Водопад

2

Стоял один из тех прохладных, неопределенно пасмурных дней, какие в Шотландии могут относиться как минимум к трем из четырех времен года. Небо было голубовато-серым, как кровельный шифер. Дул ветер, который отец Ребуса назвал бы «пробойным». Как-то раз (собственно говоря, не один, а много, много раз) мистер Ребус-старший рассказал сыну историю о том, как морозным зимним утром он зашел в бакалейную лавку в Лохгелли. Хозяин лавки стоял возле электрического камина. Отец Ребуса показал на застекленный прилавок и спросил: «Никак завезли эрширскую грудинку?» На что хозяин, стоявший к нему спиной, ответил: «Нет, я просто грею руки». Отец клялся, что этот рассказ — чистая правда, и Ребус, которому тогда было лет семь или восемь, ему вполне верил, но сейчас он думал, что его папаша где-то услышал этот избитый анекдот — услышал и немного изменил, придав ему более или менее правдоподобный вид.

— Не часто приходится видеть, как вы улыбаетесь, — сказала Ребусу знакомая бариста, подавая ему двойной латте. Это были ее слова: «бариста», «латте». Когда Ребус впервые заговорил с девушкой о ее работе, ему послышалось, что она назвала себя «барристер», и он озадаченно спросил, что заставило ее подрабатывать в подобном месте. Она торговала кофе, чаем и легкими закусками в переоборудованном из старой полицейской будки ларьке на углу Медоуз, и Ребус часто останавливался там по пути на работу. Каждый раз Ребус заказывал кофе с молоком, и каждый раз она его поправляла. «Латте». «Двойной латте», — уточнял Ребус. В этом не было особой нужды, так как девушка давно выучила, что нужно ее постоянному клиенту, но Ребусу нравилось произносить эти слова.

— Надеюсь, улыбаться не запрещено законом, — сказал он, в то время как она клала молочную пенку ему в чашку.

— Вам лучше знать, сэр.

— А вашему боссу и подавно. — Ребус расплатился, опустил сдачу в коробку из-под маргарина, предназначенную для чаевых, и поехал дальше, держа курс на участок Сент-Леонард. Он был уверен — буфетчица не знает, что он полицейский. Она просто ответила шуткой на шутку. Когда же он, продолжая словесную игру, подцепил ее босса, владельца нескольких местных ларьков, когда-то работавшего адвокатом, буфетчица явно не поняла юмора.

Подъехав к участку, Ребус некоторое время сидел в машине, попивая кофе и наслаждаясь сигаретой. У задних дверей участка стояло несколько полицейских фургонов, которые должны были везти задержанных в суд. Несколько дней назад Ребус сам давал свидетельские показания в суде, и теперь ему захотелось узнать, чем закончилось то дело. Когда дверь участка открылась, он ожидал увидеть полицейский конвой, но это была Шивон Кларк. Заметив его машину, она улыбнулась и покачала головой: подобную сцену Шивон наблюдала чуть не каждый день.

Когда она приблизилась, Ребус опустил стекло.

— Приговоренный к смерти плотно позавтракал, — сказала Шивон.

— И тебе также доброго утречка.

— Тебя хочет видеть босс.

— У него хорошие ищейки.

Шивон ничего не сказала, она только улыбалась каким-то своим мыслям, пока Ребус выбирался из машины. Они уже пересекали служебную стоянку, когда Шивон сказала:

— Не «у него», а «у нее». Ты что, забыл?…

Ребус встал как вкопанный.

— Совершенно забыл, — признался он.

— Похмелье дает себя знать… — Шивон притворно вздохнула. — Подумай хорошенько, Джон, может быть, ты еще что-нибудь забыл?

Она заботливо придержала для него дверь, но Ребусу почему-то представился охотник, открывающий дверцу ловушки.

Войдя в кабинет, некогда принадлежавший Фермеру Уотсону, Ребус сразу огляделся в поисках перемен. Исчезли семейные фото Уотсона и кофеварка, на картотечном шкафу лежало несколько поздравительных открыток, но в остальном знакомая комната выглядела как всегда, включая гору документов в лотке для входящих бумаг и одинокий кактус на подоконнике. Джилл Темплер, похоже, чувствовала себя не очень уютно в старом кресле Уотсона, которое за многие годы успело принять форму его могучей фигуры и плохо подходило для человека более деликатного сложения.

— Присаживайся, Джон, — сказала Джилл и — когда Ребус уже опускался на стул для посетителей — добавила: — Кстати, расскажи, что там у тебя произошло вчера?…

Локти на столе, кончики пальцев плотно прижаты друг к другу — именно так частенько сидел Фермер Уотсон, когда пытался скрыть нетерпение или недовольство. Наверное, Джилл, сама того не сознавая, переняла у него эту манеру, а может — считала ее начальственной привилегией, перешедшей к ней вместе с креслом.

— Вчера?

— Ты зачем-то оказался в квартире Филиппы Бальфур; ее отец застал тебя там. — Джилл подняла голову. — Он сказал, что ты пил.

— Мы все пили, разве нет?

— Да, но некоторые пили слишком много. — Она снова уперлась взглядом в какие-то листки на столе. — Мистер Бальфур интересовался, что тебе понадобилось в квартире его дочери. Честно говоря, мне бы тоже хотелось это узнать.

— Я просто возвращался домой…

— …С Лит-уок в Марчмонт через Нью-Таун? Похоже, кто-то направил тебя самым длинным путем.

Ребус вдруг заметил, что все еще держит в руках одноразовую чашку с остатками кофе. Чтобы выиграть время, он не спеша наклонился и поставил ее на пол.

— У меня такая привычка, — сказал он. — Иногда я люблю вернуться на место происшествия, когда там уже никого нет.

— Зачем?

— На случай, если в суматохе кто-то что-то пропустил, не заметил.

Джилл, казалось, обдумывает его слова.

— Почему-то мне кажется, что это еще не все, — сказала она наконец.

Ребус пожал плечами и посмотрел в окно. Джилл Темплер снова уставилась на совершенно чистый лист бумаги.

— Потом ты решил навестить бойфренда мисс Бальфур, — сказала она. — Ты уверен, что это было разумно?

— Ну, к нему я действительно зашел по пути. Сначала я остановился поболтать с Конноли и Дэниелсом, потом увидел, что у мистера Костелло горит свет, и решил зайти, чтобы удостовериться, все ли у него в порядке.

— Заботливый полицейский, это надо же!.. — Джилл немного помолчала. — Должно быть, Костелло никогда не сталкивался с подобным вниманием со стороны властей, коль скоро счел нужным рассказать о твоем визите своему адвокату.

— Я не знаю, почему он это сделал. — Ребус немного поерзал на жестком стуле, притворившись, будто тянется к стаканчику с кофе.

— Его адвокат квалифицирует твои действия как «причинение беспокойства». Возможно, из-за этого нам придется снять наружное наблюдение. — Джилл бросила на Ребуса острый взгляд.

— Послушай, Джилл, — начал Ребус, — мы с тобой знаем друг друга уже чертову уйму лет, и тебе прекрасно известно, как я работаю. Не сомневаюсь, что старший суперинтендант Уотсон дал тебе соответствующие наставления.

— Это дело прошлое, Джон.

— Ты о чем?

— Сколько ты выпил вчера?

— Возможно, чуть больше, чем следовало, но я тут ни при чем.

Брови Джилл поползли вверх, и Ребус поспешил объясниться:

— Я совершенно уверен, что дурак бармен влил мне в стакан какую-то дрянь.

— Я хочу, чтобы ты показался врачу, Джон.

— Господь Всемогущий!..

— …И поговорил с ним по поводу твоего пьянства, твоего питания и вообще здоровья… Я хочу, чтобы ты прошел курс лечения и… в общем, сделал все, что врач сочтет нужным.

— Люцерна и морковный сок?

— Ты должен показаться врачу. — Это прозвучало почти как приказ. Ребус в ответ только фыркнул и, залпом допив кофе, показал Джилл пустой стакан.

Молоко пониженной жирности.

Она почти улыбнулась.

— Полагаю, это хорошее начало.

— Но послушай, Джилл… — Он поднялся и бросил стакан в корзину для мусора, в которой еще не было ни единой бумажки. — То, что я иногда выпью… это ведь не мешает моей работе.

— Вчера помешало.

Ребус покачал головой, но лицо Джилл Темплер стало жестким. Глубоко вздохнув, она сказала:

— Вчера, перед тем как ты ушел из клуба… Ты ведь помнишь, как ты уходил, не так ли?

— Конечно. — Ребус уже поднялся и теперь решил, что садиться снова не имеет смысла. Так он и стоял перед столом Джилл, опустив руки по швам.

— А ты помнишь, что ты мне сказал? — Очевидно, лицо Ребуса выразило все, что она хотела узнать, поэтому Джилл продолжила почти без паузы: — Ты хотел, чтобы я поехала с тобой — к тебе!..

— Ну, извини… — Ребус честно старался припомнить этот момент, но тщетно. Если на то пошло, он вообще не помнил, как и когда он ушел из полицейского клуба.

— Вот видишь, Джон!.. Тебе обязательно надо показаться врачу. Пожалуй, я сама договорюсь с ним о приеме.

Ребус повернулся, отворил дверь. Он был уже почти в коридоре, когда Джилл снова окликнула его.

— Я пошутила, — сказала она и улыбнулась. — Ничего такого ты не говорил. Ну что, пожелаешь мне удачи на новом месте?

Ребус хотел усмехнуться в ответ, но не сумел. Джилл продолжала улыбаться, пока дверь за ним не захлопнулась. Когда Ребус ушел, улыбка исчезла с ее губ. Фермер Уотсон действительно ввел ее в курс дела, но он не сказал ничего такого, чего бы она не знала. «Быть может, он иногда и выпьет лишнего, но он хороший полицейский, Джилл. Просто он часто притворяется, будто может обойтись без нас — в этом все дело…» Что ж, возможно, еще вчера это было верно, но Джилл Темплер не исключала, что придет день и Джон Ребус поймет — они вполне могут обойтись без него.

