Воровская зона

Глава 4

Алексей Беркетов сидел в темной комнате у окна и наблюдал за полутемной улицей и прилегающим к ней участком. Справа от него, на низком полированном столике, стоял термос с кофе и лежала пачка сигарет. У противоположной окнам стены разместилась широкая тахта, затянутая голубым шелковым покрывалом, на которой развалился его подельник, рослый молодой человек лет двадцати пяти. Рядом с тахтой возвышалось какое-то подобие комода, на котором застыли изваяния будд. Время от времени пролетающие по улице машины прорезали голубым светом своих фар темноту комнаты, освещая ее убогую обстановку и тусклые, с едва различимым бледным рисунком, обои. Хищно блеснув напоследок на бесстрастных лицах будд, свет так же быстро, как и появлялся, исчезал.

Метрах в тридцати от дома огромной черной змеей застыла Чао-Прая, главная река Бангкока, с которой Тхобури был связан с центральной частью города пятью мостами. Правда, по поверхности этой черной змеи то и дело сновали светлячки — небольшие паромы и речные такси. Недалеко от дома возвышались размещенные в больших павильонах королевские барки — украшенные искусной резьбой гребные шлюпки с живописными фигурами на носу. Беркетов хорошо знал эти барки. На носу одной из них — барки короля «Шри Супана Хонг» — было установлено изображение мифического, вызывающего ужас лебедя, на другой лодке — семиголовый наг[1]. Борта барок были затейливо украшены резными чешуйками и перьями.

За проведенный в столице Таиланда год Беркетов хорошо изучил город. Правда, попал в Бангкок он далеко не по своей воле. В кровавой разборке с «пиковыми» он бросил в одну из их машин гранату. К несчастью для Беркетова, в подорванном им «мерседесе» сидел родной брат одного из самых крутых чеченцев. С «пиковыми» они тогда разобрались, но никто так и не смог уговорить Мансура отказаться от кровной мести. Впитанный им с молоком матери обычай гор крепко стучал в его сердце! И этот стук напрочь заглушал все доводы разума! Да, война, да, стреляли, да, убили! Все так, но… кровь должна быть отомщена! И Беркетова убрали из Владика от греха подальше. В этот самый Бангкок, где «крестные братья» региона уже заимели несколько фирм, твердо рассчитывая на успешное внедрение как в легальный, так и в криминальный бизнес и здесь, в Юго-Восточной Азии. Предложить они могли многое! Рассчитанные на много ходов вперед комбинации с цементом, лесом, как фальшивое, так и настоящее золото, ну и, конечно, наркотики! Как сюда, так и отсюда! И предложили… Вот только не всем эти предложения понравились. Наркота — да, пожалуйста! Но только отсюда, из Золотого треугольника! И понятно, под контролем! Но и «русская бригада», как тотчас же прозвали группировку Беркетова, не пожелала отступать. И уже зазвучали выстрелы, и пролилась первая кровь… Конечно, пока это были бои местного значения, но после расстрела Сваткова маски были сорваны и война пошла с открытым забралом. Да, конечно, их предупреждали о тотализаторе и правилах ведущейся на бангкокском ринге игры, но… нашла коса на камень! И началась самая обыкновенная война с тем самым человеком, который и приказал расстрелять так недолго носившего свою чемпионскую корону Сваткова. Понятно, что прямых доказательств у Беркетова против Чамананда не было, но с помощью горячего утюга он очень быстро обзавелся ими. Раскаленное железо в мгновение ока развязало язык одному из помощников Чамананда, и он, явно не привыкший к подобному общению, поведал Беркетову много интересного. В этом доме они оказались тоже по его прямой наводке…

Устав от долго сидения на одном месте, Беркетов встал со стула и с удовольствием потянулся. Так, что захрустели суставы. Взяв со стола банку с голландским пивом, он снова уселся на стул и, открыв банку, сделал несколько жадных глотков. Допив пиво, он, не поворачивая головы, спросил:

— Давление, Юра?

Лежавший на тахте парень, выпростав руку так, чтобы на нее падал свет из окна, посмотрел на часы.

— Половина двенадцатого!

— Что-то задерживаются, — затянулся сигаретой Беркетов.

— Ничего, — поднялся с кровати Юра, — приплывут, никуда не денутся!

— Надеюсь, — снова выпустил клуб душистого дыма Беркетов.

Поправив выбившуюся из брюк рубашку, Юрий подошел к столу и налил себе кофе.

— Лучше пивка! — покосился на него Беркетов.

— Нет, — покачал тот крупной стриженой головой, — не хочу!

У Беркетова почему-то даже не возникало сомнения в том, что этот парень способен на все. Да так оно и было. В России он оставил о себе недобрую память и теперь, подобно Беркетову, скрывался от вендетты в Таиланде. Уходя от ареста, он застрелил двух приехавших его брать офицеров, и уже на следующий день его пахан выразил крайнее неудовольствие случившимся. Но помочь помог! Помимо решимости, Хмелев обладал еще одним воистину неоценимым качеством: преданностью тем людям, которым служил. Потому и остался не только в живых, но и попал под начало Беркетова, нуждавшегося в верных и смелых исполнителях. И сейчас, в отличие от своего шефа, которому осточертело сидеть в этой убогой комнате с натянутыми нервами в ожидании дела, он был совершенно спокоен.

Беркетов погасил окурок и хотел что-то сказать, но в этот момент его вызвали по лежавшей у него на коленях рации.

— Слушаю! — быстро ответил он.

— Приехали! — услышал он голос одного из своих парней, дежуривших на набережной. — Так что встречайте!

— Встретим! — заверил его Беркетов.

Они быстро спустились в парадное, и осторожно выглянувший из него Беркетов увидел шесть темных силуэтов, направлявшихся к стоявшему метрах в двадцати от их дома темному зданию. Уже очень скоро они скрылись в одном из подъездов. Через четверть часа те же люди снова появились на улице, только на этот раз каждый из них держал по два больших кожаных чемодана. Быстрым шагом ночные гости направились к набережной и погрузили свою ношу на катер.

— Все, Леша! — снова заговорила рация. — Мы за ними!

— Давай! — ответил Беркетов, вытаскивая из кобуры пистолет. — Ну вот и все! — взглянул он на Хмелева. — Теперь наша очередь!

В следующую секунду две тени бесшумно пересекли улицу и исчезли в том же самом подъезде, куда четверть часа назад вошли те шесть человек с прибывшего по реке катера. Всего одного движения отмычки хватило Беркетову, чтобы открыть дверь нужной ему квартиры. В роскошно обставленной комнате все с тем же алтарем с буддами, рядом с которыми в бронзовом жертвеннике дымились благовонные палочки, за круглым столом сидели два тайца. Попивая из стоявших на заваленном долларами столе банок пиво, они о чем-то вполголоса разговаривали между собой. При виде направленных на них автоматов оба парня покрылись мертвенной бледностью и, похоже, потеряли дар речи. Впрочем, она им уже была не нужна. В той стране, куда их собирались отправить, царило вечное безмолвие. И давно мечтавший получить за Сваткова по счету Беркетов холодно произнес:

— Давай, Юра!

И Юра дал. Длинной очередью он перерезал обоих тайцев пополам, и те с глухим стуком попадали на пол. На обои и мебель брызнула кровь, она попала даже на одного из будд и, стекая с его бесстрастного лица, крупными каплями падала на потемневший от времени бронзовый жертвенник, в котором дымилась благовонная палочка. Тайцы были давно мертвы, а горевший местью Хмелев все продолжал лупить из автомата по дымившимся кровью кускам мяса, пока наконец Беркетов не остановил его.

Он быстро собрал забрызганные кровью пачки долларов, и они поспешили на улицу, чуть было не нарвавшись на проезжавшую мимо полицейскую машину. Но сидевшие в ней полицейские, не заметив, а вернее, не услышав, на свое счастье, ничего подозрительного, медленно поехали дальше…

А в эти минуты так успешно начатая ими на суше операция заканчивалась на воде. Догнав увозивший чемоданы катер, «русская бригада» обрушила на него целый шквал огня, а потом в лучших пиратских традициях взяла катер на абордаж. Добив двух чудом уцелевших тайцев, подчиненные Беркетова быстро перенесли чемоданы на свое суденышко и дали по сиротливо застывшему посередине реки катеру мощный залп, расколовший его пополам. Через несколько секунд он навсегда пропал в темных водах Чао-Праи, а вместе с ним исчезла и надежда одной из семей якудза на получение большой партии поставляемого ей Чаманандом оружия…

Для любого нормального человека семь дней, проведенных в поезде, — самая настоящая пытка. Но Баронин провел их в спальном вагоне скорого поезда «Ленинград — Владивосток» с несказанным удовольствием. Слишком велики были выпавшие на его долю нервные нагрузки, и теперь, наслаждаясь покоем, он целыми часами валялся на мягкой кровати и смотрел в окно на пролетавшие за окном осенние пейзажи.

Из купе он выходил всего два раза в день: обедать и ужинать. Проходя по коридору мимо соседнего купе, он иногда видел в нем Пауэра, игравшего со своим спутником и, по всей вероятности, телохранителем в шахматы. В ресторане за все время пути тот так ни разу и не появился. Да и зачем? Коньяк он мог пить и у себя в купе. Что он и делал все эти дни, тоже сбрасывая напряжение. И ему было даже невдомек, что и роскошным купе международного вагона, и столь почитаемым им напитком, и бесконечными шахматными партиями он был обязан мелькавшему мимо него пару раз в день рослому мужчине, занимавшему соседнее купе. И если бы не он, валяться бы ему сейчас на жесткой шконке какого-нибудь СИЗО, вдыхая в себя ароматы параши.

