Военная контрразведка и армия. Записки ветерана органов военной контрразведки

Глава четвертая: Послевоенные годы. «Отрыжки» прошлого, шаги по демократизации органов безопасности

Советский народ, победоносно окончивший Великую Отечественную войну, испытавший в ней страдания и горечь невосполнимых потерь, но гордый и окрыленный свершившимся, честно заслужил покой и прочный мир. Однако реальные послевоенные условия внутренней и международной обстановки ничего этого ему не предвещали.

С одной стороны, предстояло без передышки приступить к залечиванию ран фашистского нашествия, заново отстроить экономику и обеспечить безопасность страны. С другой — бывшие наши союзники, боясь дальнейшего укрепления военного могущества Советского Союза, видя в нем силу, способную противостоять США в притязаниях на руководящую роль в мире, повернулись от сотрудничества к конфронтации, объявив СССР и странам, ставшим на путь социалистических преобразований, холодную войну. Нашему народу предстояло пережить новые испытания и тяготы лишений.

Противостояние в холодной войне двух систем постепенно приобрело острейший характер, втянув в свою орбиту специальные и идеологические службы. Напряженно трудились советская разведка и контрразведка. И хотя после беспримерно тяжелых четырех военных лет сотрудники впервые получили возможность отдыхать в выходные, рабочий день по-прежнему заканчивался ночью.

В послевоенные годы политическая и нравственная обстановка в стране оздоровилась. Отошли в прошлое массовые репрессии, возрос спрос с органов за соблюдение советской законности. Органами безопасности продолжал безраздельно управлять Сталин. В результате военных побед его культ неизмеримо возвысился в стране и за рубежом.

Ни в партий, ни в самих органах попыток осуждения массовых репрессий 30-х годов не предпринималось. Они оценивались как правомерные и оправдывались исторической необходимостью классовой борьбы с «врагами народа», «военными заговорами», различного рода «оппозициями» и «фракциями» в стране и партии. Содержание архивных материалов на репрессированных под сомнение не бралось и часто служило основанием для отказа в разрешении на выезд за рубеж или в допуске к секретным работам и документам родственникам и знакомым арестованных. Отсутствие потребности объективно разобраться в трагических событиях 30-х годов, наверное, объяснялось тем, что у власти оставались сами организаторы и виновники массовых репрессий, а общество еще не созрело до понимания опасности столь масштабной патологии насилия. Негативно сказывалось на работе органов и широкое толкование понятия «антисоветская агитация и пропаганда». В него нередко включалась любая критика в адрес руководителей партии и правительства, а иногда и просто анекдоты.

В производстве военной контрразведки продолжали находиться отдельные дела, возникшие еще до 1941 года, на генералов, прославившихся в войну. Прекращение этих дел упиралось в показания военнослужащих, репрессированных в 30-е годы. Им продолжали верить, хотя логика жизни опровергала сомнения в людях, выдержавших экзамен на верность Родине жесточайшей войной. По указанию Сталина, органы МГБ осуществляли наблюдение за К. Ворошиловым, С. Буденным, Г. Жуковым, И. Исаковым, О. Городовиковым и другими известными военачальниками.

«Отрыжки» прошлого госбезопасности заявляли о своей деятельности и такими нашумевшими делами как «ленинградское», «мингрельское», «авиационное» и «дело врачей». Не назовешь устойчивой обстановку и в самом МГБ. Возобновились чистки кадров министерства. Самые крупные и громкие состоялись в 1951 и 1953 годах — после арестов Абакумова и Берии.

В послевоенные годы, вплоть до конца 50-х, я продолжал трудиться в аппарате военной контрразведки в Москве. Поочередно прошел все ступеньки служебной лестницы до заместителя начальника отдела включительно и звания подполковника. Кроме агентурных подразделений — для меня базовых, пришлось работать в оперативно-технической службе и заместителем секретаря парткома главка.

В этот период я участвовал в чекистских операциях, работе по сложным оперативным делам, разработке и осуществлении предупредительно-профилактических мероприятий, периодически выезжал в составе оперативных групп для проверки периферийных органов.

В целом служба складывалась благоприятно, многопрофильно и интересно. Скажу откровенно, что честолюбивые мысли меня не посещали, я полностью был поглощен работой, и все приходило как бы само собой: и звания, и должности.

Сразу же после окончания войны, в 1946 году, началась опала Маршала Советского Союза Георгия Константиновича Жукова. Еще были свежи в памяти народной его выдающиеся полководческие подвиги на фронтах Великой Отечественной, подписание в поверженном Берлине Акта о капитуляции вооруженных сил фашистской Германии, исторический Парад Победы, который он принимал на Красной площади, когда Сталин, не считаясь с заслугами Жукова, без всяких к тому веских оснований снял его с должности заместителя министра Вооруженных сил СССР и направил командовать войсками второстепенных военных округов — Одесского, а затем Уральского.

Судьба не предоставила мне возможности наблюдать Жукова в деле, как это имело место в отношении других крупных военачальников. Его жизнь довелось видеть как бы со стороны, формировать о ней представление через призму служебных обязанностей и на основе оценок людей, трудившихся рядом с маршалом.

Велик объем опубликованных исследований, воспоминаний, книг и статей, посвященных жизни и полководческому мастерству Жукова. Иногда оценки его личности, вклада в строительство советских вооруженных сил и достигнутую победу в Великой Отечественной войне выглядят противоречиво. Много недосказано и требует уточнения. Попытаюсь, опираясь на известные мне материалы и факты, в какой-то мере возместить недостающее.

Возможно, если бы гармонично развивалось наше общество, не состоялись Октябрьская революция и гражданская война, не было бы и объективных условий для раскрытия военного дарования Жукова. Он, крестьянский сын, так и остался бы скорняком, пусть даже преуспевающим.

В годы становления молодой Красной армии, в схватках с японскими захватчиками на реке Халхин-Гол, в кровавых сражениях Великой Отечественной войны оттачивались и закалялись грани полководческого таланта Георгия Константиновича, росли его известность и слава не только в нашей стране, но и далеко за рубежом. Ни среди родовитых генералов вермахта, ни среди военачальников союзных армий по прошедшей войне не было равного ему военного деятеля. Вся жизнь Жукова свидетельствует о том, что он не родился политиком. Его природным даром являлись крупные баталии, великие сражения. Здесь он всегда чувствовал себя «на коне».

Послевоенный период для Жукова был не менее тяжелым в морально-психологическом плане, чем годы военных испытаний. С началом первой опалы по прямому указанию Сталина за Жуковым постоянно велось плотное оперативное наблюдение органами госбезопасности. Сталин смещением Жукова рассчитывал унизить и сломить его, скомпрометировать в глазах армии и народа. Такой силы удар мог выдержать, наверное, только Жуков — личность сильная и непреклонная.

Что же предопределило опалу маршала Жукова? Несомненно, подозрительность Сталина, усмотревшего в Жукове человека, покушающегося на его неограниченную власть. Популярность Жукова в народе была огромной, и ее последствия казались Сталину непредсказуемыми. Ведь аналогичная популярность американского генерала Дуайта Эйзенхауэра, соратника Жукова по войне, позволила ему позднее стать президентом Соединенных Штатов Америки. В такой ситуации Сталину казалось более безопасным держать Жукова подальше от государственных дел и столицы, на периферийных военных округах. Наверное, Сталина беспокоило и то, что Жуков, прошедший рядом с ним все тяжелые годы войны, как никто другой знал его военные ошибки и просчеты, слабости и недостатки.

Нельзя исключать и то обстоятельство, что Сталина к опале Жукова могла подтолкнуть информация о восприятии маршала некоторыми обиженными генералами как человека, способного возглавить военную силу против власти и Сталина, хотя сам Жуков от подобных планов был весьма далек.

Говоря о первой опале, не следует принимать всерьез утверждения отдельных авторов, что в ее основе лежало сведение личных счетов Абакумова с Жуковым. Абакумов, не имея санкции Сталина, никогда бы не посмел заниматься оперативным изучением Жукова.

Константин Симонов в книге «Глазами человека моего поколения» приводит такую запись своего разговора с Жуковым: «Когда я был уже снят с должности заместителя министра и командовал округом в Свердловске, Абакумов под руководством Берии подготовил целое дело о военном заговоре. Был арестован целый ряд офицеров, встал вопрос о моем аресте. Берия и Абакумов дошли до такой наглости и подлости, что пытались изобразить меня человеком, который во главе этих арестованных офицеров готовил военный заговор против Сталина. Но, как мне потом говорили присутствовавшие при этом разговоре люди, Сталин, выслушав предложения Берии о моем аресте, сказал:

— Нет, Жукова арестовать не дам. Не верю во все это. Я его хорошо знаю. Я его за четыре года войны узнал лучше, чем самого себя.

Так мне передали этот разговор, после которого попытка Берии покончить со мной провалилась».

Возможно, такое заявление Сталина имело место. Но оно, на мой взгляд, не лишено притворства. Иначе почему Сталин не отменил слежку за Жуковым, имевшую место и после ареста Абакумовав 1951 году? В этой связи не следует переоценивать и избрание Жукова в 1952 году кандидатом в члены ЦК КПСС на XIX съезде партии. Думаю, что угроза репрессии была реальной для Жукова все годы сталинской немилости.

«Подбирать ключи» к Жукову органы начали с арестов среди генералов и офицеров, служивших вместе с маршалом и знавших его. Арестовывая близких к маршалу людей, Сталин рассчитывал руками органов МГБ добыть показания, позволяющие со временем предъявить обвинение и самому Жукову.

Вспоминаю 31 декабря 1947 года. У сотрудников предновогоднее настроение. Начальство пообещало завершить работу с таким расчетом, чтобы дать нам возможность поспеть к домашнему новогоднему столу.

Среди дня меня неожиданно вызывают к руководителю отдела. На инструктаже узнаю, что включен в оперативную группу, которой предстоит провести обыск в квартире бывшего водителя маршала Жукова. Еще две оперативные группы с этой же целью направляются по местам жительства близких к Жукову генералов — А.Ф. Менюка и И.С. Варенникова. Замечу, что самого водителя маршала Жукова наша оперативная группа не видела. Как сообщили, его арестовали раньше, в гараже военного ведомства.

Нас, сотрудников, в автомашине трое. Подъезжаем к старенькому, обшарпанному бараку в Хамовниках. Входим. Длинный коридор, слева и справа комнаты. Ощущается предпраздничная суета. Судя по движению жильцов, где-то в конце коридора коммунальная кухня. Тускло горит электрическая лампочка. В помещении полумрак. Воздух пропитан сыростью и затхлостью. Водитель Жукова занимает с семьей две маленькие смежные комнаты. Жена печет к Новому году пироги. На полу играют двое детей.

Наш нежданный приход вызвал у хозяйки растерянность. Предъявляем ордер на обыск. На буфете находим принадлежащий задержанному пистолет, о котором нас предупредили еще на инструктаже. Обыск, кроме оружия, ничего не дает. Описывать нечего. Трофейные ложки, вилки и другая утварь ценности не представляют. Завершив обыск, мы уезжаем…

О службе Жукова в Одессе мне рассказывал генерал Федор Петрович Степченко, являвшийся в те годы членом военного совета — начальником политуправления Одесского военного округа. Со слов Степченко, жители города проявляли к личности маршала заметный интерес. Почти ежедневно у штаба округа собирались одесситы, встречая Жукова приветствиями.

В то время, как вспоминал Степченко, Жукова, по указанию Москвы, не избрали делегатом на проводившееся на Украине какое-то крупное партийно-политическое мероприятие, на которое направлялись и представители армии. Это вызвало со стороны Жукова бурную реакцию. Степченко застал маршала сильно возбужденным, буквально мечущимся по своему служебному кабинету. Еле сдерживая себя, он спросил Степченко:

— Кто вам позволил таким оскорбительным образом поступать со мной? Я могу держать ответ только перед Сталиным и ни перед кем другим!

Ситуация вокруг Жукова крайне обострилась. Попытки разрядить ее с помощью руководства Украины и Главпура результатов не дали. Все боялись брать на себя ответственность. Степченко вынужден был обратиться по телефону непосредственно к Н. Булганину. На следующий день Жукова отозвали в Москву. Степченко стало известно, что после отъезда маршала на его даче произвели обыск.

Естественно, возникает вопрос: почему Сталин все же не пошел на арест Жукова? Возможно, боялся отрицательной реакции общественного мнения внутри страны и за рубежом. В таком объяснении есть свой резон. Но, мне думается, не только в нем суть. Главное в том, что маршал Жуков был кристально чист перед партией, народом и государством. Даже в годы унизительной опалы он интересы страны ставил выше личных, проявил железную выдержку и не дал Сталину серьезного повода прибегнуть к репрессиям. Также очень важно, что сослуживцы Жукова, подвергавшиеся арестам, в целом оказались порядочными и принципиальными людьми, не позволили втянуть себя в интриги против маршала.

В 1953 году опала с Георгия Константиновича Жукову была снята, но всего на четыре года. После смерти Сталина его возвратили из Свердловска в Москву, назначив первым заместителем министра обороны, а с 1955 года — и министром обороны Советского Союза. Он был избран в члены ЦК КПСС, а в период 1956–1957 годов — кандидатом в члены и членом Президиума ЦК КПСС. Жуков поднялся до самых высоких постов в армии и партии.

Несомненно, в снятии опалы с Жукова решающую роль сыграл первый секретарь ЦК КПСС Н.С. Хрущев. Без его твердого согласия столь высокие государственные и партийные назначения состояться не могли. В тех обстоятельствах Хрущев поступил мудро и благородно, реабилитировав маршала Жукова, исправив допущенную в отношении него несправедливость.

Вместе с тем в действиях Хрущева где-то просматриваются и личные интересы. С одной стороны, поднимая из опалы Жукова, он сам набирал в народе, партии и армии необходимые ему очки, а с другой — надеялся в лице Жукова обрести опору и союзника в проведении начатого им нового политического курса. Однако осуществить в полном объеме свои планы Хрущеву не удалось. Маршал, став у власти, как и в опале, оставался самим собой — Георгием Жуковым. Имея твердые принципы, продолжал действовать решительно и самостоятельно. «Приручить» его оказалось невозможным. Все это беспокоило и раздражало Хрущева.

К сказанному следует добавить, что у Жукова, несомненно, имелось свое мнение о Хрущеве как политическом и военном деятеле. Маршал хорошо знал не только его плюсы, но и минусы. В связи с этим обращает на себя внимание сдержанность Жукова в оценке Хрущева в «Воспоминаниях и размышлениях».

