Вороны Вероники

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. Две невесты

Сидонья, 1517 год

Свадьба Джованны Карни стоила баснословных денег. О точной цене ее спорили, но даже самая скромная названная сумма — семь сотен полновесных золотых лаверов — будоражила воображение, разжигала любопытство, возбуждала зависть. На эти деньги можно было открыть лавку. Не в Сидонье, конечно, но в одном из пригородов, бурно развивающихся в последние десятилетия. Назывались и иные суммы, совсем уж фантастические. Пикантности сплетням придавал тот факт, что синьору Карни неоткуда было взять и половину этих денег. Все в городе знали, что предприятия его, — а синьор Карни был большой прожектер, — банкротились раз за разом, и постепенно он растерял всех покровителей. В предприимчивой Сидонье это было куда важнее аристократического происхождения или магического дара, которым к тому же семью Карни наградили не слишком щедро.

Еще большую пикантность, даже скандальность новости придавало то, что Джованна выходила замуж раньше своей старшей сестры Дженевры. Из-за этого по веселому обычаю молодежь устроила под окнами дома Карни шаривари, и всю ночь играли скрипки, вувузелы, флейты, били барабаны и литавры, и распевались скабрезные песенки. Среди «артистов» было немало юношей, которым Джованна, записная кокетка, отказала, дав предварительно надежду, и потому концерт вышел на славу.

Наутро в церкви у алтаря невеста выглядела бледной и уставшей — не сомкнула глаз из-за шаривари, — а жених, почтенный капитан Томмазо ди Талонэ, раздраженным. У него были все основания полагать, что разнузданный кошачий концерт продолжится и в брачную ночь, а сидонская стража перестарается, поднимая тосты за своего командира, и не сможет ничем помешать беснующейся молодежи.

Однако, бледность Джованны и раздражение ди Талонэ нельзя было сравнить с тем, что испытывала Дженевра Карни. Она знала, какую цену пришлось заплатить за эту великолепную свадьбу и за приданое, заставившее капитана просить руки синьорины Карни. Дженевра сидела на первом ряду подле отца — мать по обычаю стояла за женихом, кидая ему под ноги рис и мелкие монеты, - и боялась обернуться. Она знала, что человек, оплативший торжество, стоит там, в тени за порфировыми колоннами, и на лице его холодная самодовольная усмешка. Странно и страшно было, что все причастные к этой свадьбе делают вид, что все нормально. Что Джованна по праву носит в волосах белые и зеленые ленты; что Томмазо ди Талонэ жаждет этого бракосочетания; что Джузеппе Карни не смущает внезапно возникшее богатство. Хотя… наверное, не смущает, как не смущало никогда. Отец любил рискованные авантюры и деньги и редко задумывался о том, откуда берутся последние. Возможно, их приносят светлые духи.

Дженевра тоже так когда-то думала, и возможно, все еще была очень наивна для своих восемнадцати лет. Во всяком случае, она старалась оставаться таковой, старалась не замечать ничего, да и откуда было взяться какому-либо опыту, если друзей и поклонников у нее не было, с ней никогда не флиртовали, если веселая и, что греха таить, пикантная жизнь Сидоньи обтекала ее, точно вода застрявшую корягу. Дженевра была просто, чиста и невинна… до прошлой недели, во всяком случае, она старалась быть таковой.

Ужасная — и вместе с тем волнующая — картинка вновь встала перед глазами. Пестрые ворохи ткани (последнее предприятие отца, торговля сылуньским шелком), белое тело Джованны, ее бесстыдно разведенные ноги, капитан ди Талонэ в алой рубашке и спущенных штанах, его напряженные ягодицы, словно у скульптуры борца в Садах. И стоны, стоны, бьющие по нервам и пробуждающие внутри что-то дикое. Сразу же воспоминания навалились миллионом мелких деталей, которые так старалась годами не замечать и не признавать Дженевра (а отец и вовсе игнорировал, воспитав у себя разумную слепоту): неприбранная одежда матери, незнакомый синьор с монетами в руке, румянец, странные звуки… И сейчас сеньора Карни стоит слишком близко к жениху, а тот, кажется, и не против.

Дженевра прижала ладони к щекам. Невозможно вырасти в Сидонье и остаться совсем невинной. Но можно закрывать глаза на некоторые вещи.

Но даже в Сидонье девушка, потерявшая невинность, уже не годится для брака. А как назло, кроме Дженевры, свидетельницей падения младшей Карни стала молочница, принесшая в дом свежий сыр и застывшая с широко распахнутыми глазами, возбужденно дыша. Ей заплатили, но можно было не сомневаться, что рано или поздно эта болтливая синьора разнесет по всему городу сочную сплетню. Чтобы спасти Джованну от позора и участи куртизанки, нужно было выдать ее за ди Талонэ; чтобы выдать ее за капитана, требовались деньги. И они появились.

Звон колоколов возвестил всему городу, что брак заключен. Молодые поцеловались с фальшивым целомудрием и прошли через неф к выходу. На пристани ждала уже лодка, мерно покачиваясь на волнах.