Первое время Баронин ни о чем не думал, целыми днями читая и глядя в окно. Но чем ближе поезд подходил к Дальнегорску, тем сильнее и настойчивее возвращались к нему воспоминания…

Да, в тот день ничто не предвещало грозы, и он уже собирался навестить задержанного ночью Ларионова, когда его снова вызвали к Турнову. Шеф был не один, и находившийся у него в кабинете Симаков вдруг ни с того ни с сего принялся командовать им. Бросив на своего заклятого врага торжествующий и какой-то многозначительный взгляд, он холодно и подчеркнуто официально проговорил:

— Садитесь, Баронин! Вот! — сразу же придвинул к нему Симаков два исписанные от руки листа бумаги. — Прошу ознакомиться!

Баронин быстро пробежал глазами написанные с грубыми грамматическими ошибками на имя прокурора заявления от задержанных им Скрипа и Ларионова. И из них узнал, как этой ночью он выбивал из истекавшего кровью человека нужные ему показания, а потом ворвался в частную квартиру и, подбросив ее хозяину пистолет, требовал сознаться в покушении на него…

— И ты, конечно, поверил? — брезгливо отодвинув бумаги от себя, насмешливо взглянул на следователя Баронин.

— Я вас прошу, — ледяным тоном отрезал тот, — мне не тыкать и вести себя соответственно ситуации!

Баронин снова взглянул на курившего Турнова. На этот раз тот не отвернулся, но в глазах его Баронин не увидел ничего, кроме непонятной для него неприязни. И в конце концов ему надоела эта игра в молчанку.

— С ним все ясно, — громко произнес он, кивая на Симакова, — но вы-то, надеюсь, не верите в эту чепуху? — И он ткнул пальцем в лежавшие на столе бумаги.

— Верю ли я в эту чепуху? — как-то странно взглянул на Баронина Турнов, взяв в руку пульт управления видеомагнитофоном. — Сейчас я отвечу тебе!

Он нажал на кнопку, и Баронин с интересом перевел взгляд на засветившийся экран. К величайшему своему изумлению, он увидел себя, распивавшего вместе с Катковым коньяк у Трех дубов. «Да какая разница, — услышал он собственный голос, — до зоны он все равно не доедет!»

Баронин взглянул на застывшее лицо Симакова и… усмехнулся. Да, это была живая классика! Феллини был посрамлен, а его подставили по высшему классу! И ему надо снять шляпу перед опустившими его людьми! Чего только стоило его зловещее «до зоны он не доедет»! Одна только эта фраза открывала для необузданной фантазии Симакова необъятные горизонты! Ведь при желании совсем нетрудно подобрать кого-нибудь, действительно не доехавшего до зоны! А такое желание, как он теперь понимал, было… Все правильно, век живи, век учись! У кого? Да хотя бы у тех людей, просчитавших варианты на много шагов вперед. Возомнил о себе? Так на, жри, собака, пока не подавишься! И он подавился, слишком уж крупная кость была брошена ему в зубы.

После просмотра фильма в кабинете повисла тяжелая тишина. Похоже, ни Турнова, ни тем более Симакова его оправдания не интересовали. Молчал и Баронин, понимая, что повесть о благородном разбойнике с большой дороги Ларсе не найдет в сидевших перед ним людях благодарных слушателей. Не для того снимались такие фильмы. И по светившемуся от нескрываемой радости лицу следователя Баронин догадался, что еще не вечер.

— А почему вы, — не замедлил тот убедить его в этом предположении, — скрыли преступление вашего подчиненного? Ведь Варягов застрелил Гнуса, отнюдь не отстреливаясь от него!

Баронин поморщился. Пущенный все той же умелой рукой камень снова попал в цель. Конечно, это был удар ниже пояса, но сейчас, когда он выходил на финишную прямую, его противникам было не до правил и они били уже куда попало! Черт с ним, с каким-то там Варяговым, лишь бы избавиться от него! И тем не менее Баронин удивленно посмотрел на Турнова. Почему скрыли? Да потому и скрыли, что люди! Симаков бы не скрыл, так и цену ему все давно знали! Впрочем, дело было уже не в Турнове, и он даже при всем желании не мог встать на защиту своего подчиненного…

Подняв правую бровь, Симаков ждал ответа. Но так и не дождавшись, сам нарушил затянувшуюся паузу.

— Кстати, — многозначительно усмехнулся он, — ваш добрый приятель Вениамин Катков, то бишь Ларс, сегодня арестован за незаконное хранение огнестрельного оружия!

Хоть и скребли кошки на душе у Баронина, услышав явную несуразицу, он не выдержал и громко рассмеялся. Каткова взяли с пушкой на кармане! Глупее придумать что-либо было уже невозможно! Да зачем она ему? Отстреливаться от собственной охраны? Так все равно не отстреляешься! Палить по Каротину? На это были боевики. А от управляемой по радио мины не спасет какой-то там несчастный пистолет!

— Он еще и смеется над нами! — возмущенно воскликнул Симаков, поворачиваясь к Турнову.

— Плохо работаешь, Симаков! — оборвав смех, с жалостью проговорил Баронин. — На большее-то, чем подсунуть волыну, воображения не хватает!

— Прекратить! — гаркнул во все горло Турнов, с силой ударяя ладонью по столу. — Не забывайтесь, Баронин!

На Баронина этот окрик не произвел никакого впечатления. Он и раньше-то не особенно боялся царственного гнева, а уж теперь, когда его пребывание в этом здании было уже практически решено, тем более.

— Так вот, — подвел итог беседы Симаков, — будет проведено служебное расследование, и вас, Баронин, я жду завтра в одиннадцать у себя в прокуратуре с подробным описанием всех ваших художеств!

Несмотря в общем-то на победу, следователь так и не получил полной сатисфакции. Он ожидал растерянности, бурных оправданий и объяснений, а нарвался на убийственный в исполнении Баронина смех. Ему хотелось видеть своего заклятого врага не столько уволенным, это само собой, сколько униженным и подавленным. И сейчас он искренне сожалел, что Баронина нельзя осудить вместе с застрелившим Гнуса Варяговым. Конечно, ему было по-своему жаль невинно пострадавшего парня, но лес рубят… щепки летят! Попрощавшись с Турновым, он вышел из кабинета, даже не взглянув на Баронина, так, словно того и не было.

На Турнова у Баронина обид не было. Да и что такое по большому счету сам Турнов? Если и не пешка, то уж во всяком случае далеко не ферзь и даже не ладья. И он ничуть не удивился, услышав от своего теперь уже несомненно бывшего шефа то, что и должен был услышать.

— Я отстраняю вас от ведения следствия! — холодно произнес Турнов. — Дальнейшую вашу судьбу будет решать отдел кадров… Идите!

И все же, когда Баронин уже взялся за ручку двери, он не удержался и бросил ему вдогонку презрительное:

— Эх ты, Барон!

К себе в кабинет Баронин не пошел. Зачем? Да и не было у него, по сути дела, уже никакого своего кабинета в этом здании. Он шел по коридору, и встречавшиеся ему на пути сослуживцы шарахались от него как от прокаженного. Впрочем, он и был для них прокаженным…

На улице хлестал дождь, но Баронин, не замечая его, долго шел по бульвару, пока не промок насквозь. Ливень освежил его. Да, переиграли, и переиграли вчистую! Но… еще не вечер, а он не институтка, падавшая в обморок от первого же прикосновения с грубой действительностью! И… нет худа без добра! Он почувствовал бы себя куда хуже, если бы его в очередной раз ткнули мордой в грязь, спустив дело об убийстве Туманова на тормозах. Правда, на прощанье его все же окатили дерьмом, устроив суд офицерской чести. И на нем Симаков наконец-то дал волю своему красноречию.

«И в то время, — как сейчас слышал Баронин его неприятный скрипучий голос, — когда наши товарищи, рискуя жизнью, с честью выполняют свой долг, этот человек за нашей спиной вошел в сговор с бандитами…»

На следующий день он получил новый удар. Почти все газеты пестрели сделанными с видеокассеты снимками, на которых он пил коньяк с Катковым. Что там говорить, постарались борзописцы, даже Ли Фаня раскопали! А одна из статей и вовсе была хороша! Под весьма двусмысленным заголовком «НЕ БЕСПОКОЙСЯ, ДО ЗОНЫ ОН НЕ ДОЕДЕТ!» был помещен снимок, на котором они с Катковым пожимали друг другу руки! Очень скоро Варягов получил четыре года, и правосудие в какой уже раз торжествовало. Но добила его, сама того не подозревая, Марина. «Я слишком тебя люблю, Саня, — сказала она ему при первой же встрече, — чтобы осуждать…» И только два человека не отвернулись от него в те дни. Зоя и Берестов.

Они не утешали и не говорили пустых фраз. Они просто были рядом, и этого было уже достаточно…

Впрочем, Москва, как известно, слезам не верила. Да и не собирался он никому плакаться в жилетку! Особенно после того, как повязанного им Ларионова выпустили за «недостатком улик», а дело Туманова полностью взял в свои руки Симаков. Правда, Раисе, все еще ожидавшей своего жениха, он рассказал все. Не мог не рассказать. Она не закричала во все горло и даже не зарыдала. Только как-то странно закивала головой, словно соглашаясь с ним, и долго сидела на кровати гостиничного номера, глядя мимо него в пустоту…

— Через пятнадцать минут Дальнегорск! — Голос проводницы оторвал Баронина от воспоминаний.

Он усмехнулся. Ну вот и все, каникулы кончились, и снова пора за работу! Быстро собравшись, он вышел в коридор. За окнами леденел яркий солнечный день. Из соседнего купе появился нарядный и довольный Пауэр. Еще бы не быть довольным! Опасное путешествие подходило к концу, и уже очень скоро он избавится от своего смертоносного груза. Здесь же в поезде с ним и расплатятся, и на некоторое время он сможет дать отдых измученным нервам.

