Вольные стрелки

Глава XLVIII. ПАДРЕ ХАРАУТА

Из разговора разбойников можно было заключить, что мы попали в руки jarochos, шайки знаменитого бандита-священника Харауты.

- Черт возьми! - стонал Рауль. - Зачем я помешал Линкольну удержать этого монаха? Теперь не миновать нам петли. Должно быть, еще нет самого - только ждут его…

В это время послышался топот скачущей лошади. Вскоре показался мчавшийся во всю прыть всадник, направлявшийся прямо к нам.

- Вот и сам Хараута! - шепнул Рауль. - Если он меня узнает… Впрочем, не все ли равно теперь! Повесят нас всех, хуже ничего не будет…

- Где янки? - крикнул подъехавший, соскакивая на землю.

- Вот они, капитан! - ответил один из харочо, отвратительный старик в красном мундире, по-видимому, помощник начальника шайки.

- Сколько их?

- Четверо, капитан!

- Хорошо. А чего вы тут ждете?

- Приказа повесить их или расстрелять.

- Расстрелять, расстрелять. Carambo! Некогда нам заниматься петлями…

- Тут прекрасные деревья, капитан! - заметил другой, обводя вокруг рукой.

Очевидно, ему очень хотелось насладиться зрелищем повешения.

- Madre de Dios! Я говорю, что нам некогда забавляться… Санчо! Габриэль! Карлос! Прошибите скорее черепа этим тупоголовым!…

Трое названных сошли с седел, взяли винтовки, осмотрели их и выступили вперед.

- Отлично! - философствовал вслух Рауль. - Хуже смерти ничего не будет. Давай-ка потолкую на прощание с достопочтенным padre. Я скажу ему такое словечко, от которого он проворочается всю ночь без сна. Эй, padre! - крикнул он с иронией. - Нашли вы, наконец, прекрасную Маргариту?

При слабом свете луны было видно, как Хараута побледнел и пошатнулся, точно получил сильный удар.

- Стойте! - обратился он к прицеливавшимся людям. - Ведите этих оборванцев сюда. Огня! Зажгите этот хлам! Vaya! - добавил он, указывая на развалины хижины.

Сухой тростник, доски и листья мгновенно вспыхнули ярким пламенем, освещая красноватым светом всю сцену.

«О! Они хотят поджарить нас!» - подумал я, когда нас отвязали и потащили к костру, перед которым стоял наш судья и палач.

Вокруг нас сгруппировались все харочо. Я никогда не видал - ни раньше, ни после - людей, до такой степени походивших на сумасшедших. Большая часть их состояла из самбо и метисов, но было немало и чистокровных, совершенно черных негров с Антильских островов и острова Кубы. У многих выражение свирепости усиливалось татуировкой, покрывавшей их лица. Среди них были пинтосы: пятнистые люди из лесов Акапулько. Я впервые видел людей из этого племени. Во мне вызывали отвращение их лица, покрытые красными, черными и белыми пятнами…

Одного взгляда на это нелепое сборище было бы достаточно, чтобы понять предстоявшую нам участь. Все глядели на нас с кровожадностью зверей, схвативших добычу; ни в одном взгляде не мелькало и луча сострадания или жалости…

Появление вождя этой шайки не могло изменить нашего убеждения, что мы доживаем последние минуты своей жизни. Его отталкивающая физиономия дышала ненавистью и злобой; тонкие губы подергивались отвратительной улыбкой; маленькие черные глаза отливали металлическим блеском, а кривой, как у попугая, нос с рубцом посередине придавал ему еще более мрачный вид…

На нем была пурпурного цвета manga, покрывавшая его с головы до пят; ноги были обуты в грубые сапоги из красной кожи, на которых бряцали громадные серебряные шпоры, а на голове красовалась большая черная шляпа-сомбреро с золотыми галунами. У него не было ни бороды, ни усов; длинные волосы ниспадали на бархатный воротник его манги…

Таков был падре Хараута.

Перед ним лежал связанный Рауль; оба молча измеряли друг друга взглядами. Все лицо достопочтенного padre подергивалось точно под влиянием электрического тока, а пальцы судорожно шевелились.

И все же Рауль сумел потрясти железные нервы этого человека, казавшегося недоступным никаким влияниям и воздействиям. На губах француза играла торжествующая усмешка.

