Владимир Крючков. Время рассудит

Глава третья СОРАТНИК АНДРОПОВА

За образцовое выполнение служебного долга в период венгерских событий Указом Президиума Верховного Совета СССР от 23 июля 1957 года В. А. Крючков был награждён орденом Трудового Красного Знамени. Высокая оценка работы начинающего дипломата в комментариях не нуждается. Заметим только, что сам Владимир Александрович считал, что ему крупно повезло: у Ю. В. Андропова, возглавлявшего посольство, было чему поучиться. Трудно заподозрить Крючкова в предвзятом отношении к Андропову. Его высокое мнение о руководителе посольства подтверждает такой авторитетный дипломат, как В. Н. Казимиров: «Не в укор другим начальникам, с которыми пришлось работать потом, Андропов был самым талантливым и сильным руководителем. Он отличался масштабом мышления, организаторской хваткой, полной самоотдачей в работе. Под его руководством наше посольство достойно выстояло в бурных будапештских событиях».

Юрий Владимирович сумел сплотить коллектив, организовать его работу даже в условиях фактической осады посольства, благодаря прежде всего своим личным качествам. Вызывали уважение его порядочность, самообладание и мужество (школа партизанского и подпольного движения в Карелии в годы Великой Отечественной войны не прошла даром), умение находить верные решения в экстремальных ситуациях, наконец, доброжелательность и простота в общении с подчинёнными.

Полагают, что грамотные действия Андропова во время мятежа, его оценки происходящего и принципиальная позиция, прежде всего в кадровых вопросах, которую приходилось отстаивать перед Москвой, невзирая на лица (вспомним хотя бы явные просчёты, допущенные Микояном, особенно выдвижение Имре Надя), в конечном счёте оценил и Хрущёв: в марте 1957 года Юрий Владимирович был назначен заведующим отделом ЦК КПСС по связям с рабочими и коммунистическими партиями социалистических стран[64].

Андропов не забыл про Крючкова и после возвращения Владимира Александровича в августе 1959 года из Венгрии пригласил его в свой отдел на должность референта. Кто-то считает: Крючков вытащил счастливый билет. Но, думается, сарказм здесь неуместен, тем более что исходит он от тех, кто продвижение по служебной лестнице рассматривает не иначе как лотерею, сложную, полную интриг игру, цель которой — любым способом переиграть конкурентов. Этим людям, видно, и в голову не приходит, что кто-то в своей жизни придерживается совсем иных, не столь примитивных норм поведения, исповедует иные нравственные принципы, а порядочные и грамотные руководители ценят в своих подчинённых прежде всего профессионализм, образованность, творческое мышление, чувство долга. По этим качествам они и судят, на что человек способен, есть ли у него перспектива роста. А то, что Андропов подходил к людям именно с такими, самыми высокими, мерками, сомнений не вызывает.

Именно поэтому попытки представить дело так, что Юрия Владимировича привлекали в Крючкове только его исполнительность и покладистость, — чистой воды домыслы, не имеющие под собой никаких оснований[65]. Да и «влезть в доверие» к Андропову было невозможно — он терпеть не мог неискренности, всегда чувствовал фальшь в поведении человека, а при первой попытке обмана рвал с ним всякие отношения.

Все, кто работал рядом с Андроповым, отмечают, что он с особым уважением относился к тем сотрудникам, которые имели собственное мнение и всегда отстаивали его перед руководством, не подпевали начальству. И не дай бог, если он замечал в ком-то приспособленчество или угодничество — такие люди просто переставали для него существовать. Вспоминая работу в Будапеште, В. Н. Казимиров рассказывал, например, что Юрий Владимирович умел увлечь коллектив, приучая людей к нестандартному мышлению. Одна из самых типичных его резолюций, адресованных подчинённым, — «Ваши предложения?». Знаком вопроса он пробуждал в сотрудниках инициативу, творческий подход к делу.

От ветеранов КГБ приходилось не раз слышать, что между Андроповым, когда тот возглавлял КГБ, и Крючковым, руководившим в ту пору Первым главным управлением Комитета (внешней разведкой), порой возникали серьёзные расхождения по принципиальным вопросам, которые иногда перерастали в бурные споры. Бывало, разногласия достигали такого накала, что «конфликтующие стороны» по две недели не разговаривали друг с другом. При этом больше горячился Андропов, пытаясь переубедить Крючкова, который отстаивал свою точку зрения до последнего. И если Юрий Владимирович оказывался неправ (бывало, конечно, по-разному), то в конечном счёте всегда признавал это.

Однако что в КГБ следует считать принципиальным вопросом, а что второстепенным, текущим? Как-то, тогда Крючков был ещё заместителем начальника Первого главного управления, в беду попал наш разведчик в Тунисе. Молодой парень допустил оплошность: пошёл на встречу с малознакомым человеком, не подготовив её должным образом и не предупредив руководство резидентуры. В результате был схвачен и оказался в тюрьме, где против него использовали меры самого грубого физического воздействия, даже расстрел имитировали. Но он мужественно выдержал все пытки, его удалось с большим трудом освободить, а в Москве с ним изъявил желание встретиться Андропов. Молодой сотрудник всё честно рассказал, не утаив своих ошибок. Но, несмотря на это, Юрий Владимирович в нетипичной для него жёсткой манере заявил, что ему нет оправдания и вряд ли целесообразно в дальнейшем его использовать в разведке.

Разговор на этом и закончился, но, оставшись с Андроповым наедине, Крючков выразил недовольство и тональностью разговора, который вёл председатель КГБ с разведчиком, и его решением. Но Андропов был непреклонен. Однако через несколько дней вернулся к этой теме: «Знаешь, я тут подумал ещё раз над всем этим делом и решил, что ты, наверное, прав: я действительно перегнул тогда в разговоре. Ты как-нибудь доведи до него эту мысль, но только так, чтобы он не воспринял это как полное прощение…»

Эта история может служить иллюстрацией характера повседневных взаимоотношений между Андроповым и Крючковым. Вместе с тем этот пример не означает, что Крючков был более либерален к сотрудникам, нежели Андропов. КГБ — не институт благородных девиц, и тот и другой в повседневной работе часто шли на жёсткие решения и меры, особенно если речь шла о потери бдительности, трусости или разгильдяйстве.

…Как знать, если бы не потрясения, обрушившиеся на нашу страну вскоре после смерти Юрия Владимировича, вероятнее всего, завершил бы Крючков свою карьеру со щитом, украшенным внушающей уважение надписью: «Сподвижник Андропова». Но финал оказался другим. Кабинет председателя КГБ ему пришлось сменить на тюремную камеру, а вместо заслуженных титулов и званий — нести бремя унизительных ярлыков и обвинений, свидетельствующих о мелкой мстительности недругов и разочарованной толпы. При этом фальшивым голосам отщепенцев-предателей вроде Гордиевского или Калугина подпевают не бывшие сослуживцы Крючкова, не профессионалы, прекрасно осведомлённые о его деятельности на всех этапах работы в КГБ, а люди, движимые исключительно личной неприязнью и даже нескрываемой ненавистью к человеку, попытавшемуся организовать последний заслон на пути разрушителей великой державы.

Конечно, после неудачного выступления ГКЧП в августе 1991 года, последовавших затем распада Советского Союза и ликвидации социалистического государства отвернулись от Крючкова и некоторые его бывшие коллеги, проявлявшие к нему прежде благожелательность или по крайней мере лояльность. Увы, не всем по душе человек после его падения или низвержения с пьедестала. Для многих подобный финал — это «счастливая» возможность дать волю чувствам и высказать, наконец, тщательно скрывавшиеся обиды, накопившееся недовольство, прятать которое втуне заставляло только одно — собственное малодушие, укоренившаяся привычка к чинопоклонению. Впрочем, всё это «не ново под луной».

Вспоминается Пушкин: «Толпа… в подлости своей радуется унижению высокого, слабости могущего»[66]. У Пушкина, подметившего эту не слишком благовидную особенность человеческой натуры, речь, как мы помним, идёт об изломах творческой судьбы художника. В нашем случае, когда объектом огульной критики и всевозможных наветов становится Крючков, преобладают стереотипы и штампы, порождённые неприятием человека прежде всего по политическим мотивам — человека коммунистических убеждений, преданного советскому строю, верного своему долгу. Именно это и вызывает в нём наибольшее раздражение — даже в тех случаях, когда политику пытаются оставить «за кадром». Но чаще всего своей политической предвзятости, которая носит, как правило, яркий либеральный окрас, критики Крючкова и не скрывают.

«Крючкова всегда считали бледной тенью своего начальника и покровителя Юрия Андропова. Серая мышь, исполнительный помощник, гений канцелярии…»[67] — такой лейтмотив присутствует в оценках деятельности Крючкова, которые бойко раздаёт ему Л. М. Млечин в публикациях, посвящённых истории внешней разведки и руководителям Комитета госбезопасности СССР. На чём основано такое отношение к человеку, а главное — кто так считал? На эти вопросы автор давать ответов не собирается. Для Млечина важно сказать похлеще, а заодно представить период, в течение которого Крючков возглавлял службу разведки, как унылую цепь предательств и провалов, без проблесков и позитивных результатов.

Да и откуда могут взяться результаты, если люди в разведке озабочены, как кажется Млечину, совсем другим. Например, тем, как доказать свою преданность недоверчивому начальству и неукоснительную исполнительность. «Рассказывают, — пишет Млечин о печальной судьбе афганского деятеля, — что Амину отрезали голову и в полиэтиленовом пакете доставили в Москву — отчитаться о проделанной работе»[68]. Вводные слова «говорят», «считают», «рассказывают» в русском языке обычно свидетельствуют о том, что произносящий их руководствуется слухами или сплетнями. Но именно эти слова почему-то полюбились Млечину и с успехом заменяют ему в книгах об органах госбезопасности ссылки на источники и доказательства.

Не утруждает себя аргументами и И. Е. Синицин, опубликовавший в 2015 году книгу «Андропов вблизи. Воспоминания о временах оттепели и застоя». В этих воспоминаниях Крючков также не обделён вниманием, автор отводит ему несколько страниц. Воистину, свобода слова в современной России не знает границ! Но автор этой книги забывает, что есть и другие границы — нормы элементарного человеческого приличия. Публично и абсолютно бездоказательно унижая честь и достоинство человека, Синицин и деятельность внешней разведки выставляет в столь примитивном и искажённом виде, что невольно задаёшься вопросом: откуда у него берётся такое чувство безнаказанности за столь грубую и откровенную ложь?

