Волки

Глава 12 Круговорот

В тот день был туман. Он белыми кольцами вился над крышами домов и хлопьями оседал на землю. Туман превратил город в сплошное серое месиво, в котором потонули дома и улицы. Изредка из-за белой завесы раздавались одинокие голоса прохожих. Голоса звучали чуть слышно, но пробивались настойчиво, словно корабль, режущий кромку льдов. Иногда возникали неясные очертания, напоминающие человеческие фигуры. И — снова туман.

Валерка долго плыл в этом белом океане и не мог избавиться от ощущения отрешенности от всего происходящего. Туманные облака пришли в движение. Они разрывались на части и соединялись снова. В просветах на одно мгновение стали отчетливо видны лица людей, потом глаза. За спиной Валерки раздались громкие крики, и, обернувшись, он увидел светло-серое, низко нависшее над землей небо, и шеренгу людей, взявшихся за руки. Они надвигались. Лица их были сосредоточенны и угрюмы.

На улице, оккупированной туманом, творилось что-то непонятное. Плач и женские крики раздавались со всех сторон. Изредка слышалась грубая брань и звуки ударов. Неожиданно из белой завесы вынырнула черноволосая девушка, лет двадцати пяти, и наткнулась прямо на шеренгу, шедшую на туман грозно и неумолимо, словно когорта римских легионеров. Испуганно вскрикнув, девушка хотела повернуть обратно, но было уже поздно. Человек в сером плаще бесцеремонно схватил ее за руку.

— Иди рядом, — прикрикнул он на нее, — и чтобы молчать!

Валерка сделал несколько шагов в сторону и сразу же увидел двух женщин, прижавшихся к стене небольшого особняка. Вид у них был довольно жалкий.

— Маша, Маша, давай сюда, здесь проходной, — прокричала какая-то девчонка.

Сразу же послышался топот ног и громкая ругань. Из тумана неожиданно вышел смеющийся парень. Он тащил за руку упирающуюся женщину.

— Что здесь происходит? — спросил Валерка.

Парень перестал улыбаться. Теперь у него было лицо человека, исполняющего обычную, порядком надоевшую, но необходимую работу.

— Шлюх ловим, — негромко сказал он и добавил: — Облава!

Валерка сразу же вспомнил опера, который его отпустил со словами:

— Погуляй пока, мы тебя вызовем!

Только сейчас до Валерки дошло, что отпустили его не случайно и они наверняка надеются, что он наведет их на Седого. Значит, Седой ушел, и он на свободе. Конечно же, пахан скрывается и место его «норы» найти невозможно. «Схожу к Алине… — подумал Валерка. — Ее они не тронут, зачем она им?..»

— …Батюшки, — сказал Тари, — никак это ты, морэ?

Митя сделал шаг вперед и снова остановился. Цыгане молчали.

— Соскучились? — с улыбкой спросил Митя.

— А мы думали, что больше тебя не увидим, — сказал один из цыган.

— Похоронили, что ли? — спросил Митя.

— Зачем же — похоронили, просто Седой тебе поближе, чем мы, будет…

— Этого касаться не следует, — ответил Митя. — Я Седого с детства знаю. Обязан ему многим. Если вы хотите, чтобы я Седого вам сдал, то это напрасные заботы. Этого не будет.

— Многие о нем заботятся, — сказал молодой цыган, — я даже позавидовал. Батя хлопочет.

— Кто такой Батя? — спросил Митя, всем своим видом демонстрируя незнание.

— Авторитетный человек, — ответил молодой цыган. — Мы бы, конечно, не трогали Седого — бабки он отдал, как договаривались, но в последнее время смерть просто косит наших, и, кажется нам, что здесь без вмешательства Седого не обходится.

— Зря ты, морэ, на Седого валишь. Не до того ему. Здесь другие замешаны.

Митя сделал паузу, потом подошел к столу и присел.

— А где ты залег, Митя? — спросил Тари.

— Где был, там меня больше нет, здесь я, с вами. А где сейчас Седой, про то мне неведомо. Ищите сами, если он вам так нужен.

— Думаем мы, — сказал Тари, — может, действительно оставить его в покое и разобраться с теми, кто в смерти наших братьев замешан, а? В этом ты поможешь?

— Помогу, — кивнул Митя.

И сразу же обстановка разрядилась. Наступило оживление и за столом, возле которого сидели цыгане. Они стали есть и пить, обмениваясь короткими репликами. Митя больше не принимал участия в разговоре, мысли его были далеко. Он думал о Седом и Алине, о том, что будет дальше — нельзя же вечно находиться в бегах. Как ни странно, но вспомнилась ему пьяная баба с перекошенным лицом, схватившая его за плечо возле торгового ларька, когда он покупал сигареты. И голос вроде бы знакомого когда-то человека, в оборванном и грязном костюме, крикнувшего ей:

— Не трогай его, Маня, он наш, я его знаю!

Митя даже улыбнулся тогда, а баба побежала за ним с криком:

— Подождите, извините, я не знала…

И почему это вспомнилось ему именно сейчас, у цыган? Может быть, потому, что было в той пьяной шалаве что-то колдовское?.. Неожиданно для самого себя Митя услышал собственный голос:

— Выпить у вас, ромалэ, не найдется?

Цыгане оживились.

— Это другое дело, Митя.

— Так бы сразу и сказал.

— Что же ты, братец ты мой, молчал?

Ему налили водки, и он жадно, одним залпом опрокинул стакан. Закусывать не стал, а только попросил:

— Спели бы что-нибудь, если можно?

— Да что ты, братец ты наш, не до песен…

— Знаю, ромалэ, что на душе тяжело, но, может, песня душу отогреет? — Митя вопрошающе оглядел всех, находящихся в комнате.

Лица понемногу смягчались и стали уже не такими отчужденными. А когда Тари негромким голосом вывел:

цыгане дружно подхватили песню и зазвучала гитара. И вроде бы и не было никакого напряжения и сложностей тоже не было. Неожиданно песня резко оборвалась, и один из молодых цыган сказал:

— А из-за чего, собственно, ромалэ, вся эта свалка началась, а? — И тут же ответил сам себе: — Из-за того, кожаного пацана, который нам деньги был должен, который на счетчике стоял. Валера, кажется, его звали? Это его Седой пришел отмазывать. Кругом мертвяки, а тот пацан гуляет. Негоже это, ромалэ.