Ребусу не нужно было особо напрягаться, чтобы различить среди коллег тех, кто побывал вчера на проводах Уотсона. Несомненно, ближайшие к участку аптеки еще с утра распродали весь запас аспирина, витамина С и патентованных средств от похмелья. Больше всего страданий причиняло обезвоживание организма — еще никогда Ребус не видел столько бутылочек с «Айрн-брю», «Лукозейдом» и кока-колой в бледных, трясущихся руках. Проклятые трезвенники — те, кто не был на вечеринке или ограничился легкими напитками — злорадствовали: они пронзительно свистели, нарочно громко хохотали и сильнее обычного хлопали дверьми и ящиками столов. Штаб группы по розыску Филиппы Бальфур разместился в Гэйфилдском участке, но поскольку в расследовании было задействовано достаточно большое количество сотрудников, места на всех не хватало. В итоге в рабочем зале отдела уголовного розыска в Сент-Леонарде пришлось освободить угол, куда втиснулось несколько дополнительных столов. Шивон Кларк была уже на месте и работала за компьютером. Рядом на полу стоял еще один системный блок, и Ребус догадался, что Шивон продолжает копаться в электронной почте Филиппы Бальфур. Шивон что-то набирала на клавиатуре и одновременно разговаривала с кем-то по телефону, прижимая трубку к уху плечом.

— Нет, так тоже ничего не выходит, — услышал Ребус ее слова.

Свой рабочий стол Ребус делил с тремя другими сотрудниками: прежде чем сесть, он стряхнул на пол крошки от чипсов и бросил в ближайшую мусорную корзину две пустые жестянки от «Фанты». Почти сразу раздался телефонный звонок, и Ребус взял трубку, но это оказался корреспондент местной вечерней газеты, пытавшийся разжиться материалом для статьи.

— Обратитесь в отдел по связям с прессой, — посоветовал Ребус журналисту.

— Хотя бы намекните, как идут дела…

Ребус задумался. Раньше пресс-секретарем была Джилл Темплер, а теперь… Он посмотрел на Шивон Кларк.

— Кстати, кто у нас теперь пресс-секретарь? — спросил он в трубку.

— Детектив Эллен Уайли, — ответил журналист.

Ребус буркнул «спасибо» и дал отбой. Должность пресс-секретаря могла бы стать для Шивон прекрасной возможностью выдвинуться — особенно если бы ей попалось какое-нибудь громкое дело, на котором можно было себя проявить. Эллен Уайли работала в участке в Торфихене и была неплохим полицейским. Прежде чем назначить ее на новое место, руководство должно было посоветоваться с Джилл Темплер. Не исключено, что сама Джилл и нашла себе замену. Она предпочла Эллен Уайли, и Ребус задумался, что бы это могло значить.

Встав из-за стола, он некоторое время изучал документы, пришпиленные к пробковой доске за его спиной. Факсы, расписания дежурных смен, списки контактных телефонов и адресов. Две фотографии пропавшей без вести Филиппы. Один из снимков был передан прессе, которая растиражировала его в десятках статей. Теперь эти статьи, вырезанные из газет, тоже красовались на информационной доске, и Ребус невольно подумал о том, что если в самое ближайшее время Филиппа Бальфур не будет найдена живой и здоровой, статьи придется убрать, чтобы освободить место для более важных материалов. Впрочем, и сейчас их информационная ценность была невелика: статейки были сенсационно-крикливыми, неточными и в целом повторяли одно и то же: «безутешный бойфренд» и все такое. Кстати, о бойфренде… Ребус посмотрел на часы. До пресс-конференции оставалось пять часов.

После того как Джилл Темплер получила повышение, в Сент-Леонарде освободилась вакансия старшего инспектора. На нее претендовал инспектор Билл Прайд. Участие в расследовании дела Бальфур было ему на руку. Ребус, только что приехавший в Гэйфилд, мог только молча восхищаться: Прайд преобразился буквально за считанные часы. Новенький, с иголочки, костюм, накрахмаленная рубашка, дорогой галстук, ботинки сверкают, как зеркало… Если Ребуса не подводило зрение, Прайд побывал и у парикмахера; правда, причесывать ему было особенно нечего, но он по крайней мере попытался.

Билли Прайд руководил нарядами, то есть рассылал по городу детективов с разными заданиями. Опрашивались соседи (некоторые по два или даже по три раза), опрашивались друзья, знакомые, студенты и сотрудники университета. Проверялись аэропорты и порты, фотографии пропавшей передавались по факсу на вокзалы, в автобусные компании и полицейские отделения за пределами графства Лотиан и Пограничного края. Кто-то просеивал и отбирал сообщения об обнаруженных на территории Шотландии свежих трупах, кто-то работал с приемными отделениями больниц. Кроме того, нужно было проверить городские фирмы по найму такси и прокату автомобилей. Все это требовало значительных усилий и времени и составляло, так сказать, оболочку расследования. Одновременно собиралась конфиденциальная информация с ближайших родственниках и друзьях БВП. Ребус, однако, сомневался, что эта работа что-нибудь даст. Только не в этот раз.

Наконец Билл Прайд закончил инструктировать собравшихся вокруг него детективов, и они один за другим стали расходиться. Прайд заметил Ребуса и подмигнул, потом потер лоб и подошел.

— Будь осторожен, — предупредил Ребус. — Сам знаешь — безграничная власть развращает, и все такое…

— Извини, — сказал Прайд, понижая голос, — но от этой работы я действительно получаю удовольствие.

— Это потому, что у тебя получается, Билл. Жаль, что шишкам из Большого Дома понадобилось двадцать лет, чтобы это понять.

Прайд кивнул:

— Ходят слухи, будто не так давно ты отказался от должности старшего инспектора?

Ребус фыркнул.

— Слухи, Билл, — это одно сотрясение воздуха. Вспомни альбом «Флитвуд Мак».

Кругом царила суета: сотрудники приступали к выполнению полученного задания. Кто-то застегивал плащ, кто-то рылся в столе в поисках ключей, ручки или блокнота. Остальные, напротив, скидывали пиджаки, закатывали рукава и садились за компьютеры и телефоны. Из какого-то загашника исторглось несколько новых кресел — бледно-голубых вращающихся офисных кресел на роликах. Те, кому удалось завладеть этим сокровищем, бдительно охраняли его от посягательств коллег; даже когда служебный долг требовал достать какой-то документ из картотеки у дальней стены, обладатель новенького кресла катился туда, ловко отталкиваясь ногами от пола.

— Мы прекратили пасти нашего бойфренда, — сообщил Прайд. — Приказ новой начальницы.

— Я слышал.

— Его родители настояли, — добавил Прайд.

— Что ж, как говорится — бойфренд с воза… — проговорил Ребус и потянулся. — Ну что, есть у тебя для меня какая-нибудь работа?

Билл Прайд перелистал прикрепленные к планшетке бумаги со своими заметками.

— Тридцать семь телефонных звонков от граждан, — сообщил он. — Ты как?…

Ребус поднял вверх обе руки.

— Не надо на меня так смотреть, Билл. Ведь мы оба знаем: психопаты и одинокие домохозяйки, которым больше не с кем поговорить, — работа для новичков.

Прайд улыбнулся.

— Уже выполняется, — сказал он, кивнув в сторону двух констеблей, недавно переведенных из патрульных. Лица обоих выражали глубокое уныние и растерянность. Работа со звонками граждан была, наверное, самой неблагодарной, ибо каждое сколько-нибудь громкое дело сопровождалось шквалом ложных признаний, сообщений, сигналов. Многие жаждали оказаться в центре внимания — пусть даже в качестве подозреваемых в преступлении. Ребус знал в Эдинбурге нескольких таких типов.

— Кроу Шанд еще не звонил?

Прайд похлопал по планшетке ладонью.

— Как же не звонил! Уже три раза звонил, хотел признаться в убийстве.

— Привезите его сюда и заприте в «обезьяннике», — посоветовал Ребус. — Насколько мне известно, это единственный способ от него избавиться.

Свободной рукой Прайд нервно потрогал узел галстука, словно проверяя, все ли в порядке.

— Как насчет походить по соседям? — предложил он.

Ребус кивнул.

— Пусть будут соседи, — согласился он.

Прежде чем отправиться в путь, Ребус собрал и просмотрел отчеты о предыдущих опросах. Одна группа полицейских работала в доме на противоположной стороне улицы; Ребусу и еще трем детективам предстояло опросить жителей дома, в котором находилась квартира Филиппы. На две группы по два человека пришлось тридцать пять квартир; в трех никто не жил, следовательно, на каждую двойку приходилось по шестнадцать адресов. Если потратить на каждую квартиру, скажем, по пятнадцать минут, всего получается… около четырех часов.

Партнером Ребуса оказалась констебль Филлида Хейс. Именно она произвела для него эти несложные арифметические подсчеты, пока они поднимались по лестнице первого подъезда. Официально дом, где жила Филиппа, именовался «многоквартирным», но Ребус не был уверен, что это казенное слово подходит для описания здания в центре Нью-Тауна, района помпезных георгианских особняков, художественных галерей и старых универмагов. Он спросил совета у Филлиды.

— Можно назвать его малоквартирным, — предложила она и улыбнулась. Действительно, на каждую лестничную площадку в доме выходило всего по две двери с латунными или керамическими именными табличками. Лишь изредка им попадались приклеенные скотчем визитки или просто листки бумаги.

— Не думаю, что Кокбернская ассоциация[6] это одобрит, — заметила Хейс.

На одном листочке бумаги Ребус увидел сразу несколько фамилий. Видимо, студенты, подумал он. И — в отличие от Филиппы Бальфур — из обычных, не слишком состоятельных семей.

Площадки имели очень ухоженный вид: они были хорошо освещены, перед дверями лежали коврики, в углах стояли горшки с цветами. Стены подъездов были недавно покрашены, лестницы подметены.

Сначала все шло как по маслу. В двух квартирах никого не оказалось, и Ребус опустил в почтовые ящики официальные открытки с просьбой позвонить по указанному телефону. В остальных квартирах подъезда они провели не больше чем по пятнадцать минут: «Ничего особенного, просто несколько дополнительных вопросов. Возможно, вам вспомнилось что-то важное…» В ответ жильцы качали головами и говорили, что они до сих пор никак не придут в себя. Такая тихая, спокойная улочка…

Почти весь первый этаж дома занимала одна огромная квартира — намного более роскошная, чем те, где они уже побывали, с отдельным крыльцом, выложенным плитками черного и белого мрамора и украшенным дорическими колоннами. Жилец арендовал эту квартиру на долгосрочной основе и работал «в финансовом секторе». Чудесная подбиралась компания: графический дизайнер, консультант по обучению персонала, организатор-распорядитель… теперь еще и «финансовый сектор».

— Неужели, — посетовал Ребус, — в стране не осталось настоящих профессий?

