Воровская зона

Глава 6

— Какого черта вы копаетесь? Кнута захотели? А ну быстрее!

Недовольный голос старосты проносился от края до края огромного поля и улетал в джунгли, ничуть не пугая сидевших на деревьях и с интересом наблюдавших за происходящим обезьян. Они уже давно привыкли к подобным сценам, когда вся деревня выходила на полыхавшие алым маковым цветом поля и работала как угорелая, а этот пожилой человек, прихрамывая, бегал взад и вперед и время от времени выкрикивал уже знакомую им фразу. И крики эти действовали на обливавшихся потом крестьян сильнее ударов кнута.

Впрочем, староста кричал скорее для порядка, работавшие на поле крестьяне и без него знали, что надо спешить. Сегодня приедут купцы, а значит, привезут деньги. И пропущенное из-за поливавших целых два дня сильнейших ливней время надо было наверстывать в оставшиеся им до приезда купцов часы. А ведь уже очень скоро пока еще сонное солнце, раскалившись докрасна, начнет припекать во всю свою страшную мощь…

Да, именно из таких вот затерянных высоко в горах на границе с Бирмой деревень, входящих в состав знаменитого Золотого треугольника, и начинал свой страшный путь опиум, превращавшийся по мере своего продвижения к цивилизации в героин и морфий и безжалостно калечивший миллионы жизней в тех же Таиланде, Европе и Америке. Конечно, никто из этих забитых людей даже не задумывался о том, что они заботливо выращивают, а потом и собирают своими потрескавшимися от работы и солнца руками саму смерть. Ибо эта самая убивавшая кого-то на улицах Амстердама и Палермо смерть для них означала жизнь!

А ведь существовали в мире целые государства, бюджет которых на тридцать процентов состоял из «пьяных» денег. И возглавляли эти государства далеко не полуграмотные старосты с кнутом в руках, а получившие университетские дипломы господа! И пока одни из них говорили с высоких трибун о вреде пьянства, другие собирали лившиеся в бюджет огромной страны вырученные от продажи алкоголя огромные средства. Ни растущая от этого алкоголя преступность, ни распадающиеся семьи, ни дети-дебилы не останавливали преступную волю этих людей…

К чести старосты, он тоже порядком вспотел, бегая с одного конца поля на другое. Но своего добился. Ровно в половине десятого работа была закончена, и собранный опиум сложен в корзины.

— Все! — теперь уже довольно прохрипел староста, когда последний крестьянин в рваных штанах и такой же вымазанной землею рубахе высыпал в одну из них собранный им опиум. — В четыре часа зайдете за деньгами!

Крестьяне радостно зашумели и быстро разошлись по домам, солнце начинало припекать уже не на шутку. Им даже не приходило в голову, что проданный ими по десять долларов за килограмм сырец после переработки будет продан в тысячи раз дороже. Здесь, как и в любом производстве, по мере удорожания поначалу сырца, а потом и морфина в дело вступали все новые и новые специалисты. Одни собирали, другие перерабатывали, третьи доставляли в столицу, четвертые продавали его в самом Бангкоке, пятые шли на всевозможные ухищрения, чтобы доставить его в Европу и Северную Америку. А крестьяне? А что крестьяне? По сути дела торгуя золотом, сдыхали в своих хижинах, ссыхаясь от работы и солнца…

Распустив работников, староста направился к себе. Ему давно уже не терпелось отметить окончание работы и пропустить пару стаканов виски, до которого он был большой охотник. В его бунгало, надо заметить, кое-какой уют все же имелся. Особенно староста гордился своим алтарем, на котором возвышалось несколько будд и с утра до вечера дымились благовонные палочки. Старосте нравился их пряноватый запах, и, спускаясь время от времени на равнину, он закупал их сотнями.

Да, от усталости у него было хорошее лекарство, особенно здесь, наверху, где многие даже не знали, что такое больница, и староста, неожиданно для его лет легко поднявшись с пола, подошел к стоявшему в углу комнаты потрескавшемуся от времени шкафу и вытащил из него бутылку. При виде спиртного у него потеплело в груди и судорожно дернулся острый кадык. Да, это было лекарство от всего!

Он налил полную миску и с удовольствием выпил, блаженно щуря глаза. Как ни странно, сам он никогда не потреблял наркотики. Пробовать, конечно, пробовал, но наркоманом так и не стал. Виски нравилось ему несравненно больше… Да, сейчас можно работать, не опасаясь того, что из джунглей полоснет автоматная очередь! А ведь он застал те времена, когда торговцы опиумом расстреливали целые деревни, лишь бы они не доставались конкурентам! А разве не они убили его дядю, ушедшего с караваном на равнину? Хорошо, если он сам сгнил где-нибудь в джунглях, а не сожрали его гиены…

В комнату вошли двое рослых мужчин с пистолетами в открытых кобурах и одинаково прокаленными от тропического солнца лицами. Один из них, высокий и широкоплечий, окинул насмешливым взором поднимавшегося с пола старосту.

— Расслабляешься? — спросил он низким грудным голосом.

— Да, да, — засуетился староста, вставая на ноги.

— Собрали? — последовал новый вопрос.

— Да, да, — закивал крестьянин, — все сделали!

— Взвешивай!

Староста направился к стоявшим у того самого шкафа, в котором хранилась заветная бутылка, корзинам и принялся взвешивать собранный сырец.

— Семьдесят пять килограммов, мистер Гарри!

«Мистер» Гарри довольно усмехнулся. Цифра его явно порадовала. Ведь семьдесят пять килограммов сырца равнялось приблизительно семи килограммам героина. Он достал из кармана тугую пачку банкнот, и староста принялся наблюдать, как тот небрежно отсчитывает купюры.

— Все, старик! — бросил Гарри последнюю сотенную бумажку. — До следующей встречи!

Староста радостно закивал.

— Ну, Сайрус, — повернулся Гарри к своему спутнику, пятидесятилетнему, крепкого сложения мужчине с почти лысой и красновато-бурой от загара головой, — поехали!

Сайрус кивнул и, взяв две корзины, направился к выходу. Гарри, прощально махнув старосте рукой, взял остальные и последовал за ним. Еще не захлопнулась за американцами дверь, а староста с неожиданной для него прытью подскочил к столу и жадно пересчитал деньги. Все правильно! Тысяча! Семьсот пятьдесят за сырец и еще двести пятьдесят за оперативность! На радостях он снова потянулся к бутылке…

Везти на себе по семьдесят с лишним килограммов груза по джунглям в тридцатиградусную жару занятие не из самых приятных. Но вся беда заключалась в том, что к этой чертовой деревне на машине подъехать было просто нельзя. Вот и тащили на себе этот самый сырец, чертыхаясь и обливаясь густым липким потом. Впрочем, своя ноша не тянет, а особенно такая! И когда они наконец добрались до места, то от пота промокли насквозь. Сбросив влажную одежду, химики без сил попадали в тени огромной пальмы прямо на густую траву. Они настолько устали, что у них не хватило сил даже достать из находившегося в передвижной химической лаборатории холодильника пиво, которое им грезилось всю их нелегкую дорогу. Поэтому обрадованный Майк вынес им банки сам.

— Спасибо, приятель! — улыбнулся Гарри и принялся с необыкновенной быстротой поглощать пенящийся напиток. Сайрус последовал его примеру. Напившись, они с удовольствием принялись за работу. Уже завтра готовый порошок заберут для отправки в Японию, куда он доставлялся на рыбацких сейнерах, выходивших в море в назначенные место и час. Именно в это место и сбрасывались стальные контейнеры с самолетов, базирующихся в джунглях Таиланда и Бирмы, которые так и назывались — «Эр опиум» и состояли из старых «дакотов». Подобные машины были редкими гостями на больших столичных аэродромах Юго-Восточной Азии. Их стихией были джунгли, где «гадкие утята», как еще называли эти самолетики, садились на построенные во время войны с Японией и теперь уже заброшенные аэродромы, бетон которых еще не разрушили тропические ливни и растения. Загрузившись, пилоты, получавшие за опасную работу и молчание баснословные деньги, уходили в ночное небо и сбрасывали груз в указанном районе…

Они работали всю ночь, и когда по оживавшим джунглям мутной волной пополз серый рассвет, Гарри заклеил последний целлофановый пакет с чистейшим героином. Бросив его в контейнер, он весело подмигнул Сайрусу и устало потянулся.

— Все, старина! Аут!

Тот победно поднял вверх указательный и средний пальцы правой руки в форме буквы «V», с которой начиналось слово «виктория» — победа, и широко улыбнулся.

— Пойдем обмоем это дело!

Когда они вышли на воздух, в уже просветлевшем небе догорали последние звезды и стояла та особенная хрупкая тишина раннего утра, когда ночная жизнь джунглей уже затихла, а дневная еще толком не проснулась.

Гарри закурил и задумчиво посмотрел на вершины гор. Поморщился. Сколько раз он уже видел эти осточертевшие ему рассветы! И сказать по правде, его, как, впрочем, и Сайруса, уже давно тошнило от экзотики с ее пальмами, обезьянами и ядовитыми змеями. Куда больше ему по душе была его уютная вилла в Калифорнии с бассейном, теннисным кортом и самым очаровательным голубоглазым существом…

— Майка будить? — спросил Сайрус.

— Конечно! — усмехнулся Гарри.

Майк, чей счет тоже находился в прямой зависимости от выработанного их лабораторией героина, крепко хлопнул по плечу сначала Гарри, а потом и Сайруса тяжелой ручищей, на которой красовался обвивший обнаженную красотку разноцветный трехглавый дракон.

— Молодцы парни!

Быстро ополоснувшись в протекавшем рядом небольшом ручье с чистейшей горной водой, он через минуту присоединился к приятелям, уже сидевшим за раскладным столом. Гарри быстро разлил виски и поднял свой стакан.

— За успех!

Но выпить «Джонни Уокер» им было уже не суждено. Утреннюю тишину почти одновременно разорвали три выстрела, и через секунду все штатное расписание передвижной химлаборатории лежало на траве, обильно орошая ее кровью. Не успело умолкнуть в горах эхо, а на лужайке уже появился Алексей Беркетов, сопровождаемый Юрием Хмелевым, еще одним русским парнем и невысоким тайцем с жестким взглядом глубоко посаженных черных глаз. В руках у русских еще дымились автоматические снайперские винтовки. Продолжая держать винтовку наготове, Хмелев быстро подошел к трупам и, внимательно осмотрев их, оглянулся.

— Готовы! — махнул он рукой, кладя винтовку на стол.

Беркетов взглянул на застывшего рядом с ним и внимательного смотревшего на убитых Сергея Ефимова, сильного двадцатипятилетнего парня, одетого в шорты и рубашку цвета хаки.

— Давай! — кивнул он ему на стоявшую метрах в двадцати от них лабораторию.

Тот быстро пересек лужайку и, поднявшись по железной лестнице, скрылся в кузове «летучки». Через минуту он снова появился в ее дверях с металлическим контейнером в руках.

— Есть! — громко крикнул он, спускаясь на землю.

Беркетов быстро пересчитал целлофановые пакетики. Их было тридцать пять, по двести граммов в каждом. Он довольно покачал головой: семь килограммов чистейшего героина! Такой добыче могла бы позавидовать любая семья «Коза ностры» или той же якудза… Он закрыл крышку контейнера и взглянул на смотревших на него с нескрываемой радостью подельников.

— Ну вот и все, — улыбнулся он, — теперь можно и расслабиться!

Хмелев принес к лаборатории бутылки с расставленного американцами стола. Праздновать победу рядом с покойниками им почему-то не хотелось. Пили прямо из горла, успокаивая напряженные со вчерашнего дня нервы. А когда, поставив на бесценный контейнер бутылки со спиртным, закурили, до них вдруг долетел слабый стон. В живых оставался только один. Гарри… Встретившись взглядом с холодными глазами Беркетова и увидев в них свой приговор, Гарри слабо улыбнулся и закрыл глаза. Небесному созданию на его калифорнийской вилле уже никогда не дождаться своего хозяина… Беркетов не стал затягивать его мучения, всадив ему пулю в лоб. Вернувшись к подельникам, он недовольно взглянул на Хмелева.

— Проверил, называется! — зло бросил он, и тот только смущенно пожал плечами. Мол, извини, командир… — Ладно! — произнес Беркетов. — Давайте еще по глоточку и пора назад, пока этот чертов шарик, — махнул он рукой на уже поднимавшееся из-за гор солнце, — не засиял во всю свою силу!