Церковь пустела. Люди выходили, бросая последние взгляды на Великую Триаду. Совершенный Ум глядел мрачно, его традиционно андрогинное лицо было наполнено внутренним светом. Сила и Любовь глядели друг на друга, их изысканные профили поражали своим безразличием.

- Великий Мартини говорил, то Любовь бесчувственна, а Сила бессильна, и называл эту фреску кощунственным богохульством.

Дженевра, испуганная звуком знакомого голоса, обернулась. Синьор Ланти, оказалось, говорил не с ней. Рядом с ним стояла великолепная Примавера, красивейшая из куртизанок Сидоньи. Ее вызывающе алая юбка и крупные бриллианты притягивали взгляд, как и пышная татуированная цветами грудь, затянутая в тугой корсет.

- Но Любовь именно такова, - рассмеялась Примавера. - Она смотрит на Силу. И на Деньги. Вот наше новое божество.

И куртизанка вдруг посмотрела на Дженевру, точно знала что-то. А может, и знала, их с синьором Ланти явно связывала давняя… дружба. Дженевра, изображая безразличие, отвернулась.

До ее собственной свадьбы оставалось чуть меньше суток.

* * *

Собственную свадьбу Бьенвенуто Альдо Ланти проспал. Это было не бог весть какое событие; священник, щедро оплаченный, ждал бы, сколько потребуется, как и невеста, но все равно выходило неловко. Альдо был пунктуален. Он полагал, что и без рассеянности и безалаберности, присущей многим его приятелям, достаточно эксцентричен, а следовательно — артистичен. А тут — проспал.

Бригелла прошел по комнате, шаркая, чуть припадая на левую ногу, раздернул шторы и впустил яркий солнечный свет. По стене заплясали блики неспокойного канала.

- Полдень, синьор, - невозмутимо возвестил слуга и прошаркал в купальню.

Альдо потер лоб, попытался встать, и тут же тонкая рука опрокинула его назад на постель. Острые ноготки пробежали по груди, по животу, ладонь обхватила член.

- Вера, - укорил Альдо, чувствуя, как возбуждается под искусными ласками.

- Сдалась тебе эта дурочка, - проворчала Примавера. - На что?

- Сылуньские краски. Пусти, мне пора…

Куртизанка посмотрела на асы, изящный и безумно дорогой артефакт. Перед циферблатом, когда их открывали, начинали плясать двенадцать фей в разноцветных нарядах.

- Ты уже опоздал, мой милый. И они подождут, после всего, что ты для них сделал.

После всего, что сделал Альдо, семья Карни будет мыть ему ноги и после пить ту воду, но недолго. Скоро, очень скоро они его возненавидят, как ненавидят всякого ростовщика.

Губы Примаверы обхватили его член, глубоко втянули, заставляя шипеть от удовольствия. Не было во всей Сидонье никого искуснее. И ей, в отличие от большинства куртизанок, это нравилось. В том, что любой мог за десять араминов испробовать влажный рот Примаверы, было что-то одновременно возбуждающее и мерзкое.

- Продолжай, - мурлыкнула женщина, отстраняясь на секунду. - Какая она, милая твоя невеста?

Как это было грязно: говорить о невинной девице, когда язык и губы куртизанки работают вовсю.

- Она никому… не нужна.

Да и ему, в целом, без надобности. Ему хватает ласк прекрасной Примаверы. Во всем остальном жена будет помехой. И так она точно не сможет. Прошло не больше пяти минут, а Альдо кончил со стоном. Примавера села, вытерла уголки губ с довольной улыбкой и вновь окинула его жадным взглядом. Она подалась в куртизанки потому, что была из тех, кого лет двести назад называли «пута». Шлюха, совсем безвольно потакающая своей похоти.

- Нет, Вера! - Альдо откатился в сторону и встал. - Мне нужна эта свадьба.

- Ты приведешь ее сюда? - Примавера свернулась калачиком, следя за тем, как Альдо умывается и одевается.

- А куда еще? - удивился он.

Примавера широко улыбнулась.

- Здесь пахнет сексом.

И краской, и восточными благовониями. В этом доме хватает разных запахов.

- Здесь есть хозяйская спальня.

- О, конечно, - мурлыкнула Примавера.

- И тебя здесь быть не должно.

- Как ты жесток, - хихикнула женщина. - Сперва Томмазо, теперь ты. А ведь я проявила доброту и не стала распространяться, что эта старая шлюха Катарина Карни трахается на дому и не платит взносы.

- Тебе хорошо заплатили за это, - напомнил Альдо. - И лучше тебе продолжать молчать.

Примавера покосилась на стакан с кистями, и на секунду в глазах ее мелькнул страх, но веселость вернулась быстро, и она продолжила сыпать скабрезностями, предлагая свои услуги в качестве дружки жениха.

* * *

Жених опаздывал, и у Дженевры появилась надежда, что он передумал и не приедет. Правила требовали ждать у алтаря час, и девушка с затаенным ликованием считала минуты до своей свободы. Без пяти час синьор Бьенвенуто Альдо Ланти вошел в церковь, принеся с собой запах цветов и шум ярмарки. Священник облегченно выдохнул, дождался, пока жених дойдет до алтаря, и забормотал поспешно слова обряда. Дженевра опустила взгляд, боясь посмотреть на будущего мужа.