— Это и есть настоящие профессии, — ответила Хейс.

Они вернулись на улицу и остановились на тротуаре. Ребус закурил и увидел, что Хейс с жадностью глядит на его сигарету.

— А ты? — спросил он.

Она покачала головой:

— Бросила. Уже три года держусь.

— Молодчина. — Ребус огляделся по сторонам. — Если бы в этих домах висели на окнах тюлевые занавесочки, сейчас бы они уже колыхались. Ты понимаешь, что я имею в виду?…

— Если бы здесь висели тюлевые занавесочки, — возразила Филлида, — то с улицы нельзя было бы заглянуть внутрь и увидеть, чего вам не хватает в жизни.

Ребус медленно выпустил дым через нос.

— Видишь ли, когда я был моложе, в Нью-Тауне было что-то… богемное. Одевались как попало, курили марихуану, устраивали вечеринки, бездельничали…

— Теперь этого почти не осталось, — согласилась Филлида Хейс. — А вы где живете?

— В Марчмонте. А ты?

— В Ливингстоне. Ничего лучшего я просто не могла себе позволить.

— Я купил свою квартиру очень давно, ухлопал на нее две годовые зарплаты…

Филлида Хейс посмотрела на Ребуса.

— Не надо, не извиняйтесь.

— Я только хотел сказать, что тогда цены на недвижимость не так кусались. — Ребус старался говорить небрежно, чтобы она не подумала, будто он оправдывается. А все из-за Джилл! Этой своей последней шуткой она его здорово зацепила. С другой стороны, из-за того, что он вломился к Костелло посреди ночи, ей пришлось снять наружное наблюдение. Может, ему действительно стоит что-нибудь попринимать, чтобы пить поменьше?…

Ребус щелчком отправил окурок на мостовую. Там, где они стояли, тротуар был выложен гладкими прямоугольными камнями — «шашками». Когда он впервые приехал в Эдинбург, то совершил непростительную ошибку, назвав их «брусчаткой», но какой-то местный житель тут же его поправил.

— Что ж, идем дальше, — сказал Ребус. — И если в следующей квартире нам предложат чаю, отказываться не будем.

Филлида Хейс кивнула. На вид ей было под сорок или немного за сорок. Темно-русые волосы доставали ей до плеч; округлое веснушчатое лицо, казалось, сохраняло детскую пухлость. Сегодня на ней был серый брючный костюм и изумрудно-зеленая блузка, заколотая у горла серебряной брошкой с кельтским орнаментом. Ребусу было очень легко представить, как на деревенской вечеринке она стремительно кружится в риле, сохраняя на лице ту же серьезную сосредоточенность, какая отличала ее в работе.

В цоколе, под большой квартирой, занимавшей первый этаж, помещалась «квартира садовника», в которую вело несколько наружных ступенек. Она называлась так потому, что ее жилец должен был ухаживать за садиком, располагавшимся позади дома. Да и каменные плиты перед фасадом были уставлены кадками с цветами. Из четырех цокольных окон два находились почти на уровне тротуара — там было что-то вроде полуподвала. Деревянные двери по обе стороны от квартирной, очевидно, вели в подвал. Несмотря на то, что их должны были проверить в прошлый приход, Ребус подергал ручки. Двери были заперты. Хейс сверилась со своими записями.

— До нас здесь побывали Грант Худ и Джордж Сильверс, — сообщила она.

— Но были ли двери тогда заперты? — спросил Ребус.

— Я им отпирала, — раздался рядом чей-то голос.

Ребус и Хейс повернулись и увидели пожилую женщину, стоящую в проеме квартирной двери.

— Дать вам ключи? — спросила она.

— Будьте так добры, мэм, — сказала Филлида Хейс.

Когда женщина повернулась, чтобы идти за ключами, Филлида подмигнула Ребусу и поднесла к губам сложенные пальцы, словно держала чашку с чаем. В ответ Ребус показал поднятые вверх большие пальцы.

Квартирка миссис Жардин представляла собой нечто среднее между музеем разноцветного ситца и выставкой разнокалиберного фарфора. Ажурная накидка на спинке дивана была произведением искусства, отнявшим у вязальщицы уйму времени. Проведя Ребуса и Хейс в комнату, пол которой был почти сплошь уставлен жестянками, тазами и кастрюлями, хозяйка извинилась за беспорядок. «Никак не соберусь починить крышу», — сказала она. Ребус предложил пить чай здесь — он боялся, что в гостиной непременно уронит или опрокинет какой-нибудь экспонат. Однако вскоре начался дождь и разговор пошел под барабанную дробь капели, а брызги, летевшие из ближайшего к Ребусу корыта, грозили промочить его ничуть не меньше, чем если бы он остался на улице.

— Я совсем не знала бедняжку, — сочувственно сказала миссис Жардин. — Быть может, если бы я выходила почаще, я бы ее увидела.

Филлида Хейс посмотрела в окно.

— Тем не менее вы содержите ваш садик в хорошем состоянии, — заметила она. Впрочем, сказать «в хорошем состоянии» значило ничего не сказать. Длинные полоски газонов и клумбы по обе стороны извилистой тропинки были безупречны.

— Это не я, это мой садовник, — сказала миссис Жардин.

Хейс снова заглянула в свои записи, потом чуть заметно качнула головой. Сильверс и Худ ни о каком садовнике не упоминали.

— Не могли бы вы сообщить нам его имя и адрес? — вежливо попросил Ребус. Его голос звучал совершенно естественно и даже небрежно, но миссис Жардин сразу насторожилась. Ребус улыбнулся как можно приветливее и предложил хозяйке ее собственную ячменную лепешку с маслом. — Просто на случай, если мне самому понадобится человек, который умеет ухаживать за садом, — солгал он.

Последнее, что они сделали, это проверили подвалы, которых оказалось два. В одном стоял древний обогревательный котел, в другом не было ничего, кроме плесени. Поблагодарив миссис Жардин за гостеприимство и пожелав ей всего хорошего, Ребус и Хейс вышли на улицу.

— Везет же некоторым!.. — сказал Грант Худ. Он стоял на тротуаре, подняв воротник и ссутулившись, словно это могло защитить его от дождя. — Нас в гости не звали, только в одном месте подсказали, который час.

Напарником Гранта был Томми По Барабану, и Ребус кивнул ему в знак приветствия.

— А ты как здесь очутился? Работаешь в две смены?

Томми Дэниелс пожал плечами.

— Просто поменялся с одним… — Он зевнул.

Филлида Хейс постучала карандашом по блокноту.

— Ты, — сказала она Худу, — плохо выполнил свою работу.

— Как так?

— У миссис Жардин, оказывается, есть садовник, — пояснил Ребус.

— Вот еще! — возмутился Худ. — Не хватает еще разговаривать с садовниками, мусорщиками и прочими…

— С мусорщиками мы уже беседовали, — напомнила Хейс. — И в мусорных баках тоже копались.

Казалось, они вот-вот сцепятся не на шутку. Ребус собрался было выступить в роли миротворца, — как и Худ, он был из Сент-Леонарда, и по неписаным законам полицейского братства ему следовало поддержать коллегу, — но вместо этого закурил еще одну сигарету и отвернулся.

Щеки Худа побагровели. Они с Хейс имели одно звание, но Хейс служила в полиции дольше. Против опыта, как говорится, не попрешь, но Худ всегда отличался упрямством.

— Хватит вам, Филиппе Бальфур этим не поможешь, — внезапно заявил Томми По Барабану, положив конец далеко не дружеской пикировке.

— Хорошо сказано, сынок, — поддержал его Ребус. Действительно, участвуя в большом и сложном расследовании, порой забываешь о конечной цели. Превращаясь в крошечный винтик гигантской машины, начинаешь пыжиться и утверждаться за счет окружающих. В результате возникают конфликты из-за каких-то новых кресел, дурацкие, зато легко разрешимые, в отличие от самого дела, которое разбухает словно на дрожжах, заслоняя собой единственную правду — «стержень», как говорил наставник Ребуса Лоусон Геддес, — что кто-то нуждается в твоей помощи. Преступление должно быть раскрыто, преступник должен предстать перед судом — об этом иногда было полезно напоминать тем, кто переставал видеть лес за деревьями.

В итоге они расстались достаточно дружелюбно. Худ записал имя и адрес садовника и обещал поговорить с ним, после чего им ничего не оставалось, кроме как продолжить опрос. У миссис Жардин Ребус и Хейс провели почти полчаса. Это не только нарушило их расчеты, но еще раз подтвердило банальную истину: когда идет расследование, время начинает нестись вскачь, и потом ты никак не можешь припомнить, на что, собственно, истратил столько часов, объяснить, откуда взялись усталость и утомление. Смутное разочарование и неудовлетворенность от того, что что-то осталось недоделанным, незавершенным — вот все, что оставалось в душе после каждого рабочего дня, не отмеченного решительным прорывом.

В следующих двух квартирах никого не оказалось. Дверь третьей им открыл человек со странно знакомым лицом. Ребус был уверен, что когда-то его видел, но никак не мог припомнить где.

— Полиция. По поводу исчезновения Филиппы Бальфур, — деловито объяснила Хейс. — Мои коллеги, вероятно, уже разговаривали с вами. Мы зашли, чтобы уточнить — быть может, вы вспомнили что-то, что может представлять интерес…

— Да, я понимаю. — Блестящая черная дверь приоткрылась шире. Хозяин квартиры посмотрел на Ребуса и улыбнулся.

— Вы, вероятно, никак не можете вспомнить, где вы меня видели. — Улыбка стала шире. — А вот я вас помню. Новичков как-то всегда запоминаешь лучше…

Пропустив гостей в прихожую, хозяин представился — его звали Дональд Девлин, и Ребус сразу же его вспомнил. Это было на первом вскрытии, на котором он присутствовал в качестве сотрудника уголовной полиции. Вскрытие проводил профессор Девлин, который в те времена преподавал в университете судебную медицину и одновременно занимал должность главного городского патологоанатома. Ассистировал ему Сэнди Гейтс. Теперь Гейтс сам стал профессором судебной медицины, а на вскрытиях ему помогал доктор Керт. На стенах прихожей висело множество вставленных в рамку фотографий, на которых Девлин получал различные награды.

— …А вот имя ваше я, простите, запамятовал, — сказал Девлин, жестом приглашая обоих полицейских в большую, захламленную гостиную.

— Инспектор Ребус.

— Тогда вы, вероятно, были констеблем? — уточнил Девлин, и Ребус кивнул.

