Вор весны

Глава 8

Дни идут. Темнота все еще цепляется за стены, но на сердце почему-то становится легче. Я погружаюсь в непривычную рутину, рассеивая свою скуку бесконечными поделками, многочисленными неудачными попытками научить Пандору делать трюки и и ужинами, на приготовление которых уходит слишком много времени. Аид, похоже, не избегает меня так, как раньше, но все равно редко бывает рядом.

Иногда по вечерам я оставляю ему ужин на столе, уверенная, что он сможет разогреть его с помощью магии, и просыпаюсь с благодарственными записками, сложенными в разные формы.

Я вешаю их над своей кроватью рядом с хрупкими тюльпанами, розами и нарциссами.

Мы плавно скользим в декабрь. Папа, наверное, уже поставил елку и завернул первый подарок. Каждый год мы ходили в Зимнюю Страну Чудес в Гайд-парке. Он заказывал пиво, а я — ужасно дорогую немецкую колбасу. Мы вместе катались на карусели, сколько бы мне ни было лет.

Но не в этом году.

Будет ли он вообще ставить елку? Или он делал это только ради меня? Будет ли он украшать ее, задаваясь вопросом, почему его одолевает беспокойство? Что может прийти ему в голову, когда меня не окажется рядом на Рождество?

Я подумываю о том, чтобы попросить у Аида рождественские украшения, чтобы смягчить немного тьму этого места и внутри меня, но не делаю этого. Это кажется ребячливым, гдупым и бессмысленным. Несколько огоньков мне не помогут.

Но однажды утром, когда он спрашивает, все ли со мной в порядке, я говорю ему, что скучаю по небу.

Он улыбается, протягивает мне руку и ведет обратно в мою комнату. Я ощущаю мягкость его пальцев и шероховатость моих, истертых бесконечными поделками и чрезмерной уборкой.

Он высвобождает руки и взмахивает ими к потолку. Белая штукатурка осыпается, открывая пробивающийся сквозь облака рассвет. Солнце кажется мне почти настоящим.

— Лучше? — спрашивает он.

— Потрясающе.

— Почему бы тебе не сделать так везде?

— Может быть, мне нравится темнота.

— «Может быть» так же плохо, как и «возможно». Я знаю, что ты лжешь.

Он фыркает.

— Отлично. У меня есть репутация, которую нужно поддерживать. У Лорда Ночи не может быть солнечного света и радуги на потолке.

— Если бы я была королевой ада, у меня повсюду были бы цветы. Это бы удивляло людей. И я бы выглядела так же хорошо, как пирог, но была бы крутой на поле боя.

— Хотел бы я на это посмотреть.

— На что именно?

На это у него не было ответа.

— Я останусь со своими перьями и чешуей.

— По крайней мере, ты остановился на черепах.

— Ты еще не видела мою дверь?

Я смеюсь, и он тоже улыбается. На балу я решила, что он из тех, кто вечно ухмыляется, но здесь это совсем не так. Его губы кажутся странно печальными, когда окрашены улыбкой. У него лицо человека, не привыкшего слишком уж часто это делать.

— В любом случае, — оживленно говорит он, — мне нужно быть на патруле. Полагаю, увидимся позже.

— Во сколько ты вернешься?

Он остановился на полпути к двери. И я понимаю, как, должно быть, прозвучали мои слова.

— Я имею в виду, это не значит, что ты мне нравишься, просто здесь немного скучновато.

— А я не нравлюсь? — говорит он с плутовской ухмылкой.

— Нет. Ты — много какой, но не скучный.

Он делает шаг ближе.

— И какой же я, скажи на милость?

— Кроме того, что невероятно раздражающий?

Он поднимает бровь.

— Я, правда, так раздражаю?

— Возможно.

Его улыбка замирает между лукавой и мягкой, и мне не нравится, как она забирается мне под кожу, не нравится вообще замечать что-либо на его губах.

— Я вернусь около семи, — говорит он, неловко близко. — Не жди.

— И не мечтай.

Только я, конечно, жду.

Я не отсчитываю часы до его прибытия, но мой взгляд то и дело скользит к часам, всякий раз, как я осознаю тишину, их тиканье становится невыносимо громким.

Я отвлекаю себя, делая заметки о ботанических свойствах различных волшебных растений, и брожу по саду в поисках их. У меня нет возможности отличить иллюзии от реальных, но позволяет мне отвлечься, а это все, чего я хочу.

Я должна спросить у Аида, что реально, а что нет. Должна спросить, могу ли я растить здесь что-то.

Перестань о нем думать, Сефи.

Но о чем еще здесь думать?

Я стараюсь не раздражаться, когда проходит седьмой час, а его все нет. Я ухожу в свою комнату и вяжу там очень плохую шляпу. Она так плоха, что я решаю, что не усну, пока не приготовлю что-нибудь приличное, поэтому начинаю все сначала.