Он не был жуток или уродлив, напротив. Синьора Ланти отличала подлинная сидонская красота. И выглядел он элегантно в черной с серебром одежде, в зеленом бархатном плаще. Но слухи о нем ходили по городу. А ещеон был маг…

Маги не желали иметь с Дженеврой дело.

Она родилась с магическим даром. Это обрадовало честолюбивую бабку, сеньору Ливанди. Старуха, оставшаяся в памяти Дженевры нелюдимой и злой, оплатила обучение в лучшей академии для девушек. А в шестнадцать лет, когда юные волшебницы становятся для женихов ценным, желанным призом, магический дар вдруг исчез. Этому не предшествовала болезнь; Дженевра не сердила бродяг и старых ведуний — стрег, легко насылающих проклятья, и все это заставляло сторониться юную Карни. Вдруг это болезнь, еще неизвестная науке? Вдруг это заразно? Молодые волшебники испугались и начали обходить дом Карни стороной. Почему не испугался один только Ланти, человек со столь странной и страшной репутацией?

Он был маг, и он был художник, в Сидонье это ценилось одинаково. Он был бретёр, искусно сражающийся на дуэлях, и вызов следовал за каждый косой взгляд и любое неосторожно оброненное слово. В его личности многое вызывало недоуменный смех и подшучивание, так что поводы для дуэли находились легко. О его доме, зверинце, коллекции картин, о зловещей Башне на острове Серанте Нуово ходили самые невероятные легенды. И вот за этого человека Дженевра должна была выйти замуж. Именно ее купил Бьенвенуто Альдо Ланти за тысячу золотых. Говорят, для этого он всего лишь продал небольшой рисунок герцогу Ванго, вандомэсскому послу.

Ланти стоял, слушая священника, и нетерпеливо постукивал мыском сапога по плиткам пола. Куда он так торопится? Не терпится провести первую брачную ночь?

Кровь прилила к щекам, Дженевра смутилась и испугалась. С тех пор, как она застала сестру с капитаном, с тех пор, как начала подозревать мать, стало проявляться постыдное любопытство. Сегодня утром, приняв ванну, с травами, как предписано перед свадьбой, Дженевра, нагая, подошла к зеркалу. Несколько минут она разглядывала свое тело, точно видела впервые, и воображала, как будет смотреть на нее мужчина. И не понимала, что он увидит. Что придется ему по вкусу? Сочтет ли он ее красивой?

- Объявляю вас мужем и женой! Храните друг друга во имя Любви и Мира, Разумом и Силой!

Дженевра встрепенулась, очнулась, вскинула голову и похолодела под строгим и безразличным взглядом Ланти.

- Можете поцеловать невесту, - сказал священник.

Ланти склонился к ней. Губы были сухие и жесткие, от него пахло маслом и смолой. Поцелуй вышел коротким, Дженевра даже испугаться не успела.

- Во имя Любви и Мира, Силой и Разумом, аминь! - проговорил священник торжественно.

- Аминь, - отозвалась Дженевра.

Началась ее супружеская жизнь.

Не было ни лодки, украшенной цветами и лентами, ни праздничного обеда. И отец не танцевал с ней и не вел ее в супружескую спальню. Он исчез еще до окончания церемонии. Дженевра осталась с мужем один на один.

- Идемте, синьора, - приказал он, не предлагая руки.

Свадебное платье было тяжелым и неудобным, корсаж больно сдавливал грудь, мешая дышать, а шлейф волочился по полу, собирая пыль. Мона, единственная оставшаяся у них служанка, причитала, что его будет нелегко почистить. Впрочем, едва ли Моне придется делать это. Дженевра до сих пор не знала, позволит ли ей муж взять Мону с собой в новый дом. Не знала она также, хочет ли. Может быть, лучше все начать с начала, оставив прежнюю жизнь позади?

Церковь, выбранная для бракосочетания, располагалась на краю города, на Белом острове. Здесь, в непосредственной близости от старого сельского рынка, было очень людно и шумно. Сновали в толпе воришки и лоточники, стреги торговали плохо сделанными амулетами. Едва заметив Дженевру, бело-зеленые ленты в ее волосах, все начинали смеяться, улюлюкать и свистеть. Юная невеста приносит удачу. Дал бы кто-то немного удачи ей самой.

Они все шли и шли, не беря ни коляску, ни портшез, ни лодку, и Дженевра начала уставать. Никогда прежде ей не приходилось столько ходить пешком, и она, хоть и не считала себя неженкой, совершенно выбилась из сил.

- Синьор, - Дженевра поймала мужа за рукав. - Долго еще нам идти?

Альдо Ланти вырвал руку и ответил ей отрывисто и грубо:

- Скоро. Иди.

- Синьор, - робко спросила Дженевра, - я чем-то обидела вас? Или моя семья?

На этот раз ответа не последовало.

