Воображала

Глава 7

То ли девушка, то ли женщина, очень похожая на Воображалу, сидит у столика, наблюдая за происходящим на улице. Выглядит она старше, опытнее, увереннее — невысокая щуплая взрослая женщина трудноопределимого возраста, ей может быть как двадцать, так и сорок. Модная короткая стрижка, неброский макияж, тёмные очки. Волосы подкрашены чёрным на висках, блейзер скорее бежевый, чем оранжевый. За столиком она не одна. Её спутница сидит спиной к камере, красный пиджак в чёрный горох, гладко зачёсанные прямые чёрные волосы с редкими проблесками красных прядок.

Разноцветные всполохи потихоньку сходят на нет. Остановившаяся было поперёк дороги машина заводится, с визгом разворачивается и уезжает. Где-то наверху захлопывается окно. Подходит троллейбус. Зазевавшиеся пешеходы ускоряют шаг, возникает короткая сутолока. Когда троллейбус отходит от остановки, на ней никого. Разбитая на клумбы площадка перед проспектом подозрительно быстро пустеет, на ней остаются лишь двое — растерянно оглядывающийся Врач и Воображала.

Голос взрослой Воображалы:

— Нет, ну ты посмотри!.. Паскудство. В каком-нибудь занюханном Ньюхренгтоне здесь бы уже давно были ребята из телецентра и хотя бы половина из тех, кому этот засранец отзвонился — просто так, на всякий случай. А у нас — хоть бы один оповещенный паразит почесался!.. Великая сила — менталитет. Специфика выживания, любопытство отсеялось как неблагоприятная мутация. Разве что серые братья припожалуют… О! Легки на помине!

Из-за угла выруливают машина с мигалкой. Тормозит у бровки. Из неё вытряхиваются двое в форменных красных шапочках и бодренько марширует к нарушителям спокойствия.

— Что-то мне этот пейзаж с натюрмордами нравиться перестаёт… суровая правда жизни — оно, конечно, но скучно мне от этой правды. Ну её нафиг! Если гора не идёт к Магомету — пора Магомету менять менталитет…

Приятный до тошноты механический голосок сообщает доверительно:

— … в случае обнаружении дефекта некачественный менталитет подлежит замене в любой торговой точке объединения в течение пятнадцати секунд с момента приобрете…

Гаснущие вспышки. Дымок над свежей воронкой в асфальте.

— Ну вот… — говорит Воображала неуверенно, — что-нибудь в этом роде… Как ты думаешь — подойдёт?..

Врач не успевает ответить — тишина взрывается криками, шумом, топотом. Словно из-под земли вырастает целая толпа увешанных разнообразной съёмочной аппаратурой молодых людей, мелькают вспышки блицев. Дверцы одинаковых автомобилей на противоположной стороне улицы хлопают почти синхронно, и точно так же, почти синхронно, уверенно раздвигают образовавшуюся толпу квадратными плечами две шкафообразные личности.

— … Вы пользуетесь световыми эффектами?.. Это рекламная кампания?.. Вы применяете воздействие на психику? Если да, то какого рода?.. Товары какой фирмы…

Крашеная длинноносая девица суёт микрофон Воображале прямо в лицо, та отшатывается, из-за её спины выныривает Врач, сияя дежурной улыбкой. Чей-то визгливый крик из задних рядов:

— Против чего вы протестуете?!

Врач вскидывает руки над головой, устанавливая относительную тишину:

— Никаких политических мотивов, никаких протестов. Моя юная коллега позволила себе небольшую разминку в целях привлечения вашего внимания.

— Вы используете лазер? Или химию? Как насчёт утшерба здоровию налогоплательтшиков? — голоса отдаляются, они говорят со всё более и более заметным акцентом, потом и совсем переходят на английский.

За кадром — голос взрослой Воображалы:

— Мда, похоже — переборщила. Занесло на повороте… давай-ка слегонца открутим назад.

Акцент исчезает. Врач сияет улыбкой в камеру:

— Никаких фокусов или психотропных воздействий. Никакого вреда для здоровья, уверяю вас как медик. Пробная демонстрация. Способности моей юной коллеги, сами видите, потрясающие, но изучены пока слабо.

— Как вы это делали?