Вершиной «творчества» Синицина в жанре «голословие» является утверждение, что Крючков — ни много ни мало — разрушил внешнюю разведку[69]. Именно при нём в советской разведке, «как всегда и везде на злачных местах» (?!), процветали интриги и доносы. Ведь подумать только: даже важнейшая информация, как делится с неосведомлённым читателем автор, к председателю КГБ поступала не из ПГУ, а снималась с лент мировых информационных агентств. Синицин делает вид, будто не знает о том (а судя по всему, действительно ведь не знает!), что открытые материалы СМИ являются одним из серьёзных каналов информации для всех ведущих разведок мира. В нашей разведке анализом этих материалов занималось (причём не только круглосуточно, но и весьма эффективно!) Информационно-аналитическое управление ПГУ под руководством генерала Н. С. Леонова[70] — служба, которая при Крючкове стала одним из самых мощных и авторитетных подразделений КГБ. А более чем прозрачный намёк на то, что Андропов подвергал результаты этой работы сомнению, сродни рассказу о голове Амина, отправленной в Москву в виде вещдока.

Синицин говорит о «пагубном влиянии на Андропова и деятельность советской разведки со стороны упёртого партийного чиновника Крючкова». Но, вменяя в вину Крючкову привычки «партократа» (надо думать, приобретённые им в отделе ЦК КПСС по связям с коммунистическими и рабочими партиями социалистических стран), Синицин почему-то забывает о том, что сам в 1970-е годы в течение шести лет работал в аппарате ЦК КПСС. Однако в 1979 году был вынужден оставить должность помощника Андропова по работе в ЦК КПСС и вернуться на журналистскую службу в агентство печати «Новости», которое за его специфику пишущая братия окрестила в советское время «могилой неизвестного журналиста». Может быть, в этом и следует искать причины необъяснимой, едва ли не патологической неприязни Синицина к человеку, работавшему так же, как и он, под началом Андропова, но сумевшему достичь в своей карьере несравнимо большего?

У Синицина и подобных ему авторов даже исключительная организованность Крючкова и его приверженность твёрдому распорядку рабочего дня, систематическим занятиям физической культурой и спортом (гимнастикой он ежедневно занимался даже в тюремной камере) вызывают раздражение (ведь подумать только: человек, оказывается, чрезмерно заботился о своём здоровье![71]). И мы не стали бы продолжать с такими людьми бессмысленную полемику, если бы они в погоне за сенсацией или хлёсткой фразой не переиначивали на свой манер важнейшие, подчас болезненные моменты нашей истории. Расчёт циничен: «пипл всё схавает».

Особой «новизной» отличается подход Синицина к афганским событиям, в первую очередь к поиску виновных в развязывании боевых действий. «…Практически Крючков, — пишет он, — втянул страну в афганскую авантюру. Если в марте 1979 года Андропов решительно выступал против ввода советских войск в Афганистан и призывал решать споры между халькистами и парчамистами — двумя крыльями Народно-демократической партии — миром, то уже к концу того же года, под влиянием разведывательной информации, окраску которой придавал Крючков, он склонился в сторону «ястребов» на политбюро».

Вот тебе и «бледная тень» Андропова! Оказывается, Крючков не только своим шефом крутит-вертит как хочет, но через него и на деятельность Политбюро влияет!

Афганистан и разведка — отдельная, серьёзная и сложная тема, вокруг которой, очевидно, будет ещё немало споров. Но вести их должны в первую очередь профессионалы, люди сведущие, а не журналисты-дилетанты, которые из кожи лезут вон, лишь бы лишний раз очернить наше прошлое. Например, признанный аналитик КГБ, о котором мы уже упоминали, генерал-лейтенант Н. С. Леонов, участвовавший в подготовке аналитических документов для ЦК КПСС накануне вторжения в Афганистан, считает, что, принимая решение о вводе войск, Политбюро недооценило информацию разведывательных органов, в том числе материалы, представленные Первым главным управлением. А были они далеко не так однозначны, как нам пытаются представить, содержались в них и серьёзные предупреждения относительно возможных неблагоприятных последствий.

И, конечно же, только люди, имеющие смутное и поверхностное представление о том, что на самом деле происходило в Афганистане, могут считать, что все проблемы можно было урегулировать, уладив отношения между двумя фракциями Народно-демократической партии Афганистана — «Хальком» и «Парчамом». Между ними никогда не было принципиальных идеологических расхождений. Суть противоречий уходила вглубь родо-племенных отношений, которые и определяли непримиримость двух группировок среди руководящего и рядового состава НДПА (ядро одной — таджикское и узбекское население севера, другой — пуштуны юга страны[72]).

Однако не противоречия между различными афганскими группировками повлияли на решение Политбюро ЦК КПСС. Почему-то те, кто представляет историю в виде нагромождения склок, интриг и борьбы за власть всевозможных кланов, упорно не хотят замечать главной проблемы: в Афганистане пересеклись стратегические интересы двух ведущих мировых держав — США и СССР. Этот конфликт, приобретавший к концу 1970-х годов зримые очертания, создававший угрозу нашей стране, делавший уязвимым «подбрюшье» СССР в Средней Азии, и лежал в основе принятия решения о военном вторжении в сопредельное государство. Но эту важнейшую тему, которая обросла за 30 лет множеством либеральных мифов, мы ещё затронем в специальной главе, поскольку с Афганистаном судьба Крючкова оказалась связана не меньше, чем с Венгрией.

В книге Синицина нетрудно найти ответ на то, откуда берётся в некоторых бывших советских людях такое отвращение к советскому строю, который для многих и ассоциируется с личностью Крючкова. Так, в предисловии автор пишет: «…Я нахожу иногда подтверждение фактам, известным в те времена только крайне ограниченному кругу лиц, в открытой публицистике, научных и мемуарных трудах, особенно начала 1990-х годов…»[73]

При упоминании «ограниченного круга лиц» почему-то вспоминаются рассказы бессмертного героя гоголевского «Ревизора». Хлестаков: «Там у нас и вист свой составился: министр иностранных дел, французский посланник, английский, немецкий посланник и я… А любопытно взглянуть ко мне в переднюю, когда я ещё не проснулся: графы и князья толкутся и жужжат там, как шмели, только и слышно: ж… ж…ж… Иной раз и министр…»

Ну а относительно ссылки Синицина на «труды» печальной памяти авторов начала 1990-х годов можно сказать одно: либерально-демократические опусы тех времён, отличавшиеся безудержной травлей людей, не пожелавших подстраиваться под чуждые им реалии «новой» России, пронизанные ненавистью «к тупым красно-коричневым негодяям»[74] и раболепием перед Западом, видно, многим ещё не дают покоя. Вспомнишь о их гнусном содержании, и сразу многое становится на свои места…

Пытаясь воссоздать объективную картину жизни и деятельности Крючкова, при подготовке настоящей книги автор встречался с самым широким кругом лиц — от политических деятелей, бывших руководителей КГБ СССР и советской разведки до «обычных», не занимавших высоких должностей разведчиков и оперативных сотрудников. Среди них были и люди, не разделяющие взгляды Владимира Александровича, находившиеся с ним в бурную политическую эпоху «по разные стороны баррикад», были и сотрудники госбезопасности, чем-то обиженные Крючковым, критически относящиеся к каким-то его решениям (например, связанным с кадровыми и социальными вопросами). Но никто из них не ставил под сомнение его политическую и профессиональную подготовленность и компетентность.

Конечно, читатель не обязан принимать на веру впечатления, которые произвели на автора личные встречи и беседы, тем более что нередко обмен мнениями, по вполне понятным причинам, носил конфиденциальный характер. Но ведь кроме этого есть масса открытых материалов, прежде всего воспоминаний руководящих сотрудников КГБ, досконально знавших работу органов госбезопасности, трудившихся бок о бок с Крючковым на протяжении ряда лет, в том числе людей, которых нельзя заподозрить в чрезмерной лояльности к Владимиру Александровичу. Каждый, например, имеет возможность ознакомиться с мемуарами Ф. Д. Бобкова — генерала армии, первого заместителя председателя КГБ СССР, В. Ф. Грушко, генерал-полковника, первого заместителя председателя КГБ СССР, Н. С. Леонова — доктора исторических наук, генерал-лейтенанта, начальника Аналитического управления и члена Коллегии КГБ, Л. В. Шебаршина — генерал-лейтенанта, начальника ПГУ КГБ, В. А. Кирпиченко — генерал-лейтенанта, первого заместителя начальника ПГУ КГБ, Ю. И. Дроздова — генерал-майора, начальника Управления «С» (нелегальной разведки) ПГУ. Список авторов книг и статей можно продолжить, но ни в одной из публикаций уважаемых профессионалов нельзя обнаружить и намёка на то, что Крючков — это человек, который в органах госбезопасности был не на своём месте.

Прямой вопрос бывшему первому заместителю председателя КГБ СССР, генералу армии Ф. Д. Бобкову задал главный редактор еженедельника «Мир новостей» Николай Кружилин: «Какие у вас были отношения с Крючковым?»

Ответ: «Вполне нормальные. После ухода Андропова нам нужен был руководитель не из комитета, что называется, со стороны, со свежими взглядами. Крючков, работавший в ЦК, на этот пост вполне подходил. Так что у меня по этому поводу не было никакой аллергии. Более того, если бы мне предложили возглавить КГБ, я бы отказался»[75].

Более развёрнутое суждение находим в книге бывшего первого заместителя начальника ПГУ КГБ, генерал-лейтенанта В. А. Кирпиченко:

«Горбачёв считал Чебрикова консерватором и решил заменить его на третьем году перестройки более динамичным, работоспособным и к тому же разбирающимся в вопросах внешней политики Крючковым, которого, как я думаю, с самой лучшей стороны рекомендовал ему в своё время Андропов…

Трёхлетнее пребывание Крючкова на посту председателя КГБ пришлось на период ускоренного распада нашего государства… Тревожные сигналы КГБ о положении в стране, естественно, доводились до сведения Горбачёва, однако никакого отклика на них не следовало, и постепенно руководство КГБ вынуждено было отказаться от сколько-нибудь активной реакции на происходящие события…

В условиях тотальной деградации нашей партийно-государственной системы Крючкову уже было некогда заниматься практическими делами разведки. Впрочем, в этом и не было большой необходимости: наши дела он хорошо знал (курсив мой. — А. Ж.) и вполне достаточно было от него получать краткие указания и рекомендации»[76].