Не желая мозолить глаза Пауэру и встречавшим его людям, Баронин быстро перешел в другой вагон. Он и не сомневался, что Пауэра встретят, но вот что делать ему? Записать номер машины, на которой увезут оружие? Запишет, конечно, а вот что дальше? Номер мог оказаться липовым, и тогда ему пришлось бы в лучшем случае ожидать следующей ходки Пауэра. Оставалось только одно…

Едва поезд остановился, Баронин спрыгнул на перрон и быстро вышел на вокзальную площадь. Ему повезло, и он сразу наткнулся на бесхозный, судя по забрызганному грязью кузову, «Москвич», сиротливо стоявший за табачным ларьком. На его счастье, сигнализации на нем не было. Минут через десять он увидел двух здоровых парней в кожаных куртках и синих джинсах, грузивших так хорошо знакомые ему чемоданы в багажник синих потертых «Жигулей», стоявших всего метрах в пятнадцати от него. Все правильно, зачем привлекать к себе внимание алчущих гаишников «мерседесами» и «вольво»? Медленно, ловко лавируя между многочисленными машинами, заполнявшими привокзальную площадь, он двинулся за «Жигулями». Поначалу ему удалось затеряться в большом потоке машин, но стоило «шестерке» выйти на загородное шоссе, как ему сразу же стало неуютно. А когда синие «Жигули» километров через сорок свернули в лес, следовать за ними дальше Баронин побоялся. Проехав еще метров двести, он развернулся и поехал назад в город. Вряд ли «жигуленок» свернул в этом месте случайно, и уже завтра он вернется сюда и как следует прочешет местность. Возвращаться в город на угнанном «Москвиче» Баронин не стал и бросил машину километров за пять до Дальнегорска. Дав по лесу крюк километра в два, он снова вышел на шоссе. Еще через пять минут он сидел в кабине огромного «КРАЗа», летевшего со скоростью сто километров в Дальнегорск…

Со дня побоища в бараке прошла уже неделя, но валявшийся «после падения с койки» со сломанными ребрами в лагерном «кресте» Вол все еще переживал свое сокрушительное по всем статьям поражение. Да, ничего не скажешь, переиграл его этот ворюга, и переиграл начисто! Все рассчитал правильно! И опустил его, пусть и несколько по-пижонски, но зато с каким великим знанием людей и дела! Только теперь до Богатырева начинал доходить смысл истинной силы Ларса. И эта самая сила заключалась в том, что, укрепляя свой трон по возможности справедливым правлением, Ларс в какой-то степени мог не опасаться удара в спину. А он сам? Чуть что — по морде! И попробуй теперь колыхни тех же мужиков! Ни черта не выйдет! Да они скорее сами его грохнут за «правильного» Ларса!

Что ж… он получил наглядный урок и сделает из него правильные выводы… Зона есть зона, и обижали на ней каждый день! И не все воры справляли свои «понятия» так, как Ларс. Ему надо только провоцировать их на беспредел, а сделать это было совсем не трудно даже без особого на то желания…

Лежавший в противоположном углу Сергей Кулябин по кличке Скрипач казался не менее задумчивым. Крепко смутил его заманчивым предложением приезжавший к нему на свиданку старший брат. Но… прошла уже неделя, а он все так и не мог решить заданную ему головоломку…

Неожиданно открывшиеся настежь обе створки палатной двери оторвали ее обитателей от раздумий, и в следующее мгновение два санитара ввезли в палату каталку, на которой лежал бледный как полотно незнакомый им парень. Подкатив каталку к свободной койке и не очень-то церемонясь с больным, санитары переложили его на нее. Парень открыл глаза и громко застонал.

— Все, все! — успокоил его рыжий веснушчатый санитар с исколотыми перстнями пальцами. — Уже переложили! Отдыхай!

Парень тяжело вздохнул и снова прикрыл глаза, вокруг которых залегли темные круги.

— Пером? — взглянул на рыжего Кулябин.

— Да каким там пером! — усмехнулся тот. — Комедия, да и только!

«Да, — подумал про себя Скрипач, — если это комедия, то что же тогда трагедия?» Но вслух спросил:

— Так что с ним?

— Сам себя, — продолжал ухмыляться рыжий. — Лезвием…

— Самоубийца? — удивился Богатырев.

— Сам ты самоубийца! — коротко хохотнул санитар, и в следующее мгновение обитатели «креста» услышали историю, показавшуюся бы нормальным людям дикой.

Снова впавший в забытье парень с туго перебинтованным животом таскал на зону наркоту. Проносил он ее старым испытанным способом. Ссыпав порошок в небольшую пластмассовую ампулу, он привязывал к ней суровую нитку и заглатывал ее, превращая таким образом собственный желудок в самое надежное хранилище в мире. Но сегодня, вернувшись с «рабочки», он вдруг с ужасом обнаружил, что нитка оборвалась и достать ампулу не было никакой возможности. Напрасно он совал пальцы в рот и даже пил из помойного ведра отвратительную жидкость. Ни страшная рвота, ни ругань и угрозы с нетерпением ждавших свои оплаченные дозы зеков не помогли. Озверевшие от начинавшейся ломки зеки чуть ли не десять минут трясли незадачливого курьера, перевернув его вниз головой, но ампула так и не появилась на свет Божий. Вот тогда-то один из страждущих обвинил курьера в присвоении героина себе, и тот, доведенный до отчаяния, начиная понимать, что пропажа наркотика даже по такой уважительной причине может кончиться для него самым плачевным образом, выхватил бритву и принялся кромсать себе живот в дикой надежде доказать свою невиновность. Ампулу он, конечно, не достал, но порезал себя изрядно, и его срочно пришлось тащить на операционный стол. При этом он героически скрыл от медиков причину, заставившую его совершить свое своеобразное харакири. Впрочем, равнодушного седоватого капитана, видевшего на своем долгом медицинском веку сотни таких располосованных ножами и бритвами животов, эти причины мало волновали. А «кум» еще не успел вступить в игру…

Подключив к несостоявшемуся самураю пару капельниц, санитар бросил на него насмешливый взгляд и направился к двери.

— Если что, я рядом! — предупредил он на прощанье обитателей палаты.

Богатырев, еще не привыкший к нравам зоны, с некоторым удивлением покачал головой. А смотревший на бледное лицо лежавшего в двух метрах от него парня Скрипач вдруг понял, что ему надо делать! Да, это был тот самый шанс, который мог пополнить их «семейную» казну на очень приличную сумму! И ему для исполнения задуманного оставалось хотя бы на время нейтрализовать Вола. Средство же у него имелось! Правда, пока он пользовался им только сам, справедливо полагая, что ему, вору, пить водку с Волом западло. Но в эту радостную минуту озарения ему было уже не до принципов.

Охнув от боли (располосованная после гнойного нарыва шея все еще сильно болела), он поднялся с койки и вытащил из-под матраса пластмассовую вместительную флягу. Открыв ее, налил себе половину стоявшего на тумбочке стакана. Выпив, с наслаждением закусил кусочком черного хлеба с салом и долькой чеснока и, ловя на себе завистливые взгляды Вола, аппетитно крякнул:

— Хороша, стерва!

Покурив, он выпил еще и только после этого, изображая из себя слегка заторчавшего, взглянул на широкую спину отвернувшегося от невыносимого зрелища к стенке Вола.

— Хочешь вмазать? — спросил он.

Кряхтя и охая, Вол поднялся с кровати и недоверчиво посмотрел на Скрипача. Сглотнув густую слюну, покачал головой.

— Нет, мне нечем ответить…

Пьяно усмехнувшись, Скрипач махнул рукой и, налив полный, под завязку, стакан, протянул его Волу.

— Давай! — упрямо тряхнул он головой.

На воле Богатырев пил самые лучшие водки и закусывал их очень даже изысканными блюдами. Но никогда еще выпитое спиртное и более чем скромная закуска не казались ему такими вкусными! А расходившийся Скрипач уже наливал по новой. Не ожидавший от него такой щедрости Вол даже растерялся при виде второго налитого тоже почти под ободок стакана.

— Да бери же ты, черт! — вдруг засмеялся пьяным смехом Скрипач. — А то сам махну!

На этот раз он пил водку уже не большими и жадными глотками, а медленно, смакуя. Не успел он закусить все тем же черным хлебом с салом и чесноком, как Скрипач пошел по третьему кругу. Минут через двадцать Вол уже, что называется, не вязал лыка, и напрасно Скрипач тряс его за плечи, предлагая выпить еще. Вол не отвечал. Оставив бесчувственного собутыльника в покое, Скрипач, с которого сразу же слетел весь его наигранный хмель, быстро подошел к забывшемуся в беспокойном сне самоубийце. Сильным толчком разбудив его, он, глядя в его мутные от боли глаза, негромко, но отчетливо произнес:

— Если ты, сука, не скажешь, кто купец, я вырву все твои трубки!

И протянул руку к тонкому длинному шлангу из красной резины, по которому в вену самураю из капельницы шла какая-то белесая жидкость. Морщась от боли, тот едва заметно покачал головой, и Скрипач хладнокровно вырвал иголку из его руки. Через минуту лицо парня посинело, и он, тяжело задышав, заворочал во все стороны начинавшими вылезать из орбит глазами.

— Говори, сука! — сдавленно прохрипел потерявший терпение Скрипач, взявшись за вторую трубку.

И Баян, как кликали самурая, не выдержал, со слезами на ввалившихся глазах едва слышно прошептал имя человека, через которого на зону шли наркотики. Скрипач удовлетворенно кивнул и с минуту смотрел на все больше синевшее лицо курьера. И когда тот все-таки потерял сознание, позвал санитара.

— Чего там? — спросил тот, просунув в дверь свою конопатую сытую морду.

— Да вон, — кивнул Скрипач на парня, — трубка вылетела из вены!