— Вы собираетесь переезжать, сэр? — спросила Филлида Хейс, разглядывая громоздящиеся вокруг коробки, пакеты и рулоны черной упаковочной бумаги. Ребус тоже огляделся. На стульях высились шатучие эвересты и монбланы документов, папок и газетных подшивок; выдвинутые из стола ящики перекосились, а их содержимое грозило выплеснуться на ковер.

Девлин усмехнулся. Он был невысоким, тучным мужчиной лет семидесяти с небольшим. Его серая вязаная кофта вытянулась и потеряла всякую форму — а заодно и половину пуговиц; черные брюки удерживались широкими подтяжками. Лицо знаменитого патологоанатома было одутловатым, испещренным звездочками лопнувших сосудов, а глаза за стеклами очков в тонкой металлической оправе напоминали крошечные голубые точки.

— Переезжаю? Вероятно, можно сказать и так, — проговорил Девлин, машинально приглаживая рукой несколько прядей волос, все еще остававшихся на его куполообразном черепе. — Выражаясь высоким штилем, если Жнец Жизней является ne plus ultra[7] перевозчиком, в таком случае я выступаю как его добровольный помощник.

Ребус припомнил, что Девлин всегда говорил подобным образом — «высоким штилем», как он выразился. Казалось, он просто не мог обойтись пятью словами там, где можно сказать двадцать, изобретая порой свои собственные словечки, которые впору было вставлять в словарь курьезов. Когда профессор Девлин делал вскрытие, записывать его комментарии было сущим мучением.

— Вы переезжаете в пансионат для престарелых? — догадалась Хейс.

Девлин снова усмехнулся.

— Увы, я еще не готов откинуть копыта. Впрочем, ждать осталось, по всей видимости, недолго, поэтому я и решил отделаться от всего ненужного, чтобы облегчить работу тем членам семьи, которые пожелают вступить во владение этим помещением, после того как я его освобожу.

— То есть вы хотите выбросить весь хлам и сберечь им силы и время?

Девлин посмотрел на Ребуса.

— Сказано кратко и по существу, — заметил он с одобрением.

Хейс наклонилась и извлекла из большой картонной коробки толстую книгу в кожаном переплете.

— Вы действительно намерены выбросить все эти вещи? — спросила она.

— Ни в коем случае! — воскликнул Девлин. — Например, фолиант, который вы в настоящий момент держите в руке, представляет собой раннее издание статей Дональдсона по анатомии. Я намерен подарить его Хирургическому колледжу.

— Вы видитесь с профессором Гейтсом? — спросил Ребус.

— О, мы с Сэнди иногда встречаемся, чтобы пропустить по несколько капель той или иной тинктуры. Мне кажется, он сам скоро уйдет в отставку, чтобы освободить дорогу молодым. Мы льстим Себя надеждой, что так обеспечивается цикличность жизни. Но это полная чушь, если только вы не приверженец буддизма. — Он улыбнулся собственной шутке.

— Ну, если человек буддист, это не означает, что он непременно родится снова, не так ли? — заметил Ребус, еще больше развеселив старика.

— Это ваш первый случай? — спросил Ребус немного погодя, глядя на вставленный в рамочку газетный отчет, висевший на стене справа от камина. Статья была посвящена судебному процессу над убийцей и датирована 1957 годом.

— Да, первый. Юная новобрачная насмерть забита собственным супругом. Эта парочка приехала в Эдинбург, чтобы провести здесь свой медовый месяц.

— Подходящее украшение для интерьера, — заметила Хейс.

— Моей жене эта история тоже казалась излишне мрачной, — признал Девлин. — По ее просьбе я даже убрал этот отчет в архив, но когда она умерла, извлек на свет Божий.

— Понятно, — сказала Хейс, опуская книгу обратно в коробку и еще раз оглядываясь по сторонам в поисках какого-нибудь сидячего места. — Полагаю, чем скорее мы закончим, тем скорее вы сможете вернуться к… к уборке.

— Всегда приятно наблюдать проявления здорового практицизма. — Казалось, старого профессора вполне устраивает, что гости стоят посреди протертого чуть не до основы персидского ковра и почти не шевелятся, боясь малейшим неосторожным движением спровоцировать какой-нибудь обвал, чреватый цепной реакцией.

— Скажите, сэр, — спросил наконец Ребус, — эти коробки разложены в определенном порядке или их можно составить на пол?

— Пожалуй, не стоит, — покачал головой Девлин. — Давайте лучше организуем наш тет-а-тет в столовой.

Ребус кивнул и первым двинулся следом за хозяином. При этом его взгляд упал на стоявшую на мраморной каминной полке открытку-приглашение Королевского хирургического колледжа. В приглашении шла речь о торжественном обеде в здании Эдинбургского хирургического общества. «Смокинг и все регалии», — сообщалось в конце. Регалии, подумал Ребус, это ордена, медали, маршальские звезды… У него тоже имелись медали, только они были сделаны из стекла и картона и хранились в коробке в нижнем отделении буфета. На Рождество, если ему не было лень, Ребус украшал ими елку.

В столовой сразу бросался в глаза длинный деревянный стол с шестью высокими жесткими стульями. В стене было пробито сервировочное окошко в кухню (в семье Ребуса его бы назвали «раздаточным»). В углу притулился сервант темного дерева, уставленный пыльными бокалами и столовым серебром. Три-четыре картины в рамках напоминали старые фотографии, сделанные в ателье: живописные группы венецианцев в гондолах, возможно, сценки из Шекспира. Высокое окно с подъемной рамой смотрело на расположенный позади дома сад. Теперь, когда Ребус видел его сверху, он обратил внимание, что садовник миссис Жардин то ли случайно, то ли намеренно придал участку форму вопросительного знака.

На столе лежала наполовину собранная головоломка — центр Эдинбурга, сфотографированный с высоты птичьего полета.

— Любая помощь будет принята с благодарностью! — провозгласил Девлин, взмахнув рукой над столом.

— Сложная работа, — сочувственно заметил Ребус.

— Не очень. Всего две тысячи фрагментов.

Хейс, которой наконец удалось представиться Девлину, никак не могла удобно усесться на жестком стуле.

— Давно вы вышли в отставку? — спросила она наконец.

— Двенадцать… нет, четырнадцать лет назад. Четырнадцать лет, моя дорогая!.. — Девлин покачал головой, словно удивляясь способности времени мчаться все быстрее, по мере того как замедляется ритм усталого сердца.

Филлида Хейс заглянула в блокнот.

— В разговоре с нашими коллегами вы упомянули, что в день, когда пропала Филиппа Бальфур, вы были дома…

— Совершенно верно.

— Но вы ее не видели?

— Пока все правильно.

Ребус, который так и не решился сесть на стул, прислонился к подоконнику и, слегка откинувшись назад, сложил руки на груди.

— Вы были знакомы с мисс Бальфур? — спросил он.

— При встрече мы здоровались.

— Она жила рядом с вами почти целый год, — заметил Ребус.

— Эдинбург есть Эдинбург, инспектор. Я прожил в этой квартире почти тридцать лет, — перебрался сюда сразу после смерти жены. Вроде достаточно времени, чтобы познакомиться с соседями. Но они слишком часто переезжают. Пока ждешь случая, их и след простыл. — Он пожал плечами и добавил: — А потом уже ничего не ждешь.

— Это очень печально, — вставила Хейс.

— А там, где живете вы, разве по-другому?

— Давайте лучше вернемся к делу, ради которого мы вас побеспокоили, — перебил Ребус. Оторвавшись от подоконника, он подошел к столу и оперся на него руками, глядя на собранные в кучку фрагменты головоломки, которые профессор еще не поставил на место.

— Да, да, разумеется, — сказал Девлин.

— В тот день, когда исчезла Филиппа… Вы сказали, что провели весь вечер дома и не слышали ничего подозрительного?

Девлин поднял голову и посмотрел в потолок, словно обдумывая последнее слово.

— Ничего, — сказал он после небольшой паузы.

— И ничего не видели?

— Абсолютно.

Хейс его ответы явно раздражали, и она сильнее заерзала на стуле. Ребус уселся напротив и попытался поймать ее взгляд, но Хейс уже задала свой вопрос:

— У вас были какие-нибудь конфликты с мисс Бальфур?

— А из-за чего бы нам конфликтовать, скажите на милость?

— Теперь уже не из-за чего, сэр, — холодно ответила Хейс.

Девлин смерил ее неприязненным взглядом и повернулся к Ребусу.

— Я вижу, вас заинтересовал мой стол, инспектор, — сказал он.

Ребус с удивлением обнаружил, что машинально поглаживает кончиками пальцев чуть шероховатую столешницу.

— Начало девятнадцатого века, — продолжал Девлин. — Этот стол сделал своими руками один ученый-анатом. — Он бросил быстрый взгляд в сторону Хейс, потом снова посмотрел на Ребуса. — Видите ли, я кое-что вспомнил, но мне кажется — это вряд ли может иметь какое-то значение.

— Что же, сэр?

— Я видел человека, который стоял напротив нашего дома.

Ребус знал, что хочет сказать Хейс, и поспешил ее опередить:

— Когда это было?

— Дня за два до того, как пропала мисс Бальфур. И накануне ее исчезновения тоже. — Девлин слегка повел плечами. Судя по этому движению, он прекрасно понимал, какой эффект возымели на слушателей его слова. Хейс побагровела. Ей так и хотелось крикнуть: «Почему ты не сказал об этом сразу, старый хрыч?!»

Ребус взял себя в руки и спросил совершенно спокойно:

— Он стоял на противоположном тротуаре?

— Именно.

— Вы хорошо его рассмотрели? Можете его описать?

Девлин снова пожал плечами.

— Лет двадцати с небольшим, волосы темные, короткие… не слишком короткие, просто аккуратно подстрижены.

— Может быть, это кто-то из соседей? — предположил Ребус.

— Я не знаю, я просто говорю, что видел. Мне показалось, этот парень кого-то ждет, но я не уверен. Во всяком случае, он пару раз смотрел на часы.

— Это не мог быть бойфренд мисс Бальфур?

— Ее ухажер? О нет, Дэвида я знаю…

— Вы знаете Дэвида Костелло? — переспросил Ребус, продолжая рассматривать головоломку.

— Несколько раз разговаривал с ним, только и всего. Когда мы сталкивались в подъезде. Приятный молодой человек…

— Как он был одет? — спросила Хейс.

— Кто? Дэвид?

