Воровская зона

Глава 3

Где бы он ни находился, человек уровня Каткова обречен на всеобщее внимание. Так было и на воле, и в тюрьме, и на этапе. И как только он, щурясь от бившего в глаза яркого осеннего солнца, вышел из своего вагон-зака на даже не отмеченном на картах глухом таежном полустанке, со всех сторон послышались восхищенные голоса:

— Смотри, смотри, Ларс!

— Да, он самый!

— Где? В чем?

— Да вон тот, в синем «адидасе»!

— Его куда? На седьмую?

— Да вроде туда…

— Тогда живем!

Да что там зеки, сам начальник прибывшего из колонии конвоя, повидавший виды и давно уже научившийся отличать зерна от плевел упитанный капитан с раскосыми похмельными глазами, вытянув толстую красную шею, с интересом рассматривал нового «смотрящего». И остался крайне доволен увиденным. Силен, ничего не скажешь, силен! Такой, дай ему волю, не только зону, пол-России в руках удержит…

Впрочем, ничего удивительного в таком внимании к прославленному на всю Россию авторитету не было. Ведь не дают прохода тому же Бельмондо, играющему через раз то полицейского, то мафиози! Так почему же должны оставаться вне внимания публики те, с кого и «делали жизнь» знаменитые артисты? В той же Японии оябуны всегда пользовались не меньшей популярностью, нежели остальные знаменитости Страны восходящего солнца. Да так оно и должно быть. Как бы прекрасно ни играл Ален Делон гангстера, он все равно только играл его, ничем не рискуя и только обретая. Славу и деньги. А Ларс и ему подобные не играли, они-то как раз и жили той самой жизнью, о которой ни Бельмондо, ни Делон по большому счету даже и представления не имели…

Правда, сам Ларс, стоявший на местами уже порыжелой и все еще сырой от росы траве, в эту минуту ничего не замечал вокруг себя. Глядя в высокое холодно-прозрачное небо, он с наслаждением вдыхал в себя полной грудью свежий прохладный воздух, казавшийся после пропахшего тюрьмой вагон-зака особенно чистым. Где-то высоко над ним, на огромной ели, выбивал барабанные дроби дятел. И совсем неожиданно для себя Катков вдруг увидел такой же погожий сентябрьский день, пахнувшую сухими листьями и антоновкой лужайку, залитую ярким солнцем, и себя, работающего в спарринге с Санькой Барониным, изо всех сил старавшегося достать его своим коронным маваси-гири…

Вновь прибывших посадили на корточки, и началась обычная в таких случаях перекличка. Проводил ее сам начальник конвоя. Выслушав от осужденного его имя и отчество, статью, начало и окончание срока, он впивался в него своими не проспавшимися после вчерашнего глазами так, словно мог заглянуть ему в душу. Тщательно проверив все доставленные ему документы, он сложил их в потертый портфель и тут передал его стоявшему рядом огромному сержанту с неожиданно розовым, словно у застеснявшейся невесты лицом. Потом, свирепо взглянув сверху вниз на сидевших перед ним зеков своими так и не протрезвевшими до сих пор глазами, громко и почему-то зло прокричал:

— Вы поступили в распоряжение конвоя! Шаг в сторону рассматривается как попытка к бегству! Конвой стреляет без предупреждения! Все ясно? — добавил он уже от себя, зловеще сузив раскосые глаза.

Ответом ему послужило всеобщее красноречивое молчание. Уж куда яснее? Да что там зеки, даже дятел, услышав капитанский рык, и тот, на мгновение прекратив выбивать свои барабанные дроби, удивленно покосился на капитана своим черным круглым глазом.

— Ну а если ясно, — продолжал надрываться капитан, — первой группе встать! За мной шагом марш!

Осужденных ожидали три автозака. И два из них, получив свою порцию осужденных, натужно взревели моторами и, тяжело переваливаясь с боку на бок, сразу же ушли по проселочной дороге в тайгу. А вот с третьим, в котором должен был ехать Ларс, случилось непредвиденное. В самый последний момент у него полетел карбюратор. И уже не на шутку рассвирепевший капитан, мучившийся с утра тяжелым похмельем, во всю мощь своих прокуренных легких обрушил на шофера целую лавину матерщины. Высказав все, что он думал о нем, его долбаном карбюраторе и о произведших его на свет родителях, он закончил свою гневную речь почти спокойным приказанием исправить поломку в считанные минуты. Покончив с шофером, то и дело вздрагивавшем от очередного крепкого слова солдатом-первогодком в мешковато сидевшей на нем форме и огромных сапогах, он повернулся к стоявшим метрах в пяти от автозака осужденным.

— Всем сесть на землю! И сидеть у меня тихо, как мыши! Иначе — пуля! — приказал он все тем же страшным голосом, которым он говорил уже скорее по привычке, нежели действительно стараясь запугать кого-нибудь. А когда его приказание было незамедлительно исполнено и осужденные, несказанно обрадованные возможности хотя бы немного еще побыть в лесу, уселись на траву, положив перед собой свои сидоры, капитан сменил гнев на милость.

— Можно курить! — прохрипел он и достал из кармана брюк мятую пачку «Примы».

Как и все, усевшийся на траву Ларс тоже вытащил сигарету и примостившийся рядом с ним высокий парень с длинным шрамом на щеке услужливо щелкнул зажигалкой. Поблагодарив Резаного, как кликали парня, легким кивком головы, Ларс сразу же определил его масть. Впрочем, вокруг него и сидели в основном воры, дальше шли мужики и уже за ними восседало несколько новых, крупные, хорошо прокачанные парни с мощными шеями и с очень похожими друг на друга невыразительными лицами. Эти смотрели на него скорее с интересом, нежели с почтением, которого они никогда не испытывали по отношению к воровской масти. Их стихией был беспредел, и на воровские «понятия» они смотрели с презрением.

Глубоко затянувшись, Катков выпустил большое облако синего дыма, которое медленно поплыло в сторону тайги и уже очень скоро, обволакивая ветви деревьев голубым и молочным туманом, исчезло где-то в чаще.

Да, воровской мир снова воевал, как воевал практически всегда. И Ларс с подачи все того же Антиквара, прочитавшего ему в свое время несколько лекций на эту тему, хорошо знал его историю. Это до революции все было просто. Воры воровали, сыщики ловили, а на каторге, как тогда называлась зона, справлялся воровской закон. Но вот долбанули по оплоту царизма из «Авроры», и пошло-поехало! Грабь награбленное! И грабили кто во что горазд! Гоп-стопари, налетчики, громилы… Не обошлось и без бывших. Те особенно зверствовали, мстя отнявшим у них власть хамам и добывая в гохранах золотишко и камушки на Парижи. Но давили их «товарищи» со всей силой своего пролетарского сознания. А недобитых на «эксах» эсеров да анархистов, теперь называемых, правда, жиганами, ссылали «в не столь отдаленные»! А там свои законы и свои вожди и, значит, новая кровь! Победа осталась за ворами. Хотя и не без помощи «кожаных курток», стрелявших за политику без пощады. Но мира не было и среди победивших. И теперь уже урки — самые крутые авторитеты — оспаривали с ножами в руках свое право быть первыми. Ну а затем наступило время воров в законе, которыми, по сути дела, и становились вчерашние урки. Но не все они были намерены служить воровской идее, и многие из них, постепенно отходя от жестоких воровских «понятий» и не желая больше подчиняться паханам, потянулись к администрации. Их тут же окрестили суками, считая предателями. Ну а те, в свою очередь, ненавидели воров, и грянула знаменитая «сучья война» сорок седьмого — пятьдесят третьего годов. Воры безжалостно расправлялись с суками где только могли, и те отвечали им тем же. Дело дошло до того, что почти каждый вор в законе имел ритуальное оружие — двусторонний нож, которым он резал ссученных.

Но вот кончилась война, и суки получили неожиданное подкрепление в лице военных, пачками летевших в зоны. Правда, эти пошли еще дальше, выступая не только против воров, но и против самой администрации, с помощью воров и правивших в ГУЛАГе, вызвав неслыханные для тридцатых и начала сороковых годов случаи неповиновения. А когда воры одержали верх и в этой кровавой бойне, их уже поджидала другая напасть. Количество лагерных авторитетов к середине пятидесятых уже превышало ту критическую массу, за которой неизбежно следует взрыв. И на зонах с утра до вечера шли кровавые разборки между многочисленными маршалами уголовного мира. Воры в законе стали теперь мешать уже самой власти, а она, эта власть, будучи преступной сама по себе, не любила, когда ей мешали. И созвал Лаврентий Павлович всесоюзное совещание начальников лагерей. Тема была проста как выеденное яйцо. «Ликвидация воров в законе как фактор повышения эффективности социалистического труда в лагерях». Не больше и не меньше… И пошли паханы и их кодланы на этап, а с него на одну и ту же зону на севере Свердловской области. Расчет великого инквизитора оправдался. На зоне снова полилась кровь, теперь уже только воровская. И когда на трон восходил очередной авторитет, он тут же «определялся» в отдельный барак, где его с нетерпением ожидали те, кого он сменил. И всего за каких-то полгода чуть ли не весь цвет воровского мира отправился в преисподнюю…

Наследники Берии вели себя гуманнее. Во всяком случае, поначалу. Был даже создан специальный лагерь, куда переводили уцелевших воров в законе, и там им предлагали… отречься от воровской идеи! Но не тут-то было! Из нескольких сотен авторитетов отреклись единицы. И тогда на смену прянику пришел, как это обычно и бывает, кнут. Воров в законе принялись истреблять. Делалось это по-разному. Иногда просто бросали в тюрьмы на хлеб и воду, иногда били из нетабельного оружия на воле, но чаще воров уничтожали руками самих же воров. Как? Да очень просто! С помощью провокаций. Если зона была воровская, то распускались слухи о том, что на нее идет этап с суками, а если зона была «красной», то и слухи носили противоположный характер. При этом на зоны шел самый обыкновенный этап.

Понятно, что к встрече готовились. Как сами зеки, так и администрация. Срочно заготавливались ножи, дубинки, точились заточки. Администрация расширяла внешний периметр лагеря на несколько сот метров, дабы создать простор для предстоящих битв. Ну а когда наступал роковой день, хладнокровно наблюдала за кровавыми сражениями.

И все же воров, как класс, уничтожить не удалось. И они снова заявили о себе уже в шестидесятых, когда пышным цветом начинали расцветать теневики. Ничего не поделаешь, крепко засел лозунг Ильича Первого «Грабь награбленное!» Вот и грабили, выполняя заветы вождя пролетариата. Акулам, как называли теневиков, это, понятно, не нравилось, но что было делать-то? Да, были связи в коррумпированной милиции, но и она вряд ли бы спасла их от удара ножа или пожара. Все они так или иначе были на виду. А об охране тогда не могло быть и речи. Так что куда проще было уйти «под крышу» какого-нибудь крутого уголовного авторитета, нежели тратить силы и деньги, а иногда и саму жизнь на бесцельную борьбу с ними. Когда же бывшие цеховики, превратясь поначалу в кооператоров, а потом в банкиров и фирмачей, вышли из подполья, нужда в крепкой «крыше» увеличилась во много раз. Конкуренция, рынки сбыта, раздел территории, выбивание долгов — все это требовало участия специалистов заплечных дел. И случилось то, что и должно было случиться. Новое время выдвинуло новые идеи, от которых классические воровские «понятия» уже отставали. Да и как теперь вору в законе, становившемуся богатым человеком, было отказываться от собственности, дома и семьи? Да еще периодически садиться в тюрьму, дабы поддерживать свой авторитет? И последовал новый раскол, и новая кровь. Впитавшие в себя сегодняшние идеи авторитеты сокрушали тех, кто все еще цеплялся за старые «понятия». К тому же начался дележ территории с «пиковыми», как называли авторитетов кавказской национальности, и «апельсинами» — ворами в законе, купившими это звание. Очень скоро появились и новые крутые среди никогда не сидевшей молодежи, презиравшей воровской мир и плевавшей на его законы. И снова зазвучали теперь уже автоматные очереди. Борьба шла с переменным успехом. Правда, если на воле новые порою и одерживали верх в битвах с братвой, то на зонах пока еще правили бал все-таки воры. К тому же новые, не признававшие никаких «понятий», зачастую стояли комом в горле и самой лагерной администрации, привыкшей править зоной через воровских авторитетов. Как это было и на той самой зоне, на которую уже приехал Ларс, и где именно ему предстояло теперь железной рукой навести порядок. Правда, новые изрядно потрепали ему нервы и дома, и особенно один из них. Тот самый Семен Каротин, который накинул удавку на приезжавшего к нему когда-то в лагерь Калюжного, личность по-своему интересная и по-своему яркая. Катков хорошо знал его историю…

Каротин приехал в Николо-Архангельск из Челябинска с трудовой книжкой крестьянина и непомерным апломбом. Сначала этого апломба хватило всего лишь на место швейцара в ресторане «Шторм», а потом бармена в ночном кафе «Тихий океан». Правда, он не только подавал все это время плащи и шарфы, но внимательно присматривался и постепенно отбирал для будущей «работы» подельников. Таких, на кого можно было положиться. И в один прекрасный вечер с отборной бригадой из таких же, как и он сам, залетных «джентльменов удачи» посетил «Шторм». Директор «Шторма» тут же вызвал боевиков Клеста, под чьей крышей он работал. И те, довольные возможностью размяться, тут же явились на вызов. Но разминалась в тот вечер бригада Каротина, отмолотив их так, что кое-кто из бандитов очнулся только в больнице. А опьяненный победой Каротин уже через неделю наехал на «Тихий океан». И на этот раз стрелка с подручными Клеста закончилась страшным побоищем, с новой кровью и трупами. А когда братва справляла тризну по убиенным, кто-то из боевиков Каротина бросил в кафе противотанковую гранату. На этот раз убитых было четверо. Еще троих хирурги склеивали буквально по кускам. Все попытки «крестных братьев» выйти на него самого и его людей оканчивались неудачей. Да и как в большом городе определить среди приезжих, кто есть кто? А Каротин оказался прирожденным организатором и создал хорошо законспирированную организацию с жесткой, если не сказать с жестокой дисциплиной. За малейшее неповиновение он убивал на месте. Да и общак он создал довольно оригинальный. В то время, когда воры отдавали в свою святая святых все добытое и получали из него дивиденды согласно «штатному расписанию», Каротин брал со своих лишь определенный процент от добываемого.

