго соблюдал дистанцию между собой и подчинёнными, независимо от их чинов и званий, ко всем относился уважительно, ко всем обращался только на «вы». С рядом сослуживцев, что вполне естественно, у него складывались более доверительные отношения, чем с другими, но особой расположенности к кому-то он не выказывал и близкой дружбы ни с кем не заводил. Скажем проще: друзей среди сотрудников аппарата КГБ у него не было.

Впрочем, о характерных чертах Крючкова лучше расскажут те, кто работал с Владимиром Александровичем, кому приходилось постоянно общаться с ним. Из воспоминаний генерал-полковника В. Ф. Грушко:

«Он ни с кем в разведке не поддерживал близких личных отношений. Хотя наши дачи находились рядом, мы никогда не бывали друг у друга. Может быть, это было связано с постоянным перенапряжением на работе и желанием просто-напросто отдохнуть и побыть без посторонних в кругу семьи. Крючков не ходил на юбилеи и частные празднования служебных назначений и награждений, но не забывал поздравить виновника торжества. Он придавал большое значение тому, чтобы быть ровным во взаимоотношениях и не допускать слухов о наличии «любимчиков» и связанных с этим обид. «Когда выйдем на пенсию, будем встречаться с вами в неформальной обстановке», — сказал он одному из приглашавших его на банкет».

Как полагают многие ветераны КГБ, подобная линия поведения не давала почвы для возникновения серьёзных интриг, хотя, как и везде в больших коллективах, действия руководителя в кулуарах, конечно же, обсуждались и во время перекуров косточки ему периодически промывались.

Как известно, везде и всюду наиболее распространёнными причинами возникновения пересудов (чаще — поводами для них) являются кадровые назначения и перестановки. Кто-то считал себя ущемлённым, кто-то видел в действиях начальства ошибки. Как мы уже отмечали, кадровые разведчики не сразу принимали в свой коллектив людей «со стороны», например, выходцев из партийных органов.

Идеальных руководителей не бывает, и можно с большой долей вероятности предположить, что не все недовольства, проявлявшиеся время от времени в аппарате ПГУ, были безосновательными. Не будем забывать, что Крючков — дитя своего времени, и ему, как крупному руководителю больших и очень сложных коллективов, волей-неволей приходилось придерживаться негласных правил игры, существовавших в высших эшелонах власти, а иногда идти и на определённые компромиссы при очередных назначениях и повышениях. Но при этом отметим, что Крючков, во-первых, не был сторонником подобных компромиссов, и власть предержащие об этом хорошо знали, как знали они и о его неуступчивости в вопросах, носивших принципиальный характер. А во-вторых, серьёзных кадровых просчётов за ним не наблюдалось, поскольку он неплохо разбирался в людях.

Один из наиболее ярких примеров, подтверждающих это качество Крючкова, — изрядно измусоленная со всех сторон история с бывшим начальником Управления внешней контрразведки ПГУ генерал-майором Олегом Калугиным. А ведь тот долгое время разыгрывал из себя жертву предвзятого отношения к нему Крючкова, и многие не слишком осведомлённые об истинном положении вещей люди верили этому. Мало того, на рубеже 1980—1990-х годов, защищая «доброе имя» Калугина, «демократы» обрушили на Крючкова целый шквал атак. Калугин был избран даже народным депутатом СССР.

Надо сказать, что к этому времени Владимир Александрович уже не сомневался, что Калугин — обычный предатель, и его наверняка бы арестовали в начале 1990-х годов, если бы он не нашёл себе защиту в стане разрушителей СССР, у которых КГБ был под постоянным прицелом. Ну а когда страсти вокруг «опального генерала» стали утихать, тот поспешил уехать в США и обосноваться там.

Сомнения по поводу истинного лица Калугина зародились у Крючкова ещё к середине 1970-х годов. Сначала — на основании догадок, которые даже косвенными уликами нельзя назвать. Первые подозрения возникли в связи с делом бывшего морского офицера Н. Артамонова, который после побега на Запад стал предателем и, проживая в США и сотрудничая с ЦРУ, повёл с КГБ двойную игру. После разоблачения двурушничества Артамонова было принято решение захватить его в Вене и затем вывезти в СССР для проведения следствия и суда над предателем, но во время операции по переправке Артамонова через австрийско-чехословацкую границу, которой руководил Калугин, тот неожиданно скончался от передозировки снотворного. Несмотря на это, все члены этой опасной операции были награждены государственными наградами, решили не делать исключения и для Калугина, который, проигнорировав предупреждение врача, и ввёл Артамонову чрезмерно высокую дозу хлороформа, якобы забыв затем применить нейтрализующие препараты. По оплошности? Многие ветераны разведки и сейчас предполагают, что Калугин специально устранил Артамонова по заданию спецслужб США, так как если бы Артамонов остался в живых, он мог бы дать КГБ полезную информацию об операциях американской разведки против СССР и пролить свет на неизвестную сторону деятельности Калугина.