Цыгане согласились с ним. И тогда вступил Митя:

— Взяли того пацана. Менты замели. Он с Седым на дело ходил, там его и прихватили. Там же и Седого ранили.

— Да что ты, Митя, что ты говоришь? — возразил ему Тари. — Видел я этого парня, на свободе он гуляет.

— Не может быть, — не поверил Митя, — как это могли его отпустить?

— Понятно все, — сказал молодой цыган, — менты его на цепь посадили и ждут, куда он пойдет. Ты знаешь, Митя, куда он пойдет?

— Догадываюсь, — ответил Митя, — только туда вам хода нет. Это моя забота, я его там сам возьму, если он вам понадобился.

— Ну, этого-то ты нам отдай, если с Седым такие проблемы.

— Схожу гляну на него, — сказал Митя, и цыгане поняли его.

Странно, но жизнь Валерки не представляла для Мити никакой ценности, и сам он был ему совершенно безразличен. Знал Митя, что Валерка побежит к Алине, и решил сходить туда же, хотя это и было опасно. И конечно, не из-за Валерки тянуло туда Митю — он хотел повидать Алину.

— Ты, Митя, поаккуратней, — сказал Тари, — все-таки ты в розыске.

— Ближе к ночи схожу, — ответил Митя и больше к этой теме не возвращался.

И снова зазвучала песня, и голос вывел:

И цыгане подхватили:

И опять пронзительно зазвучал голос:

И снова подхватили цыгане:

Все отошло в сторону, все горести забылись, оставался только голос, который вел за собой:

Песня оборвалась неожиданно, так же, как и возникла, и Митя очнулся. Цыгане сидели молча, занятые каждый своими думами, и только Тари вдруг поднялся и сказал, ни к кому не обращаясь:

— Да, ромалэ, на всех нас крест, и нет нам избавленья от этого.

— Это что, жизнь наша, что ли? — спросил молодой цыган.

— Понимай как хочешь, — ответил ему Тари, — а я этот крест шкурой чувствую. Тяжел этот трушил. Иногда бывает совсем не под силу его нести.

— Так избавься от него, легко живи, — снова сказал парень.

— Не под силу это человеку, — не согласился Тари.

— Отчего не под силу? — вступил в разговор другой цыган, до той поры молча прислушивавшийся к разговору. — Были случаи, когда рома пытались померяться силами с судьбой. Не все в этом споре уцелели, но все же пытались. Надо для себя понять, какой счет к тебе судьба предъявляет и за что ты отвечать должен, тогда легче вступать в поединок. Хотя каждому из вас, ромалэ, известно: от судьбы не уйдешь. Когда я еще в таборе жил, говорила мне пхури, что, если хочешь с судьбой поспорить, надо достать папоротник (причем только тот, который три года цветет), и сорвать его нужно в двенадцать часов ночи ровно… Пошли мы с одним цыганом к такому папоротнику и стали ждать, когда он расцветет, но не дождались — уснули. А когда обратно возвращались, встретили женщину на дороге…

— Это к несчастью, — вставил Тари.

— Так и вышло. Потом в таборе гульба большая шла, а тот цыган, с которым я хотел папоротник сорвать, вдруг исчез, и больше его никто не видел.

— Судьба у него такая, — снова вмешался Тари.

— Нет, ромалэ, — возразил Митя, — это за ним смерть приходила. Не сумел он цветок взять, а то бы от смерти уберегся. Было у меня как-то раз. Сплю я, а может, и просто задремал, но кажется мне до сих пор, что наяву это было. Ночь. Открываю глаза и вижу, что такое: стоит в нескольких шагах от меня какая-то фигура в темном балахоне. Лица не видно, балахон на глаза надвинут. Стоит и молчит.

«Кто ты?» — спрашиваю.

А привидение молчит. Я снова спрашиваю:

«Что нужно тебе?»

А оно не отвечает. Хотел я перекреститься, да не успел. Привидение стало протягивать ко мне руки, и я отодвинулся к стене. И тогда зазвучал его голос:

«Собирайся, со мной пойдешь».

«Сначала скажи, кто ты и зачем пришла, — ответил я, — а потом разговаривать будем».

«Не о чем нам говорить…»

Ярость меня охватила, ромалэ. Как это так может быть, чтобы без моего ведома мою судьбу решали? Вскочил я и кинулся на этот самый призрак, и началась между нами драка. А призрак вроде бы смеется, играет со мной. Только я коснусь его, как чувствую что-то холодное, отталкивающее. И надвигается он все ближе и ближе. А надо сказать, ромалэ, что на другой кровати мать моя спала, старуха-мать. И видимо, тот призрак за ней приходил, а я помешал ему.

— Тогда почему он сказал тебе, чтобы ты собирался? — спросил Тари.

— …Помешал я ему сделать дело, — пояснил Митя, — вот он и решил меня забрать. Короче говоря, бились мы до рассвета, а потом он исчез, а на мне следы его когтей остались…

— Чудилось это, — перебил Митю молодой цыган, — такое бывает.

— Может, и чудилось, но я это крепко запомнил. С той поры за мной больше смерть не являлась, отступила.

— Видно, захотела, чтобы ты долго жил, — сказал Тари, — понравился ты ей…

— Она захотела, чтобы не жил я, а мучился, — возразил Митя, — такое мне испытание выпало. — Он собирался еще что-то добавить, но в соседней комнате возник какой-то шум. Необычайное волнение охватило вдруг всех.

В комнату вбежала цыганка с криком:

— Ружа! Ружа!

— Что Ружа?! — закричал Тари.

— Ружа пришла!

— Как? — поразился Митя. — Она в городе?