Сделав еще пару глотков виски, Беркетов поставил бутылку на траву. Несмотря на некоторые издержки, операция закончилась успешно. Он взглянул на сидевшего метрах в пяти от него с бутылкой виски в руке Самана. Да, хорошо, что они оставили его в живых в ту самую ночь, когда перебили торговцев оружием для якудза. Именно Саман вывел их на некоего Билла Райта, чей брат служил в Европе еще в пятидесятые годы и специализировался на подпольных азартных играх и подделке удостоверений личности. В середине шестидесятых Райт ушел из армии, открыл бар в Бангкоке, и именно его заведение стало любимым местом для многих военных, желавших отдохнуть и развлечься. Понимавший толк в делах Райт очень быстро сколотил шайку из этнических китайцев и нескольких тайцев для доставки героина из Золотого треугольника в США на военных самолетах. Он не брезговал при этом ничем, отправляя порошок даже в гробах с телами убитых военнослужащих. В семьдесят втором Райт был арестован и приговорен к тридцати годам тюрьмы, а его место занял родной брат, к которому отошел бар. Правда, теперь, когда за торговцами опиумом шла настоящая охота, ему пришлось работать уже куда тоньше, нежели самому Биллу. И он гнал героин в Японию и на Восточное побережье США, где вместе с местными парнями из «Коза ностры» сколотил широкую сеть торговцев наркотиками, снабжающую порошком Нью-Йорк и другие города…

С Самана Беркетов перевел взгляд на контейнер. Да, игра стоила свеч, и они сорвали приличный куш! А все эти алые маки…

Да, ни из-за одного другого цветка на земле не было пролито столько крови, сколько из-за этого красивого и, на первый взгляд, такого безобидного цветка. В Древней Греции, почитая мак за цветок любви, девушки гадали по нему. Оборвав его атласные лепестки, они клали их на образованный согнутыми большим и указательным пальцами левой руки круг и ударяли по ним правой ладонью. Удар сопровождался хлопком, лепесток разрывался, и по силе треска гречанки определяли, как сильно влюблены в них их избранники. Игра эта называлась игрой в любовь, а выдававший сердечные тайны цветок носил название любовного шпиона. Но… надрезал какой-то любопытный его головку и испробовал выделявшееся из нее молочко. И… пошло-поехало! Из-за опиума вспыхивали войны, лилась кровь, создавались наркосиндикаты и калечились миллионы человеческих жизней по всему миру…

Да что там по всему миру! В эту самую минуту, когда Беркетов размышлял над удивительной историей опиумного мака, его собственная жизнь висела на волоске. Лежавший в густых кустах метрах в тридцати от лужайки мужчина держал на прицеле его самого и его людей. И теперь терпеливо ждал, когда русские соберутся в группу, чтобы одной очередью положить их рядом с американцами. Когда же они собрались, плавно спустил курок. Но вместо ожидаемой им очереди раздался одиночный выстрел, и стоявший рядом с Беркетовым Ефимов рухнул на траву с пробитой головой. А вот дальше дело не пошло, по всей видимости, в автомате заклинило патрон. Незадачливый стрелок отбросил его в сторону и вытащил из кобуры пистолет. Но было уже поздно… Его противники успели не только попрятаться кто куда, но и открыть по нему огонь. Понимая, что шансов на победу в перестрелке у него нет, мужчина, на чем свет проклиная отказавший в самый нужный момент автомат, почел за благо ретироваться. Его спасло только то, что Беркетов, опасаясь засад, не решился на преследование.

Они похоронили Сергея под огромной пальмой, вырыв глубокую, метра в два, могилу и завалив ее тяжелыми камнями, чтобы тело не вытащили дикие звери. Остальные трупы сбросили в глубокое ущелье, над которым сразу же закружилась огромная стая питающихся падалью больших птиц. А лабораторию отогнали километров за тридцать от той лужайки, где только по чистой случайности не нашли вместе с Ефимовым своего последнего успокоения…

Баронин грустно смотрел из окна машины на удаляющуюся фигуру Зои. Сегодня она улетала в Японию, где «крестные братья» держали одну из своих многочисленных зарубежных фирм. Так они решили на встрече с Красавиным.

Лучшего исхода для них обоих придумать было трудно. Конечно, далеко, но… что делать? В их положении было не до жиру…

Занимался же он в эти дни не только любовью. Много интересного поведал ему брат убитого на зоне Скрипача, к которому он летал в Уссурийск. Почувствовав на шее прохладную сталь пистолета, Губа, как кликали Кулябина-старшего, и не подумал ломаться, а тут же выложил имя старого кореша еще по первой ходке, заказавшего ему Ларса и давшего хороший задаток. И Баронин снова с удовлетворением отметил, что серия на конфискованных у Губы банкнотах совпадает с той, что была обнаружена на купюрах, найденных у Туманова, Бродникова и Попова. Теперь из отдельных кирпичиков уже начинало складываться здание. Хотя до крыши его было далеко. Губу он наказывать не стал, оставив право на разборку с ним Красавину, но предупредить — предупредил. И тот, хорошо понимая, чего ему может стоить покушение на Ларса, клятвенно обещал своих людей к Дроздецкому больше не посылать. Правда, с самим «старым корешем» Губы Баронину встретиться пока не удалось, поскольку тот сейчас гостил по делам «фирмы» в столице…

Перед вращающимися стеклянными дверьми Зоя обернулась и прощально махнула рукой. И Баронин вспомнил запавшие ему в душу строчки поэта.

— С любимыми не расставайтесь…

Он бросил последний взгляд на продолжавшие вращаться стеклянные двери, за которыми скрылась Зоя, и его внимание сразу же привлек идущий по аллее, что вела из здания аэропорта к шоссе, мужчина в сером элегантном плаще. На него надвигался Женька Зарубин, собственной, так сказать, персоной! Да, это была встреча так встреча! Не столь и приятная, но долгожданная! Конечно, Баронин не мог знать, что его «старый приятель» возвращался совсем не из другого города, а из аэропортовского кафе, где только что беседовал с Бордовским. И беседовал как раз о Баронине…

Осторожно, ни на миг не забывая, с кем имеет дело, Баронин покатил за увозившей Зарубина «Волгой». Ехали не долго, минут двадцать пять, и, свернув на Лиственную аллею, машина остановилась. Верный заветам всех разведок мира никогда не выходить у нужного дома, бывший однокашник прошел еще около двух кварталов. И Баронин, прячась за густыми кустами, последовал за ним. Остановился он только тогда, когда Зарубин, незаметно осмотревшись по сторонам, направился к стоявшей на отшибе шестнадцатиэтажной башне. Дальше идти не рискнул, слишком была велика опасность засветиться. Теперь он знал главное: дом, где, по всей видимости, снимал квартиру Зарубин. Когда знакомый профиль и на самом деле появился в одном из засветившихся на пятом этаже окон, он только довольно покачал головой. Завтра же потрогаем «старого приятеля» за вымя с помощью лазерного устройства, с которым он чуть было не расстался в Финляндии… Он был доволен, и поэтому всего на мгновение он позабыл золотое правило механики, гласившее, что выигрыш в силе равняется поражению в пути, что в переводе на житейскую прозу означало: выигрываешь в одном, значит, обязательно проиграешь в другом. Но когда об этом золотом правиле ему напомнили у собственной машины, Баронину не осталось ничего другого, как только поднять руки, выполняя чей-то властный приказ. А в следующую секунду его быстро и профессионально обыскали и заковали в наручники.

— Ну вот теперь все! — удовлетворенно произнес тот же голос.

Баронин повернулся и увидел улыбающееся лицо незнакомого парня лет тридцати в черной кожаной куртке и черных джинсах. Рядом с ним стояли еще двое, с короткоствольными автоматами в руках. Сразу же определив в парнях «своих», Баронин все же спросил:

— В чем дело, парни?

— Ну это вам еще успеют объяснить! — усмехнулся тот, что был в кожаной куртке, весьма довольный, что сумел повязать самого Барона, о котором ходили легенды. — А я выполняю приказ! Идите в машину!

Через сорок минут они были уже в так хорошо знакомом Баронину следственном изоляторе. Правда, впервые за эти годы его привели сюда не по собственной воле. Втолкнув в одиночную камеру, сразу же закрыли за ним хищно лязгнувшую тяжелую дверь, словно она была несказанно довольна тем, что получила наконец новую жертву. Сев на противно пахнувшую койку, Баронин машинально полез в карман за сигаретами. И тут же поморщился: все отобрали при обыске. Даже сигареты. И все же он был доволен: Зоя находилась в безопасности, если, конечно… От пробившей его словно электрический разряд неожиданной мысли Баронин даже поднялся с кровати. А если это обыкновенная ловля на живца, где в роли пресловутого живца выступал его бывший однокашник? Что тогда? Тогда… эта ловля удалась, и его «старый приятель» с лихвой отыгрался за фиаско у озера! А он сам снова угодил в так заботливо расставленную для него ловушку. Вместе с Зоей…

Баронин всю ночь проворочался с боку на бок на жестких нарах и уснул только под утро. А когда его через несколько часов грубо растолкали, он, глядя на стоявшего перед ним милиционера, даже не сразу сообразил, где находится…

С тяжелой душой шел Баронин по коридору в Главном управлении внутренних дел, исхоженному им за двадцать лет вдоль и поперек! Он знал здесь практически всех, и со многими был в хороших отношениях. И в самом деле, кто же будет здороваться с прокаженным? Конечно, были и те, для кого Баронин был обыкновенным предателем, презревшим живых и осквернившим память павших. Эти, наоборот, смотрели на него с нескрываемым презрением.

И как ни горько было сейчас Баронину идти под конвоем по управлению, ему было все же не до косых взглядов бывших коллег. Он ломал голову над тем, что ему могут инкриминировать? Володина? Так это надо было еще доказать…

Как он и предполагал, вместе с Турновым его ожидал светившийся от радости Симаков. В его желтоватых глазах застыло выражение торжества. Все правильно! «Запомни, Баронин, я обид не прощаю…»

Турнов смотрел на бывшего подчиненного с холодным равнодушием. Более того, Баронину показалось, что он смертельно осточертел полковнику со своими выкрутасами, отвлекающими его от куда более важных и нужных дел, и он ждал только одного: когда же наконец они отделаются от этого бунтаря. И по возможности раз и навсегда…

Он даже не удостоил Баронина кивком. Зато сияющий при виде окончательно поверженного врага Симаков, указывая на выдвинутый на середину комнаты стул, с подчеркнутой вежливостью произнес:

— Здравствуйте, Баронин! Садитесь!

Баронин едва заметно кивнул и, усевшись, окинул хорошо ему знакомую комнату долгим взглядом. В ней все оставалось по-прежнему, только на подоконнике появился какой-то новый экзотический цветок с крупными красными и желтыми цветами да изменилось отношение к нему хозяина кабинета.

Турнов не спешил приступать к беседе, или, вернее, уже к допросу, ибо на беседу люди приходили сами, а не доставлялись из СИЗО. По своему обыкновению, он, прежде чем начать любой разговор, закуривал. И Баронин непроизвольно следил за движениями своего бывшего шефа, виденными им тысячи раз. Как и всегда, Турнов, размяв сигарету, оторвал от нее фильтр и вставил в длинный мундштук из вишневого дерева. Не глядя на стол, нащупал на нем зажигалку и, поднеся ее к сигарете, прикурил.

Но в конце концов посмотрел на Баронина, словно только сейчас вспомнил о нем. Сказать же так ничего и не сказал. Снова Баронин не увидел на его лице ничего, кроме усталости и скуки…

И тогда Баронин начал сам.

— Может быть, вы мне объясните, — обращаясь сразу к Турнову и Симакову, проговорил он, — на каком основании меня задержали?

Турнов ничего не ответил, пуская огромные клубы дыма. Роли, видимо, здесь были распределены заранее.

— Вас, Баронин, — с потрясающей готовностью, словно это доставляло ему неземное наслаждение, ответил Симаков, — не задержали, а арестовали! И чтобы у вас не было никаких иллюзий на этот счет, вот, — протянул он ему листок бумаги, — ордер на ваш арест, подписанный прокурором две недели назад!

Даже не взглянув на ордер, Баронин вернул его Симакову.

— И в чем же меня обвиняют?

Не выдержав, Симаков взглянул на Турнова.

— Силен мужик, Павел Афанасьевич! — коротко и неприятно хохотнул он.