Упоминавшемуся выше генералу Степченко в бытность Жукова министром обороны СССР довелось работать заместителем начальника Главного политического управления Вооруженных сил СССР. Со слов Степченко, у начальника Главпура генерала А.С. Желтова не сложились с Жуковым служебные и личные отношения. Желтов считал Жукова человеком, недооценивающим значение политорганов, амбициозным, не сделавшим для себя выводов из пребывания в «ссылке». Поэтому тяготился ходить к нему на доклады, избегал встреч с ним, что задерживало решение многих служебных дел.

Однажды Желтов вместо себя направил с докладом к Жукову Степченко. Жуков принял Степченко по-деловому, заинтересованно обсудил и решил все поставленные вопросы. Этот случай явился прецедентом для последующих направлений Желтовым Степченко на доклады к Жукову. Сам Желтов считал виновником натянутых отношений Жукова, жаловался на него в Президиум ЦК КПСС, непосредственно Хрущеву.

Над Жуковым второй раз после войны стали собираться темные тучи, назревала новая гроза. За его спиной скрытно собирали компрометирующие материалы, готовили очередную расправу. Боясь авторитета и широкого признания в народе Жукова, сочли более безопасным вершить над ним суд, предварительно отправив его в октябре 1957 года с визитом в Югославию и Албанию, подальше от родины.

Состоявшийся в октябре пленум ЦК КПСС, опираясь на второстепенные доводы, делая широкие обобщения из малозначительных фактов, обвинил Жукова в пренебрежении к политорганам, нарушении партийных принципов руководства Министерством обороны, «бонапартизме», стремлении чуть ли не захватить силой власть. В связи с этим пленум сместил Жукова с поста министра обороны и вывел его из состава членов Президиума ЦК КПСС.

22-23 октября прошло собрание партийного актива Московского гарнизона и центрального аппарата Министерства обороны. С тем чтобы подчеркнуть его неординарность, партактив проводился в Кремле, участие в его работе принимал первый секретарь ЦК КПСС Хрущев, а доклад сделал генерал Желтов.

На собрании партактива выступили многие крупные военачальники. Мне, как его участнику, больше других запомнилось выступление маршала Р.Я. Малиновского. Осуждение Жукова у него прозвучало резче, чем у других ораторов. Он утверждал, что неоднократно предупреждал ЦК партии о властолюбии и непредсказуемости Жукова. Не знаю, сыграло ли какую-то роль это выступление в назначении Малиновского министром обороны, но после смещения Жукова именно он занял его кресло.

В моей памяти отложилась и выставка картин, организованная в фойе. В прямом смысле слова ее выставкой не назовешь. Просто несколько полотен с изображением Жукова стояли на полу, прислоненные к стене. На одном из них, кажется, принадлежавшем кисти известного художника Яковлева, Жуков изображен в парадном маршальском мундире верхом на вздыбленном коне с обнаженным клинком. В нижней части картины пылал в огне поверженный Берлин. Организаторы выставки отводили ей роль наглядной агитации к происходящему на партактиве.

На мой взгляд, в том, что выдающийся полководец привлекал к себе внимание многих художников, скульпторов, писателей и исследователей, ничего зазорного нет. Это естественный и понятный интерес к личности.

Отправляясь в Югославию и Албанию, Жуков взял в свою свиту и генерала Степченко. За этот «криминал» Степченко сместили с должности заместителя начальника Главпура и откомандировали служить в войска на периферию.

Так в конце 1957 года началась вторая опала маршала Георгия Константиновича Жукова.

Сергей Хрущев в книге «Пенсионер союзного значения», изданной в 1991 году, рассказал: «В свое время «неистовые ревнители» от госбезопасности докладывали ему (Н.С. Хрущеву. — Б. Г.), что маршал Жуков начал писать воспоминания. Они предлагали выкрасть их, помешать дальнейшей работе.

Отец отреагировал иначе:

— Ну и что? Пусть пишет. Сейчас ему делать нечего. Ничего не предпринимайте, пусть делает то, что считает нужным. Все это очень важно для истории нашего государства. Жукова освободили за его проступки, но это никак не связано ни с его предыдущей деятельностью, ни сегодняшней работой над мемуарами».

Любой неосведомленный человек, прочтя отрывок из книги С. Хрущева, подумает: «Вот ведь «неистовые ревнители» из КГБ никак не могут оставить маршала в покое, даже в написании мемуаров козни строят. Только справедливый Никита Сергеевич стоит за Жукова горой и в обиду не дает».

А как в действительности все обстояло? После октябрьского пленума ЦК КПСС Хрущев дал личное указание органам МГБ возобновить оперативное наблюдение за Жуковым и сам постоянно следил за ходом дела. Поэтому эпизод с мемуарами Жукова, если он даже имел место, еще ни о чем не говорит. И напрасно Сергей Хрущев стремится обелить отца, взвалив всю вину на «ревнителей» из госбезопасности. Хрущев, сняв опалу с Жукова, через некоторое время сам стал организатором нового гонения на маршала.

Припоминаю, что в связи с назначением Жукова министром обороны и избранием в высокие партийные органы материалы в МГБ на него были уничтожены. После распоряжения Хрущева о возобновлении наблюдения за Жуковым началось восстановление утраченной информации.

В отдельных публикациях делаются попытки противопоставить Жукова руководству страны и партии, проводимой в те годы политике, изобразить неким оппозиционером. Такая оценка Жукова далека от правды. Да, он мог иметь свои взгляды и суждения о строительстве и развитии вооруженных сил государства, о формах политической работы в армии и других важных проблемах. Однако Жуков по своим убеждениям всегда оставался преданным сыном Родины и партии. Конечно, у него, как и у всякого человека, имелись свои недостатки, отрицательные черты характера, нравственные слабости. Но это не тема моих записок. Главное состоит в том, что он сумел сделать для своей Родины, особенно в годину смертельной опасности для нее.

Давно ушел из жизни Георгий Константинович Жуков. Ему поставили памятник в Москве. Со многих документов, связанных с его жизнью и военной деятельностью, снят гриф секретности. Наверное, пришло время воссоздать полный и правдивый облик Маршала Советского Союза Георгия Константиновича Жукова, не превращая его в святую икону, но и очистив от всякого рода оскорблений и наветов.

В изданиях, повествующих об арестах в первые годы после войны, упоминается дело бывшего командующего кавалерийским корпусом генерал-лейтенанта В.В. Крюкова и его жены — известной певицы А.А. Руслановой. Оба были осуждены по статье 58, п. 10, ч. 1 (антисоветская пропаганда и агитация) и закону от 7 августа 1932 года (хищение государственной собственности).

В органах безопасности издавна действовал порядок, при котором оперативный работник выезжал на аресты и обыски главным образом при двух обстоятельствах: реализации оперативного дела, находившегося в его производстве, и в случаях, когда в подразделении, проводящем аресты, не хватает людей.

В сентябре 1948 года начальство меня задействовало по второму варианту. Проводилось несколько арестов одновременно, и были нужны дополнительные силы.

Нашу оперативную группу, состоящую из трех человек, направили для обыска по адресу: Лаврушинский переулок, дом 17, квартира 39, где проживала Русланова. Вторая группа, более многочисленная, выехала на загородную дачу певицы в Полушкино. Сама Русланова и ее супруг Крюков были арестованы органами безопасности еще до обыска.

В Лаврушинский переулок, к элитному дому творческой интеллигенции, опергруппа прибыла днем. Нас встретила пожилая, аккуратно одетая женщина — экономка Руслановой. Позднее она нам рассказала, что до перехода к Руслановой длительное время служила у широко известной певицы, солистки Большого театра Валерии Борисовой. У нее и прошла сложную школу домоводства. Кроме экономки у Руслановой имелся приватный шофер.

Через порог квартиры Руслановой я ступил с каким-то двойным чувством. Все еще не верилось, что мне предстоит участвовать в обыске жилья широко известной артистки, замечательной исполнительницы русских народных песен, так полюбившихся людям. Я знал исполнительское мастерство Руслановой не только по радиопередачам и патефонным пластинкам, но и по концертам, в том числе в нашем ведомственном клубе имени Дзержинского, где ее всегда принимали очень тепло.

Большая, состоящая из трех комнат квартира певицы, обставленная со вкусом красивой, главным образом, старинной мебелью, выглядела подобно светскому салону. По всему чувствовалось, что хозяйка понимает толк в антиквариате.

В гостиной, самой значительной по размерам комнате, стены украшали полотна выдающихся художников. Золоченые рамы картин контрастировали с ярко-синим цветом стен, как бы приближая полотна к зрителю. В спальне над кроватью висела картина Карла Брюллова, кажется, «Купальщицы». Знавшие Русланову люди считали ее страстным коллекционером картин, особенно русской школы живописи.

Между гостиной и спальней находился кабинет. В нем привлекал внимание массивный письменный стол красного дерева с ящиками и полками старинной работы, принадлежавший когда-то российской императрице Екатерине II. В столе имелось несколько хитроумных тайников. В них хранились деньги, золотые изделия и дорогие украшения Руслановой.

На трельяже в спальне стояли замысловатой формы флаконы и различных размеров баночки с зарубежной парфюмерией, как бы подчеркивая принадлежность хозяйки дома к артистическому миру.

В ходе обыска оперативная группа просмотрела многие сотни писем, фотографий и записей. Все они носили бытовой характер. На снимках были бывший муж Руслановой, знаменитый московский конферансье Михаил Гаркави, друзья и знакомые, сама Русланова вместе с Крюковым во фронтовой обстановке. Позже я узнал, что еще до Гаркави Русланова была замужем за сотрудником ЧК Наумкиным, с которым развелась в 1929 году.

В результате обыска никаких вещественных доказательств антисоветской деятельности Руслановой и Крюкова добыто не было.

В прихожей за большим шкафом для одежды находились покрытые пылью десятки замечательных полотен, срезанных с подрамников и грубо скрученных в трубочки. Меня как человека, любящего живопись, оскорбило такое варварское отношение к искусству со стороны людей, которые, казалось бы, призваны ему свято служить.

Спустя некоторые время коллеги мне рассказали, что эти и другие художественные полотна принадлежали киевской картинной галерее и были вывезены немцами во время войны в Прибалтику. Здесь награбленное настигли и отняли у немцев конники Крюкова. Часть картин из коллекции генерал якобы присвоил.

Сейчас я уже точно не помню, каким числом выражалось количество описанных у Руслановой живописных полотен. В открытых публикациях встречал цифру 132 — с учетом обысков в квартире и на даче выглядит она вполне правдоподобной.

В квартире Руслановой хранилось много чемоданов, содержащих сверх всякой разумной потребности одежду, обувь, белье, головные уборы и другие трофейные немецкие вещи. Создавалось впечатление, что все это где-то схвачено с ходу, второпях… Пусть читатель сам определит, как следует назвать подобные действия: мародерством, грабежом, барахольством или присвоением трофейного имущества?

Большой объем работы, выполненный в процессе обыска, заставил оперативную группу задержаться на квартире Руслановой около трех суток. В конце обыска имел место нестандартный для такой ситуации случай. Экономка нам письменно подтвердила, что Лидия Русланова и ее супруг несколько месяцев не платят ей положенную зарплату. Пришлось вычесть из описанных денег нужную сумму и вручить экономке, взяв с нее расписку.

Завершив обыск, мы вышли на лестничную площадку. Старший оперативной группы старательно опечатал квартиру. Отвернул винты и снял с двери медную табличку с надписью «Л.А. Русланова»…

Спустя пять лет, в 1953 году, Крюков и Русланова были реабилитированы. В этом важную роль сыграли усилия маршала Жукова. Зная Крюкова с начала 30-х годов, Жуков не только дал высокую оценку боевым и деловым качествам генерала, но, что самое главное, протолкнул его просьбу о пересмотре дела в верхах.

На мой взгляд, некоторые авторы излишне тесно увязывают арест Руслановой и Крюкова с опалой Жукова и его судьбой.

Ранее я упомянул о довольно громком послевоенном «ленинградском деле». Возникло оно в 1944 году и по ходу следствия втянуло в свою орбиту около ста человек. Все арестованные — работники партийных органов Ленинграда и связанные с ними москвичи, занимавшие видное положение в ЦК партии и правительстве, выходцы из ленинградских партийных структур. Среди подследственных оказались член Политбюро ЦК ВКП (б) Н. Вознесенский, секретарь ЦК А. Кузнецов, кстати, курировавший кадры органов госбезопасности, председатель Совмина РСФСР М. Родионов и другие.

О «ленинградском деле» немало написано и рассказано. Поэтому только отмечу, что проходившие по делу обвинялись в государственной измене и заговорщической деятельности. Им вменялось в вину стремление расколоть компартию изнутри с помощью организации оппозиционного центра в Ленинграде, подобно тому, как Зиновьев в прошлом пытался превратить ленинградскую организацию в опору своей антиленинской фракции.

Последующие исследования и пересмотр «ленинградского дела» показали, что оно было сфабриковано в результате борьбы за власть. Старые соратники Сталина боялись прихода к власти молодой ленинградской группы после его ухода. Опережая события, они решили убрать ленинградских конкурентов, расправившись с ними.

К «ленинградскому делу» органы военной контрразведки отношения не имели, среди арестованных военных не было. Правда, Сталин дал указание в связи с делом снять командование Ленинградского военного округа. Можно, наверное, говорить только о привлечении военных контрразведчиков к эпизодическому выполнению оперативных заданий по «ленинградскому делу». В одном из них довелось принять участие и мне.

Родионова ЦК партии снял с должности руководителя правительства РСФСР в феврале 1949 года, а арестован он был позже, если не ошибаюсь, в августе. В составе оперативной группы я принял участие в обыске на его квартире.

Дом, в котором жил с семьей Родионов, относился к новостройкам и находился на Садовом кольце, в глубине двора, недалеко от высотного здания, сооруженного почти на углу поворота с Садового кольца на Красную Пресню. Большая квартира состояла из двух объединенных между собой квартир, выходивших на одну лестничную площадку.

Квартира выглядела чистой и ухоженной. Обращало на себя внимание скромное убранство комнат, отсутствие каких-либо излишеств. Мебель, скорее всего, была казенной. В целом жилье на квартиру премьер-министра не тянуло. Очевидно, хозяева являлись поклонниками грамзаписей. Большой шкаф полностью заполняли патефонные пластинки с записью, главным образом, русских народных песен. Наверное, после увольнения с работы Родионов учился в Высшей партшколе ЦК. На его письменном столе лежала зачетная книжка слушателя. Содержавшиеся в ней экзаменационные оценки все были отличными.

Жена Родионова наш приход, предъявление ордера на обыск и сам обыск восприняла довольно спокойно. Мы застали у Родионовых гостей — полковника МВД с женой, пивших чай. Конечно, неожиданный приход сотрудников МГБ их явно смутил и расстроил. Они вынуждены были находиться у Родионовых всю ночь до завершения обыска. Прошел обыск без всяких осложнений. Никаких материалов, документов или каких-либо других улик, подтверждающих выдвинутые против Родионова обвинения, оперативная группа в квартире не обнаружила.