На пороге комнаты показалась Ружа с Рубинтой на руках. Появление Ружи было настолько неожиданным, что никто не мог вымолвить ни слова. Конечно же, и в городе знали, что Ружа отвержена и что барон велел ей следовать за табором. Последних же новостей о том, что барон поселил Ружу у Хулая, еще не успели узнать. Первым опомнился Митя. Он понял, что, если не вмешается, будет свара, а в такую минуту, когда и без Ружи забот хватает, это было бы нежелательно.

— Проходи, Ружа, — пригласил ее Митя, — есть хочешь? — И, не дожидаясь ответа, стал устраивать Ружу за столом. Конечно, в таборе его поступок был бы нарушением традиций, но здесь, в городе, цыгане не восприняли это так остро, они поняли, что Митя хочет сгладить обстановку, и согласились с ним.

Ружа сделала несколько шагов и остановилась. Потом еще несколько торопливых движений — Ружа положила Рубинту на диван, выпрямилась и вдруг запричитала:

— Ой, беда, ромалэ, какая беда вышла! Убили Хулая гаджё. Чем он и его семья им помешали? Ничего дурного у них и в мыслях не было. Беда, ромалэ!

— Перестань, — оборвал ее Тари, — говори спокойно.

Но Ружа продолжала причитать и не могла успокоиться. Тогда Тари прикрикнул на нее:

— Молчи!

Она замолкла. В наступившей тишине резко прозвучал голос Тари:

— Мне надо ехать в табор, ромалэ.

— С ума сошел, морэ, — послышались голоса.

— Что тебе там делать? Сами разберутся.

— Барон вернулся.

— И Савва там.

— Сожгли они деревенских, всех, кто убивал Хулая, сожгли. Смута там идет, а табор ушел, — продолжала Ружа.

— А ты почему не с ними? — поинтересовался Митя.

— Больше не могла я выдерживать все это, нет мне покоя, ни в таборе, нигде.

— Ладно, разберемся, — сказал Митя, — побудь здесь. Тебя примут. А мне идти надо, разобраться с кожаным. С пацаном этим.

— Пусть идет, — согласились цыгане.

— А Ружа? — спросил Митя, и цыгане его поняли. Ведь Руже было объявлено магэрдо, и никто из цыган не мог общаться с ней — ни разговаривать, ни кормить. За дверью шумели цыганки, возмущенные появлением Ружи, но высказать свое мнение в присутствии мужчин они не смели. Да и кто бы послушал их здесь?

— Нет, ромалэ, так дело не пойдет, либо вы пообещаете, что окажете Руже приют, либо я не пойду за кожаным. Вам ведь нужен этот пацан вместо Седого? Нужен? — Митя обвел взглядом находящихся в комнате мужчин.

Вперед вышел Клин, пожилой цыган, неизвестно каким образом оказавшийся здесь: может, к родне приехал, а может, просто так заглянул на огонек. Клина уважали и побаивались даже уголовные.

— Вот что я скажу вам, чавалэ: конечно, закон цыганский надо держать и в поле, и здесь, в городе. Но вы-то оторвались от своих и нечасто исполняете то, что закон велит, — усмехнулся Клин. — Кто вас упрекнет в том, что вы Ружу приняли? Никто.

Цыгане, обрадованные поддержкой Клина, зашумели:

— Мы — городские рома!

— Мы — сами себе закон!

— У нас — свой закон!

И еще раздался голос, который сразу же выделил:

— Что на нас креста нет?!..

— …Что на вас креста нет? — выкрикнул Митя. — Куда ей идти?

— Примем, морэ, не сомневайся.

— Барон одобрит ваше решение, — твердо сказал Митя и вышел из комнаты.

— Да сыр полево Бэнг[29], — сказал кто-то из цыган, когда Митя вышел. И добавил: — Привыкли мы к нему, ромалэ, мне Митя очень нравится, а почему — сам не знаю.

— Это бывает, — сказал Тари, — правда, иногда ошибаешься, но в этом случае, я думаю, мы не ошиблись. Страдает он оттого, что его предали, а сам-то он никого не продавал и нас не продаст.

— Ты, морэ, — вмешался Клин, — забыл, что мужчина из племени рома не должен страдать из-за женщины, не стоит она того. Ты забыл, как решаются такие дела.

— Он — не ром! — ответил Тари. — Он — человек.

— Понять тебя я могу, — сказал Клин, — но поддержать нет. Тебе, цыгану, что за дело до его страданий, или ты не знаешь, как чужаки с нами поступают?

— Знаю, — ответил Тари, — но ведь мы приняли Митю, спасли его, и он стал нашим братом. Он Бамбаю жизнь спас когда-то.

— Слышал я об этом, — сказал Клин, — но его друг лишил Бамбая жизни, а он не отдает его нам.

— Разве ты отдал бы своего друга, морэ? — спросил Тари.

Цыгане не вмешивались в их разговор, понимая, что вопрос, который обсуждается, неразрешим и только судьба сможет развязать этот узел…

А Митя шел к Алине и думал о том, что судьба всегда предъявляла к нему слишком высокие требования, но он на нее не обижался, только задумывался про себя, а хватит ли ему сил на то, чтобы преодолевать все новые и новые препятствия. Правда, во всех его бедах были повинны люди. Митя не хотел причинять зла другим, и в этом заключалась его борьба с собой. Это был трудный поединок. Он ставил себя на место других людей, понимая, что сам никогда бы не поступил так, но их он почти всегда оправдывал.

Зло и благо! Вечные антиподы, разобраться в которых просто невозможно, если судить о них абстрактно, не вдаваясь в те мелочи, на которые всегда обращали внимание цыгане, вынося свои приговоры. Значит, жизнь состоит из мелочей. Так говорил когда-то цыганский старик. «Жизнь — это тоже мелочь, и относиться к ней надо спокойно!»

И откуда в неграмотном цыгане, проведшем всю свою жизнь в кочевье, это понимание основ жизни и смерти, глубокая философия постижения мира, та истина, в которой многие, гораздо более образованные люди не могли разобраться? Это была интуиция людей природы, выводящая их из хаоса, в котором задыхались те, кто не мог себя понять. Логика людей города часто заводила их в тупик, интуиция же, наоборот, приходила к ним на помощь в самые критические минуты их жизни. И — никогда не обманывала и не подводила. Интуиция не ошибалась.