Она прошли, должно быть, половину Сидоньи, пока не достигли канала Слёз. Здесь по обе стороны возвышались огромные особняки с ажурными решетками на окнах и инкрустированными ставнями. Отец мечтал о таком доме, и его мало тревожила глупость и бесплодность подобных мечтаний. Дженевра же никогда не желала ничего подобного, но вот она — стоит перед огромной дверью, выкрашенной голубой краской, и дрожит от страха.

Синьору Ланти, которого предстояло выучиться звать «мужем», принадлежал большой трехэтажный особняк с надстройкой. Стеклянная крыша в восточной его части блестела на солнце. Дом стоял на углу, одной стороной выходя на узкий и сырой канал Слёз, а другой — на Великое озеро. Из окон наверняка видно было Дворец Света, а может, и усадьбу самого герцога Сиду, занимающую целый остров. Уличный фасад, в Сидонье как всегда совсем узкий и незначительный, выходил на площадь Масок. Обернувшись, можно было увидеть протяженное здание с лоджиями, забранными решетками. Дворец Наслаждений. Бордель. Мысль о таком соседстве заставила щеки Дженевры вспыхнуть румянцем.

Целомудрие в Сидонье считалось личным делом каждого, поэтому, наверное, добродетельных женщин здесь было больше, чем на всем побережье. О мужчинах не скажешь ничего подобного, но и они предпочитали посещать куртизанок, а не съезжать от жен к своим любовницам, как это делают нобли Роанаты и Вандомэ. И все же, Дженевре, невинной и бесхитростной, это тривиальное для Сидоньи соседство казалось чудовищным.

Ходит ли синьор Ланти к куртизанкам?

Конечно, ходит, поняла Дженевра, едва войдя в дом. Напротив двери висела картина настолько бесстыдная, что ее не повесил бы у себя даже синьор Валони, известный на весь город соблазнитель. Вернее повесил, но в спальне или в кабинете, но никак не в холле, у всех на виду. Нужно было отвести взгляд от непристойного полотна, но он словно примерз. Щеки пылали. Женщина, куртизанка — только у них на теле могут быть рисунки и даже татуировки, которым позавидует и моряк — лежит обнаженная до пояса, ниже укрытая алым шелковым покрывалом. Груди ее пышные, молочно-белые, напряженные соски подкрашены помадой. Рук не видно, они под одеялом. Женщина улыбается томно и смотрит призывно на зрителя.

- Нравится? - спросил Ланти вкрадчиво.

Дженевра подскочила от неожиданности, наступила на шлейф и начала падать. Горячие руки подхватили ее, одна легла на спину раскрытой ладонью, вторая на затылок, сминая уложенные утром косы. Кажется, сердце перестало биться. Дженевра замерла, не дыша, глядя на мужчину и с ужасом осознавая, что сегодня, возможно прямо сейчас разделит с ним ложе.

Ланти поставил ее ровно и убрал руки. Крикнул:

- Бригелла! Где тебя носит?! Проводи синьору в ее комнату!

И ушел.

* * *

По легенде вода в Ведьмином источнике была целебной, но Альдо в легенды не верил. Вода как вода. Он прополоскал кисти, убрал их в футляр и начал собираться. Рауле Басси, разглядывающий лист последние минут десять, наконец отмер и потянулся к своим карандашам.

- «Что за блажь?», как говорят почтенные синьоры из Академии. Зачем тащиться в такую даль с красками ради пары кроликов?

- Видел «Искупительную жертву» Аломана? - поинтересовался Альдо у своего друга.

Тот кивнул и пожал плечами. О картинах роанатца он был невысокого мнения, да и вообще под сомнение ставил существование у них пристойной живописи. Да и есть ли она вообще где-то за пределами прекрасной Сидоньи?

- Несчастный козел издох на третий день, - Альдо скормил разомлевшему кролику капустный лист. - Привели следующего, и следующего, и следующего. Великовата цена для картины, которую продали за три сотни серебряников.

- Зажарим их на ужин? - Басси утратил интерес к теме, теперь его волновали жирные кролики.

Альдо хлопнул в ладони, животные подскочили и скрылись в траве. Басси досадливо поморщился и съязвил:

- Ах, да. Ты же ешь только рыбу. Это потому, что с ней не о чем поговорить?

- Я люблю рыбу.

Они с Рауле знали друг друга целую вечность, были оба подростками, когда очутились в мастерской синьора Фронутти. Прославленный мастер был прижимист, а юные его ученики прожорливы и шкодливы. Они быстро научились, что вместе легче, чем порознь; дружба родилась из выгоды и длилась уже больше двадцати лет. И в этой дружбе не было места зависти и обидам.

Пообедали в итоге хлебом и сыром, глядя, как разгорается над заливом закат. Жарко заспорили, какие следует взять пигменты, чтобы запечатлеть это сочное буйство красок. Будь с ними третий их приятель, Базиле Мондо, и спор наверняка перерос бы в драку. Но Базиле стало тесно с Ланти и Басси в одном городе, и он отправился к вандомэсскому двору. Сидонские живописцы везде в чести.

- Альдо, - проговорил Рауле, когда спор утих, сойдя на нет. - Что может хотеть стрега?

- Твою душу.

- Я имел в виду — в подарок?