— Как она это делает — хотели вы спросить? Отвечу честно — не знаю! И никто не знает! Можете считать это экстрасенсорикой, утраченным в процессе эволюции атавизмом или просто чудом — сути это не изменит. Делает — и всё!

— Вы хотите нас убедить, что виновником наблюдаемых нами э… аномальных атмосферных явлений был этот… хм-м… ребенок?.. — в голосе умеренная вежливость, откровенный скепсис и неистребимая профессиональная привычка работать на публику, на костистом породистом лице — профессиональная скука. Да и нацеленная на породистое лицо многообъективная аппаратура даёт понять, что перед нами не простой журналист, а звезда местного телеканала, комментатор или даже ведущий. — Простите, но не кажется это вам и самому несколько… хм-м… маловероятным?

Врач вытягивает шею, стараясь получше рассмотреть говорившего, и становится очень похож на сделавшего стойку фокстерьера.

— Вы настаиваете на проведении повторной демонстрации?

— Не хотелось бы быть назойливым, но… думаю, что и нашим зрителям это было бы интересно. Если, конечно, ваша юная… м-мм… подруга… не растратила все свои чудесные способности на продемонстрированный фейерверк… — сарказм в его голосе уже ничем не прикрыт.

Врач смотрит на Воображалу, та кивает, улыбаясь. Сводит растопыренные пальцы перед грудью, разводит медленно — кто-то негромко выругался, вспышки щелкают как сумасшедшие. Воображала скатывает из светящихся нитей небольшую шаровую молнию и протягивает её на ладошке требовавшему контрольной демонстрации телекомментатору.

— Вы хотели потрогать? Не бойтесь, напряжение здесь не очень высокое, не больше двухсот…

Криво улыбаясь, комментатор (вокруг него и Воображалы сразу возникает пустое пространство) протягивает руку, но дотронуться до светящегося шарика не успевает — между ним и его рукой проскакивает вполне натуральная молния. Комментатор с воплем отдёргивает руку, с его вставших дыбом волос срываются быстрые искры, металлические заклёпки на куртке светятся голубоватым неверным огнем, по чёрной коже пробегают всполохи.

— Извините! — Воображала выглядит искренне смущенной. — Эти шарики всегда такие нестабильные! Ничего, я сейчас ещё один сделаю!

— Нет-нет! Меня вполне удовлетворил предыдущий! — Комментатор поспешно машет руками, пытаясь спиной втереться в толпу. Щёлкают блицы.

Поверх головы Воображалы Врач кому-то кивает, и рядом с ними тут же материализуются шкафообразные личности в длинных пальто.

— Они отвезут тебя в госпиталь, я сам немного задержусь и всё улажу. Ты меня там подождёшь, хорошо? — говорит Врач быстро и тихо в ответ на вопросительный взгляд Воображалы, и, уже громко, в толпу:

— Больше никаких демонстраций и никаких комментариев! До пресс-конференции! Сегодня в три часа дня в конференц-зале Военно-Медицинской Академии мы постараемся ответить на все ваши вопросы.

Камера следит за Воображалой — ее уверенно то ли сопровождают, то ли конвоируют сквозь толпу молчаливые охранники. В машине один занимает место рядом с Воображалой, другой садится за руль. Захлопывается дверца, отсекая последние слова Врача. Шустрый репортёр пытается сфотографировать Воображалу сквозь тонированные стекла, машина уезжает.

Запоздалые блики щёлкают вслед уехавшему автомобилю. Губы Врача еле заметно кривятся, он стоит на ступеньке перед кафе и поэтому кажется на голову выше остальных. Ловит взглядом недоверчивого комментатора и еле заметно ему улыбается. Это о многом говорящая улыбка, которой могут обмениваться люди, только что совместно провернувшие трудную, но очень выгодную обоим работёнку. И комментатор отвечает ему такой же понимающей улыбочкой.

За спиной Врача в кафе им беззвучно аплодирует похожая на Воображалу женщина в чёрных очках и бежевом пиджаке. Её черноволосая спутница смотрит в сторону.

Больничная палата. Белая стена крупным планом, камера медленно движется вдоль, задевает бок длинного медицинского агрегата, похожего на саркофаг. На нём прикреплена табличка, но надписи не разобрать, слишком мелко.