И еще одно тревожило Митю. «А может быть, одиночество — естественное состояние любого человека, данное ему Богом для постижения жизни, и он всю свою жизнь пытается преодолеть волю высшего разума, чтобы заявить о своих ничтожных претензиях к миру?»

Все эти мысли не были для Мити абстрактными, они опирались на собственный опыт. Конечно, можно было балансировать на грани: жить в мире полуслов, полунамеков, полуоттенков, но это было искусственным и ложным. Истина же оставалась неизменной: приходя в мир одиноким, человек и покидает его один…

«Так что же такое моя жизнь сейчас, — подумал Митя, — полная свобода или одиночество?»

Митя шел в западню и не знал об этом… Не знал он и того, что Тари, ведомый интуицией, идет за ним следом, оберегая его от опасности. Не подозревал он и о том, что опер Ильин, выведав у Валерки о его несчастной любви к Алине, послал людей присмотреть за ним. Все сходилось на Алине… И конечно, Митя даже не догадывался о том, что Ружа, обеспокоенная его судьбой, спрашивала у Рубинты о будущем, и та ответила: «Митю спасет Бог, цыганский Дэвла, но прольется кровь другого человека — того, кто еще не разобрался в этой жизни…»

И Алина тоже ничего не знала о надвигающихся событиях. Она сидела и слушала музыку, будившую тревожные воспоминания.

Время, о котором вспоминала Алина, было похоже на яркий карнавал, но, как только она на мгновение отвлекалась, будни резко и беспощадно напоминали о себе, и все, поначалу казавшееся загадочным, оборачивалось пустотой и разочарованием.

Зачем, собственно говоря, Алина связалась тогда с этим Валеркой? Ей было скучно тогда, хотелось заполнить пустоту и — появился Валерка. А тот, кто целиком и полностью владел ее душой, исчез, и о нем не было никаких вестей. Нить оборвалась, и человек как бы и не существовал вовсе. А ведь она всецело принадлежала ему.

Тогда был вечер, моросил дождь, а вокруг только тихие пустынные улицы и никого больше. Она торопилась домой и вдруг отшатнулась. Дорогу ей преградил человек, возникший как бы ниоткуда.

— Не бойтесь, — сказал он, — я не причиню вам зла!

В темноте трудно было различить лицо, но Алина почувствовала, что он уже не молод и очень устал.

— С чего вы взяли, что я боюсь вас? — спросила она. — Я никого не боюсь. — И девушка усмехнулась.

Он улыбнулся в ответ, достал сигарету и вспыхнувшее пламя высветило его лицо. Это был человек средних лет с усталыми и добрыми глазами.

— Не знаете, как пройти… — начал он, но Алина тут же оборвала его:

— Это что, предлог, чтобы заговорить со мной?

Человек рассмеялся.

— Поверьте, нет, я просто ищу дом своего друга.

Алина подробно объяснила незнакомцу, как пройти, но тут же, совсем непонятно почему, вызвалась проводить его. Позже она попыталась найти объяснение своему поступку, но так и не смогла этого сделать. Просто ей захотелось помочь этому человеку, вдруг показавшемуся таким искренним. Они порядком поплутали в переулках, и это тоже было знаком судьбы. Говорили о самых незначительных вещах, но Алине казалось, что они говорят о главном, о том, что эта встреча ниспослана им свыше. Когда они прощались, Алина вдруг предложила:

— А вы не хотели бы увидеться еще?

Он остановился в удивлении, и Алина поняла, что он действительно не имел никаких других намерений, кроме как отыскать нужный адрес.

— Можно, — ответил он спокойно, — отчего бы и не поболтать как-нибудь?

Они встречались еще несколько раз, и это были очень приятные встречи. Ее новый знакомый не приставал, как другие, вел себя очень корректно, они просто сидели в кафе и разговаривали, потом он провожал ее до подъезда и уходил, ни разу не сделав попытки зайти в дом. Странный был человек, весь состоящий из полуфраз и полунамеков, но она ни о чем его не расспрашивала, пытаясь сама из обрывков слов связать нити его судьбы. Он рассказывал ей о том, что часто ездит в командировки, собирает какие-то народные сказания, песни и очень увлечен этим. Поначалу она слушала его с увлечением, но вскоре эти рассказы ей наскучили. Когда же Алина собралась сказать ему о том, что нельзя посвящать всю свою жизнь только мифам, он исчез, и больше она его не встречала. Почему она вспоминала о нем именно сейчас, Алина и сама бы не смогла сказать. Так или иначе, но вспомнила о нем, а не о Мите или Валерке. И еще интуиция подсказала ей, что надвигаются какие-то очень значительные события…

«Нехорошо получается. Не по закону. Бабки взяли, а еще и голову Седого хотят. Это уж совсем не по-цыгански. Что-то одно: либо бабки, либо голова! — Батя рассуждал сам с собой и все больше горячился. — Надо бы послать к ним людей, урезонить немного. Подраспустились совсем! Кого послать-то? Леху. Этого знают и побаиваются. Пусть договорится. Седого я им не отдам, волкам этим. Может, и мне еще пригодится? Года у меня немалые, надежный помощник нужен, с головой и проверенный…»

Леха пришел, как только кликнули, вскорости. Батя изложил ему суть дела.

— Батя, да я им головы поотрываю! — горячился Леха. — Только скажи, кого надо замочить?!

— Спокойно, братец, не кипятись, еще чай не заваривали. Здесь потоньше надо. Выяснишь, чего же они все-таки хотят? Но скажешь, чтобы особо не питюкали, я еще не совсем от дел отошел, могу кой-кому и мозги подправить, — наставлял Батя Леху. — Быстренько все узнай и назад…

Через пару дней Леха возник снова, и по его виду Батя понял, что встреча с цыганами прошла негладко.

— Говори, как съездил?