Уже поздно, когда я слышу, как открывается дверь.

Я не планирую идти туда. Я наконец устала, и у меня нет веской причины говорить с ним, но потом я слышу, как он спотыкается и ругается себе под нос.

Я просто проверю, все ли с ним в порядке.

Я открываю дверь. Аид моргает, глядя на меня.

— Прости, я не хотел тебя будить. Знаю, что уже поздно. Нарвался на мелкую мерзкую шайку воров.

Он держится за бок, его дублет мокрый. К пальцам прилипла краска.

— У тебя кровь.

— Бывало и похуже.

— Позволь помочь тебе… — я двигаюсь к нему, но он отступает на несколько дюймов.

— Тебя это не касается. Пусть останется так.

— Но…

— Не надо…

Я бью его в живот. Он издает низкий вой.

— Будь ты проклята, женщина!

— Ты ранен. Возможно, сильно. Дай мне посмотреть!

— Почему тебя вообще это волнует?

— Эм, потому, что я не ужасный человек?

— Ты… — его речь обрывается, когда он ловит мой взгляд. — Конечно, нет, — говорит он так, словно эти слова причиняют ему большую боль, чем рана. Он приваливается к стене, откидываясь на нее. Я ныряю под его руку.

— Еще какие-нибудь жалобы?

— Нет, — говорит он низким голосом.

Я тащу его по коридору и останавливаюсь у двери, пока он рассеивает магию, запирающую ее. Втаскиваю его внутрь. Темное, размытое пятно поднимается мне навстречу, сопровождаемое низким, хриплым рычанием.

— Тихо, Флаффи, — рычит Аид, но, тем не менее, тянет руку к псам. Они издают низкий стон. — Со мной все в порядке. Только не рычите на Персефону, ладно? Она нам нравится.

Я чувствую покалывание на щеках и поначалу радуюсь отсутствию света, пока не вспоминаю, что он, возможно, все равно видит. — Э-э, побольше света, пожалуйста.

Мрак рассеивается, но лишь слегка. Он цепляется за каждый темный предмет мебели и красную бархатную драпировку. Комната выглядит так, словно ее нарисовали по мотивам готического романа: декоративное дерево, плюшевые ткани и стены из витражного стекла. На нем изображены сцены, наверное, довольно обычные для фэйцев: дикая охота, олени, золотые кубки и короны из шипов и роз. Если не считать декораций и стопки книг у кровати, это скучная комната, холодная, несмотря на вкрапления малинового и полуночного. Ничего теплого, ничего личного.

— Хм, — протягиваю я, — мне действительно нужно выяснить имя твоего дизайнера.

— Серьезно?

— Нет.

Он правда не привык к тому, что люди могут лгать. Я опускаю его на кровать и убираю его руку. Он вздрагивает, напрягаясь под моими пальцами.

— Я не причиню тебе боли.

— Не этого я боюсь.

Я не могу четко разглядеть рану сквозь ткань, поэтому растегиваю его дублет, стаскиваю с плеч и бросаю на пол. Следующая на очереди рубашка.

Он сидит на кровати полуобнаженный, словно раненый бог, стройные формы его груди совершенны, как у скульптуры.

— Вау, — с трудом вырывается у меня.

Аид удивленно приподнимает бровь, и я понимаю, что сказала.

— Ты ужасно бледный, — добавляю я.

Его улыбка исчезает.

— Ты и сама довольно бледна.

— Да, но я по-английски бледно-розовая. Ты же никогда-не-видевший-солнца бледный вампир.

Я опускаю ту часть, что его кожа сияет, как алебастр, и гладкая, как фарфор. Не думаю, что ему нужны мои комплименты.

Интересно, если доля правды в том, что он никогда-раньше-не-выдевший-солнца? Как часто он посещает верхний мир?

Почему меня это волнует?

Я снова обращаю свое внимание на рану. Четкий, длинный порез сбоку живота, все еще сильно кровоточащий.

— Думаю, нужно зашить, — говорю я ему.

Он фыркает.

— Я должен стать твоей свиной тушей?

— Если не хочешь остаться с уроддивым шрамом… — или истечь кровью, хотя не уверена, что это возможно.

— Я слишком красивый, чтобы ко мне прилагалось слово «уродливый».

— Тогда…

— Мне не нужны швы. Мы очень быстро исцеляемся. Просто убери кровь. Скоро она начнет свертываться.

Он щелкает пальцами, и в воздухе над ним появляется пузырек. Он неуклюже пытается поймать его, ругаясь, когда тот выскальзывает. Я подхватываю его прежде, чем он падает на пол.

— Хорошие рефлексы, — говорит он.