Думаю, читателя не утомит небольшой отрывок из книги Ю. И. Дроздова[77] — человека, которого по праву называют легендой советской разведки. Разговор с Крючковым (он был тогда начальником ПГУ), который передаёт Юрий Иванович, состоялся перед его вылетом в США в качестве руководителя резидентуры КГБ в Нью-Йорке. Хотелось бы обратить внимание читателя, насколько внимательно и с каким уважением он выслушивает последние напутствия руководителя разведки — ведь они исходили от человека, который прекрасно владел (и это хорошо видно из текста) существом дела:

«На 9 августа 1975 г. был назначен день моего отлёта. Утром этого дня ко мне домой позвонил В. А. Крючков со словами последнего напутствия. Он понимал сложность ситуации, в которой мне предстояло оказаться. Как всегда, был краток, рекомендовал попытаться внести в работу свой наступательный метод, не похожий на то, к чему уже привыкли американские спецслужбы. Сотрудники резидентуры должны почувствовать, что приехал свежий человек. Нужно снять с коллектива напряжение ожидания нового руководителя, расположить его к себе и добиться откровенности. При этом — никаких любимчиков, на сильных, средних и слабых не делить. Беречь и укреплять положительные традиции резидентуры и авторитет моих предшественников, которые сделали много полезного за годы своей деятельности в Америке. Главное — организация активной оперативной работы. Начальник разведки подчеркнул особую важность конспирации, тщательного изучения всех американских объектов, призывал, учитывая активность американских спецслужб, быть недоверчивым, сомневающимся в оценке «чистоты» контактов и связей. В. А. Крючков предложил через 6 месяцев прилететь в Москву и доложить о направлениях работы в Нью-Йорке».

Конечно, нетрудно заметить, что в ряде суждений присутствует определённая сдержанность, которая вполне объяснима: есть для этого и причины чисто личного характера, сказалось и неоднозначное отношение ряда ветеранов КГБ к выступлению ГКЧП, который Крючков фактически возглавил. Например, Л. В. Шебаршин, который 19–21 августа 1991 года провёл в кабинете ближайшего сподвижника Ельцина — Г. А. Бурбулиса, поначалу вообще обвинял Крючкова в предательстве. Однако со временем он многое из былого переосмыслил и, будучи человеком честным, попросил у Владимира Александровича прощения. Автору настоящей книги приходилось от бывших сотрудников КГБ слышать и такое толкование августовских событий: «Крючков нас подставил». Очевидно, на такую оценку повлияли те крупные неудобства и неприятности, с которыми многим пришлось столкнуться с приходом в Комитет В. В. Бакатина, публично объявившего своей целью уничтожение КГБ; хорошо известен и его любимый вопрос к сотрудникам госбезопасности: «Где вы были и что делали 19 августа?» От ответа на него зависела судьба чекиста.

Надо заметить, что те сотрудники КГБ, которые вместе с Крючковым участвовали в подготовке и проведении акций ГКЧП, стали его соратниками в трагические августовские дни, не опускались и не опускаются до обывательского «он нас подставил». Примеров этому много, но сейчас хочется остановиться на личности лишь одного человека — крупного советского разведчика, бывшего первого заместителя председателя КГБ, генерал-полковника В. Ф. Грушко. Как один из организаторов ГКЧП, Виктор Фёдорович был арестован и помещён в «Матросскую Тишину» в камеру с уголовниками. В тюрьме он перенёс два инфаркта (третий настиг его уже дома), тяжёлое обострение сахарного диабета. Но пережитое не повлияло на его доброе отношение к Владимиру Александровичу. Обратимся к его воспоминаниям о Крючкове:

«Владимир Александрович много доброго сделал в разведке и для разведки. Он повысил её эффективность и влияние, усилил требовательность к кадрам, уровень творчества и сосредоточил внимание сотрудников на решении главных задач. Он умел слушать подчинённых и делать правильные выводы.

Не секрет, что после прихода Крючкова некоторые руководящие работники разведки, руководствуясь собственными амбициями, ревниво отнеслись к этому. Но работоспособность и такт Крючкова, его умение быстро и глубоко вникать в суть проблем, феноменальная память очень скоро снискали ему уважение профессионалов. Новый начальник расширил практику отчётности руководителей и сам чрезвычайно тщательно готовился к совещаниям. Такие встречи помогали ближе познакомиться с начальниками отделов и резидентами, уточнить круг приоритетных разведывательных задач и пути их решения. Несомненно, они имели большую оперативную ценность и воспитательное значение. Сам факт систематической и конкретной отчётности побуждал подразделения работать с полным напряжением сил. Совещания не были чем-то новым в практике разведки, но Крючков довёл их почти до совершенства.

Высокие требования предъявлялись к дисциплине сотрудников. Одновременно большое внимание уделялось сплочению коллектива, своевременному служебному росту и поощрению оперативных работников… Сам Крючков отличался необычайной пунктуальностью и организованностью, работал как часы.

В течение двадцати с лишним лет нашего знакомства я не уставал удивляться огромной силе интеллекта Крючкова, его качествам лидера, способности находить общий язык с подчинёнными, широте кругозора и глубине знаний. Хорошо зная механизм принятия решений в нашей стране, он добился резкого повышения оперативности обработки и доведения до соответствующих инстанций нужной информации…

О феноменальной памяти Крючкова ходили легенды. Всем, кому приходилось работать с ним, довелось убедиться в этом его редком качестве. Он помнил людей и их высказывания. Он мог полностью запомнить продолжительную беседу на венгерском языке наедине с Кадаром и через некоторое время детально воспроизвести её на русском со всеми малейшими нюансами. Это не могло не вызывать глубокого почтения у «асов» разведки…

Сильной чертой Крючкова было стремление общаться не только с подчинёнными ему руководящими работниками, но и с другими офицерами, независимо от звания, занимавшимися интересными оперативными делами. Многим из них он помог сделать карьеру. Ко всем без исключения он обращался только на «вы», держался ровно и стремился никого не приближать к себе… Хотя мы многое прошли и пережили вместе, я ни разу не слышал от Крючкова «ты»[78].

(Одна деталь из жизни Владимира Александровича. Когда в тюрьме он вошёл в камеру и поздоровался с её обитателями, сразу же предупредил: «Со всеми я разговариваю только на «вы».)

Кстати, Грушко оставил нам воспоминания и об Андропове. Вот, на наш взгляд, наиболее важное: «Юрий Владимирович Андропов, несмотря на циркулировавшие поначалу слухи о том, что он является фигурой переходной, пробыл председателем КГБ СССР 15 лет и с профессиональной и человеческой точки зрения был лучшим из всех руководителей, при которых мне пришлось работать за 34 года службы». И ещё: «Крючков рассказывал мне, что близкими друзьями они с Андроповым никогда не были, но в деловых вопросах понимали друг друга с полуслова».

…Отношения между Крючковым и Андроповым сложились не в одночасье. Взаимное доверие, которое установилось между ними, прошло проверку временем — тандем единомышленников складывался на протяжении многих лет, и было бы заблуждением считать, что в течение всего времени знакомства с Андроповым Крючков чувствовал себя «словно у Христа за пазухой». Андропов никогда не снисходил до мелочной опеки, а Крючков в ней никогда не нуждался. В качестве иллюстрации приведём один пример. В 1971 году с поста начальника ПГУ уходил на пенсию A. М. Сахаровский, многолетний и опытный руководитель внешней разведки КГБ. Как известно, на его место пришёл Ф. К. Мортин, а первым заместителем был назначен B. А. Крючков. Вопреки распространённому мнению, Крючков стал первым замом начальника разведывательного управления не по «протекции» Андропова, а по предложению Сахаровского, который был убеждён, что со временем тот вырастет в хорошего руководителя ПГУ. При этом Андропов долго противился, поскольку не хотел отпускать Владимира Александровича из секретариата КГБ, который он тогда возглавлял. И противился не только потому, что Крючков был хорошим «канцеляристом» — секретариат КГБ имеет, мягко говоря, мало общего с канцеляриями известных нам учреждений. Он понимал, что на место руководителя важнейшего подразделения, являвшегося сердцем Комитета госбезопасности, центром его кровеносной системы, будет нелегко найти замену.

Во взаимоотношениях Крючкова и Андропова было главное — каждый мог положиться друг на друга, каждый превыше всего ставил интересы дела и не кривил душой в общении между собой и с окружающими. Обоим чужды были карьеризм и чинолюбие — то, что чаще всего и вызывает коррозию во взаимоотношениях, порождает недоверие. И оба испытывали полное равнодушие к всевозможным регалиям и почестям.

Впрочем, в советское время в верхних эшелонах власти порядочных и скромных людей было абсолютное большинство, и искренне жаль тех, кто тогда видел в партийных и советских руководителях только нравственных монстров, а себя определял на роли изгнанников в тёмном царстве зла и несправедливости. Правда, «изгои», выражавшие своё недовольство в виде «фиги в кармане», как правило, своей жизнью не тяготились и пользовались всеми благами «тоталитарной системы». Исключения были, но инакомыслие, которое сейчас представляется мощной волной противления существовавшему порядку, носило единичный характер, а большинство диссидентов, преклоняясь и заискивая перед Западом, были озабочены в основном тем, как опорочить свою страну и её руководителей. Часто — под видом объективного, беспристрастного анализа.

Вот, например, писатель и историк Р. А. Медведев в биографической книге «Андропов» излагает свою версию событий, происходивших в 1950 году в Карелии. Первый секретарь ЦК КП Карело-Финской ССР Г. Н. Куприянов в рамках так называемого «Ленинградского дела» был тогда обвинён в том, что ЦК республики проигнорировал постановление ЦК ВКП(б) об исправлении ранее допущенных ошибок в хозяйственной и партийно-политической работе, а его руководитель смирился с ежегодным невыполнением планов в промышленности и сельском хозяйстве, допускал покровительство скомпрометировавшим себя работникам, зажимал критику. Медведев не считает, что эти обвинения были серьёзными. И полагает, что Ю. В. Андропов, который был в то время вторым секретарём ЦК, проявил малодушие и «выступил с унизительной самокритикой и поддержал все обвинения в адрес Куприянова».

По тем фактам, что изложил в своей книге Рой Медведев, невозможно судить о том, чем руководствовался Андропов в действительности, заняв такую позицию, и правомерно ли подозревать его в неискренности. И тем не менее Медведев считает, что у него достаточно оснований для того, чтобы сделать в книге следующий вывод: «Занимать в тоталитарной системе высокий пост и не предавать время от времени своих друзей, соратников или просто ни в чём не повинных людей было невозможно»[79]. Вот так, двумя-тремя строчками, одним махом можно пригвоздить к позорному столбу всех партийных и советских руководителей нескольких поколений, тысячи честных людей.