В последующие годы Калугин упорно, по личной инициативе, имитируя активную деятельность, занимался делами, которые руководство ПГУ закрывало ввиду их явной бесперспективности. Усилия на ведение таких дел затрачивались большие — успехов, как и следовало ожидать, не было. Весь сложный механизм Управления «К», нацеленный на выявление агентуры противника и пресечение вербовок наших сотрудников, работал вхолостую, а число предателей, как выяснилось в первой половине 1980-х годов, тем временем увеличивалось. При этом Калугина распирали непомерные амбиции — он, не скрывая, претендовал на пост заместителя начальника ПГУ и рассчитывал в дальнейшем подняться ещё выше.

Но не только это вызывало у Крючкова неприятие. Калугин при любом удобном случае любил подчеркнуть свою политическую «непорочность» и идейную убеждённость, не прочь был «козырнуть» на рабочих совещаниях знанием решений высоких партийных инстанций. И в этом просматривалось двуличие, которое полностью проявилось в 1987 году, когда Калугин передал через А. Н. Яковлева письмо Горбачёву, в котором огульно критиковал КГБ и излагал своё видение реформирования всей системы государственной безопасности.

Путём анализа и сопоставления многочисленных фактов постепенно вырисовывались и улики. Хотя неопровержимых доказательств всё ещё не было, Андропов и Крючков в 1980 году приняли решение перевести Калугина из центрального аппарата в территориальное, Ленинградское, управление, чтобы свести риски и возможный ущерб к минимуму.

Перейдём к финалу: в 2002 году Московский городской суд заочно признал Калугина виновным в государственной измене и приговорил его к пятнадцати годам лишения свободы в колонии строгого режима. Так была поставлена закономерная точка в оценке личности одного из столпов «демократической оппозиции» в СССР в годы перестройки.

Но и после этого Калугин продолжал публиковать в США душещипательные «разоблачения» деятельности КГБ СССР и утверждать, что Крючков сводил и продолжает сводить с ним «личные счёты».

Подобные высказывания Калугина всерьёз давно никто не воспринимает, хотя лишний раз не мешает напомнить читателю, что Крючков, давая оценку тому или иному сотруднику КГБ, ориентировался всегда и прежде всего на результаты его служебной деятельности, а не на свои личные симпатии или антипатии. Служба — прежде всего. Таким принципом он руководствовался и в оценках сотрудников ставил во главу угла их профессиональные качества. Примеров тому немало, приведём один, пожалуй, наиболее показательный.

Когда Крючков был выдвинут на должность председателя КГБ, встал вопрос о том, кто возглавит ПГУ. Остановились на кандидатуре Л. В. Шебаршина — профессионального разведчика, имевшего большой опыт работы в зарубежных резидентурах и центральном аппарате. Однако по целому ряду принципиальных вопросов взгляды Леонида Владимировича резко расходились с позицией Крючкова, что тем не менее не стало препятствием для его высокого назначения. Например, Шебаршин поддерживал идею Калугина (тогда инициативы предателя многие принимали за чистую монету) о департизации и деполитизации КГБ.

Выступал Шебаршин и за выделение разведки в самостоятельную структуру, независимую от Комитета госбезопасности. Мотивировал он эту идею спецификой разведывательно-оперативной деятельности, удалённостью объектов разведки от Центра, а главное — её непричастностью (по мнению Шебаршина) к «репрессивной деятельности органов госбезопасности» в 1930-е годы. Выведя разведку из системы правоохранительных органов, к которой относился КГБ, считал он, можно было оградить её от оголтелой критики правых сил в настоящем и будущем.