— Нет, человек, которого вы видели на улице. — Хейс сопроводила свои слова самым свирепым взглядом, но Девлина это, похоже, только позабавило.

— На нем были брюки и куртка, — сказал он и покосился на свою растянутую кофту. — Точнее сказать не могу, так как не слежу за современной модой.

Ребус знал, что профессор Девлин говорит правду. Четырнадцать лет назад он ходил в точно такой же растянутой и застиранной кофте, которую поддевал под бледно-зеленый хирургический халат. Кроме того, он носил галстук-«бабочку», которая постоянно съезжала то на одну, то на другую сторону. Просто поразительно, подумал Ребус, как врезалось в память то первое вскрытие: картины, запахи, звуки, которые должны были стать привычными. Скрежет металла по кости, негромкое потрескивание рассекаемой скальпелем кожи… Своеобразное чувство юмора, свойственное некоторым патологоанатомам, заставляло их превращать каждое вскрытие, на котором присутствовали детективы-новички, в настоящий спектакль со всеми спецэффектами, но Девлин никогда так не поступал. Он целиком сосредотачивался на трупе, словно в прозекторской больше никого не было, и исполнял свою работу с почти ритуальной точностью и пиететом.

— Как вам кажется, — спросил Ребус, — быть может, вы сумеете дать нам более подробное описание, если немного подумаете?

— Я в этом сомневаюсь, инспектор, но если это так важно, я, разумеется, попытаюсь.

— Расследование только началось, сэр. Вы же сами знаете, что на первом этапе мы не вправе пренебрегать ни одной мелочью.

Ребус говорил с Девлином как с коллегой-профессионалом, и это сработало.

— Мы можем попробовать составить фоторобот, — продолжал Ребус. — И если это окажется кто-то из соседей или человек, которого здесь хорошо знают, это очень облегчит нам жизнь.

— Гм-м, звучит разумно, — согласился Девлин.

Решив ковать железо, пока горячо, Ребус достал мобильный телефон и позвонил в Гэйфилдский участок. Договорившись о встрече с полицейским художником на завтрашнее утро, он спросил у Девлина, не нужно ли прислать за ним машину.

— Мне кажется, я в состоянии сам найти дорогу, — проворчал профессор. — Песок из меня пока не сыплется.

Однако, провожая двух детективов к выходу, он двигался как на ходулях, словно после двадцати минут сидения за столом его суставы перестали сгибаться.

— Еще раз большое спасибо, сэр, — сказал Ребус, пожимая Девлину руку на прощание.

В ответ профессор только кивнул, стараясь не смотреть на Хейс, которая не проявляла никакого желания выразить ему свою благодарность за своевременно сообщенные сведения. Уже за дверью, когда они поднимались к следующей площадке, она пробормотала несколько слов, которые Ребус не расслышал.

— Что-что?

— Я сказала — чертовы мужики!.. — Она немного помолчала и добавила: — Я не имею в виду вас, сэр.

Ребус промолчал — ему хотелось, чтобы Хейс высказала то, что было у нее на душе.

— Как вы думаете, если бы к нему пришли двое полицейских-женщин, старый мухомор сказал бы хоть слово?! Да никогда в жизни! — выпалила она после небольшой паузы.

— Я думаю, — сказал Ребус, — все зависело бы от того, как с ним стали бы разговаривать.

Хейс с подозрением покосилась на Ребуса, но он не шутил.

— Часть нашей работы, — продолжал он, — состоит в том, чтобы притворяться, будто нам нравятся все, с кем мы беседуем, и что нам очень интересно и важно то, что эти люди могут сообщить.

— Он просто…

— …действовал тебе на нервы? Мне тоже. Что поделаешь, Девлин привык глядеть на людей немного свысока, и теперь его не изменишь. Но, как бы он тебя ни раздражал, этого нельзя показывать! Ты права: я тоже не уверен, что он расположен был с нами чем-то делиться. Старик привык сам решать, что существенно, а что нет. К счастью, потом он немного приоткрылся, чтобы поставить на место тебя… — Ребус улыбнулся. — Отличная работа, Хейс. Не часто мне удается сыграть роль «доброго полицейского».

— Он не просто действовал мне на нервы, он…

— Что же еще?

— Он вогнал меня в дрожь.

Ребус внимательно посмотрел на нее.

— Разве это не одно и то же?

Филлида Хейс покачала головой.

— То, что он выделял вас как старого приятеля, действительно меня раздражало, потому что я оказалась… за бортом. Но эта газетная заметка на видном месте…

— Та, которая в рамочке?

Она кивнула.

— Вот от этого у меня мурашки пошли по коже.

— Он патологоанатом, — объяснил Ребус. — У этих ребят шкура гораздо толще, чем у обычных полицейских.

Филлида Хейс ненадолго задумалась, потом чуть заметно улыбнулась, но Ребус увидел.

— Чему ты смеешься? — спросил он.

— Так, ничего особенного, — сказала она. — Просто, когда мы уходили, я заметила под столом фрагмент головоломки…

— …который он обронил и не заметил? — Ребус тоже улыбнулся. — Да ты просто талант, Филли, самородок!.. Вот увидишь, лет через двадцать мы сделаем из тебя настоящего детектива.

С этими словами Ребус позвонил у очередной двери, и они продолжили работу.

Пресс-конференция, проходившая в Большом Доме, транслировалась по служебной связи в Гэйфилдский участок, где находился штаб расследования. В рабочем зале царило оживление: кто-то протирал носовым платком захватанный потными пальцами экран телемонитора, кто-то пытался опустить жалюзи, чтобы преградить путь лучам неожиданно выглянувшего из-за облаков солнца. Все стулья были заняты, детективы сидели по двое — по трое за каждым столом. Некоторые торопливо доедали обед, состоявший из бутербродов, бананов и кофе, чая или сока. Разговаривали вполголоса. В основном ругали оператора, работавшего с полицейской камерой в Большом Доме.

— Ей-богу, мой восьмилетний пацан и то управился бы лучше!..

— Должно быть, парень просто насмотрелся современного кино…

Действительно, камера в Большом Доме постоянно куда-то плыла и ныряла, показывая то лес ног, то спинки стульев.

— Представление еще не началось, — успокоил всех чей-то голос. И правда, камеры, принадлежащие городским телевизионным студиям и службам новостей, еще только устанавливались, а приглашенные гости — журналисты и обозреватели — рассаживались по рядам. Многие говорили что-то в мобильные телефоны, но что — разобрать было, разумеется, невозможно.

Ребус встал почти у самой двери. До экрана было немного далековато, но он и не подумал подойти ближе. Рядом прислонился к стене Билл Прайд. Он был совершенно измучен, но изо всех сил старался этого не показывать. Свою планшетку Прайд крепко прижал к груди, как ребенок прижимает любимого медвежонка; время от времени он откидывал голову и поглядывал на прикрепленные к ней листки, словно на них каким-то волшебным образом могли появиться новые инструкции и указания. Жалюзи наконец опустили; в пробивающихся сквозь щели тонких лучах солнца висела густая пыль, обычно невидимая. Внезапно Ребусу вспомнилось, как он в детстве ходил в кино и как, сидя в полутемном зале, с замиранием сердца ждал, когда заработает проектор и начнется захватывающее действо.

Суета на экране телемонитора почти прекратилась. Ребусу приходилось бывать в конференц-зале — унылом, казенном помещении, использовавшемся также для проведения учебных семинаров и расширенных служебных совещаний. У дальней стены, которую несколько оживляла кустарная драпировка с изображением герба полиции Лотиана и Пограничного края, стоял длинный стол.

Полицейская телекамера повернулась в сторону открывшейся двери, и в зал один за другим вошли несколько человек. При их появлении шум и разговоры окончательно стихли; Ребус даже различал тоненькое жужжание моторов видеокамер. Засверкали блицы. Первой шла Эллен Уайли, за ней — Джилл Темплер, Дэвид Костелло и Джон Бальфур.

— Виновен!.. — выкрикнул кто-то сидевший недалеко от Ребуса, когда полицейская камера взяла крупным планом лицо Костелло.

Четверка на экране села за стол, заставленный разнокалиберными микрофонами, но полицейская камера продолжала показывать Дэвида Костелло, хотя чуть-чуть в другом ракурсе, позволявшем видеть его грудь и руки. Однако раздавшийся в динамиках голос принадлежал Эллен Уайли.

— Добрый день, леди и джентльмены, — проговорила она, нервно кашлянув. — В первую очередь я хотела бы поблагодарить вас за то, что вы откликнулись на наше приглашение и нашли возможность приехать сегодня сюда, в этот зал. Прежде чем мы начнем, я бы хотела сказать несколько слов относительно порядка и правил проведения пресс-конференции…

Шивон Кларк пристроилась слева от Ребуса, за одним столом с Грантом Худом. Худ сидел опустив голову — возможно, он сосредоточился на звуке голоса Уайли, и Ребус вспомнил, что несколько месяцев назад она и Худ вместе работали над делом Гривза. Шивон смотрела на экран, но ее взгляд то и дело принимался блуждать, а ногтями она пыталась соскрести этикетку с бутылки минеральной воды.

Да, подумал Ребус, она мечтала об этом назначении. Но ее обошли, и теперь ей было обидно и горько. Ему захотелось подбодрить Шивон улыбкой, пожатием плеч или понимающим кивком, но взгляд Шивон снова устремился на экран.

Эллен Уайли закончила свое вступительное слово. Настал черед Джилл Темплер, которая вкратце познакомила собравшихся с делом Филиппы Бальфур, особо остановившись на деталях, еще неизвестных прессе. Для Джилл это была далеко не первая пресс-конференция, и ее голос звучал уверенно и спокойно. Тут Ребус снова услышал нервное покашливание Эллен Уайли, и Джилл как будто запнулась.

Тем временем полицейская камера, совершенно игнорируя женщин-коллег, продолжала показывать Дэвида Костелло и — изредка — отца Филиппы. Они сидели рядом, и камера двигалась исключительно от одного к другому. На несколько секунд на экране монитора возникал Джон Бальфур, затем снова появлялось лицо Костелло. Автофокус работал исправно, лишь покуда оператору не приходило в голову взять более крупный или, наоборот, мелкий план. В этих случаях проходило несколько секунд, прежде чем изображение снова обретало резкость.

— Виновен! — повторил тот же голос.

— Хочешь поспорить? — крикнул еще кто-то.