— Непростой разговор вышел. Послали они меня, а заодно и тебя, Батя, к такой-то маме. Сказать, что они там наговорили, язык не поворачивается. Передал я им все, как ты велел, а они в ответ: «Мы вам не щенки какие-то, валите к едреной фене, у вас свои дела, у нас — свои. И в наши дела вы шибко не лезьте. И передай Бате своему, что мы его на кое-чем вертели, а кое-куда заправляли. Сказать страшно, не могу я, Батя, тебе тех слов досконально передать. — Леха вел тему скороговоркой. — У нас, цыган, мол, свои теперь огороды, и мы их городить сами будем, а под чужую музыку плясать нам негоже!

Леха внезапно остановился. Батя не мигая смотрел на него, словно душу из нутра вынимал.

— Да что они, лярвы, крови захотели? — Батино лицо побелело, нос заострился. — Разорву всех в клочья, падлы! — Он крепко сжал кулаки и грохнул ими по столу.

Лехе захотелось уйти. Он знал, что Батя не любит показывать свою слабость, а это проявление гнева было слабостью.

— Ладно, Леха, иди гуляй. Ты свое сделал. Теперь моя очередь. Надо — позову.

Батя немного поутих. Почувствовал облегчение и Леха.

— Иди!

В комнате было темно. Батя, ссутулившись, продолжал сидеть за столом.

— Ну, блин, кругом одни нелюди. Ни во что, курвы, меня не ставят. Ну, суки, погодите. Так это вам не пройдет! — скрежетал зубами Батя. — Я вам еще рога-то поотшибаю.

Боль в сердце он осознал не сразу. Она подкатила к горлу. Сдавила грудь. «Вот оно», — мелькнуло у Бати в голове.

— Дочь, сюда, скорее, — крикнул он.

Дочь вбежала в комнату и сразу все поняла.

— «Скорую»?

— Да ну ее к черту, эту «скорую». Володьке позвони, пусть быстрее приедет. Валидол дай…

Боль все нарастала. К счастью, Володька оказался дома и быстро приехал. Померил давление, моментально набрал в шприц лекарство. Укола Батя даже не почувствовал. Лицо его было бледно-серым с каплями пота.

После укола полегчало, боль вроде бы отступила.

— Молодец, Володька! Какая там еще «скорая», ты — моя «скорая», — с облегчением сказал Батя. — Дочура, чайку сделай доктору.

Володя удовлетворенно хмыкнул.

— Да вы не беспокойтесь, Владимир Алексеевич, я же из дома.

За чаем даже немного поговорили.

— Батя, ну я пойду. Отдыхайте. Завтра заеду. ЭКГ сниму, — засобирался Володя, — счастливо.

Володя сделал несколько шагов к двери. Внезапно острая боль пронзила грудь Бати.

— Погоди, чего-то не то, — вскрикнул Батя.

— Что, опять? — Володя подбежал к нему. Тот, иссиня-бледный, откинулся на спинку стула.

— Боль, боль, вот тут, — тыча рукой в грудь, хрипел Батя, — помоги!

Дочь кинулась к телефону.

— Никого не зови, не надо, — уже совсем тихо хрипел Батя.

Володя открыл сумку.

— Дочь, выйди. Володя, подойди поближе, — с трудом шевеля синими губами, приказал Батя, — смерть близко, умираю, чувствую смерть.

Володя подбежал к нему с уже набранным шприцем. Немного повозившись с веной, сделал укол.

— Не так болит, отступила, проклятая… Мне надо тебе кое-что рассказать. Не выживу я, — чуть слышно произнес Батя.

Володя сел совсем близко.

— Слушаю, — напрягся Володя.

Батин хриплый шепот был еле слышен:

— …Много лет это кресту… Все под Богом ходим. Кто-то крест впереди себя несет, да с легкостью, я же всю жизнь с трудом его тащу. Многое мне на долю выпало. Бандитствовал в молодости. В войну поэтому путь один — в штрафбат, под пули. После войны я сразу понял: человек — червяк, бумага — камень. Тогда за плохо сделанные бумаги и сел. Погулял по кабакам, цыганских песен наслушался. Много людишек вокруг вертелось, подлых людишек. Некоторых пришлось замочить. Не сам, не сам, конечно. На моих руках крови нет.

Батин голос стал еле слышен. Володя не перебивал, слушал.

— Осталось мне совсем немного. Так вот, крест…

Внезапно Батя вздрогнул. Лицо его свела судорога. Глаза остановились. Хрип прекратился.

«Умер?!» — подумал Володя. Он позвал дочь Бати. Она запричитала, но доктор резко оборвал ее:

— Нет больше Бати, ушел… Надо обо всем позаботиться…

Похоронили Батю на Ваганьковском. Три дня красный гроб с телом Бати стоял в кладбищенской церкви. Прощаться с ним съехались со всей России: «авторитеты», коммерсанты. Многие бросили дела, из-за кордона прилетели. Делить после Батиной смерти было что…

Вокруг могилы стояли по чину. Говорили о Батиных заслугах, уважительно говорили. Некоторые были уже пьяны. По обычаю бросали в могилу комья земли. Сверху завалили цветами.

Поминки были устроены в ресторане «Пекин», в огромном зале. Собралось человек сто. Сказали слова, как положено, потом принялись пить. Вспомнили, что Батя любил цыганские песни. И цыгане пели. Молодые, подвыпив, стали искать ссоры со старшими:

— Не уважают старики нас, а мы основной доход приносим, пашем с утра до вечера, как папа Карло, а получаем бабки, как Буратино. Никакой самостоятельности нам не дают. На правеж не зовут, — все это буквально прокричал «авторитетный» у молодых Димон.

Некоторые из тех, что постарше, пытались его урезонить. Не получилось. Завязалась драка. Димон, бывший боксер, крошил направо и налево. Охрана «Пекина», сбежавшаяся на шум, не встревала. За кабак было уплачено много бабок. Потому и могли делать все, что хотели. Люди посолиднее уехали. Потасовка прекратилась так же внезапно, как и началась. Столы с едой были перевернуты, кругом валялись сломанные стулья. «Авторитет» Каленый взял слово:

— Ща, ребятки, порезвились и будя! А ты, Димон, на правеже чтоб был. Когда скажем — придешь!