Турнов только пожал плечами. То, что Баронин силен во всех отношениях, он знал и раньше.

— Ну ладно, — как бы подвел итог лирическому вступлению Симаков, — перейдем к делу!

Он достал из лежавшей перед ним папки какую-то фотографию и протянул ее Баронину:

— Узнаете?

Баронин взглянул на снимок и увидел лежавшего на кровати с ножом в спине Борцова. Да, это был сюрприз, ничего подобного он, конечно, не ожидал… И похоже, не единственный. Слишком уж уверенно держался Симаков. Значит, было еще что-то… Но что отвечать ему? Сказать, что он никогда не был на озере? Можно, конечно. Но если там нашли его отпечатки? Да, во время своего второго визита к Борцову он ни до чего не дотрагивался, но накануне мог что-нибудь и задеть. Но тогда придется объяснять и то, зачем он приезжал к Борцову. Передать последний привет от умершего в тайге приятеля? Наивно! И… не годится. А что, если его опять подставил Зарубин? Ведь он-то точно знал, кто посетил Борцова. Если так, то это надо еще доказывать, и колоться ему в любом случае рано! Надо вызвать огонь на себя и уже после первых нанесенных по нему залпов ориентироваться по ходу дела… И он равнодушно вернул снимок Симакову.

— Нет, этого человека я не знаю…

— Не знаете? — похоже, искренне удивился Симаков. — Ну что же, — насмешливо покачал он головой, — бывает! А ведь, насколько мне известно, на память вы никогда не жаловались…

Баронин равнодушно пожал плечами. Известно так известно! Тем лучше для вас!

— Ну хорошо! — махнул рукой Симаков. — Бог с ней, с этой девичьей памятью! Не узнаете Борцова — не надо! Может быть, вспомните этих? — протянул он Баронину извлеченные им из папки два новых снимка, на которых были запечатлены два горе-киллера, которых Баронин положил в лесу.

Скользнув по фотографиям равнодушным взглядом, Баронин снова отрицательно покачал головой, продемонстрировав тем самым поистине безграничные способности человеческой памяти. И снова Симаков, к его неудовольствию, не очень-то огорчился его забывчивостью.

— Послушай, Александр Константинович, — перешел он вдруг на дружеский тон, — ты же классный профи! Помоги мне решить один интересный ребус!

Ничего не ответив, Баронин невольно усмехнулся. Да, если его начали хвалить враги, то дела, видно, и на самом деле плохи…

— Представь себе, что два этих человека, — против своего обыкновения не обратил на его улыбку никакого внимания Симаков, кивая на снимки, — пасут третьего, который их в конце концов и убирает! Может быть такое?

— Может, — пожал плечами Баронин.

— Ну вот видишь, — словно обрадованный первым согласием за весь этот разговор, улыбнулся Симаков. — Может! Но эти люди, даже убитые, оставили очень ценные, я бы даже сказал, неопровержимые доказательства! Я сейчас познакомлю тебя и с ними! — Симаков снова полез в папку и вытащил из нее очередные четыре снимка. — Вот, — протянул он их Баронину, — полюбопытствуй, Александр Константинович!

Все с тем же равнодушным видом человека, которому нечего опасаться, Баронин взглянул на снимки. Да, это было уже серьезно! Даже чересчур! Против этого уже не попрешь, ибо на сей раз на снимках он увидел самого себя, входившего и выходившего из дома Борцова. И на каждом из них, в левом углу, стояла не только дата его посещений, но даже их точное время.

— И как ты думаешь, — все тем же доверительным тоном продолжал Симаков, — кем были сделаны эти уникальные кадры?

Баронин покачал головой. Он и сам не знал.

— Да все теми же парнями, — рассмеялся вдруг Симаков, — которых ты и порешил в лесу!

— Почему же я тогда не изъял у них пленку и не засветил ее? — спросил Баронин, уже зная, что и на этот вопрос у Симакова был ответ.

И он не ошибся.

— Да потому, Саня, — радостно продолжал тот, — что снимки эти были сделаны из фотоаппарата, вмонтированного в зажигалку! А ты, обыскивая парней, мог и не обратить на нее внимания!

Баронин усмехнулся. Слишком примитивные ловушки ставил ему Симаков. Да, как же, так он сейчас и ответит ему: «Да, действительно, не обратил!» Вслух же произнес:

— Я еще раз повторяю, что не убивал этих парней…

Симаков удивленно взглянул на него и снова заговорил почти по-приятельски.

— Ладно, — хлопнул он рукой по столу, — предположим, что все сказанное тобой правда! Но что же делать мне, получив все это? — И он широким жестом обвел лежавшие на столе фотодокументы. — Ответь мне, пожалуйста! Только без лирики, Саня!

Да, дальше ломать комедию было ни к чему. Это были уже доказательства! И Симаков прав. На его месте он подумал бы то же самое! Конечно, до обвинения в суде было еще далеко, но вполне достаточно, чтобы оставить его, как подозреваемого в тройном убийстве, в СИЗО. И ни один прокурор не сможет опротестовать этого решения! Он вздохнул. Что ж, настала, видимо, пора озвучить свою версию случившегося на озере…

— В вещах задранного медведем Булатова, — начал он наконец колоться, — я нашел адрес этого самого Борцова… Ну а потом, когда меня… уволили, я решил поехать к нему и поговорить…

— Но зачем? — не выдержал Симаков.

— Чтобы доказать свою невиновность! — резко ответил Баронин. — Неужели не понятно?

— А какая тут связь? — в первый раз нарушил молчание Турнов. — Тебя уволили не за плохую работу, а за более чем дружеские отношения с главарем преступной группы и сокрытие преступления! При чем тут Булатов и Борцов?

Баронин не отвечал. Если даже Турнов и задал свой вопрос без всякой задней мысли, то ему, отвечая на него, в любом случае надо рассказывать сейчас слишком многое. А пойти на подобные откровения он не мог.

— Да, — недовольно покачал головой Турнов, — похоже, что ты не очень-то был заинтересован в раскрытии преступления…

Баронин усмехнулся.

— Не надо смеяться, Саня! — устало проговорил Турнов. — Смотри сам, что получается! Я понимаю, что обидно быть уволенным с работы за Гнуса, который получил только то, что заслуживал! Но наказали тебя за Варягова справедливо! Но ты не только утаиваешь от меня этого Борцова, но еще встаешь в позу и продолжаешь расследование… Неужели ты не смог подняться над своей болячкой и помочь нам? Ладно, — кивнул он в сторону Симакова, — с Владимиром у вас отношения не сложились, но со мной-то ты чего не поделил?

И Турнов снова щелкнул зажигалкой. В душе Баронин поаплодировал ему. Все точно! Каждое лыко в строку! И как, главное, красиво! «Не смог подняться над болячкой, тебя не обидели, а наказали…» Молодец! И крыть ему было нечем. Если бы он сейчас и завел бодягу о том, что ему все равно не дали бы довести дело до конца, все его россказни в данной ситуации выглядели бы по крайней мере наивно. И в какой уже раз пожалел, что так нелепо кончилось его свидание с Володиным. Знай он сейчас, кто есть кто, вел бы себя иначе!

— И потом, — снова заговорил Симаков, — почему ты решил, что Борцов обязательно связан с убийством Туманова? А если бы ты нашел в кармане Булатова визитную карточку спикера Думы, ты кинулся бы со всех ног в Москву? Так что, если говорить откровенно, Баронин, — улыбка пропала с лица Симакова, словно ее кто-то невидимый стер мокрой губкой, — я не верю в твои благие порывы! Я пока не знаю, что тебе надо было от Борцова, но, получив от него какие-то сведения или, наоборот, не получив их, иначе зачем приходить к нему на следующий день, ты убрал его! А когда вмешались люди, которые его страховали, ты грохнул заодно и их, чтобы не путались под ногами! Да, против тебя во втором случае, я тебя могу успокоить, у нас ничего пока нет, но обвинения в убийстве Борцова с тебя никто не снимает! А теперь, — тон его смягчился, и на губах снова заиграла дружеская улыбка, — докажи мне, что я не прав!

Баронин неожиданно улыбнулся.

— Да прав ты, на все сто процентов прав! — проговорил он. — Только доказывать надо не мне!

— Напрасно ты так, Саня, — с сожалением взглянул на него Симаков. — Ей-богу, напрасно! Смотри, как бы не было поздно…

— Что ты имеешь в виду? — удивился Баронин.

— А то, — ответил тот, — что, по идее, мы должны тебя сразу же этапировать в Дальнегорск… Но если ты поможешь нам, то и мы можем пойти тебе навстречу…

Так, это было уже теплее, хотя ни в какие благие намерения Симакова Баронин не верил. Тем не менее, по возможности заинтересованно, он спросил:

— Каким это образом?

— А таким! — внимательно посмотрел ему в глаза Симаков. — Ты рассказываешь нам все, что тебе известно, а мы…

— Отпускаете меня? — насмешливо перебил его Баронин.

— Нет, — покачал головой Симаков, — не отпускаем… Просто кто-нибудь из группы Бродникова узнает в убитых в лесу парнях своих подельников, вот и все… А тебя… мог послать к этому Борцову в конечном счете и я сам! Представляешь, как это меняет дело?

— Послушай, Симаков, — вдруг взглянул на следователя Баронин, — а тебе не кажется странным, что эти двое страховали Борцова каким-то совершенно непонятным образом? Сначала дали мне прирезать бедолагу, а потом подставились сами!

— Да оставь ты, Саня, этих жмуриков в покое! — поморщился Симаков. — Тебе о себе сейчас надо думать!

Баронин не мог не согласиться. Что точно, то точно, думать ему о себе надо было. И еще как думать! Ведь обложили его со всех сторон.

— Можно, я закурю? — взглянул на Турнова Баронин.

Тот молча подвинул на край стола пачку «Кента» и свою золоченую зажигалку. Баронин вытащил сигарету, с удовольствием несколько раз глубоко затянулся. В шахматах это называлось цуцванг: ходить нельзя, а делать ход надо… Эх, Володин, Володин, и дернул же тебя черт! Сам бы жил да и ему бы помог! Сиди теперь и гадай, втемную с тобой играют или в открытую!

Внимательно смотревшему на него Симакову на какое-то мгновение показалось, что лед наконец-то тронулся и его многоопытный противник начинает сдавать. Он бросил на Турнова быстрый взгляд, и тот едва заметно кивнул.

— Вот что, Саня, — подвел вдруг итог беседы Симаков, — ты, надеюсь, все понял… Сейчас ты вернешься в камеру и хорошенько все взвесишь, а завтра мы с тобой встретимся и все обсудим, так сказать, на свежую голову… Извини, но отпустить я тебя не могу, как-никак ты подозреваешься в убийстве… Договорились?

— Договорились… — кивнул Баронин, поднимаясь со стула.

— Возьми сигареты! — буркнул Турнов.

Баронин мгновение помедлил и взял лежавшую на столе пачку.

На этот раз Баронин в камере был не один. К нему подселили соседей. Их было трое. И все как на подбор. Рослые и, судя по конституции, очень сильные парни лет тридцати — тридцати пяти. Как видно, перед завтрашним разговором Симаков решил поиграть мышцами, дабы сделать его более сговорчивым. Поздоровавшись с соседями, Баронин уселся на своей шконке и задумался. Из полудружеского разговора с Симаковым он вынес только одну идею. Наверху очень хотели выяснить, насколько далеко он зашел в своих изысканиях. И его почти двухнедельное отсутствие в Николо-Архангельске служило лучшим подтверждением того, что все это время он не сидел сложа руки. Конечно, это вовсе не означало, что Симаков и Турнов принимают непосредственное участие в идущей против него игре, их могли использовать и втемную. Шутка ли сказать, подозрение в убийстве! С ним будут работать до тех пор, пока либо не расколют его, либо не поймут, что это бесполезно. И тогда… этапирование в Дальнегорск и пуля при попытке к бегству! Постоянно держать под собой мину замедленного действия не захочет никто! Баронин поморщился. Это надо же так нелепо подставиться! Ведь повязали его по наводке проезжавшего мимо дома Зарубина «сапога», как называли сотрудников патрульно-постовой службы, уже около недели таскавшего в кармане его фото! И теперь, когда в бой вступил Симаков, перед ним зримо замаячила перспектива очутиться рядом с Варяговым. Не хватало улик? Так это ерунда, подкинут! Ему было хорошо известно, как это делалось! Да и людей, отправленных в «не столь отдаленные» с куда менее весомыми уликами, он тоже знал предостаточно…

Баронин достал сигарету, прикурил и в ту же секунду услышал грубый окрик одного из старательно не замечавших его парней:

— Эй, ты, хер! А ну кончай дымить здесь! И так дышать нечем!