— Давайте немного помолчим, а?! — рявкнул Билл Прайд. Сразу наступила тишина, и Ребус беззвучно зааплодировал Прайду, но тот снова уткнулся в свои бумажки, а потом перевел взгляд на экран, потому что заговорил Дэвид Костелло.

Костелло был небрит, причем Ребусу показалось, что на нем те же джинсы и черная майка, в которых молодой человек встретил его прошлым вечером. Прежде чем заговорить, он положил на стол перед собой лист бумаги с текстом, но за все время ни разу не заглянул в него. Его глаза перескакивали с одной камеры на другую, словно он не знал, куда следует смотреть, а голос звучал прерывисто и тихо.

— Мы до сих пор не знаем, что случилось с Флип, и мы очень хотим это узнать… мы, ее друзья, ее родные… — Он бросил быстрый взгляд в сторону Джона Бальфура. — Все, кто любит Филиппу, хотят узнать, где она и что с ней. Флип, если ты сейчас смотришь эту передачу, пожалуйста, свяжись с кем-нибудь из нас… Просто сообщи нам, что с тобой ничего не случилось. Мы очень беспокоимся за тебя. — В его глазах заблестели слезы. На мгновение Костелло замолчал и опустил голову, потом снова выпрямился и взял в руки свою шпаргалку, но в ней, очевидно, не было ничего такого, чего он не сказал. Тогда молодой человек повернулся к остальным, словно спрашивая у них совета.

Джон Бальфур сжал рукой плечо Дэвида. Потом заговорил сам. Голос его как-то странно резонировал, словно один из микрофонов внезапно испортился.

— Если кто-то похитил мою дочь, я обращаюсь к этому человеку: пусть свяжется со мной как можно скорее. Филиппа знает номер моего личного мобильного телефона. Мне можно звонить в любое время дня и ночи. Я хочу поговорить с вами, кем бы вы ни были и что бы ни толкнуло вас на этот шаг. Если кто-то знает местонахождение моей дочери, пусть позвонит по телефону, который появится на экране в конце трансляции. Мне необходимо знать, что моя дочь жива и здорова. Дорогие телезрители, прошу вас, постарайтесь запомнить это лицо… — Он взял в руки фотографию, и в зале снова засверкали вспышки. — Мою дочь зовут Филиппа Бальфур, ей всего двадцать. Если вы где-то ее видели или даже если вам просто кажется, что вы могли ее видеть, — пожалуйста, позвоните!.. Спасибо.

Репортеры готовы были начать задавать вопросы, но Дэвид Костелло уже встал со своего места и направился к выходу. В динамиках снова прорезался голос Эллен Уайли:

— … сейчас это было бы неуместно. Я хотела поблагодарить всех за поддержку…

Но вопросы все-таки посыпались. Полицейская камера остановилась на Джоне Бальфуре. Он выглядел достаточно спокойно и собранно: его руки неподвижно лежали на столе, а глаза не моргали даже тогда, когда на стене возникала его тень от вспышек репортерских блицев.

— Нет, я действительно не могу…

— Мистер Костелло! — чуть не хором ревели журналисты. — Позвольте задать вам хотя бы один вопрос!..

— Детектив Уайли! — прорезался еще чей-то голос. — Что вы можете сказать о возможных причинах похищения?

— Причины нам пока неизвестны, — растерянно откликнулась Эллен.

— Но вы признаете, что это именно похищение?

— Я не… Нет, я вовсе не это хотела сказать!

Камера показала Джона Бальфура, который пытался ответить еще на чей-то вопрос. Ряды репортеров смешались; казалось, еще немного, и в зале начнется настоящая потасовка.

— А что вы хотели сказать, детектив Уайли?…

— Я просто… Я ничего не говорила о…

Ее слова заглушил властный голос Джилл Темплер. Репортеры знали ее по прошлым пресс-конференциям, а она хорошо знала репортеров.

— Стив! — прогремела она. — Ты прекрасно знаешь, что мы не имеем права строить предположения. Если ты готов написать заведомую неправду только для того, чтобы продать несколько лишних экземпляров газеты, что ж — вольному воля. Однако я считаю, что это было бы проявлением крайнего неуважения к родным и друзьям Филиппы Бальфур.

На все последующие вопросы отвечала исключительно Джилл, которой удалось довольно быстро восстановить спокойствие и порядок. Эллен Уайли на экране больше не появлялась, но Ребус хорошо представлял себе, как она сейчас выглядит. Фигурально выражаясь, она съежилась, усохла, отступила в тень Джилл. Шивон, напротив, оживилась и заерзала на стуле.

Потом слово взял Джон Бальфур, пожелавший ответить на два-три вопроса. Он сделал это спокойно и четко, после чего пресс-конференция закончилась.

— Крутой сукин сын! — С этими словами Прайд поднялся и ушел, чтобы отдать сотрудникам какие-то распоряжения. Пора было возвращаться к нормальной работе.

— Вы не в курсе, сэр, в каком из участков на бойфренда ставят больше всего? — спросил Грант Худ, подходя к Ребусу.

— В Торфихене, — ответил тот.

— Тогда я бегу туда. — Худ испытующе посмотрел на Ребуса, но, не дождавшись никаких комментариев, добавил: — Что же вы молчите, сэр? У парня ведь это на лице написано!

Ребус мысленно вернулся к своему разговору с Костелло. Он хорошо помнил, как после истории о выколотых глазах молодой человек неожиданно наклонился к нему. «Смотрите как следует, инспектор!..»

Худ, качая головой, отвернулся. Жалюзи снова подняли, но проглянувшее было солнце скрылось за серыми тучами, затянувшими небо. Ребус знал, что над видеозаписью пресс-конференции будут работать полицейские психологи. Они станут просматривать ее снова и снова, ища в поведении Костелло хотя бы малейший намек на неискренность, но Ребус очень сомневался, что им повезет. К Ребусу подошла Шивон.

— Любопытная пресс-конференция, не так ли?

— Эллен выступила не слишком удачно, — ответил Ребус.

— Я считаю, что ее просто бросили на съедение львам!.. Такое громкое, серьезное дело… Для первого раза можно было подобрать что-нибудь попроще.

— Значит, тебе не понравилось? — лукаво осведомился Ребус.

— Никогда не любила отбивные с кровью. — Шивон повернулась, чтобы уйти, но вдруг остановилась. — А ты что скажешь?

— Скажу, что ты была права: пресс-конференция действительно любопытная. Исключительно любопытная!

Шивон улыбнулась.

— Ага, значит, ты тоже заметил?…

Ребус кивнул:

— Костелло все время говорил «мы», тогда как отец Филиппы употреблял исключительно местоимение «я»…

— Как будто у Филиппы совсем нет матери!.. — подхватила Шивон.

Ребус снова покачал головой.

— Это может ровным счетом ничего не значить, кроме, разумеется, того, что мистер Бальфур отличается чрезмерно завышенной самооценкой. — Он немного помолчал. — Но для банкира в этом нет ничего необычного. Как твои компьютерные дела?

Шивон улыбнулась. «Компьютерные дела» — эти слова выражали практически все, что Ребус знал о жестких дисках, материнских платах и всем прочем.

— Мне удалось узнать пароль.

— И что это нам дает?

— Теперь я могу проверить последнюю почту Флип… Как только доберусь до стола, конечно.

— А как насчет ранних сообщений?

— Их я уже просмотрела. Разумеется, за исключением тех, что были удалены. Их не восстановишь. — Шивон неожиданно задумалась. — По крайней мере, мне так кажется.

— Разве сообщения не сохраняются на каких-нибудь… перфокартах?

Она рассмеялась.

— Ты мыслишь категориями шпионских фильмов шестидесятых годов, когда компьютеры занимали несколько комнат.

— Виноват, исправлюсь.

— Ничего страшного. Для человека, который считает, что сервер — это официант, ты неплохо справляешься.

За разговором они вышли из рабочего зала в коридор. Ребус сказал:

— Я еду в Сент-Леонард. Тебя подбросить?

Шивон покачала головой.

— Я на машине.

— Ну что ж, увидимся там.

— Похоже, нас собираются на днях подключить к ХОЛМСу…

Что такое ХОЛМС, Ребус знал. Так называлась центральная компьютерная сеть Министерства внутренних дел, позволявшая значительно ускорить процесс сбора и сопоставления данных. Ее задействование означало, что поиски Филиппы Бальфур становились для полиции Эдинбурга одним из приоритетных направлений.

— Вот будет смешно, если выяснится, что Филиппа, никому ничего не сказав, просто поехала в Лондон прошвырнуться по магазинам, — вслух подумал Ребус.

— Для нас это было бы большим облегчением, — сказала Шивон. — Но я лично считаю, что дело обстоит гораздо серьезнее. А ты?

— Пожалуй, что так, — негромко сказал Ребус и отправился в буфет, чтобы купить себе в дорогу что-нибудь перекусить.

Снова оказавшись за своим рабочим столом, Ребус еще раз просмотрел дело, уделив особое внимание истории семьи Бальфур. Джон Бальфур был банкиром в третьем поколении. Первый банк, основанный прадедом Филиппы в 1900 году, размещался в Эдинбурге на Шарлотт-сквер; в 1940-х годах он перешел к ее деду, который удалился от дел только в восьмидесятых. Начиная с этого момента семейный бизнес возглавлял Джон Бальфур, чуть ли не первым шагом которого на посту руководителя банка было открытие отделения в Лондоне и перевода туда основных активов.

Филиппа училась в закрытой частной школе в Челси. На север страны ее родители перебрались только в конце восьмидесятых, когда умер отец Джона, и Филиппа стала ходить в частную школу в Эдинбурге. Семья поселилась в «Можжевельниках», роскошном сельском имении, площадью шестнадцать акров где-то между Гуллейном и Хаддингтоном.

Интересно, задумался Ребус, как себя чувствует в этом доме супруга Джона Жаклин? Одиннадцать спален, пять общих комнат… муж проводит в Лондоне как минимум четыре дня в неделю…

Эдинбургское отделение банка, по-прежнему располагавшееся на Шарлотт-сквер, возглавлял старый друг Джона Бальфура Раналд Марр. Они познакомились еще в Эдинбургском университете, а затем вместе учились в школе делового администрирования в Соединенных Штатах. Ребус прозвал Бальфура «мелким лавочником», но в действительности его маленький частный банк обслуживал узкий круг очень состоятельных клиентов, нуждавшихся в инвестиционных консультациях, в управлении крупными пакетами акций и в переплетенных в кожу чековых книжках — знаке причастности к элите.

