Вместе с Россией

39. Восточная Пруссия, август 1914 года

Душный август заливал лица солдат и офицеров едким потом. Жара установилась над всей Европой, и к раскаленному солнцу на белесом небе потянулись дымы пожарищ Бельгии, Франции, Люксембурга, куда уже ступил сапог германского солдата.

По чистым и аккуратным бельгийским дорогам бесконечными колоннами шли серо-зеленые пехотинцы кайзера, цокали копыта лошадей уланских и драгунских полков, гремели колеса артиллерийских дивизионов и полевых кухонь.

Штурмовые отряды и дивизии правого фланга германской армии проламывали дорогу к незащищенной с севера границе Франции. «Пусть крайний справа коснется плечом моря!» — гласил приказ.

К вечеру 5 августа германские части подошли к фортам первоклассной бельгийской крепости Льеж, но, несмотря на внезапность своего появления, ночную бурю с грозой и ливнем, взять форты не смогли. Бельгийская армия оказала решительное сопротивление немцам, сорвав их расчеты. К седьмому числу им удалось овладеть только городом и несколькими переправами через реку Маас. К 12 августа германцы подтянули к бетонированным и броневым башням крепости невиданные еще гаубицы калибров 380 и 420 мм. Словно кувалдой ореховые скорлупки, разнесли тяжелые снаряды очаги сопротивления, прикрытые метровой толщей бетона. 16-го Льеж пал.

20 августа боши заняли столицу Бельгии Брюссель, вышли на города Намюр, Динан и готовились всей мощью обрушиться на французские войска, осуществляя директиву главного командования по охвату и разгрому французских сил.

Армия Франции и английский экспедиционный корпус тоже получили приказ наступать. Медленно разгоралось так называемое «пограничное сражение». Оно началось 20 августа, когда в основном завершилось развертывание французских и английских войск на Западном фронте. Германские армии фон Клюка и фон Белова уже заканчивали прорыв через Бельгию и нависали грозной тучей над левым флангом французов.

Прямой опасности Франции и Парижу пока не было. Главнокомандующий силами союзников на Западном фронте генерал Жоффр еще мог перегруппировкой своих сил поставить надежный заслон перед корпусами немцев. Но «чаровник петербургских салонов» — посол Палеолог — уже паниковал в Царском Селе на аудиенциях, на светских раутах и на многочисленных встречах с сановниками и министрами, которых только мог залучить к своему столу.

В Ставке усиленно толкал русскую армию в наступление маркиз де Ля-Гиш, неустанно повторявший вместе с английским майором Ноксом великому князю Николаю Николаевичу: «Ваше высочество! Сроки, установленные франко-русской конвенцией, истекли, нужно спасать Францию!»

Цепкая напористость Палеолога и аристократическая убедительность маркиза де Ля-Гиша сделали свое дело в Петербурге и Барановичах. 10 августа Ставка направила косноязычный приказ командующему Северо-Западным фронтом Жилинскому:

«Принимая во внимание, что война Германией была объявлена сначала нам и что Франция как союзница наша, считая долгом немедленно же поддержать нас и выступить против Германии, естественно, необходимо и нам в силу тех же союзнических обязательств поддержать французов ввиду готовящегося против них удара германцев… Верховный главнокомандующий полагает, что армиям Северо-Западного фронта необходимо теперь же подготовиться к тому, чтобы в ближайшее время, осенив себя крестным знамением, перейти в спокойное и планомерное наступление».

17 августа началось движение 1-й армии под командованием генерала Ренненкампфа. Его полки перешли границу империи и двинулись на запад, к Кенигсбергу, столице Восточной Пруссии.

Солдаты, изматываясь на марше, в короткие минуты привалов с удивлением глядели на добротные каменные жилые дома и сараи, дворы, огороженные каменными заборами, островерхие кирки. Земля была образцово ухожена, как на картинках из журнала «Сельский хозяин». Дороги чистые и все с брусчатым гранитным покрытием. Вот только люди покидали селения задолго до прихода русских войск, словно предупрежденные кем-то, оставляя в домах вещи и продукты. На полях, вздымая высоко столбы дыма, горели подожженные немцами скирды соломы, указывая движение русских войск.