Как известно, Вознесенского, Кузнецова, Попкова, Капустина, Лазутина и в их числе Родионова Военная коллегия Верховного суда СССР, заседавшая 29–30 сентября 1950 года в Ленинграде, приговорила к расстрелу. Но еще раньше, до суда, смертный приговор всем указанным лицам вынесло на своем заседании Политбюро в полном составе, включая Сталина, Маленкова, Берию и Хрущева.

4 июля 1951 года ЦК ВКП(б) принял решение об отстранении В. С. Абакумова от обязанностей министра государственной безопасности, а спустя восемь дней его арестовали. Москвичи, проходившие в эти дни возле дома № 11 по Колпачному переулку, где жил Абакумов, могли видеть, что большие окна второго этажа особняка плотно зашторены. Снятие с должности и арест Абакумова явились для личного состава министерства полной неожиданностью.

Виктор Семенович Абакумов родился в 1908 году в Москве в довольно бедной рабочей семье. Учился в городском училище. В 1921 году подростком ушел добровольцем в армию, откуда демобилизовался спустя два года. До избрания в 1931 году секретарем ячейки комсомола завода «Пресс» трудился рабочим. В начале 1932 года был направлен в ОПТУ Уже в декабре 1938 года получил назначение на пост начальника УНКВД Ростовской области, а с февраля 1941 года занял должность заместителя наркома внутренних дел СССР. С началом Отечественной войны возглавил военную контрразведку. Первое время руководил Управлением особых отделов НКВД и позднее, как я уже писал, органами Смерша.

Возглавляя Смерш и позже — пять лет Министерство государственной безопасности, Абакумов все годы оставался в звании генерал-полковника. Сталин весьма строго и скупо относился к присвоению высоких воинских званий сотрудникам органов госбезопасности и армейским политработникам.

Какие же обстоятельства предшествовали аресту Абакумова?

2 июля 1951 года старший следователь следственной части по особо важным делам МГБ СССР подполковник М.Д. Рюмин обратился в ЦК ВКП (б) с доносом на своего начальника — министра госбезопасности Абакумова, обвинив его в саботаже следствия по делам крупных государственных преступников, в частности на лиц, подозреваемых в принадлежности к террористической группе среди медиков.

На донос Сталин отреагировал сурово: немедленно создал комиссию Политбюро в составе Маленкова, Берии, Шкирятова, Игнатьева и поручил ей проверить обвинения, выдвинутые в адрес Абакумова.

Комиссия ограничила свою деятельность допросом восьми руководящих работников МГБ СССР и рассмотрением некоторых документов, фактическое же положение дел в министерстве не изучила и уже на третий день работы подтвердила правильность доноса Рюмина, внеся предложение об отстранении Абакумова от обязанностей министра.

ЦК ВКП (б) своим постановлением от 11 июля 1951 года снял Абакумова с должности министра государственной безопасности, исключил из рядов партии и отдал под суд за совершение преступлений перед партией и Советским государством. Преступления выражались в сокрытии от партии положения дел в МГБ, нарушении установленного порядка следствия и в том, что «Абакумов помешал ЦК выявить безусловно существующую законспирированную группу врачей, выполняющих задания иностранных агентов по террористической деятельности против руководителей партии и правительства».

Абакумова вызвали сначала в Политбюро, а затем в комиссию ЦКВКП (б), но он все предъявленные ему обвинения отверг.

Принимая Абакумова, Сталин его упрекнул:

— Какой же вы министр государственной безопасности, если не заботитесь об ограждении советских руководителей от угроз террористов?

— Товарищ Сталин, вас ввели в заблуждение… — попытался объясниться Абакумов, но Сталин его слушать не захотел.

Все усилия Абакумова изложить свои доказательства, объясниться Сталин проигнорировал и практически говорить ему не позволил. Это было плохим знаком. Заканчивая встречу, Сталин раздраженно сказал:

— Выходит, виноват товарищ Сталин? Мне все ясно. Можете идти.

Покидая кабинет Сталина, Абакумов понял, что его судьба предрешена.

На первый взгляд, действия Сталина в отношении Абакумова могут показаться парадоксом. По заявлению неизвестного подполковника берется под стражу министр госбезопасности страны — человек, прошедший со Сталиным войну, назначенный на этот высокий пост по его личному повелению, верно служивший вождю и выполнявший любые его указания.

Разгадка состоит в том, что Сталин воспользовался доносом Рюмина как удобным предлогом для смещения и ареста Абакумова. Видно, решение в отношении удаления Абакумова у него созрело давно, и нужен был только подходящий повод. В этом плане заслуживают внимания суждения Павла Судоплатова в книге «Разведка и Кремль» о том, что с конца 1950 года Сталин заметно изменил свое отношение к Абакумову и его с докладами не принимал. Сталина не могла не беспокоить осведомленность Абакумова о закулисной борьбе за власть противоборствующих сторон в верхах и о неблаговидных делах самого Сталина. Сталин поступил с Абакумовым так же, как до него расправился с Г. Ягодой и Н. Ежовым, а возможно, если бы прожил дольше, свел счеты и с А. Берией. Это подтверждает инспирированное Сталиным дело «мингрельских националистов».

Убирая и истребляя руководителей службы безопасности, Сталин преследовал две цели: перекладывал вину за незаконные репрессии целиком на руководство госбезопасности и в итоге в глазах народа выглядел строгим поборником закона и справедливости.

У меня нет сомнения, что комиссия, проверявшая донос Рюмина, знала, какие выводы ждет от нее Сталин, и она верноподданнически их ему преподнесла. За донос на Абакумова Сталин щедро отблагодарил Рюмина. Приказом за своей личной подписью он вознес Рюмина со старшего следователя сразу на должность заместителя министра государственной безопасности СССР и поручил ему руководство следственной частью по особо важным делам. Конечно, Рюмин, человек с повадками авантюриста, хорошо чувствовал конъюнктуру и уловил удобный момент для доноса на Абакумова с целью собственного возвышения.

Первотолчком к недовольству Рюмина министром госбезопасности могло послужить и выступление Абакумова незадолго до описываемых событий на партийном собрании следственного отдела, где Абакумов резко критиковал Рюмина за затягивание дел и недостаточно качественное следствие, пригрозив откомандировать его работать на периферию.

Рюмина мне приходилось видеть на общеминистерских служебных и партийных мероприятиях. Запомнились его небольшой рост, короткая шея и болезненная полнота. Товарищи, знавшие Рюмина, отзывались о нем как о неуживчивом, скандальном и честолюбивом человеке, склонном к пьянству. На людях Рюмин держался напыщенно, чувствовал себя «героем», раскрывшим «заговор» в стенах МГБ и упекшим самого министра на нары. Иногда дело доходило до абсурда. На одном из партийных активов его забыли избрать в президиум. Когда обнаружили оплошность, председательствующий прервал выступления и, как бы извиняясь перед Рюминым, внес предложение ввести его в состав президиума дополнительно. После голосования Рюмин важно проследовал на сцену.

Абакумов содержался в одиночной камере в тюрьмах Москвы и Ленинграда с 12 июля 1951 по 19 декабря 1954 года — всего три года и пять месяцев. Как важный государственный преступник, он был лишен фамилии и имени и для всех, кроме начальников тюрем, значился «заключенным № 15». Абакумову вменялись в вину измена Родине, создание контрреволюционной организации в МГБ, вредительство и соучастие в терроре.

Почти одновременно с Абакумовым, 13 июля 1951 года, подверглась аресту и его жена — Антонина Николаевна, бывший сотрудник МГБ. Вместе с двухмесячным сыном она была заключена в Сретенскую тюрьму МВД. Освободили ее только в марте 1954 года за отсутствием состава преступления, когда сыну исполнилось два года и восемь месяцев. Вот так невинное дитя выросло и провело свои первые годы жизни в условиях тюремного режима, подобно преступнику.

В уголовном деле Абакумова можно отметить два ведомственных этапа следствия. Первый — с момента ареста и по февраль 1952 года, когда дело вела Прокуратура Союза, и второй — до суда, когда дело перешло в руки следственной части по особо важным делам МГБ.

На первом этапе не удалось доказать причастность Абакумова к саботажу по делу врачей-террористов. Обвинение расползалось по всем швам. Рюмин, видя нависшую угрозу его разоблачения, принял все возможные меры, чтобы добиться передачи следствия по Абакумову из Прокуратуры в МГБ, в курируемый им следственный аппарат.

В феврале 1952 года по просьбе руководства МГБ Сталин как заинтересованное лицо такое согласие дал. При этом назидательно подчеркнул, что с чекистами церемониться не надо, мол, уговорами признательных показаний от них не добьешься, надо применять силу.

Абакумова и арестованных с ним сотрудников сразу же перевели из «Матросской тишины» в Лефортово, в тюрьму МГБ. И здесь инквизиция заработала во всю мощь. В процессе второго этапа следствия Абакумову пришлось испытать на себе истязания и пытки, карцер и кандалы, камеру с холодильной установкой. Но он держался стойко, свою вину в измене Родине и заговоре не признал, в показаниях никого не оклеветал. Наверное, в этот трагический период жизни Абакумову, активно участвовавшему в массовых репрессиях 30-х годов, внесшему свой вклад в отлаживание карательного механизма властей и самому ставшему его жертвой, следовало покаяться. Хочется верить, что внутренне он это сделал.

Все попытки следствия вслед за «делом врачей» возложить вину за фальсификацию «авиационного» и «ленинградского» дел на Абакумова, сделать его «человеком Берии» практически остались безрезультатными. По показаниям Абакумова, его отношения с Берией были сугубо служебными, на квартире и даче у него он никогда не был. Проходящие по «авиационному делу» Новиков, Шахурин и другие лица были арестованы по прямому указанию Сталина, без предварительного предложения со стороны Смерша и НКГБ. Участники так называемой «ленинградской группы» были репрессированы органами безопасности по постановлению Политбюро ЦК партии в результате проведенного расследования директивными органами. Бесспорно, в работе МГБ имели место недостатки, ошибки и неудачи, показывал Абакумов на следствии, но квалифицировать их как государственные преступления нельзя. «Я был весь на глазах ЦК ВКП (б)», — заявил Абакумов.

Судили Абакумова в Ленинграде, в Доме офицеров, где в 1950 году состоялся процесс по делу Вознесенского, Кузнецова, Родионова, Попкова и других, приговоренных к высшей мере наказания. Таким образом власти подчеркивали связь этих двух событий, прямую ответственность Абакумова за фальсификацию «ленинградского дела». На скамье подсудимых вместе с Абакумовым находились начальник следственной части по особо важным делам А. Леонов, его заместители В. Комаров и М. Лихачев, начальник секретариата И. Чернов и его заместитель В. Броверман.

За измену Родине и другие государственные преступления суд 19 декабря 1954 года приговорил Абакумова, Леонова, Комарова и Лихачева к высшей мере наказания — расстрелу, а Чернова и Бровермана — к длительным срокам заключения.

Читатель не может не обратить внимания на то, что за три с половиной года следствия по делу Абакумова в стране произошли события чрезвычайной важности: весной 1953 года скончался Сталин, первым секретарем ЦК КПСС избрали Хрущева, а в декабре казнили Берию и его подручных.

Почему же период острейшей борьбы за власть, смена руководства в партии, стране и органах МГБ-МВД-КГБ не повлияли на судьбу сидевшего в заточении Абакумова?

Расстановка всевластных сил сложилась неблагоприятно для него. Никто из лиц, пришедших к руководству, не был заинтересован в пересмотре дела Абакумова. Хрущев понимал, что Абакумов опасен для него своей осведомленностью о его участии в массовых репрессиях и грехах военного времени. Берия активно способствовал аресту Абакумова, в чем помогал сменивший Абакумова Игнатьев. Пришедший к руководству органами безопасности после смещения Игнатьева Серов считал Абакумова личным врагом, раньше сам, как и Рюмин, писал Сталину на него доносы. Для всех них Абакумов был неугоден, его судьбу предрешили сложившиеся обстоятельства.

Вспоминая дело Абакумова и его подчиненных, следует сказать, что советское высшее правосудие, как и в других делах того времени, допустило ошибку, отнеся деяния осужденных к измене Родине, вредительству и терроризму. На самом деле в их действиях признаков государственных преступлений не содержалось. Нельзя не согласиться с теми юристами, которые считают, что Абакумова и других проходящих по делу лиц надо было судить за систематические злоупотребления властью и превышение ее, повлекшие за собой тяжкие последствия.

Постановлением Военной коллегии Верховного суда Российской Федерации от 28 июня 1994 года приговор в отношении Абакумова от 19 декабря 1954 года переквалифицирован со статьи «за измену Родине» на статью «за злоупотребление властью». Мере наказания оставлена прежней, сам Абакумов не реабилитирован.

Знакомясь с зарубежными изданиями, в числе авторов которых находятся руководители иностранных спецслужб и известные разведчики, невольно замечаешь убогость и искаженность информации, касающейся жизни и деятельности Абакумова, связанных с ними событий. Даже такой матерый американский разведчик, как Ален Даллес, возглавлявший ЦРУ с 1953 по 1961 год, касаясь в своей книге «ЦРУ против КГБ» личности Абакумова, излагает какие-то несуразицы или факты анекдотического толка. А ведь речь идет о руководителе органов госбезопасности Советского Союза — в то время главного противника США. Такое поверхностное знание своего противника, думается, не делает чести ни ЦРУ, ни бывшему его руководителю Даллесу.

Рюмин от занимаемых в МГБ СССР должностей был освобожден в ноябре 1952 года, а в марте 1953-го арестован. На следствии признал фальсификацию дела на репрессированных сотрудников МГБ СССР. Суд определил для Рюмина высшую меру наказания, исходя из особой опасности содеянного им, тяжести совершенных преступлений. Рюмин стал жертвой собственной подлости, пожав горькие плоды посеянного им зла.

После ареста Абакумова Министерство государственной безопасности возглавил Семен Денисович Игнатьев, пришедший с должности заведующего отделом партийных и комсомольских органов ЦК ВКП (б). Как следовало из его биографии, в 20-е годы он работал в ВЧК, окончил Промакадемию и с 1935-го беспрерывно находился на партийной работе.

Приход Игнатьева в МГБ положил начало очередной чистке и широким кадровым перестановкам в министерстве, прежде всего среди руководящего состава. Своим приказом Сталин освободил от занимаемых должностей сразу пятерых заместителей министра госбезопасности.

В числе новых назначенцев на должность первого заместителя министра, а несколько позднее и начальника 3-го Главного управления МГБ, пришел генерал-полковник С.А. Гоглидзе — человек, близкий к Берии.