Баронин усмехнулся. Ничего нового Симаков, конечно, не придумал. Да и зачем ему? И старое сыграет… Если он даже не ответит сейчас на грубость, это ему не даст ровным счетом ничего. «Соседи» найдут способ придраться к нему и без курения.

— А зачем же так грубо? — спокойно проговорил он и не думая тушить сигарету. — Просить надо вежливо!

— Ты смотри, какой интеллигентный нашелся! — ухмыльнулся второй парень. — Просить ему надо вежливо! Чего же ты тогда не попросил у нас разрешения, прежде чем закурить? Я тоже не намерен задыхаться из-за тебя в этой мышеловке!

— Да что с ним говорить, — поднялся с кровати первый. — Отнять у него, к чертовой матери, сигареты и выбросить их!

— Правильно! — поднялся со шконки второй. — Так и сделаем!

Третий сосед никакого желания наказывать распоясавшегося Баронина не изъявил и безразлично смотрел на ссорившихся людей. Но это пока! Как только начнется драка, он мгновенно придет на помощь своим подельникам. Все правильно, именно так «выбивали» признания из тех, кто шел в несознанку. И люди, проведя несколько суток с глазу на глаз с такими молодчиками, рассказывали зачастую даже то, чего никогда и не было на самом деле! Но Баронин хорошо понимал и другое. Давившим на него людям нужны были не только его показания, но и, главным образом, его молчание. И его вполне могли совершенно спокойно завалить в предстоящей потасовке. А Симаков уж найдет как «списать» это убийство… И он решил сменить тактику… Когда до медленно надвигавшихся на него парней оставалась всего пара шагов, Баронин поднялся с койки и, растерянно улыбаясь, сам протянул им сигареты.

— Ладно, мужики, — примирительно проговорил он, весьма искусно имитируя испуг, — извините, я больше не буду!

Парни остановились и нерешительно переглянулись. Подобного поворота от этого мужичка, представленного им как очень крутого, они явно не ожидали. И замешательство решило дело. Почти без замаха, демонстрируя тем самым высшее мастерство работы ногами, Баронин нанес мощнейший удар прямой правой в живот одного из парней и этой же самой ногой молниеносно ткнул второго в солнечное сплетение. Перешагнув через рухнувших на грязный заплеванный пол подставленных ему лохов, он двинулся на мгновенно вскочившего с койки третьего громилу, от олимпийского спокойствия которого не осталось и следа. Одно дело катить на Барона втроем, и совсем другое — остаться с ним с глазу на глаз! А этот бывший опер оказался не только классным бойцом, но и искусным дипломатом! Надо же так подъехать тихим фраером! «Ладно, я больше не буду!» Вот тебе и не буду! А ведь валявшихся на полу без сознания олухов предупредили несколько раз: с этим человеком надо быть предельно внимательными! Конечно, он попытался защищаться, но хватило его ненадолго. Не спас его и тот проход в ноги, который он попытался было выполнить. Правда, повалить Баронина он повалил и даже несколько раз попытался ударить его кулаком по голове. Но ни один из этих ударов не достиг цели. Баронин изворачивался, словно схваченная рукой змея. На свое несчастье оказавшийся на какое-то время сверху парень слишком увлекся и выпрямил левую руку, которой держал Баронина за куртку. И это стоило ему поражения. Баронин молниеносно перекрыл правой ногой его локоть и, повернув тело влево, провел болевой прием. Послышался противный хруст ломаемой кости, и тишину камеры разорвал дикий крик. Через секунду Баронин уже стоял на ногах, брезгливо глядя на корчившегося у его ног громилу. А тот, продолжая завывать, с ужасом смотрел на свое согнутое чуть ли не под прямым углом в обратную сторону предплечье. Подняв мутные от плескавшейся в них боли глаза на смотревшего на него сверху вниз Баронина, он прорычал:

— Что же ты сделал, сука!

Баронин слегка ударил его ногой в живот, но и этого хватило для того, чтобы отбить у парня желание возмущаться.

— Это тебе за суку! — ровным голосом произнес Баронин. И советую тебе извиниться! Меня нельзя безнаказанно оскорблять!

И тому не осталось ничего другого, как только пролепетать побледневшими губами:

— Извини, Барон…

— Вот это совсем другое дело! — удовлетворенно кивнул Баронин. — А теперь, — продолжал он, — ты мне скажешь, какие у вас были в отношении меня указания!

И он слегка поиграл ногой. Парень заморгал и облизал пересохшие губы. Он испытывал перед этим человеком самый настоящий ужас и, не видя другого выхода, с неожиданной силой заорал:

— На помощь! Убивают! На помощь!

Странную картину застал ворвавшийся в камеру наряд. Трое здоровых мужиков валялись на полу, а на одной из коек спокойно курил Баронин.

— Что же таких хилых прислали, Миша? — насмешливо взглянул Баронин на знакомого прапорщика, почему-то избегавшего смотреть ему в глаза. — Забыли, с кем дело имеете?

— Бросьте, Александр Константиныч! — хмуро махнул рукой тот, всегда симпатизировавший отчаянному оперу. — Я тут ни при чем!

Через пять минут Баронин снова остался в камере один. Он уселся на шконку и закурил. Он отвоевал себе это право. Симакову не удалось поиграть мышцами. Во всяком случае пока…

И на следующее утро тот встретил Баронина как ни в чем не бывало. Правда, теперь он был без Турнова и начал все так же, дружески.

— Ну что, Саня, — окинул он долгим внимательным взглядом Баронина, — надумал что-нибудь?

— А что мне надумывать? — пожал плечами Баронин. — Я сказал все вчера…

Симаков поморщился. Потом холодно спросил:

— Значит, будешь молчать? Я правильно тебя понял?

— Ну а что я еще должен тебе говорить? — устало ответил вопросом на вопрос Баронин.

— Ну хотя бы просветить меня на тот предмет, — проговорил Симаков, — где ты пропадал почти две недели? Ведь после убийства Борцова и тех двух парней в лесу тебя в Николо-Архангельске не было! Где же ты был? Где спал, ел, жил? В сказки о безвоздушном пространстве я не поверю!

Баронин промолчал. Он был профессионалом и понимал, что Симаков прав. И ему, если он хочет доказать свою невиновность, надо сыпать именами, адресами, городами, где он провел эти дни. Но о Хельсинки он, понятно, рассказать не мог. Как и о тех двух парнях, которых оставил связанными на даче! И ему оставалось только одно: продолжать идти в несознанку, а там надеяться только на чудо или какой-нибудь счастливый случай, что, по сути дела, было одно и то же.

— Так как, Баронин? — снова спросил Симаков.

— После того как… убили Борцова, — проговорил он наконец, — я вернулся в Николо-Архангельск…

— И где ты жил все эти дни в Николо-Архангельске? — последовал новый вопрос. — Дома тебя не было…

Баронин не ответил. Да и что отвечать? Лгать было бессмысленно, и он хорошо понимал это. А правду сказать он не мог. В оставленном им на квартире «дипломате» лежала спецаппаратура, пленки с видео- и аудиозаписью и новенький пистолет, а также заграничный паспорт на чужое имя, в котором стояли въездные визы в Эстонию и Финляндию.

— Кончай, Саня, — махнул рукой Симаков, — ведь ты же профессионал…

— Да, — согласно кивнул Баронин, — я профессионал! А теперь слушай меня! Да, я был в Дальнегорске и ходил к этому Борцову, но не убивал его! К парням в лесу я тоже не имею ни малейшего отношения! Где я был? Мотался полупьяный по бабам! Каким? И сам не помню, снимал в кабаках! Что у тебя остается? Только Борцов! Да, улики против меня тяжелые, ничего не скажешь, но решать будет суд! И давай, Симаков, оставим этот пустой разговор! Этапируй меня в Дальнегорск, но помни, что убитые в лесу парни являются моим козырем! Если это были не ваши люди, то кто-то их послал! И вполне возможно, что их убили с этим Борцовым вместе… А все это означает только то, что дело далеко не закончено и его обязательно пошлют на доследование!

Эту исповедь Симаков выслушал с каменным лицом. А когда Баронин наконец замолчал, он, нажимая кнопку в столе, с угрозой прошипел:

— Ну ничего! Я тебе развяжу язык! Да так, что ты сам пожалеешь!

И когда появились конвоиры, он, с ненавистью глядя на Баронина, прокричал так, словно те были глухими:

— В «семерку» его!

Конвоиры понимающе переглянулись, а Баронин почувствовал, как по спине пробежал озноб. Впрочем, все правильно, когда не действовали пряники, в ход всегда пускался кнут…

Баронина бросили в самую страшную камеру в местном СИЗО, через которую проходила полусгнившая канализационная труба, из которой чуть ли не по всей ее длине постоянно сочилась отвратительная жижа. Этой жижей был покрыт уже не только пол «семерки», но даже потрескавшиеся стены и давно уже ставший черно-бурым потолок, с которого с завидной постоянностью капали вниз крупные капли. «Аромат» в камере стоял такой, что уже через полчаса брошенного сюда человека начинало выворачивать наизнанку. По сути дела, это была своеобразная камера пыток для самых несговорчивых арестантов. И немногие выдерживали этот ад. И когда ржавая и такая же скользкая изнутри от нечистот дверь захлопнулась за Барониным, а в лицо ему ударила тугая волна отвратительной зловонной смеси, он с ужасом почувствовал, как от нестерпимой вони у него заложило уши. Обведя сразу покрасневшими глазами свою страшную обитель, он так и не нашел в ней места, где ему можно было хоть как-то разместиться, не рискуя испачкаться о нечистоты. А на прикрепленные к стене нары, по которым ползали какие-то невиданные им до сего дня огромные мокрицы, лучше вообще было не смотреть… И чувствуя, как от страшного запаха у него пошла кругом голова, Баронин честно признался себе, что долго ему этого кусочка ада не выдержать! Что потом? Пуля при попытке к бегству при этапировании в Дальнегорск? Ну и черт с ней, пусть так, но лишь бы на чистом воздухе!

Он скрипнул зубами. Подумать только! Где-то совсем рядом с ним люди сидели в чистых и светлых кабинетах и даже смотрели, насколько мог он услышать из приоткрытой двери, когда его проводили мимо одной из комнат, матч на кубок УЕФА по футболу.

Что ж, каждому свое…

Обидно, конечно, что ему так и не удалось никого наказать, но против ветра, действительно, лучше не мочиться! Да почему-то и не давал бодливой корове Бог рогов! Пожалел! Он вообще, насколько успел заметить Баронин, был жадным, этот Бог! И уж сюда к нему он, конечно, не заглянет! Да что там Бог, в эту клоаку самого дьявола на аркане не затащишь!

Баронин закурил, и табачный дым в какой-то степени заглушил стоявшую в камере вонь. Но, увы, только на время. Круглосуточно курить он не сможет даже при всем желании! Не хватит ни сигарет, ни здоровья… Одна отрада: эта мерзость идет по трубе не сплошным потоком, иначе бы муки княжны Таракановой показались бы ему праздником! И вдруг его что-то кольнуло изнутри, словно подавая знак, и Баронин зацепился за мелькнувшую, словно огонек во мраке, мысль: «Одна отрада: эта мерзость идет по трубе не сплошным слоем…» Так, кажется? Именно так! Поглощенный совершенно на первый взгляд парадоксальной идеей, он, даже не чувствуя еще более усилившегося рядом с ней отвратительного запаха фекалий, подошел к трубе. В диаметре она была чуть больше метра, не жирно, конечно, но для него вполне достаточно. Другое дело, как далеко она тянется? Ведь он может просто-напросто задохнуться в этом аромате! Могила была, конечно, незавидная, но выбирать ему уже не приходилось, пуля на свежем ночном воздухе тоже мало вдохновляла его. На его счастье, сверху труба была кое-как залатана кусками жести, и проходившее по ней дерьмо покрывало ее нижнюю часть сантиметров на двадцать пять. Но зловоние в ней стояло страшное! Перед решающим броском Баронин выкурил сигарету и, стараясь не думать о том, что его ждет, влез в трубу. Постояв так несколько секунд, он решительно нагнулся и, стиснув зубы и стараясь не дышать, двинулся вперед.