Первое столкновение с неприятелем произошло у уютного городка Шталлупенена. 1-й корпус самоуверенного немецкого генерала Франсуа, не неся боевого охранения, не выслав разведку, с полным презрением к неграмотным в военном отношении Иванам, вошел в соприкосновение с русскими и был потеснен.

19 августа 1-я русская армия подошла к Гумбинену. 2-й корпус навис над городком с севера, 3-й корпус охватывал его с востока и юга.

…Подполковник Мезенцев был в отличном настроении, несмотря на трудности движения его батареи по лесным и полевым дорогам, разбитым сапогами пехоты, копытами коней кавалерии и артиллерийских упряжек. Иногда его трехдюймовки глубоко увязали в сыпучем сером песке. Тогда орудийные расчеты по-муравьиному облепляли пушки и выталкивали их на более твердый участок дороги.

Мезенцев следовал со своей батареей, когда командир дивизиона Сахаров получил от передовой артиллерийской разведки сведения о том, что на авангардную 4-ю батарею, вышедшую из леса на открытое место, обрушилась тяжелая германская артиллерия.

Дивизион остановился в перелеске, скрытый от наблюдателей противника пересеченной местностью. Полковник Сахаров, высокий сухопарый блондин, разложил на зарядном ящике карту, определяя позиции оставшихся у него под командованием 5-й и 6-й батарей. Он выбрал лесистый овражек в полутора верстах от деревушки Бракупенен и в версте от шоссе, идущего почти параллельно тому, по которому только что шел дивизион. Ездовые быстро дотянули орудия до места, но выяснилось, что позиция хороша, а видимость ограниченная. В округе не было ни высоких густых деревьев, ни холмов, с которых можно наблюдать позиции неприятельской пехоты и германских батарей. Единственным высоким объектом торчала водокачка в Бракупенене, но, разумеется, и противник должен был предположить, что она служит хорошим наблюдательным пунктом. Подняться на нее и корректировать оттуда огонь батарей было заманчиво, но сопряжено с большой опасностью.

Офицер-наблюдатель поручик Глухов вызвался занять водокачку. С телефонистом они забрались в маленькое помещение на ее верхушке, обращенное окнами прямо на германцев.

Телефонисты тянули провода, расчеты ставили пушки в наскоро отрытые позиции, маскировали их ветвями и поливали водой песок, чтобы при выстреле не вздымалось облако пыли, демаскирующее орудия. Бывшие крестьяне и рабочие, одетые в серые шинели, спокойно и деловито правили свой ратный труд, не обращая внимания на редкие слепые разрывы германских снарядов, падавших в беспорядке на русские позиции.

Шестидюймовые «чемоданы» неприятеля неслись с тихим шелестом и над батареей Мезенцева, вздымая в ближнем тылу фонтаны песка. Поражения были пока только случайные. Артиллеристы поняли, что у немцев нет хорошего наблюдателя.

Наконец все было готово для открытия огня. Мезенцев скомандовал прицел для каждого орудия, лязгнули затворы, натянулись шнуры.

— Огонь… Пли! — скомандовал подполковник. Дружно рявкнули трехдюймовки, посылая разящую сталь на вражескую батарею.

— Ваш высокоблагородь! — оторвался телефонист от трубки. — Глухов докладывает: накрытие с первого залпа!..

После следующего залпа корректировщик донес, что орудийный расчет германской батареи разбегается, унося с собой раненых.

Глухов не терял времени даром на своей водокачке. Он сообщил координаты еще одной цели. На этот раз то была тяжелая германская батарея, стоявшая слева на полузакрытой позиции. Разрывы ее шрапнелей вспыхивали над русской пехотой, прижимая ее к земле. Глухов передал об этом серьезном противнике и на 5-ю батарею. Соседи Мезенцева тоже готовились открыть по нему огонь. 16 русских пушек обрушили на германцев полсотни снарядов, и тяжелая батарея противника замолчала.