Альдо посмотрел на друга, и сердце кольнула тревога.

- Стрега, Рауле?

- Почтенная дама, - зачем-то принялся уверять его Басси. - У нее чайная лавка в южной части, у порта. Ее чай с травами и пряностями излечил мою простуду и хандру этой зимой. Она красива.

- Стреги всегда красивы.

Нет, красивы девушки из Дворца Наслаждений. Красива юная Дженевра, что ждет его дома. Стреги… в них нечто большее, нечто первозданное. Невольно на ум приходят старинные баллады, в которых Любовь, Мир и Сила, совокупляясь, порождают пленительных демонов. Говорят, стреги по ночам превращаются в туман, проникают в спальни и вытягивают кровь из женщин и семя из мужчин. Говорят, стрега мале, их проклятье невозможно снять.

Можно. Но цена велика.

Разговор взбудоражил Альдо. И напугал. Рауле говорил о своей стреге тихим голосом, а имя ее — Диана — произносил мечтательно. Альдо посоветовал грубовато пойти и хорошенько поиметь девицу во владениях Весны, а лучше — в порту, где берут недорого и согласны на любые безумства. Но, говоря это, Альдо понимал, что Рауле, даже если и пойдет к шлюхам, думать будет только о стреге. Такова их власть. И из этой ловушки не выбраться. Альдо сам до сих пор думает о той, что давно умерла, и в каждой женщине видит ее черты.

По пути домой он выпил вина в кантине у Марио, густого и терпкого оварни, от которого голова ясная, ноги крепкие, а на сердце — тепло и радостно. Помогло мало. Проходя мимо Дворца Наслаждений, Альдо позвонил в колокольчик, передал слуге записку и направился к своему дому. Бригелла забрал ящик с инструментами и папку с рисунками и невозмутимо отчитался: синьора отказалась от обеда и ужина, она в своей комнате.

- Ты знаешь, что делать, - сказал Альдо, направляясь к лестнице.

Комната, в которой устроили новоявленную синьору Ланти, носила название «розовой». На стенах Альдо написал гирлянды цветов, а на потолке — триумф Флории, всемогущей языческой богини, чье обнаженное тело укрывали только цветочные лепестки. Розы тут были повсюду: в искусной резьбе, в рисунке обивки, в кувшине на столе. И еще одна роза сидела на постели, сцепив пальцы. Альдо кольнуло сожаление пополам со стыдом.

Дженевра Карни — теперь уже Ланти — была красива. В ней не было сочного бесстыдства матери, это унаследовала младшая. Дженевра больше походила на отца: мечтательная, полная неосуществимых романтических идей. И она была заманчивой целью для живописца. Овал лица в обрамлении густых волн каштановых волос. Кожа цвета топленых сливок, такого оттенка добиться непросто. Внимательные карие глаза. Пунцовые губы, полные, но сейчас сжатые в линию. Такие грешно целовать. Дженевра была точно лик Незримого Мира, написанный сотню лет назад на стене храма.

Но очень скоро целомудренное восхищение сменилось иным интересом, мощным, плотским. Тонкая и просторная свадебная сорочка лежит складками, и под ними угадывается тело. Округлая грудь, пышная, — она сегодня еле поместилась в корсет, — манит, зовет, буквально взывает о прикосновении. Длинная шея ждет поцелуев, как и губы. Где-то там, под тонким батистом, скрывается настоящее сокровище.

Узнав, что выйдет замуж, Джованна Карни радостно прыгнула в его постель, и была отменно страстной. Девочка умела выражать благодарность. И не поверить, что всего лишь на днях девочка лишилась невинности. Будет ли старшая сестра такой же ненасытной? Такой же гибкой? Будет ли так же покорно, с охотой принимать позы, что он пожелает? Будет ли она стонать так же? А повизгивать, когда разрядка близка?

Нет, не он должен вожделеть. Она. Она, эта суровая напуганная девочка с лицом Незримого Мира, должна хотеть его до тошноты. Никак иначе.

Альдо взял ее за подбородок, вынуждая поднять голову. Кожа была гладкой и теплой и пахла розами, как и все в этой комнате. Губы робко приоткрылись, отвечая на поцелуй, и Альдо сразу же отстранился.

- Вам нужно освоиться на новом месте, синьора, - сказал он сухо. - И отдохнуть.

И вышел, оставив юную Дженевру в одиночестве. Она должна хотеть его. И ненавидеть.

* * *

Когда Альдо Ланти вошел в спальню, Дженевра испугалась. От него пахло вином, красками и еще чем-то неуловимым, странным и совершенно чужим этому городу, провонявшему рыбой, стоячей водой и духами. Прикосновение же родило истому, которой Дженевра прежде не знала. Рука мужчины была горячей, сухой и совсем немного мозолистой, и вспоминалось, что о нем говорят. Опасный человек. Дуэлянт. И Дженевра почувствовала эту опасность, но то ощущение, что пришло вместе со страхом… Она словно стояла на краю пропасти и готовилась прыгнуть. Такое порой испытываешь, стоя рядом с сильным магом. Или — со стрегой, чье могущество не подчиняется обыденным человеческим законами.