Утвердившись, он «поехал» дальше, наезжая уже на всех подряд, и одним из первых под его «колеса» попал и Калюжный, которого вконец обнаглевший Каротин обкладывал непосильной данью, чуть ли не каждый месяц нещадно увеличивая ее. И когда давший слово бизнесмену покончить с беспределом Ларс вернулся в Николо-Архангельск, он и не подумал сразу же бросаться в бой с открытым забралом. А стал кропотливо копить силы, определяя направление главного удара. Благо, что бок о бок с ним уже «трудились» Красавин и Бродников…

— Встать!

Резкий окрик начальника конвоя означал: наконец-то карбюратор починен. Осужденные один за одним поднимались в автозак. Ларс поднялся, понятно, первым и сразу же брезгливо поморщился. Даже эта тарантайка была насквозь пропитана неистребимым тюремным запахом…

В пути машина снова сломалась, и они простояли в тайге еще почти час, пока бледневший и красневший шофер под сыпавшимися на него градом ругательствами чинил свой драндулет. Все время пути Ларс ощущал на себе чей-то пристальный взгляд, и когда наконец осмотрелся, то встретился глазами с тщедушным парнем лет двадцати шести. Он обратил внимание не на его жалкое телосложение, а на выразительное, буквально светившееся мыслью лицо. Во взгляде парня не было ни чинопочитания, с каким на него смотрели зеки, ни интереса, какой он вызывал у не знавших его конвоиров, ни даже страха, с каким взирали на него довольно многие. Это был скорее взгляд ученого, пытавшегося разгадать очередной феномен природы… Встретившись глазами с Ларсом, Очкарик, как кликали парня, не стушевался, не отвел глаз, а продолжал смотреть на него все с тем же вдохновением, с каким ученый смотрел бы на давно разыскиваемую им книгу. Улыбнувшись, Ларс подозвал к себе Очкарика, и сидевшие рядом с ним воры почтительно подвинулись, когда тот примостил свой тощий задик на скамейку рядом с Катковым.

— Судя по вашим взорам, — неожиданно на «вы» обратился к нему Катков, — я вызываю у вас неподдельный интерес…

— Да, конечно, — совершенно спокойно ответил тот. — Глядя на вас, я думал над великой иронией истории…

Катков покачал головой. Вряд ли кто-нибудь еще из присутствующих смог бы не только размышлять над «иронией истории», но и вообще так легко и непринужденно выговорить подобную фразу.

— И в чем же она, эта ирония, заключается? — уже заинтересованно спросил он.

— В том, — охотно заговорил Очкарик, — что в России всегда существовала огромная дистанция между сутью идеи и ее конечным результатом! Мы хотели построить самое свободное общество в мире, а выстроили концлагерь, мы собирались создать суперчеловека и превратили его в самое забитое существо на планете! И так во всем…

— Ну а какое все это имеет отношение ко мне? — усмехнулся Ларс. — Надеюсь, вина на этом лежит все-таки не на мне!

— Да нет, конечно! — сразу двумя руками взмахнул Очкарик. — Избави вас Господь! Я подумал только о том, что и в ГУЛАГе не могло быть иначе. Приближая к себе воров в законе, органы, которые почему-то принято называть компетентными, выковывали оружие, которое обратилось в конце концов против них самих!

— А, — покачал головой Кактов, — вот вы о чем…

Ему хорошо была известна легенда о том, как в свое время ОГПУ использовало, лагерных авторитетов в своих целях. Да, все правильно, чтобы управлять миллионами заключенных одних людей в зеленой форме не хватило бы просто физически. И в ход пошли воровские авторитеты, которым предоставлялись некоторые льготы в лагерях, которые они должны были отрабатывать, подавляя инакомыслящих и держа в ежовых рукавицах остальных зеков. Кончилась вся эта затея тем, что правившая через воров в законе зоной администрация в конце концов и сама попала в зависимость от них. И всего только одно произнесенное «смотрящим» лагеря слово могло поднять зону на бунт, спровоцировать голодовку или, наоборот, заставить выйти на работу и работать по-стахановски. В свое время Антиквар много рассказывал ему о тех веселых временах.

— Вполне возможно, — проговорил он, — что доля истины в этом есть, но всего-навсего доля! Не забывайте, что власти шли на подобные меры не из-за любви к лагерным авторитетам, которых, кстати, они потом же и принялись истреблять с той же исступленностью, с какой до того истребляли так называемых врагов народа! Если бы они даже и не хотели этого, другого выбора у них не оставалось! Кто, спрошу я вас, хозяин на зоне: вы, совершенно случайно на нее попавший, или человек, для которого она мать родная? Помните знаменитые татуировки «Не забуду мать родную»? — Очкарик кивнул. — Вам-то хорошо известно, что под этой самой матерью подразумевалась далеко не мать физическая, а мать именно духовная, какой для вора всегда была тюрьма…

— Что, и здесь есть духовное начало? — с некоторым недоумением посмотрел на Каткова Очкарик.

— А как же? — пожал плечами тот. — Что бы мы ни делали, в любом случае сначала всегда было слово! И воровская идея, как и любая другая, имеет право на жизнь! А если есть идея, то всегда найдутся и ее сторонники! И в нашем мире все как в жизни, всегда есть те, кто свято служит ей, и те, кто только прикрывается ею, как щитом… А если копать глубже, — вспомнил вдруг Катков беседы с Ли Фанем, знакомившим их с Санькой с основами даосской и чань-буддийской философии, — само понятие честность само по себе ничего не значит и обязано своим существованием только нечестности! Две стороны одной и той же медали, по сути дела, представляют собой одно и то же! Большинство живущих на земле людей не воруют не потому, что уж очень честны, а только из-за боязни быть пойманными и отправленными туда, куда нас везут сейчас! Мне подобная нравственность представляется весьма относительной…

Очкарик не отвечал. Он был поражен. Услышать от уголовника подобные речи он не ожидал. Ни в СИЗО, ни на этапе он, кроме мата и всех этих «ништяков» и «западло», практически больше ничего не слышал. А тут…

— И хотели бы того власти или не хотели, — закончил свою мысль Катков, — в тюрьмах и на зонах было бы то же самое, ведь лагерная администрация, даже хорошо организованная — всего-навсего внешняя сторона лагерной жизни, а ее внутреннюю суть все равно определяют воры…

И снова Очкарик промолчал, продолжая все с тем же недоумением смотреть на Каткова.

— Вам интересно, — правильно понял его изумление Ларс, — как я сам дошел до жизни такой?

Очкарик молча кивнул.

— Отвечу вам словами все того же Старого Завета, — грустно усмехнулся Катков. — В начале было слово…

Пораженный этими словами собеседник только пожал плечами, но на его лице было написано все то же удивление. До него, окончившего исторический факультет Санкт-Петербургского университета, вдруг впервые в жизни дошла та простая истина, что люди могли служить не только коммунизму или фашизму.

В этот момент машина тронулась с места, и Очкарик, кивнув Каткову, занял свое место среди мужиков. Правда, здесь он ни о какой идее уже не спрашивал…

После всех дорожных злоключений в колонию автозак прибыл только к часу дня. Он остановился около двухэтажного, красного кирпича здания с невысокой, пристроенной к нему башней. В этой башне находился пункт наблюдения и контроля связи с вышками, расставленными по всему периметру зоны. В обе стороны от здания была натянута колючая проволока. Здесь находилась проходная, или, как ее еще называли, вахта, дарующая свободу одним и отбирающая ее у других. Здесь все еще висел выцветший на солнце и полинявший от дождей блеклый плакат с совершенно неуместными нынче словами: «На волю — с чистой совестью!» Поскольку сразу же возникал вопрос: а что же там, на воле, с этой чистой совестью делать? Начальный период накопления капитала отличался как раз именно отсутствием не только чистой, но и вообще какой бы то ни было совести…

Из автозака вышел уже повеселевший капитан и направился к вахте, но уже через несколько секунд он вышел из нее и сделал знак водителю автозака, которого нещадно материл всю дорогу, подъезжать к поржавевшим воротам какого-то грязно-бурого цвета. В следующее мгновение ворота открылись и из них вышли трое: долговязый капитан, исполнявший в этот день обязанности дежурного помощника начальника колонии, круглый, словно рыба-шар, прапорщик с заспанным хмурым лицом с повязкой начальника войскового наряда и дежурный прапорщик, совсем еще молодой парень, слегка прихрамывавший на левую ногу.

— Чего так долго? — недовольно взглянул на начальника конвоя прапорщик с заспанным лицом, как и его старший товарищ тоже измученный похмельем.

— Да ну его к черту! — Лицо капитана снова перекосилось от злости. — Два раза, зараза, карбюратор чинил! Как нарочно!

Конечно, понять муки этого в общем-то не злого человека было можно. Ведь прапорщик еще с утра заготовил похмельную бутылку с маринованными грибками и капусткой. И сидеть в тайге, изнывая от жажды, зная, что тебя ждут такие деликатесы, испытание, прямо скажем, для пьющего человека не простое.

— Ну ладно, — усмехнулся хорошо понимавший страдания капитана прапор, — заканчивай с ними и давай ко мне, а то прокиснет!

— Теперь уж не прокиснет! — впервые за всю дорогу улыбнулся капитан, направляясь к автозаку.

По его приказу сидевший внутри сержант снял замок с решетчатой двери, отделявшей его от осужденных, и громко, словно обращался к людям с дефектами слуха, проорал:

— Выходить по одному! Руки назад!

Вздрогнувший капитан недовольно посмотрел на сержанта, но ничего не сказал. Это было бессмысленно. Сколько раз он предупреждал его не орать во всю глотку, но тот так и не внял ни его приказам, ни просьбам, ни даже угрозам засадить его за эту решетку самого.

В окружении автоматчиков и проводников с собаками вновь прибывшие вошли в открытые ворота, и те сразу же закрылись за ними с каким-то торжествующим лязгом, словно были довольны, получив свои очередные жертвы. Теперь уже по сути дела без пяти минут зеки оказались еще перед одними воротами, которые и вели на зону. А когда распахнулись и те, их встретили три одетых в черные халаты контролера, сразу же приступившие к обыску. И проводили они его быстро, сноровисто и с большим знанием дела. Выворачивали наизнанку мешки, они отбрасывали в сторону все то, что проносить на зону было не положено, с первого же взгляда определяя, как и с кем себя вести. Пропущенные через них люди оказывались уже на зоне и могли видеть и огромный плац, и двухэтажные бараки, и административные здания. Когда за последним из них ворота закрылись, их повели в административный корпус. Там вновь прибывших поместили в находившуюся на первом этаже просторную комнату, по периметру которой были расставлены деревянные скамейки, а на стенах сохранились глупейшие плакаты еще советского времени. И пока зеки от нечего делать изучали безмозглые лозунги, их по одному уводили на второй этаж. Именно там, за обитой черной кожей и уже изрядно потертой дверью за большим письменным столом восседал сам «хозяин» — полковник внутренней службы Олег Петрович Вахрушев, полный седоволосый мужчина, недавно разменявший шестой десяток, с темно-свекольным лицом, выдававшим его давнюю гибельную страсть к горячительным напиткам. Метрах в четырех от него, чуть ли не в самом углу, словно в засаде, притаился «кум» — начальник оперативной части, невзрачный майор с лисьим лицом и огромной лысиной.

Пред не совсем светлые очи этой далеко не сладкой парочки Катков предстал шестым по счету. И Вахрушев, опытный и битый жизнью мужик, прекрасно понимая, с кем имеет дело, радушно проговорил:

— Ну здравствуй, Вениамин Борисыч, присаживайся! — широким жестом он указал на стоявший посередине комнаты стул.

Полистав для вида лежавшее перед ним дело, он снова перевел свой тяжелый взгляд на усевшегося Каткова.

— Что ж, Вениамин Борисыч, бывает!

Тем самым он как бы сразу же говорил, что все написанные бумаги для него не имеют никакого значения и он не верит тому, что Ларс мог так проколоться. «Кум» тоже закивал лысой головой, отчего по комнате чуть было не забегали светлые блики.

Вахрушев пустых слов не говорил. На зонах их вообще не говорят. Даже начальники. Слишком велика себестоимость каждого произнесенного слова, за которое чаще всего потом приходится так или иначе отвечать. Но и не темнил, а сразу же взял быка за рога! Да, что и говорить, зона тяжелая! И надо бы привести ее в божеский вид. Старый «смотрящий» так ничего и не смог сделать, но теперь с его приходом…

Ларс слушал молча. Все, о чем ему сейчас говорили, он давно знал. Потому и искал на эту зону крутого мужика. Бывший здесь «смотрящим» Болт ему никогда не нравился. И не бывать ему бы никогда паханом, если бы не просьба одного из центровых. Конечно, сидевшие перед ним люди заботились не столько о зоне, сколько о себе. Сидеть на бочке с порохом, к которой по нашим беспредельным временам в любой момент мог быть поднесен фитиль, не хотелось никому. И они были не только владыками зоны, но одновременно и ее заложниками.