Кстати, это, пожалуй, единственный случай, когда Андропова обвинили едва ли не в предательстве соратника. Обвинили голословно. Естественно, что ничего подобного нет ни в одном другом свидетельстве о его жизни и деятельности. Крючкову, когда он писал и публиковал воспоминания о Юрии Владимировиче[80], такое и в голову не могло прийти. Потому что он знал человека не по жизнеописаниям, насквозь пронизанным политической конъюнктурой последних трёх десятилетий. В то же время, воссоздавая портрет настоящего человека и коммуниста, с которым он был близко знаком много лет, Крючков не занимается его лакировкой. Он прекрасно понимает, что Андропов — сын своего времени, и многие отрицательные явления эпохи неизбежно находили отражение в его деятельности.

Например, в его бытность секретарём ЦК и заведующим отделом по международным вопросам в развитии и укреплении социалистического содружества, как считает Крючков, был сделан значительный шаг вперёд. Но в то же время в отношениях между братскими партиями и странами преобладали элементы парадности, внешних эффектов, проводилось бесчисленное множество торжественных по форме, но пустых по существу мероприятий. Андропов хорошо это понимал, но из порочного круга трудно было вырваться. «Правда, — пишет Крючков, — надо признать, что решительных попыток к этому он не делал. Н. С. Хрущёву, а потом и Л. И. Брежневу вся эта парадность даже нравилась. Им казалось, что они на гребне славы. А всё было как раз наоборот. Люди устали от помпезности, она их просто раздражала».

По наблюдениям Крючкова, Андропов видел свои пробелы в экономической подготовке и всячески старался их восполнить. Это, однако, не означало, что он был действительно слаб в экономике. Например, его шаги на посту Генерального секретаря ЦК КПСС не сводились, как это часто считают, к политике «закручивания гаек». К примеру, Н. И. Рыжков, который возглавил созданный при Андропове экономический отдел ЦК КПСС, полагает, что важным моментом во внутренней политике страны стало уже первое выступление Андропова в ранге Генерального секретаря на ноябрьском пленуме ЦК КПСС 1982 года. Уже тогда была поднята проблема совершенствования всей сферы руководства экономикой — управления, планирования, хозяйственного механизма, говорилось о необходимости увеличения самостоятельности промышленных предприятий, колхозов и совхозов[81]. По свидетельству Рыжкова, Андропов проявлял особое внимание к внешнеэкономическому сотрудничеству, интересовался механизмами работы концессий, совместных предприятий, внимательно наблюдал за взаимоотношениями СССР со странами СЭВ. Он часто говорил о взаимовыгодной интеграции, но постоянно предупреждал: поменьше дипломатических политесов, следует в первую очередь блюсти свои интересы. В узком кругу Юрий Владимирович не раз сетовал на то, что мы неоправданно отвлекаем ресурсы из нашей экономики для государств, заявляющих о своей социалистической ориентации. У него было твёрдое убеждение, что постепенно следует уменьшать масштабы экономически необоснованной помощи другим странам.

Важное свидетельство находим в воспоминаниях другого крупного руководителя КПСС, кандидата в члены Политбюро, секретаря ЦК В. И. Долгих: «В оборонной промышленности у нас было перепроизводство. Когда генеральным секретарём стал Андропов, он поставил вопрос о том, что надо перекачать средства и ресурсы в гражданские отрасли»[82]…

Крючков, равняясь на Андропова, особенно ценил в нём то, что высокие слова, которые он произносил, не расходились с его делами. «Юрий Владимирович, — пишет Крючков, — не раз говорил, что государственники должны жить ради народа и служить только его интересам. Он говорил, что советский народ достоин лучшей жизни, чем та, которой он живёт. Советский Союз, отмечал он, стал великой державой, сверхдержавой и тем заложил основы для своей безопасности на длительную перспективу. Теперь нужно налечь на лёгкую индустрию и производить как можно больше и лучше товаров, которые улучшают жизнь народа, повышают её качество»[83].

Судьба отвела ему слишком мало времени, чтобы развернуть серьёзные преобразования. Крючков был свидетелем, как до последней минуты Юрий Владимирович мужественно боролся с болезнью и продолжал напряжённо думать о делах, постоянно требуя от своих товарищей полной самоотдачи, честности и принципиальности, плана новых действий и решений. Он страстно выступал за оздоровление общества, призывал к беспощадной борьбе с коррупцией, выступал за равную ответственность всех и каждого перед законом. Огромную надежду в этой связи Юрий Владимирович возлагал на партию, в которую верил, понимая, что её огромные потенциальные возможности так и оставались в полной мере не задействованными.

Во внешних делах он придерживался правила — никогда не поступаться интересами отечества. В могуществе, военном и экономическом, в духовности нашего народа видел залог величия Советского государства.

«Не стоит, однако, считать, — пишет Крючков, — что Андропов тем самым исключал возможность компромиссов при решении международных проблем. Но, как он часто подчёркивал, компромисс оправдан лишь тогда, когда соблюдены все жизненно важные интересы государства и когда в основе его лежит не слабость одной из сторон, а реальный баланс сил».

Для Андропова всегда были характерны глубокое понимание происходящих в стране и в мире процессов, способность к анализу. Но вместе с тем он был абсолютно однозначен в своих идеологических и политических взглядах, твёрдо привержен социализму, не воспринимал, как таковой, капиталистический строй, хотя считал возможным и даже нужным перенять его отдельные аспекты. Он видел изъяны в развитии нашего общества, но выход усматривал лишь на путях совершенствования самой системы, полагая, что большого успеха можно добиться даже за счёт простого укрепления стабильности и порядка.

Бережно относился Юрий Владимирович к нашим взаимоотношениям с социалистическими странами, расценивая социалистическое содружество как важнейшее наше завоевание в результате Второй мировой войны. При этом он исходил из того, что ничего из завоёванного нами такой ценой уступать нельзя, и был неизменно твёрд в отстаивании этой своей позиции. Вместе с тем вооружённое вмешательство в дела Чехословакии в 1968 году счёл позже досадной ошибкой. Когда в Польше в 1981 году обстановка резко обострилась, Андропов не допускал и мысли о каком-то силовом участии извне в решении польских проблем.

Андропов для Крючкова — образец принципиальности, твёрдости в убеждениях. Причём твёрдость эта ничего общего не имела с упрямством или упёртостью, свойственным людям своенравным и самолюбивым. Она основывалась на изучении и анализе проблемных вопросов, на их всестороннем обсуждении с представителями самых разных профессий, учёными и специалистами. Предпочитавший живое общение с людьми сухим справкам и запискам, Юрий Владимирович пытался привить подобный стиль работы и своим подчинённым.

Владимир Александрович не раз имел возможность наблюдать, как Андропов отстаивал свою позицию даже в тех случаях, когда она вызывала неудовольствие на самых высоких этажах власти. В разгар венгерских событий он, как мы помним, решительно выступал против выдвижения во власть Имре Надя, хотя Микоян в этом вопросе заручился твёрдой поддержкой Хрущёва. Но чего это стоило Андропову! В течение трёх дней он был фактически отстранён от обязанностей посла. И неизвестно, чем бы это кончилось, если бы Надь не поспешил переметнуться на сторону контрреволюционных сил и не заявил о разрыве с Москвой и Варшавским договором, обнажив тем самым своё подлинное лицо.

Мятеж в Будапеште не удался, но накал, ожесточённый характер событий, повлекший человеческие жертвы, оставил в душе венгерского народа глубокий след. Казалось, чтобы залечить раны, стране понадобится не один год.

Крючков пережил в Венгрии не только период потрясений, но и болезненный этап восстановления страны, её экономики и политической системы. Несмотря на пессимистические прогнозы, которых поначалу придерживалось и советское руководство, процесс возрождения занял сравнительно немного времени. Анализ социально-политической обстановки в обществе, проведённый в 1957 году, дал довольно неплохой результат: примерно 8-10 процентов жителей Венгрии были непримиримыми противниками действующей власти, около 20 процентов разделяли правительственный курс, остальные оставались пассивной массой, за которую предстояло бороться.

Не случайно главное направление в деятельности Венгерской социалистической рабочей партии, созданной в начале ноября 1956 года после роспуска ВПТ, определял лозунг «борьбы за массы». Была разработана программа демократизации общества, предусматривавшая опору на широкие слои населения, правительство пошло на значительное повышение жизненного уровня народа, рост которого уже в январе 1957 года составил 22 процента. Конечно, этот скачок создавал определённые проблемы в экономике страны и порождал у населения неоправданные запросы и ожидания, но в целом помог выйти из морально-политического кризиса.

Народ поверил в то, что руководство страны о нём заботится, что у Венгрии есть серьёзный потенциал развития. И главная заслуга в этом принадлежала Яношу Кадару, сумевшему вернуть страну к нормальной жизни фактически за несколько месяцев. Уже 1 мая 1957 года в Будапеште состоялся грандиозный митинг с участием 500 тысяч человек, продемонстрировавший полную поддержку новому венгерскому лидеру, которому на первых порах прозападные силы пытались создать имидж «диктатора, пришедшего к власти на советских штыках». Не получилось. История намного сложнее примитивных трафаретов, в которые её пытаются загнать.

В. А. Крючков посвятил Венгрии в общей сложности десять лет — значительную часть своей трудовой жизни. И прекрасно видел, какую роль в создании одного из самых процветающих социалистических государств сыграл Янош Кадар. С этим человеком его связывали не только служебные обязанности, но и тёплые дружеские отношения, продолжавшиеся практически до самой кончины Кадара в 1989 году. О том, что отношения эти были неформальными, говорит хотя бы то, что во время своих визитов в Москву Кадар часто навещал семью Крючковых, с которой познакомился ещё в Будапеште. Пережившему долгие годы нищеты и лишений венгерскому лидеру особенно импонировали скромность и простота атмосферы, царившая на московской квартире Крючковых, душевность и искренность её обитателей.

Надо сказать, что сам Кадар отличался бескорыстием и уже в 1956 году принял принципиальное и дальновидное решение, по которому высшие руководители получали сравнительно небольшую зарплату и не имели особых привилегий. Питание, жильё, пользование дачами и охотничьими хозяйствами, путёвки в санатории и дома отдыха — всё оплачивалось из собственных зарплат, и Кадар, как руководитель ВСРП, не составлял исключения, показывал пример другим: он строго следил за соблюдением установленного порядка и сам никогда не нарушал его. Не случайно вопросы этики, честности, финансовых расходов в верхах никогда и никем не поднимались — даже оппозицией — ни во время пребывания Кадара у власти, ни после него, когда социалистическая система в стране стала демонтироваться.