Голос Воображалы за кадром — растерянный, почти отчаянный:

— Но я не могу!

Камера перемещается, захватывает группу людей в одинаковых белых халатах. Люди разные — и по возрасту, и по выражению лиц. Некоторое время камера прыгает по лицам — заинтересованным, недоверчивым, скучающим, ехидным, недовольным — и, наконец, фиксируется на Воображале. Она в центре. (Тоже в белом халате, он ей велик, рукава закатаны, волосы слегка приглажены — ярко-рыжее пятно на стерильно-белом фоне).

Она тоже мечется взглядом по лицам, пытается объяснить:

— Вы не понимаете! Это же не фокус, р-раз — и всё! Я же не могу вообразить то, чего не знаю! А что я знаю о костном туберкулёзе? Или о церебральном параличе?! О раке печени… Я же не медик!.. Чтобы этим заняться, — она машет головой куда-то за край кадра, — я должна понимать, что именно там не в порядке, понимать, понимаете? И точно знать, каков именно должен быть этот самый порядок… Представляете, сколько мне для этого прочесть надо? Тонны!..

Крупным планом её лицо, выражение почти испуганное, улыбка виноватая. Чей-то насмешливый голос:

— Ну, что я вам говорил? Убедились?..

Лицо Врача, он сосреоточен, смотрит на часы.

— Жаль… — в голосе нет огорчения, — Да, было бы неплохо сразу предъявить практические результаты, но раз нет — так нет, обойдёмся…

Отыскивает скептически настроенного коллегу взглядом, произносит с лёгким презрением:

— Надеюсь, того, что было в лаборатории, вы отрицать не станете?.. — делает короткую паузу, но так как никто возражать не собирается, продолжает, — Пошли, уже без пяти…

Они идут к белой двери мимо медицинских боксов, установленных по периметру комнаты. Воображала — последней, вид у неё виноватый. Чей-то успокаивающий голос:

— Серёга, ты не прав… Привести ребёнка в хоспис и требовать от него чуда!

Воображала спотыкается, путаясь ногами в длинном халате, хватается рукой за спинку бокса. Крупным планом — рука и табличка рядом с ней. Теперь надписи видны отчётливо, что-то типа упрощенного медграфика. Сверху мелким шрифтом фамилия и имя, ниже — непонятные значки в несколько рядов. А в самом низу — крупные красные цифры. 13–26…

Воображала выпрямляется, глядя на эту табличку. По инерции делает несколько шагов, поворачивая голову. Взгляд ее по-прежнему прикован к табличке. Останавливается.

Крупным планом табличка. Но теперь она жёлтая, а не белая, и цифры синие. Голоса выходящих из палаты людей отдаляются, доносятся словно сквозь вату. Крупным планом — лицо Воображалы. Она хмурится, сощурив один глаз и закусив нижнюю губу. В ватной тишине очень ясно и ненатурально за кадром звучит её совсем ещё детский голос Воображалы:

— Что такое 13–26?

Ей отвечает незнакомый усталый мужчина:

— Тройное проклятие. Легко запомнить, правда? Три раза по тринадцать. Поражение костного мозга… Другими словами — рак крови. Запущенная стадия…

— Она что — умирает? — В голосе закадровой Воображалы удивление, даже недоверие.

— Боюсь, что да….

Воображала фыркает, говорит скорее раздосадованно, чем обеспокоенно:

— Но я — не хочу!..

…Топот детских ног, разворот камеры на дверь. Воображала лет десяти (голубые гольфы, белые шорты, оранжевая майка, бант сбился, болтается над ухом) быстро идёт по длинному коридору, накинутый на плечи бледно-голубой халат развевается за её спиной на манер средневекового плаща. У одной из палат ей приходится задержаться — санитары вывозят из неё высокие носилки, накрытые простыней, под которой угадываются очертания тела. Последний из них, выходя, прикрывает дверь и переворачивает висящую на ней табличку с фамилией и номером тыльной стороной вверх. С обратной стороны эти таблички пустые, с маленьким красным кружком посредине.

Улыбка Воображалы становится злой, глаза сощуриваются. Упрямо вздернув подбородок, она ускоряет шаг.