Да, не много слов было произнесено на этой встрече, но тем не менее было сказано все… После аудиенции новообращенных зеков повели на вещевой склад, где их отоваривал низенький каптерщик, не в меру суетливый двадцатипятилетний парень, говоривший по-русски с татарским акцентом.

На склад Ларс, понятно, не пошел, все, что ему было нужно, уже давно лежало в отряде. А переодеваться в лагерную робу у него не было ни малейшей охоты. И он сразу же направился к себе в барак, у входа в который его ожидала целая делегация, возглавляемая старым корешем еще по первой ходке Пашой Грошевым по кличке Артист.

Он первым и подошел к новому «смотрящему», остальные, оставшись на месте, почтительно переминались с ноги на ногу, как это всегда бывает с подчиненными при виде большого начальника.

— Рад тебя видеть, старина! — Ларс крепко обнял старого приятеля, с которым за шесть лет выхлебал не один котел каши.

— Здравствуй, Веня, здравствуй, дорогой! — ласково ответил растроганный Артист, встретившийся сейчас не только с закадычным корешем, но и со своей давно ушедшей в невозвратные края молодостью.

Дружески похлопав Артиста по спине, Ларс сделал шаг назад и внимательно посмотрел на разительно изменившегося Грошева. И куда делся тот элегантный и всегда подтянутый парень, к которому за его веселый нрав относились все без исключения на зоне с симпатией?

— Что, Веня, — улыбнулся тот, — постарел?

— Есть немножко! — грустно ответил Катков.

— Ну и ты не помолодел! — снова улыбнулся Грошев. — Хотя выглядишь молодцом!

Они вошли в барак, и Грошев представил Ларсу почтительно смотревших на него авторитетов, составлявших ближайшее окружение Болта.

Пожимая руки, Ларс окидывал каждого быстрым оценивающим взглядом. Он всегда считал, что первое впечатление, основанное больше на интуиции, самое верное.

И остался доволен осмотром. Братва была подходящая. К тому же большинству «крестных братьев» было уже за тридцать. Возраст, с которым приходили настоящие понятия…

Этим же вечером, собравшись в каптерке, авторитеты зоны за весьма роскошно накрытым столом отмечали прибытие нового «смотрящего».

Артист разлил водку по стаканам, и разливал он почему-то левой рукой. Перехватив сочувственный взгляд Ларса, он грустно улыбнулся.

— Привык все делать левой, Веня! Правая-то, сам знаешь…

Веня знал… Когда-то Артист был марвихером высшего класса. Но в один тоскливый осенний вечер отчаявшиеся его засадить менты до полусмерти избили Грошева за какой-то пустяк. Особенно досталось его правой «рабочей» руке. Долго, очень долго ходил по врачам Грошев, пока наконец не наткнулся на какого-то умельца в небольшом уральском городке. Тот не надувал щек и не делал страшных глаз при виде скрюченной пятерни Артиста, которой в свое время мог бы позавидовать сам Кио. Он просто громко рассмеялся и, заметив недоуменный взгляд Грошева, пояснил: «Интересный случай! Очень интересный! Завтра сделаю!»

И действительно сделал! После виртуозно исполненной им операции подвижность руки была восстановлена процентов на семьдесят. Но о щипачестве уже не могло быть и речи, и пришлось Паше менять масть…

Разлив водку, Грошев вопросительно посмотрел на Ларса. Дружба дружбой, но банковал здесь теперь он. И вперед не стоило соваться даже ему, старому другу «смотрящего». Даже за столом.

— Давай, Паша! — улыбнулся тот.

— Братва, — Артист, держа все в той же левой руке стакан, поднялся со своего места, — давно я не испытывал такой радости, какую испытал сегодня! И как на духу скажу вам, что нам очень повезло! С приходом Вениамин Борисовича…

Любивший Каткова Грошев говорил еще долго, а Ларс с застывшей у него на губах улыбкой смотрел на него и вспоминал его последнее дело. Что там говорить, став мошенником, Артист остался все тем же легким и находчивым человеком, каким он и был всегда! Ну а о том, как он «бомбил фраеров», можно было написать одновременно остросюжетный и юмористический рассказ, ибо и здесь он проявил недюжинную смекалку и находчивость. Хорошо одетый, он приезжал к комиссионным магазинам, торговавшим машинами, и искал «карася», чаще всего какое-нибудь лицо среднеазиатской национальности. Потолкавшись, он заводил с ним знакомство, и уже очень скоро выяснялось, что интересы новоявленных приятелей удивительным образом совпадают. «Лицу» была нужна машина, а у Артиста имелся счастливый лотерейный билет, который тот собирался продать. Они били по рукам и ехали за билетом, который Грошев не отваживался по понятным причинам носить с собой, ведь мошенников да и откровенных бандитов сейчас, как всем было известно, развелось видимо-невидимо. Получив билет в руки, «лицо» заходило в первую же попадавшуюся им по дороге сберкассу и проверяло выигрыш. И надо было видеть его радость, когда работница сберкассы, проверив таблицу и билет, поздравляла его с таким крупным выигрышем! Не помнивший себя от свалившегося на него счастья, всего-то двадцать пять штук, среднеазиат тут же выкладывал тоже весьма довольному завершением сделки Артисту двадцать пять косых. Потом… «лицо» сидело в самых различных кабинетах и долго и сбивчиво объясняло, какой ему попался нехороший человек! А идея была проста как правда! Грошев подбирал выигрышные таблицы лотерей из других союзных республик, которые можно было проверить только в центральных районных сберкассах. Именно туда он и водил желавших купить машины. А его люди перед этим меняли в этих сберкассах таблицы на отпечатанные им самим, куда и были вписаны данные имевшихся у него билетов. Все было просто и гениально…

— Так что теперь, Вениамин Борисович, — заканчивал свою несколько на радостях затянувшуюся речь Грошев, — я думаю, исправим некоторые возникшие недоразумения!

— Исправим! — поднялся со своего места и Ларс и чокнулся с повеселевшими авторитетами.

Он залпом выпил налитый под завязку двухсотграммовый стакан и с удовольствием закусил тонко порезанным салом с чесноком. Потом потянулся к лежавшей рядом с бутылками пачке «Мальборо». Один из сидевших рядом с ним воров в щегольски пошитом специально для него из черной джинсовой ткани костюме и начищенных до зеркального блеска «козаках», предупредительно щелкнул зажигалкой. Кивком поблагодарив вора, Катков глубоко затянулся и, улыбаясь, взглянул на Грошева.

— Ну что тут у вас? Новые одолели?

— Да не одолели, Веня! — поморщился тот. — Просто обнаглели! А Болт, сам знаешь, либерал! То ладно, это ладно, вот и упустил момент! А когда спохватился, то было уже поздно. А десять дней назад, — бросил он взгляд на календарь часов, — после ухода Болта они не вышли на работу…

И Ларс услышал столько раз виденную им и слышанную историю.

Зона, где он теперь числился «смотрящим», продолжала, как это ни странно, работать даже в это сумрачное время российской истории.

Порядок был давно известен и стар как мир. На зоне работали все, кроме воров. Но избалованные вседозволенностью на воле новые, не имея за спиной жизни на зоне, и значит, лишенные пиетета перед воровским законом, сразу же после ухода Болта больше пахать не пожелали. И когда один из авторитетов потребовал выйти на работу, его просто-напросто избили.

За него, понятно, вступились, и началась месиловка. Три вора и один новый так и остались лежать на поле брани, проткнутые в нескольких местах заточками. Еще пять человек воровской масти получили ранения «разной степени тяжести».

С того самого дня новые не только не работали, но и вообще плевали на воров. Зона затаилась в глухом ожидании: кто кого? Поскольку «спортсменов», как еще назывались представители новой волны, было в каждом отряде предостаточно.

— Вот такие у нас дела, Веня! — закончил свой невеселый рассказ Грошев. — Предпринимать мы ничего не стали, поскольку ждали тебя…

Он замолчал и взял из пачки сигарету.

Ларс только покачал головой. Да, нечего сказать, дожили! Ворам уже на зоне начинали диктовать волю! Хотя, с другой стороны, прекрасно понимал новую поросль. А почему они, являя собою определенную силу, должны были подчиняться каким-то совершенно непонятным для них людям, которые к тому же придумали какие-то там допотопные законы!

Никто из них не испытывал даже малейшего трепета перед словом «закон»! И «понятия» были для них пустым звуком! Конечно, это шло с воли, где царил беспредел и «спортсмены» творили все, что им заблагорассудится!

Переговоры? А на кой черт они сдались! Прав тот, кто нажмет на гашетку первым! Вот и вся философия! К сожалению, на смену мозгам пришли мышцы. И если тот же Антиквар всю свою жизнь работал в первую очередь мозгами, то здесь ими и не пахло! Зачем придумывать и хитрить! Все просто как выеденное яйцо! Перо в бочину и все дела! А нет, так и из волыны можно…

Винить их в этом было уже нельзя. В советское время инженеров и тех отучили думать, так чего же требовать от их детей, впитавших в себя вбиваемую в течение десятков лет апатию мысли. А разве кто-нибудь из этих самых выбившихся на самый верх «инженеров» убирал когда своего конкурента в честной борьбе? Нет, и тысячу раз нет! В ход шла любая подлость!

Катков взглянул на Грошева, явно ждавшего от него ответа.

— Кто у них главный?

— Юрий Богатырев, кликуха Вол, — ответил Грошев. — В третьем отряде…

— Ну что же, — поднялся из-за стола Ларс, — пойдем познакомимся с этим Юрой!

Авторитеты, одобрительно зашумев, поднялись вслед за своим новым вожаком. Да, это не Болт. Сразу быка за рога. И они, оживленно переговариваясь, потянулись за Ларсом.

На улице светила полная луна, и было очень тихо. Утомившийся за день лагерь спал. Катков медленно двинулся к бараку третьего отряда. Сейчас ему было не до философии. Сейчас он шел на кровь. И в том, что ее прольет именно он, Ларс не сомневался. Этого Вола он не боялся. Слишком много он видел подобных волов в своей жизни. И опасался их только на воле. Там, да! Могли и автоматной очередью шмальнуть, и гранату бросить, и семью подорвать. Но здесь, на зоне, он чувствовал себя уверенно…

Конечно, он сейчас поступал несколько не по правилам. По идее, он должен был вызвать к себе этого самого Богатырева и поговорить с ним «по душам». Но Катков хорошо знал, как на толпу действует личный пример. А разговоры… вещь, конечно, хорошая, но чаще всего совершенно бессмысленная…

На зоне, как, впрочем, и везде, всегда властвовал тот, кто на эту минуту был сильнее. Боятся, а значит, и уважают только сильного! И ему хотелось сейчас устроить небольшой спектакль. На виду у всех. А его непререкаемый авторитет должен зиждиться не только на слухах и легендах, а в первую очередь на том, что зеки увидят своими собственными глазами. И тогда эти легенды сразу же обрастут новыми. До него они видели откровенно слабого «смотрящего», бездействие и нерешительность которого поколебало их веру в неизбежность исполнения на зоне воровского закона. И теперь он был обязан эту веру восстановить…

Когда Ларс со своей внушительной свитой появился в бараке, дневальный, молодой двадцатилетний парень с оттопыренными до каких-то невообразимых пределов ушами, завидев такое количество зонных авторитетов, даже побледнел. Как он справедливо полагал, явились они вовсе не для того, чтобы пожелать кому-нибудь спокойной ночи, а скорее, чтобы эту ночь испортить. И его совсем не радовало то, что разборка состоится в его смену. Рассказывай потом сказки «куму» о том, что ты ничего не видел и не слышал!

— Ну, здравствуй, землячок! — приветливо поздоровался Катков с дневальным, заметив его испуг и смущение.

— 3-здравствуйте! — даже начал тот заикаться, сразу же сообразив, что этот рослый мужчина и есть тот самый знаменитый Ларс, о чьем приходе вот уже две недели говорила вся зона.

Но Катков, уже забыв о нем, направился в жилую секцию отряда, по архитектуре напоминающую собой спортивный зал. Одна стена этого зала была совершенно глухой, вторая смотрела на все тот же плац шестью высокими окнами. Вдоль обеих стен плотными рядами тянулись трехъярусные кровати. Уже уснувшие зеки, разбуженные приходом воров, недовольно заворчали, но разглядев, кто к ним пожаловал в гости, тут же умолкли. Воры же быстро и весело вскакивали со своих шконок и спешили взглянуть на знаменитого авторитета. Они давно ждали этого часа.

Поднялись и новые. Сразу же поняв, в чем дело, они тревожно переговаривались, ожидая выхода Вола. И он вышел. Им оказался почти квадратный в плечах и бедрах парень, пока еще бесстрашно взиравший на стоявших перед ним воров.

— Здравствуй, Юра! — дружески поздоровался с ним Ларс, сразу же определив, кто здесь есть кто.

— Привет! — холодно ответил тот, не проявляя ни малейшего испуга или смущения перед, как он уже догадывался, новым «смотрящим».

За несколько недель относительной свободы он уже успел глотнуть пьянящего воздуха свободы и не собирался никому ее уступать.