Чертыхнувшись, санитар поспешил к больному, и Скрипача поразили неуверенные движения его подрагивающих рук, словно тот был с похмелья. Да любой наркоман всаживал себе в вену иглу куда ловчее этого трясущегося лепилы! Но если бы он только знал, чем объяснялась эта неловкость, ему было бы не до смеха…

Утром парень не проснулся. Десять граммов героина, проникнув в организм через съеденную кислотой ампулу, довершили то, чему положило начало лезвие. И когда уснувшего под самое утро Скрипача, всю ночь предававшегося самым радужным мечтам, разбудил громкий голос встревоженного присутствием в палате покойника Вола, тот про себя перекрестился. Ушел единственный свидетель его вчерашнего допроса с пристрастием, и имя купца теперь знал только он один…

Ровно в семь часов вечера Баронин вошел в огромный, отделанный мрамором и зеркалами ресторанный зал, пока еще наполовину пустой. Несчетное количество раз отразившись в зеркалах, он прошел в угол и уселся за свободный столик. Через минуту перед ним уже стоял вышколенный и холеный ресторанный работник. Даже не взглянув в протянутое ему меню и небрежно бросив «на ваш вкус», Баронин окинул слегка поклонившегося официанта долгим оценивающим взглядом.

— Что-нибудь еще? — одними глазами улыбнулся тот.

— А есть что-нибудь приличное? — вопросительно поднял брови Баронин.

— Да, конечно! — сразу же кивнул официант.

— Только мне не хотелось бы мотаться по городу, — вытаскивая из пачки сигарету, продолжал Баронин. — Погода нынче нелетная!

Официант понимающе покачал головой. Погода и в самом деле была препротивной. С самого утра лил проливной дождь, и казалось, что ему не будет ни конца, ни края! Кому же захочется уходить из тепла?

— Что-нибудь придумаем, — наконец проговорил он.

— А вот что-нибудь мне не надо! — поморщился Баронин. — Все должно быть по высшему классу… А это, — сунул он халдею полусотенную зеленую бумажку, — аванс!

Ловкости, с которой официант схватил купюру и спрятал ее в одном из карманов, позавидовал бы, наверно, и сам Кио.

— И вот еще что, — словно передумав, вдруг сказал Баронин, хорошо уже знавший, каким будет ответ, — номер мне сделай с бассейном и сауной? Имеется?

Официант уже догадался, с кем имеет дело. Ведь клиент даже не стал спрашивать, сколько сейчас стоил такой номер! А это говорило само за себя…

— Да, — сразу же ответил он, — на четвертом этаже… Устроит?

Если бы он только знал, насколько это устроит Баронина!

Но тот, ничем не выдав своей радости, небрежно кивнул:

— Договорились…

— Ключ я вам принесу позже, — проговорил официант и бесшумно исчез.

Конечно, в «Золотой гавани» Баронин оказался далеко не случайно. С неделю полазив по тайге, он нашел-таки то самое место, куда был отвезен доставленный Пауэром «товар». Им оказался расположенный километрах в двадцати пяти от шоссе специальный лагерь, в котором круглые сутки тренировались… киллеры. Даже по ночам здесь звучали выстрелы из снайперских винтовок, снабженных прицелами с приборами ночного видения. Понятно, что он стал слушать его телефонные разговоры. И один из них особенно заинтересовал его, ибо в нем шла речь о завтрашней встрече в четыреста шестом номере «Золотой гавани». Потому и сидел сейчас в ресторане…

К девяти часам зал был заполнен уже на три четверти, а сам Баронин обзавелся соседями. Двумя очаровательными женщинами и сопровождавшим одну из них веселым молодым человеком лет тридцати пяти в элегантном сером костюме от Версачи.

Приведенная халдеем в прямом и переносном смысле «под Баронина» Лариса была и на самом деле блистательна, и в ее красоте не было ничего кукольного, что было так свойственно современным женщинам. Она казалась даже одухотворенной, как это ни странно звучало по отношению к путане. В ней чувствовались и порода, и хорошее образование. Но никакого презрения к Ларисе он не испытывал. Жизнь ломала и не таких…

Как только началось второе отделение программы и оркестр заиграл знаменитое «Брызги шампанского», Баронин пригласил Ларису. Она сильно прижалась к Баронину, он поцеловал Ларису, и в это время музыка, которой они оба, похоже, совсем не слышали, кончилась.

Когда они вернулись к столу, появившийся словно тень отца Гамлета официант пояснил, что гостям беспокоиться не о чем, ибо их друзья, заплатив за стол, просили им передать привет.

— Узнаю Машку! — рассмеялась Лариса. — Всегда так! Любит тишину! Да и меня, признаться, этот шум, — она кивнула в сторону продолжавшего давить на уши оркестра, — утомил!

— Тогда, может, поднимемся ко мне? — взглянул на нее Баронин. — Что-что, а тишину я гарантирую!

Не говоря ни слова, Лариса встала из-за стола и направилась к выходу. Баронин, не спуская глаз с ее соблазнительных бедер, последовал за ней.

Как только они вошли в номер и Баронин закрыл за собой дверь, он накинулся на Ларису словно ястреб. Повалив женщину на роскошную кровать, настоящий полигон любви, он принялся покрывать ее лицо и шею страстными поцелуями. Закрыв глаза и слегка постанывая, Лариса отвечала ему тем же. Но все же нашла в себе силы оторваться от него.

— Подожди, Алик! — умоляюще прошептала она.

И когда Баронин отпустил ее, она быстро встала с кровати и исчезла в ванной. Баронин быстро разобрал кровать и разделся. Минуты через три, показавшиеся Баронину вечностью, Лариса вышла из ванной в голубом шелковом халате, который удивительно шел к ее отливавшим синевой великолепным волосам, ниспадающим ей на плечи благоухающим водопадом. Погасив свет, она подошла к кровати и одним грациозным движением сбросила с себя халат, и в осветившем ее лунном свете, мягко струившемся через окно, Баронин увидел одно из самых совершенных женских тел, которые ему только доводилось видеть в жизни. У него уже не оставалось даже сил ласкать его так, как оно того заслуживало. И он с какой-то удивившей даже его самого яростью овладел им. После яростного и страстного спурта они вместе отправились в сауну, и Лариса мягкими ласковыми движениями, словно мать новорожденного, вымыла Баронина. Потом они вернулись в комнату и пили кофе с коньяком, а потом… Лариса уснула. Подействовало положенное ей в кофе снотворное…

Сам Баронин укладываться не спешил, с чашечкой кофе и сигаретой в руках он с полчаса посидел у телевизора, наблюдая за очередным героем-одиночкой, бросившим вызов грозной мафии. А когда мафия была посрамлена, выключил телевизор и направился на балкон подышать. По пути он непроизвольно взглянул на разметавшуюся во сне Ларису сразу же потеплевшим взглядом и только покачал головой. Создаст же природа!

Подавив в себе желание снова улечься вместе с ней, он вышел на просторную лоджию, заставленную корзинами и вазами с живыми цветами, и сразу же ощутил их терпкий сильный запах. Дальнегорск так и не стал промышленным центром, как планировалось всевозможными секретарями, и Баронин с удовольствием вдыхал в себя полной грудью пахнувший осенними цветами и Ларисой прохладный воздух. Если бы не дела, он так никогда бы не познал того восьмого чуда света, лежавшего всего в трех метрах от него…

Баронин бросил взгляд на часы. Третий час… Все, пора, как выражался известный чеховский герой, дело делать! То самое, ради которого он и оказался в этом самом номере. Он взял трубку стоявшего на низком журнальном столике радиотелефона и позвонил в четыреста шестой. Но напрасно он почти в течение целой минуты слушал длинные гудки, никто ему так и не ответил. Впрочем, в том, что там сейчас никого нет, он и не сомневался. Да и какой смысл подручным Виригина сидеть в нем ночью, если встреча назначена на два часа? Но проверить он был обязан. Положив трубку, он вышел в коридор. В нем царила мертвая тишина. Мягко ступая по расстеленной по полу ворсистой дорожке с красивым цветным узором, Баронин быстро подошел к четыреста шестому номеру и на всякий случай осторожно постучал в дверь. Никто и не подумал открывать ему. И Баронин, вытащив из кармана отмычку, быстро открыл дверь… Ему понадобилось всего несколько секунд, чтобы спрятать крохотного «жучка», а спустя пол минуты он уже снова восседал у своего телевизора с сигаретой в руке.

Лариса проснулась ровно в полдень. Посмотрев на часы, она удивленно взглянула на лежавшего рядом Баронина.

— Вот это да! — воскликнула она. — Вот это поспали! Ничего себе!

Она села на кровати, и Баронин нежно провел ей рукой по спине. Лариса повернулась к нему, и в ее глазах Баронин снова увидел, казалось бы, неистребимо жившее в этой созданной природой для любви машине страстное желание. Лариса улыбнулась:

— А можно сначала привести себя в порядок?

— Конечно! — кивнул Баронин. — А я пока закажу шампанского! Ты как?

— Всегда за! — по-пионерски подняла женщина правую руку. — Да и голова у меня что-то тяжелая!

Проводив направившуюся с перекинутым через плечо халатом в ванную Ларису долгим взглядом, Баронин снял трубку и заказал завтрак. Не успел он положить трубку, как в дверь негромко постучали. Баронин накинул точно такой, как у Ларисы, синий халат и поспешил к двери.

— Все нормально? — спросил молодой человек, словно сошедший с картинки модного журнала, настолько он был разодет в версачи и кардены.

— Да, — кивнул Баронин. — Но мы еще побудем здесь…

— Нет вопросов! — одними губами улыбнулся парень.

Понимая, что соловья баснями не кормят, Баронин вытащил из кармана три сотенные купюры и протянул их «держателю» номера.

— Благодарю! — слегка поклонился тот и, спрятав деньги в карман, медленно двинулся по коридору к выходу с этажа.