Да, это было испытание… От страшного запаха, который выворачивал наизнанку, давил и выжимал из покрасневших глаз слезы, воздух, или скорее то, что его заменяло, здесь, в трубе, казался особенно густым. А стоявшая в трубе сплошная темнота тоже нервы не успокаивала. Но первые пятьсот метров своего страшного пути Баронин прополз довольно быстро и, только почувствовав, что силы оставляют его, остановился. Сердце с такой силой колотилось у него в груди, что ему казалось, он слышит его гулкие удары в царившей в трубе тишине. По всему телу градом катил противный липкий пот, и при мысли, что надо ползти в этом аду дальше, ему захотелось вернуться в камеру. Но в эту самую минуту он вдруг увидел перед собой торжествующие глаза Симакова и… двинулся снова. Последующие триста метров дались ему уже тяжелее, и он несколько раз чуть было не потерял сознание. Но, неимоверным усилием воли беря себя в руки, продолжал безжалостно гнать себя вперед. Стоило ему только упасть лицом в зловонную жижу, так отвратительно хлюпающую у него под руками, и ему уже не встать, он просто-напросто захлебнется в фекалиях. И только одна эта мысль добавляла ему силы, упрямо толкая вперед.

Продолжая ползти в кромешной темноте, он вдруг увидел перед собой большое озеро с прохладной свежей водой, но только презрительно усмехнулся. Даже здесь, в этой отвратительной трубе, его продолжали преследовать миражи!

Так он полз еще около двадцати минут, и когда уже начал понимать, что ему никогда не выбраться из этой преисподней, в конце туннеля темнота расступилась и забрезжил пока еще слабый свет. Баронин с удесятеренной энергией пополз к этому свету. Почти полностью лишенный сил, он уже на одном подсознании выполз-таки из трубы в какое-то желтое от мочи и кала болото. В разрывавшиеся на части легкие ударил свежий воздух. Сделав несколько шагов, Баронин выбрался на берег и в изнеможении упал на траву. Его тут же начало тошнить, и тошнило так, что он чуть было не задохнулся. Страшно болела голова, и сердце продолжало чугунно колотиться в груди. Но оставаться здесь было опасно, в любой момент его могли хватиться, и Баронин, кое-как отдышавшись, поднялся на ноги и быстро пошел в тайгу. Километра через полтора он, уже почти полностью пришедший в себя, снял с себя одежду и, закатав ее в рубашку, остался в одних трусах. Он посмотрел на часы, которые, к его удивлению, продолжали идти. Без двадцати час… Он полз каких-то сорок минут, но они показались ему вечностью. И теперь надо было спешить. В два ему принесут баланду и, значит, заметят его исчезновение…

Дело было за малым, за одеждой. В трусах и кроссовках в городе ему далеко не уйти, он сразу же заинтересует первого же встречного милиционера. А от одной только мысли, что ему придется снова надевать на себя свою собственную одежду, его бросало в дрожь. Километров через пять ему повезло. На берегу Амура он наткнулся на целую группу валявшихся у своих палаток пьяных вдребадан туристов. И Баронин совершил первую в своей жизни, пусть и вынужденную, но все же кражу, «одолжив» у храпевшей, словно разъяренные львы, пьяни джинсы, ковбойку и черную джинсовую куртку. Подобрал он себе и кроссовки. И теперь ему оставалось только одно: совершить омовение, о котором он буквально уже начинал грезить. Отойдя на всякий случай от лагеря километра на полтора, он положил одежду на песок и бросился в воду. Октябрьская вода обожгла холодом, но счастливый тем, что он наконец-то сможет смыть с себя отвратительные остатки страшного путешествия, принялся плавать и нырять так, словно находился на июльском пляже. Так, наверное, вел бы себя дельфин, которого неделю везли в маленькой ванной и наконец выпустили в море.

Наплававшись, он вышел на берег и растянулся на едва теплом песке. От рук, на которые он положил подбородок, все еще шел слабый запах экскрементов. Баронин поморщился. Теперь, когда все было позади, ему казалось невероятным то, что он совершил. И если бы сейчас ему предстояло проделать этот путь заново, он выбрал бы Дальнегорск…

До дому он добирался пешком. Сбросив с себя чужое одеяние, кинулся в ванную и почти целый час мылся с таким остервенением, словно несколько лет не был в бане. И только убедившись, что от него уже не пахнет, Баронин принялся вытираться.

Через пять минут он сидел в кухне в накинутом на голое тело халате. Он достал бутылку коньяку и, налив большую рюмку, с жадностью выпил. Есть не хотелось совсем. Только при одной мысли о еде на него накатывала тошнота.

Баронин пропустил еще две рюмки и закурил, бессмысленно глядя в окно, за которым моросил мелкий дождик. Думать ни о чем не хотелось. Докурив сигарету, он прилег на диван и уже очень скоро заснул мертвым сном. Страшное напряжение последних дней и особенно часов не могло не сказаться даже на его железных нервах…

Проснулся он около девяти часов и сразу же полез под душ. Потом сварил кофе и, приняв еще рюмку коньяку, включил телевизор. И первое, что он увидел на экране, было его собственное лицо.

Все правильно, разыскивался опасный преступник Александр Баронин, совершивший дерзкий побег из следственного изолятора! При задержании всем предлагалось соблюдать особую осторожность, ибо вышеупомянутый Баронин не только прекрасно владеет кунг-фу, но и виртуозно стреляет…

Баронин усмехнулся. Да, что называется, обложили! И теперь с ним миндальничать при задержании не будут! Это уж как пить дать! Ничего другого им теперь и не остается. Найти его и взять только своими силами становилось уже нереальным. Потому и пущен был в ход официоз. Да и кто теперь ему поверит, даже если он расскажет чистую правду? Невиновные из тюрем не бегают!

Ну и ладно, черт с ними, пусть ищут! Теперь он будет осторожен втройне, да и в городе у него пока дел нет. Об активных действиях в такой ситуации нечего было и думать.

Он удовлетворенно посмотрел в окно, по которому барабанил сильный дождь. Что ж, погода как раз для него! Он быстро оделся и вышел из дому. Отойдя метров на сто, вошел в первый же попавшийся ему по дороге автомат и снял трубку. Автомат, к счастью, работал. Баронин набрал номер и, когда ему ответил приятный женский голос, сказал:

— Передайте, пожалуйста, самому, что Василий ждет его послезавтра!

— Хорошо, — ответила девушка, — обязательно передам!

Баронин повесил трубку и на всякий случай огляделся. Ничего подозрительного, все так же шумел дождь, и ветер гнал по земле застревавшие в лужах опавшие листья. Он вышел из автомата и вздохнул полной грудью. Дождь пах осенью и грустью. Баронин улыбнулся. Все правильно, на свете нет ничего лучше дождливой погоды…

Получив послание от Баронина, Красавин несказанно обрадовался. Слава Богу, объявился! О том, что его повязали, он узнал в тот же самый вечер, когда Баронина привезли в СИЗО. И огорчился до невозможности. И не только потому, что из игры выбывал сильный игрок. Ему всегда нравился Баронин, и он, зная, как могут играть его бывшие коллеги, не мог не понимать, что он обречен. Но, бежав из СИЗО, Барон и здесь умудрился совершить, казалось бы, невозможное, лишний раз доказав свои блестящие способности.

Но радовался Красавин недолго, и уже через полчаса начались огорчения. Вечная головная боль Ларса Григорий Каротин снова вышел на тропу войны! Два года зализывал он нанесенные ему раны, дожидаясь своего часа, и наконец дождался! Замахнулся он на находившееся под их крышей приватизированное пароходство, с которым было связано столько надежд. В него можно было вкладывать деньги со спокойной душой. Ведь в пароходство входили не только сухогрузы и танкеры, но и целая рыболовецкая флотилия с рыбоперерабатывающим заводом. Почему он простаивал? Да все по той же простой причине, по которой самая богатая страна в мире влачила жалкое существование! То не было топлива для выхода судов в море, то нечем было платить рабочим, то никак не могли достать какие-то таинственные запчасти для специального оборудования. Но если называть вещи своими именами, то на этом огромном хозяйстве все еще продолжал царить тот самый социалистический бардак, который и опрокинул стоявшего почти восемь десятилетий на глиняных ногах колосса. Однако крепкий и богатый хозяин мог за короткий срок превратить пароходство в настоящее Эльдорадо! Крабы, осьминоги, икра, продукты моря, лесовозы и сухогрузы… Все это могло приносить огромные прибыли, обеспечивая его работникам достойную жизнь. Ведь сегодня они только то и делают, что клянчат деньги у государства. А сам Красавин, уставший от стрельбы и крови, с преогромным удовольствием занялся бы организационной стороной этого становления, благо, что деньги на это были. Ведь именно сейчас к нему посыпались, словно яблоки с облитой плодами яблони, серьезные предложения об инвестициях. И на предлагавших эти инвестиции ему можно было рассчитывать. Чего стоил только один Калюжный! И вот на тебе! Не успела девка бабой стать, как уже ее полезли насиловать! Только за просто так это не удастся даже Каротину! Это не «мохнатые сейфы» вскрывать! Конечно, Каротин рассчитал правильно. Даже при всех своих достоинствах он, Красавин, был все же не Ларс. Его поражение и даже смерть не вызовет такого острого резонанса среди воровской элиты. Да и не нужен он ей сейчас со своим пароходством, среди центровых шли другие разборки…

— Что будем делать, Игорь? — наконец нарушил затянувшееся молчание Павел Загладин, один из помощников Красавина, который и принес ему печальную весть о наезде Каротина.

Красавин насмешливо взглянул на приятеля. Что делать? Да то же самое, что всегда в таких случаях! Поначалу — стол переговоров, если не получится, то война!

Впрочем, на переговоры можно было сразу же плюнуть. Каротин не пойдет ни на какие уступки. Это было ясно как Божий день! Не для того он на них наезжает! Но поговорить с ним в любом случае было необходимо. И Красавин набрал номер ближайшего помощника по кличке Закат, такого же отъявленного беспредельщика, как и его босс.

— Здравствуй, Юра! — приветствовал он его, услышав в трубке наглый голос. — Это Блат!

— Привет, Игорь! — спокойно отозвался Зарецкий — такой была фамилия Заката.

— Это ваши люди были сегодня в пароходстве? — сразу же взял быка за рога Красавин.

— Да, — все с тем же олимпийским спокойствием ответили ему на том конце провода.

— А вы не забыли, что это наша территория? — пока еще ровным голосом поинтересовался Красавин.

— Была, Игорек! — нагло хохотнула трубка. — Знаешь, как в детской песенке? Было вашим — стало нашим!

Красавин поморщился. Закат явно нарывался на грубость.

— Послушай, Юра, — ничем не выдавая своего негодования, вкрадчиво сказал Красавин, — а ты не очень много на себя берешь? Как бы не подавиться куском-то!

— Ничего, — продолжал издеваться Закат, — не подавимся! Вы-то не давитесь! И потом, Игорь, — уже без насмешки проговорил он, — одним вам такого пирога слишком много!

— Но почему не пришли поговорить? — продолжал настаивать Красавин.

— Ты же знаешь, Игорь, — уже совсем миролюбиво пропела трубка, — командую парадом не я! А поговорить, конечно, можно и, я считаю, даже нужно…

— Как насчет завтра?

— В пять вечера у Старой дачи! — после небольшой паузы ответил Зарецкий и сообщил условия встречи. — Годится?

— Хорошо!

Красавин положил трубку и вздохнул. Потом взглянул на внимательно смотревшего на него Загладина:

— Стрелка завтра в пять… у Старой дачи… По три машины с каждой стороны. Не больше десяти человек…

Тот только хмыкнул в ответ. Местечко было выбрано как на заказ! Кругом лес и… тишина! Там хорошо убивать без свидетелей, а не разговоры говорить!

Красавин покачал головой и протянул руку к телефону.

Хмыкай не хмыкай, а к завтрашнему дню готовиться было надо. Ему повезло, Клест оказался на месте. Выслушав «папу», он выразил справедливое возмущение по поводу беспредельщика и обещал в назначенный срок подтянуть к Старой даче свои силы.

— Пожалели суку! — выразил он в конце беседы ту же самую мысль, которая не так давно посетила и самого Красавина. — Тогда бы его надо шлепнуть! Ничего, Игорек, не переживай! Ни хера он не получит!

Положив трубку, Красавин усмехнулся. Нет, в чем, в чем, а в солидарности Клесту не откажешь! Какими бы серьезными ни были у них разногласия, против общего врага он вставал сразу! И он был прав: если даже Каротин и одержит завтра победу, это будет пиррова победа! Рано или поздно, но воры свое возьмут!