По ворам прошло движение. Этот «привет» прозвучал скорее как вызов, и теперь они вовсю глазели на Каткова. Склонив голову, Ларс с интересом смотрел на стоявшего перед ним парня. В нем и на самом деле было что-то волиное. Особенно в повороте тяжелой головы. С таким упрямством хорошо жену молотить где-нибудь на завалинке. Лидеру, да еще на зоне, необходимо быть более гибким.

— Ты знаешь, кто я такой? — все так же пока еще дружелюбно спросил Катков.

— Догадываюсь! — резко мотнул головой парень.

— А раз догадываешься, — все тем же задушевным ровным голосом продолжал Катков, — то слушай меня внимательно, Юра! С этой самой минуты ты будешь делать то, что делают и все! И конечно, работать! Труд, Юра, он облагораживает! Ты все понял? — вкрадчиво закончил он.

Вол, предчувствуя развязку, весь напрягся, а его гвардия, чем-то тоже напоминавшая буйволиное стадо, еще плотнее сплотилась за ним.

— Работать мы не будем, — наконец произнес Вол несколько хрипловатым от уже начинавшего его охватывать волнения голосом, — а жить будем по своим законам!

Послышался гул одобрения. Сплотившиеся вокруг него мускулистые парни уступать были не намерены. Да и с какой стати им, не признававшим никаких законов на воле, будут диктовать их здесь, на зоне? За право вести себя так, как им хочется, они готовы были на все. Они ни во что не ставили прежнего «смотрящего», да и сейчас не испытывали особого страха к этому мифическому Ларсу.

Катков понимающе покачал головой… Что ж, все правильно, только из таких и куются лидеры. Не дрогнул, не заюлил, а сказал то, что думал. И судя по его виду, уступать он не собирался. Впрочем, Ларс и не сомневался, что новые давно уже решили все для себя. И ему сейчас оставалось только одно: сломать этого парня на глазах у всех. Сила подчиняется только силе. И как ему было ни жаль этого мальчишку, другого выхода у него не было.

— Что ж, Юра, — грустно покачал он головой, — дело твое… Но смотри, Юра, не обижайся! — чуть ли уже не ласково предупредил упрямца Ларс.

— На что? — удивленно взглянул на него Вол.

— На ранения! — усмехнулся Ларс. — Сейчас я искалечу тебя! Хочешь сразиться со мною? Один на один! И даю тебе слово, что никто не вступится в драку, как бы она ни складывалась для меня! Как?

Вол удивленно посмотрел Каткову в глаза, полагая, что тот шутит. Но они были серьезны. Так, наверно, должен смотреть отец на зарвавшегося сына, лезущего вперед батьки в пекло. Он ожидал угроз, даже шантажа, для него не было секретом, что администрация была за воров и сейчас затаилась в поганеньком ожидании, кто кого! Но не тут-то было! Этот Ларс предлагал ему честный поединок! Другое, конечно, дело насколько можно полагаться на его слово…

— Не беспокойся, Юра, — словно угадал его мысли Ларс, — у меня слово золотое…

Авторитеты недоуменно переглянулись. По закону каждый поднявший руку на вора в законе терял право на дальнейшее пребывание на этой земле. И если этот Вол сейчас искалечит Ларса, они просто обязаны будут поставить его на ножи. Растерялся и сам Вол. Его поразила сквозившая в каждом слове Ларса холодная уверенность. А ведь и он сам производил впечатление! Под центнер весом, метр девяносто и косая сажень в плечах… Не случайно в драках его прозвали «машиной смерти»! Правда, ни спортом, ни модным сейчас каратэ Вол никогда не занимался. Да и зачем? Как-то попав в спортзал, он шутя уложил кандидата в мастера спорта по дзюдо. После чего полностью потерял интерес ко всей этой возне по вонючему ковру… И сейчас он, возможно, впервые в жизни дрогнул перед своим противником, от которого исходила какая-то спокойная и уверенная в себе сила.

— Ну что, Юра, — насмешливо спросил Ларс, — надумал? Или как?

— Надумал! — сжимая кулаки, ответил тот, чувствуя во всем теле нервную дрожь и уже закипавшую в душе, как это у него и всегда бывало перед дракой, глухую ярость.

— Тогда вперед! — без малейших признаков волнения, словно речь шла о партии в шахматы, произнес Ларс, поднимая руки перед собой.

В подобных приглашениях Вол не нуждался никогда и молниеносно кинулся на Каткова, и тут же получил сильный удар по бедру. Ларс провел один из своих коронных «лоукиков». Правда, бил он пока не в полную силу. Ему не хотелось сразу же вырубать этого теленка. Это выглядело бы не так эффектно, а ему надо было произвести впечатление на стоявших за Волом молодцов и показать, что будет с каждым из них, если они не возьмутся за ум или за что-нибудь эдакое, что им заменяет мозги! Да, это была дешевка. Но Ларс слишком хорошо знал толпу. Хлеба и зрелищ! Вот и пусть наслаждаются! По-настоящему удар начнет действовать через минуту, а за это время он нанесет Волу еще несколько новых. К себе его он не подпустит, благо в бараке было достаточно места для маневра…

Слегка прихрамывая, Вол наклонился вперед и опустил правую руку перед собой, защищая возможные зоны атаки. Уже по одному полученному им удару он понял, что имеет дело с классным бойцом, откуда и исходила та уверенность, с какой держался Ларс, ничуть не смущаясь и не пугаясь его габаритов. И сейчас у него была только одна задача. Загнать Ларса в угол и там схватить его своими страшными ручищами. Но Ларс с неожиданной для его возраста и веса легкостью уходил от него и, как и всегда в подобных случаях, улыбался! И это злило Вола больше всего! Краем глаза он видел восторженные лица воров и понурые физиономии его команды. Выбрав момент, он бросился-таки Ларсу в ноги, но со всего размаха наткнулся на его колено.

— Ну что, Юра, — продолжал как ни в чем не бывало заводить его тот, — все еще не хочешь работать?

И Вол завелся. Зайдясь от слепившей ему глаза ярости, он кинулся на Ларса и даже схватил его за руку, но тот каким-то непостижимым образом освободился от захвата и довольно чувствительно ударил Вола по затылку. Раздался смех. И уже начинавший осознавать свое унижение Вол принялся наскакивать на Ларса, пытаясь войти в клинч. И каждый раз вся его огромная сила разбивалась об уникальную технику ведения боя Ларса, как откатывается, разбившись, от каменного утеса морская волна, безжалостно сметавшая все на своем пути к нему. В одной из контратак Ларс разбил Волу нос, и тот, ослепленный болью и яростью, уже не соображая, что делает, выхватил из-под робы нунчаку. Не учел он только одного: Ли Фань в свое время учил Каткова и этому. И тот, нисколько не стушевавшись, мгновенно вытащил из кармана куртки свиной ремень и одним ловким движением вырвал смертоносное оружие из неумелых рук Вола. А затем, одним легким движением сблизившись с ним, с огромной силой, помноженной на взрыв и последовавшее за ним освобождение внутренней энергии, вонзил пальцы правой руки в ребра Вола. Завизжав от страшной боли, тот упал к его ногам. А Ларс, даже не взглянув на поверженного противника, двинулся на растерянных «спортсменов», явно не ожидавших подобного исхода поединка.

— Ну, суки, — в его голосе впервые за этот вечер зазвенел металл, — кто еще не хочет работать? Ты?

Ларс уставился на стоявшего ближе всех к нему кореша Вола про кличке Бузина. Тот пробурчал нечто невразумительное. И Ларс, одним мощным прыжком преодолев разделявшие их полтора метра, страшным круговым ударом локтем ударил его по уху. Обхватив голову руками, Бузина рухнул на колени и завыл от боли. Из разорванной барабанной перепонки хлестала кровь.

— А ну, братва, — крикнул Ларс, — кончай их!

В слепой ярости воры бросились на своих врагов. Сейчас они уже могли отомстить за выпавшие на их долю при прежнем «смотрящем» унижения. Через пять минут барак являл собою страшное зрелище. На залитом кровью полу корчились раненые, а между кроватями продолжались драки. В ход было пущено уже все, что только попадалось под руки: табуретки, заточки, ножи и даже стоявшие у кроватей сапоги. И преимущество было на стороне воров во главе с могучим Ларсом, валившим попадавшихся ему на пути словно снопы! Хотя доставалось и им, и уже несколько «крестных братьев» истекали кровью на холодном цементном полу. Не принимавшие в побоище мужики и прочие масти уже со страхом наблюдали за все разгорающимся побоищем. Понимая, что битва может закончиться трупами, не терявший ни на минуту хладнокровия Ларс наконец громко крикнул:

— Все, братва! Расход!

Но его глас так и остался гласом вопиющего в пустыне. Слишком озлоблены были дерущиеся, чтобы слушать даже его! Да и не слышали, продолжая что есть силы молотить друг друга. И ему с превеликим трудом удалось наконец прекратить уже, по сути дела, одностороннее избиение. И когда нападавшие успокоились, Ларс обвел долгим и очень внимательным взглядом зажатых уже в одном углу противников. Тяжело дыша, те уже с испугом смотрели на окружавших их воров, в руках у многих из которых блестели заточки и ножи.

— Ну что, суки, — громко спросил он, — будете работать? Или добить вас всех?

«Спортсмены» молчали. Видно, с этим Ларсом и действительно лучше не связываться, как их предупреждали знающие люди. Вол предупреждениям не внял и теперь валялся без чувств на том самом месте, где его и уложил Катков. Да и выхода у них не было. Воров было больше, и сила сейчас была на их стороне… Катков подошел к бледному от потери крови Бузине.

— Если завтра твоя гвардия не выйдет на работу, — жестко проговорил он, — мы искалечим вас всех! Ты все понял?

Зажимая ломившее страшной болью разбитое ухо, тот мрачно кивнул головой.

— Громче! — повысил голос Ларс.

— Мы завтра выйдем на работу… — нехотя произнес Бузина, но в глазах его Катков отнюдь не увидел смирения. Они горели ненавистью и злобой.

— Ментам скажете, что подрались между собой! — кивая на валявшегося Вола, проговорил Ларс. — Нас здесь не было! А если хоть кто-нибудь пикнет, я изжарю его на костре!

В мертвой тишине он вышел из жилого помещения, даже не взглянув на перепуганного дневального, который побледнел еще больше. Парни бросились к пытавшемуся сесть на полу Волу. И Бузина, продолжая держаться за ухо, которым он почти ничего не слышал, сплевывая кровь, зло процедил, ни к кому не обращаясь:

— Ничего, блатари поганые, еще не вечер!

Но никто из воров уже не слышал его. Они уже были на улице, где все так же сияла в черном небе равнодушная яркая луна, и ей, холодной и недоступной, было совершенно не понятно, из-за чего одни люди на земле только что избили других. Она была бесстрастна и, похоже, очень этим гордилась…

— Силен ты, Ларс! Ничего не скажешь, силен! — не выдержал наконец один из воров, когда они прошли по направлению к своему бараку метров тридцать, с восторгом глядя на Каткова.

Ларс равнодушно махнул рукой и повернулся к Грошеву.

— Ну что, Паша, теперь можно и застолье продолжить? Как?

— С нашим удовольствием! — расплылся тот в улыбке.

Нет, недаром он предупреждал корешей, что Ларс это величина. И те сами убедились в этом только что. Плевать им теперь на этих новых! Лишенное барана стадо было уже не опасно… И на следующее утро новые лишний раз подтвердили это золотое правило жизни. Никто и не подумал остаться в бараке. Как никто даже и не поимел мысли заложить Ларса. Впрочем, и вряд ли его было можно заложить, «хозяин» и «кум» наверняка были в курсе событий.

Весь день «спортсмены» пахали так, словно пытались возродить энтузиазм ДНЕПРОГЭСа. А валявшиеся в «кресте» с переломанными ребрами Вол и Бузина весь этот день о чем-то вполголоса переговаривались, хорошо зная, что на зоне практически любые стены имеют уши…

Недолго погостил Баронин в первопрестольной. Всего несколько дней.

А все из-за неугомонного характера Виктора Викторовича Пауэра, по чью душу он и прибыл в столицу. Ведь именно его сдал убитый людьми Зарубина Михаил Борцов. Ну, не сиделось ему на одном месте, и ни с того, ни с сего отбыл вдруг Пауэр в прохладную Финляндию. Якобы на отдых. Вполне возможно, что так оно и было. У каждого свой вкус. Кому-то по душе жаркая Анталья, кому-то холодная Балтика. Правда, сам Баронин ни в какие отдыхи на чухонских берегах почему-то не верил. Отдыхать было можно и без приветов от какого-то таинственного дядюшки Кнута, «который вдруг начал поправляться»? Правда, прилетев в Хельсинки, Виктор Викторович направил свои стопы отнюдь не к дядюшке Кнуту, а в комфортабельный пансионат километрах в сорока от Хельсинки, где с завидным упорством занялся своим и без того далеко не подорванным непосильными трудами здоровьем. Поселившемуся в том же самом пансионате Баронину не оставалось ничего другого, как последовать примеру Виктора Викторовича. И уже через три дня массажей, купаний и прогулок по свежему воздуху он почувствовал себя заново родившимся.