Заместителем Игнатьева по кадрам стал первый секретарь Одесского обкома партии А.А. Епишев. Он проработал в МГБ менее двух лет. С объединением в марте 1953 года МГБ и МВД в одно министерство возвратился в Одессу на свое прежнее место. Позднее работал послом СССР в Румынии и Югославии, а затем длительное время начальником Главного политического управления Советской армии и Военно-морского флота, имел воинское звание генерала армии. За время службы в органах госбезопасности Епишев конструктивного следа в их деятельности не оставил.

Игнатьев, Рюмин и другие всячески раскручивали ими же состряпанный «заговор Абакумова», нагнетая вокруг него обстановку резкими заявлениями, увольнениями, исключениями из партии и новыми арестами сотрудников. Главный удар наносился по военным контрразведчикам, в лице которых усматривали основную опору и кадры Абакумова. За участие в «заговоре» аресту подверглась группа преданных партии генералов-руководителей, среди них Ф.Г. Шубняков, Н.Н. Селивановский, Н.А. Королев, Е.П. Питавранов и другие. Пропустив генералов через тюрьмы, издевательства и унижения, власти вынуждены были их освободить за отсутствием вины.

ЦК тщательно профильтровал и руководителей партийных организаций МГБ. Секретаря парткома министерства, бывшего военного контрразведчика генерала В. П. Рогова, о котором Игнатьев говорил, что он «находился в кармане у Абакумова», сияли и отправили служить в Сибирь. Освободили от обязанностей и секретаря парткома 3-го Главного управления МГБ А.В. Миусова, затем отослав на периферию.

Разгром чекистских кадров творился под завесой разговоров об укреплении социалистической законности, ликвидации искривлений в карательной политике, повышении бдительности личного состава органов.

Игнатьев со своими помощниками оказался неспособным разобраться с мнимыми террористами-врачами и другими сфальсифицированными делами. Сотрудники органов, не зная всех деталей событий, верили в официальную линию и необходимость мер, принимаемых ЦК ВКП (б) по укреплению органов МГБ. Обсуждая в парторганизациях закрытое письмо ЦК «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности» от 13 июля 1951 года, они выступали с острой принципиальной критикой недостатков в работе» строго спрашивали за ошибки с руководителей.

Напряженность и сложность обстановки того времени проявились и на отчетно-выборном партийном собрании военной контрразведки, состоявшемся 6 мая 1952 года в клубе имени Дзержинского. Протекало собрание бурно, с высокой активностью коммунистов. Все шло нормально, пока не началось избрание парткома. В числе кандидатов в состав нового парткома выдвинули товарища, недавно пришедшего в органы с партработы. Не составляло труда предположить, что именно он будет рекомендован освобожденным секретарем. Его рассказ о себе не отличался скромностью и вызвал у части коммунистов раздражение. Один из участников собрания, подполковник Морозов, попросил слова и от имени, как он сказал, «группы коммунистов» заявил, что «нам не нужны «варяги», у нас есть свои достойные кандидаты в секретари парткома». Заявление обострило ход собрания, но выборы прошли нормально и бывший партработник, хотя и с трудом, все же в состав парткома прошел. На собрании в члены парткома главка избрали и меня.

На следующий день вновь избранный партком собрался на первое заседание. В нем неожиданно приняли участие Игнатьев, Гоглидзе и один из секретарей парткома МГБ Бетин. Игнатьев выглядел старше своих лет, несколько сутулый, с угрюмым и сердитым лицом. Сев во главе стола, Игнатьев обратился к присутствующим:

— Прежде чем вы приступите к решению организационных вопросов, обстоятельства заставляют меня высказать свое негативное отношение к состоявшемуся вчера в главке отчетно-выборному партийному собранию. Как мне доложили, прошло собрание безобразно. Со времени разгрома в партии троцкистско-зиновьевской оппозиции ничего подобного еще не было. Группа коммунистов осмелилась восстать против линии партии…

Игнатьев продолжал развивать свою абсурдную мысль и, войдя в роль политического обличителя, неистово укорял военных контрразведчиков в «антипартийной групповщине», «абакумовщине» и других нелепицах. Его бичующие слова падали на головы членов парткома подобно ударам хлыста…

Вскоре Морозова исключили из партии и уволили из органов безопасности.

Игнатьев как руководитель МГБ не состоялся и был вынужден возвратиться на партработу. Его деятельность подверглась в 1953 году острой критике в передовой газеты «Правда».

В первых числах марта 1953 года советский народ потрясло сообщение об опасной болезни Сталина. В опубликованных медицинских бюллетенях говорилось о кровоизлиянии в мозг, параличе, потере сознания и речи. Страну и партию охватила тревога. Органы госбезопасности перешли на усиленный режим работы.

5 марта ближе к полуночи заместитель начальника 3-го Главного управления МГБ Николай Романович Миронов, направленный в органы безопасности с ответственной партийной работы (о нем я еще скажу более подробно), срочно собрал в своем небольшом, просто обставленном кабинете начальников отделов и секретарей парткома главка.

Миронов не садился и заметно нервничал. Стояли и приглашенные. В кабинете возникла атмосфера напряженного ожидания. Как бы очнувшись и собравшись с силами, Николай Романович негромко сказал: «Иосиф Виссарионович Сталин скончался…» и горько заплакал. По его щекам скатились крупные мужские слезы…

Официальное сообщение о смерти Сталина советское радио передало на следующий день в шесть утра. Вся страна оделась в траур. Народ скорбел. Людской поток, казавшийся бесконечным, плавно вливался в Колонный зал Дома Союзов и обтекал гроб с телом вождя. С группой сотрудников, пройдя через кордоны оцепления по служебным удостоверениям, я в Доме Союзов в составе молчаливого потока прощающихся прошел возле гроба Сталина, обрамленного многочисленными траурными венками. Моей супруге, попытавшейся в эти горестные дни самостоятельно пробиться в Дом Союзов, сделать этого не удалось. В районе Трубной площади она, попав в людской водоворот, плохо управляемый милицейским нарядом,' вынуждена была возвратиться домой. Похороны, состоявшиеся на Красной площади 9 марта, подвели черту под годами сталинского правления.

Личность и деяния Сталина неоднозначны. Его нельзя отнести, как это делают многие нынешние исследователи, исключительно к лику Бога или только к образу Дьявола. Глубоко противоречивая натура Сталина выражала суровые противоположности самой эпохи, включающей в себя трагические и великие события. Сталин неотделим от тяжелых жертв социалистических экспериментов и массовых репрессий, но он неотделим и от Великой Победы 1945 года, от того пути, который прошла наша страна от сохи до могучей атомной энергетики.

Руководя Советским государством, Сталин выступал на равных с такими выдающимися политиками, своими современниками, как Рузвельт и Черчилль. Они не только считались с ним, но и видели в его лице крупнейшего стратега и государственного деятеля. Во внешней политике Сталин добился возвращения всех исторических земель России и поднял Советский Союз до ранга сверхдержавы.

Забота о силе и величии государства были для Сталина превыше всего. Он постоянно укреплял центральную власть, совершенствовал армию, строго берег народную копейку, сам вел аскетический образ жизни. С каждым, в ком он видел или подозревал разрушителя государства, поступал беспощадно, часто переступая границу зла.

Годы сталинской власти ушли в историю. Нелегко разобраться в их противоречивых хитросплетениях. Праведный суд над Иосифом Сталиным, наверное, еще впереди…

Смерть Сталина привела к очередной перегруппировке сил в руководстве партии. Сократился более чем вдвое Президиум ЦК, прекратило деятельность его бюро. В результате дележа ключевых позиций Берия сумел укрепить свое положение в партии и государстве. Сохранив пост первого заместителя председателя Совмина СССР, он одновременно возглавил новое Министерство внутренних дел, включившее в себя прежние МВД и МГБ. В руках Берии оказался один из центральных и важнейших участков государственного управления — специальные службы. Военная контрразведка в четвертый раз вошла в систему МВД.

Нельзя не заметить, что никто из состава Президиума ЦК не развил после смерти Сталина такую кипучую деятельность, как Берия. Он выступал с предложениями изменений в области национальной политики, нормализации отношений с Югославией, объединения двух Германий. По его инициативе прошла амнистия заключенных, было прекращено следствие в отношении группы врачей, по «мингрельскому», «авиационному» и другим делам. И все это в самые сжатые сроки.

С позиции нынешнего времени действия Берии могут выглядеть правильными, а он сам — трезвомыслящим политиком. Однако что в действительности стимулировало активность Берии, какие цели он преследовал? Определенным ответом на поставленные вопросы может служить его отношение к делам «врачей», «авиационному», «мингрельских националистов» и другим.

Ранее я уже отмечал, что Берия полностью поддержал обвинение Рюмина в отношении Абакумова. Находясь ближе других к органам безопасности, он, конечно, знал, что названные выше дела сфабрикованы. Знал, но до смерти Сталина помалкивал, боясь войти в конфликт с вождем, вызвать его гнев. Стоило Сталину умереть, как Берия немедленно переориентировался и выступил за реабилитацию лиц, проходящих по материалам следственных дел. Значит, Берию заботили не столько правда и интересы безвинно пострадавших людей, сколько корыстные цели, личная власть и популярность. Очевидно, с таких позиций следует оценивать и другие политические новации Берии.

В средствах массовой информации и в обществе, на мой взгляд, преувеличиваются роль и место Берии в деятельности органов государственной безопасности. Полная власть над ними принадлежала только одному человеку — Иосифу Сталину. В годы, когда Берия не стоял у руля НКВД-МВД, Сталин вообще стремился держать его на расстоянии от органов госбезопасности. Вместе с тем Сталин никогда не демонстрировал свое единовластие над карательным аппаратом. Не помню, чтобы он в годы войны и послевоенный период приезжал на Лубянку, выступал перед сотрудниками, участвовал в крупных партийно-политических мероприятиях, проводимых в органах. Наверное, его тактически устраивала распространенная в народе молва о Берии как об одиозной фигуре, руководящей специальными службами.

Мне не довелось когда-либо общаться с Берией, и, пожалуй, это к лучшему. Видел его на фотографиях и реже на Красной площади, во время революционных праздников. Но это не означает, что у меня не сложилось определенное мнение о нем как о человеке и политике.

В послевоенные годы было модно устраивать на Красной площади пышные и красочные физкультурные парады. Брусчатка площади накрывалась огромным зеленым ковром, на котором не только выступали спортсмены, но даже играли футбольные команды. За происходящим наблюдали с трибуны Мавзолея Сталин и его соратники. После окончания физкультурного парада участники приглашались на правительственный прием в Кремль.

Как-то в те годы я получил оперативную информацию, что на одну из студенток физкультурного института, красивую и статную девушку, во время приема в Кремле положил глаз Берия. С тех пор за ней к институту стали периодически приезжать в шикарной автомашине двое мужчин, по внешнему виду грузины, и увозить студентку на дачу или в особняк Берии. Источник информации назвал номер автомашины и сказал, что о связи студентки с Берией ходят осторожные разговоры по институту.

В силу тогдашней своей наивности я считал партийных вождей непорочными, почти святыми. Поэтому оценил информацию как клевету на руководителей партии и правительства. Прибыв в отдел, я попытался выяснить принадлежность номера автомашины, но в справке мне отказали. Все становилось похожим на правду. Полученную информацию доложил начальнику отдела. Подумав, он, почему-то понизив голос, сказал:

— Немедленно сожги бумаги. Никому об этом ни слова. И сам забудь…

Вспоминая этот давний эпизод, думаю: а ведь дело по тем временам могло принять для меня дурной оборот. То был первый случай, когда Берия повернулся ко мне своей грязной стороной. Второе, более запомнившееся событие произошло в мою бытность начальником Особого отдела по военным научно-исследовательским институтам.

В первые дни июня 1953 года меня срочно вызвал заместитель начальника управления контрразведки генерал Фролов. От Фролова я получил указание ознакомиться с архивными материалами на академика Берга и организовать его оперативное изучение. Такое указание вызвало у меня удивление. И вот почему.

В то время Аксель Иванович Берг являлся широко известным ученым в области радиотехники и кибернетики, академиком, имел воинское звание инженера-вице-адмирала, возглавлял головной военный радиолокационный институт.

Мне было известно, что его предки, обрусевшие шведы, служили русским царям еще с петровских времен. Отец Берга занимал пост оренбургского генерал-губернатора. Аксель Иванович окончил Морской корпус. Участвовал в Первой мировой войне в качестве штурмана подводной лодки, а в период гражданской войны командовал подводной лодкой красного Балтийского флота. Завершив в 1925 году учебу в Военно-морской академии, активно включился в научную и исследовательскую деятельность. Много сделал для радио-электронного оснащения Военно-морского флота. В 1938 году подвергался аресту, но в 1940-м был освобожден и полностью реабилитирован. В Великую Отечественную войну вступил в члены КПСС.

Как с руководителем военного института я встречался с Акселем Ивановичем регулярно. Это был интересный, высокоинтеллигентный человек. Мыслитель, организатор и практик. Большой патриот. В беседах выражал глубокую обеспокоенность нашим отставанием в области радиоэлектроники и прилагал много сил, чтобы исправить положение дел. Коллектив научно-исследовательского института относился к нему с глубоким уважением.

Продолжая разговор с Фроловым о Берге, я доложил, что считаю Берга преданным государству и партии человеком, крупным советским ученым, много сделавшим для укрепления обороноспособности страны, и в его лице никакой угрозы безопасности не вижу. Генерал Фролов подчеркнул, что указание об изучении Берга поступило лично от Берии и касается еще двух академиков. В их числе назвал Капицу. К сказанному жестко добавил: «Наверху дальше видят и лучше знают, что следует делать. Надо выполнять указание Берии, а не рассуждать». Вот, собственно, и вся аргументация начальства.

Я и оперработник, обслуживающий военный институт, изучали архивные дела на Берга, уточняли и взвешивали факты и практически подсознательно затягивали реализацию указаний. «Помогал» нам помимо своей воли генерал Фролов. Прибыв в центральный аппарат по протекции Гоглидзе, с которым работал на Дальнем Востоке, чувствуя себя неуверенно, он многократно согласовывал, докладывал и передокладывал старшим начальникам материалы. Дни шли, дело оставалось в подвешенном состоянии, а тем временем последовал арест Берии. Мы облегченно вздохнули, материалы сожгли и на унизительной возне вокруг Берга поставили крест.

Затем Аксель Иванович Берг работал заместителем министра обороны СССР, получил воинское звание адмирала-инженера, был удостоен звания Героя Социалистического Труда, многое сделал для развития и применения электроники и вычислительной техники в народном хозяйстве, в армии и на флоте. Ушел из жизни в 1979 году.