Распахнув тяжёлую дверь, десятилетняя Воображала врывается в кабинет:

— Папа! Тот человек сказал, что фрау Марта… — в её голосе обида, непонимание и неверие. Конти встаёт из-за стола, оборачивается. Он не говорит ничего, но Воображала замолкает на полуслове, моргает растерянно. Конти отводит глаза, молча подходит к ней и так же молча гладит по голове, ероша яркие волосы.

Лицо Воображалы передёргивается яростной гримаской. Она выворачивается из-под отцовской руки, яростно встряхивает головой, поднимая волосы дыбом (они встают почти панковским хохолком). Маленький кулак с такой силой обрушивается на столешницу, что с грохотом падает стоявшая на столе синяя ваза, опрокидывается подставка для карандашей, рассыпается конторская мелочь, на пол летят блокноты, бумаги, папки. Голос Воображалы тих и вкрадчив, но от этого лишь отчётливее звучащее в нём обвинение:

— И ты. Вот тут. Вот так. Просто. Сидишь. И — всё?!

Конти вздрагивает, как от удара, выпрямляется, расправляя плечи (лицо у него измученное), говорит очень тихо, но твердо:

— Я ничего не могу сделать, Тори. Ни-че-го…

— Да ты и не пытался!..

Воображала хочет сказать что-то ещё, но от ярости не находит слов, снова бьёт кулачком по столешнице. Это ей кажется недостаточным, и она, схватив одной рукой крышку стола за угол, резко переворачивает и швыряет в противоположный угол комнаты тяжёлую дубовую тумбу, словно та пенопластовая. Ворвавшийся в окно ветер вздымает парусами тюлевые занавески, подхватывает разлетевшиеся бумажки, кружит их, словно осенние листья, засыпает пол кабинета, наметая на упавшем столе маленький бумажный сугроб. Шум прибоя. Спокойный голос Воображалы:

— Что такое рак крови?

Листки сыплются с потолка большими квадратными снежинками. Конти качает головой.

— Тори, не всё выходит так, как мы хотим…

— Можешь не отвечать, — голоса Воображала не повышает, только глаза суживает и упрямо выдвигает подбородок. Я погуглю.

— Ты лишена интернета на месяц. Забыла?

— Ничего, — глаза Воображалы превращаются в щелочки, губы сжаты. — Я могу посмотреть и в словаре.

— Ты ничего не поймёшь!

— Посмотрим.

— Я заблокировал интернет. Ты под домашним арестом.

— Ха.

— С этим не справляются специалисты, а ты хочешь вот так, наскоком?! Не сходи с ума! — Конти идёт, пригибаясь, сквозь бумажный буран вдоль книжных полок, занимающих всю стену от пола до потолка, — Ты не представляешь, сколько для этого нужно хотя бы прочесть. Тонны! Да к тому же и не просто прочесть — осознать, запомнить, научиться управлять и исправлять… Ты не успеешь.

— Посмотрим, — повторяет Воображала, быстро листая маленький толстый словарь. Находит нужную страницу, в победной полуулыбке вздёргивает верхнюю губу, смеётся беззвучно. С громким щелчком захлопывает словарь и прицельно щурится, осматривая книжные полки. Взгляд у неё нехороший, улыбка злая. Щёлкает пальцами, стремительно ускользая из кадра. Конти поднимает брошенный словарь, выпрямляется — лицо обречённое. Говорит в пространство:

— Люди годами учатся…

— Ха! — говорит Воображала сверху. Оттуда доносится шорох, скрип, постукивание. Едва не задев Конти, падает большая книга в тёмном переплете. Камера вздёргивается, захватывая балансирующую на верхней ступеньке стремянки Воображалу. Между левым плечом и подбородком у неё зажаты штук восемь пыльных разноформатных фолиантов, под мышку засунут ещё один, а правой свободной рукой она пытается дотянуться до толстой книги, выделяющейся своим размером даже среди энциклопедических изданий. Пальцы скребут по тиснёному корешку, цепляют обложку, сдвигают книгу на несколько сантиметров, срываются, дёргают снова. Наполовину выдвинутая книга вырывается из руки и тяжело падает на пол, раскрываясь при этом.