Дядюшка Кнут прорезался только через неделю, и поговоривший с ним по телефону Пауэр воспрянул духом. Уже на следующий день он отправился в неизвестном направлении на арендованных «Жигулях». Минут через десять покинул пансионат и Баронин. Только на «фольксвагене». Он не боялся потерять подопечного, ибо еще ночью прикрепил к его «Жигулям» датчик, по которому легко было вычислить местонахождение их хозяина. И минут через сорок пять вычислил. Им оказалась крохотная деревушка, затерянная в окружавшем ее огромном лесу. И даже не сама деревушка, а малюсенький домик на берегу большого и прозрачного озера. Достав соответствующий ситуации прибор, Баронин навел лазерный луч на окно той комнаты, где Пауэр беседовал с хозяином домика, которого он называл Ульфом. Он приехал вовремя, беседа была в полном разгаре. Говорили они недолго, и уже очень скоро Ульф подвел итог тайной вечери в лесу.

— Ну что же, Виктор, — на западный манер произнес он имя Пауэра, делая ударение на последнем слоге и с деревянным старанием выговаривая русские слова, — будем считать, что договорились! Теперь все упирается в транспортировку… Придется искать новые каналы, поскольку мы не можем до бесконечности рисковать Хельмутом! Он нам слишком дорог, да и идея себя уже изжила! Так что подумайте!

— Подумаем, Ульф! — явно довольным голосом ответил Пауэр.

— Тогда, — хозяин дома, видимо, налил спиртное, — за успех нашего дела!

— За успех!

И Баронин услышал звон рюмок и звяканье вилок о тарелку. Он усмехнулся. По потреблению алкоголя на душу населения финны стояли, наверно, на втором месте после своих некогда старших братьев. А вот по тяге к нему могли дать солидную фору…

Только через сорок минут Пауэр в сопровождении высокого светловолосого скандинава появился во дворе дома. Судя по их светящимся лицам, оба были довольны достигнутым консенсусом. Подойдя к «Жигулям», они долго трясли друг другу руки, любовно глядя в глаза. Чем весьма подивили Баронина. Особенно Ульф. Когда его подельник после очередных поцелуев наконец отбыл восвояси, тот еще долго махал ему рукой вслед. Потом, словно опомнившись, он согнал все еще застывшую у него на лице улыбку и вернулся в дом.

На этот раз Баронин и не подумал спешить за Пауэром, покидавшим не только пансионат, но и саму Финляндию завтра вечером на пароме, курсировавшим между Хельсинки и Таллинном. Да и «светиться» ему лишний раз не хотелось. Медленно, наслаждаясь чистейшим воздухом, напоенным горьковато-сладковатым запахом разогретой на солнце хвои и царившей в лесу первозданной тишиной, он шел к той роще, где оставил свой «фольксваген». Но отрешиться от мирской суеты и ею же томимого духа ему не удалось даже в этой сказочной глуши, где для полной иллюзии не хватало еще только Белоснежки и ее семи гномов. Увы, и эта первозданная тишина оказалась на поверку таким же миражом, как и все остальное на этой бренной земле. И Баронин не очень-то удивился, когда, не дойдя всего нескольких метров до своего спрятанного в укромном местечке автомобиля, он вдруг услышал, как тишина раскололась такой до боли знакомой ему фразой:

— Подними руки и не двигайся!

Олег Сватков вышел на ринг первым. Нельзя сказать, чтобы его не приветствовали, но как-то так, вяло. Но уже в следующую минуту заполненная до отказа чаша стадиона Королевского спортивного клуба буквально взорвалась бурей оваций. Так бушующее людское море приветствовало великого Сомкута, чемпиона чемпионов! И надо заметить, Сомкут имел право на подобный прием, пройдя горнило многочисленных жесточайших боев и трижды за последние три года завоевав титул сильнейшего боксера планеты в полутяжелом весе. Только при одном упоминании его имени сердца знатоков муай тая начинали учащенно биться. Он жил в этих сердцах так, как жил в сердцах аргентинских болельщиков футбола великий Марадона. Под стать его громкому имени была и сумасшедшая реклама, посвященная этому бою! Весь Бангкок пестрел огромными плакатами, на которых Сомкут с победно вскинутыми вверх руками возвышался над поверженными соперниками. Телевидение, газеты, журналы, радио наперебой показывали, печатали и передавали его многочисленные интервью, в которых он обещал «разобраться» с вставшими у него на пути русскими! А кинодельцы выпустили несколько видеокассет с его многочисленными боями, большинство из которых Сомкут закончил нокаутом. Хотя, конечно, раздавались и другие, более трезвые голоса. По мнению многих специалистов русский парень не только не был мальчиком для битья, но и сам мог искалечить на ринге кого угодно. Что блестяще уже и доказал, с завидным упорством сметая со своего пути к трону одного претендента за другим. Его великолепные победы над чемпионами мира разных лет Суаном и Аруном заставили задуматься о многом. Тем не менее ставки в этот день расценивались как три к одному в пользу тайского боксера. И сейчас Сваткова приветствовали в основном те, кто благодаря ему, раз за разом в последнее время выигрывали на нем приличные деньги. Но после появления Сомкута их приветственные крики потонули в реве толпы.

Если говорить откровенно, то своего молодого противника побаивался и сам Сомкут. Он лучше других видел в русском будущего чемпиона! Недаром за него так сразу же ухватился сам великий Монтри Сахават, воспитавший не одного классного боксера! Знаменитый учитель мгновенно разглядел в привезенном из России бойце редкостное дарование и чуть ли не на следующий день принялся за работу с этим дарованием у себя в Хуахине, небольшом курортном местечке на берегу Сиамского залива. Как ни ослепительно сверкал бриллиант, он нуждался в такой же дорогой и искусно исполненной оправе. И Сахават, славившийся своим собственным методом воспитания истинных мастеров ринга, мог эту оправу выточить. Гонял Сахават своих избранных так, что страшно было смотреть! Многокилометровые кроссы по берегу моря, часовые прыжки со скакалкой, постановка техники и постоянная работа до полного изнеможения на снарядах и спарринг. Этим достигалось многое, и в первую очередь правильная координация, основа основ любого боевого искусства. Конечно, боксер зверски уставал, но именно эта усталость и ставила ему удар. Измученный донельзя, он в конце концов выбирал наиболее для себя естественные движения. Помимо координации, «ударный» метод учил боксера входить в своеобразный транс, после которого он вообще переставал чувствовать усталость, и достигал фантастической психологической устойчивости и отваги. На период дождей активные тренировки заканчивались, и боксер отдыхал, учился умению психической концентрации и более детальному изучению техники лучших мастеров мира. И только потом начинался путь наверх… Девять претендентов на высший титул убрал со своего пути Сватков, прежде чем наконец вышел на этот ринг! В шести он посылал своих противников в глубокие нокауты, а еще в трех секунданты выкидывали на ринг полотенце, дабы прекратить жесточайшее избиение своих питомцев. И уже после первых успехов русского стало ясно, что Сомкуту предстоит отчаянная битва за свой трон. Потому-то и бушевали сегодня страсти в Королевском спортивном клубе.

Но вот боксеры приступили к ритуалу, и людское море как по команде успокоилось. Начинался ритуал с церемонии почитания Учителя. Противники уселись на колени каждый в своем углу, с лицами, обращенными в сторону своих учителей, и беззвучно зашептали молитвы в их славу. Затем, под аккомпанемент находившегося недалеко от ринга оркестра, исполнили свои ритуальные танцы.

Сомкут медленно и грациозно пошел по рингу, расставив руки в стороны и глядя в публику. Губы его беззвучно шевелились, он снова читал молитву, в которой просил небо наполнить его победоносной силой, а его противника лишить смелости.

Сватков опустился на правое колено и, плавно размахивая руками, попытался изобразить полет какой-то сказочной птицы. Молитв он не творил. Раньше, правда, пытался, но уже очень скоро понял, что выпросить у Бога ничего нельзя, слишком уж тот оказался жадным. Вдоволь «налетавшись», он легко поднялся на ноги и провел короткий, но тем не менее весьма впечатляющий бой с воображаемым соперником. Сомкут закончил свой ритуальный танец довольно недвусмысленно. Швырнув в Сваткова воображаемое копье и весьма красочно изобразив попадание в цель, он принялся рыть могилу. Этим он как бы вселял страх и неуверенность в сердце осмелившегося бросить ему вызов соперника, а заодно и укреплял свою уверенность в победе. Только все его старания пропали даром. Весь этот старый, как и сама игра, блеф не произвел на Сваткова ни малейшего впечатления. «Ударный метод» сделал свое дело, на ринге находился боец с великолепно организованной многочасовыми медитациями психикой, и запугать его каким-то там мифическим копьем и рытьем могилы было уже невозможно.

Ритуал был закончен, и боксеров вызвали на середину ринга. Стадион снова взорвался яростными криками, за которыми уже невозможно было услышать ни удар гонга, возвестившего о начале боя, ни даже звуки сопровождавшего бой оркестра, расположенного почти у самого ринга, темп игры которого зависел отнюдь не от дирижера. Долгожданное зрелище началось, и на белоснежном квадрате ринга пока еще медленно, словно входя во вкус, закружились боксеры.

С разными чувствами смотрели зрители на этот входящий в историю муай тая бой. Одни ждали демонстрации великолепного искусства, другие обязательно нокаута, третьи… денег! Одними из самых заинтересованных глаз, смотревших сейчас на происходящее на ринге, были глаза сидевшего в специальной ложе Чуана Чамананда. Этот бой волновал его не только со спортивной стороны. На алтарь победы было брошено куда больше. Этот поединок должен был высветить его дальнейшие отношения с русскими. А они оставляли желать лучшего. Один из самых могущественных людей Юго-Восточной Азии, он оказался пока бессильным навязать им свою волю, как привык ее навязывать всем стоящим вне закона группировкам Бангкока…

Тем временем на ринге шла разведка. Сватков, понимая, с каким мастером имеет дело, держался пока осторожно. Он даже отказался от тех стремительных атак с первых же секунд боя, которые приносили ему успех в предыдущих поединках. Да и не прошли бы сейчас эти кавалерийские наскоки. За свою долгую жизнь на ринге Сомкут повидал многое. Правда, он и сам особенно не высовывался, а кружил вокруг русского, пытаясь нащупать слабое место в его пока еще непробиваемой обороне.

В такой легкой игре прошли первые три раунда. Но даже эта игра приносила зрителям истинное наслаждение. Виртуозная защита, эффектные удары ногами, прыжки и подсечки — все это выглядело довольно зрелищно. В самом начале четвертого Сомкуту удалось нанести сильнейший круговой удар правой ногой по ребрам противника. Но Сватков успел сконцентрироваться и нокдауна не последовало. Правда, сам удар потряс его, и конец раунда прошел с явным преимуществом тайского боксера под несмолкаемый вой трибун. На последних секундах раунда тайцу удалось провести искрометную комбинацию прямой левой — и от поражения русского спас только так не вовремя для Сомкута раздавшийся гонг.

И едва начался следующий раунд, как ободренный успешным началом активных действий Сомкут одним прыжком покрыл разделявшее его от русского расстояние и… наткнулся на молниеносный боковой левой. Словно пораженный электрическим током Сомкут растянулся на полу, надеясь только на спасительный счет рефери, который, как он знал, был хорошо смазан. Рев на стадионе смолк, и теперь слышались только отдельные ликующие возгласы тех, кто поставил на Сваткова. Судья спас прославленного чемпиона от нокаута, растянув положенные в таких случаях десять секунд минимум на тринадцать. И в пятом раунде Сомкут вперед больше уже не шел, а затеял позиционную игру с молниеносными выпадами левой ногой. Он еще не пришел в себя после страшного крюка русского, и теперь, то и дело сходясь в клинче и не давая Сваткову работать ни ногами, ни руками, он отдыхал. И хотя о былой свежести уже не могло идти и речи, кое-как он все же оправился. Правда, теперь он все чаще и чаще пускал в ход те грязные трюки, которые всегда шли в ход на ринге, когда на нем стояли крупные куши. И в одном из клинчей он, незаметно для судей, ударил правым коленом Сваткова в промежность. Именно так когда-то его выбил из игры один из дряхлеющих и все еще цепляющихся за жизнь чемпионов. Сейчас, на закате своей карьеры, он хорошо понимал старого мастера. И хотя ракушка смягчила удар, Сватков тем не менее упал на колени от пронзившей его острой боли. И напрасно он пытался показать судье то место, куда его ударили, тот невозмутимо отсчитывал неумолимые секунды. Кое-как достояв раунд, Сватков бессильно уселся в своем углу, и озадаченные секунданты принялись вовсю трудиться над ним.

— Все, Алик, — прокричал ему на ухо один из них, — кончай либеральничать! Иначе он убьет тебя! Еще один такой удар, и все!

И Алик бросил. Едва прозвенел гонг, он обрушил на вновь было обретшего уверенность Сомкута такой град ударов, что тот по-настоящему испугался. В таком темпе никогда не работал даже он, прошедший на ринге огни и воды. Дважды в течение только одного этого раунда Сватков посылал Сомкута в нокдаун, и оба раза того выручал только спасительный счет. А Сватков поймал наконец свою игру, и в десятом раунде лицо Сомкута превратилось в кровавую маску. С одиннадцатого, к великому удовольствию зрителей, пошел открытый бокс, и трибуны буквально завывали от восторга. На последние три минуты Сватков вышел с ничего не видящим левым глазом и все сильнее и сильнее затекающей свинцом правой ногой. И все же он ускорил движение, держась уже только на нервной энергии. Выжатый как лимон Сомкут уже не успевал, сказывалась разница в восемь лет. В двенадцатом раунде Сваткову удалась его «коронка». Нанеся два мощных удара руками в голову, он провел «вертушку», попав левой ногой по голове уже и без этого «плывшего» противника. После таких ударов уже не вставали, и в полнейшей тишине судья отсчитал наконец роковые для теперь уже бывшего чемпиона десять секунд. После счета «десять» секунданты кинулись к поверженному герою, а стадион разразился свистом и улюлюканьем. Так толпа отблагодарила своего кумира… И не со Сватковым сражался на ринге Сомкут. В этот печальный для него вечер встретились всегда уступающая Старость с не знавшей пощады Молодостью… И когда он пришел в себя, он первым поздравил русского боксера с его великой победой. Ни обид, ни зла к нему не было, да и бессмысленно обижаться на саму жизнь…

Но слишком велики были ставки и нервное напряжение, и из его заплывших глаз помимо его уже теперь бессильной воли текли слезы. И Сватков, готовый еще минуту назад разорвать этого человека в клочья, и отходчивый, как и всякий русский, уже под аплодисменты толпы, начавшей понимать всю глубину разыгравшейся на ринге трагедии, обнял теперь уже раз и навсегда бывшего чемпиона.