Позднее мне стало известно, что Берия относился с неприязнью также и к Капице в силу независимости его суждений и действий. Указания Берии в отношении Берга и других академиков изобличают его низость и двуличие. С одной стороны, он громко и открыто трубил о прекращении сфальсифицированных следственных дел, а с другой — тайно готовил тюремные застенки для честных и преданных государству людей.

И еще один штрих к портрету Берии, раскрывающий беспредел его коварства и лакейства. Как-то, вспоминая свои встречи со Сталиным в годы войны, бывший начальник тыла Красной армии генерал А.В. Хрулев привел два характерных эпизода, связанных с Берией.

Однажды Хрулев явился свидетелем доклада Сталину в присутствии Берии авиаконструктора Яковлева о ходе работ по созданию реактивного самолета. Сталин, опасаясь, что нас могут обойти немцы, выразил неудовольствие медлительностью работ и потребовал от Яковлева назвать причины. Яковлев, несколько поколебавшись, доложил, что все упирается в разработку нового авиационного двигателя, которым занимается конструктор Костиков. Сталин, расхаживая в обычной своей манере по кабинету и как бы размышляя вслух, сказал: «Интересно, на кого же работает Костиков? На немцев или на англичан?» Спустя некоторое время, в 1944 году, при очередном докладе Хрулева в кабинет Сталина вошел довольный Берия и сообщил: «Товарищ Сталин, какой вы дальновидный человек. Арестованный Костиков признался, что является английским шпионом». Так брошенные Сталиным невзначай слова обрели у прислужника Берии зловещий смысл и повлекли за собой еще одно преступление. Позднее А. Г. Костиков, известный как создатель «катюши», был освобожден.

Приход Берии летом 1953 года к руководству вновь образованным Министерством внутренних дел внес в жизнь чекистского коллектива беспокойство и напряженность. У подавляющего большинства сотрудников Берия популярностью не пользовался. Более того, его не уважали и воспринимали с опаской. Офицеры и генералы знали о грубости, бестактности и мстительности Берии, его нравственной нечистоплотности.

Первые шаги Берии в роли министра вызывали недоумение. Коллегия министерства бездействовала. Секретарей парткома он не принимал. Все служебные и кадровые вопросы решал самолично. В кабинетах и коридорах министерства воцарилось зловещее затишье, поползли слухи о возможных арестах сотрудников.

Без согласия ЦК КПСС Берия назначил на важнейшие посты в центральном аппарате министерства и республиканских МВД людей, ему лично преданных: Б.З. Кабулова, П.Я. Мешика, С.Р. Мильштейна, С.А. Гоглидзе, Л.Е. Владзимерского и других. Одновременно разогнал кадры, направленные ЦК в 1951 году на укрепление органов госбезопасности после ареста Абакумова. Часть из них отослал с понижением на периферию, некоторых возвратил на партработу или уволил.

Серафим Николаевич Лялин, пришедший в МГБ на должность заместителя начальника 2-го главка с партработы в Туле, вспоминая эти тревожные месяцы, рассказывал мне:

— Заняв пост министра во вновь образованном МВД, Берия долго меня, как и других руководителей, не принимал, хотя ряд вопросов назрел для решения. И вот глубокой ночью меня вызвал Берия. Не скрою, шел к нему в волнении, все могло случиться… Переступив порог приемной, несколько успокоился. В ней находились три — четыре человека, как и я, направленных в органы с партработы. Берия вел себя довольно бесцеремонно. Усадив за стол, грубо сказал: «Ну что, засранцы, вы чекистского дела не знаете. Надо вам подобрать что-то попроще». И сразу же объявил, кто и куда убывает. Мне было предложено ехать заместителем начальника управления МГБ по Горьковской области.

Назначенного заместителем начальника 3-го Главного управления МГБ с должности секретаря Кировоградского обкома партии Николая Романовича Миронова без объяснения причин отправили с понижением заместителем начальника Особого отдела Киевского военного округа.

Раболепствуя и выслуживаясь перед Сталиным, прикидываясь слугой, чтобы со временем стать господином, Берия после смерти «хозяина» всячески его поносил. На инструктаже сотрудников, выезжавших летом 1953 года с проверкой в Группу советских войск в Германии, назвал Сталина «старым дураком», тормозившим объединение ГДР и ФРГ.

Берию арестовали 26 июня 1953 года. В его служебном сейфе ничего, кроме французских духов и презервативов, как рассказывал мне присутствовавший при обыске генерал, обнаружено не было. Подобные атрибуты жизни министра во многом характеризуют его уровень и запросы.

Кабулова и Гоглидзе задержали военные в Группе советских войск в Германии, где они находились в командировке, и отправили самолетом в Москву. Берию и арестованных вместе с ним еще шестерых человек судили как врагов коммунистической партии и советского народа.

Специальное судебное присутствие Верховного суда СССР приговорило Л. П. Берию и его опричников к высшей мере уголовного наказания — расстрелу, с лишением воинских званий и наград. 23 декабря 1953 года приговор был приведен в исполнение.

Кроме Сергея Арсеньевича Гоглидзе, никого из расстрелянных сообщников Берии я не знал. Мне пришлось с ним общаться по службе в бытность его руководителем главка военной контрразведки в 1952–1953 годах.

Гоглидзе пришел в ВЧК в 1921 году и в течение семнадцати лет беспрерывно работал в Закавказье, возвысившись до положения наркома внутренних дел Грузинской ССР. В 1937 году, с переходом Берии в Москву, получил назначение начальником УНКВД по Ленинградской области. В период с 1941 по 1951 год являлся уполномоченным НКВД-НКГБ-МГБ СССР по Дальнему Востоку и одновременно начальником Управления госбезопасности по Хабаровскому краю. С 1951 года работал в Москве заместителем министра МГБ.

Имея звание генерал-полковника, Гоглидзе в бытность руководителем главка военную форму не носил. Ходил в штатском. Выглядел всегда аккуратно одетым, подтянутым. Внешне воспринимался довольно приятным человеком. Его лицо украшали традиционные грузинские усики; говорил спокойно, без эмоций. За короткий срок управления военной контрразведкой ничего значимого, заметного для нее не сделал. С высоты руководителя до общения с личным составом не спускался.

Нет сомнения, что Гоглидзе был близким к Берии человеком, входил в его команду. Однако между ними, очевидно, имели место какие-то трения, шероховатости, а возможно, и разногласия. Иначе чем объяснить такие действия Берии, с приходом его весной 1953 года к руководству новым МВД, объединенным с МГБ, как освобождение Гоглидзе от обязанностей заместителя министра госбезопасности и оставление его только на должности руководителя военной контрразведки, причем сделав 3-й главк просто управлением. Таким образом понизив Гоглидзе на несколько должностных ступеней.

И еще характерный штрих. Находясь как-то на докладе у Гоглидзе, я оказался случайным свидетелем его объяснения с Мироновым, пришедшим проститься с ним перед отъездом в Киев. Разговор был коротким, длился всего несколько минут. Оба беседующих стояли. Гоглидзе сказал Миронову, что к его откомандированию никакого отношения он не имеет, готов работать вместе и дальше, но изменить состоявшееся решение не в его силах. Миронов сухо простился и ушел. Если Гоглидзе не кривил душой, значит, он не разделял линию Берии на удаление из центрального аппарата лиц, направленных ЦК партии на работу в органы в 1951 году.

Я не ставлю задачей оценивать, насколько правильно правосудие квалифицировало преступления, совершенные Берией и его сообщниками. Зная об участии Берии в решении проблем ядерного и ракетного вооружения, не берусь рассматривать и его вклад в обороноспособность Советского Союза. Хотя он, безусловно, есть. Но у меня нет никакого сомнения в том, что Берия, являясь аморальной личностью, интриганом и властолюбцем, угодником и палачом, представлял угрозу нашему государству и обществу. Эта угроза многократно возросла, когда Берия вторично получил доступ к руководству мощными секретными службами страны, будучи полностью раскрепощенным в своих зловещих помыслах и делах смертью Сталина.

История, к нашему счастью, распорядилась таким образом, что Берия стоял во главе Министерства внутренних дел чуть больше трех месяцев. Если бы и дальше власть оставалась в руках этого авантюриста, порожденного атмосферой культа личности, а расклад сил в руководстве парии не сложился бы против него, государству вряд ли удалось бы избежать новых потрясений.

Наполеон Бонапарт как-то назвал своего главного полицейского Фуше самым совершенным и законченным типом негодяя, когда-либо существовавшим на земле. Эти слова без всяких поправок можно адресовать Лаврентию Берии.

Уход с политической сцены Сталина не повлек за собой ослабления партийного контроля за деятельностью органов государственной безопасности. Как и при Сталине, органы безопасности в состав Совета министров Союза ССР входили лишь номинально, а фактически были непосредственно подчинены первому липу в партии. Подобный порядок подчиненности органов носил повсеместный характер. Он действовал на всех уровнях: в республиках, краях, областях и районах.

Извлекая уроки из дела Берии, руководство партии посчитало, что МВД приобрело в стране непомерно большое влияние. Оценивая подобную ситуацию как опасную, ЦК КПСС принял решение о выводе оперативных подразделений, обеспечивающих безопасность страны, из состава МВД и создании на их базе самостоятельного государственного органа, но не в статусе министерства, подобно бывшему МГБ, а с понижением до уровня комитета при Совете министров СССР со всеми вытекающими из этого правовыми и финансовыми последствиями. Так родилось 13 марта 1954 года новое ведомство — Комитет государственной безопасности при СМ СССР (КГБ).

Избранная система построения и подчиненности органов КГБ вписывала их в конституционное поле государства, усиливала контроль и обеспечивала коллегиальность управления ими. Образованная в КГБ коллегия наделялась не совещательным, а решающим правом. Коллегиальность руководства действовала и во всех звеньях структуры КГБ через созданные коллегии в республиках и советы в краевых и областных управлениях. В состав коллегии (не всегда) и советов на местах входили представители военной контрразведки.

В результате реорганизации органов военную контрразведку в центре стало представлять 3-е управление КГБ при СМ СССР. Ее периферийным органам снова возвратили наименование особых отделов. В это понятие включались все подразделения армейской контрразведки сверху донизу, от особого отдела военного округа до особого отдела бригады и гарнизона. В действующей системе военной контрразведки того времени имелось только два управления особых отделов КГБ — в Группе советских войск в Германии и Дальневосточном округе.

Первым председателем Комитета госбезопасности по рекомендации Хрущева правительство назначило И.А. Серова, и это неслучайно: Хрущев близко знал Серова по совместной работе до войны на Украине, где тот руководил Наркоматом внутренних дел. Хрущев считал Серова послушным ему человеком, на которого можно опереться. После образования КГБ, весной 1954 года, Хрущев лично принял участие в собрании руководящего состава Комитета. Я хорошо помню представление им собранию Серова и выступление Хрущева с большой, как обычно, импровизированной и грубо скроенной речью, в которой он, подбадривая личный состав КГБ, заявил, что Центральный комитет партии, несмотря на события, вызванные арестом Берии и его приспешников, по-прежнему доверяет сотрудникам госбезопасности и они могут продолжать уверенно трудиться.

Заверения Хрущева опровергли последующие события. С марта 1954 по февраль 1956 года из органов КГБ было уволено 16 тысяч сотрудников «как не внушающих политического доверия, злостных нарушителей социалистической законности, карьеристов, морально неустойчивых, а также малограмотных и отсталых работников». Так докладывал Серов в ЦК КПСС. Сам Серов не оставлял впечатления солидного руководителя с широким политическим кругозором.

В декабре 1958 года Серов был освобожден от обязанностей председателя КГБ и назначен начальником Главного разведывательного управления Генерального штаба Вооруженных сил СССР (ГРУ). Работая в военной разведке, он в начале 1963 года пережил серьезные неприятности, потерпев фиаско в связи с делом разоблаченного органами безопасности англо-американского шпиона Пеньковского. Серов после увольнения Пеньковского из ГРУ не только вторично взял его на работу, но и приблизил к себе, давая ему отдельные личные поручения, в том числе и за границей. «За потерю политической бдительности и недостойные поступки» Серова сняли с должности руководителя ГРУ, разжаловали в генерал-майора и лишили звания Героя Советского Союза.

После ухода в 1958 году Серова управление Комитетом госбезопасности около десяти лет оставалось в руках бывших лидеров комсомола А.Н. Шелепина и В.Е. Семичастного. Они привели с собой руководящих комсомольских работников, поставив их во главе крупных периферийных органов, в частности Ленинградского, Ростовского и других управлений КГБ.

Следуя путем хрущевских реформ, Шелепин провел крупные мероприятия, направленные на упрощение структуры центрального аппарата, сокращение численности органов и войск КГБ, освобождение органов безопасности от несвойственных им функций. Мероприятия, в частности, включали в себя ликвидацию тюремного отдела и сокращение тюрем КГБ. В 1960 году отдельные подразделения КГБ, в их числе и 3-й главк (военная контрразведка), были понижены в статусе и стали именоваться просто управлениями. Шелепин ввел в практику включение в состав коллегии Комитета руководителей крупных периферийных органов — Украины и Ленинграда.

Как бы подводя итоги проделанного. Шелепин в своем выступлении на XXII съезде КПСС сказал: «…Органы государственной безопасности — это уже не пугало, каким их пытались, сделать в недалеком прошлом враги — Берия и его подручные, а подлинно народные политические органы нашей партии в прямом смысле этого слова… Теперь чекисты могут с чистой совестью смотреть в глаза партии, в глаза советского народа».

После съезда партии в 1961 году Шелепина сменил его друг и соратник по комсомолу Семичастный. В октябре 1964 года он принял участие в отстранении Хрущева от власти, поддержав Брежнева и его сторонников. Верная служба не гарантировала Семичастному спокойную жизнь. В мае 1967 года Политбюро посчитало нужным освободить его от обязанностей председателя КГБ и направить работать на периферию. Если Шелепин категорически отказался от присвоения ему воинского звания, то Семичастный звание генерал-полковника получил в ноябре 1964 года, хотя ни одного дня в армии не служил.

В жизни КГБ важным событием явилось утверждение Президиумом ЦК 9 января 1959 года совершенно секретного документа — «Положения о КГБ при СМ СССР». Комитет более 30 лет строил свою работу, опираясь на принципы и задачи, изложенные в Положениях. В мае 1991 года Положения сменил Закон СССР об органах государственной безопасности.

В Положениях говорилось, что КГБ является политическим органом и работает «под непосредственным руководством и контролем Центрального Комитета КПСС». Он призван «бдительно следить за тайными происками врагов советской страны, разоблачать их замыслы, пресекать преступную деятельность империалистических разведок против Советского государства». О конкретных функциях военной контрразведки в пункте «г» Положений было записано, что «контрразведывательная работа в Советской Армии, Военно-Морском Флоте, ГВФ (гражданской авиации), в пограничных войсках МВД ведется с целью предупреждения проникновения в их ряды агентуры иностранных разведок и иных враждебных элементов».