Безусловно, близкое знакомство с Кадаром оказало большое влияние на формирование Крючкова как политика. В то же время мы имеем полное право сказать, что Владимир Александрович относился к тем немногим людям, которые знали о Яноше Кадаре как о человеке и политическом деятеле значительно больше, чем те, кто был знаком с его биографией только по публикациям. И некоторые суждения Крючкова заслуживают серьёзного внимания, поскольку они носят в некотором смысле и поучительный характер.

Выходец из самых низких слоёв населения Австро-Венгрии с молодых лет приобщился к коммунистическому и социал-демократическому движению, не раз подвергался арестам при хортистском режиме. Во время Второй мировой войны Янош Кадар — активный участник движения Сопротивления в Чехословакии, Венгрии и Югославии. В Венгрии он выступил одним из инициаторов создания антифашистского Венгерского фронта, входил в Пештский областной комитет Коммунистической партии Венгрии, был членом ЦК, а в 1943 году избран секретарём ЦК КПВ. В 1944 году он сближается с Матьяшем Ракоши и включается в работу по созданию новой Венгрии.

После войны Кадар был министром внутренних дел, руководил отделом ЦК ВПТ, но в 1951 году по ложному доносу был обвинён в шпионаже. Вскоре все обвинения были сняты, но, как пишет Крючков, он «испил до дна всю горькую чашу унижений и мучений, вплоть до бесчеловечных пыток. Это оставило у него глубокую, так до конца дней и не зажившую рану. Он часто возвращался в разговорах к своему аресту, хотя для него эти воспоминания были тяжёлой мукой».

Крючков подчёркивает, что Кадар, пожалуй, больше, чем кто-либо из руководителей других социалистических стран, понимал настоятельную потребность в глубоких и всесторонних реформах. Будучи приверженцем социалистического пути развития страны, он выступал за радикальные перемены в государственном строительстве, за политический плюрализм, основанный на согласии и сотрудничестве всех социальных сил. Последовательные преобразования в экономике Венгрии, начало нового этапа которых относится к 1968 году, не заглохли, подобно нашим «косыгинским» реформам. Была предоставлена большая свобода предприятиям, вплоть до самостоятельного выхода на внешний рынок, установлена прямая зависимость благополучия субъектов производственной деятельности от эффективности их работы, приняты меры по дальнейшему развитию частного сектора в сельском хозяйстве и сфере обслуживания, устранены препятствия для мелкого предпринимательства, введён ряд других важных экономических рычагов хозяйствования. Существенные сдвиги в экономике не заставили себя ждать, а Янош Кадар приобрёл заслуженную репутацию успешного реформатора.

В 1972 году Кадар поставил вопрос о своём уходе на пенсию. И вот тут-то всё и началось! Случилось то, что нам так хорошо, до боли знакомо по «старой», советской, истории и по новой — российской. Встревожилось, как всегда, близкое окружение, обеспокоенное своим будущим, ему подпевали журналисты: «Что будет с Венгрией? Что скажет народ? Нас не поймут!» Словоблудие заканчивалось «выводом»: «Замены Кадару нет!»

Справедливости ради скажем, что поток восхвалений в адрес венгерского лидера, в отличие от того славословия, которое обычно в подобных случаях бурлит у нас, имел определённое сдерживающее начало, находился, можно сказать, в рамках внешних приличий. Никому, скажем, и в голову не приходило произнести что-то вроде лозунга «Кадар — это Венгрия!». Понимало, видно, окружение Кадара, что слишком уважительно венгры относятся к своему национальному достоинству, чтобы терпеть подобное холуйство. И всё же под натиском «аргументов» соратников и «просьб трудящихся» Кадар не устоял и в итоге «задержался» у власти ещё на 16 лет. Эти годы его правления, особенно последние пять — восемь лет, уже не были такими яркими, как предшествующие. Однако большинство населения страны до сих пор вспоминает их как самые благодатные в истории Венгрии — ведь рост уровня жизни в стране длительное время был не ниже, чем в развитых западных странах.

Речь идёт не только о простых трудящихся, вкусивших более других слоёв населения все «прелести» капиталистического общества и европейской интеграции, которая для страны обернулась многочисленными проблемами в развитии. Например, в июле 2007 года информационный портал «Академия новостей» опубликовал интервью с известным в научных кругах венгерским учёным профессором Михаем Хоппалом — типичным представителем венгерской интеллигенции, человеком далеко не коммунистических воззрений. Поводом для интервью стали серьёзные разрушительные процессы, которые венгерская академическая наука пережила на несколько лет раньше, чем российская. И вот что он сказал:

«Янош Кадар — неоднозначная в истории Венгрии личность. Поначалу мною он воспринимался как диктатор, пришедший к власти на штыках. Но Кадар сделал много хорошего для страны. Мы тогда жили лучше, чем сейчас. При Кадаре мы, учёные, вели активную деятельность и могли издавать большое количество научных трудов. А сейчас надо за всё платить: за образование, здравоохранение…»[84]

И опять всё до боли знакомо…

Крючков в своих воспоминаниях подчёркивает, что отношения Яноша Кадара к Советскому Союзу всегда отличались чувством дружбы и глубокого уважения, что позитивно отразилось и на преодолении недоверия, вызванного трагическими событиями прошлого, и на развитии дружеских связей между венгерским и советским народами. Надо отметить, что и сегодня значительная часть венгерского общества не только испытывает ностальгию по «временам Кадара», «кадаровскому режиму» с их высоким качеством жизни, перечёркнутым преобразованиями начала 1990-х годов, но и сохраняет благожелательное отношение к России.

…Жизнь текла своим чередом. В августе 1959 года завершилась командировка Крючкова в Венгрию, и он вернулся в Москву. За время работы в Будапеште семья Крючковых пополнилась: в 1957 году у Владимира Александровича и Екатерины Петровны родился второй сын — Алексей. Едва ли не на следующий день после возвращения Крючкову позвонили из ЦК КПСС и пригласили на встречу с Андроповым, после которой получила продолжение его работа на венгерском направлении — в отделе ЦК по связям с рабочими и коммунистическими партиями социалистических стран. Должность референта отдела давала возможность получить нормальное жильё — кончились мытарства Крючковых по общежитиям и съёмным комнатам. Своя квартира (по меркам нынешних власть имущих — «скворечник», полезная площадь которого составляла 29 квадратных метров) казалась для семьи настоящим раем. Довольно быстро нашла работу жена, которая устроилась в близлежащую школу учителем русского языка и литературы. В семье воцарился достаток — живи и работай!

Новая работа не потребовала от Владимира Александровича какой-то кардинальной перестройки — обязанности референта по Венгрии включали круг проблем, хорошо знакомых по опыту прошлых лет. Что имело немаловажное значение, за четыре года командировки Крючков приобрёл широкий круг знакомств в различных слоях венгерского общества, в том числе среди дипломатических и партийных работников. Но особенно дорожил он сближением с Яношем Кадаром, с которым судьба свела его на долгие годы. Вполне естественно, что доверие Кадара к Крючкову возросло после назначения последнего в июне 1963 года на влиятельную должность заведующего сектором Венгрии и Румынии.

Очень многое Крючкову давали доверительные беседы с венгерским руководителем во время его посещений Москвы и частых поездок Владимира Александровича в Будапешт. И не только для расширения кругозора и глубины понимания процессов, происходивших в Венгрии. На фоне успешного развития дружественной страны чётче выявлялись, становились понятнее проблемы, не решённые в Советском Союзе. Безусловно, многое удалось поправить после избрания Генеральным секретарём ЦК КПСС Л. И. Брежнева. Но наша беда в отношениях с Венгрией заключалась в том, что Кадар, ставший к тому времени признанным лидером страны, проявил очень сдержанное отношение к смещению Хрущёва. Несмотря на все усилия Леонида Ильича, на все его попытки установить с венгерским лидером неформальные отношения, холодок во взаимоотношениях между руководителями двух стран долго не удавалось преодолеть. Понадобился не один год, чтобы эти взаимоотношения потеплели и вошли в нормальное русло.

Знакомство Крючкова с Брежневым состоялось в декабре 1974 года, когда Андропов представлял Генеральному секретарю нового руководителя советской разведки. Встреча в Кремле произвела на Владимира Александровича очень тягостное впечатление — было видно, что Леонид Ильич уже тогда был серьёзно болен.

Но первый раз встретился Крючков с Брежневым за десять лет до официального знакомства. Тогда, после октябрьского пленума ЦК КПСС 1964 года, Леонид Ильич информировал руководителей социалистических стран о причинах отставки Хрущёва, и Андропов послал к нему Крючкова, чтобы тот помог ему переговорить с Яношем Кадаром. По воспоминаниям Владимира Александровича, на вопрос Брежнева об отношении к этому событию Кадар ответил не сразу. После долгой паузы произнёс: «Первое. Благодарю за информацию. Второе. Информацию принимаю к сведению. Третье. Понимаю, что этот вопрос — внутреннее дело КПСС. Советским товарищам, видимо, лучше знать, как нужно поступить в этой ситуации»[85].

Даже сейчас веет холодом от этого разговора.

Кадар и Хрущёв дружили, и эту дружбу, сложившиеся человеческие отношения между ними очень ценили. Кадар в присутствии Крючкова не раз с теплотой вспоминал, как из рук Никиты Сергеевича получал звезду Героя Советского Союза. Оценивая то, что он сделал для Венгрии и развития венгерско-советской дружбы, думаем, что награда эта была вполне заслуженной…

Несмотря на плохое состояние здоровья, Брежнев продолжал держать руку на пульсе управления государством. Как считает Крючков, в период, когда он не мог нормально выполнять функции руководителя страны, выручала его удачно подобранная команда. Помимо членов высшего партийного и государственного руководства, в неё входили хорошо подготовленные сотрудники отделов ЦК КПСС, министерств и ведомств, местных управленческих структур. Наиболее близкими к Брежневу людьми до последних дней его жизни были А. А. Громыко, Д. Ф. Устинов и Ю. В. Андропов.

Слаженная команда в руководстве помогла сохранить тот неплохой задел, который был создан в первое десятилетие правления Брежнева, поддержать динамику развития страны до начала 1980-х годов. Валовое промышленное производство достигало 4–5 процентов, и хотя этот показатель и снизился к концу пребывания Леонида Ильича у власти до 2–3 процентов, заметный рост всё-таки был, и говорить о полном застое в экономике было бы неправомерно. Однако не было преодолено отставание в ряде её жизненно важных отраслей. Не решались проблемы переработки сельскохозяйственной продукции и пищевой промышленности, производства товаров широкого потребления, а в результате вся валютная выручка от экспорта промышленных товаров и сырья попросту проедалась, шла на покрытие первоочередных нужд населения. К концу 1970-х годов стали очевидными просчёты в развитии передовых технологий, чему немало «поспособствовали» санкции и ограничения западных государств, осуществлявших в отношении СССР и других социалистических стран целенаправленную политику «контролируемого технологического отставания». Неоправданное наращивание пресловутого «вала» пагубно сказывалось на качестве продукции, притчей во языцех стали огромные объёмы незавершённого строительства, встречные перевозки и другие пороки экономики.