Потерявшего огромные деньги Чамананда вся эта лирика уже мало трогала, и лакмусовая бумажка окрасилась в эту драматическую для него минуту в красный цвет крови… Взглянув на сидевшего рядом советника, рослого тайца в белоснежном костюме и черных зеркальных очках, он глухо произнес:

— Они ничего не поняли, Кринсак… действуй!

Не проронив ни слова, Кринсак быстро покинул ложу, и к нему сразу же приблизился парень лет тридцати, с внешностью героя «Плейбоя» и холодными глазами садиста. Выслушав советника и ничуть не изменившись в лице, он коротко кивнул и мгновенно исчез со стадиона…

Блаженно развалясь на заднем сиденье вместительной «тойоты» Олег Сватков безмятежно смотрел в окно на пролетающие мимо пальмы и синевшие за ними горы, поросшие буйной ярко-зеленой растительностью. Подумать только! Впереди у него целая неделя отдыха, для которого в Хуахине были все мыслимые и немыслимые условия. И наверно, недаром королевская семья проводила самое жаркое время года в этом воистину райском уголке.

Сватков улыбнулся. Что же, теперь он тоже король! Король ринга! И тоже будет играть в теннис и выходить на яхте в открытое море, а потом, вдоволь наплававшись, часами валяться на теплой от солнца палубе, ни о чем не думая и не двигаясь!

Так, с легкой улыбкой на губах, он и встретил свою смерть, когда прогремевшая из шедшей рядом с их «тойотой» машины длинная автоматная очередь в нескольких местах прошила его великолепное тело. Смертельно раненный водитель не удержал руль, и «тойота» резко вильнула влево и со всего хода врезалась в огромную пальму. Несколько раз перевернувшись в воздухе, она с силой ударилась крышей о землю и взорвалась.

— Ну вот и все, господин чемпион! — одними губами улыбнулся посланный Кринсаком плейбой, кладя на сиденье еще дымящийся автомат. — Не долго вы царствовали!

В следующую секунду его «мицубиси» развернулся и помчался назад к Бангкоку. И только груда горевшего металла и куски окровавленных тел напоминали о разыгравшейся здесь трагедии…

С утра повязавшие Баронина парни уехали. Услышав звук запираемой двери, Баронин попробовал освободиться от пут. Но куда там, тонкие прочные ремни держали его крепко! И он, несколько раз дернувшись, отказался от этой попытки. Звать на помощь было бессмысленно, его рот от уха до уха был заботливо и со знанием дела заклеен пластырем, и он в лучшем случае мог только мычать. Но… попытка не пытка, и Баронин мычал, да так, что уже очень скоро от неимоверного напряжения кровь с такой силой ударила ему в голову, что потемнело в глазах. Отдышавшись, он замычал снова, но и на этот раз никто так и не откликнулся на его весьма своеобразный зов. Вполне возможно, что вокруг этого небольшого домика, куда его вчера привезли, вообще не было жилья! И уже очень скоро, обессиленный, он затих…

Да, вляпался он на этот раз по-черному, и лепить горбатых было бесполезно. С отобранной у него спецаппаратурой за грибами не ходят… И хорошо, если это работники спецслужб или какого-нибудь местного управления по борьбе с организованной преступностью! А ну как соратники «старого приятеля» или конкуренты хозяев Пауэра или Ульфа. Что тогда? Тогда все проще… Перо в бок и поминай как звали! Ну и поломают, конечно, напоследок, выясняя, откуда растут у него ноги. Паром с таинственным Хельмутом уходил в Таллинн только завтра, и времени у них для того, чтобы развязать ему язык, было достаточно.

Баронин поморщился. Он предпочел бы сейчас выпрыгивать с чердака, стреляться с дюжиной пущенных по его следам киллеров в ночном лесу без малейшего шанса на успех, идти на ножи и пистолеты, но лишь бы только двигаться! И трудно было даже придумать что-либо страшнее этой унизительной для него неподвижности. Подумать только! Здоровый и полный сил мужик лежит пластом на кровати и не может не то что подняться на ноги, но даже произнести хотя бы одно слово. Булатов и тот успел перед смертью поговорить…

Да, он все-таки вышел на него. В частном пансионате с романтическим названием «Золотая бухта», где Раисин жених останавливался вместе со своим подельником. Их встретил дежурный администратор, сопровождаемый на всякий случай парой дюжих молодцов. Никто из них, конечно, не помнил Борцова, и Баронину пришлось огорчить этих молодцов до невозможности, отобрав у них по «ТТ» и пообещав им по сроку. Но потом сменил гнев на милость.

— Если я сейчас узнаю, на чем и с кем несколько дней назад отсюда уехал вот этот парень, — сказал он, показывая фотографию Булатова, — я могу позабыть на время о лицензиях!

Мордовороты переглянулись. Да, их уже предупредили держать языки за зубами, обещав в противном случае вырвать эти самые языки у них с корнем. Но и тюремная камера, запах которой они уже так явственно ощущали, им тоже не улыбалась. И все же ни один из них не рискнул проговориться. Страх перед «своими» оказался сильнее.

— Что же, дело ваше, — равнодушно пожал плечами Баронин. — Где вы живете?

Парни снова переглянулись. И один из них нехотя проговорил:

— На втором этаже…

Обыск дал самые неожиданные результаты. В кармане куртки одного из парней был найден кокаин. Нет, сам он пока, к счастью для себя, еще не привык к зелью, но приторговывал им здесь же, в пансионате, не отходя, так сказать, от кассы.

— Ну что же, — усмехнулся Баронин, — глядя на еще более помрачневших парней, — два плюс пять равняется семи! Впрочем, какие ваши годы! Когда выйдете на волю, надеюсь, с чистой совестью, вам будет всего за тридцать…

Парни переглянулись в третий раз. Это было уже серьезно. И если в случае с незаконным хранением оружия еще можно было рассчитывать на условный срок с хорошим адвокатом, то наркотики перечеркивали все эти надежды. И они решились.

— Этот парень, — медленно проговорил один из них, — уехал в тот самый день, когда… убили мэра… Я как раз смотрел телевизор, когда он прошел мимо меня…

— На чем?

— На машине…

— Чья это машина?

— Барышникова… — нехотя процедил сквозь зубы парень. — Накануне он привозил баб… Я видел, как они сторговались… Это все, что мне известно!

— А кто такой этот Барышников? — спросил Баронин.

— Возит сюда по заказу центровых шлюх, — потупил очи долу охранник.

— Как его зовут?

— Виталий Павлович…

— Телефон?

— Сорок три — двадцать семь — одиннадцать…

— После этого он был здесь?

— Нет, — замотал головой парень.

— А вы вызывали его?

— Да, но нам никто не отвечает…

Барышникова они нашли быстро. Вместе с женой он скрывался на даче у приятеля.

— Накануне вечером, — ежесекундно вытирая обильно струившийся у него по лицу пот, поведал он, — я привез двух девочек для каких-то толстосумов. У меня сильно болела голова, и я остался в пансионате на ночь. На следующий день, часа в два, ко мне подошел этот самый, — Барышников кивнул на лежавшую перед ним фотографию, — парень и попросил подкинуть его до аэродрома… Километров через пять меня начал подрезать черный «мерседес», я хотел остановиться, но пассажир вытащил пистолет и приказал мне гнать вперед. И тогда они открыли стрельбу…

Окончательно взмокший Барышников вытер лицо огромным клетчатым платком и жадно выпил стоявшую перед ним пепси-колу. На его погрустневшем лице застыло такое выражение, словно ему сейчас надо было снова гнать машину под пулями.

— Что было дальше? — спросил Баронин.

— Парень открыл дверь и на всем ходу вывалился из машины. Откровенно говоря, — покачал головой Барышников, — я думал, что все, всмятку! Но он не только поднялся, но и побежал в тайгу, и те, из «мерседеса», кинулись за ним… Ну а я, — усмехнулся он, — пользуясь случаем, пустился наутек…

Остальное было делом техники. И о последних часах жизни Булатова Баронину поведал местный егерь, степенный могучий мужик, с лицом, почти полностью заросшим огромной бородищей. Узнав с кем имеет дело, «старовер», как окрестил про себя егеря Баронин, повел Баронина к небольшому холмику, на котором возвышался самодельный крест. Задранного медведем-шатуном и истекавшего кровью Булатова егерь нашел около недели назад. Он перенес парня к себе и даже попытался с помощью трав спасти его, но слишком уж много тот потерял крови. Через три часа Булатов умер. Перед смертью он дал егерю адрес своего приятеля и попросил написать ему обо всем…

Теперь Баронину было от чего плясать дальше. А когда он вернулся домой, его ждал еще один приятный сюрприз. Марина!

Пока она возилась с ужином, Баронин направился в ванну, о которой, от души налазившись в поисках Булатова по тайге, мечтал всю дорогу. Стоя под тугой струей горячей воды, он в который уже раз подумал о всей прелести сожительства с замужней женщиной. Пришла, побыла, ушла… Да, с одной стороны, все до предела просто, но с другой… И ему, уже хватившему одиночества, хотелось чего-то постоянного. Да и возраст сказывался. На пятом десятке почему-то уже не было желания ни самому варить суп, ни одному есть его. Но… не звать же Марину замуж? Да и пошла бы? Вряд ли… Судя по всему, ей и так было хорошо! Прекрасно налаженный быт и устраивающий на все сто любовник. Чего же боле? Да и на что жить, если вдруг все-таки согласится? Зарплату ему, выражаясь языком незабвенного Корейко, выплачивали крайне нерегулярно! А где не было денег, там, как говаривал такой же незабвенный товарищ Бендер, о любви говорить было не принято…

Минут через двадцать он появился в кухне в красивом вишневом халате. В ожидании его Марина за накрытым столом смотрела телевизор. Скользнув быстрым взглядом по расставленным на нем деликатесам, Баронин с трудом подавил в себе раздражение. Икра, осетрина, буженина, дорогой коньяк… Именно так теперь богатые любовницы приходили к бедным любовникам. Заправляться колбасой и неизвестно из чего сделанными пельменями перед таинством любви им уже не хотелось. Перехватив недовольный взгляд Баронина, Марина, прекрасно понимая, что он чувствовал, поспешила налить коньяк.

— Давай, Саня, — подняла она свою рюмку, — с устатку!

Налазившийся по тайге и уставший Баронин с удовольствием выпил весьма вместительную рюмку и принялся за закуску. Да, что бы там ни говорили, жить хорошо, а хорошо жить еще лучше! И он, позабыв свои недавние терзания по поводу выставленных деликатесов, очень даже быстро уничтожил почти половину из них, присовокупив к ним еще пару рюмок коньяку.

После ужина они улеглись на тахту, и в течение целого получаса Баронин слушал историю отношений Марины с ее глупой портнихой. И он никак не мог взять в толк, зачем сейчас, когда магазины были завалены «фирмой», что-то еще надо шить. Впрочем, он почти не слушал Марину. Закрыв глаза, он ласково поглаживал ее по упругим бедрам, разгораясь сам и зажигая Марину. Так и не досказав свою историю, Марина, умолкнув на полуслове, сбросила с себя халат и, улегшись на Баронина, впилась ему в губы сладострастным поцелуем. Потом она слегка приподнялась на руках, провела по его губам набухшими сосками. И Баронин, принимая игру, мягко обхватывал их губами, чувствуя, как нежная рука Марины опускалась все ниже и ниже. Пришел черед и Баронину нежно провести подушечками указательного и среднего пальцев по ее уже набухшему для любви лону. После таких ласк им было уже не до смакования, и стоило Баронину только войти в Марину, как почти сразу же последовал бурный и страстный спурт…

А потом Марина засобиралась домой. Как всегда ненавязчиво и как бы между прочим, женским чутьем своим угадывая, что Баронину это неприятно. А тот, делая вид, что все так и должно быть, подыгрывал ей. Да, мол, действительно надо спешить, а то уже поздно! И ни к чему будить спящую собаку! Под этим милым животным, собакой, подразумевался, понятно, муж. А потом он, как и всегда, отвез ее к этому самому мужу. Расцеловав Баронина и поклявшись в вечной любви, Марина выпорхнула из машины и поспешила к своему подъезду. Удары ее каблуков гулко раздавались в ночной тишине.

Баронин задумчиво смотрел ей вслед. Интересно, сколько еще протянется их связь? А в том, что она рано или поздно оборвется, он не сомневался. Ведь эта была связь без будущего! Во всяком случае с его стороны. И он хорошо понимал: привыкшая к роскоши и ни в чем не знающая отказа Марина уже никогда не позовет его в шалаш. Да, она по-своему любила его. Но он не судил ее, как давно уже не судил никого, кроме самого себя. Да и в чем, собственно, дело? Не нравится? Уйди!