Это предложение Шебаршина обсуждалось летом 1989 года на заседании Коллегии КГБ СССР, но оно было отвергнуто подавляющим большинством членов руководящего органа Комитета госбезопасности. Успехи в борьбе с противником будут гораздо эффективнее, — подчёркивалось на Коллегии, — если все оперативные, чекистские силы собраны в один кулак, если работа идёт в едином сплочённом коллективе профессионалов-единомышленников. При этом значительно экономятся и финансовые ресурсы.

Добавим также, что дискуссии в КГБ по этому вопросу для «правых сил» не были большим секретом. Более того, они их подогревали со стороны, так как вполне обоснованно считали, что выделение разведки в самостоятельную организацию может стать крупным шагом на пути к развалу всего КГБ, что было их «голубой мечтой». Естественно, Крючков это прекрасно сознавал. Понимал он и то, к чему может привести деполитизация важнейшего политического инструмента государства. Кстати, основная линия внешней разведки КГБ так и называлась: «ПР» — политическая разведка.

Напрашивается вопрос: правильно ли поступил Крючков, назначив начальником ПГУ человека, чьи взгляды противоречили его убеждениям? Одни говорят, такое кадровое решение делает ему честь, другие полагают, что он совершил серьёзную ошибку. Впрочем, читатель вправе сам делать выводы…

В кадровой политике Крючков руководствовался одним важным принципом: главный источник кадрового пополнения ПГУ — территориальные органы госбезопасности, в первую очередь управления КГБ союзных республик, в составе которых, наряду с Московским и Ленинградским управлениями, действовали собственные подразделения внешней разведки. Территориальные органы стали и школой, и своеобразным фильтром для многих сотрудников Центра и зарубежных резидентур. Такому принципу подбора кадров он не изменил и на посту председателя КГБ, справедливо полагая, что работа «на земле» является важным фактором проверки профессиональной годности человека и правильного формирования его мировоззрения.

Как убеждённый коммунист, Крючков в своей работе опирался на партийную организацию. И это была не просто дань времени — за этим стояла его вера в широкие возможности партийного коллектива, способного не только поддержать достойного человека, но и спросить, если потребуется, с коммуниста любого ранга за отношение к порученному ему делу. А то, что партийная организация представляет реальную силу, он понял ещё в военные и первые послевоенные годы в Сталинграде, сначала — восстанавливая родной город, затем — очищая его от преступных элементов.

Партийная организация центрального аппарата наряду с Коллегией Комитета госбезопасности являлась важным рычагом развития коллегиальных начал в работе Комитета, осуществления контроля за деятельностью председателя и других его руководителей, предупреждения с их стороны нарушений социалистической законности, субъективизма, принятия неправомерных решений.

Следует обратить внимание, что мы ведём речь о роли в партийной жизни важнейшего звена КПСС — первичной партийной организации. Даже в 1980-е годы, когда деятельность верхушки партии и партийной номенклатуры на местах выхолащивалась, а порой и приобретала характер, чуждый самому смыслу существования КПСС, вступала в конфликт с настроениями основной массы членов партии, противоречила интересам советского народа, большинство первичных парторганизаций не сложило оружия, проявляло верность своему предназначению.

Вот почему Крючков был убеждённым противником идеи департизации органов госбезопасности, разговоры о которой стали подниматься в Комитете в конце 1980-х годов. Как и везде в стране, нашлись в КГБ и искренние поклонники этой идеи, и те, кто пытался подстроиться под веяния времени, руководствуясь карьерными соображениями. События августа 1991 года прояснили позиции большинства из них. При этом отметим, что Крючков задолго до этих событий уже чётко представлял, кому из руководящего состава Комитета можно доверять, кого можно привлечь к подготовке ГКЧП и кого не следует посвящать в замыслы по спасению Советского Союза.

Огромное уважение у сотрудников вызывала колоссальная работоспособность Крючкова. Секрет прост — жёсткий распорядок дня и систематические, без каких-либо послаблений, занятия физкультурой. В семье, например, шутили, что по отцу можно сверять часы — настолько верен был Владимир Александрович раз и навсегда установленному режиму. Об этом свидетельствуют и воспоминания В. Ф. Грушко:

«Каждое утро он просыпался ровно в 6.20 и в течение часа делал зарядку по программе, которую разработал сам. Ровно в 9.00 он был на рабочем месте. Напряжённый рабочий день обыкновенно заканчивался в 9—10 часов вечера. Он работал и по субботам, а воскресный выходной можно было назвать таковым лишь условно, потому что Крючков постоянно находился на связи и был доступен в любое время дня и ночи. Для личного состава разведки вообще характерен высокий уровень готовности, собранности, мобильности и подтянутости, поскольку тот или иной руководящий или обычный работник может потребоваться в любую минуту…