Володя сидел рядом с Седым, молчал и наблюдал за происходящим. «Вот беда-то, — думал он, — как нажрутся, так вечно на приключения их тянет…»

— Как Батя умер? — спросил Седой. — Дочь мне сказала, что он очень расстроился.

— Было, — ответил Володя, — но мне он ничего про то не сказал.

— Да, цыгане, блин, эти его расстроили, — вступил в разговор Леха, — не уважили они его, и все из-за тебя, Седой. Хотел он тебя от них отмазать. Ты, Володя, Батю знаешь. Он за людей всегда заступался, если с кем не по справедливости поступали. Так вот, это тот случай! — заключил Леха.

Седой побледнел.

— Суки рваные, вот из-за чего умер Батя! Мстить буду, пока живой. Попляшут они у меня…

Поминки закончились мирно. Народ быстро разъехался. Володя на своей машине отвез Седого на «хазу»…

О смерти Бати, конечно же, узнали и цыгане. Это встревожило их. Они знали, что здесь есть доля и их вины, а значит, надо готовиться к неприятностям. Слишком резко обошлись с посланцем Бати, может быть, даже оскорбили его, понадеявшись на свою силу. В уголовном мире такого не прощают.

Цыгане сидели за столом и негромко разговаривали.

— Ну что, ромалэ, — сказал Колун, здоровенный ром, который мог одним ударом кулака лошадь свалить, — поторопились вы с ответом Бате. Ошиблись немного, надо было поспокойнее сказать. Так мол и так, поговорим, обсудим, а вы сразу Лехе от ворот поворот. Негоже так.

— Ладно тебе, Колун, — ответили ему, — может, и не мы причина тому, что Батя ушел, может, срок настал и за ним смерть пришла, не вечно же ему по земле ходить и указывать всем, кому и что делать надо. Часто бывают такие случаи, когда смерть за человеком неожиданно приходит. И кому за это мстить?

— Не скажите, ромалэ, — возразил Колун, — здесь все по-другому. Леха приходил к нам и слово Бати принес: оставить Седого в покое, не убивать его, а мы?.. Обговорить надо было. И Батя бы не расстроился, а то он решил, как я понимаю, кровь нам пустить, поучить немного, ну и переволновался. А насчет того, что смерть неожиданно приходит, так это я знаю. Помните, Митя рассказывал, как за его старухой-матерью смерть приходила? И со мной такое было. Призрак явился — фигура в черном балахоне. Приподнялся я на кровати и сел, ничего не понимая, а фигура руки костлявые протянула и так ткнула меня, что, если бы не толстое одеяло, пробила бы меня насквозь. Следы остались от того удара. Я руками ее отшвырнул, она отлетела и снова ко мне. Я кричу матери: «Свет зажигай!» И если бы мать свет не зажгла, не знаю, что со мной та фигура сделала бы…

— Эх, морэ, — сказали цыгане, — все это тебе привиделось. Почудилось это тебе, брат.

— Ладно, — кивнул Колун, — допустим. Но потом, в городе, я такую картину наблюдал…

— Погоди, Колун, — перебили его цыгане, — а к чему тот призрак приходил и зачем с тобой дрался?

— К матери он приходил, — ответил Колун, — а я помешал, вот он и обозлился. А как обозлился, что я поперек дороги встал, так и пошли смерти, одна за одной, одна за одной. Я Библию читал, а слова этой библии кто-то огнем выжигал. Не знаю кто. А тот призрак, ромалэ, был вполне реален. На том месте, где он стоял, дымка осталась и запах серы был. Демонизм какой-то, от Бэнга все это… Так вот, не договорил я, ромалэ, остановили вы меня. Лежу я в городе, в доме своем, и вижу: свет струится по стенам, вроде светлой реки, а по этой реке идут толпы какие-то, вроде солдат. Слышен топот ног и скрежет оружия. И крики тех, кого они убивают. Это солдаты смерти шли. А лунный свет окна заливает. Дело было в середине сентября, часа в три ночи.

— Чудилось тебе, — закричали цыгане.

— Ничего не чудилось, все наяву было… — ответил Колун. — От Седого надо отстать и Леху позвать, объясниться с ним, не то Седой мстить будет. Он беспощаден и крут, Седой. Вы его не знаете, а я много о нем слышал. Бабки с него взяли, и разговор окончен. Митя отдаст вам этого пацана на «съедение», тем и потешитесь, на помин души Бамбая. И дело закройте. Вернется Тари, надо будет ему об этом сказать.

— Пусть так и будет, — порешили цыгане…

Жизнь предлагает порой такие удивительные завязки и повороты, каких не найдешь ни в одном романе.

Человек, о котором вспоминала Алина, был не кто иной, как Володя. Да, именно ему показала она тогда дорогу к дому. С этого момента и начался их короткий и бурный роман. Вскоре «фольклорист» исчез, испугавшись слишком неожиданного и, как ему показалось, ни к чему не ведущего шквала. Он, как всегда, проявил себя поверхностным и безответственным. Внешняя поза, желание покрасоваться так вошли в его плоть и кровь, что он даже и не замечал своего актерства, в том числе и тогда, когда совершал так называемые «добрые поступки». Ложь была во всем, даже в его рассказах о профессии. Впрочем, здесь он быстро «раскололся».

Алина вспомнила, как однажды он ей рассказал о своей работе на «скорой».

— Как же ты можешь? — спросила она. — Ведь ты же врач!

— Подумаешь, — ответил он, — жить-то надо, сейчас все так поступают.

После этого разговора словно стена встала между ними, но привязанность к нему еще была сильна, и то, что он делает на работе, ее как будто и не касалось. Когда Володя исчез, она сделала попытку найти его через общих знакомых, но это оказалось безуспешным, потому что доктор и об этом позаботился наперед. Просто это был человек не живущий, а выживающий, человек, которых много в толпе. Что ж, страсть бывает слепа….