Обратной стороной феномена «сплочённой команды» стало неуёмное восхваление заслуг Леонида Ильича, процветающее на фоне постепенной деградации общественно-политической жизни и явного застоя в деятельности партийных организаций страны, что в конечном счёте и привело в 1980-е годы к перерождению значительной части нашей партийной и государственной элиты. Последствия застоя именно в этой сфере стали наиболее чувствительными, поскольку негативно сказывались на социальном самочувствии народа. И в итоге оказались для нашей страны роковыми.

Крючков в своей книге «Личность и власть» не преминул упомянуть о такой известной слабости Леонида Ильича, как его неравнодушие к почестям и наградам. Но, думается, это не совсем так. Все, кто был лично знаком с Брежневым, отмечают его сдержанность и скромность в самооценках. Скорее всего, со временем он стал жертвой плотной «опеки» со стороны своих приближённых, от чего и сам к концу жизни не испытывал чрезмерной радости. Одну интересную историю рассказал автору сотрудник секретариата начальника ПГУ. Случилась она в то время, когда разведку возглавлял Крючков. В штаб-квартиру ПГУ в Ясеневе приехал Андропов и в сопровождении Владимира Александровича отправился осмотреть разведывательный комплекс. В это время в приёмной раздался звонок — на проводе был Брежнев, которому срочно понадобился Юрий Владимирович. Дежурный по главку доложил, что Андропов находится на территории и его немедленно разыщут. И, несмотря на понятное волнение, молодой офицер не забыл поздравить Леонида Ильича с высокой наградой, которую тот получил накануне. Брежнев поблагодарил и после паузы добавил: «Вы знаете, все эти награды — не мои. Я их только ношу».

Нельзя преумалять реальных заслуг Брежнева, в том числе его выдающийся вклад в разрядку международной напряжённости в 1970-е годы, ознаменовавшуюся переломом в отношениях СССР с западными странами. При этом компромиссы, на которые шла советская сторона, никоим образом не затрагивали коренные интересы страны. В отличие от тех сделок, на которые шло руководство Горбачёва, а затем и окружение Ельцина в конце 1980-х — 1990-е годы.

Именно при Брежневе, в мае 1972 года, состоялся первый за всю историю советско-американских отношений официальный визит президента США в Москву, результатом которого стало принятие ряда исторических документов. Леонид Брежнев и Ричард Никсон подписали договор по ограничению стратегических наступательных вооружений (ОСВ-1), по ограничению систем противоракетной обороны (ПРО), а в 1979 году в Вене Брежнев и Джимми Картер заключили договор ОСВ-2.

Летом 1973 года состоялись переговоры Брежнева с президентом Никсоном, по итогам которых было подписано соглашение о предотвращении ядерной войны и неприменении ядерного оружия. А в ноябре 1974 года во Владивостоке состоялась встреча Леонида Ильича с президентом США Джеральдом Фордом, на которой также рассматривались животрепещущие вопросы международной безопасности.

Огромное значение для укрепления мира имел состоявшийся в мае 1973 года официальный визит Брежнева в ФРГ, где впервые на высшем уровне обсуждалась тема нерушимости границ в Европе. И наконец, 1 августа 1975 года в Хельсинки Брежнев подписал исторические Хельсинкские соглашения, подтвердившие этот важнейший принцип сосуществования европейских стран.

В успехе переговоров с западными партнёрами сыграл большую роль субъективный фактор — Брежнев как переговорщик был намного сильнее Хрущёва. Крючков по этому поводу в своих воспоминаниях приводит высказывания крупнейших американских политиков. Генри Киссинджер, бывший госсекретарь США: «Брежнев, обладавший физическим магнетизмом, залавливал собеседника. Он не мог держаться спокойно: пока его замечания переводились, он постоянно вставал со своего кресла, ходил по комнате, громко объяснялся с коллегами и даже без объяснений покидал комнату. Поэтому при переговорах с Брежневым присутствовало ощущение эксцентричности». Ричард Никсон, бывший президент США: «Я не мог удержаться от соблазна мысленно сравнивать Л. И. Брежнева и Н. С. Хрущёва. Они оба были похожи в том смысле, что это были жёсткие, упрямые, реалистичные лидеры. Оба перемежали свои рассуждения анекдотами. Н. С. Хрущёв был часто совершенно вульгарен и достаточно простоват. Там, где Н. С. Хрущёв был часто невежествен и хвастлив, Л. И. Брежнев был экспансивен, но более вежлив. У обоих было развито чувство юмора. Л. И. Брежнев мог быть резким, но всегда очень преднамеренным в своих действиях там, где Н. С. Хрущёв был более взрывным и импульсивным. У обоих был темперамент, оба были эмоциональны»[86].

Политика разрядки показала, что при наличии политической воли возможны реальные шаги по преодолению полосы отчуждения между государствами с различным социально-политическим и экономическим устройством, по устранению на пути к взаимопониманию многих на первый взгляд непримиримых противоречий. Оказалось, для того чтобы сохранять своё достоинство и не поступаться национальными интересами, государству совсем не обязательно формировать в сознании народа образы недремлющих внешних врагов, что нередко используется в наше время как средство отвлечения людей от внутренних проблем. Важнее другое — дать возможность своим гражданам чувствовать себя спокойно и уверенно, дышать полной грудью.

Генерал-лейтенант А. Т. Голубев (в прошлом — известный разведчик, занимал руководящие должности в ПГУ КГБ СССР, возглавлял разведку КГБ РСФСР) рассказал автору книги о том, как группа ветеранов выступила с инициативой восстановить мемориальную доску Брежневу, демонтированную в 1991 году с дома 26 по Кутузовскому проспекту, где проживал Леонид Ильич. Выяснилось, что после демонтажа её приобрёл немецкий предприниматель для одного из берлинских музеев. Однако все попытки уговорить владельцев реликвии вернуть её на историческую родину оказались безуспешными. Ответ был такой: «Немцы ценят историю. А Леонид Ильич Брежнев — один из самых выдающихся исторических деятелей XX века». Обратились за поддержкой к руководству ФРГ, но там ответили в том же духе. Новый памятный знак, воссозданный известными скульпторами Александром и Филиппом Рукавишниковыми, установили на фасаде здания в 2013 году.

Несколько лет назад у автора состоялся разговор с настоятелем сельского православного храма, расположенного в одном из удалённых уголков Подмосковья. Речь шла о настроениях и нуждах людей, живущих в российской глубинке. То, что высказал священнослужитель в ходе беседы, было неожиданным: «Прихожане мне говорят, что они и не заметили, что в годы правления Брежнева жили при коммунизме». Но ведь если подумать, то и в самом деле: именно тогда сложился тот особый тип отношений между людьми, который, при всех больших и малых жизненных проблемах, полнее всего соответствовал их пониманию гуманности и человечности. О высоких материях не рассуждали в повседневной жизни — ведь такие человеческие качества, как открытость, доброта, взаимное доверие и уважение, стремление к справедливости, были настолько привычны, что попросту не замечались. Хотелось жить лучше, но в целом в стране царила атмосфера спокойствия и уверенности…

…Работа в аппарате ЦК КПСС — это прежде всего высокий уровень ответственности. Ответственности, которая отнюдь не является синонимом исполнительности. Международная деятельность ЦК КПСС и Министерства иностранных дел в советское время, хотя и была направлена на достижение общих целей, решение общих задач, всё-таки несколько отличалась по своему характеру. ЦК КПСС осуществлял политическое руководство, разрабатывал политическую линию, а работа МИДа носила, если так можно сказать, подчинённый характер, заключалась в реализации политических и стратегических задач, которые ставились перед внешнеполитическим ведомством.

Эту разницу, как и свою личную ответственность, связанную с широкими полномочиями, позволяющими самостоятельно принимать решения по многим важным вопросам, Крючков понял и почувствовал сразу же после прихода в отдел Андропова. Причём ответственность эта со временем только возрастала, что было связано с двумя обстоятельствами. Первое — это избрание Андропова в 1962 году секретарём ЦК КПСС с сохранением за ним должности заведующего отделом; помимо признания личных заслуг и роста авторитета Юрия Владимировича в руководстве партии это означало и усиление внимания ЦК к развитию и укреплению связей со странами социалистического содружества. Второе — назначение Крючкова заведующим сектором, что значительно расширяло и его полномочия, и круг возложенных на него задач.

Хотелось бы обратить внимание на некоторые существенные нюансы, специфические особенности деятельности отдела, в котором работал Крючков, отличавшие его от большинства других подразделений аппарата ЦК КПСС. Развитие отношений и связей с братскими странами находилось в постоянной динамике, что уже само по себе побуждало сотрудников, занимавшихся внешнеполитическими вопросами, к творческому стилю деятельности, к поиску новых форм работы. При таком подходе к делу неприемлемы стереотипы, цикличность, монотонность — всё то, что часто входит в привычку человека и со временем превращает его в косного функционера с набором традиционных обязанностей, довольствующегося тем, что есть, сторонящегося всего нового.

В прежние времена автору не раз приходилось сталкиваться с сотрудниками партийных аппаратов, проработавшими в руководящих органах по 10–15 и более лет. И во многих случаях их главная забота сводилась к тому, чтобы, подобно чеховскому «человеку в футляре», жившему по принципу «как бы чего не вышло», уберечь себя от всевозможных потрясений и неприятностей и благополучно досидеть на своей должности до пенсии, сохранив льготы и привилегии. Если такие люди и попадали в отдел по связям с рабочими и коммунистическими партиями социалистических стран, то они там долго не уживались и вынуждены были искать себе места поспокойнее. Не будем забывать, что отдел возглавлял Андропов, а под его руководством все бюрократические манеры, обеспечивавшие партийным чиновникам «непотопляемость», пресекались на корню. Поэтому утверждения недругов Крючкова, пытающихся представить дело так, будто на его последующей работе в органах госбезопасности сказались «привычки партократа», ничего общего с действительностью не имеют. Такими привычками Крючков похвастаться не мог. Вся предшествующая его биография — трудовая деятельность в рабочих коллективах Сталинграда военного времени, прокурорская работа, азы которой он постигал в самых низовых звеньях, дипломатическая служба в Венгрии, совпавшая с периодом тяжелейших потрясений, наконец, первые шаги в политике под руководством Андропова — свидетельствует о том, что этот человек — из другого теста.