Когда представители полиции разговаривали с самим Джоном Бальфуром, основной упор делался на похищение с целью выкупа. Не только домашний телефон, но и телефоны отделений банка в Лондоне и Эдинбурге были поставлены «на кнопку»; вся входящая корреспонденция перехватывалась и просматривалась, на случай если требование о выкупе поступит по почте (чем больше отпечатков пальцев, тем лучше), однако до сих пор оба этих канала не дали ничего, кроме нескольких звонков и писем от явных психов.

Еще одной, гораздо более мрачной версией, выдвинутой полицией, была месть. Бальфур, однако, утверждал, что у него нет и не может быть врагов. Короче говоря, он так и не разрешил следствию ознакомиться со списком клиентов своего банка. Эти люди доверяют мне, сказал он. Без такого доверия банк просто не может существовать. Тщетно полицейские убеждали Джона Бальфура, что от этого может зависеть жизнь его дочери; он остался непоколебим. В заключительных репликах разговора уже чувствовалась явная взаимная неприязнь.

Итог: банк Бальфура «стоил» не меньше ста тридцати миллионов фунтов; личное состояние его владельца составляло примерно пять процентов от этой суммы. Шесть с половиной миллионов фунтов несомненно представляли собой лакомый кусок, способный всерьез заинтересовать профессиональных похитителей. Но разве за столько времени профессионалы не вышли бы на связь?

Жаклин Бальфур, урожденная Жаклин Гилмартин, была дочерью дипломата и землевладельца, хозяина поместья в Пертшире площадью больше девятисот акров. Отец Жаклин давно умер, а мать до сих пор жила в небольшом коттедже на территории поместья. Землей в настоящее время распоряжался банк Бальфура, а сама усадьба Лэврок-Лодж использовалась для проведения конференций и других деловых мероприятий. Однажды в усадьбе даже снимался многосерийный телевизионный фильм, однако его название Ребусу ничего не говорило.

Жаклин Гилмартин, не отяготив себя университетским образованием, меняла занятия как перчатки. Главным образом, она работала в качестве личного секретаря того или иного бизнесмена. С Джоном Бальфуром Жаклин познакомилась в Эдинбургском банке в тот период своей жизни, когда она хозяйничала в Лэврок-Лодже. Через год они поженились, а еще два года спустя родилась Филиппа.

Почему-то Бальфуры ограничились одним ребенком. Правда, Джон Бальфур тоже единственный ребенок в семье, но у Жаклин были две сестры и брат, которые жили теперь за пределами Шотландии. Брат, пошедший по отцовским стопам, и вовсе находился в Вашингтоне, представляя британское Министерство иностранных дел… Тут Ребусу пришло в голову, что в недалеком будущем банкирская династия Бальфуров может прекратить свое существование, поскольку Филиппа, судя по всему, едва ли горела желанием взять управление банком в свои руки. Интересно, спросил себя Ребус, почему супруги Бальфур не попытались обзавестись наследником мужеского пола?

Впрочем, ничто из того, что он узнал, не имело непосредственного отношения к расследованию, и тем не менее Ребус почти наслаждался этой работой. В каждом расследовании ему больше всего нравилось выстраивать цепочки связей и заглядывать в чужие жизни, ища ответы на возникающие вопросы.

Затем он взялся за документы и заметки, касавшиеся Дэвида Костелло. Молодой человек родился в Дублине, там же учился в школе. В фешенебельный поселок Долки, расположенный к югу от города, семья переехала только в начале девяностых. Отец Дэвида Томас Костелло никогда не работал и жил на проценты от капитала, оставленного его отцом-застройщиком. Дед Дэвида владел несколькими отличными участками земли в центре Дублина, что позволяло ему и его семье ни в чем не нуждаться. Впоследствии он приобрел дюжину скаковых лошадей и стал посвящать скачкам все свободное время.

Тереза Костелло была, мягко говоря, не парой своему мужу. Дочь медсестры и учителя, она с натяжкой могла бы быть причислена к самой низшей прослойке среднего класса. В юности Тереза посещала художественную школу, но когда ее мать заболела раком, а отец запил, ей пришлось бросить занятия и пойти работать. Свою карьеру она начинала продавщицей в универмаге, потом занималась оформлением витрин и, наконец, стала дизайнером по интерьеру — сначала торговых залов в магазинах, потом квартир и особняков. Вот так Тереза и познакомилась с Томасом Костелло.

К тому моменту, когда они поженились, родители Терезы уже умерли. После свадьбы она могла бы бросить работу, но не сделала этого, продолжая с завидным упорством развивать свое крошечное предприятие из одного человека, пока оно не превратилось в известную фирму с оборотом в несколько миллионов фунтов стерлингов в год, на которой работали уже пятеро специалистов, не считая ее самой. Клиентура компании продолжала расти; к ней обращались даже из-за рубежа. Сейчас Терезе Костелло был пятьдесят один год, однако на покой она, судя по всему, не собиралась, тогда как ее муж, который был на год ее моложе, предпочитал вести светский, то есть праздный, образ жизни. Судя по вырезкам из ирландских газет, Томас Костелло часто бывал на ипподроме, принимал участие в приемах на открытом воздухе и тому подобных мероприятиях. На помещенных в газетах снимках он всегда был один, без Терезы, и Ребус сразу вспомнил о двух отдельных номерах в эдинбургском отеле… Впрочем, как справедливо заметил Костелло-младший, вряд ли это можно было считать преступлением.

В университет Дэвид поступил сравнительно поздно, совершив перед этим годовой кругосветный вояж. В настоящее время он учился на третьем курсе факультета английского языка и литературы, и Ребус вспомнил виденные в его комнате книги Мильтона, Водсворта, Гарди…

— Любуетесь видом, Джон?…

Ребус открыл глаза.

— Просто задумался, Джордж.

— А я думал, вы спите.

Ребус мрачно взглянул на него.

— И не собирался. Я просто… размышлял.

Сильверс ушел, но вместо него перед столом Ребуса возникла Шивон Кларк.

— О чем ты размышлял, Джон?

— О том, мог ли Роберт Бернс убить одну из своих возлюбленных… — Взгляд Шивон ничего не выразил. — И вообще, способен ли на убийство человек, любящий поэзию?…

— Почему бы нет? — Шивон пожала плечами. — Разве не было ярых нацистов, которые любили на досуге послушать Моцарта?

— Веселенькая мысль!

— Всегда готова немного подбодрить скисшего начальника. Кстати, окажешь ответную услугу?

— Как я могу отказаться?

Шивон протянула ему листок бумаги.

— Что это может значить, как ты думаешь?

Ребус прочел:

— Не хочешь хотя бы намекнуть, в чем тут дело? — спросил он.

Шивон забрала у него бумагу.

— Это распечатка одного электронного послания. После своего исчезновения Филиппа получила несколько писем, но все они — за исключением этого — отправлены по адресу, содержащему другой ее ник.

— Другой ник?

— Нет-провайдеры… — Она посмотрела на Ребуса. — …Центры, обслуживающие пользователей интернета, обычно разрешают клиентам иметь несколько сетевых ников, то есть псевдонимов, но, как правило, не больше пяти или шести.

— Зачем?

— Чтобы можно было выступать в разных ипостасях. «Флипси-1223» — это, видимо, какой-то ее подпольный ник. А основной — «Флип-точка-Бальфур».

— И какой же напрашивается вывод?

Шивон энергично выдохнула воздух.

— Над этим я ломаю голову. Возможно, у Филиппы была какая-то тайная жизнь, о которой ни мы, ни ее друзья ничего не знаем. Во всяком случае, среди сохраненных посланий я не нашла ни одного, которое было бы адресовано Флипси. Приходится предположить, что она либо стирала их сразу после поступления, либо в Сети произошла какая-то ошибка и это послание попало к ней случайно.

— Вообще-то на совпадение не очень похоже. — Ребус почесал в затылке. — Флип, Флипси — это ведь ее прозвище, правда?

Шивон кивнула.

— Но как разобраться во всем остальном? Чертовстул, констриктор, омерта…

— В мафиозных кругах «омерта» — это «закон молчания», — блеснул эрудицией Ребус.

— Подпись отправителя или отправительницы — «Сфинкс», — сказала Шивон. — По-моему, отдает глупым подростковым юмором.

Ребус снова посмотрел на распечатку.

— Ума не приложу, — сказал он. — Что ты собираешься предпринять?

— Хочу выследить этого Сфинкса, но это будет не просто. Единственный способ, который приходит мне в голову, это написать ответ и посмотреть, что получится.

— То есть ты хочешь сообщить Сфинксу, что Филиппа пропала?

— В том-то и дело, что нет. — Шивон слегка понизила голос. — Я собиралась ответить ему от ее имени.

Ребус задумался.

— И ты считаешь — это сработает? Но что ты ему напишешь?…

— Я еще не решила… — Но по тому, как Шивон сложила руки на груди, Ребус догадался, что она все равно сделает как задумала.

— Знаешь что, поговори со старшим суперинтендантом Темплер, когда она вернется, — посоветовал он.

Шивон кивнула и повернулась, чтобы уйти, но Ребус ее остановил.

— Слушай, ты, кажется, училась в колледже… Тебе приходилось общаться с такими, как Филиппа Бальфур?

Шивон фыркнула:

— Скажешь тоже! Такие, как наша маленькая мисс Бальфур, живут совершенно в другом мире: ни тебе лекций, ни консультаций… Некоторых я вообще впервые увидела только на экзаменах, и знаешь что?…

— Что?

— Эти снобки всегда сдавали экзамены с первого раза!

Вечером того же дня Джилл Темплер устраивала праздничную вечеринку в баре «Палм корт» отеля «Балморал». В дальнем углу что-то бренчал на рояле облаченный в смокинг пианист. В серебряном ведерке со льдом охлаждалась бутылка шампанского; на столике стояли блюда с легкими закусками.

— Не забудьте оставить место для ужина, — предупредила Джилл. Зал в ресторане «Гадрианз» в том же отеле был заказан на половину девятого; сейчас же стрелки часов показывали половину седьмого, и в дверь только что вошел последний из приглашенных.

— Прошу простить за опоздание… — проговорила Шивон, скидывая легкий плащ. Тотчас за ее спиной возник официант, который принял плащ, пока напарник наливал ей шампанское.

— Ну, за твое здоровье, — сказала Шивон, садясь за стол и слегка приподнимая бокал. — И… поздравляю!

Джилл Темплер тоже подняла бокал и слегка улыбнулась.