Когда Ланти ни с того, ни с сего ушел, Дженевра растерялась, а потом разозлилась. Слова его звучали так, будто Ланти заботился о чувствах своей молодой жены, но ясно было, что это ложь. Дженевра, порой, как все сидонки, абсурдно гордая, чувствовала эту ложь всем своим нутром. Мутило от нее, как от дурного запаха. Если, синьор Ланти, вы не собираетесь навещать жену по ночами, на что она вам вообще сдалась?

У Дженевры не было титула, связей и покровителей, ради которых можно бы было взять ее в жены. Ничего, кроме миловидной внешности, а еще отцовских долгов. Они всегда были угрозой ее будущему. Так отчего же Альдо Ланти потратил такие деньги — свадьба Джованны, ее приданое, расписки отца — только ради того, чтобы взять ее в жены? И почему, легко своего добившись, купив ее, Ланти вдруг отступил? Почему он ушел?

Дженевра не отличалась особой смелостью, она ни за что бы не задала вопрос напрямую. Да и здесь, в этом огромном доме, она уже почувствовала себя чужой. Что подтолкнуло ее? Страх? Чувство неопределенности, ставшее сегодня особенно мучительным? «Я только взгляну, - сказала себе Дженевра. - И… и...» И что будет дальше, она не знала.

Дом был огромный и пустой. Дженевра видела всего лишь одного слугу. Звали его Бригелла, и он был так же нелюдим, как и его хозяин. И жутковат. У него был старый шрам на щеке — так выглядит плохо залеченный удар саблей, — а еще он слегка подволакивал левую ногу, а временами двигался кособоко, точно краб. Больше не было ни лакеев, ни горничных, и только легкий запах еды говорил о том, что где-то здесь должна быть кухарка. В таком большом и пустом доме, наверное, одиноко. И страшно.

Во всяком случае, Дженевре было страшно, пока она шла наугад по коридорам и комнатам, освещенным призрачными магическими светильниками. Живых людей в доме, кажется, не было, зато нарисованные повсюду. Ладно бы они только с портретов глядели, к этому быстро привыкаешь. Но порой человеческие фигуры, написанные необычайно искусно, попадались там, где их совсем не ждешь: выглядывали из нарисованной двери или из-за колонны; с потолка, где располагались вольготно за нарисованными перилами. Одно лицо, жуткое, белое как мел, мерещилось за ажурной решеткой, и Дженевра не сразу сообразила, что окно тоже нарисованное. Магические огни придавали искусным картинам и фрескам еще большую реалистичность, и казалось, эти люди вот-вот заговорят.

Поэтому, услышав звук, Дженевра содрогнулась от страха. То был далекий и такой же призрачный голос, не мужской и не женский. Точно сквозняк, он шел от стены и холодил кожу. Дженевра, в которой страха и любопытства сейчас было поровну, отогнула край гобелена. Дверь. Не дверь даже, узкий арочный проход, а сразу за ним — винтовая лестница, исчезающая в темноте. Дженевра замерла, раздумывая, стоит ли идти туда, в эту темноту. Звук повторился, и теперь она его опознала. Стон, но — боли или наслаждения?

Дженевра не могла сказать, что движет ею, сострадание или все то же любопытство. Но она шагнула на лестницу и начала подниматься, цепляясь пальцами за шероховатую, неровную кирпичную кладку и подбирая подол сорочки, чтобы не наступить на него. Вскоре вверху, за поворотом лестницы, мелькнул свет, становилось все светлее, светлее, пока Дженевре не преградила путь ажурная решетка, запертая на замок. По ту сторону была комната, большая и странная. По краям ее, по углам, возле единственного узкого окна стояли мольберты с досками и холстами. Некоторые картины были завершены, на иных еще лишь едва различимые угольные линии, намек на будущее изображение. А в центре — причудливое, засыпанное яркими пестрыми подушками ложе, и на нем сидит обнаженная женщина. Куртизанка: на груди ее «цвели» розовые лилии. Золотые волосы женщины были забраны на затылке, обнажая напряженную шею и спину. Белые, украшенные массивными браслетами руки комкали шелк покрывала.

Стон повторился, низкий, отдающийся во всем теле вибрацией. Нет, не боли, наслаждения, которое порой страшнее боли. Куртизанка согнулась вдруг, вскинула сведенные судорогой ноги, и Дженевра увидела меж ними еще одну женщину, в чьи волосы цвета красного дерева куртизанка вцепилась пальцами.

Кровь прилила к щекам. Дженевра сообразила наконец, на что смотрит, поняла, что это нечто непристойное, на грани, такое даже в веселой, распущенной Сидонье на каждом углу не увидишь. И это зрелище… интриговало.

- Не двигайся, Бамбина, - приказал насмешливо Ланти.

Теперь уже лицо пылало пожаром, к стыду и смутному возбуждению примешивался гнев. Оставив жену в одиночестве, этот человек пошел… пошел... к шлюхам! Пальцы вцепились в решетку.

- Я не могу больше, синьор, - сказала блондинка жалобно.

- А как же твое хваленое искусство? - рассмеялся Ланти.