— Лето очень неудачных спаррингов с Либби, — я откупориваю флакон. — Что это?

— Герметик. Он тоже поможет очистить.

Я высвобождаю ткань из его пальцев, обильно нанося раствор на рану.

— Болит где-нибудь еще?

Он хватает бутылку с прикроватного столика, проглатывая его практически на одном дыхании.

— Не напивайся, чтобы скрыть боль!

— Почему нет? Ты пробовала?

— Я… нет.

Я протягивает мне бутылку.

— Я не пью.

Он пожимает плечами, мнова опрокидывая ее.

— Это, правда, ужасная идея.

— Это восхитительная идея.

Он допивает остатки и щелкает пальцами, убирая бутылку.

— Как это работает? — спрашиваю я его. — Как ты призываешь и убираешь все?

— Я не могу взять что-то из ниоткуда, — объясняет он. — Все, что я призываю, уже где-то существует.

— Ты крадешь это?

— Некоторые из нас крадут, — признает он. — Что касается меня, я беру только оттуда, где не хватятся искать пропавшее. Коробки на складе. Забытый винный погреб.

— Все равно воруешь.

— Ох, простите, Мисс Всевысшая-и-Всемогущая, предлагаешь, чтобы я голодал?

— В последний раз, когда я проверяла, выяснилось, что нельзя умереть с голоду от недостатка вина.

— Ты явно никогда раньше не пробовала отличного вина…

Я продолжаю промокать рану, кровь уже покрывается коркой на его идеальной, фарфоровой коже. Крапинки чего-то черноватого обрамляют край.

— Ай! — шипит он. — Будь нежней.

— Ох, извини, я приняла тебя за кого-то сильного.

— Оскорбляешь Лорда Ночи?

— А получается?

Его губы трогает легкая улыбка.

— Ты очень опрометчива.

— Ты ранен и сидишь в луже своей крови. Я пользуюсь своим шансом.

— Я думал, ты мягче.

— А я думала, думала ты менее щепетильный, так что мы оба разочарованы.

Аид склоняет голову.

— Я не разочарован.

Не уверена, что он имеет в виду, поэтому перевожу разговор, разглядываю появившуюся из ниоткуда ткань.

— Все фейри могут вызывать предметы?

Он качает головой.

— Лишь большая одиннадцатка — Высший Двор — и только в своих домах. Я не могу ничего призвать за пределами этого места. И если устал или слаб. Я не смог бы вызвать этот флакон, если бы мои запасы уже не были на месте.

Я киваю, обдумывая его слова.

— Если я правильно помню, было двенадцать богов.

— После столетий созерцания распутства своего мужа Гера в конце концов не выдержала и убила Зевса, лично заняв трон. С тех пор у нас лишь один монарх — Зера.

Я замираю.

— Ко…королева, которую я видела на Самайне, это та… это Гера из легенд?

Аид пожимает плечами.

— Честно говоря, мы не уверены. Она поощряет слухи, потому что может; она почти самая старшая из всех нас. Думаю, она просто наслаждается своей репутацией.

— Уверена, тебе этого не понять.

Он ухмыляется, и, отчаянно пытаясь избежать его взгляда, я обращаю свое внимание на книги рядом с кроватью. Это единственное в комнате, что не кажется нетронутым: небольшая стопка потрепанных книг, несколько криминальных триллеров, «Обитатели Холмов» и порванный экземпляр первой книги о Гарри Поттере.

Я ахаю!

— Тебе действительно нравится Гарри Поттер!

— Возможно, я читал его один или два раза.

— Эта копия разваливается на части.

— Возможно, я купил ее в секонд хенде.

— А ты купил?

— Я мог бы это сделать.

Я не могу сдержать улыбки, глядя на него.

— Ты фанат. Тайный поклонник.

— Будешь и дальше безобразно дразнить меня из-за этого, да?

— О, я очень на это надеюсь.

Я заканчиваю промывать рану, и он вызывает набор бинтов, которыми я обворачиваю его живот. Его кожа теплая под моими пальцами, и я осознаю, настолько близко я сижу к нему; еще ближе, когда двигаюсь за его спиной.

Его позвоночник и лопатки украшает большая татуировка в виде двух черных крыльев, ни сюрреалистичная, ни реалистичная. Они выглядят так, словно из нарисовали кистью. Не подумав, я наклоняюсь вперед, чтобы провести пальцем по одному перышку. Он вздрагивает.

— Прости, просто восхищаюсь мастерством. Чары?

— Нет. Очень искусный художник полу-фэец. Пришлось применить немного магии, чтобы сделать постоянными.

Из того, что я знаю о татуировках смертных, это непростой процесс, особенно для чего-то такого большого. Это занимает несколько сеансов и очень неприятно.