Быстро приняв после Ларисы контрастный душ и снова почувствовав себя в форме, Баронин поспешил в комнату, где его ожидал аппетитно дымящийся завтрак и разлитое в высокие бокалы шампанское. Он взглянул на часы. Без пятнадцати час… Лариса уснет минут через тридцать, так что время еще было! Он поднялся с кресла и на руках отнес Ларису на кровать, и она постаралась в меру так щедро отпущенных ей природой сексуальных талантов доказать ему, что и дневная кукушка не намного уступала ночной…

На этот раз снотворное подействовало куда быстрее, и Лариса, выйдя в очередной раз из ванной, сразу же направилась к кровати. Взглянув на Баронина, она виновато улыбнулась.

— Я еще полежу? — устало проговорила она. — Что-то меня разморило это шампанское…

Баронин согласно кивнул головой, и через минуту она уже мирно посапывала. Бросив на нее внимательный взгляд, Баронин быстро достал из «дипломата» небольшой приемник и включил его. И сразу же услышал разговор находившихся в четыреста шестом людей. Правда, пока он не представлял для него ни малейшего интереса, поскольку его посетители бурно обсуждали вчерашний футбольный матч. Но Баронина мало волновало то, почему Овермарс не забил пенальти. С миниатюрным фотоаппаратом в руках он стоял у слегка приоткрытой двери. И ровно без пяти два увидел, как к двери четыреста шестого подошел хорошо знакомый ему человек. Увековечив эту весьма ценную в его изысканиях деталь, он вернулся в комнату, теперь ему было что послушать. Правда, вначале послышались глухие удары, словно кто-то кидал на стол пачки бумаги, а уже затем Баронин услышал бодрый голос николо-архангельского эмиссара.

— Здесь все! Считайте!

Деньги, а в том, что это были деньги, Баронин не сомневался, хотя, конечно, можно пересчитывать и ампулы с морфием, хозяева четыреста шестого пересчитывали дважды.

— Все в порядке! — услышал наконец Баронин голос одного из них.

— Тогда желаю здравствовать! — ответил не пожелавший обременять хозяев своим дальнейшим и, наверно, уже и не столь обязательным присутствием эмиссар.

— Подождите! — остановил его все тот же глуповатый голос. — Захватите с собой вот это…

— Хорошо!

— Как насчет рюмки коньяку?

— С удовольствием!

Минут через пять гость покинул четыреста шестой, а еще полчаса спустя его оставили и подручные Виригина. Когда все было кончено, Баронин уселся в свое кресло. Выпил рюмку коньяку, закурил. Да, теперь ему многое виделось совсем в другом свете…

«Золотую гавань» Баронин покинул только на следующий день, поскольку и сам в конце концов свалился рядом с одуревшей ото сна Ларисой. Утро они посвятили «прощанию», устроив самый настоящий любовный пир. А три часа спустя Баронин, ощущая во всем теле сладкую истому и вспоминая исступленную любовь его случайной подруги, сидел в купе владивостокского скорого, уносившего его в Николо-Архангельск…

С вокзала Баронин поехал к Зое. Он намеревался взять у нее ключи от ее дачи и пожить какое-то время там, дабы не мозолить не в меру любопытные глаза своего бывшего однокашника. Подставить ее он не боялся, но все же принял все меры предосторожности и, покрутив около ее дома, в конце концов вошел в него через черный ход. В том, что «старый приятель» попытается взять у него реванш за поражение у Ханки, Баронин не сомневался. Ибо теперь, предупрежденный, а значит, и вооруженный, он становился для Зарубина и его хозяев опасен вдвойне.

Что бы он сделал на его месте сам? Держал бы, конечно, под контролем его квартиру и тех, на кого он обязательно должен был выйти. Если, конечно, и сам знал всю подноготную заказа на Туманова.

Зоя встретила Баронина как родного. Да по сути дела он и был для нее уже родным. Родственников у нее не было, подруг тоже. Да и какие могут быть подруги у красивой и умной женщины?

— Ты где пропадал, Саня? — радостно обнимая и целуя Баронина, спросила Зоя. — Я тебе обзвонилась! Нету и нету! Я уже начала беспокоиться! Марина мне тоже ничего толком не смогла объяснить! Я просто обыскалась тебя!

— Да так, — улыбнулся Баронин, относя беспокойство Зои только на счет своего исчезновения, — были кое-какие дела…

— А с Мариной ты не ссорился? — испытующе посмотрела на него Зоя, когда они прошли в кухню и Баронин уселся на так хорошо ему знакомый диванчик.

— Да вроде нет, — снова улыбнулся он. — А что?

— Да нет, ничего… Это я так! — быстро ответила Зоя, и Баронин сразу же уловил какую-то недосказанность за ее слишком поспешным ответом.

Но спросить не спросил. Он не любил обсуждать свои личные дела ни с кем, даже с той же Зоей. На то они и были личными… Ничего больше не сказала ему и Зоя, хотя ей очень не понравился тот тон, каким с ней разговаривала о Баронине Марина. Она ничего не знала об отсутствующем уже неделю любовнике и говорила о нем так, как говорят о совершенно посторонних людях. Но зная обидчивый характер подруги, она так ничего ей тогда не сказала, справедливо полагая, что милые не ругаются, а только тешатся.

— Ужинать будешь? — оставила она щекотливую тему.

— Да, — кивнул Баронин, — только сначала помоюсь…

— Можешь надеть Мишин халат… — проговорила Зоя. — Он там… в ванной…

Через полчаса свежевыбритый и благоухающий французским лосьоном Баронин в красивом толстом халате снова появился в кухне. Стол был уже накрыт, и на нем его вместе с запотевшей бутылкой водки ожидали маринованные и свежие овощи, селедка с дымящейся картошкой, аппетитно посыпанная мелко порезанным укропом и зеленым луком, и излучавшее великолепный пряный аромат мясо в фарфоровой кастрюле. Потирая руки в предвкушении прекрасного ужина, Баронин уселся за стол и, взглянув на Зою, вдруг заметил в ее глазах все еще не оставлявшую ее боль при виде Мишкиных вещей. Он попытался даже было снять вызывавший нежелательные эмоции халат, но Зоя остановила его.

— Не надо, Саня! — покачала она головой. — Это я так… сейчас пройдет…

Баронин разлил водку.

— Ну что, — поднял он свою рюмку, — за встречу?

С задумчивой улыбкой Зоя наблюдала за тем, как он ловко поддевает кусочки селедки вместе с желтым от масла луком и отправляет их в рот, а потом аппетитно жует. И от уже почти позабытого ею зрелища, когда на этом месте каждый день так же сидел мужчина и с наслаждением завтракал, обедал и ужинал, на нее повеяло тем самым домашним уютом, без которого женщина никогда себя не чувствует женщиной. Ей всегда нравилось, когда мужчины хорошо и много ели. На то они и были мужиками. Когда-то ее дед советовал ей выбирать мужа за столом. «Кто хорошо ест, — улыбался он давно потерявшим зубы ртом, — тот и хорошо работает!»

Но как это ни смешно, а Мишу она приметила именно за столом. К счастью, умение хорошо поесть оказалось далеко не единственным его достоинством…

Утолив наконец голод, Баронин вытер губы и руки и положил салфетку в тарелку.

— Спасибо, Зайка! — улыбнулся он. — Давно так не ел!

Рестораны были, конечно, не в счет! Уж какими разносолами его не потчевали в той же «Золотой гавани», но до Зоиных шедевров им было далеко.

— На здоровье, Саня! — кивнула Зоя и поднялась со своего стула. — Пойдем, я кое-что тебе покажу…

Они прошли в Мишкин кабинет. Здесь все оставалось по-старому, словно хозяин ушел на работу и вот-вот должен вернуться. Подойдя к книжной полке, Зоя вытащила несколько книг и достала из-за них аудиокассету. В глазах Баронина появился интерес. Вместе с кассетой Зоя протянула Баронину явно вырванный из записной книжки листок бумаги.

— Я нашла его, — пояснила Зоя, протягивая его вместе с кассетой Баронину, — в письменном столе…

Баронин быстро развернул листок, и в глаза ему ударил до боли знакомый бисерный Мишкин почерк.

Рокотов Артем Ильич… Директор посреднической фирмы по продаже пиломатериалов… Встречался с представителем СП Пак Чи Кханом три дня назад… Дальше шли цифры. И Баронин сразу же узнал их. Это была та самая серия и номера, что и на банкнотах, найденных у якобы повесившегося Попова, а также у Туманова и Бродникова. Так… В день своей смерти, а виделись они только утром, Мишка ни словом не обмолвился с ним об этой серии. Значит, он получил информацию позже, за что и был убит. Что ж, грустно подумал про себя Баронин, Мишка и после смерти продолжал помогать ему, как всегда помогал при жизни…

Вставив кассету в стоявший на столе приемник, Баронин сразу же услышал бодрый Мишкин голос.

«Слушаю вас!»

«Есть кое-что новое по Попову! — ответил ему его абонент, и Баронин сразу же насторожился. — Надо срочно встретиться!»

«Да, конечно! — проговорил Михаил. — Когда и где?»

«Я заеду за тобой! Жди меня у табачного магазина через пятнадцать минут!»

«Договорились!»

Баронин извлек кассету из магнитофона.

— Спасибо, Зайка, — мягко проговорил он. — Для меня это очень важно…

— Это последний разговор Миши из дома… — вздохнула женщина. — В тот вечер я уронила телефон с магнитофоном и поставила другой, а разбившийся убрала в чулан… Неделю назад я разбирала кое-какие вещи и наткнулась на эту кассету… Прослушав пленку, я подумала, что тебе это может быть интересно… Хотя я, конечно, понимаю, что тебе не до Миши…

И в тоне, каким она произнесла последние слова, не было ни обиды, ни разочарования.

— Сделай чайку, Зоя, — попросил Баронин, сгоравший от нетерпения остаться один. — А я еще разок прослушаю пленку!