Не стоит, наверное, говорить, что полной самоотдачи требовали от Крючкова обязанности помощника Андропова как секретаря ЦК КПСС. Именно эта должность, на которой Владимир Александрович трудился в течение двух лет, способствовала его дальнейшему сближению с Юрием Владимировичем, значительно расширила его политический кругозор, приоткрыла завесу, отделяющую реальный мир большой политики от простых смертных. Как вспоминает Крючков, новая должность позволяла быть в курсе многих дел, связанных с обстановкой и взаимоотношениями в высших эшелонах власти. И ему, как нам представляется, удалось подметить немало интересного.

Прежде всего Крючков отмечает, что в то время очень бурно и подолгу проходили заседания Политбюро и Секретариата ЦК КПСС (напомним, что это были первые годы правления Л. И. Брежнева и до застоя было ещё далеко). Речь на заседаниях руководящих органов партии шла не только о конкретных вопросах экономики, социальной политики, культуры и текущих делах. На них обсуждались и проблемы глобального, стратегического характера, связанные с перспективами развития советского общества.

Обычно сталкивались две основные позиции. Одну из них отражали сторонники постепенных, без крутых поворотов, перемен и преобразований, позволявших избежать нежелательных потрясений. Таких взглядов придерживался и Л. И. Брежнев. За путь более радикальных реформ выступал А. Н. Косыгин. По наблюдениям Крючкова, Алексей Николаевич, отстаивая свои идеи, проявлял редкостное упорство, не терпел возражений и на все замечания реагировал болезненно. Он вёл себя так, словно экономика — исключительно его вотчина, и этим настроил против себя многих руководителей партии.

Одним из оппонентов Косыгина был Андропов, который опасался, что предлагаемые предсовмина темпы осуществления реформ могут вызвать не только опасные последствия, но и приведут к размыванию основ социально-политического строя в СССР. Кроме того, Юрий Владимирович считал, что при разработке реформ не всегда в должной мере учитывались вопросы национальной безопасности.

Андропов — политик взвешенный, противник резких, необдуманных шагов. Крючков рассказывает о диалоге между Юрием Владимировичем и советским разведчиком Кимом Филби (англичанином по происхождению), состоявшемся в 1977 году. Речь между ними зашла о проблемах экономического развития СССР и об отношении к диссидентам. Андропов высказал тогда мысль о необходимости «кое-что подправить в нашем общественном развитии и прибавить темпов в социальных переменах». На что Филби заметил: «Я хотя и коммунист, но сторонник английского консерватизма в мышлении. Лучше не спешить». Андропов одобрительно рассмеялся: «Очень интересно!»

Разногласия между двумя влиятельными деятелями партии — Косыгиным и Андроповым — носили не только политический характер. В их отношениях присутствовала какая-то личная несовместимость, и стычки с Косыгиным действовали на Андропова просто удручающе[87].

Крючков пришёл к выводу, что назначение Андропова на пост председателя КГБ СССР в мае 1967 года (как и освобождение его от обязанностей секретаря ЦК по важнейшему направлению — связям с социалистическими странами) явилось в определённой мере уступкой Брежнева Косыгину. В то же время Леонид Ильич хорошо понимал, что на должность руководителя госбезопасности нужен сильный и одновременно лояльный к нему, верный руководитель, способный обеспечить и безопасность его деятельности, и должную работоспособность важнейшего рычага государственной власти, каким являлся КГБ. Не случайно Леонид Ильич все последующие годы, вплоть до самой своей смерти, уделял работе Комитета госбезопасности особое внимание, был хорошо информирован о положении дел в КГБ, всегда проявлял заботу о чекистах.

Отношения между Крючковым и Андроповым, основанные на взаимном доверии и уважении, ко времени нового назначения Юрия Владимировича носили такой характер, что судьба Владимира Александровича была фактически предопределена: он был назначен помощником председателя КГБ.

Заметим, что Крючков был одним из нескольких сотрудников ЦК КПСС, которых Андропов пригласил в свою новую команду. Явление в общем-то обыденное и естественное — мало кто из больших руководителей, назначенных на важный участок деятельности, приступает к работе без привлечения в свою команду людей проверенных, на которых можно положиться. Конечно, многое зависит от того, какие цели команда преследует. В целом ряде нынешних государственных структур мы сталкиваемся с тем, что к руководству приходят команды, которые порой занимаются не слишком благовидными делами, в том числе организованным воровством и коррупцией, повсеместным насаждением кумовства. В советское время такое было невозможно. Отдельные исключения были связаны в основном с системой торговли и с зарождением региональных и местных «князьков» в ряде союзных республик. Но это уже касается времени позднего застоя и разложения советской элиты в 1980-е годы.

Андропов умел подбирать профессионалов, что не исключало проявлений некоторой ревности к «его» людям и вызывало недовольство со стороны некоторых старых чекистов, считавших, что сотрудники органов «со стороны» мало к чему пригодны, к тому же нередко мешают их продвижению по служебной лестнице. Такая реакция характерна для людей, уверовавших в свою профессиональную исключительность, которой бывают подвержены люди редких профессий, в том числе и разведчики. А недовольство зачастую порождается чувством снобизма или неудовлетворённости своим положением, что чаще всего не имеет никакого отношения к существу дела.

Кстати, от ветеранов разведки приходилось слышать, что в снобизме иногда упрекал отдельных разведчиков и Крючков. Впрочем, на этот счёт он оставил и прямые высказывания в воспоминаниях, например: «Разведка всегда отличалась своей кастовостью и определённым снобизмом». Будучи человеком чрезвычайно скромным, он не любил, когда кто-то из числа его подчинённых намекал на свою особенность, профессиональную исключительность. Однако заметим, что Крючков, проявляя мудрость руководителя, к подобным слабостям относился снисходительно и никаких «революций» в сознании подчинённых совершать не собирался.

Высказанные нами суждения прямо или косвенно подтверждаются авторитетными свидетельствами. Например, бывший руководитель Первого главного управления Л. В. Шебаршин (он сменил на этом посту Крючкова, когда Владимир Александрович был назначен председателем КГБ СССР) в своей книге «Рука Москвы» пишет:

«Несколько слов о корпоративности. В Комитете госбезопасности к Первому главному управлению издавна сложилось особое, уважительное, но с оттенком холодности и зависти отношение. Сотрудники службы во многом были лучше подготовлены, чем остальной личный состав Комитета в целом, они работали за рубежом и, следовательно, были лучше обеспечены материально, им не приходилось заниматься «грязной работой», то есть бороться с внутренними подрывными элементами, круг которых никогда радикально не сужался. Попасть на службу в ПГУ было предметом затаённых или открытых мечтаний большинства молодых сотрудников госбезопасности, но лишь немногие удостаивались этой чести. Разведка была организацией, закрытой не только для общества, но и в значительной степени для КГБ. Сама специфика работы сплачивала разведчиков в своеобразное товарищество со своими традициями, дисциплиной, условностями, особым профессиональным языком».

А вот ещё одно его свидетельство:

«Обиженные в службе (имеется в виду ПГУ. — А. Ж.) встречаются нередко. Людям вообще трудно даётся правильная самооценка, и мы в этом отношении не исключение. Сколько раз мне приходилось убеждать своих и старых, и молодых коллег, что мнение окружающих, их оценка твоей деятельности — это единственное зеркало, в котором можно увидеть самого себя; что следует искать причины своих трудностей не в обстоятельствах и не в других людях, а в первую очередь в самом себе. Возможно, кого-то подобные беседы-проповеди утомляли, но многим людям удалось помочь добрым участием в их судьбе.

Как и в каждой большой организации, встречаются в ПГУ неисправимые завистники и жалобщики. Они пытаются компенсировать свои интеллектуальные и моральные дефекты поисками таких же недостатков в окружающих».

Кстати, и сам Шебаршин при случае был не прочь порассуждать о корпоративной исключительности разведки и был активным сторонником её выделения из структуры КГБ и превращения в самостоятельную организацию. Надо полагать, что это не слишком нравилось сотрудникам других служб Комитета, считавших КГБ коллективом единомышленников с едиными целями и задачами. Тем не менее в 1990 году перспектива выделения разведки в самостоятельную службу обсуждалась на заседании Коллегии КГБ, но не получила поддержки. Был противником этой идеи и Крючков, полагавший, что задачи обеспечения государственной безопасности должны решаться в комплексе, в тесном взаимодействии самых разных подразделений, координируемых и управляемых единым Центром.

Пожалуй, одной из причин скрытой снисходительности отдельных кадровых сотрудников разведки и некоторых других служб к выходцам из партийных органов (к тому же во многих случаях проходившим специальную подготовку в учебных заведениях КГБ) являлось определённое недопонимание масштабов и содержания задач, возложенных на Комитет государственной безопасности. За чередой повседневных оперативных вопросов порой забывалось, что КГБ, в том числе и его внешняя разведка, — важный инструмент государственной политики, и формула эта носила отнюдь не абстрактно-теоретический характер. Органы госбезопасности в своей повседневной практической работе выполняли конкретные политические функции, важнейшая из которых — защита конституционного строя. Подготовленные политики, люди со сформировавшимся политическим мышлением были не просто нужны — они были необходимы.

Крючков в команде Андропова был к тому же человеком, обладавшим не только большим опытом внешнеполитической деятельности, но и юристом, прошедшим основательную теоретическую и практическую подготовку. Не стоит объяснять читателю, насколько это важно для руководящего работника КГБ, деятельность которого во многих случаях не имела под собой чётких правовых норм. Эта проблема постоянно ставила серьёзные психологические и нравственные проблемы в работе и разведчиков, и сотрудников других служб КГБ. Ведь им во многих случаях приходилось действовать в обход общепринятых нравственных принципов, вопреки всему тому, чему учили с детства. Крючков иллюстрирует это таким примером: «Представьте себе «шпиона», который свято следует завету «не укради» или говорит только правду, как этого требовали с детства! В том-то и дело, что ему приходится — в высших интересах дела, разумеется, — постоянно идти на такие поступки, которые в обычной жизни, мягко говоря, не украшают человека. И тут ни в коем случае нельзя перейти грань, чтобы не превратиться в циника, сохранить чистоту души и веру в идеалы».

Грань эта, как мы понимаем, весьма зыбкая.