Дуэль продолжали немецкие гаубицы большого калибра, бросая снаряды издалека и явно не имея корректировщика. Очевидной их целью была водокачка — немцы, вероятно, догадались, что прицельный огонь невидимых им русских пушек корректировался с нее.

Багровое солнце начинало клониться к закату, обещая назавтра ясный день. Когда стало темнеть, немецкий снаряд все же попал в водокачку, и она загорелась. Глухову и телефонисту еле удалось спастись. С закопченным лицом, в пропыленной от близких разрывов гимнастерке, поручик явился на батарею.

В темноте подошла и заняла позиции правее 6-й 4-я батарея. Весь дивизион оказался в сборе.

Мезенцев приказал соорудить в полуверсте от позиций ложную батарею из бревен и тележных колес. Ночью на это место откатили две пушки и выпустили из них дюжину снарядов по позициям тяжелой германской артиллерии. Германцы встрепенулись и ответили на огонь. Они явно засекли вспышки выстрелов и готовились поутру разгромить дерзких русских.

Ночь прошла спокойно. Пощелкивали лишь одиночные винтовочные выстрелы часовых. Артиллеристы Мезенцева, выставив охранение, отужинали, и, сморенные усталостью, мгновенно заснули, кто где смог притулиться.

Ночная прохлада освежила подполковника. Обстрелянный в молодости на японской войне, он совершенно не волновался. Он тоже сразу уснул, заказав себе с рассветом быть на ногах. Снов он не видел, несколько часов промелькнули, словно один миг. Подполковник уже бодрствовал, когда первые лучи солнца засветили небо в тылу русских позиций.

Неприятель словно ждал этого момента — загрохотала германская артиллерия.

Русская пехота ожидала противника в неглубоких окопах. Сплошной сыпучий песок не давал возможности отрыть полный профиль траншей, хотя старослужащие солдаты старательно вязали из прутьев плетни и пытались остановить ими утекающий из-под лопаток грунт. Свист и шипение пуль, грохот разрывающихся бризантных шрапнелей германцев заставлял каждого съежиться в своей лунке, сжаться, чтобы занять как можно меньше места на этой грешной земле в надежде, что авось шальная пуля его не достанет.

Пушки дивизиона стреляли так, что начала лопаться краска на стволах. Удалась и хитрость Мезенцева — первые два часа неприятель палил из тяжелых орудий по ложным позициям, разбивая в щепы фальшивые пушки. Но вот германцы пристреляли русские позиции, и все чаще на месте окопов поднимались в воздух черные султаны взрывов. В пехоте огонь был так плотен, что были выбиты почти все офицеры, солдаты стали медленно отступать за боевые порядки своей артиллерии. Три батареи очутились на самом переднем крае.

Вдали появились германские цепи. Огонь неприятельской артиллерии усилился. Бомбы гаубиц словно огромными молотами били по земле, застилая ее черным дымом и тучами песка. Песок мешался с едким потом, проникал под гимнастерки, вызывал нестерпимый зуд.

Осколки тяжелых снарядов и бризантных гранат поразили уже некоторых батарейцев. Остальные работали с ожесточением, заменяя выбывших товарищей.

По всем уставам и канонам войны командиры трех русских батарей, очутившихся без прикрытия пехоты, уже давно имели право отойти. Но дивизион, прикрывавший отход своей пехоты, явно жертвовал собой ради спасения остальных. И командиры и солдаты выполняли свой воинский долг. Даже легкораненые оставались на батареях, посильно помогая товарищам.

Мезенцев начал нервничать. В мощный цейсовский бинокль он видел со своего наблюдательного пункта, как из леса, видневшегося за серой лентой шоссе, вышли новые серо-зеленые цепи. Ветер доносил треск прусских барабанов, визгливые трели дудок.

— Беглый огонь прямой наводкой, трубка на картечь! — скомандовал командир батареи, когда серая масса солдат, словно перебродившее тесто, вылилась на шоссе.