Мы ожидали, что первым словом отца Харауты будет приказ швырнуть нас в огонь. Но, к счастью, он думал не об этом.

- A, monsieur! - воскликнул он, подходя к Раулю. - Я так и знал, что мы когда-нибудь встретимся еще раз. Я даже мечтал об этом… Ха-ха-ха! И мечта эта была удивительно приятная, но действительность оказывается еще более приятной. Ха-ха-ха!… Не правда ли? А? Разве вы не находите? - продолжал он, хлеща нашего товарища бичом по лицу. - Разве вы не находите?!

- А о встрече с Маргаритой вы тоже мечтали? - спросил Рауль с резким хохотом, казавшимся положительно неуместным при данных условиях.

Трудно описать, что сделалось в это мгновение с Хараутой. Его желтое лицо почернело, губы побелели, глаза засверкали. Стиснув зубы, он с криком бешенства ткнул Рауля в лицо носком сапога. На ушибленном месте показалась кровь…

Эта выходка была так груба и мерзка, что я вышел из себя, глядя на нее. С силою отчаяния я порвал связывавшие меня узы, отчего у меня образовались глубокие рубцы на руках, одним прыжком очутился возле чудовищного падре и схватил его за горло.

Он отскочил назад, и я, не будучи в состоянии удержаться на опутанных веревкою ногах, упал перед ним как пласт.

- Это что еще за птица? - воскликнул он. - Ба! Да это, кажется, офицер?… Да будет вам кланяться мне в землю!… Дайте мне разглядеть вас получше… Да, это капитан!… А там, кажется, лейтенант? Верно!… Ну, сеньоры, вы в таких чинах, что неудобно убивать вас, как собак, и оставлять на добычу волкам… Нет, нет! Этого мы не сделаем… Ха-ха-ха! Мы понимаем тонкое обращение… А это кто такой? - продолжал он, обернувшись к Чэйну. - Soldado raso-lrlandes, carajo! (Простой солдат, ирландец!) Кто заставил тебя сражаться против твоей собственной религии, а? Подлый предатель!

И он нанес Чэйну несколько сильных ударов ногами в грудь.

- Благодарю вашу честь за расположение и милость! - зарычал Чэйн. - Вы очень добры!!

- Эй, Лопес, сюда! - крикнул разбойник.

«Сейчас нас, конечно, расстреляют», - мелькнуло в моем мозгу.

- Эй, Лопес, Лопес! - продолжал Хараута.

- Аса, аса (здесь)! - ответил чей-то голос.

Из толпы выступил вперед один из харочо, размахивая на ходу длинными складками своей красной manga.

- Лопес, эти сеньоры, насколько я вижу, джентльмены высшего ранга, и потому мы обязаны поступать с ними сообразно их положению, - сказал Хараута.

- Да, капитан! - хладнокровно ответил Лопес.

- Нужно отвести им место на краю пропасти, Лопес! Ты знаешь, что это значит?

- Да, капитан, - проговорил снова Лопес, шевеля одними губами.

- Отведи их в шесть часов утра в Орлиное Гнездо. В шесть часов утра!

- Да, капитан!

- Если ускользнет хоть один, то… Тебе известно, что тогда будет с тобою?

- Да, капитан!

- Тогда его место в балете займешь ты… В балете! Ха-ха-ха! Понимаешь это, Лопес? А?

- Да, капитан!

- То-то. Молодец, Лопес! Умник, Лопес! Люблю тебя за сообразительность… Пока, покойной ночи, Лопес!…

Хараута хлестнул Рауля еще несколько раз по окровавленному лицу, вскочил на своего мустанга и с быстротой вихря скрылся из глаз…

Очевидно, Лопес вовсе не имел желания заместить кого-нибудь из нас в таинственном «балете», который нам предстояло изобразить в каком-то Орлином Гнезде. Это было заметно по его обращению с нами.

Тщательно осмотрев ремни, которыми мы были связаны, он потащил нас в лесную чащу. Там он положил каждого поодиночке между четырьмя деревьями, составлявшими параллелограмм. Вытянув наши руки и ноги, он крепко привязал их к деревьям. В этом виде мы напоминали растянутые для просушки шкуры. Пошевельнуться было немыслимо. Вдобавок к каждому из нас приставили по часовому. В таком положении мы и провели всю ночь.