В последние годы, если рассматривать положение дел в делом, применение органами государственной безопасности мер принуждения постепенно сужалось. С середины 50-х годов в деятельности органов начали утверждаться, а затем получили приоритет предупредительно-профилактические меры. Вопрос стоял так: важно не только уметь разыскать преступника, совершившего свое грязное дело, но главное — предотвратить преступление, выявить и устранить причины, его породившие. Такой подход позволял уберечь советских граждан от ошибочных поступков или действий, могущих привести к совершению государственных преступлений. Став на путь предупредительно-профилактической работы, улучшая формы и методы, чекисты сделали, на мой взгляд, важный шаг на пути либерализации деятельности органов.

Требования к профилактике нашли свое закрепление в решениях коллегии КГБ, приказах председателя, инструкциях и других ведомственных документах. Опыт предупредительно-профилактической работы постоянно совершенствовался, обобщался и делался достоянием всего оперативного состава. В профилактической работе органы безопасности, соблюдая законность, шли тремя взаимосвязанными направлениями: воздействовали на отдельных лиц, которые могли в силу тех или других обстоятельств стать на враждебный путь, устраняли причины, порождающие определенные виды преступлений, а также явления и тенденции, опасные для безопасности государства в целом.

В деятельности органов военной контрразведки предупредительно-профилактическая работа занимала одно из центральных мест. В индивидуальном плане профилактика проводилась главным образом в отношении лиц, вынашивавших изменнические и дезертирские намерения, допускавших антисоветские высказывания, распространявших политически вредные издания, нарушавших режим и правила секретности.

Чаще профилактике подвергались военнослужащие срочной службы, не имевшие достаточного жизненного опыта и сложившихся взглядов. Воспитательное воздействие осуществлялось непосредственно сучастием оперативного и руководящего состава особых отделов, через командование, политические и комсомольские органы, армейскую общественность, иногда с помощью родственников.

В тех случаях, когда отрицательные явления носили общий характер и затрагивали основы боеготовности и боеспособности войск (сохранение государственной и военной тайн, охрана оружия и боевой техники, грубейшие факты искривления дисциплинарной практики и неуставных отношений, очковтирательство и т. д.), о них докладывали командованию частей дивизий, армий, округов и групп войск для принятия соответствующих мер. По вопросам, касающимся обороноспособности государства, военная контрразведка докладывала в ЦК КПСС и руководству Министерства обороны.

Для воспитания у военнослужащих и членов их семей высокого патриотизма и бдительности сотрудники особых отделов использовали такие формы воздействия, как беседы и доклады, специально подготовленные теоретические конференции и круглые столы, фотовыставки, окружную и центральную армейскую печать.

Мне пришлось участвовать во многих общих и частных профилактических мероприятиях, связанных с обеспечением безопасности армии. В этой связи я вспоминаю один, на мой взгляд, довольно показательный пример.

В 1956 году Комитет госбезопасности объявил розыск автора злых анонимных писем, содержавших угрозы в адрес ЦК КПСС. Письма, отпечатанные на пишущей машинке, периодически направлялись в адрес ЦК от имени неизвестной политической партии. Эксперты предположили, что автором анонимных отправлений может быть уволенный из армии офицер, имевший ранее отношение к научной работе. Из этого вытекала необходимость подключения к розыску анонима сотрудников Особого отдела по военным научно-исследовательским институтам, которым я руководил.

В ходе розыска привлек внимание полковник в отставке Испуганов, проживавший в Москве в одном из домов военного ведомства и ранее работавший в НИИ-5. Из поступившей информации вытекало, что он озлоблен в связи с увольнением из армии. Дома имеет собственную пишущую машинку. Иногда уединяется и что-то на ней печатает.

Добытые оперативным путем образцы шрифта пишущей машинки, принадлежавшей Испуганову, были сличены с текстами анонимных писем. Эксперты пришли к твердому заключению, что все анонимки отпечатаны на этой машинке. Наблюдение за ним зафиксировало очередной заброс анонимных писем в почтовый ящик. Таким образом, подозрения в отношении Испуганова получили свое подтверждение. Встал вопрос: как поступить с анонимщиком?

Случись это до 1953 года, вряд ли он смог бы избежать ареста. Но времена уже наступили другие. Учитывая, что Испуганов участвовал в Великой Отечественной войне, хорошо характеризовался за период службы в армии, а в основе его ошибочных действий лежала обида на увольнение из армии, в чем небезгрешно было и командование, руководство Управления военной контрразведки приняло решение о его профилактике.

Беседа с полковником Испугановым состоялась в доме № 2 на площади Дзержинского. Проводил ее начальник управления генерал Д.С. Леонов. При беседе присутствовал я. Началась профилактика с ознакомления Испуганова с его письмами и заключением экспертизы. Он без запирательства сознался в содеянном. Как мы и предполагали, подтвердил отсутствие партии, от имени которой писал анонимки. Искренне осудил свои действия, поблагодарил за данный ему строгий урок и пообещал впредь ничего подобного не делать. В дальнейшем рецидивов со стороны Испуганова отмечено не было.

Читатель имеет возможность сам сделать вывод из приведенного примера о целесообразности предупредительно-профилактической работы и о том новом подходе, который она внесла в карательную политику органов безопасности.

Сотрудники ГУКР НКО «СМЕРШ» после вручения Правительственных наград, г. Москва, Кремль, 22 августа 1945 г.

С женой Зинаидой Дмитриевной, сыном Евгением и дочерью Ириной. г. Москва, 1954 г.

Б. В. Гераскин (слева) с генералом А. И. Беднягиным. ГДР. Форст-Цинна, 1961 г.

Председатель КГБ В.Е. Семичастный и руководящий состав военной контрразведки, г. Москва, 1965 г.

Курсы переподготовки руководящего состава КГБ. У памятника чекистам. г. Киев, 1969 г.

Встреча с первым заместителем министра ГБ ГДР Бруно Биатером. г. Берлин, 1972 г.

Спортивные соревнования с немецкими друзьями, г. Потсдам, 1974 г.

Посещение Высшей школы МТБ ГДР. г. Потсдам, 1975 г.

Руководство и начальники Особых отделов по ГСВГ. г. Потсдам, 1976 г.

На приеме у начальника Управления МГБ ГДР по Потсдамскому округу. 1975 г.

60 лет Органам госбезопасности. ГСВГ. Вечер сотрудников Особых отделов, г. Потсдам, 1977 г

Встреча с генералом С. К. Куркоткиным.

ГСВГ г. Крампниц, 1978 г.

Б. В. Гераскин (справа) с генералом Д. П. Носыревым. г. Потсдам, 1979 г.

Коллектив Высшей школы КГБ СССР им Ф Э. Дзержинского, г. Москва, 1983 г.

Ректорат и руководители факультетов Высшей школы КГБ.

г. Москва, Красная площадь. 1984 г.

Генерал Д.А. Драгунский при посещении Высшей школы КГБ. г. Москва, 1985 г

Руководители факультетов и подразделений Высшей школы КГБ в «Звездном городке». 1986 г.

Высшая школа КГБ СССР им. Ф. Э. Дзержинского. Проводы в отставку. 1987 г

Здание Киевской художественной средней школы, которую автор окончил в 1940 г.г. Киев, 1986 г.

В отставке. г. Москва, 1990 г.

С выпускниками Высшей школы КГБ.

г. Москва, 2005 г.

С правнуком Сережей. г. Москва, 2007 г.

В рассматриваемый период началась реабилитация лиц, пострадавших в годы прошедших репрессий. С многих тысяч невинных людей сняли тяжелые обвинения, восстановили их права и доброе имя. Параллельно с этим сотрудники органов, скомпрометировавшие себя фальсификацией дел, участием в издевательствах над арестованными и попранием других норм следствия, были преданы суду, уволены или понесли другие наказания. Все это способствовало укреплению законности в органах государственной безопасности.

В ноябре 1958 года из Группы советских войск в Германии был откомандирован в СССР и спустя три месяца арестован подполковник Петр Семенович Попов, 1923 года рождения, офицер Главного разведывательного управления Советской армии.

Его личный обыск при задержании в Москве и в квартире в городе Калинине, ныне Тверь, где он проживал у родственников, подтвердили имевшиеся в КГБ материалы о связи Попова с американской разведкой. Во время обыска сотрудники обнаружили инструкцию по способам связи с разведцентром, план радиопередач, а в специально оборудованных тайниках в катушке для спиннинга, помазке для бритья и рукоятке охотничьего ножа — шпионские записи и средства тайнописи. Следствие установило, что американская разведка привлекла Попова к сотрудничеству в 1953 году в период его службы в Австрии.

Как же произошло грехопадение Попова?

Получив наводку на Попова через его сожительницу, австрийскую гражданку, американцы заинтересовались им как офицером советской военной разведки и организовали изучение. Спустя некоторое время американская разведка секретно задержала Попова в Вене и доставила в участок американской военной полиции. Проводивший с Поповым вербовочную беседу офицер всячески шантажировал его принадлежностью к спецслужбам, запугивал разоблачением перед командованием непристойного поведения Попова. Растерявшись и струсив, боясь неприятностей по службе, Попов согласился дать подписку о сотрудничестве с ЦРУ.

В связи с выводом советских войск из Австрии командование направило в 1955 году Попова для дальнейшей службы в ГСВГ. Первое время он находился в Шверине, а затем в Берлине. Перевод в ГСВГ прошел довольно быстро и нарушил контакты Попова с американской разведкой. В январе 1956 года он инициативно восстановил утраченную связь. С этого времени взаимодействие Попова с разведкой осуществлялось через связника-немца и путем его тайных выездов для встреч с американцами в Западный Берлин.

В период службы в Группе советских войск в Германии Попов передал ЦРУ ценную информацию о Вооруженных силах СССР, выдал некоторых нелегалов и идентифицировал ряд сотрудников военной разведки, а также передал ЦРУ содержание секретного доклада маршала Жукова перед командным составом ГСВГ в начале 1957 года.

Учитывая возможный отъезд Попова в Советский Союз, в апреле 1958 года на очередной явке в Западном Берлине он был представлен американскому разведчику Р. Аэнжелли, специально прибывшему для этого из Москвы, где он работал в посольстве США под прикрытием атташе административно-хозяйственного отдела. Аэнжелли вручил Попову деньги, средства тайной переписки и несколько заграничных адресов для пересылки шпионских донесений. Попов передал американскому разведчику сведения военного характера и сообщил, на случай перевода в Советский Союз, адрес родственников в городе Калинине.

О получении американской разведкой информации о выступлении Жукова в ГСВГ стало известно советским органам безопасности. Во время розыска источника утечки информации в какой-то мере попал в поле зрения контрразведки и Попов.

О прибытии в конце 1958 года в Советский Союз Попов доложил тайнописью своим американским хозяевам и подтвердил готовность продолжать сотрудничество. Он, в частности, писал: «Сейчас я имею возможность встречаться с многочисленными знакомыми с целью получения информации».

Первую встречу Попова в Москве с американским разведчиком зафиксировало наружное наблюдение 21 января 1959 года, вечером, в районе станции метро «Проспект Мира». С Поповым встретился его знакомый по Западному Берлину Аэнжелли, за которым и велась слежка. Подойдя близко друг к другу, Попов и Аэнжелли быстро обменялись какими-то предметами и разошлись. Спустя несколько дней было перехвачено письмо Попову из Москвы, содержащее тайнопись с заданием ЦРУ.

Для поддержания конспиративной связи с разведкой американцы рекомендовали Попову по приезде из Калинина в Москву позвонить по данному ему телефону и спросить: «Борис дома?». Это означало, что он ожидает Лэнжелли в очередную среду в 20 часов в ресторане «Астория». Если же Попов по телефону спросит: «Федор дома?», встреча должна состояться в то же время, но в ресторане «Арагви».

Поведение Попова, его встречи в Москве и переписка контролировались контрразведкой с учетом знания им методов конспиративной работы. Полученные материалы не оставляли никакого сомнения в сотрудничестве Попова с американской разведкой. Учитывая, что дальнейшее оставление его на свободе представляло угрозу интересам государства, 18 февраля 1959 года Попова арестовали без огласки. Но арестом дело не завершилось. Было принято решение организовать оперативную игру с американцами, заставив их поверить в то, что Попов не разоблачен, а получил новое назначение и служит в инженерно-саперном батальоне в городе Алапаевске на Урале. Для этого, пребывая в следственном изоляторе, Попов вел обусловленную с американцами переписку и иногда выходил под нашим контролем на встречи с Лэнжелли, укрепляя у них веру в легенду о своей службе в далеком уральском городке.

Смысл организованной с американцами оперативной игры состоял в том, чтобы дополнительно выявить возможные устремления США к советским военным объектам, выиграть время для вывода из-за границы поставленных под удар Поповым наших нелегалов и офицеров ГРУ, скомпрометировать американских разведчиков, действующих в Москве под прикрытием посольства.

Расположенный на среднем Урале, в 180 километрах от Свердловска, ныне Екатеринбурга, один из старейших центров черной металлургии город Алапаевск был для контрразведки удобен тем, что находился в районе, закрытом для посещения иностранцами. Это затрудняло американцам возможность раскрыть наши планы.

Для легендирования воинской службы Попова в Алапаевске необходим был ряд отправных материалов и данных. В целях их сбора на Урал командировали меня и офицера 2-го главка Валентина Звезденкова. Мы были с ним знакомы по совместной работе в аппарате Смерша во время войны. Позднее Звезденков получил звание генерал-майора и работал заместителем председателя КГБ Литвы. В Алапаевске мы тщательно изучили сам город и дислоцированный в нем инженерно-саперный батальон, командование и офицерский состав воинской части, местные условия и особенности. Запаслись используемыми в Алапаевске почтовыми конвертами и бумагой, литературой и материалами о прошлом и настоящем города. Сделали ряд фотоснимков. Собранной информацией органы безопасности основательно вооружили Попова. Конечно, в Свердловске и Алапаевске необходимую помощь оказывали местные органы КГБ.

После решения поставленных перед оперативной игрой задач в октябре 1959 года была проведена успешная операция по задержанию с поличным и выдворению из СССР сотрудника ЦРУ Р. Лэнжелли».

Когда рассматриваешь оценку дела Попова американской стороной и сравниваешь с нашей, то сразу же замечаешь, что ЦРУ и КГБ по ряду позиций существенно расходятся. И это, наверное, естественно. Ведь в работе по делу у нас были совершенно противоположные цели, а все действия по вербовке и разоблачению Попова имели место в разгар холодной войны, в условиях острейшей вражды.