Шоссейная дорога заволоклась дымом. Огонь и грохот царили в клубах этого дыма. Когда он рассеялся, страшная картина предстала перед артиллеристами — шоссе было завалено трупами и ранеными.

Мезенцев перекрестился, хотя и не был религиозен: ужас от содеянного душегубства и одновременно торжество захлестнули его — атака врага отбита. Бой вызвал обострение всех его чувств. Инстинктом обстрелянного артиллериста он угадывал, какого калибра и куда летит снаряд противника. С радостью он видел, что и батарейцы не испытывали страха, а споро делали свое дело.

…Снова и снова вопили дудки германских фельдфебелей, снова и снова тишина поля и глухой топот пехоты врага сменялись грохотом разрывов. Русские батареи перемалывали пехоту, пока германское командование не опомнилось и не обрушило на артиллеристов губительный огонь своих тяжелых пушек и гаубиц. Под его прикрытием германская пехота стала обходить справа 4-ю батарею.

Вот уже затрещали немецкие пулеметы в тылу соседей… 4-я батарея умолкла. Батарейцы Мезенцева поняли: батарея погибла.

Бородатые лица артиллеристов посуровели — гибель надвигалась и на них серо-зеленой лавиной.

Гаубицы неприятеля ожесточенно кидали бомбу за бомбой на позиции упрямой русской артиллерии.

Против 5-й и 6-й батарей германцы приблизились до дистанции в 500-600 шагов. Серо-зеленые фигуры залегли, почти сливаясь с землей, и ожесточенно стреляли по русским. Огонь пушек Мезенцева становился все реже и реже — иссякал боезапас.

Немцы прекратили артиллерийский огонь, боясь поразить своих, но ввели в дело пулеметы.

5-й батарее удалось отойти. Передки 6-й были разбиты, и артиллеристы приготовились к худшему. Орудия выпустили по последнему снаряду. Командир приказал готовить кинжалы и револьверы. Серо-зеленые фигуры поднялись в полный рост и устремились на русских. Уже можно было различать перекошенные от ярости морды.

И тут свершилось чудо. С гиканьем и свистом, на полном карьере примчались передки 5-й батареи. Мигом подхватили они трехдюймовки Мезенцева, оставшихся в живых артиллеристов и таким же карьером умчались буквально из-под носа опешивших немцев.

Только один пулемет послал шальную очередь вслед русским. Мезенцева словно кто-то толкнул в спину. Боли он не почувствовал, но стал медленно падать вперед. Если бы расторопный ездовой не подхватил его, тяжело раненный подполковник мог погибнуть под колесами.

…Мезенцев очнулся от тряски в санитарной фуре. Под брезентом, натянутым на дуги, было полутемно. Рядом стонал раненый пехотный штабс-капитан.

— Ожили его высокоблагородие… — сказал кому-то возница, заметив, что Мезенцев пошевелился и открыл глаза. Немедленно из-за брезента высунулась голова денщика Семена. Оказалось, он сопровождал верхом санитарный фургон, после того как санитар перевязал раны подполковника и отправил его в лазарет.

— Как германцы? Отбиты? — прошептал Мезенцев.

Семен скорее угадал, чем услышал, вопрос командира и громко, почти крича от радости, что Мезенцев жив, ответил:

— Так точно! Герман дальше не пошел!.. Положили мы шрапнелькой супостата!..

Мезенцев откинулся на сене, устилавшем дно фуры, стараясь найти положение, при котором меньше бы ныла спина. Он еще не знал, что ранен серьезно и на много месяцев выбыл из строя. Не знал он также, что за этот бой будет награжден золотым оружием.

Уже в госпитале ему рассказали, что немцы проиграли первое большое сражение — под Гумбиненом. Никто еще — в русских и германских штабах — не подозревал, что это поражение скажется затем на всей кампании 1914 года на обоих фронтах — Восточном и Западном. Мезенцева радовало, что победе этой помог и мастерский огонь его батареи, геройская храбрость его артиллеристов.