Все еще ощущая в салоне аромат духов Марины, Баронин включил зажигание и развернулся. Через несколько минут он забыл и о Марине, и обо всем свете. Память ему отбил летевший на него в лоб на огромной скорости грузовик. Еще немного и могучий «МАЗ» смял бы его «жигуленка» как консервную банку. Каким-то чудом успев среагировать, он резко вывернул руль вправо и, вылетев на тротуар и слегка задев коммерческую палатку, врезался в густые кусты. Страшно заскрежетав тормозами, грузовик тоже остановился, и из его кабины высунулась чья-то голова. Она явно интересовалась последствиями столкновения. Разъяренный Баронин с твердым намерением поговорить с лихачом «по душам» выскочил из машины, и… тишину ночи прорезала автоматная очередь. Били по нему.

Догадываясь, что грузовик далеко не случайно шел на ночной таран, Баронин, на лету выхватывая из кобуры пистолет, прыгнул за растущую метрах в двух от него могучую лиственницу. В следующую секунду по нему снова ударили из автомата, и от мощного ствола лиственницы полетели в разные стороны отбитые пулями щепки. Баронин осмотрелся. Да, отступать ему было некуда… Позади сплошной стеной стоял непроходимый колючий кустарник, а даже один шаг вперед означал смерть… Впрочем, его и так добьют, с его двумя запасными обоймами особенно не повоюешь! И уже очень скоро то, чего не удалось «МАЗу», доделает свинец. А по нему сейчас лупили так, словно задались целью перерезать защищавшую Баронина лиственницу пополам. И били уже с двух сторон, беря его в клещи и отрезая даже малейшую возможность к отступлению.

Но сдаваться Баронин не собирался и, несмотря на неравенство в огневой мощи, задел-таки одного из нападавших, доказательством чего послужил громкий крик и последовавшие за ним стоны, чередующиеся с отборной бранью. Правда, вслед за бранью на лиственницу снова обрушился шквал огня. И в эту роковую минуту где-то совсем рядом проревела милицейская сирена. Понимая, что времени у них остается в обрез, нападавшие продолжали что было мочи палить по лиственнице. А один из них, самый, видно, догадливый, принялся стрелять по обитой железом палатке, и попадавшие в нее пули рикошетом летели в ту самую сторону, где прятался Баронин. И теперь ему пришлось чуть ли уже не зарываться в мягкую и пахнувшую осенней прелью землю. Сирена ревела уже где-то совсем рядом, и Баронин услышал, как кто-то громко прокричал:

— Все! Уходим!

Стрельба прекратилась, и к грузовику метнулось несколько темных силуэтов. Но одному из них так и не суждено было добраться до спасительной кабины. Сраженный пулей Баронина, он, даже не вскрикнув, рухнул на землю. Один из подельников попытался было подбежать к нему, но Баронин зацепил и его. Громко вскрикнув, тот, припадая на левую ногу, кинулся в уже стоявший «под парами» грузовик. «МАЗ» страшно зарычал и, сорвавшись с места, умчался в ночную темноту. Все было кончено…

Баронин стряхнул пыль с одежды и медленно подошел к застреленному им бандиту. Он лежал на спине, и слева от него образовалась темная лужица. Видно, пуля попала ему в спину. Но Бог в ту ночь крепко хранил Баронина, успевшего среагировать на движение правой руки мнимого покойника. Реакция сработала молниеносно, и, сделав кульбит, Баронин ушел от пули. Заодно он успел перебить парню кисть правой руки, в которой тот держал пистолет. И когда тот прижал изуродованную пулей руку к груди и громко завыл от дикой боли, Баронин молниеносно вскочил на ноги и, одним прыжком преодолев разделявшее их расстояние, сильно ткнул пистолетом парня в шею.

— Кто тебя послал?

От прикосновения еще теплого от стрельбы пистолета парень вздрогнул так, словно Баронин засунул ему за шиворот кобру. Но так ничего и не сказал. Продолжая стонать, он с ненавистью смотрел на этого мента, которого не сумел застрелить чуть ли не с трех метров.

— Считаю до пяти! — свирепо проговорил Баронин, понимая, что может выбить из него показания только страхом. — Не скажешь, кокну и еще за это благодарность получу! Ну!

На этот раз пистолет чуть было не выбил парню зубы. И он, догадываясь, что время разговоров кончилось, не выдержал. Двадцать три года есть двадцать три года, а снова упиравшийся ему в шею ствол развязал бы язык кому угодно! Сплюнув кровь с разбитых ударом губ, он едва слышно выдавил из себя:

— Наш бригадир…

— Как зовут и где он живет? — Баронин снял пистолет с предохранителя и еще сильнее вдавил его в шею парня.

— Женька Ларионов, — снова выдавил, уже окончательно сдаваясь, парень, — кличка Бестолковый…

— Где он живет?

— Лазо, четырнадцать…

На большее сил у раненого не хватило, и он, слабо простонав, потерял сознание. Перебитая кисть руки грозила срочной и сложной операцией. Заслышав у себя за спиной визг тормозов подъехавшей наконец патрульной машины, Баронин выпрямился, но повернуться ему не дали.

— Стоять на месте! — услышал он резкий окрик позади себя. — Руки вверх!

Голос показался Баронину знакомым, и он тут же вспомнил старшего лейтенанта Верещагина, с которым однажды преследовал уходивших за город преступников. И старшой произвел на него впечатление. Дабы не волновать без нужды и без того напряженных ночной перестрелкой коллег, он послушно исполнил приказание и спокойно проговорил:

— Все нормально, Василий! Подойди ко мне!

— Александр Константинович?! — воскликнул тот, узнав наконец в неясном силуэте начальника отдела по борьбе с организованной преступностью. — Вы не ранены?

— Нет, — покачал головой Баронин. — Оставь здесь одного из своих! — проговорил он, быстро направляясь к стоявшей метрах в пятнадцати патрульной машине. — Едем!

Грузовик они нашли быстро. Словно заблудившийся пьяный, он уткнулся в какой-то палисадник. Мало рассчитывая на успех, Баронин все же связался с управлением и вызвал дежурную бригаду экспертов. Чем черт не шутит, может, и срисуют какие-нибудь интересные пальчики.

— Василий, — повернулся он к стоявшему рядом старшему лейтенанту, — придется тебе подождать экспертов!

— Слушаюсь, Александр Константинович! — бойко козырнул тот.

В той же патрульной машине Баронин вернулся на место происшествия и быстро осмотрел свои «Жигули». К счастью, машина, как и он сам, в этот вечер отделалась легкими царапинами. Распрощавшись с оставшимися здесь ждать дежурную группу милиционерами, Баронин ловко съехал с тротуара и, включив последнюю передачу, полетел на улицу Лазо. Помятуя о Гуляеве, ждать утра он почему-то не захотел. Проезжая по ночным улицам города, Баронин думал над случившимся. Что это? Предупреждение? Хотя какое там, к черту, предупреждение! Не увернись он, грузовик смял бы его как скорлупу! Значит, хотели убрать! Видимо, поняли, что он выходил на последнюю прямую…

Ларионов жил в небольшом одноэтажном домике, утопавшем в зелени. Ни в одном из окон света не было. Баронин, осторожно подкравшись к окнам, по очереди стал заглядывать в них. Ночь стояла лунная, и Баронин без особого труда рассмотрел и тяжелую мебель, и даже книжные полки. На огромной кровати никто не спал. Значит, хозяина дома не было, и Баронину ничего не оставалось, как только, спрятавшись в густых кустах, ожидать его появления.

Ларионов приехал только в третьем часу. Отпустив такси, он, слегка пошатываясь и распространяя вокруг себя сильный винный запах, подошел к двери и вытащил целую связку ключей. Найдя нужный, вставил его в замок, и в этот момент Баронин его негромко окликнул:

— Женя!

Ларионов, а это был на самом деле он, удивленно повернулся на звук голоса. Но уже в следующее мгновение удивление на его лице сменилось растерянностью, которая тут же перешла в испуг. На него смотрело темное отверстие пистолета, который держал в руках тот самый человек, которого им приказали убрать! Скрипнув от злости на самого себя зубами, Ларионов медленно исполнил приказание. А он-то полагал, что Скрип убит! И вот на тебе, воскрес сука! И не только воскрес, но, по всей видимости, еще и заложил его! Надо же так фраернуться? Ну что ему стоило спустить курок и произвести контрольный выстрел. Нет, поспешил в грузовик! Теперь расхлебывай!

Баронин обыскал Ларионова и вытащил у него из закрепленной под правой подмышкой кобуры «ТТ».

— Ну вот, — удовлетворенно произнес он. — Теперь открывай!

Ларионов медленно, все еще размышляя, что ему делать, открыл дверь и в нерешительности остановился на пороге.

— Ну что же ты стоишь, Женя? — резанул его слух насмешливый голос Баронина. — Приглашай гостя в дом!

И Женя пригласил. Они вошли в большую комнату, и Баронин включил стоявший у тахты торшер. Мягкий свет осветил напряженное и злое лицо его несостоявшегося убийцы.

— Как ты сам понимаешь, Женя, — задушевно проговорил Баронин все тем же насмешливым тоном, — у меня к тебе пока только один вопрос! Кто тебя послал?

— Куда? — решил все-таки идти в несознанку Ларионов.

Мало ли что там наговорил Скрип, этому оперу еще надо доказать его участие в ночном нападении. А это займет много времени. Даже если пять Скрипов покажут на него.

— Туда, Женя, — усмехнулся Баронин, — на Владивостокскую!

— Я не понимаю, о чем вы говорите! — покачал головой Ларионов.

— Не понимаешь? — удивленно посмотрел на него Баронин.

— Нет, — выдержал его взгляд тот. — Я был у любовницы, и она сможет подтвердить, что с десяти вечера мы занимались любовью…

— А в три часа тебе из теплой постельки вдруг приспичило тащиться домой! — усмехнулся Баронин.

— А это уже мое дело, — пожал плечами Ларионов, — что и когда мне приспичило! Насколько я помню уголовный кодекс, — уже с известной долей наглости проговорил он, — там нет статьи, запрещающей уходить от любовниц в три часа ночи!

— Нет, — охотно подтвердил Баронин. — За любовниц наказания пока нету, а вот за это, — он потряс кобурой, — есть!

— Пистолет я, как вы и сами прекрасно понимаете, нашел! — продолжал уже откровенно издеваться над Барониным Ларионов. — Хотел утром отнести вам, да не успел!

— Это хорошо, что не успел! — улыбнулся Баронин и, заметив на лице Ларионова недоумение, добавил: — Ищи тогда того, кто палил из него на Владивостокской!

А в том, что Ларионов палил в него именно из отобранного у него «ТТ», Баронин не сомневался. Ствол до сих пор еще пах порохом, а в обойме сиротливо торчал один патрон.

— Сейчас, — продолжал Баронин, — мои люди найдут в стволе спасшей меня лиственницы пули, пущенные из твоей игрушки, и тогда я с тобой поговорю уже по-другому…

Удар попал на этот раз в цель, и в глазах Ларионова снова появилась тревога. Но он упрямо продолжал идти в несознанку. Понимая, что ничего больше он от этого парня не добьется, Баронин нацепил на него наручники и отвез в камеру управления. Он рассчитывал раскрутить Ларионова на следующий день, после баллистической экспертизы. Если, конечно, в лиственнице и на самом деле остались его пули, на что он очень надеялся.

— Ты полагаешь, — спросил его Турнов, когда он на следующее утро рассказал ему о случившемся, — что вышел на финишную прямую?

— Не сомневаюсь, Павел Афанасьевич! — твердо ответил Баронин. — Иначе зачем меня убирать?

Он ничего не сказал пока о Дальнегорске, оставляя этот сильный козырь про запас. Впрочем, теперь, точно зная, кто был убийцей Туманова и Бродникова и откуда он прибыл, он мог раскручивать это дело дальше даже без Борцова.

— Кто знает, — задумчиво проговорил Турнов, вставляя сигарету в красивый мундштук из вишневого дерева, — кто знает… А не поспешил ты с этим Ларионовым? — щелкнул он зажигалкой.

— Поспешил? — недоуменно глядя на шефа, переспросил Баронин. — Да через несколько часов мы будем иметь на руках результаты экспертизы!

— Я не об этом, — поморщился Турнов. — Лучше было присмотреть за ним…

— Ну да, — насмешливо произнес Баронин, — иными словами, дать ему время залечь на дно! Ведь о том, что этот Скрип жив, они будут знать уже сегодня, если уже не знают!

— Думай, что говоришь, Баронин! — повысил голос Турнов, недовольно глядя на подчиненного. — Я только хочу знать, что ты будешь делать, если не найдешь ни одной пули? Посадишь его на пять лет? Так давай, сажай! А толку-то что!

Здесь Турнов был прав. Если они не найдут ни одной пули, выпущенной из отобранного у Ларионова пистолета, то оборвется еще одна ниточка, ведущая к середине клубка.

— Все правильно, Павел Васильевич, — пожал плечами Баронин, — но и на свободе оставлять его было нельзя…

Турнов согласно кивнул. Что правда, то правда! Попросив сразу же ознакомить его с результатами экспертизы, он отпустил Баронина…

Звук открываемой двери оторвал Баронина от воспоминаний. Но… это были не его тюремщики. Судя по раздавшимся голосам, в дом вошли двое: парень и девушка. Говорили они, насколько мог догадаться Баронин, по-фински. Парень на чем-то настаивал, и в его голосе явно звучали требовательные нотки. Да, это был шанс, один шанс из тысячи, единственный и неповторимый, подаренный ему Судьбой! И Баронин, собрав все свои силы и надувшись так, что у него проступили все вены на шее, громко замычал. Голоса сразу же смолкли, потом послышался шепот, а вслед за ним, к величайшему разочарованию Баронина, удаляющиеся быстрые шаги и стук входной двери.