— Да, конечно, Саня, — кивнула Зоя, с трудом сдерживая слезы, — сейчас сделаю…

Баронин вместе с нею вышел из кабинета и, взяв оставленный им в прихожей «дипломат», быстро вернулся назад. Достав из него записанную в Дальнегорске пленку, он вставил ее в магнитофон и еще раз прослушал беседу Виригина со звонившим ему из Николо-Архангельска человеком, на следующий день посетившим четыреста шестой номер «Золотой гавани». Да, все правильно, это был он… И теперь Баронин был уверен: повешенный у себя на квартире быками Гориллы Попов делал каким-то таинственным способом деньги вместе с властями предержащими! И именно они, эти самые властями предержащие, и санкционировали убийство Лукина… Ну а то, что деньги той же самой серии были обнаружены у сына занимавшего крупный чиновничий пост в городской администрации Ильи Васильевича Рокотова, было уже скорее закономерным, нежели случайным. Правда, сюда почему-то приплетались еще и корейцы. Значит… надо вплотную заняться и господином Пак Чи Кханом. И если следовать логике дальше, то и с ним, и с Мишкой играли одни и те же люди. Ведь найденные у Туманова доллары имели ту же серию, что деньги Попова. А все вместе это означало, что и ему была уготована та же судьба, но пока Бог хранил… Если он, конечно, был вообще, этот Бог…

Когда Баронин снова появился на кухне, Зоя сидела за столом и курила. Она внимательно посмотрела на него, но, давно уже приученная не задавать лишних вопросов, ничего не спросила. И Баронин, всегда презиравший патетику, неожиданно для самого себя сказал:

— Те, кто убил Михаила, подставили и меня! И если бы меня не уволили…

Он недоговорил, поскольку при его последних словах Зоя вздрогнула и в ее глазах промелькнула тревога.

— Как же так, Саня? — спросила она.

— Да все также! — зло усмехнулся Баронин. — Помешали жировать!

Его вдруг охватила такая же ярость, какую он испытал при раскопках детского кладбища на даче Гнуса. Поморщившись, словно от зубной боли, Баронин вместо чая налил себе полный стакан водки и залпом выпил его. Выдохнув, закусил куском холодного мяса, густо намазанного приготовленной Зоей по особому рецепту горчицей. И с этой горчицей он, похоже, переборщил. Отчаянно закашляв, он замотал головой, и из его глаз покатились крупные слезы. Отдышавшись, он вытащил сигарету и закурил. Несколько раз глубоко затянувшись, он вдруг с изумлением почувствовал, как душившая его еще минуту назад ярость исчезла и ей на смену пришло какое-то удивительное спокойствие.

Зоя смотрела на него с таким странным выражением, словно видела его в первый раз. Ее тоже поразила произошедшая в нем буквально у нее на глазах перемена. И это удивление было так велико, что Баронин, заметив ее взгляд, с некоторым недоумением спросил:

— Ты что, Зоя?

— Ты какой-то… не такой, Саня… — с непонятным для Баронина смущением проговорила она.

— Какой это не такой? — усмехнулся он.

— Страшный!

Баронин ничего не ответил и только глубоко затянулся. Да, Зоя была права… Именно сейчас в нем завершилось то самое превращение, которое уже давно началось в нем. И Зоя со свойственной женщинам интуицией вдруг отчетливо поняла, что именно теперь этот совсем уже другой Саня Баронин, перешагнувший невидимые глазу простого смертного барьеры, действительно пойдет на все. Но слишком неравны были силы, ибо Баронин бросал вызов уже не отдельным людям, а самой системе, а плетью, как известно, обуха еще никто не перешиб. А ей… придется ходить сразу на две могилы, только и всего… И Зоя не выдержала.

— А стоит ли, Саня? — вдруг горячо заговорила она, глядя Баронину в глаза. — Ведь ты один! И если с тобой что-нибудь случится… то я… не знаю…

Она, не договорив, только махнула рукой. Растроганный Баронин пересел к Зое на диван и мягко обнял ее за плечи.

— Странные мы все-таки люди, русские! — улыбнулся он, ласково погладив ее по волосам. — Кричать и ратовать за справедливость готовы до бесконечности, но стоит только перейти к делу, как сразу даем задний ход! И если мы действительно люди, а не тот скот, за который нас принимают, то нам давно уже пора заявить об этом… И мне, Зоя, надоело утираться после каждого плевка в морду! А тебе, — он снова улыбнулся, — я обещаю, что буду осторожен…

Зоя посмотрела ему в глаза, и в ее взгляде на какую-то долю секунды приоткрылось то сокровенное, о чем язык предпочитал пока молчать. И на этот раз смутился уже Баронин. Понимая, что слишком уж близко они приблизились к той невидимой грани, за которой начиналось откровение, он снова вернулся на свое место. Зоя, тоже испытывая некоторую неловкость, поднялась с дивана.

— Я постелю тебе в кабинете…

Баронин, стараясь не смотреть ей в глаза, молча кивнул. Спать ему не хотелось, и он еще долго просидел на кухне, куря сигарету за сигаретой. И только когда за окном просветлело и в кухню начал сочиться серый рассвет, он отправился в кабинет. Быстро раздевшись, он улегся на диван и закрыл глаза. Но сна не было. И он почему-то был уверен, что Зоя сейчас тоже не спала…

С Владимиром Берестовым Баронина давно связывали не столько дружеские, сколько уже братские отношения. Лет пять назад они брали группу прославившихся своей жестокостью рэкетиров, и в завязавшейся перестрелке Володька был тяжело ранен. И если бы не Баронин, прямо в карете «Скорой помощи» отдавший ему чуть ли не литр своей крови, до больницы его бы не довезли. Он никогда не клялся Баронину в вечной любви по той простой причине, что по-настоящему любил его. И ничуть не удивился, когда его так классически подставили, ведь в глубине души Берестов никогда не верил в чудеса и знал: выйти на заказчиков Туманова им не дадут.

И, сидя на следующий вечер после возвращения Баронина все в той же Зоиной кухне, он был искренне рад их встрече. Радовался и свиданию с Зоей, которой всегда искренне восхищался и никогда не скрывал своего восхищения.

Пропустив рюмку, Берестов восхищенно взглянул на Баронина.

— Прекрасно выглядишь, Саня! — покачал Берестов головой. — Только какой-то уж чересчур спокойный!

Баронин усмехнулся. Он закурил сигарету и посмотрел на приятеля.

— Я влез в очень серьезную игру, Володя, — выпустил он большое облако душистого синего дыма, — и чем она закончится, предсказать не берусь…

— Туманов? — тоже взял со стола сигарету Берестов.

— Да, — кивнул Баронин, — мне удалось заглянуть под воду…

И хотя он больше не произнес ни слова, Берестов прекрасно понял его. Он тоже был профессионалом и прекрасно понимал, почему их по одному отсекают от следствия. Он, как и Баронин, горел желанием хоть раз в жизни наказать тех, кто, играя ими словно оловянными солдатиками, на самом деле и заставлял спускать курки своих снайперских винтовок всех этих звонаревых и булатовых.

— Что ж, Саня, — улыбнулся он, — дай и мне заглянуть в сей страшный омут!

— С Ларсом, — признательно кивнув, продолжал Баронин, — мы были дружны девятнадцать лет и были как братья… Как тебе известно, на присланной нашими благодетелями пленке была записана всего одна фраза: «Не беспокойся, до зоны он не доедет!» И вырванная из контекста, она действительно звучала зловеще! А речь шла всего-навсего о Гнусе! Именно этой фразой я ответил Веньке на его предложение посадить Гнуса в общую камеру! Но все остальное было стерто, и фраза заиграла… Симакову ее хватило за глаза! Эти же благодетели, по всей видимости, записали и наш разговор в шашлычной…

Берестов понимающе покачал головой. Он хорошо помнил тот вечер. После работы они отметили завершение давно всех тяготившего дела, и сильно поддавший Варягов усиленно благодарил Баронина, спасшего его, как им всем тогда казалось, от срока.

— А когда мы нашли убиенного медведем Булатова и вышли на Дальнегорск, — развел руками Баронин, — меня тут же выключили из игры, не пощадив при этом и Игоря!

Они снова выпили, и Баронин намазал кусок ветчины горчицей, только на этот раз куда более осмотрительнее. С удовольствием закусив, он продолжал:

— В Дальнегорск я все-таки съездил и наткнулся там на такие приключения, что в пору хоть роман писать!

И он обстоятельно рассказал все, что с ним случилось за эти дни. Берестов внимательно слушал, успев выкурить за это время две сигареты. Благо «Кэмел» сгорал куда быстрее, нежели «Прима» или «Столичные». Закончив рассказ, Баронин прокрутил приятелю обе пленки: и записанную им в «Золотой гавани», и найденную Зоей в чулане.

— Ну как транспарантик? — взглянул он на Берестова, когда они снова вернулись в кухню. — Доходит?

— Доходит! — кивнул тот. — Особенно если учесть, что этот самый эмиссар брал «с поличным» Ларса!

Баронин пристально взглянул на приятеля, но ничего не сказал. Он уже не удивлялся ничему. А круг, похоже, начинал-таки замыкаться…

— Что мне надо сделать, Саня? — прямо спросил Берестов, отбросив всякую дипломатию, когда Баронин закончил рассказ о своих похождениях.

— Посмотри за Рокотовым-младшим, — ответил Баронин. — Особенно меня интересует его связь с этим корейцем! И мне очень бы хотелось встретиться с Гориллой… где-нибудь с глазу на глаз… Подумай, Володя!

— Хорошо, — с какой-то грустью улыбнулся Берестов, — подумаю… пока время есть…

— Что значит «пока»? — удивленно спросил Баронин, от которого не укрылась его странная улыбка.

— Думаю, уже очень скоро, — все с той же улыбкой ответил Берестов, — меня переведут в другой отдел… Твой преемник набирает свою команду…

Баронин поморщился. И не потому что новый начальник набирал свою собственную команду, так было всегда и везде. Он жалел о деле, от которого отрезали тех, кто и без новой команды мог прекрасно исполнять его. Но… для России подобное давно уже было нормой.

— К Турнову ходил? — только и спросил он.