Почему Дженевра не закричала, не выдала свое присутствие? Почему она не ушла? Зачем смотрела? Ланти вышел из угла, отложил кисти, приблизился к постели медленно, точно танцуя. Обнаженный. Похожий на Юность Базиле Мондо, что украшает приемный зал Дворца Света. Только, конечно, у статуи нет таких… подробностей. Дженевра покраснела, не в силах при этом отвести взгляд. Она выросла в Сидонье, в окружении мраморов и картин, где нагота была в порядке вещей и никого не смущала. Но то была нагота рукотворная, и уж конечно никому из живописцев и скульпторов не пришло в голову изобразить это… орудие в полной боевой готовности. Жарко стало нестерпимо, а еще — страшно. И любопытно. И обидно, потому что куртизанок ласкал и целовал Ланти вместо своей законной жены, и им нравилось это. И Дженевра все стояла и смотрела, смотрела, смотрела, как сплетаются в различных позах тела на пестром шелке. Стоны долго звучали в ушах, ее собственное тело трепетало, пылало, живот свело мучительным спазмом. Руки до боли стиснули решетку, так что следы остались на пальцах.

Когда раздался низкий, полный облегчения мужской стон, Дженевра опомнилась и побежала вниз, подгоняемая страхом, смущением и гневом.

* * *

Щедро одаренные за доставленное удовольствие, Бамбина и Бобетта ушли. В отличие от Примаверы, их до утра оставлять не хотелось: обе были непроходимо глупы. Альдо накинул халат, налил себе вина и подошел к мольберту. Не будь Бамбина так совершенно прекрасна, ее и звать бы не стоило, но этот овал лица, эти брови вразлет и чувственный изгиб губ, эти золотые — дар природы! - волосы. Подлинная Любовь. В постели не слишком изобретательна, но и скучной не назовешь. Любовь.

- Ночная почта, синьор.

Альдо забрал конверты. Верхнее письмо было от Базиле.

- Смени простыни, Бригелла.

Ночь была душная. От воды поднимались испарения, и даже на крыше не было желанной прохлады. Но в мастерской все пропахло потом, страстью и сладкими духами куртизанок, а эти запахи раздражали больше сырости. Альдо опустился в кресло, зажег светильник и вскрыл первый конверт. Базиле слал приветы, последние сплетни, а также расписывал все выгоды своего теперешнего положения, точно корову продавал. Это вызвало у Альдо усмешку; уж он-то смыслил в торговле на рынке. Тут чем больше вранье, тем лучше. Базиле Мондо на чужбине был несчастлив, но не собирался сознаваться в этом.

Второе письмо, долгожданное, было зачаровано. Уронив несколько капель своей крови, Альдо сломал печать и быстро прочитал послание. Снова никаких результатов. Стрегу не изловить при жизни, и после смерти ее не достать. Альдо скомкал это письмо и сжег его в ладони.

Третье послание оказалось деловым.

Так всегда приходит ночная почта — по три письма. Ответ всегда один.

* * *

Никогда у Дженевры не было проблем с тем, чтобы заснуть на новом месте. Несмотря на юный возраст, ей довелось поскитаться. Жила она в двух комнатах на чердаке, и в особняке, и на вилле на острове Роз, и снова в каморке под крышей, когда отец снова все потерял. Обычно Дженевра засыпала, едва голова касалась подушки, и сновидения ее не мучили. Но не в этот раз.

Было ли тому виной увиденное ночью или же магия, пропитавшая стены дома, но сны были странные. В них занимались любовью мраморные статуи, и вороны кружили в небесах, высматривая добычу. Проснулась Дженевра разбитой, но неприятному слуге Ланти до этого, конечно же, не было дела. Он прошаркал через комнату, распахнул шторы и ставни, а потом кивнул безразлично на ширму, расписанную розами. Они были в комнате повсюду, и назойливый запах цветов, возможно, был одной из причин мучивших Дженевру снов.

- Купальня там, синьора. Ваши платья и прочее в шкафу. Синьор еще сказал, если вам нужна служанка, подыщите ее сами.

Это было оскорбительно. Альдо Ланти словно певчую птичку завел, повинуясь моде и не испытывая при этом особого желания. Пусть себе сидит в клетке.

Между тем, платья в шкафу были прекрасны. Прежде Дженевра о таких и не мечтала. До шестнадцати ей были положены «девичьи» наряды, милые и целомудренные. И она не успела примерить все те платья, что носили девушки на выданье; наряды, созданные, чтобы подчеркнуть их достоинства. Дженевра была непривычна к туго затянутым корсажам и тяжелым юбкам. И нечего говорить о том, что никогда прежде она не прикасалась к такому великолепному шелку и бархату, не видела столько жемчуга и драгоценных камней. Все подобные вещи, дорогие и красивые, доставались Джованне, Дженевру же родители и не надеялись продать. А она, как оказалось, стоит тысячу золотых.

Надеть все эти наряды без помощи служанки было нелегко. Придется нанять ее, раз уж синьор Ланти платит.