Он бросил взгляд на часы. Ровно полночь… Впрочем, сейчас это уже не имело никакого значения. После разговора с Закатом с квартиры ему надо уходить. Война есть война, и вряд ли Каротин будет ждать начала переговоров, как это уже и раньше бывало. Встав из-за стола, он направился в спальню, где отдыхала жена. Сына, по счастью, дома не было, он жил у родственников Светланы в Москве, где учился в частном лицее.

— Светик, — присаживаясь на кровать, погладил Красавин жену по голове, — тебе надо на время уехать…

Светлана, красивая томная блондинка, ничуть не удивившись подобной просьбе, села на кровати.

— Когда? — окатила она его теплой волной, накрывшей с головой в свое время не одного бедолагу.

— Сейчас!

Ничем не выразив своего неудовольствия, Светлана встала с кровати и одним движением сбросила с себя голубую ночную рубашку.

Задержав на прекрасном теле одевающейся жены сразу же вспыхнувший взгляд, Красавин невольно усмехнулся. Да, прав старик Фрейд, никуда ты от этого либидо не денешься! У них крыша горит, а он о любви думает. Проходя мимо Светланы, он все же не удержался и ласково погладил ее сразу двумя руками. Одной по крутому гладкому бедру, другой по красиво очерченному треугольнику золотистых волос. Да и что там говорить, они стоили друг друга! И Игорь не выдержал. Повернув Светлану спиной к себе, обрушился на нее с такой яростью, словно не видел женщин несколько месяцев. Довольно быстро освободившись от давившего на него груза и освободив от него Светлану, он ласково поцеловал ее в шею.

— Спасибо, малыш!

— И тебе спасибо! — улыбнулась женщина.

Нежно погладив жену по волосам, Красавин вернулся в комнату и, сев к столу, набрал номер своего охранника, жившего с ним на одной площадке.

— Витя, — сказал он, когда тот взял трубку, — сейчас отвезешь Светку… Она тебе сама скажет куда! Да, возьми «жигуленок»… Что? Нет, не надо, останешься пока с ней!

Положив трубку, он подошел к уже появившейся в комнате жене и обнял ее.

— Не скучай, девочка, — ласково улыбнулся он, — все будет хорошо!

— Я буду тебя ждать! — услышал он ее мелодичный голос, и в следующее мгновение она скрылась за дверью.

И только несколько минут спустя, когда ночную тишину разорвал страшный взрыв, от которого задрожали в окнах стекла, железная выдержка изменила Красавину. Словно подброшенный в воздух докатившейся сюда с улицы взрывной волной, он вскочил со стула и помчался на улицу. Загладин, на ходу доставая из «дипломата» мини-автомат, бросился за ним. И то, что он увидел на улице, заставило содрогнуться даже его, человека, давно уже потерявшего всякую сентиментальность. С потемневшим лицом Красавин стоял рядом с полыхавшим «жигуленком» и остановившимся взглядом смотрел, как в нем сгорало самое дорогое, что только было у него в жизни. Да, женщин Блат любил, и в то же время Загладина, как, впрочем, и многих других, удивляла та поистине неземная любовь, с которой он относился к жене. Сам не зная для чего, он снял автомат с предохранителя и осмотрелся. Улица была пуста, и только где-то далеко завывала милицейская сирена…

Когда приехала вызванная кем-то из жильцов пожарная машина, гасить было уже нечего: костер догорел сам. А еще через несколько минут подоспевшие эксперты извлекли из полусгоревшего каркаса две небольшие головешки. На одной из них в тусклом свете фонарей поблескивал чудом сохранившийся золотой кулон. Красавин подошел к головешке и, низко склонив голову, долго стоял в скорбном молчании, в какой-то прострации глядя на то, что осталось от прекрасного молодого тела, доставившего ему столько радости. Тяжело, словно старик, наклонившись к тому, что было несколько минут назад его женой, он снял с головешки свой свадебный подарок Свете. Встретившись взглядом с одним из экспертов, он слабо и как-то по-детски улыбнулся:

— Это моя жена…

Майор сочувственно кивнул головой и, неожиданно для самого себя, похлопал Красавина по плечу. Да, они стояли с ним по разные стороны баррикад, но горе всегда остается горем, и этот майор, много повидавший в жизни, хорошо понимал, что сейчас творилось в душе одного из самых крутых воровских авторитетов…

Вернувшись домой, Красавин долго сидел за столом, глядя перед собой и куря одну сигарету за другой. И напрасно Загладин умолял его выпить водки и хоть как-то облегчить душу. Красавин даже не слышал его. В его ушах все еще звучали прощальные слова жены: «Я буду тебя ждать…»

Что ж, может быть, она дождется его уже завтра. Кто знает…

В эту тяжелую для него ночь Красавин так и не заснул. А с утра принялся согласовывать и уточнять планы совместных боевых действий. Часа за два до стрелки он послал на Старую дачу пятьдесят бойцов. Проведя все утро и полдня в хлопотах, он немного забылся и временами напоминал того самого Блата, каким его знали: решительного, умного и смелого… И в то же время это был уже совсем другой человек. Горе глубоко перепахало его душу и, может быть, в первый раз заставило по-настоящему взглянуть на свою жизнь. Он никогда не впадал в патетику и не произносил никаких клятв, но сейчас он отдал бы все пароходства мира за то, чтобы снова увидеть рядом с собой Светку и услышать ее серебряный смех… Он никогда не клялся Светлане в любви, но только теперь, так страшно потеряв ее, начинал понимать, чем она была для него в жизни. И сейчас по большому счету ему было все равно, кто победит в этой возне.

И даже в машине, когда они уже выехали на Старую дачу, он поражал сидевших с ним парней каким-то неестественным спокойствием, словно ехал не на кровавую разборку, а в гости к хорошему приятелю. За всю дорогу не проронил ни слова, и сидевший рядом с ним на заднем сиденье Загладин уже с тревогой начинал посматривать на него. Он очень боялся, что в таком состоянии Игорь просто не сможет руководить боем. Но когда до Старой дачи оставались считанные десятки метров и они услышали густую автоматную стрельбу, Красавин преобразился.

— Давай! — каким-то веселым голосом приказал он побледневшему шоферу, и тот, врубив последнюю передачу, помчался вперед.

Но уже в следующее мгновение у всех сидевших в машине от удивления вылезли на лоб глаза: все сокрушая на своем пути, на них летел… танк! Правда, после того как он, стеганув из курсового пулемета по идущему впереди «мерседесу», прошил его словно консервную банку со всем содержимым, это удивление мгновенно исчезло. Следующая очередь должна была распороть джип, в котором ехал Красавин. Однако его спасло неумение нажимавшего сейчас на гашетку стрелять из прыгающей на колдобинах машины, и пули взлохматили землю метрах в пятнадцати слева от него. Но уже следующая очередь легла куда ближе! Из открывшейся двери расстрелянного «мерседеса» вывалился единственный из сидевших в нем оставшийся в живых и, визжа от боли, принялся кататься по земле. И продолжавший лететь вперед танк тут же прервал его мучения, намотав на «гусянку». Каким-то чудом водителю джипа удалось развернуться и избежать страшной смерти под одетым в броню чудовищем. А оно, рыча и изрыгая красное пламя, уже давило третью машину Красавина, красный «форд», в котором сидели еще четыре бойца.

Да, такого не ожидал никто! Да и кому могла прийти в голову бредовая идея, что Каротин пригонит на поле боя танк?.. Решив дать бой по всем правилам воинского искусства, боевики Каротина пригрозили водителю танка, перегонявшего боевую машину с завода на танкодром, и тот, чувствуя упиравшийся ему в шею ствол пистолета, послушно свернул к Старой даче. Остальное было уже делом… бронетехники… И она это дело сделала, передавив и перестреляв посланных Красавиным бойцов, которые напрасно лупили из автоматов по броне, пытаясь попасть в смотровую щель. Никто из них в нее так и не попал, а понимавший в вождении толк водитель танка, к виску которого был приставлен пистолет, давил метавшихся в диком ужасе по полю бойцов, словно куропаток. Из пяти десятков посланных Красавиным к Старой даче человек уцелело меньше половины, остальные полегли под ураганным пулеметным огнем или были намотаны на гусеницы.

Хотя самому Красавину удалось уйти от разъяренного чудовища, на этом его приключения не кончились. Километров через пять его машину попытался остановить вооруженный до зубов пост ОМОНа. Попадаться ему сейчас было никак нельзя — в джипе Красавина находился целый арсенал. Да и расправиться с ними под эту марку здесь, вдали от шума городского, было проще простого. Что ему и доказали уже в следующее мгновение. Когда до джипа оставалось метров пятьдесят, по нему был открыт ураганный огонь, и водитель машины был убит первой же очередью. Не долго думая, Загладин полоснул очередью по омоновцам, сразу же попадавшим в снег. Пользуясь моментом, севший за баранку Красавин свернул с шоссе и сошел на уходившую в тайгу дорогу. С огромным трудом ему удалось вылезти из колеи и по твердой почве въехать в лес. Загладин тем временем, стреляя из автомата, не подпускал преследовавших их на своем автобусе омоновцев на убойное расстояние. Впрочем, он и сам уже очень скоро увяз, провалившись в какую-то замерзшую лужу. Да и куда ему было тягаться с обладавшим превосходной проходимостью джипом?

Им удалось уйти, и часа через три, с неимоверным трудом пробравшись в обложенный все тем же ОМОНом город, они уже сидели на одной из принадлежавших их группировке квартир. Говорить ни о чем не хотелось, и они молча пили водку и беспрерывно курили. Несколько оживились они, только услышав в последних известиях по телевизору, что сегодня в ходе мафиозной разборки почти полностью уничтожили друг друга две крупнейшие преступные группировки города и был убит печально знаменитый главарь новых Григорий Каротин. Бросив быстрый взгляд на Красавина, Загладин сказал:

— Менты были предупреждены…

Красавин выпил водку и поморщился. Занюхав ее черным хлебом, он только покачал головой. То, что ОМОН появился совсем не случайно, он понял еще там, у Старой дачи.

— А ты не думаешь… — начал было снова Загладин, но Красавин жестом руки остановил его.

Он смертельно устал для того, чтобы сейчас говорить о серьезном. Он не спал уже почти двое суток, и нервное напряжение, частично снятое водкой, начало спадать. И сейчас он хотел только одного: завалиться спать. А уже потом, на свежую голову, и думать, и говорить, и решать. Допив прямо из горла остававшуюся в бутылке водку, Красавин из последних сил добрался до кровати и прямо в одежде завалился на нее. Через секунду он провалился в глубокую черную яму…

Ровно в восемь часов вечера Баронин занял свой пост напротив того самого дома, где его совсем недавно повязали. Он ожидал появления «старого приятеля», надеясь услышать от него хоть что-нибудь интересное. Вчера он тоже продежурил здесь до семи утра, но Зарубин так ни с кем и не поговорил по телефону.

Стоял легкий морозец, и в холодном воздухе кружились редкие белые снежинки. Зима вообще в этом году входила в свои права как-то робко, словно не решаясь перейти наконец в последнее наступление.

В черном небе горели многочисленные звезды, и от этих летавших в ночи белых мух зеленовато-синий свет казался еще холоднее. В холодном своем равнодушии ко всему земному они бесстрастно взирали и на горевший вечерними огнями город, и на тот дом, в котором жил «старый приятель», и на самого Баронина, наблюдавшего за его пока еще черными окнами. Его ожидание снова могло затянуться на довольно неопределенное время, и только при одной мысли о том, что ему придется торчать здесь в лучшем случае до полуночи, Баронина охватывала тоска. Но что делать? Разница с Москвой составляла семь с половиной часов. И если бы даже Зарубину позвонили в шесть утра, для Москвы это было бы самым нормальным временем.

Притопывая на морозе и время от времени поглядывая на зарубинские окна, Баронин успел поразмыслить о многом. Да, творящееся сейчас в России можно было списать на трудности роста. И кто знает, может быть, пройдет десяток-другой лет, и в России появится средний класс, не будут воровать нефть и алмазы, наконец-то заработают законы, и такие, как он, будут цениться на вес золота? Все может быть, но… у него была одна жизнь и светлое будущее, о котором неоднократно твердили большевики, ему уже не увидеть. Пока он был в своей борьбе обречен. Можно победить Симакова, и даже дюжину таких, как он, но никогда и никому не победить систему!