— Нет, — покачал головой Берестов. — Зачем нервировать начальство? Мужик он, конечно, ничего… но ведь тоже чиновник, Саня! Со всеми вытекающими отсюда последствиями… Ведь дело Туманова закрывают… Там всем все ясно! — усмехнулся он.

— И что же там ясно? — слегка наклонился вперед Баронин.

— А ясно им всем, Саня, то, — насмешливо проговорил Берестов, — что покойный мэр контактовал с Бродниковым… ну и, конечно, с Ларсом… Одним словом, обыкновенная бандитская разборка и никакой высокой политики!

Баронин рассмеялся. Вот уже действительно хотели как лучше, а получилось как всегда! Даже в таком деликатном деле работали не скальпелем, а обыкновенным топором…

Анатолий Дроздецкий допил остававшуюся в графине водку и поднялся из-за стола. И обслуживавший его официант удивленно взглянул на него. Потому, что прихватил тот вместо своего «дипломат» сидевшего с ним за одним столом молодого парня.

— Этого не может быть! — холодно отрезал Дроздецкий, окидывая халдея таким ледяным взором, что тому стало не по себе.

И он, сразу же сникнув под этим не предвещающим ничего хорошего взглядом, натянуто улыбнулся:

— Извините, мне, наверно, показалось…

Конечно, он испугался, но поверить тем не менее не поверил. Он хорошо видел, как эти двое, не перебросившись между собой даже парой фраз, обменялись «дипломатами».

— Еще кофе? — попытался он смягчить атмосферу.

— Нет, благодарю вас, — покачал головой молодой человек. — Надо спешить на поезд!

Он расплатился и, ловко лавируя между столиками, направился к выходу из кафе. Официант проводил его взглядом и поморщился. И чего он, дурак, сует свой длинный нос в чужие дела! Могут и оторвать.

…Дроздецкий трясся в вагоне местной электрички, уносившей его на тот самый забытый Богом полустанок, куда совсем недавно прибыл с этапом Ларс. Привалившись плечом к оконному стеклу, он задумчиво смотрел в окно. И на этот раз все прошло нормально, а все остальное было только делом голой техники. Дроздецкий не был особенно впечатлительной натурой, но нервы все же давали себя знать. И сейчас он чувствовал, как они постепенно начинают отпускать. Правда, водка не брала его отнюдь не по причине какого-то там чрезмерного натяжения нервных струн, ларчик открывался куда проще и прозаичнее. Его сверхмощная печень обладала какой-то феноменальной способностью расщеплять и мгновенно нейтрализовывать алкоголь. Так что в кровь он почти не поступал. И только благодаря этому он мог пить, что называется, как лошадь…

В тамбуре послышался смех и чей-то громкий голос. Дроздецкий бросил туда быстрый взгляд и увидел трех вышедших покурить парней. Один из них в кожаной куртке бордового цвета под постоянное подтрунивание приятелей описывал вчерашнюю пьянку и свои похождения с какой-то, видимо, всем хорошо известной, Акулиной. Ничего подозрительного, парни как парни! Один из них вытащил из кармана своего кожаного черного плаща бутылку водки и, одним ловким движением руки открыв ее, протянул бутылку «бордовой куртке».

— Лечись, Васек! — донесся до Дроздецкого его веселый голос.

— Нет, — замахал тот головой, сморщившись так, словно ему предлагали похмелиться кефиром, — из горла не смогу!

— Ну тогда подожди! — передавая ему бутылку, проговорил «кожаный плащ» и, войдя в вагон, окинул быстрым взглядом сидевших в нем немногочисленных пассажиров.

— Господа, — насмешливо проговорил он, — не выручит ли кто-нибудь измученных жаждой стаканом!

Конечно, «господа» выручили, и сморщенная от времени, но все еще довольно бодрая старушка, порывшись в лежавшем на лавке сером мешке, извлекла из него мутный «аршин» и протянула его с улыбкой смотревшему на нее парню. Бабка оказалась сердобольной и одарила «измученных жаждой» парой соленых огурчиков и куском необыкновенно душистого черного хлеба.

— Ну спасибо тебе, мать! — принимая дары, широко улыбнулся парень. — Теперь есть что и на зуб бросить! — Он повернулся к все еще стоявшим в тамбуре приятелям и призывно помахал им рукой. — Давай сюда! — громко сказал он. — Чего там трястись-то? Тем более и закуска есть!

И в доказательство своих слов он показал устремившимся к нему собутыльникам огурцы, от которых шел весьма соблазнительный запах. Продолжая весело подтрунивать друг над другом, парни уселись напротив Дроздецкого.

— Под такую закуску, — любовно нюхая огурец, проговорил Васек, — одной бутылки мало! На остановке возьмем еще! Как, Коля? — взглянул на сидевшего рядом парня в кожаном плаще.

— Какие вопросы? — пожал тот плечами, разрезая второй огурец вдоль на несколько тонких ломтиков.

— А ты, земляк, как? — вдруг взглянул на Дроздецкого Васек. — Хватанешь с устатку?

— Нет, спасибо, — приложил руку к груди Дроздецкий, — не употребляю…

— И правильно делаешь! Ну ее к черту эту водку! — неожиданно согласился с ним Васек и, понижая голос, добавил: — То ли дело твое зелье! Может, попробуем, Толя? И никакие огурцы не нужны! Как, угостишь?

Дроздецкий был не робкого десятка, но, наткнувшись на холодный взгляд в момент протрезвевшего Васька и заметив, как Николай сунул руку в карман, сразу же понял, что его на этот раз «не пляшут»! На такие дела фраеров не посылали.

Но он и не думал суетиться и даже изумляться, а остался сидеть как сидел, молча и настороженно глядя на разместившихся напротив него парней. Чем и вызвал похвалу все того же Васька, как видно бывшего в этой компании за главного.

— Правильно, Толя, не переживай! — произнес он, несколько смягчая взгляд. — Еще не все потеряно! И если ты окажешься таким понятливым и дальше, то не только не пожалеешь о нашей встрече, но останешься еще и с мазой!

Дроздецкий неопределенно пожал плечами. И сие должно было означать: «Говорите толком, а там… посмотрим!» Хотя по большому счету он мог теперь смотреть только в одном направлении…

И снова Васек одобрительно мотнул головой и быстро изложил все, что имел, как говорили в Одессе, сказать прапорщику. Высказавшись, он умолк, вопросительно глядя на красное лицо Дроздецкого. Но так и не дождавшись ответа, поспешил добавить:

— Выхода у тебя, Толя, нет, да и жаловаться некому! А если даже и пожалуешься, то сделаешь себе только хуже! Ни мы, ни подставленный тобою Жокей этой жалобы не простим…

— Да не пугай ты меня, — поморщился Дроздецкий, — я уже пуганый! Что дашь в аванс?

Васек вытащил из кармана плотный розовый конверт и положил его на колено Дроздецкому.

— Здесь три! — пояснил он. — Остальные после дела… Десяти дней тебе хватит?

— Должно хватить! — после небольшой паузы кивнул Дроздецкий.

— Тогда держи! — Парень протянул ему прямоугольную коробку. — С глушителем! — добавил он, заметив многозначительный взгляд Анатолия. — И не беспокойся, ствол чистый! Но помни, Толя…

— Помню! — улыбнулся Дроздецкий. — Вход рубль, выход два! Так, что ли?

— Ты смотри, — покачал головой Николай, — грамотный!

Взглянув на него с некоторым презрением, Дроздецкий прищурил глаза:

— Побудешь с мое за запреткой, тоже образуешься! Еще, смотрю, не тянул!

— Типун тебе на язык! — махнул рукой Николай.

— Ладно вам! — миролюбиво проговорил Васек. — Слово дано, а оно, как известно, не воробей… На-ка, — протянул он Дроздецкому налитый под завязку стакан, — врежь! А то тоже мне, — насмешливо передразнил он прапорщика, — не употребляю! Видели мы в кафе, как ты не употребляешь! Верблюд меньше воды выпьет!

Теперь, когда все было позади, Дроздецкий громко рассмеялся и с удовольствием чуть ли не одним глотком выпил водку. Взяв заботливо протянутый ему все тем же Васьком кусочек хлеба с огурцом, аппетитно похрустел им на зубах.

Через полчаса они расстались. Прапорщик сошел на полустанке, где его ожидала лагерная машина, поскольку на станцию он приезжал не только за «товаром», но и за позарез нужными на зоне сверлами. Его веселые попутчики, забив ему стрелку на этой же станции через десять дней, поехали дальше.

И надо отдать Дроздецкому должное, он отнесся к случившемуся с ним философски. Он играл в опасные игры и давно был готов ко всему…

Гостей Красавин встречал во дворе своей роскошной трехэтажной виллы. И когда все были в сборе, он пригласил их подняться в просторную и светлую столовую на втором этаже, с выходящими в сад высокими, чуть ли не во всю стену окнами. Одно из них было открыто, и в зале стоял неповторимый терпкий запах осени, от которого холодело в груди и яснела голова. Усадив гостей за большой, красного дерева овальный стол, он на правах хозяина открыл высокое собрание.

— Я рад, — поднялся он с массивного кресла с высокой резной спинкой, — приветствовать у себя столь уважаемых и известных людей!

«Уважаемые и известные люди» дружно и довольно закивали. И надо заметить, Красавин, награждая своих приехавших к нему людей подобными эпитетами, и не думал льстить никому из них. Другое дело, что приехавшие в Николо-Архангельск на выборы нового «крестного папы» регионные авторитеты известны были действительно многим, а уважаемы далеко не всеми. Но в любом случае народ здесь подобрался, что называется, душевный…

Локотов хорошо знал этих душевных ребят и, пока не начался серьезный разговор, ощупывал каждого из них цепкими глазами.