И вот сейчас жизнь предложила один из удивительнейших своих вариантов: Володя решил сходить к Алине. А зачем — он и сам не знал…

Вечерело. Косые тени скользили по тротуару, переплетаясь в причудливых изгибах. У плохо освещенного подъезда Володя заметил фигуру человека, и она показалась ему знакомой. Человек курил, словно раздумывая: войти ему в парадное или нет? Володя подошел ближе и, к своему удивлению, узнал в курящем Митю.

— Батюшки! — сказал Володя. — Вот уж воистину пути Господни неисповедимы! Что ты здесь делаешь, Митя?! Каким ветром тебя сюда занесло?

Володя и предположить не мог, что идут они по одному и тому же адресу, в одну и ту же квартиру. Митя не удивился появлению врача, потому что он подумал: мало ли к кому мог прийти доктор Володя — по вызову или по своим делам?

— Решил навестить кое-кого, — сказал Митя. — По старой дружбе.

— С делом, Митя, или просто так? — осторожно спросил Володя.

— Все-то тебе интересно, — ответил Митя, — все-то ты хочешь знать.

Володя рассмеялся.

— К женщине, наверное? — спросил он и тут же похолодел. Интуиция подсказала ему, что они идут в одну и ту же квартиру.

— Алина? — спросил он наугад.

— Что — Алина? — переспросил Митя. — Откуда ты ее знаешь?

Его кольнуло подозрение. Взглянув на Володю, Митя понял, что не обманулся. Володя и Алина были знакомы, даже близки — Митя легко отличал это чувство собственности от всех других. «И этот тоже попался в ее сети…» — с досадой подумал Митя. Но это чувство захватило его лишь на несколько мгновений, и снова разум начал диктовать свое: «Стоит ли туда идти? Может, именно там меня и ждет засада?»

— Случайная знакомая, — словно отмахнувшись от вопроса, сказал Володя. — Ты не подумай чего. Решил навестить. Вместе зайдем?

— Что ж, — сказал Митя, — можно.

И они вошли в подъезд. На площадке второго этажа было накурено. Стояли и разговаривали два человека, очень похожие на тех, кто обычно распивает в подъездах, но Митя почувствовал, что эти люди не зря здесь толкутся. Отступать было поздно. Поднялись еще на один этаж и остановились.

— Сначала я пойду, — сказал Володя, — а потом ты — вот сюрприз будет.

— Вместе, — коротко ответил Митя и опустил руку в карман. Он уже знал, что, кроме неприятностей, этот визит ничем для него не обернется, но путь назад был отрезан.

Володя нажал кнопку звонка. Дверь приоткрылась, и на пороге показался Валерка.

— Чего тебе, мужик? — спросил он у Володи, но, увидев Митю, оторопел.

Митя слегка наклонил голову, словно собираясь сделать движение вперед, и Валерка отстранился, пропуская его и Володю внутрь квартиры. Из комнаты уже выходила Алина. Она явно была удивлена, но сказала только одно короткое:

— Проходите!

— Что ж, — сказал Митя и улыбнулся, — придется накрывать стол.

Он кивнул Алине, и та послушно отправилась на кухню. Некоторое время мужчины молчали, потом Володя, еще не успевший понять, что происходит, сказал, обращаясь к Мите:

— Знаешь, я давно здесь не был. Не могу понять, кто тут кто. Может, объяснишь мне? А то и не знаю, как к кому обращаться? Боюсь кого-нибудь обидеть. Сложная ситуация.

— Брось ты эти интеллигентские штучки, — ответил Митя, — раз пришел в гости, жди, когда стол накроют.

— Это точно, — подтвердил Валерка, — стол накроют. — И он угрюмо поглядел на Митю.

— Не сердись на меня, — миролюбиво сказал Митя, — жизнь еще и не такие кренделя выбрасывает. Не держи зла. Ты еще молодой и женщин не совсем знаешь, если тебя бросили, то в этом ничего страшного нет. Хуже, когда тебя при себе держат и врут постоянно.

Валерка никак не мог уловить смысла Митиных речей, но на всякий случай насторожился. А Митя продолжал:

— Не держи на женщину зла, она не может быть постоянной. Натура у нее такая — изменчивая, любопытная натура.

— А я это про мужиков слышал, — вмешался Володя.

— Да, — сказал Митя, — говорят, что мужчины тяготеют к разнообразию, а на поверку все наоборот выходит.

— Ты мне голову не морочь, — повернувшись к Мите, сказал Валерка, — давай-ка лучше разберемся. До того как ты появился, у меня с Алиной все в порядке было. А ты пришел и наследил. Женщину легко с пути сбить…

— Ишь ты, — возмутился Митя, — рассуждает… С пути сбить. Я что, ее принуждал к чему-нибудь? — Митя махнул рукой. — Да что я в самом-то деле перед щенком оправдываюсь.

Он хотел еще что-то добавить, но не успел, только машинально выбросил руку вперед, и она предотвратила удар ножом, который чуть было не нанес ему Валерка. Это было так неожиданно, что Володя даже охнуть не успел.

— Ишь ты, шустрый, щенок, — крикнул Митя, — кусаешься, а ну-ка сиди, на месте, не то башку оторву. И вообще, я бы ушел, если бы со мной такое случилось, и больше бы сюда не являлся.

Володя переводил взгляд с одного на другого. Он понимал, что эти двое не могут решить свою, важную для них проблему, а он здесь просто гость, случайно забредший на огонек прохожий.

— Ну ладно, мужики, — сказал Володя, — мое время истекло, пойду я.

— Чего ты, сиди, — ответил Митя. — Может, и у тебя какие претензии есть?

— Нет у меня никаких претензий ни к кому, пойду я. — И он поднялся. — Решил поначалу выпить с вами, да что-то расхотелось.

Володя пошел к дверям и на пороге столкнулся с Алиной.

— Ты куда это? — спросила она.

— В другой раз загляну, когда народу поменьше будет.

— Спешишь, что ли?

— Вроде того.

— Ну тогда иди, да не пропадай надолго.