Приличнее было бы, если бы ее в прогулке по городу сопровождал муж — все ж таки приличная матрона, а не какая-то куртизанка. Да и безопаснее, ведь в Сидонье, увы, всегда полно воров и бродяг. Но Бригелла, вручая Дженевре кошель с деньгами, сказал, что «синьор ушел рано утром». Пришлось отправляться одной.

Дженевра с большей радостью осталась бы дома, но до окончания ярмарки была всего пара дней, а это было единственное место, где можно найти хорошую работящую служанку из деревни. Девушки, родившиеся и выросшие в Сидонье, в прислугу не годились. Слишком были жадные, расчетливые и ленивые. Они скорее пошли бы попытать счастья во Дворце Наслаждений, чем устроились кому-то в услужение.

Дженевра могла бы обойтись и без служанки, научившись в конце концов шнуровать свои платья, но слишком одиноко было в большом пустом доме. И Бригелла пугал. Пусть лучше какая-нибудь девушка открывает ей двери по утрам. (здесь бы рассказать, почему прежнюю служанку с собой таки не позвала, ведь раздумывала на эту тему)

В Сидонье хватало развлечений, и ярмарки устраивались часто, и все равно — жители пользовались каждым подвернувшимся случаем, чтобы развлечься. Карнавал перетекал в ярмарку, ярмарка — в шествие, и каждый день был праздничным.

На улице было немало людей, попадались среди них и молодые женщины без сопровождения, но в основном это были куртизанки и стреги. Последних узнать было легко: то были женщины необыкновенной, мистической красоты, не прибегающие ни к каким ухищрениями. Они предпочитали ходить простоволосые и босые. Все прочие дамы, матроны из благородные семейств, появлялись на улицах в сопровождении слуг, телохранителей и компаньонок. Некоторые, следуя введенной куртизанками моде, стали нанимать глашатаев, которые громогласно воспевали достоинства дамы. Дженевра находила это смешным и стыдным немного. Она под землю бы провалилась, описывай кто-то во всеуслышанье ее «пышную сочную грудь и крутые бедра».

Ошарашенная, Дженевра остановилась. Бездельник, облаченный в цветастый наряд, и с целой коллекцией перьев на шляпе воспевал в цветистых выражениях прелести ее сестры Джованны. Новоявленная синьора ди Талонэ, окруженная поклонниками, купалась в лучах славы. Ее алое, шитое золотом платье, также было куплено на деньги Ланти и вошло в приданое.

Заметив сестру, Джованна изменилась в лице, оглядела Дженевру с ног до головы, и в глазах полыхнула зависть. Жемчужины в корсаже бирюзового платья, которое Дженевра вынула из шкафа наугад, были с крупный горох размером. Потом Джованна заметила, что сестра одна, без сопровождения, и ухмыльнулась. Это почему-то доставило ей радость.

- Синьора Ланти! Синьора Ланти! - крикнула она, вызывая всеобщий интерес. Множество голов повернулась, ища, о ком идет речь. - Драгоценная синьора Ланти! Какая нечаянная радость!

Почему бы не выпустить об этом памфлет?

Но хуже всего, что Дженеврой заинтересовался рифмоплет с перьями на шляпе. Таких людей, способных раздуть из мухи слона, она всегда боялась. Рифмоплет разглядывал ее пристально, а потом вдруг разразился причудливыми вычурными стихами, где Дженевра сравнивалась с древними богинями, и ее умоляли дождем пролиться, дабы унять огонь в чреслах. Стихи были столь же ужасные, сколь и скабрезные, и что еще хуже - привлекли еще большее внимание. «Битва красавиц!» - крикнул кто-то в толпе, намекая на старинную забаву. Первые красавицы города, чаще всего, конечно, куртизанки, выставляли себя на показ, соревнуясь. Их внешность обсуждалась и подвергалась критике. И долго еще потом вслед им неслись скабрезные шуточки. Это была сомнительная слава. Джованне любая была по вкусу.

- Благородная публика! - заголосил рифмоплет, привлекая, к ужасу Дженевры, все больше и больше внимания. - Перед вами две сестры. Они почти равны своей красотой, но кто же заслужит звание главной прелестницы? Джованна, чьи груди точно два спелых яблока? Так и манят сорвать этот плод! Или… Дженевра, чьи…

Над головой послышалось воронье карканье, заставившее толпу притихнуть. В Сидонье воронов не любили. Как гласила поговорка, «ворон смерть зовет». Кое-кто в толпе осенил себя знаком Незримого Мира; стрега, каким-то образом здесь оказавшаяся, голосом сиплым, точно воронье карканье, забормотала заговор. Толпа быстро поредела, и сестры остались одни.

- Чудесное платье, - Джованна подошла вдруг вплотную, тронула жемчужную отделку корсажа. - Но не думай, что будешь счастлива. Твой муж — настоящее чудовище!

У Дженевры не было желания спорить, отвечать она не хотела. Поэтому она стояла молча, спокойно глядя на свою младшую сестру, глупую, завистливую и неблагодарную. Это спокойствие разозлило Джованну еще больше.

- Чудовище! - повторила она, ей нравилось произносить это слово, и ей нравилось пророчить беду. - Ты еще наплачешься!

У Дженевры не было ни малейшего желания спорить.