Баронин бессильно опустил голову. Потом саркастически усмехнулся над самим собой. Как же, придут к тебе на помощь! Размечтался! Они, наверно, рвут сейчас от этого дома, не помня себя от страха! И вдруг его кольнуло. А что, если повязавшие его парни вообще больше не вернутся? Могло быть такое? Конечно, могло! Да и зачем он им? Убивать его? Лишний шум! А так он и сам загнется в этой проклятой комнатушке!

Возбужденный появившейся было надеждой, Баронин, собрав все силы, попробовал еще раз освободиться сам. Но все его усилия и на этот раз ни к чему не привели. Тонкие ремни только еще сильнее врезались в его тело. И провозившись минут десять, он затих. Как это ни печально, но ему, полному сил мужику, приходилось смириться со своей незавидной участью. Кожаные веревки оказались сильнее. И даже сам великий Гудини вряд ли вывернулся бы из этой ситуации. Хотя, конечно, кто знает? Великий маг выходил и не из таких! Но он, увы, не Гудини! Баронин закрыл глаза. Где-то далеко в лесу куковала кукушка, и Баронин грустно усмехнулся. Обычно считали оставшиеся годы, ему же, по всей вероятности, надо считать дни, если не часы…

И вдруг он явно услышал скрип половицы, словно кто-то осторожно крался к двери его темницы. Баронин весь превратился в слух. Так и есть, в доме действительно кто-то был. А что, если эта сладкая парочка привела полицию? Тогда, конечно, избавление, но зато полный провал операции. И хорошо, если его еще отпустят с миром, наговорить про связавших его грабителей он, конечно, наговорит, хоть с три короба! А если все-таки задержат? Начнется расследование с привлечением российского консула и прочими протокольными процедурами. Хотя это был далеко не самый худший в его положении исход…

Но додумать он так и не успел, дверь его камеры открылась, и на ее пороге он увидел… небесное создание в виде белокурой девушки с голубыми до неприличия глазами. Остановившись на пороге, девушка скорее с интересом, нежели с испугом смотрела на Баронина. И тот не нашел ничего лучшего, как снова замычать. Девушка усмехнулась и исчезла, но уже через несколько секунд появилась снова с длинным и тонким ножом в руке. Перерезав стягивавшие Баронина ремни, она сделала два шага назад и все с тем же интересом продолжала смотреть на поднявшегося с осточертевшего ему ложа Баронина. Сильно, до хруста потянувшись, он осторожно, на радостях даже не чувствуя боли, снял со рта пластырь. Снова обретя наконец возможность говорить, он улыбнулся и посмотрел девушке в ее небесные глаза.

— Спасибо! — проговорил он по-английски.

— Я рада, что помогла вам, — тоже переходя на этот язык, ответила девушка. — Как вы здесь оказались?

— О, — снова улыбнулся Баронин, — это долгая история! А где же ваш спутник? — спросил он. — Ведь это вы приходили совсем недавно!

При упоминании о спутнике по лицу девушки пробежала тень. Она хотела было что-то сказать, но сдержалась.

— Это, — с некоторым пренебрежением махнула она рукой, — долгая история… Да и… — в голосе девушки послышался вызов, — все это не важно.

На более пространном объяснении Баронин настаивать не стал. Он снова на свободе, а это было главным.

— Как вас зовут? — спросил он, подходя к девушке.

— Ингрид…

Баронин положил ей руки на плечи и, окунувшись с головой в синий омут, нежно поцеловал ее.

— Я еще раз благодарю вас, Ингрид! Возможно, вы спасли мне жизнь! А теперь я прошу вас уйти! Очень скоро привязавшие меня к кровати вернутся… И мне почему-то кажется, — Баронин усмехнулся, — что это не очень хорошие люди!

И хотя Баронин поцеловал Ингрид только в щеку, поцелуй подействовал на нее словно разряд электрического тока. И ей еще больше захотелось уйти с виллы вместе с этим красивым искателем приключений того самого возраста, который ее всегда привлекал в мужчинах.

— А вы? — испытующе взглянула она на Баронина. — Останетесь?

— Да, — кивнул он, опуская задержавшиеся на плечах девушки руки.

И он не лгал. Ему в любом случае надо было нейтрализовать этих парней, кем бы они не были. Иначе вся задуманная им операция летела бы к черту.

— Я могу вам чем-нибудь помочь? — не сдавалась девушка, в жилах которой, несмотря на ее прохладное скандинавское происхождение, текла горячая кровь авантюристки.

— Вы мне уже помогли! — улыбнулся Баронин, ощущая к этой и на самом деле необыкновенной девушке нечто большее, нежели простую симпатию.

Чувствуя, что своим отказом он в какой-то степени обидел свою спасительницу, Баронин снова положил ей руки на плечи.

— Поймите, Ингрид, это очень опасно… и вы будете стеснять меня…

Дрогнули длинные ресницы, и качнулся синевший за ними омут. На этот раз Ингрид прижалась к Баронину сама. От ее волос шел чудный аромат весеннего цветущего сада, и от него кружилась голова, а перед глазами качалась розовая дымка раннего утра. С трудом сдерживаясь, чтобы не покрыть поцелуями все теснее прижимавшуюся к нему девушку, Баронин ограничился тем, что ласково погладил ее по голове и слегка коснулся губами уха:

— Пора, Ингрид…

Бросив на Баронина один из тех взглядов, что запоминаются на всю жизнь, девушка нехотя направилась к двери. Но не успела она взяться за ручку двери, как во дворе послышался шум подъехавшей машины. Баронин поспешил к окну. Так и есть! Приехали его тюремщики. Они вытаскивали из багажника какие-то коробки и ставили их на землю.

— Ингрид, — одними губами проговорил Баронин, поворачиваясь к девушке, — уходите через окно!

Девушка улыбнулась и отрицательно покачала головой.

— Я останусь с тобой! — проговорила она с поразившим даже Баронина хладнокровием. Далеко не всякий мужчина рискнул бы вести себя подобным образом.

— Тогда иди в комнату! — прошептал Баронин, умоляюще глядя на девушку. — И закройся!

Ингрид еще раз улыбнулась и послушно направилась в ту самую комнату, в которой томился Баронин. А тот уже стоял за дверью. Когда продолжавшие все так же беззаботно болтать парни с коробками в руках вошли в комнату, Баронин позволил им сделать всего несколько шагов. Получив достаточный для него оперативный простор, Баронин сделал всего два пружинящих шага по направлению к ним и, мощно оттолкнувшись, взмыл в воздух. Развернувшись в полете, он нанес шедшему справа парню мощный круговой удар ногой по затылку и, уже опускаясь, изо всех сил рубанул ребром ладони его напарника в основание черепа. Даже не охнув, его уже бывшие теперь тюремщики как подкошенные рухнули на пол, роняя какие-то ярко раскрашенные пакеты и покатившиеся по нему банки с пивом. И в следующую секунду он услышал… аплодисменты! Это хлопала в ладоши Ингрид, которая и не подумала закрывать за собой на щеколду дверь и наблюдала за происходящим в оставленную ею узенькую щель. Она искренне восхищалась Барониным, который в этот момент казался ей существом высшего порядка, прилетевшим на эту скучную и уже начинавшую вырождаться землю с другой планеты, все еще населенной гомеровскими героями.

Правда, самому Баронину было не до оваций. Он быстро перетащил парней в свою бывшую темницу и крепко-накрепко привязал их ремнями. Одного к той самой кровати, на которой совсем еще недавно возлежал сам, а второго — к деревянному креслу с высокой резной спинкой. Не забыл он и о пластыре, тщательно, от уха до уха, заклеив парням рты. Еще через пять минут он вместе с Ингрид сидел в кухне и с удовольствием пил принесенное парнями пиво, ловя на себе восхищенные взгляды девушки. Теперь Баронина волновала другая проблема: что делать? Ведь спутник Ингрид мог привести или просто направить сюда полицию или еще кого-нибудь. И что тогда? Еще одна совсем нежелательная встреча с этими парнями, только на этот раз на пароме? И он прямо спросил об этом у Ингрид.

— Нет, — покачала та головой без особой, впрочем, на то грусти, — он не придет и никого не приведет… Он, — резко закончила она, — трус!

Баронин улыбнулся. Когда-то в молодости он тоже мог вот так же безапелляционно вешать ярлыки. Тот такой, этот сякой… С годами это прошло. Слишком часто соприкасался он с изнанкой человеческих душ, низменной, жадной и трусливой. И его знание человеческой породы только увеличивало и без того жившую в нем, как и во всяком одаренном человеке, печаль. Времена героев канули в Лету, и мир, в котором жизнь любого человека стоила ровно столько, насколько ее обладатель мешал его владыкам, был уже давно заселен пигмеями. И Баронин не то чтобы оправдывал спутника Ингрид, но понимать понимал. Да и зачем ему, явившемуся на эту виллу справлять свое удовольствие, лезть в комнату, в которой находился неизвестно кто? Во имя громкого звания человека? Наивно! Ради прекрасных глаз Ингрид? Тоже неубедительно…

— Он даже побоялся посмотреть, кто стонет в его же собственном доме! — все тем же резким тоном продолжала Ингрид, и глаза ее сверкнули незажившей обидой. — А ведь здесь мог находиться раненый человек!

— А это разве его дом? — удивился Баронин.

— Да, — кивнула девушка. — Мы только что приехали из Стокгольма, где Арни учится в университете! И он пригласил меня отдохнуть на его вилле! Вот и отдохнули!

— Не судите его строго, Ингрид… — мягко сказал Баронин.

— Почему? — с вызовом спросила девушка.

Уж от кого-кого, а от этого героя из супербоевика она подобной мягкотелости не ожидала. В ее представлении он был просто обязан презирать таких слизняков, каким оказался на поверку ее Арни.

— Он всего-навсего человек, — также мягко ответил Баронин. — А люди в большинстве своем далеко не герои… И в той ситуации, в которой вы оказались, далеко не многие повели бы себя так, как вы…

Полагая, что Баронин подшучивает над нею, Ингрид взглянула ему в глаза. Но вместо ожидаемой иронии увидела в них мягкую грусть много повидавшего в своей жизни человека. По всей видимости, он имел право на снисходительность, право, принадлежавшее только сильному. Ее длинные ресницы дрогнули, и она произнесла совсем не то, что собиралась:

— Так что же мы будем делать? Останемся здесь? Баронина подкупило то, что девушка сказала «мы». Похоже, от него она себя уже не отделяла. Что же касается ее категоричности… На то она и молодость, чтобы рубить с плеча! Да и когда же еще воспринимать мир только в двух цветах? Потом это пройдет, и безжалостное время заставит различать оттенки…

— Чему вы улыбаетесь? — недоуменно посмотрела на него Ингрид.

— Так, — уклончиво ответил Баронин, гася улыбку, — про себя… Но здесь, — тут же добавил он, — мы, конечно, не останемся!

Девушка непроизвольно взглянула в сторону комнаты, где томились пленники, и в ее выразительных глазах мелькнула тревога.

— Не беспокойтесь, Ингрид, — поспешил успокоить ее Баронин, — мы найдем способ вызволить их…

Они вышли во двор, и Баронин на всякий случай проколол все четыре покрышки у стоявших там «Жигулей». Конечно, он рисковал, оставляя этих парней здесь одних, но выбора у него не было. До шоссе они добирались часа три. На машине Баронин не поехал принципиально. Ее все равно пришлось бы бросить и тем самым привлечь внимание полиции. Время от времени он ловил на себе откровенные взгляды Ингрид, и у него почему-то теплели щеки.

А Ингрид и на самом деле нравился этот мужчина, казавшийся ей рыцарем без страха и упрека. Женским чутьем она угадывала в нем то, что испокон веков заставляло женщину подчиняться мужчине. И когда они наконец вышли на шоссе и Баронин сказал ей, что сейчас уже поздно и они поедут к нему в пансионат, она восприняла его предложение как должное.

Через несколько минут они мчались по ночному шоссе в роскошном «вольво». И хотя машину совсем не трясло на ровном, как зеркало, асфальте, Ингрид с первых метров пути сразу же прижалась к Баронину, и тот обнял девушку за плечи. За открытым окном тихо мерцала рассыпанными по черному покрывалу неба голубыми звездами осенняя ночь. И когда все суетное осталось наконец позади, Баронин нежно обнял свою спасительницу и нашел ее открытые губы.

— Ингрид, — прошептал он, прижимаясь к ее губам и разжимая языком ее зубы.

Чувствуя, как язык девушки со все возрастающей страстью откликается на его ласки, он нежно подхватил девушку под колени и, слегка приподняв их, с наслаждением вошел в нее. Ингрид сладостно застонала и закрыла глаза. И чувствуя, как все ее существо наполняет никогда не изведанное ею блаженство, она вдруг поняла, что безумно любит этого пришедшего к ней из остросюжетного боевика мужчину. Пусть это казалось фантастичным, пусть непонятным, но это было именно так! И по-другому у нее быть и не могло! Только так! Неожиданно, остро и пронзительно!

Так они и расстались, без слов, без сожаления, но с огромной благодарностью к друг другу…