— Зачем? Я имею в виду, они красивы, но если ты можешь менять внешность по своему желанию…

— Дело в том, что они реальны, — говорит он, наклоняя голову ко мне. Напряженность в его взгляде пугает меня, его щеки пылают. Я задаюсь вопросом, не лихорадит ли его, но потом замечаю, что он вызвал еще один бокал вина. И фейри не болеют. — Ты в самом деле думаешь, что они красивые?

Я опускаю глаза на повязку и продолжаю перевязывать. Мой взгляд падает на шрам у основания его позвоночника, идеальный и серебристый. Под перьями есть и другие мелких растяжки. Боевые шрамы? Но его грудь безупречна…

— Да, — шепчу я, — они очень красивые.

— Ты считаешь меня красивым, — напевает он и откидывается на одеяло, его щеки сильнее розовеют. Что в этом вине?

— Я считаю красивыми некоторые произведения искусства, сделанные кем-то другим.

— Когда кто-то говорит, что ему нравится твоя одежда, он делает комплимент не дизайнеру.

— У тебя очень хороший вкус в искусстве.

— Спасибо, Сефона, у меня хороший вкус.

Мне нравится, как звучит Сефона. Я редко использую Персефона, больше привыкла к Сефи, но иногда это звучит как девичье прозвище, которое я должна было оставить в детстве.

Не то чтобы я возражала против детских прозвищ, но… Мне нравится Сефона. Нравится, как он это произносит, мрачно и мягко, как зимний огонь.

— У тебя есть пижама? — спрашиваю я. Черные шелковые простыни выглядят не очень теплыми.

— Есть, — заявляет он. — Не хочешь помочь мне ее надеть?

Я прищуриваю глаза.

— Уверена, ты и сам справишься.

— Прикроватный столик, — указывает он. — Не дразни!

Я выдвигаю ящик и нахожу шелковую, украшенную молниями пижаму темно-синего цвета. Ухмыляюсь.

— Я сказал, не дразни!

— Я ничего не сказала.

— Выражение твоего лица сделало это за тебя.

Я протягиваю пижаму. Он натягивает верх, слегка морщась.

— Дай мне, — говорю я, помогая ему с пуговицами. Мои пальцы дрожат от тепла его кожи, по спирали посылая бабочек к низу моего живота. Я стараюсь не обращать на это внимания.

Аид внимательно смотрит на меня, склонив ко мне голову.

— Ты сказала, что я и сам справлюсь.

— Может, и справишься, но… я не против помочь.

— Осторожно, милая смертная, — говорит он, его взгляд тяжелеет. — Я могу начать думать, что нравлюсь тебе.

— А я могу начать думать, что ты порядочный человек, но не в том случае, если ты продолжишь со мной флиртовать.

— О, так ты знаешь, что я флиртую, хорошо, — он встает, держась за мои плечи, чтобы не упасть. Я не привыкла к тому, что мальчики сильно выше меня, но он, по крайней мере, на голову выше меня.

А еще он близко, отчаянно близко.

Он скидывает штаны и надевает другие, прежде чем скользнуть обратно на кровать, явно пьяный.

— Тебе нужно что-нибудь еще?

Он на мгновение замолкает.

— Мне ничего не нужно.

Интересно, почему он просто не сказал нет.

— Очень хорошо, — я поворачиваюсь, чтобы уйти, но он тянется рукой, хватая мои пальцы. Его прикосновение легкое.

— Ты никогда не разочаруешь меня, Сефона.

Я качаю головой.

— Знаешь, я правда тебя не понимаю.

— Превосходно.

— Это не превосходно, это раздражает. Ты страшный этот Лорд Ночи? Или дерзкий, несносный флиртовщик? Или ты из тех, кто заливает сладкие речи, когда теряешь бдительность?

— Тебе лучше забыть каждый случай, когда я мил с тобой.

— Тогда зачем быть милым и флиртовать?

— Ничего не могу с этим поделать.

— Почему ты ничего не можешь с этим поделать?

Он затуманено моргает, глядя на меня, будто ответ очевиден.

— Ты обезоруживаешь меня.

Я обезоруживаю его? Как может обычная человеческая девушка обезоруживать могущественного лорда фейри? Неважно, насколько сильно в этот момент он выглядел не более чем мальчишкой, беззащитным и уязвимым.

И я ведь не первая, кого он встретил.

Нет вздоха, достаточно глубокого, чтобы высвободить замешательство он него.

— В твоих словах нет никакого смысла.

— Мне не нужен смысл, когда я такой хорошенький.

Я вздыхаю, натягивая одеяло ему до шеи.

— Спокойной ночи, Аид.

— Я получу поцелуй?

— Я сказала, спокойной ночи!

Со стоном — и едва заметной улыбкой, которую, уверена, он не уловил, — я выхожу из комнаты.