Продрогшие кони взялись птицей.
Огни деревни наплывали, трепетали, мигали в дрожащем воздухе.
Река грохотала.
Будто там ударами молота разрушались последние преграды, и невидимое что-то, слепое, но непобедимое, рвалось на волю, на простор, бросало в небо холодные брызги гнева, наполняло воздух яростным дыханием.
Временами доносился треск.
-- Леса затопляет, -- говорил работник.
-- Хороший разлив будет, должно быть. Ладно, что село-то на пригорке у нас.
-- Ну, -- сказал работник, -- это что... что на пригорке.
-- А что?
-- В случае чего... упаси бог! В шестьдесят девятом году, сказывают старики, разлив был... ра-зли-в! Деревню, батюшка, до самой церкви затопило... сколь скота погибло, унесло имущества... народу потопило!
-- Ну-у... правда ли?
-- Сказывают.
-- Поганивай-ка, брат!
Лошади уже мчали по улице.
За углом, на пригорке, показалась черным силуэтом церковь, рядом с нею -- длинный, приземистый поповский дом. Все окна его были освещены. На крыльце белело платье... Кто-то захлопал в ладоши и весело закричал:
-- На-а-ши.
Платье мелькнуло с крыльца к тарантасу.
Послышались возгласы удивления и звонкий смех.
-- Ну, ну, -- говорил о. Евгений, вылетая из тарантаса, -- тут смеяться-то нечего... одни слезы!
Он обернулся к учителю:
-- Алексей Иваныч, отогреваться!
-- Я домой! -- хмуро отвечал учитель.
Тронул лошадь.
-- Алексей Иваныч, зайдите! -- раздалось значительно тише со стороны белого платья, опять уже трепетавшего на крыльце.
-- Ну, -- холодно сказал учитель, -- вот переоденусь -- приду.
Голос еще тише сказал ему с какой-то неуловимой ноткой:
-- Непременно приходите!