В этой связи особое неприятие Крючкова вызывали многие методы, которыми действовали разведки западных стран, в первую очередь США. Убийство неугодных политических и общественных деятелей, организация заговоров, переворотов, экономического саботажа и диверсий — всё это в общем-то не особо и скрывалось. Узаконенные Конгрессом США в целом ряде принятых директив тайные акции (о них у нас уже шёл подробный разговор) порождали бесконтрольность и вседозволенность спецслужб, работа которых не отличалась особой интеллигентностью.

Особенно грубыми методами действовало Центральное разведывательное управление США, которое отличалось крайне жёстким подходом к решению оперативных задач. Не многим «уступала» ему разведка ФРГ. На протяжении всей своей работы в ПГУ и на посту председателя КГБ Крючкову приходилось сталкиваться с хитрым, изощрённым, изворотливым и чаще всего грубым противником. Откровенной нахрапистостью отличалась вербовочная работа американской разведки. Крючков не знал ни одного примера кропотливой и тонкой обработки американцами интересующего их иностранца. При этом нередко они и «на грубость нарывались», но полюбившиеся методы, которые соответствовали их собственному представлению о себе как о хозяевах положения в любой точке земного шара, не меняли. Так, Л. В. Шебаршин в воспоминаниях описывает случай, когда в ответ на открытое предложение о сотрудничестве, сделанное во время дружеской беседы в баре, наш разведчик запустил в физиономию американскому коллеге пивную кружку с остатками пива.

Крючков не раз подчёркивал, что в основе вербовочной работы нашей разведки лежат исключительно гуманные методы, постоянно обращал внимание подчинённых на нравственную составляющую, которую нельзя забывать в этом трудном деле. Он часто повторял мысль, высказанную Сталиным в 1952 году при обсуждении вопросов реорганизации разведывательной и контрразведывательной служб МГБ СССР: «Никогда не вербовать иностранца таким образом, чтобы были ущемлены его патриотические чувства. Не надо вербовать иностранца против своего отечества. Если агент будет завербован с ущемлением патриотических чувств, это будет ненадёжный агент».

Увы, наш главный противник одним психологическим прессингом, как правило, не ограничивался. В ход шло и физическое воздействие, и сочетание обоих методов.

Крючков считал, что необходимо подвести легитимную основу под работу разведок не только в национальном, но и в международном масштабе. Ни одно уважающее себя государство не откажется от разведывательной деятельности, а потому надо отказаться от лицемерия и на международном уровне узаконить разведывательную деятельность, официально возложив на разведку специфические функциональные обязанности в допустимо приемлемых для межгосударственных отношений рамках. Эту важную тему Крючков поднимал на переговорах и неофициальных встречах с руководителями американских и других спецслужб и, надо сказать, находил у них определённое понимание.

Возглавив в 1988 году Комитет государственной безопасности, Владимир Александрович сразу же приступил к решению задач, связанных с совершенствованием правовой основы деятельности КГБ. Пожалуй, такой пласт проблем не поднимал ни один его предшественник — последний правовой акт, которым в основном и руководствовался Комитет, был принят ещё в 1959 году. В результате всё законодательство, регламентирующее деятельность органов госбезопасности, было приведено в соответствие со временем, с общегосударственной правовой базой. Венцом проделанной работы явилось принятие Закона «Об органах государственной безопасности в СССР».

…Укреплению авторитета Крючкова в Комитете госбезопасности способствовала его постоянная работа над собой, стремление постичь профессиональные секреты той работы, которой он занимался.

Обратим внимание: в своих воспоминаниях Крючков подчёркивает, что разведчиком он стал не в тот день, когда перешёл работать в ПГУ, а «значительно позже, после того как освоил премудрости этой сложной и весьма необычной профессии… Знакомство с подразделениями, заслушивание резидентов, других сотрудников резидентур и центрального аппарата, тщательное изучение проводимых операций быстро расширяли мои познания…

С самого начала поставил перед собой цель вникнуть в задачи каждого оперативного работника, во все детали разведывательной деятельности»[88].

Ещё одно качество Крючкова — глубокое, неподдельное уважение к людям, с которыми ему доводилось работать. Вот какими впечатлениями о разведчиках делится он в воспоминаниях:

«Высокообразованные, компетентные, ищущие, работают не за страх, а за совесть, переживают за дело, за неудачи, а их, к сожалению, у разведчиков случается немало. В случае провала быстро берут себя в руки и идут к новым целям. Почти у всех неплохие знания о стране, по которой работают, хорошее владение иностранными языками.

Но одно качество меня наполняло особенным чувством удовлетворения: ради дела, решения задач подавляющее большинство разведчиков готово было пожертвовать карьерой, личным благополучием…

Работа разведчика сопряжена с реальной, практически повседневной опасностью, требует крайнего напряжения, физических и интеллектуальных сил, воли, мужества и абсолютного самопожертвования. И это не пустые слова. Разведчик вынужден жить двойной жизнью — та, реальная, скрыта от чужих глаз, а на поверхности лишь маска, расставаться с которой на людях не просто нельзя, но и опасно. Лишь немногие будут в курсе его достижений и успехов: даже самые близкие люди, жена и дети, так никогда и не узнают, какие подвиги совершает их муж и отец. А вот всю тяжесть провала они всегда испытывают на себе — ведь в лучшем случае за этим следует выдворение из страны, а то и тюремное заключение, долгие годы тревожного ожидания. Случается, что платой за поражение является жизнь».

Крючков заботился о людях не на словах — он принимал конкретное участие в их судьбах. В конце 1970-х годов в Бейруте вооружённому нападению террористов подверглась машина с сотрудниками советского посольства. Находившийся в ней разведчик Роберт Мартиросян получил ранение позвоночника, в результате которого оказался на долгие годы прикованным к постели. Он стойко переносил тяжёлый недуг, и Крючков принял решение не отправлять его на пенсию. Мартиросян с огромным увлечением занимался, и успешно, серьёзными аналитическими исследованиями, как и все другие сотрудники, повышался по должности, ему присваивались очередные воинские звания. Любимая работа, дружеское плечо сослуживцев, забота семьи помогали бороться с болезнью. При этом Крючков не раз выслушивал замечания от проверяющих инстанций, что серьёзно нарушает трудовое законодательство, поскольку держит на работе инвалида первой группы. Но никто уволить Мартиросяна не решился. Так он и оставался до самых последних дней в рядах действующих разведчиков.

Трудно подобрать подходящие слова, чтобы рассказать об особом, без преувеличения — трепетном отношении Владимира Александровича к разведчикам-нелегалам. Нельзя без волнения читать страницы воспоминаний Владимира Александровича, посвящённые этим людям, сознательно выбравшим для себя жизненный путь, полный испытаний и нечеловеческих трудностей, вдали от Родины, без родных и близких. Как же нужно любить свою страну, верить в неё, когда знаешь, что малейшая оплошность может стоить тебе не только свободы, но и жизни, а в случае ареста ты не можешь открыть даже своей принадлежности к ней!

Близкие к Крючкову люди знали, что его внешняя сухость — обманчива. Почитайте записки Владимира Александровича, и вы поймёте, что все человеческие драмы, случавшиеся в разведке и нередко заканчивавшиеся трагическими развязками, он глубоко переживал, пропускал через себя…

Люди обычно платят взаимностью, если чувствуют неподдельное внимание и уважение к ним со стороны руководителя…

До разведки Крючков прошёл две серьёзные ступени своего становления как профессионального чекиста — проработав некоторое время помощником председателя КГБ, он в течение четырёх лет руководил секретариатом Комитета госбезопасности. Не будем напоминать о важности этого подразделения, оказывавшего непосредственное воздействие на чёткость работы всего аппарата Комитета. Мы уже знаем, что Андропов целый год не отпускал Крючкова в ПГУ, несмотря на настоятельные просьбы А. М. Сахаровского, — долго подыскивал Владимиру Александровичу подходящую замену.

В книге «Рука Москвы» Л. В. Шебаршин вспоминает о своей первой встрече с Владимиром Александровичем, которая произошла при следующих обстоятельствах. У Шебаршина куда-то запропастился «документ деликатного содержания», поиски которого привели его в секретариат КГБ. «Секретариат комитета для простых смертных, — пишет Шебаршин, — учреждение таинственное, могущественное, и лучше дела с ним не иметь. Но потерять документ никоим образом невозможно, я иду с девятого этажа старого здания на Лубянке на третий этаж, разъясняю генерал-майору Крючкову, зачем я его беспокою. В этот момент Владимир Александрович удивил меня своей памятью. Услышав название документа, попавшего к нему несколько месяцев назад, он немедленно открыл сейф и из толстенной пачки бумаг сразу же достал именно то, что требовалось. Мне показалось, что я имею дело с человеком в каком-то отношении необыкновенным».

Работа в секретариате помогла Крючкову вникнуть в особенности функционирования сложного механизма центрального аппарата, глубже понять специфику и основные принципы деятельности руководящих органов, управлений и других структурных подразделений КГБ, освоить каналы связи с ЦК КПСС и правительством, взаимодействия с заинтересованными министерствами и ведомствами, с органами госбезопасности на местах, с зарубежными представительствами и резидентурами. Впрочем, весь комплекс задач, которые повседневно и круглосуточно решал Комитет и которые так или иначе находили своё отражение в деятельности секретариата, трудно даже перечислить.

О некоторых особенностях работы секретариата и задачах, на него возложенных, рассказал автору генерал-майор А. Н. Бабушкин, который возглавлял эту службу КГБ в 1984–1988 годах (кстати, Александр Николаевич считает себя воспитанником Крючкова, поскольку долгое время работал под его непосредственным руководством в разведке — был заместителем начальника Информационно-аналитического управления ПГУ). О том, насколько значимую роль играл секретариат в работе КГБ, свидетельствует такой штрих: заместители председателя Комитета, возглавлявшие различные направления деятельности органов госбезопасности, старались всеми силами «протолкнуть» на ответственные должности в секретариате «своих» людей. О высоком статусе сотрудников секретариата можно судить, например, по такому факту: заместитель Бабушкина генерал-майор Н. М. Голушко был выдвинут на должность председателя КГБ Украинской ССР, затем работал на руководящих должностях в органах безопасности РФ (в частности, был министром безопасности, директором Федеральной службы контрразведки РФ). После Бабушкина секретариат КГБ возглавил В. И. Жижин — талантливый дипломат и известный разведчик, самый молодой генерал за всю послевоенную историю органов госбезопасности.

Так что в секретариате КГБ росли и работали не «канцеляристы», а высокопрофессиональные чекисты. Поэтому мы можем утверждать, что, когда в июле 1971 года Владимир Александрович пришёл в разведку, он уже обладал солидным багажом специальных знаний и навыков практической работы в центральном аппарате, позволившим ему включиться в дело без особой раскачки.