Конечно, хозяин виллы был, что называется, вне конкуренции. Двенадцать лет за «колючкой» плюс отчаянность и смелость, о которой ходили легенды. Это он один пошел на трех вооруженных с ног до головы «пиковых» авторитетов, когда те попытались было бросить вызов николо-архангельской братве. И повел себя так, что уже на следующий день те не только стряхнули прах с ног своих, но еще и прислали Блату отделанный серебром кинжал. Что-что, а смелость они уважать умели… Но Красавина отличала не только смелость. Помимо нее, он обладал хорошей головой и тонким чутьем, позволявшим ему чувствовать ситуацию и находить правильные ходы даже там, где их, казалось бы, уже невозможно было найти. Единственной его слабостью, и слабостью весьма относительной, были красивые женщины. Особенно если учесть, что женщины были для Блата скорее видом спорта, нежели всепоглощавшей его страстью, и он никогда не терял с ними головы.

Рядом с Блатом восседал хабаровский авторитет Иван Крылов, по кличке Кий. Так его прозвали за необыкновенную страсть к бильярду, в который он играл настолько виртуозно, что не многие мастера отваживались выходить против него «на интерес». Кию было за пятьдесят. Неоднократно судимый за кражи, он был типичным силовиком и часто шел напролом, словно раненый медведь. Но законы соблюдал свято и в беспределе замечен не был. Но на трон Ларса он явно не тянул. Не хватало ни гибкости, ни умения просчитывать варианты, от которых зачастую зависела не только личная безопасность, но и успех всего дела. И если бы на то была его воля, Локотов давно снял бы Кия с группировки, поставив на его место более грамотного и современного авторитета…

С Кия Могол перевел взгляд на совершенно лысого невысокого человека, одетого в элегантный серый костюм. Бурый… Человек, которого ему чаще приходилось видеть в лагерном клифту, ибо свой первый срок они мотали в солнечной Коми вместе.

Юрий Дробот был «крестным папой» легендарного Магадана. Карьеру он начал двенадцатилетним парнишкой, а в шестнадцать уже имел репутацию классного щипача. Когда же в конце концов веревочка сплелась в петлю и перед ним открылись ворота колонии, он вошел в них легко и непринужденно. С такой же легкостью и непринужденностью Бурый входил в них и потом, и из имевшихся у него в наличии сорока девяти лет двадцать два провел за «колючкой». Ни на какие троны он давно уже не претендовал, ему за глаза хватало уже полученного. В отличие от сидевшего напротив него приятеля Клеста Федора Буренкова, по кличке Мох, могучего сибиряка тридцати восьми лет от роду! Этот всегда тяготел к беспределу. И на воле и на зонах. Он отбирал машины, нередко наезжал с вооруженными до зубов боевиками на чужую территорию и постоянно требовал переадресовки «крыш». Это по его приказу были брошены на одну из автостоянок города три гранаты, сразу же излечившие ее владельцев от излишней самостоятельности. Его, время от времени одергивая, пока еще терпели, поскольку он имел целую армию боевиков и сильные выходы на власть имущих.

— Ну что же, — перешел наконец к делу Красавин, — начнем помолясь! Прошу вас, Всеволод Алексеевич! — взглянул он на сидевшего напротив Могола, которого уже давно из-за уважения к его славному прошлому и годам вся братва называла по имени-отчеству и даже на «вы».

Могол встал, чувствуя на себе почтительные взгляды «крестных братьев». Им хороша была известна одиссея этого респектабельного человека, ведь его громкое имя в свое время гремело по всей России… Начинал он в середине далеких теперь шестидесятых и был своего рода пионером в благородном деле обкладывания данью цеховиков, заведующих шашлычными, пивными барами и прочими паразитами, сосущими народную кровь. В шестьдесят девятом, после первой ходки, он сколотил отчаянную бригаду из двадцати с лишним человек, и работа закипела! От всей ресторанно-торговой шушеры, когда на нее выходил со своими орлами Локотов, только клочья летели. Он угрожал, шантажировал, брал в заложники, калечил, а когда надо, то и убивал… И до поры до времени играл по сути дела в беспроигрышную рулетку. Никто из всей ограбленной им сволочи даже и не подумал обращаться в милицию. У бригады было несколько машин, верных им водителей такси и практически любые документы, от справки из домоуправления до удостоверения оперуполномоченного уголовного розыска. Его жестокость усугублялась той ненавистью, которую Могол всю свою жизнь испытывал к торгашам. Ведь в то время, когда он ходил по краю пропасти, вся эта золотозубая братия качала в пивные бочки воду на глазах у всех. Даже к ментам Могол был куда снисходительнее. Да и как устоять оперу из ОБХСС с окладом в сто пятнадцать рублей перед суммами, что платили ему его подопечные… Правда, очень скоро Моголу пришлось столкнуться уже не с ментами и непокорными теневиками, а с собственными «крестными братьями», пожелавшими кормиться с ним из одной кормушки. Со свойственной ему жестокостью он усмирял непокорных и тут. Железная воля и авторитет сделали свое дело. Все недовольные получили свое: кто новую территорию, а кто и безымянные могилы в глухом лесу… Но по-настоящему Могол развернулся при кооперативах, организованных по сути дела вчерашними теневиками, спешившими легализировать наворованные капиталы. С началом строительства в конце двадцатого века капитализма в отдельно взятой стране так и непобедившего социализма поле деятельности для Могола и его соратников расширилось до невообразимых пределов. Чего тут только уже не было! И поддельные авизо, и банки, и кредиты, и нефть, и прочее, прочее, прочее, что никогда даже не снилось никаким Аль Капоне, Сальваторе Лучано и тому же Кодзамо Таоке! Россия и здесь умудрилась продемонстрировать миру свою особенную стать, почти стерев разницу между нелегальным и легальным бизнесом. Но… годы сказывались, и Могол начал уставать от навалившейся на него громады дел. И благо, что на смену ему шел человек выдающихся дарований! Давно уже служившего правой рукой Могола Виталия Куманькова не согнули ни крытые, ни щедрые посулы спецслужб, ни многомесячное нахождение в карцерах, и он по праву занял освободившийся трон. Правда, совсем от дел Локотову так и не дали уйти, попросив время от времени быть «послом по специальным поручениям», поэтому он прибыл в Николо-Архангельск сейчас. Ко всему прочему, Могол всегда имел незапятнанную репутацию «правильного вора», и на него можно было положиться даже в нынешние неспокойные времена.

— Я не собираюсь вас ни в чем убеждать, — поблагодарив Блата, поднялся со своего места Локотов, — а только постараюсь довести до вашего сведения мнение центровой братвы…

Он сделал небольшую паузу и обвел взглядом почтительно внимавших ему авторитетов. И увидел то, что и ожидал увидеть. Кий, Бурый и Охотник восприняли сказанное им как само собою разумеющееся. А в вот в холодных и настороженных глазах Клеста и Моха особого понимания он так и не увидел. Подчиняться они не умели и не хотели. Каждый из них рвался к власти, уже по сути дела списав Ларса со счетов. Никуда они, конечно, не денутся, но хлебнуть с ними горюшка Блату придется…

— Нам, — продолжал он, — хотелось бы видеть на месте «смотрящего» за регионом Блата… — Он снова помолчал и уже жестче, как бы напоминая, что лучше все-таки не спорить, добавил: — Но решать, конечно, вам, уважаемым людям…

И они, конечно, решили! Центровые есть центровые, а Блат далеко не самая худшая кандидатура. Куда хуже, если бы «смотрящим» региона стал Клест, тогда бы действительно начались переделы…

Клест уезжал последним. Когда они остались одни, Красавин как бы невзначай спросил:

— Как насчет бабок, Андрей? Время идет…

Барский окинул нового «смотрящего» нагловато и одновременно насмешливо, и в его обычно холодных и всегда держащих дистанцию глазах тот прочитал все то, что скрывалось за этим взглядом. «Думаешь, если выбрали паханом, — говорили они, — так я сразу затрясусь?»

Но вслух он, понятно, произнес совсем другое, с какой-то не очень понравившейся Красавину иронией.

— Не волнуйся, верну!

Красавин не первый день знал Клеста и прекрасно понимал, что творилось сейчас в душе у Барского, всегда мечтавшего играть первую скрипку. И конечно, поводы для недовольства у него были, и в первую очередь самим Моголом, не сумевшим или, что было вернее, не захотевшим замолвить за него слово перед центровыми. Поэтому он, холодно взглянув на Клеста, спокойно произнес:

— Я не волнуюсь… Просто напоминаю!

Барский медленно налил рюмку коньяку, потом долго рассматривал его зачем-то на свет и, наконец, выпил. Взяв кусочек лимона, тщательно разжевал его и с видимым удовольствием проглотил. Затем с видимой неохотой проговорил:

— Я понимаю, Игорек, что ты теперь банкуешь, но я сам знаю сроки своих платежей и напоминать их мне не надо!

В последних словах в голосе Барского прозвучал уже металл. Словно он предупреждал не соваться в его дела какого-то залетного фраера.

Красавин удивленно посмотрел на него, но ничего не сказал. Формально Клест был прав и отнюдь не нуждался в подобных напоминаниях. Хотя тогда, в камере СИЗО, вел себя совсем иначе.

Но то было тогда, а то сейчас! И в какой-то момент Красавину даже показалось, что в поведении Барского скрыт куда больший смысл, нежели сохранение собственного достоинства.

Правда, обострять отношения не стал. Время покажет, кто и как помнит! И потому примирительно сказал:

— Ладно, Андрей, извини!

Барский кивнул и, даже не поинтересовавшись, нужен ли он еще Красавину, медленно направился к выходу из столовой. Красавин молча смотрел ему в спину. Ему не нравились ни его поведение, ни его тон. Впрочем, чему удивляться? Клесту на все законы, и в том числе и воровские, было наплевать. А подходивший в эту минуту к своему «мерсу» Клест на чем свет крестил себя за пижонство. Ему следовало вести себя скромнее, не вызывая у «нового папы» своим поведением ни неудовольствия, ни, избави Бог, подозрения…