По версии КГБ, Попов был сломлен и завербован американцами путем грубого шантажа на основе компрометирующих его материалов. ЦРУ утверждает, что Попов по личной инициативе пошел на сотрудничество с американцами, подбросив в 1953 году в Вене письмо в машину американского дипломата с предложением продать секретную информацию.

По мнению американцев, Попов сотрудничал с ними честно, во всем проявлял откровенность, задания выполнял с желанием и инициативой. На встрече 18 сентября 1959 года в ресторане «Арагви», изловчившись, он якобы передал Лэнжелли заранее подготовленную им записку, в которой сообщил о своем аресте и работе под контролем КГБ. Однако встреча фиксировалась с документальной точностью скрытыми фото- и киносъемкой и ничего подобного выявлено не было. К тому же, если американская разведка знала, что Попов арестован и контролируется КГБ, зачем было Лэнжелли встречаться с ним в октябре и угодить в подготовленную для него ловушку? В целом создается впечатление, что ЦРУ завышает ценность Попова, как своего источника информации.

Вербовка американской разведкой Попова, офицера Генерального штаба, имевшего доступ к государственным и военным секретам, естественно, вызвала беспокойство у руководства Министерства обороны и Комитета госбезопасности.

Весной 1959 года в один из рабочих дней, когда я уже служил в аппарате главка и оставался за начальника отдела, раздался звонок «кремлевки». Сняв трубку и представившись, в ответ услышал:

— Говорит Шелепин. Вы могли бы доложить оперативную обстановку в Генштабе?

— Конечно, — ответил я.

— Сколько вам понадобится времени, чтобы собраться с мыслями?

— Достаточно 30 минут.

— Через 30 минут жду вас с докладом, — Шелепин положил трубку.

Ровно в назначенное время мы с начальником главка Анатолием Михайловичем Гуськовым были в приемной председателя КГБ. Шелепин принял нас без задержки. Разговор состоялся доброжелательный, спокойный и полезный, в обстановке откровенности. Своего мнения Шелепин не навязывал, слушал наши соображения внимательно. В центре обсуждения находились выводы, вытекающие из дела Попова, меры противодействия агентурным подходам иностранных разведок к офицерам Генштаба. Пришли к общему мнению, что следует разработать специальные мероприятия по защите личного состава Генштаба с привлечением сил и возможностей других разведывательных и контрразведывательных подразделений КГБ. В недельный срок такие меры были разработаны и утверждены. Рабочая встреча с Шелепиным мне запомнилась своей деловитостью и простотой.

Так закладывались первые камешки в систему контрразведывательных мер по защите офицеров Генерального штаба и его важнейшего подразделения — ГРУ. Совершенствуемая многие годы военными чекистами система специальных мер позволила со временем выявить и разоблачить среди работников ГРУ агентов иностранных разведок Пеньковского, Филатова, Сметанина, Полякова и других.

Эффективное функционирование государственного аппарата обеспечивает, наряду с другими факторами, высокий уровень профессионализма кадров. Без солидной подготовки сотрудников немыслима успешная деятельность органов госбезопасности, имеющая свою специфику.

Как правило, высокое чекистское мастерство приходит не сразу, а с годами упорного труда. Оно опирается на специальную теоретическую подготовку, постижение всех тонкостей разведывательного и контрразведывательного дела, искусство применения оперативных сил и средств. Тот, кто минует хотя бы одну из составных чекистского становления, обычно вершин компетентности не достигает, даже проработав в органах длительное время. Настоящим мастером может быть только человек, побывавший подмастерьем.

В партии сложилась и действовала система, предусматривавшая периодическое направление в органы безопасности лиц с партийной, советской и комсомольской работы. Назначаемые сразу на высокие руководящие должности секретари обкомов и горкомов партии, ответственные сотрудники аппарата ЦК КПСС и ЦК ВЛКСМ, крупные политработники армии и флота, как правило, теоретической и практической специальной подготовки не имели, поэтому часто выглядели дилетантами в оперативно-разыскном деле.

В таком подходе к подбору руководящих кадров для органов госбезопасности проявлялась явная недооценка профессионализма со стороны высших партийных структур. Подобную кадровую практику оправдывали необходимостью строгого проведения в жизнь политической линии партии. Однако при этом забывали, что самая взвешенная политическая линия не может быть реализована, если не будет претворяться практически специалистами высокого класса.

Самое значительное пополнение органов госбезопасности, как я уже писал, состоялось по решению ЦК КПСС после арестов Абакумова и Берии. В 1951–1955 годах в центральный аппарат военной контрразведки, в особые отделы округов, флотов и армий пришла большая группа генералов и офицеров из армии и флота.

Управление военной контрразведки тогда возглавил генерал-лейтенант Дмитрий Сергеевич Леонов, занимавший до этого важный пост члена военного совета Ленинградского военного округа. Леонов — выходец из крестьян. Рабочую закалку получил на Тульском оружейном заводе. В армию пошел служить в 1922 году и к началу Великой Отечественной войны вырос в крупного политического работника. Если не считать его краткой работы с конца 1944 по весну 1945 года в Генеральном штабе, то он всю войну находился в действующей армии — членом военных советов Калининского и 1-го Прибалтийского фронтов, а затем Дальневосточного и 2-го Дальневосточного.

Леонов, несомненно, относился к людям мужественным и решительным, прошедшим испытания не только жизнью, но и войной. Долгая армейская служба сделала Дмитрия Сергеевича человеком суровым, сдержанным и даже суховатым, требовательным к себе и окружающим. Он всегда выглядел подтянутым и собранным, как говорят, «застегивал мундир на все пуговицы». Стригся на солдатский манер, под нулевку. Черту, разделявшую его и подчиненных, сам никогда не переступал и не разрешал этого делать другим. Выглядел старше своего возраста. Сотрудники аппарата между собой величали его «дедом», вкладывая в это понятие чувство уважения.

Генерал Леонов при общении с подчиненными почти никогда не делился воспоминаниями о своей жизни, службе в армии, фронтовых событиях. Очевидно, подобное считал нарушением военной субординации, размыванием граней между начальником и подчиненным. За годы службы под его началом приходит на память только один случай, когда он инициативно и с желанием говорил о своем пребывании на фронте.

Как-то Леонов попросил меня приобрести для него в «Воениздате» новую книгу о Великой Отечественной войне. Название ее я уже забыл. Книга относилась к первым советским изданиям, обобщавшим и систематизировавшим опыт и итоги недавно завершившейся войны.

Предварительно просмотрев книгу, я обратил внимание, что на одной из страниц содержалась информация об образовании в середине октября 1941 года Ставкой В ГК Калининского фронта и назначении командующим фронтом И. Конева, а членом военного совета — Д. Леонова.

Доложив Леонову о выполнении задания, я вручил ему книгу. Он проявил к ней интерес и прямо при мне стал внимательно листать. Когда нашел строки, касающиеся образования Калининского фронта, и упоминание о себе, заметно оживился и вспомнил осень 1941 года. По его рассказу, вновь образованный штаб фронта, вернее его ядро, состоящее из двух-трех десятков военных, разместился в лесу Калининской области, в деревне, состоящей из четырех-пяти домов. Спустя некоторое время раздался звонок аппарата ВЧ, Леонов снял трубку. Говорил Сталин. Он поинтересовался, почему штаб фронта забрался в такие дебри, что его место дислокации нельзя разыскать даже на военной карте. Сталин предложил переместить штаб в другое селение, название которого зафиксировано на карте…

Я почувствовал, вспоминая войну и этот эпизод, что Леонову было приятно осознавать: и он вошел в историю Великой Отечественной войны.

Дмитрий Сергеевич, конечно, знал, чем занимается военная контрразведка. В силу своего служебного положения поддерживал связь с особыми отделами, получал от них информацию, бывал у военных чекистов на служебных совещаниях и партсобраниях. Все вместе взятое позволяло ему иметь общее представление о задачах и деятельности военной контрразведки, но знаний о конкретных методах и формах работы, ее тонкостях не давало.

Отсутствие у Леонова специальных знаний и опыта ставили его и нас при решении конкретных оперативных вопросов в сложное положение. Докладывая, мы избегали затрагивать те стороны дела, которые могли бы обнаружить некомпетентность генерала. Он же, как правило, в силу неглубокого знания чекистской работы делал упор на военную, техническую и другие, более близкие ему стороны рассматриваемой проблемы. Как ни странно, но, занимая в вооруженных силах государства высокие посты, Леонов высшего образования не имел. И это давало себя знать даже при наличии у него житейского опыта и мудрости.

Резолюции на документах подчиненным Леонов имел привычку писать синим карандашом. На его большом рабочем столе в кабинете всегда аккуратно лежало до десятка остро заточенных синих карандашей со светлыми боковыми гранями. Накладывая резолюцию, Дмитрий Сергеевич не придерживался принятого в органах безопасности порядка писать на документе фамилию и инициалы исполнителя. В зависимости от номера отдела он вместо фамилии ставил соответствующую цифру, подчеркивал ее и ниже излагал свои указания. Обычно пробелы в чекистской профессии Леонов пытался компенсировать насаждением в аппарате управления уставной воинской дисциплины, попытками реорганизовать работу аппарата на армейский манер, не считаясь при этом с особенностями агентурно-оперативной работы. Даже появление на службе сотрудника в штатском костюме, вызванное интересами дела, им воспринималось болезненно, рассматривалось как нарушение воинской дисциплины.

Ради справедливости надо отметить, что пребывание Леонова во главе военной контрразведки имело и свою положительную сторону. Он значительно приблизил руководящий и оперативный состав к армии и ее командованию. Зная по фронту И.С. Конева, И.Х. Баграмяна, М.В. Захарова, В.В. Курасова и многих других видных военачальников, будучи с ними, как говорят, на «ты», Дмитрий Сергеевич расширил рамки взаимодействия особистов с армией и наполнил его новым содержанием.

Характерен в этом контексте такой пример. Между руководствами военной контрразведки и Министерства обороны существовала договоренность, в соответствии с которой военное ведомство ежегодно выделяло из своего лимита жилплощади в Москве квартиры офицерам-контрразведчикам. Военные министры сменяли друг друга, а договоренность продолжала безотказно действовать.

В конце 1957 года к руководству Министерством обороны пришел маршал Р.Я. Малиновский. Он, в силу неизвестных мне причин, довольно неприязненно относился к органам безопасности. При рассмотрении плана распределения жилплощади, предоставляемой военному ведомству, Малиновский приказал прекратить выделение жилья военной контрразведке.

О принятом министром решении начальник секретариата 3-го управления П.В. Градосельский доложил генералу Леонову. Он сразу же набрал по «кремлевке» номер телефона Малиновского и спросил его:

— Родион Яковлевич, разве ты не понимаешь значения и места военной контрразведки в обеспечении безопасности вооруженных сил страны? Как же ты умудрился отменить выделение жилья для контрразведчиков? Ведь какой узурпатор был твой предшественник Жуков и тот подобного себе не позволил.

Разговор с Малиновским по телефону Леонов вел на равных, в полушутливом тоне, но довольно твердо. В результате Малиновский свое решение отменил. Военная контрразведка продолжала получать квартиры из лимита Министерства обороны.

В апреле 1959 года пришел день проводов Дмитрия Сергеевича Леонова на пенсию. В его служебном кабинете собрались руководители отделов и партийного комитета. Пожалуй, впервые за годы совместной работы он предстал перед нами не в генеральской форме, а в штатском темном костюме и при галстуке.

Свое обращение он начал, волнуясь и стремясь четко выговаривать каждое слово:

— Я собрал вас, чтобы сообщить о состоявшемся решении ЦК нашей партии о моей отставке по состоянию здоровья…

В этот момент голос Дмитрия Сергеевича осекся, губы задрожали, и он как-то сразу еще больше состарился. Из глаз полились слезы.

Никто из нас от Леонова подобной слабости не ожидал. Несколько секунд царили удивление и полное молчание. Раньше других опомнился секретарь парткома Александр Поспелов. Быстро пройдя к столику с графином, налил воды и подал стакан Дмитрию Сергеевичу. Рука генерала дрожала, в тишине было слышно, как зубы дробно стучат по стеклу стакана. Выпив воды и несколько успокоившись, генерал продолжил:

— Настало время уступить дорогу более молодым. Работая в управлении, я никому не верил. Но вы честно вели себя и помогали мне. За такое отношение благодарю. Если я по-стариковски «пылил» и кого-то обидел, то прошу прощения…

Заместитель Леонова генерал-майор Анатолий Михайлович Гуськов предложил:

Послевоенные годы. «Отрыжка» прошлого…

— Дмитрий Сергеевич, сегодня такой необычный и памятный день. Давайте вечером соберемся в ресторане и вас тепло проводим.

На какое-то время Леонов задумался, его лицо обрело обычный суровый, отрешенный вид, и он ответил:

— Что еще придумали! Толкаете меня на организацию коллективной пьянки. Нет, увольте.

Ответ прозвучал вполне серьезно. В нем был настоящий, а не всплакнувший только что Леонов.

Спустя некоторое время после проводов Леонова в отставку, меня пригласили для беседы в отдел административных органов ЦК КПСС в связи с предстоящим направлением за границу. В беседе инструктор отдела между прочим сказал: «Ну как, в управлении довольны уходом Леонова? Наверное, намучились с ним?» Мне по-человечески стало жалко Дмитрия Сергеевича, о чем я и поведал инструктору. Одновременно подумалось, зачем было генералу, сросшемуся с армией и отдавшему ей всего себя, под занавес службы, в почтенном возрасте ломать жизнь? Уверен, будучи глубоко порядочным человеком, Леонов не мог не переживать своего положения в военной контрразведке.

Часть партийных и армейских работников, пришедших сразу на высокие руководящие должности, нормально вписалась в чекистские коллективы. Другая часть так и не нашла себя в органах безопасности. Одни из них возвратились на прежнюю работу, другие, мучаясь, дотянули до пенсии и уволились. Оперативный состав военной контрразведки, понимая трудности руководителей, не прошедших начал агентурно-оперативной работы, никогда на этом не спекулировал. Всегда проявлял высочайший такт и деликатность, искренне делясь чекистским опытом.

И все же были ли среди партийных посланцев лица, познавшие специфику работы органов безопасности и заявившие о себе? Да, были. Из тех, кого я знал, следует назвать Н.Р. Миронова и С.Н. Лялина. Оба они пришли в МГБ в 1951 году по решению ЦК партии.

Николай Романович Миронов родом из Днепродзержинска. Рос и воспитывался в семье рабочего. Имел высшее образование. В августе 1941 года ушел добровольцем в действующую армию и до конца Отечественной войны находился в ней на партийно-политической работе. Принимал участие в боях с немецко-фашистскими захватчиками в составе частей Южного и 3-го Украинского фронтов. В 1942 году получил тяжелое ранение, но после выздоровления снова вернулся на фронт.