Углубиться дальше в теоретические умопостроения Баронину было уже не суждено. В зарубинских окнах вспыхнул свет, и он увидел хорошо ему знакомый силуэт «старого приятеля», сразу же усевшегося на кухне за телефон. Зарубину вообще по душе была почему-то больше кухня, где он и проводил все свое свободное от разъездов время. Судя по набираемому номеру, он звонил в Москву, в Николо-Архангельске номера состояли из шести цифр, а он, насколько мог видеть Баронин, набирал их минимум двенадцать. Но напрасно раз за разом он набирал московский номер, ему так и не ответили. Оставив телефон в покое, Зарубин отошел от окна и через минуту снова появился рядом с ним с бутылкой водки и какой-то тарелкой, по всей видимости с закуской, в руках. Баронину было хорошо слышно, как он стучит ножом и вилкой по тарелке.

Насытившись, Зарубин снова попытался дозвониться в Москву, и снова его постигла неудача. Махнув рукой, он закурил и включил телевизор, и Баронин сразу же услышал о сегодняшнем побоище у Старой дачи и подвигах новоиспеченных танкистов. «В этой битве между группировками недавно осужденного Каткова и представителями новой волны, возглавляемой не менее известным в регионе Каротиным, — вещал диктор, — пало около сорока пяти человек, в том числе и сам Каротин. Впрочем, война началась еще вчера ночью, когда была взорвана машина известного криминального авторитета Игоря Красавина. Сам Красавин не пострадал, но погибли находившиеся в машине его жена и телохранитель. К сожалению, самому Красавину, — продолжал диктор, — удалось уйти от преследовавших его омоновцев, и в настоящее время о его судьбе ничего не известно…»

Выслушав это не совсем приятное для него сообщение, Баронин только покачал головой. Ему придется тяжело, если Игоря убрали…

Однако снова севший за телефон «старый приятель» не позволил ему отвлечься, ибо на этот раз он попал в яблочко с первого выстрела. И когда ему ответил хорошо поставленный голос, он, не скрывая своего торжества, проговорил:

— Ну вот и все, шеф, сбылись мечты идиота! Коробка в их, а значит, и в наших руках! Мы победили!

— Ну что же, Женя, поздравляю! Ты хорошо поработал! — ответили ему на том конце провода.

— Рокотов купил билет на двадцать восьмое октября! — снова проговорил Зарубин.

— Хорошо, — ответили ему, — прилетишь вместе с ним!

— О’кей, шеф!

— Удачи, Женя!

— До свидания, шеф!

Зарубин положил трубку и довольно потер руки. Глядя на его радостное лицо, Баронину очень хотелось сказать «старому приятелю»: «Рано ты радуешься, Женя, очень рано! И скорее всего, ты опять проиграл!»

Но… не слышал Женя и продолжал кайфовать. А Баронину было грустно. Он не испытывал ни удовлетворения, ни даже злорадства. Да и какое может быть удовлетворение от того, что он вынужден был бороться не на жизнь, а на смерть с собственным приятелем. Ладно бы, если они сражались за идею, а так…

Бросив последний взгляд на продолжавшего праздновать победу Зарубина, Баронин посмотрел на часы. До встречи с Красавиным, если он, конечно, придет на свидание, оставалось сорок пять минут. Несчастный Игорь… Баронину было искренне жаль Красавина. Он хорошо понимал, какие муки должен испытывать этот в общем-то хороший парень. Подумать только! Чуть ли не на глазах погибла его жена! И он почему-то вспомнил глаза и лицо Зои, когда сообщал ей о гибели Мишки. Тяжело, что там говорить…

Отойдя от дома Зарубина, Баронин быстро поймал «левака», на автобусах и троллейбусах он давно уже не ездил. После статей и фотографий в газетах и такой широкой рекламы по телевидению его знал почти весь город, да и Симаков, наверное, не дремал. К великому удивлению и радости Баронина, Красавин пришел ровно в назначенное время. Нельзя было не отметить произошедшей в нем перемены. Глаза у него впали и потухли. Щеки ввалились, а широкий лоб прорезала начинавшаяся между бровями резкая морщина. Слегка обняв Красавина, Баронин мягко сказал:

— Крепись, старина…

У Красавина дрогнули губы, он хотел что-то сказать, но усилием воли сдержался. Баронин вытащил из кармана дубленки плоскую двухсотпятидесятиграммовую флягу коньяку и отвернул закрутку.

— Помянем супругу! — твердо произнес он и протянул коньяк Красавину. — Пусть земля ей пухом будет!

И снова что-то дрогнуло в лице Игоря, как сейчас увидевшего полыхавший «жигуленок» и то, что осталось от его Светки… Взяв бутылку, он сделал несколько больших глотков и вернул ее Баронину.

— Спасибо, Саня…

Ему было приятно, что этот большой и сильный человек разделяет его горе и искренне сочувствует ему.

Баронин допил коньяк и вопросительно посмотрел на Блата. Торопить его не хотелось, но светиться им обоим на улице тоже было ни к чему.

Впрочем, Красавин и сам все прекрасно понимал. Ведь теперь и он был в розыске. Правда, скорее по подозрению в нападении на отряд ОМОНа. Ведь никто еще не доказал его пребывания в том самом джипе, на котором он ездил на разборку. Они закурили, и Блат подробно рассказал Баронину обо всем случившемся за эти сутки.

Итак, многое прояснялось для Баронина. И он не сомневался, что под «коробкой» Зарубин подразумевал именно пароходство. «Коробка» в их, а значит, и в наших руках!» Так он сказал своему шефу. И это могло означать только одно. Зарубин держал под контролем тех, кто прибрал пароходство к рукам, имея на них компромат. И теперь, когда они заполучили желанную «коробку», на свет должна появиться некая папка с синими тесемками и… часть доходов, если вообще не все, перейдет в руки хозяев Зарубина, работавшего, как теперь точно знал Баронин, отнюдь не на государственные структуры… Стало теперь ясным и то, почему он мешал «старому приятелю». Что ж, они учли все правильно! Не взяли в расчет только… его, Баронина!

«Нет, уважаемый Евгений Викторович, — снова подумал он про себя, — мечты идиота далеко еще не сбылись и… вряд ли сбудутся!»

— И еще, Саня, — закончил свой рассказ Красавин, — приехал «старый кореш» Кулябина-старшего…

Баронин довольно кивнул. Что ж, и это, как говорили его подопечные, в цвет! Ведь к этому «старому корешу» протянулась уже не одна ниточка. И все дороги сейчас вели, нет, пока, конечно, не в Рим, а всего лишь на Кедровую улицу, где находился офис «старого кореша».

— И кто же теперь остается на городе? — спросил Баронин.

— Получается, что Клест, — поморщился Красавин.

— А хорошо получается-то, Игорь? — внимательно взглянул ему в глаза Баронин.

И тот прекрасно понял его вопрос. Да, он и сам уже много думал над этим, но… так ничего и не надумал. У него было все: предположения, подозрения! Не было только главного: фактов…

— Во всяком случае, — пожал он плечами, — его люди у Старой дачи тоже погибли…

Баронин скептически усмехнулся. Люди! Кого и когда волновала эта разменная монета в играх сильных мира сего! А уж в их православной стране и подавно. Клест не Бог весть какая величина, но и для него жизнь нескольких боевиков вряд ли представляла хоть какую-нибудь ценность…

И Красавин понял его правильно, но все же с обвинениями не спешил.

— Поговори с Рамсом, — сказал он, — а там посмотрим…

Баронин кивнул. Сотрясать воздух подозрениями было бессмысленно. Мало, конечно, вероятно, но Рамс мог вести и какую-то свою игру.

— Слушай, Саня, — поднял на него глаза Красавин, — а что ты собираешься делать потом? Ведь ты в розыске…

Баронин грустно усмехнулся. Да, жизнь продолжала диктовать свои суровые законы. Разве могло ему присниться даже в самом страшном сне, что его будут искать те же самые люди, с которыми он проработал бок о бок столько лет? И за что? Только за то, что он делал свою работу так, как ее и надо было делать! И Красавин, от которого не укрылась эта улыбка, вдруг вспомнил ревущие от восторга трибуны и себя, швырявшего одного противника за другим на спину. Он даже вздохнул. Да, тогда он тоже мечтал совсем о другом…

— Уже очень скоро я лечу в Москву, — ответил Баронин, — а потом… — пожал он плечами, — будет видно… А ты? Как тебя искать, если что?

— На месячишко исчезну! — ответил Красавин. — Надо кое-что утрясти в Таиланде…

Баронин ничего не ответил, подумав про себя, что уже очень скоро на земном шаре не останется ни одного места, куда бы не добрались российские «крестные братья». Если уже не осталось… И тут же вспомнил о Зое. А может, и ему махнуть в Японию? Но сразу же отбросил от себя эту шальную мысль. Слишком опасным гостем он пока остается, и подвергать любимую женщину опасности еще раз у него не было ни малейшего желания.

— Сделаем так, Саня, — снова заговорил Красавин, протягивая ему несколько визитных карточек. — Вот тебе телефоны в Бангкоке, по которым ты меня сможешь найти! И если что, — улыбнулся он, — милости прошу! Поплаваем и позагораем, ведь там, — с какой-то тоской проговорил он, — вечное лето…

Баронин только вздохнул. И в самом деле! Они уже промерзли до костей на пронизывающем насквозь холодном ветру, а где-то сияло теплое солнце и катило свои голубые воды ласковое море. Видно, несправедливость Всевышним была заложена в сотворенный им мир уже изначально…

— Заметано! — спрятал в нагрудный карман свитера карточки Баронин. — Только еще одно, Игорь!

— Что?

— Мне нужны машина и права!

— Позвони вот по этому телефону, — вырвал из записной книжки Красавин листок бумаги, — и там тебе все сделают!

— Хорошо!

— Ну тогда с Богом! Эх, жаль, на посошок нету! — с сожалением развел руками Блат.

— Кто это тебе сказал, что нету? — улыбнулся Баронин и вытащил из кармана вторую флягу.

— Ну ты силен, старик! — восхищенно посмотрел на него Красавин.

— Давай, Игорь, — протянул Баронин ему коньяк. — За дорогу и успех!

Через мгновение он растворился в темноте. Баронин грустно покачал головой. Красавин даже не мог попасть на похороны собственной жены. Впрочем, что это за похороны… Гроб и в нем обуглившаяся головешка…

На следующий день, получив по рекомендации Красавина повидавший виды, но тем не менее бывший на хорошем ходу «жигуленок» и права, Баронин быстро мчался по загородному шоссе. Отъехав от города километров на тридцать пять, он свернул на проселочную дорогу. Стоял легкий морозец, и машина легко катила по весело хрустевшей под ней тонкой ледяной корке. Проехав еще километра два, Баронин оставил машину в густых кустах, на которых еще вовсю зеленели листья, и направился к хорошо ему известной заимке, где сейчас расслаблялся после визита в столицу тот самый Рамс, с которым он уже давно горел желанием повидаться.

Начинало темнеть, и тревожную лесную тишину нарушали только редкие крики еще не угомонившихся на ночлег птиц. Шел Баронин не долго, минут двадцать, и, преодолев длинную, едва присыпанную снегом балку, наконец увидел показавшиеся ему такими желанными в пустом и холодном лесу огоньки заимки. Совсем низко над ним пролетела, тревожно крича, какая-то птица, и Баронин вспомнил ту ночь, когда он сидел у себя на даче и кричавшая далеко в тайге птица вот так же о чем-то предупреждала его. Он усмехнулся. Теперь ей надо было предупреждать уже другого…

На заимке было четверо: два охранника и сам Рамс, парившийся с «массажисткой» в бане. С Матвеем Фомичом Кутаковым, как прозывался в миру хозяин заимки, Баронин был знаком давно и знал его с далеко не самой лучшей стороны. И даже когда-то вязал его за взятую им кассу. Правда, со временем хитрый и осторожный Рамс сменил масть и, пользуясь демократическими свободами, принялся бомбить нечистых на руку директоров предприятий, заключавших договоры с иностранными партнерами. Работал по одной и той же хорошо проверенной им схеме. Получив достоверную и хорошо оплаченную информацию о стоявшей в договоре сумме и реальной цене, он начинал шантажировать ловкачей чуть ли уже не в самолете, и тем не оставалось ничего другого, как только откупиться от него. Да и сейчас Кутаков занимался в группировке Клеста «экономическими вопросами»…

Ждал Баронин долго и даже успел замерзнуть. К тому же началась пурга, и он чувствовал себя в продуваемом насквозь темном лесу не очень уютно. Только через полтора часа из бани выпорхнула стройная девушка в накинутой на джинсовое одеяние дубленке, а вслед за ней появился и сам хозяин заимки, массивный, среднего роста мужчина лет пятидесяти, с малиновым от пара лицом и покрасневшими глазами. За ним вынырнули охранники, рослые, коротко остриженные парни в одинаковых спортивных костюмах.