— Мне кажется, более чем уместный тост, — сказала она под одобрительный ропот собравшихся.

Двух присутствующих женщин Шивон хорошо знала. Обе были помощницами судебного исполнителя; Шивон несколько раз приходилось сталкиваться с ними по работе. Гэрриет Броу было под пятьдесят; ее черные (возможно, крашеные) волосы носили следы перманента, а фигуру маскировали несколько слоев твидовой и хлопчатобумажной ткани. Диане Меткалф было немного за сорок. У нее были очень глубоко посаженные, словно провалившиеся от болезни или голода глаза, но вместо того, чтобы как-то маскировать этот недостаток, она, казалось, нарочно его подчеркивала, используя слишком темные тени для век. Пепельного цвета волосы Диана стригла очень коротко и предпочитала платья ярких расцветок, в которых казалась еще более изможденной, чем была на самом деле.

— Это Шивон Кларк, — говорила тем временем Джилл Темплер одной из сидевших за столиком женщин. — Она работает констеблем в моем участке. — Последние слова Джилл произнесла таким тоном, словно участок перешел к ней в безраздельную собственность, что, как подозревала Шивон, было не так уж далеко от истины. — Шивон, это Джин Берчилл. Она работает в музее.

— Вот как? В каком же?

— В Музее истории Шотландии, — пояснила Берчилл. — Вы когда-нибудь там бывали?

— Однажды я завтракала в Башне, — сообщила Шивон.

— Ну, это не совсем то… — промолвила Берчилл, и в ее голосе послышалось разочарование.

— Я хотела сказать, что… — Шивон ненадолго замолчала, подыскивая слова, чтобы поделикатнее выразить свою мысль. — Я завтракала там, когда Башня только что открылась. Парень, с которым я тогда была, оказался… В общем, наши отношения не сложились. Должно быть, поэтому мне не особенно хотелось туда возвращаться.

— Все понятно, — сказала Гэрриет Броу таким голосом, словно все несчастья и неудачи в жизни можно было списать на противоположный пол.

— По крайней мере сегодня здесь одни женщины, — добавила Джилл Темплер, — так что можно расслабиться.

— Если только после ужина мы не поедем в ночной клуб, — вставила Диана Меткалф, и ее глаза хищно блеснули.

Джилл перехватила взгляд Шивон.

— Ты послала сообщение? — спросила она.

Джин Берчилл неодобрительно нахмурилась.

— Пожалуйста, девочки, давайте не будем сегодня говорить о работе.

Обе помощницы судебного исполнителя шумно выразили свое согласие, но Шивон успела кивнуть, чтобы Джилл знала: письмо загадочному Сфинксу она отправила. Другое дело, удастся ли им провести его таким примитивным способом? Из-за этого сообщения Шивон и задержалась — прежде чем написать письмо Сфинксу, она решила просмотреть все электронные письма Филиппы Бальфур, чтобы составить себе хотя бы приблизительное представление о том, какой тон пропавшая девушка использовала в общении с друзьями, какие и как употребляла слова. Отвергнув не меньше десятка вариантов, она поняла: послание Сфинксу должно быть как можно более простым и коротким. Однако некоторые письма Филиппы к друзьям были довольно многословными и сумбурными; что, если и Сфинксу девушка слала подобные мейлы? И если да, то как он или она отреагирует на необычно краткое сообщение? «У меня проблемы. Нужно поговорить. Флипси». И контактный телефон (в качестве такового Шивон решила использовать номер собственного мобильника).

— Я смотрела по телевизору эту вашу пресс-конференцию, — сказала Диана Меткалф.

Джин Берчилл застонала.

— Мы же договорились — о работе ни слова!

Меткалф посмотрела на нее своими большими, темными, усталыми глазами.

— Это не имеет никакого отношения к работе, Джин. Пресс-конференцию показывали по телевизору, и теперь о ней говорят буквально все! — Она снова повернулась к Джилл. — Мне кажется, что этот юноша тут совершенно ни при чем. А ты как считаешь?

Джилл только пожала плечами.

— Вот видишь? — вставила Берчилл. — Джилл не хочет об этом говорить.

— Скорее всего, тут приложил руку папаша, — авторитетно заявила Гэрриет Броу. — Мой брат учился с ним в одной школе. Мерзкий тип. — Прозвучавшая в ее голосе безапелляционность могла бы многое сказать о полученном Гэрриет воспитании. Не исключено, подумала Шивон, что маленькая мисс Броу решила стать юристом еще в подготовительном классе. — Кстати, Джилл, почему на пресс-конференции не было матери девушки? — требовательно спросила Гэрриет.

— Мы ей предлагали, — ответила Джилл. — Но она сказала, что вряд ли сможет это вынести.

— Ну хуже, чем те двое, она не могла себя проявить, — заметила Броу, беря из ближайшей вазочки пригоршню орехов кешью.

Лицо Джилл неожиданно сделалось усталым, и Шивон решила, что пора переменить тему.

— Чем вы занимаетесь в вашем музее? — спросила она у Джин Берчилл.

— Я старший хранитель, — объяснила Джин. — Веду научную работу и специализируюсь на восемнадцатом и девятнадцатом столетиях.

— Ее главная специальность, — вмешалась Гэрриет, — смерть.

Берчилл улыбнулась.

— Верно, что я готовлю к экспозиции предметы, связанные с религиозными обрядами…

— А еще вернее то, — снова вмешалась Броу, — что наша Джин готовит к экспозиции старые гробы и изображения мертвых младенцев викторианской эпохи. Каждый раз, когда я оказываюсь в этом отделе музея, меня буквально начинает трясти! На каком, кстати, этаже он находится?…

— На четвертом, — тихо сказала Джин Берчилл. Она была, как уже решила про себя Шивон, очень хороша собой: невысокая, изящная, с густыми каштановыми волосами, подстриженными «под пажа». Когда она улыбалась, на округлом, нежном подбородке появлялась очень симпатичная ямочка, скулы были четко очерчены, на щеках — здоровый, розовый румянец, заметный даже в полутьме бара. Насколько Шивон успела заметить, косметикой Джин почти не пользовалась, да она в этом и не нуждалась. Ей очень шли приглушенные, пастельные тона, которые она явно предпочитала: на ней был брючный костюм «мышиного», как называют его женщины, цвета; под ним — серый джемпер из кашемира, а на шее — терракотовый шерстяной платок, сколотый у плеча макинтошевской брошью. Ей тоже было под пятьдесят. Шивон вдруг подумала, что она моложе любой из собравшихся здесь женщин как минимум лет на пятнадцать.

— Мы с Джин вместе учились в школе, — объяснила ей Джилл Темплер. — Потом мы как-то потеряли друг друга из виду и встретились снова только четыре или пять лет назад, да и то случайно.

Тут Берчилл улыбнулась — видимо, воспоминание о той случайной встрече ее позабавило.

— А вот я бы не хотела встретиться ни с одной из своих соучениц, — заявила Гэрриет Броу с полным ртом орехов. — Все они были жуткими занудами!

— Еще шампанского, леди? — осведомился официант, вынимая бутылку из ведерка со льдом.

— Давно пора, — отрезала Броу.

Между десертом и кофе Шивон понадобилось отлучиться. На обратном пути она столкнулась в коридоре с Джилл.

— Заболтали тебя мои подруги? — спросила Джилл с улыбкой.

— Нет, что ты! — воскликнула Шивон. — Прекрасный вечер! Джилл, дорогая, ты уверена, что я не должна…

Джилл коснулась ее рукава.

— Нет, Шивон, я же сказала, что я угощаю. Не каждый день у меня бывает повод для праздника. — Ее улыбка погасла. — Как тебе кажется, твое письмо сработает?

Шивон только пожала плечами, и Джилл кивнула в знак того, что все понимает.

— А что ты думаешь насчет пресс-конференции?

— Все как обычно. Запах падали привлекает гиен…

— Иногда, — задумчиво проговорила Джилл, — подобные телеобращения срабатывают. — После шампанского Джилл выпила три бокала вина, но пьяной она не выглядела — только голова ее слегка клонилась к плечу, да немного отяжелели веки.

— Можно мне кое-что сказать? — спросила Шивон.

— Мы не на службе, так что можешь говорить все что угодно.

— Тебе не следовало поручать эту работу Эллен Уайли.

Джилл посмотрела на нее в упор.

— Кому же следовало? Может, тебе?… Ты это хотела сказать?

— Вовсе нет. Но выпускать новичка на такую арену…

— Ты считаешь — у тебя получилось бы лучше?

— Я этого не говорила. Я…

— Тогда что же ты говорила?

— Я хотела сказать, что ты бросила ее тиграм на растерзание — вот что!

— Полегче на поворотах, Шивон! — В голосе Джилл звякнул металл. Несколько секунд она молчала, только ее ноздри слегка раздувались. Наконец она фыркнула и, быстро обернувшись, сказала: — Эллен Уайли надоедала мне несколько месяцев подряд. Ей очень хотелось работать в отделе по связям с прессой, и, как только я смогла, я предоставила ей эту возможность, чтобы посмотреть, действительно ли Эллен так хороша, какой себе кажется… — Джилл посмотрела Шивон прямо в глаза. Две женщины стояли так близко одна к другой, что Шивон чувствовала запах вина. — Но она не потянула.

— И как ты после этого себя чувствуешь?

Джилл подняла палец.

— Не перегибай палку, Шивон. У меня и без того хватает проблем. — Казалось, Джилл хочет добавить что-то еще, но она только погрозила пальцем и натянуто улыбнулась. — Давай поговорим об этом в другой раз, если не возражаешь, — сказала она и, обойдя Шивон, толкнула дверь туалета. — Кстати, — добавила она, обернувшись, — Эллен больше не работает в пресс-отделе. Я собиралась предложить это место тебе… — Дверь за ней затворилась.

— Не нужно мне твоих одолжений, — буркнула Шивон, обращаясь к закрытой двери. Ей казалось, что всего за несколько часов Джилл Темплер стала жестче и суровее, чем была, и унижение, через которое пришлось пройти Эллен Уайли, стало первым проявлением этой новой силы. Шивон очень хотелось работать в пресс-отделе, но ей было тошно вспоминать, какое злорадство овладело ею, когда она наблюдала за пресс-конференцией и поражением Эллен.

Когда Джилл Темплер вышла из туалета, Шивон сидела в одном из стоявших в коридоре кресел. Остановившись перед ней, Джилл посмотрела на нее.

— Призрак на балу… — проговорила она и отвернулась.