Насколько это было возможно, начальник разведки обедал в общей столовой вместе со своими первыми заместителями ровно в половине второго. Это позволяло попутно поговорить о текущих делах. Если он выезжал в Центр или принимал кого-то, то неизменно звонил и предупреждал нас, чтобы не ждали. Раз в неделю, как правило, в субботу вечером, он любил ходить в баню там же, в Ясеневе. Иногда мы составляли ему компанию».

Добавим, что держать себя в форме с раннего утра и до позднего вечера Владимиру Александровичу помогал дневной тридцатиминутный сон — с 12.30 до 13.00. В распорядок дня входили обязательные утренние пробежки и гимнастика, в свободное время он совершал длительные, до 10–15 километров, прогулки, зимой очень любил беговые лыжи, старался как можно чаще посещать бассейн.

По сути дела, это были не просто распорядок работы и отдых, а целая система обеспечения жизнедеятельности, позволявшая не только выдерживать тяжёлые физические, интеллектуальные и психические нагрузки, но и сохранять ясный и проницательный ум. Владимир Александрович ко всему подходил продуманно и основательно. С. В. Крючков утверждает, что не видел у отца ни одного спонтанного поступка, вся его жизнь подчинялась заранее поставленным и тщательно спланированным целям.

Рационализм Крючкова создавал у большинства окружающих впечатление, что они имеют дело с совершенно бесстрастным, а порой и жёстким человеком. Но, как считают близко знавшие его люди, такое представление о нём довольно обманчиво. За внешним обликом, манерой поведения Владимира Александровича проглядывала натура добрая и даже в чём-то наивная. Иногда это выражалось даже в жестах. Извиняясь перед человеком (свои ошибки он всегда признавал), он слегка прикасался к его плечу. Такой же жест означал и высшую степень поощрения.

Крючков не прочь был и подшутить над кем-либо из своих коллег. Н. С. Леонов рассказал автору о таком случае. Как всегда, в начале рабочего дня дежурный офицер Информационно-аналитического управления пошёл к начальнику разведки на доклад. Выслушав доклад и задав несколько вопросов, Крючков предложил офицеру… составить ему компанию и выпить вместе с ним. Тот, хорошо зная о требованиях Владимира Александровича к служебной дисциплине и его крайне воздержанное отношение к спиртным напиткам, поначалу растерялся. Но, поразмыслив (мало ли что бывает в жизни, может быть, человеку надо поправить здоровье «после вчерашнего»), согласился. Да и как откажешь руководителю ПГУ! Крючков достал бутылку виски, два стакана, произнёс традиционное: «Будем здоровы!» А через несколько секунд офицер понял, что его разыграли: в бутылке из-под виски оказался берёзовый сок…

Очевидно, привычку сдерживать свои эмоции (в ранней молодости она за ним не водилась) Крючков приобрёл в период своей прокурорской деятельности в Сталинграде (служитель закона всегда строг и холоден). Эта привычка, укоренившаяся в дальнейшем на дипломатической работе, помогала ему создавать в чекистском коллективе должную рабочую атмосферу, соответствовавшую сложным и ответственным задачам, которые решались в КГБ. Вместе с тем она служила своеобразной защитой от чрезмерных психических нагрузок, выпадавших на долю Владимира Александровича.

Раскрывался Крючков, даже можно сказать — преображался, в семье. Он очень чутко относился к жене, был внимателен, но в то же время взыскателен к детям, любил повозиться с внуками, отдавая им всё своё душевное тепло. Любовью и тактом Владимир Александрович умел устранять трения, которые проявлялись иногда в семье вследствие непростого характера Екатерины Петровны. Младшему сыну позволялось многое, со старшим отец общался «на равных», но и требовательность к нему была особой. Неоспоримый авторитет и главенство в семье Владимиру Александровичу обеспечивали его исключительная порядочность и способность все возникающие дома конфликты улаживать по справедливости, без обид.