— Попарьтесь по одному! — бросил на ходу Кутаков. — После вчерашнего на нас некому нападать! — усмехнулся он.

Один из телохранителей вернулся в баню, а второй двинулся за Кутаковым к его «резиденции» — крепко срубленной избе, из большой трубы на крыше которой валил седоватый дым. При желании Кутаков, конечно, давно мог бы воздвигнуть здесь более современное строение. Но суперсовременная вилла у него уже была, а в этой тайге он хотел все оставить так, как есть.

Вслед за ними осторожно двинулся и Баронин. Он уже знал, что ему делать. Но не успел Кутаков скрыться в своей «резиденции», как ее дверь снова открылась и на пороге появилась «массажистка».

— Ты куда? — удивленно взглянул на нее поднявшийся на крыльцо и чуть было не столкнувшийся с ней охранник.

— Туда! — улыбнулась девушка, указывая рукой на баню.

Охранник, плотный парень с крутыми плечами и могучей шеей, сошел вслед за девушкой с крыльца и проводил ее одновременно загоревшимся и удивленным взглядом. Подобного жеста он от «папы» не ожидал! И пожалел о том, что не остался париться первым…

И ему было чего жалеть! До крыльца он уже не дошел. Подкравшийся к нему со спины Баронин ударом ребром ладони в основание черепа уложил его на покрытую белой крупой промерзшую землю. И выполнил он его так, как когда-то учил Ли Фань. Баронин затащил парня в сени и на всякий случай связал, заклеив рот припасенным специально для подобных ситуаций пластырем. Прислушавшись, он осторожно двинулся к комнате, в которой находился Рамс. Проходя через сени, сквозь открытую настежь дверь он увидел небольшую, но очень уютную комнатушку, где, по всей видимости, располагались телохранители.

Кутаков лежал на роскошной широкой кровати с каким-то порнографическим журналом в руке. На стоявшем рядом столе были открытая бутылка с шампанским, коньяк и бокалы. Откуда-то сверху лилась приятная музыка, сопровождаемая страстными стонами совокупляющихся.

— Привет, Матвей! — негромко позвал мужчину Баронин, нарушая эту идиллию.

Удивленный хозяин опустил журнал и чуть было не поперхнулся лимоном, который он обсасывал после очередной рюмки коньяку.

— Барон?! — изумленно и в то же время испуганно проговорил он.

— Он самый, — улыбнулся Баронин, — кто же еще!

— Ну ты силен! — изобразил на своем лице вымученную улыбку Матвей.

— Силен! — насмешливо согласился Баронин. — Не так, конечно, как ты, но кое-что есть…

— Выпить хочешь? — натянуто улыбнулся Рамс, кивая на стол.

Он уже понимал, что им предстоит трудный разговор, и тем не менее пытался делать хорошую мину при плохой игре. Его деревянная улыбка не могла обмануть Баронина. Он хорошо видел в глазах уже сидевшего на кровати Кутакова настороженность и страх. Но выпить согласился. Да и почему не пропустить пару рюмок хорошего коньяка после блуждания по холодному лесу?

— Давай! — охотно согласился он. — Беседовали мы с тобой в свое время предостаточно, а вот выпивать не приходилось! Только учти, что опять банкую я! — на всякий случай поиграл он пистолетом, который продолжал держать в руках.

— Учел! — поморщился Матвей, хорошо знавший, с кем он имеет дело. Не кто иной, как Баронин, брал его лет пятнадцать назад, когда он еще специализировался на ограблениях касс всевозможных советских предприятий.

Поднявшись с кровати, он накинул на татуированные плечи толстый стеганый халат и быстро разлил по рюмкам коньяк.

В комнате было тепло, даже душно. И намерзшийся в лесу Баронин почувствовал, как его щеки и уши начинают гореть, как у всех, кто с холода входил в жарко натопленное помещение.

— За что выпьем, Саня? — взглянул он на Баронина.

— За пароходство, за что же еще! — усмехнулся тот. — Я тебя тоже поздравляю! Молодец!

Матвей скользнул по Баронину долгим оценивающим взглядом и кивнул. Чокаться, правда, не стал. Выпив, он поставил рюмку на стол и вытащил из лежавшей рядом пачки сигарету. Он все еще пытался изображать радушного хозяина, но сам в это время лихорадочно соображал, от кого же на самом деле явился к нему этот бывший опер. А может, не бывший? И вся эта история с его отставкой самая обыкновенная ментовская туфта! Могло быть такое? Конечно, могло! Впрочем, какая разница, на кого сейчас работал Барон, на ментов или на того же Ларса, с которым его связывала такая нежная дружба с пеленок! Он пришел к нему не ради рюмки коньяку. Зачем? Да колоть, зачем же еще! И черт его знает, что там у него в загашнике! Тем не менее он опять улыбнулся и вопросительно взглянул на Баронина.

— Сейчас, Матвей, — продолжал самым что ни на есть задушевным тоном тот, — ты ответишь мне на несколько вопросов, а потом мы с тобой расстанемся! Но, — поднял он указательный палец правой руки, — обманывать меня я тебе не советую, только себе хуже сделаешь! А ты мое слово знаешь!

Матвей хмуро кивнул. Да, что-что, а слово этого крутого мужика он хорошо знал. И получив его, мог быть спокоен. Кем-кем, а фраером Барон не был. Он хорошо помнил весьма поучительную в этом смысле историю, случившуюся с его же быками.

Красуясь на «мерседесе» и пугая и гаишников, и водителей, они куражились на трассе, изображая из себя крутых. И все, понятно, уступали им дорогу. Да и кому охота связываться с не знавшими пощады громилами? И только один «жигуленок» не подумал уступать им дорогу и прижиматься к обочине. И они, несказанно обрадованные поводу размяться, остановили не желавшего подчиняться наглеца. Но, на их беду, этим наглецом оказался Барон. Не обратив ни малейшего внимания на угрозы размазать его по мокрому асфальту, он очень быстро сам уложил на этот самый мокрый асфальт одного из быков. И тот очень долго после этого приходил в себя. А вот со вторым Барон поступил гуманнее. Разоружив, он заставил его проползти по шоссе метров двести пятьдесят, а потом сам же отвез его в больницу залечивать ободранные до крови локти и колени. Не раз и не два общавшийся с Барониным, Кутаков часто думал об этом человеке. Много повидавший в жизни, он часто задавался вопросом, почему этого отчаянного и справедливого опера нельзя было купить, как они покупали на корню многих его коллег? Он точно так же, как и они, получал какие-то жалкие гроши, каких ему самому не хватило бы даже на один хороший вечер в кабаке, точно так же был этим недоволен — и тем не менее не шел на весьма лестные для него предложения. А купить Барона желающих было предостаточно. Да и друг детства опять же… Кто-кто, а Ларс бы нашел способ подкинуть старому приятелю на бедность! И тем не менее… Значит, было в нем нечто такое, чего никогда не мог понять Матвей! И это что-то заставляло его смотреть на Баронина несколько иными глазами.

Ничего не ответив на замечание Баронина, Кутаков снова разлил коньяк и тут же залпом, как давно уже не пил этот благородный напиток, опрокинул рюмку. Баронин пить не стал.

— Итак, — включил он в кармане магнитофон, — начнем, помолясь! Ты заказывал в Уссурийске Ларса от своего имени? — слегка наклонив голову, насмешливо посмотрел он на снова взявшегося за сигарету Рамса.

От неожиданности тот вздрогнул так, что чуть было не опалил себе ресницы зажженной зажигалкой. Ничего подобного он не ожидал. В боксе это называется нокаут. Да, Барон знал, что делал! И думай, что теперь: выкидывать полотенце или идти в клинч… Впрочем, чего думать! Если Губа его сдал, а оно, видно, так и есть, ему в любом случае кранты. Он поднял руку на неприкасаемого! На коронованного высшей воровской сходкой России «крестного отца» целого региона! И хорошо, если еще просто прирежут или пристрелят, могут ведь еще и помучить напоследок, чтобы другим неповадно было!

И Матвей, с лица которого всего за какую-то долю секунды сбежала вся краска, понимая, что его жизнь и смерть находятся сейчас в руках у сидевшего напротив человека, хрипло выдохнул:

— Нет, конечно…

Он взял сигарету и нервно щелкнул зажигалкой. Она почему-то не зажигалась. И он, яростно щелкнув ею несколько раз, с силой запустил ее в угол комнаты. Прикурив от стоявшей здесь же, на столе, уже догоравшей свечи, он жадно затянулся и поведал всю подноготную своей поездки в Уссурийск.

— А за что убили Попова? — удовлетворенный исчерпывающим ответом Рамса, задал Баронин свой второй, не менее убийственный для его нервов, вопрос.

Кутаков усмехнулся и покачал головой. Да, Барон пришел к нему не с пустыми руками и был буквально начинен информацией. Видя замешательство допрашиваемого, Баронин на этот раз плеснул ему коньяку, и тот жадно выпил спиртное.

Когда Рамс пропустил рюмку, Баронин, дав ему отдышаться, нанес новый удар, не уступавший по силе двум первым.

— А теперь, — взглянул он авторитету в глаза, — расскажи мне о том, кто навел на Старую дачу ОМОН?

И задал он этот вопрос таким уверенным тоном, что у Кутакова не осталось даже сомнений в том, что Барон и без него хорошо знает, откуда у кого растут ноги. Тем не менее он подробно поведал об имевшем место тайном сговоре с новыми за спиной Блата. Выговорившись, он снова налил себе коньяку, и на этот раз Баронин составил ему компанию. Теперь он мог себе позволить расслабиться. Записанные на магнитофон откровения одного из основных действующих лиц разыгрываемой драмы открывали совершенно новую страницу в деле, которое он окрестил про себя «приватизацией».

— Ну что же, Матвей, — поставив пустую рюмку, поднялся он из-за стола, — беседой я доволен… И не вздумай посылать за мной своих орлов! О братьях-разбойниках знаю не я один, но обещаю без нужды тебя не подставлять! Это ваши дела! Все, будь здоров!

Баронин насмешливо подмигнул и двинулся к двери. Выстрела в спину он не опасался, слишком на толстом крючке сидел у него Кутаков.

Уже хлопнула входная дверь, а Кутаков все еще продолжал сидеть на своей царственной кровати, тупо глядя перед собой. Слишком резок был переход от полнейшей безмятежности всего полчаса назад до почти скорбного уныния, в которое он впал сейчас. И ему повезло: Барон действительно не станет шантажировать его при первом же удобном случае. Если он, конечно, и по сей день оставался все тем же Бароном, каким он его знал. Жизнь могла сломать и его, да и старый друг-приятель Ларс опять же… Несмотря на стоявшую в комнате жару, только при одном упоминании этого имени он зябко подернул плечами и потянулся за коньяком…

Опрокинув почти полный стакан, закурил, но желанное тепло не приходило — слишком напряжены были нервы. Из-за двери послышался громкий стон. Кутаков надел теплый спортивный костюм и кроссовки и пошел на двор. В сенях наткнулся на начинавшего приходить в себя от страшного удара охранника, сидевшего на полу и таращившего на него свои круглые и все еще пока бессмысленные глаза. С трудом сдержавшись, чтобы не пнуть его ногой, он в сердцах плюнул ему в лицо и поспешил в баню. На улице кружила уже настоящая пурга, больно хлестнувшая его по лицу ледяной крупой.

— Суки! — неизвестно к кому обращаясь, выругался он, и пурга, подхватив брошенное им слово, унесла его куда-то далеко в лес.

Словно разъяренный тигр, он ворвался в предбанник, где пил пиво с «массажисткой» его второй телохранитель, и, срывая зло на ни в чем не повинных людях, устроил там дикий погром. Привыкший к подобным эскападам охранник с непроницаемым лицом наблюдал за истерикой хозяина, а насмерть перепуганная девушка, забившись под стол, с ужасом смотрела на его налитые кровью глаза и летавшую по воздуху посуду…