После войны Миронов трудился на партийном поприще. В МГБ его призвали с должности секретаря Кировоградского обкома КП Украины. В МГБ Миронов начал службу в аппарате военной контрразведки в Москве заместителем начальника главка. Мне довелось впервые встретиться с ним в середине 1951 года. Тогда в нашем главке, как и во всех подразделениях МГБ, шло бурное обсуждение на партсобраниях закрытого письма ЦК ВКП(б) «О неблагополучном положении в Министерстве государственной безопасности СССР». Состоялось партсобрание с этим вопросом и в оперативно-техническом отделе, где я в то время работал начальником отделения и являлся секретарем парторганизации. На собрании у нас присутствовал Миронов.

После сделанного мною доклада и выступления нескольких коммунистов был объявлен перерыв. Миронов подошел ко мне, взял под руку и предложил с ним пройтись. Пока мы прогуливались по длинному коридору, он довольно резко отчитал меня за недостаточно острый доклад, слабую, на его взгляд, увязку критики органов безопасности ЦК партии со служебной деятельностью коммунистов. Чувствовал я себя неловко. Мне казалось, что в докладе я учел все положения и требования закрытого письма и сказал о необходимом довольно обстоятельно. Такая уверенность подкреплялась и положительной оценкой текста доклада секретарем парткома главка, который ознакомился с ним накануне собрания.

Высказанная Мироновым критика в мой адрес была крайне неприятной, но меня не обидела и не обескуражила. Я понимал, что в целом он прав и преподал мне урок из добрых побуждений и для пользы дела. Так, почти при «драматических» обстоятельствах состоялось мое первое знакомство с Николаем Романовичем Мироновым.

Опираясь на свой жизненный опыт и глубокое знание партийной работы, Миронов в коллектив военных контрразведчиков вписался довольно быстро и уверенно заявил о себе как руководителе. Его гибкий ум, умение контактировать с людьми, доступность и общительность, прямота и правдивость вызывали у сотрудников уважение.

Спустя два года, несмотря на нормально протекающую службу, Миронов в числе других руководящих партработников, посланных ЦК ВКП (б) на укрепление МГБ, как я уже упоминал, был изгнан Берией из центрального аппарата и направлен в Киев с понижением. Но вскоре справедливость восторжествовала. После ареста Берии Миронова возвратили в Москву на прежнее место работы. Позднее Николай Романович руководил Управлением госбезопасности в Ленинграде. С 1959 года он возглавил Отдел административных органов ЦК КПСС.

Находясь на этой должности, он провел реформу адмотдела. До прихода Миронова отдел курировал руководящие кадры не только силовых структур, но и медицины и спортивных учреждений. Направления деятельности весьма разномастные. Миронов добился оставления за адмотделом только вооруженных сил, органов безопасности, внутренних дел и юстиции.

Касаясь дореформенного периода, Миронов, смеясь, как-то рассказывал мне, что часто приходилось заниматься мелкими, второстепенными вопросами, не имевшими никакого отношения к ЦК. Однажды на его имя поступила жалоба с просьбой разобраться в правильности назначенного пенальти в футбольном матче ЦСКА — «Шахтер».

19 октября 1964 года, направляясь в составе военной делегации в Югославию на празднование 20-летия освобождения от фашистских оккупантов Белграда, в котором он участвовал во время войны, Миронов погиб в авиакатастрофе: самолет на подлете к городу врезался в гору.

Как руководитель и организатор Николай Романович Миронов обладал значительным потенциалом. Не завершись так трагически его жизнь, мы, возможно, увидели бы его на более высоких партийных и государственных постах…

Становление Серафима Николаевича Лялина прошло в семье потомственных рабочих тульского оружейного завода. Здесь он поднялся с самых низов до руководителя предприятия. Во время Великой Отечественной войны эвакуировался вместе с заводом на восток страны. За быстрое освоение производства нового бронебойного снаряда был удостоен ордена Ленина. После войны возвратился в родную Тулу, где с должности секретаря обкома партии получил путевку ЦК на работу в органы госбезопасности. Его служба в органах складывалась по-разному. Начав с должности заместителя 2-го главка, он поднялся до заместителя председателя КГБ. Затем трудился начальником Оперативно-технического управления, 8-го главного и Управления КГБ по городу Москве и Московской области. Крупно поссорившись, по его рассказам, с первым секретарем МГК Гришиным, вынужден был в 1971 году перейти работать начальником Управления контрразведки Группы советских войск в Германии, где и завершил службу. Лялин был человеком добрым, с глубоким внутренним обаянием, что не мешало ему, когда требовала ситуация, проявлять волю и принципиальность.

Наверное, Николая Романовича и Серафима Николаевича объединяло умение опираться в работе на чекистов-профессионалов, не стесняясь учиться у подчиненных, вдумчиво вникать во все стороны деятельности органов. Поэтому они быстрее других обрели необходимые агентурно-оперативные познания и навыки, уверенность в работе. С подполковников поднявшись до генералов, Миронов и Лялин многое сделали для устранения извращений и укрепления социалистической законности в деятельности органов, повышения их авторитета в обществе.

С Мироновым и Лялиным мы еще встретимся на страницах этих записок.

Уместно поставить и такой вопрос: может ли возглавлять органы безопасности человек, не имеющий на первых порах профессиональных знаний? Наша практика и практика зарубежных государств в целом отвечают на этот вопрос положительно. Однако здесь следует соблюдать некоторые важные условия. Лицо, возглавляющее органы, должно иметь большой опыт государственной или политической деятельности, а его заместители обязательно должны быть в высшей степени компетентными разведчиками и контрразведчиками.

В годы перестройки печать резко и, на мой взгляд, правильно критиковала руководство партии за порочную практику назначения некомпетентных партийных работников в аппарат МИДа, систему правоохранительных органов и на другие специфические участки государственного управления. Вместе с тем после августовских событий 1991 года последовали назначения в органы безопасности и внутренних дел лиц, абсолютно некомпетентных в вопросах обеспечения безопасности государства. Как и раньше, это были «лично преданные» люди, представители определенных политических течений. Таким образом вновь создавались условия для соблазна использовать специальные службы в узкопартийных или личных политических целях. Неужели нас ничему не научил горький опыт прошлого?

Естественно, руководящий состав центрального аппарата органов безопасности, в том числе и военной контрразведки, комплектовался не только из людей, пришедших с ответственной партийной и советской работы, командного и политического состава армии и флота. Обычно такие значимые кадровые вливания имели место на переломных этапах государственного строительства, были связанны с крупными политическими событиями в стране и чисткой самих органов безопасности. Укрепление, совершенствование аппарата шло практически постоянно за счет отбора на периферии лучших, хорошо зарекомендовавших себя, наиболее перспективных сотрудников.

В 1951 году, после смещения с должности министра и ареста Абакумова, повлекших за собой глубокие изменения и перестановки в кадрах центрального аппарата государственной безопасности, 3-е Главное управление пополнилось рядом опытных и способных сотрудников из подчиненных органов военной контрразведки. Я позволю себе выделить среди них Александра Ивановича Матвеева, Леонида Георгиевича Иванова, Даниила Павловича Носырева и Ивана Николаевича Найдовича. Меня связывали с ними многолетняя совместная работа и личные отношения. Каждый из них какое-то время был моим непосредственным начальником.

Пришли они в аппарат главка уже зрелыми чекистами, с управленческим опытом, пройдя до этого суровые и опасные дороги войны, постигая оперативное мастерство в боевых условиях фронта. Это были представители нового поколения чекистов, судьбу которых определила Великая Отечественная война.

Матвеев, Иванов, Носырев и Найдович уверенно вошли в коллектив военных контрразведчиков, заявили о себе трудолюбием, способностью профессионально решать вопросы оперативно-разыскной работы, умением руководить людьми. За годы длительной службы они завоевали уважение коллег, поднялись до званий генералов, занимали важные руководящие посты в военной контрразведке, внесли достойный вклад в обеспечение безопасности страны и ее вооруженных сил.

В 1957 году, в бытность Ивана Николаевича Найдовича начальником 1-го отдела, я работал его заместителем, в 1964-м сменил на Закавказском военном округе, а в 1972-м мы встретились в Группе советских войск в Германии. Оба были заместителями начальника Управления контрразведки ГСВГ. Здесь Иван Николаевич по состоянию здоровья ушел в отставку, возвратился в Одессу, где через некоторое время умер.

Леонид Георгиевич Иванов работал в 3-м главке начальником отдела, и я как руководитель контрразведывательного органа по военным научно-исследовательским институтам замыкался на него. Затем он последовательно являлся начальником особого отдела Южной группы советских войск в Венгрии, Киевского и Московского военных округов. Все это время связь между нами не прерывалась. С Московского округа Леонид Георгиевич уволился в отставку и ныне проживает в Москве, активно занимаясь делами ветеранской организации.

С Даниилом Павловичем Носыревым мы трудились вместе в аппарате 3-го главка. Позднее встретились в Группе советских войск в Германии, где он служил заместителем начальника Управления военной контрразведки, а я начальником Особого отдела армии. В начале шестидесятых его из ГСВГ направили начальником Особого отдела Ленинградского военного округа. Здесь же он через некоторое время стал начальником Управления КГБ по Ленинградской области, получил звание генерал-полковника, вошел в состав коллегии КГБ СССР.

В Ленинград Даниил Павлович поехал без особого желания, однако спустя годы полюбил город. С Даниилом Павловичем меня связывала не только служба, но и добрые человеческие отношения. Приезжая в Москву, он заходил ко мне. Последний раз, во время его пребывания на отдыхе в Подмосковье в ведомственном санатории «Семеновское», мы договорились встретиться по завершении им лечения. Перед отъездом в Ленинград Даниил Павлович позвонил и сказал, что чувствует себя плохо, держится высокое кровяное давление. Обещал через пару недель снова быть в Москве и встретиться. Нашей встрече не суждено было состояться. В Ленинграде Даниил Павлович Насыров скончался.

Об Александре Ивановиче Матвееве я расскажу более подробно в последней главе воспоминаний.

В период службы с 1943 по 1959 год в Москве, в аппарате Управления военной контрразведки, руководство периодически включало меня, как и других сотрудников, в оперативные группы, выезжавшие на периферию для проверки состояния чекистской работы в подчиненных органах. Участие в подобном инспектировании всегда вызывало интерес, обогащало новым опытом и знаниями.

Я участвовал в нескольких подобных проверках. Из них хорошо запомнилась поездка на Дальний Восток.

Самолет Ту-104, вздрагивая всем корпусом, натужно оторвался от взлетно-посадочной полосы Внуковского аэропорта и стал набирать высоту, взяв курс на восток. С заложенными ушами и в напряжении прижатый к креслу, я сидел, опоясанный ремнем. На Дальний Восток и в реактивном самолете мне довелось лететь впервые.

Наша группа, состоящая из сотрудников оперативного и следственного отделов, кадрового аппарата и секретариата 3-го главка, летела в Хабаровск с целью, как тогда говорили, комплексной проверки Управления военной контрразведки Дальневосточного военного округа. Такие проверки подчиненных органов тщательно готовились и носили плановый характер.

Примерно за неделю до нашей командировки, в ноябре 1957 года, на этой же воздушной трассе в районе Читы потерпел катастрофу, получившую громкий резонанс в стране, самолет Ту-104. Аэрофлот принял ряд предосторожностей. Нам пришлось заночевать в Иркутске и лишь утром следующего дня продолжить полет.

В Хабаровске нашу группу разместили в гарнизонной гостинице. Согласно плану, я проверял организацию контр-разведывательной работы в штабе округа и замыкающихся на него воинских частях обеспечения. Времени отпускалось на проверку немного, всего 20 дней. Чтобы успеть познакомиться с аналитическими материалами и делами оперучета, провести контрольные встречи с негласным аппаратом, оценить надежность защиты секретов в таком важнейшем месте их сосредоточения, как штаб округа, определить характерные недочеты и выработать рекомендации, приходилось трудиться с полной отдачей, не считаясь со временем.

Я не только проверял людей и делился с ними опытом, но и постоянно учился у них, какое бы служебное положение они ни занимали. Такой подход к людям я сделал правилом всей своей жизни.

Периодически ход проверки докладывался руководителю группы, заместителю начальника главка генералу Гуськову. По специальности инженер-металлург, чекисте 1938 года, участник войны и в последующем руководитель таких крупных подразделений госбезопасности, как Управление по Горьковской области и КГБ Азербайджана, он умело направлял деятельность нашей группы.

Мы ходили на работу и возвращались в гостиницу обычно все вместе. Наверное, наше шествие по центральной улице Карла Маркса смотрелось со стороны весьма живописно. Впереди шел в генеральской форме Анатолий Михайлович Гуськов — строгий, подтянутый, привлекательный. Отставая на шаг, за ним двигался по-гвардейски статный майор Михаил Миронов, выполнявший одновременно роль адъютанта и правой руки Гуськова. Дальше, в пяти — шести шагах, следовали остальные офицеры свиты.

Город Хабаровск смотрелся хорошо даже зимой. Растянувшись на многие километры, он прижимался к правому берегу Амура. Сам Амур поражал своей силой: казалось, река не течет, а мощно катит вперед темные, всесокрушающие воды.

По традиции, итоги работы подвели на разборе руководящего состава округа. Разговор состоялся деловой, принципиальный и полезный. Доклад сделал генерал Гуськов.

На разборе имел место курьезный случай. Еще в ходе проверки одному начальнику особого отдела дивизии было рекомендовано прекратить заниматься своим личным подсобным хозяйством в ущерб работе, в частности ликвидировать разросшийся курятник. Гуськов, приводя данный пример в докладе, поднял начальника отдела дивизии и спросил: «Вы выполнили данное вам указание?» Он бодро доложил: «Так точно, товарищ генерал! Всех кур и петухов продал прокурору!» — такое заявление развеселило серьезных участников разбора.

Отлет в Москву был намечен на утро 5 декабря. Из-за сильного ветра самолет задержался. Так время подошло к обеду.

Решили обедать в ресторане «Уссури». За столом находились, точно помню, 13 человек. Всеобщее внимание привлекал огромный зажаренный таймень, пойманный в Амуре офицером нашей команды подполковником Титовым, заядлым рыболовом. Во время обеда Анатолий Михайлович милостиво разрешил принять по чарке в связи с праздником — Днем Конституции.

Вылетели в Москву уже затемно. Самолет шел на большой скорости, почти «в ногу» с течением времени. В просвете облаков иногда проглядывали причудливые россыпи мерцающих на земле огоньков — городов и селений. В столицу прибыли ночью…

Командировки в подчиненные органы зародили во мне мысль обязательно поработать на периферии, непосредственно в войсках.