Сплачивала семью склонность к совместному досугу, при этом предпочтения, которые отдавались занятиям в свободное время, формировались под влиянием главы семейства. Зимой вместе совершали длительные лыжные прогулки. Крючков настолько любил лыжи, что брал отпуск в основном в феврале. В марте на смену лыжным вылазкам приходили длительные пешие прогулки. Владимир Александрович очень любил ходить по грибы и покопаться в огороде на даче в Ясеневе. Правда, поскольку особыми агрономическими способностями он не обладал, то чаще всего с упоением занимался вечерним поливом грядок. А вот, к разочарованию «настоящих мужчин», охоту он не любил и рыбалкой не увлекался, считая эти занятия напрасным времяпрепровождением (будем снисходительны к такой точке зрения). Претили ему и всевозможные застолья и посиделки — по той же причине.

С. В. Крючков особо отмечает, что отцу было присуще неустанное стремление к расширению своего кругозора, причём он старался не просто узнать что-то новое для себя, но и увидеть всё своими глазами. Как только появлялась малейшая возможность, семья отправлялась в короткие поездки по стране. Владимир Александрович разработал целый план посещения наиболее интересных подмосковных усадеб-музеев, городов Золотого кольца и других историко-культурных мест России. Всей семьёй побывали в Поленове и Абрамцеве, Мелехове и Ясной Поляне, Владимире, Суздале, Переславль-Залесском, Боголюбове, Ростове Великом, Калуге — всего и не перечесть! Крючков испытывал подлинное удовлетворение, что тяга к истории, к русской культуре и искусству прочно укоренилась среди самых близких ему людей.

Настоящей страстью Владимира Александровича, которую также разделяли все члены его семьи, был, несомненно, театр. Был период (в годы работы Крючкова в разведке), когда семья в полном составе посещала едва ли не все премьеры московских театров. Тщательно подобранная коллекция театральных программ (с неизменными пометками и комментариями Владимира Александровича), статей и отзывов о театральных постановках занимала в доме большой книжный шкаф. Сам он говорил, что в период напряжённой службы в КГБ театр был для него «единственной отдушиной».

Из драматических театров он отдавал предпочтение Театру на Таганке, «Современнику», театрам им. Вахтангова, Ленинского комсомола, МХАТу (имеется в виду тот МХАТ, который существовал до его раздела в 1987 году), часто бывал в Малом, театрах Советской Армии, Сатиры, им. Маяковского, Станиславского, Гоголя, Ермоловой. Кроме того, он увлекался оперой и, кому-то это, наверное, покажется странным, опереттой, неплохо разбирался в классической музыке.

Если в графике работы появлялось свободное время, Владимир Александрович не упускал случая сходить в театр и во время заграничной командировки. Ему было с чем сравнивать зарубежное сценическое искусство, и он пришёл к выводу, что театральная жизнь на Западе несравненно беднее, чем у нас, — и по характеру поднимаемых проблем, и по качеству режиссуры и исполнения.

Любовь Крючкова к театру была поистине безграничной. Видно, столь сильное чувство помешало ему объективно оценить те процессы, которые происходили в нашем театре во второй половине, особенно в конце, 1980-х годов. «По моему глубокому убеждению, — пишет Крючков в воспоминаниях, — советский театр вплоть до последнего времени был фактором положительным, не разобщал общество, а, напротив, очищал, оздоравливал, обогащал его»[115].

С этим утверждением Крючкова трудно согласиться безоговорочно. Ведь усиливавшаяся с началом перестройки поляризация общественно-политических сил в стране нашла отражение и в театральном искусстве, что зримо обозначилось уже в 1986 году на съезде ВТО — СТД (Всероссийское театральное общество было тогда преобразовано в Союз театральных деятелей РСФСР). Идейно-художественное размежевание советского театра отразилось и при расколе МХАТа на две самостоятельные труппы, и в усилении на театральных подмостках линии, направленной на размывание основ советского строя.

Некритическая позиция Крючкова как завзятого театрала, возможно, имеет более простое объяснение, чем мы думаем. Его старший сын рассказывал, что во второй половине 1980-х годов физические и психологические нагрузки на отца, особенно после назначения его председателем КГБ, резко возросли. В результате времени на совместный семейный досуг и любимые занятия у него практически не оставалось — даже дома Владимир Александрович был вынужден постоянно находиться вблизи аппаратов спецсвязи, которые не смолкали ни днём ни ночью.

Ситуация в стране усложнялась, и перед лицом новых вызовов и проблем Крючкову было, конечно, не до театра.