Володя вышел в переднюю и подошел к двери. Ему показалось, что он слышит какой-то шум, но это чувство тут же исчезло. Володя открыл дверь и сразу же натолкнулся на мужчину в серой куртке. Тот взял его за рукав и негромко произнес:

— Стой тихо и не рыпайся. Пройди вот сюда. — Он попридержал Володю за локоть и слегка подтолкнул к стоящему рядом парню.

— А ну-ка, гражданин, — тихо сказал Володе второй оперативник и осветил его лицо карманным фонариком, хотя на лестнице горел тусклый свет, — предъявите ваши документы.

— Врач я, врач, — сказал Володя, растерявшись от неожиданности.

— Сейчас мы узнаем, кто ты, — сказал человек в куртке и подтолкнул его к каменной нише возле лифта. Володя достал из кармана удостоверение и протянул его человеку в куртке. Тот взял его и внимательно прочитал.

— Действительно врач, — сказал человек в куртке.

Снизу поднимался еще один, тоже в куртке, одна рука его почему-то была за пазухой. Он подошел поближе и взглянул на Володю.

— Знаю я его, — сказал подошедший. — Это врач со «скорой», видел его несколько раз. Как-то к нам вызывали в отделение, он приезжал. Ладно, фамилию запомни, пусть валит отсюда. Давай, мужик, тихо и без излишних волнений катись вниз. Когда надо будет, за тобой пришлют.

Володя быстро сбежал вниз по лестнице. Двое людей в куртках подошли к входной двери.

— Эй, — крикнул третий, тот, что отпустил Володю, — эй…

Володя остановился.

— А что там, в доме?

— Бабу никак не поделят, — крикнул Володя и побежал дальше.

Человек в куртке подошел к дверному звонку…

— Зря ты пришел, Митя, — сказала Алина. — Кажется мне, что приглядывают за мной. И Валерку менты отпустили, неспроста все это — наверно, за ним идут следом.

— Не видел я никого, — буркнул Валерка, — когда шел сюда, никого не заметил.

— Дурак ты, парень, — покачал головой Митя, — хоть и амбалом вырос. Что они будут с тобой за ручку здороваться? И чего ты пришел сюда выяснять? Что, не видишь, Алина решила с тобой расстаться. Скажи ему, Алина.

Алина не успела ответить. Раздался звонок в дверь. И было в нем что-то угрожающее. Так не могли звонить люди, идущие с добром. Митя вскочил и бросился к двери. Валерка кинулся за ним.

— Черный ход там, возле кухни, — крикнула Алина им вслед.

— Знаю, — ответил на бегу Валерка.

Митя рывком отбросил цепочку, на которую была закрыта дверь черного хода, но что-то мешало. В суматохе он не заметил замка, но еще раз рванул, и тот выскочил из петли. Митя кинулся в темноту. Все это длилось считанные секунды. Валерка бежал за Митей, и лихорадочные мысли крутились в его голове. «Вот оно что, значит, за мной следили и выпустили не зря, и вся эта катавасия с милицейским добром — чепуха?! Они следили, они следили, гады проклятые, ну, ладно, разберемся!» Сейчас Валерка уже не думал о своих взаимоотношениях с Митей и об Алине, стоящей между ними. Только злоба на опера, разговаривавшего с ним так ласково, переполняла его душу.

Каменная лестница черного хода была узкой, и Митя бежал вниз, прижимаясь к стене. В заляпанные грязные окна, которые никогда не мылись, лился слабый свет со двора. И он даже не представлял себе того, что происходит во дворе. Откуда он мог знать, что уже долгое время, пока шел весь этот кавардак в комнате, на лавочке во дворе сидят двое цыган, охраняющих его жизнь? Откуда мог знать Митя, что в проеме дверей черного хода его дожидаются двое ментов, поставленных сюда в засаду?

Как только хлопнула дверь наверху и Митя выскочил из квартиры, двое стоявших в засаде выхватили пистолеты и бросились к лестнице. Раздались звуки выстрелов. Палили они наугад, была сплошная темнота, но все же шальная пуля, предназначавшаяся Мите, попала в Валерку. Он и крикнуть не успел, как все уже было кончено. Но и те, кто прикончил Валерку, тут же распростились с жизнью. Их застрелили цыгане, ворвавшиеся в дверь черного хода.

Пока Алина — на третий звонок — открыла дверь, пока оперативники, отбросив ее, ворвались в квартиру и кинулись к черному ходу, Митя уже выскочил на улицу и дворами промчался к Полянке. Там он остановил первую же попавшуюся машину и, усевшись рядом с шофером, коротко крикнул:

— Гони, плачу в баксах!

Цыгане, прикрывавшие Митин отход, тоже мгновенно скрылись с места происшествия. Когда командовавший операцией Ильин прибыл, он нашел там лишь три трупа и никого из тех, кто был ему нужен: ни Седого, ни Мити.

Все это явно грозило неприятностями. Конечно, на Петровке прекрасно знали, что Митя скрывается у цыган, но не трогали его, им надо было взять с поличным всю банду. В деле были замешаны наркотики и крутились большие деньги, а значит, необходимо было выяснить каналы и связи. Потому-то и не трогали Митю у цыган. И еще: оперативники хотели проверить влияние Бати на цыганскую группировку. Неожиданная смерть пахана заставила их призадуматься. Значит, с ним уже не считались. Седой был многим обязан Бате, и он будет мстить за него, и мстить жестоко. А Митю можно будет взять потом. О Валерке речь вообще не шла, это была пешка в большой игре, с ним не считались, на него не ставили, так — приманка, не больше.

И вот теперь Валерка убит. Седой неизвестно где! И Митя скрылся. Он, конечно же, предупредит цыган об опасности. Все придется начинать с нуля. Ильин пытался обдумать положение, но ничего путного в голову, не приходило. Только злость нарастала в нем, и он сорвал ее на первом же попавшемся сержанте.

— Блин, не могли проработать как следует…

— Кто мог знать? — оправдывался тот.

— Голова на что дана?! — прикрикнул Ильин. — Теперь будут заботы.

И он, не оглядываясь, пошел прочь.