Восхождение к власти: «италийский рассвет»

Глава шестая. Дыхание нового времени

Спустя неделю. Сиракузы-Сан-Флорен. Полдень.

«Прошло всего ничего, а всё полнится изменениями», - такова мысль выходящего на улицу человека, зреющего, насколько сильно преобразился его любимый град.

Над городом царит всё то же серое небо, заводы так же работают, но уже не несут химической отравы в испарениях и выхлопах. Теперь этот дым совершенно иной, пропущенный сквозь мощные очистители, насаждённые Службой экологической безопасности Ковенанта. Но чуда ждать не нужно – сгустившиеся облака не понесут сразу чистый белый снег, и природа долго ещё будет нести печать осквернения долгих сотен лет. На восстановление окружающего мира, превращения из моря серости, унылости и гибели в худобы оттенок прошлой славы понадобится пару лет. Однако даже сейчас чувствуется некая свежесть, что витает в воздухе. Раньше он отягощал сам процесс дыхания, тяжело было втягивать воздух, сейчас же дышится намного легче.

- Как прекрасно, - выразил чувства молодой парень, свободно дыша и наслаждаясь видами, поправив чёрную куртку.

Ароматы рыбной гнили, трупной вони и ещё сотни омерзительных запахов постепенно отступают и вскоре канут в историю, оставив от себя лишь неприятные воспоминания. Но больше всего радуется глаз, который видит, что с юга пришли и бригады строителей, ведомые строгой государственной рукой, которая отряхивает город от ветхости, преображает его.

Данте прогуливается по городу, и пытается узнать в нём то, что ещё было неделю назад, но не может. Разбитые улицы, где в каждой яме можно было спокойно строить благоустроенную землянку, обретают нормальный вид. Машины и люди, под гул работы двигателей и скрежет гусениц, звон инструментов, лихо заделывают ямы. Теперь это обычные дороги, залатанные до нормального состояния, что по ним можно спокойно ездить, не боясь провалиться под ветхие пласты асфальта.

Взгляд юноши не может оторваться и от быстро благоустраивающихся улочек, которые теперь не ужасают своими разрушениями. Покрытие на них теперь ровное, восстановленное и слегка приукрашенное искусственными цветами белого цвета… «цвета чистоты нравственности и нового правления», как поясняли чиновники государственной морали и духовности, которые и предписывали «наряжать» улицы и переходы в символику и атрибуты власти.

«О, патруль нравственности», - приметил Данте вышедших, из-за угла людей.

Сиракузец поёжился в душе, когда увидел «тройку» патрульных – мужчина в «заглаженных» серых – пиджаке, рубашке и брюках, сопровождаемый двумя полицейскими. Из городских обсуждений, разговоров и новых актов Валерон узнал о том, что правительство внедряет систему смешанных патрулей в недавно покорённые города и поселения, чтобы наблюдать за состоянием людей, предотвращать деяния развращения или пресекать гражданское неповиновение. Сиракузы-Сан-Флорен, живший в вольностях и грязи, тяжко отходит от прошлого и ещё тяжелее приходит к новому. В памяти Данте «заиграли» картины произошедшего – он видел, как чиновник штрафовал двух влюблённых, целующихся на виду у всех, полицейские «ломали» мужчин, требовавших, что бы их городская партия была восстановлена, и с негодованием наблюдал за тем, как патрули контролировали сожжение книг, бюллетеней, материалов партии «Городское благоденствие», ратовавшей за благополучие Сиракузы-Сан-Флорен, а чиновники выписывали штрафы тем, кто выражал сожаление за «вредоносную моральную поддержку».

«Но таково требование новой власти… во имя порядка и лучших времён», - успокоил себя Данте.

- Оглашение Постановления главы города номер семнадцать! – криком вырвал государственный районный глашатай, потерев руку о край бесцветного камзола. – Все предприятия, ранее находившиеся в собственности Сиракузы-Сан-Флорен становятся собственностью Министерства экономики Ковенанта! Глава города постановляет: все работники предприятий группы «А» и «С» должны в обязательном порядке пройти профилактические идейные беседы на предмет выявления государственно-неустойчивых элементов!

Пройдя дальше, парень прошёл меж двух человек, несущих стокилограммовый мешок с цементом. Вокруг идёт полномасштабное восстановление города, и все ресурсы, изъятые из казны олигархов, брошены только на это. Процесс реновации новая власть запустила не с центра, а с городских краёв, больше похожих на большие и стонущие от нищеты трущобы. Когда был дан приказ восстановить город в самые короткие сроки, практически все горожане откликнулись, с энтузиазмом берясь за воскрешение любимой родины. Да и мало, кто хотел спорить с государственными деятелями и карателями Ковенанта.

Проходя сквозь отстраиваемые районы, юноша часто наблюдает армии рабочих, без устали, без промедления и с незыблемым повиновением новой власти, работая на многочисленных стройках, под пристальным и даже суровым надзором людей из Службы по городскому строительству Министерства экономики. Никто не смеет покидать рабочего места до завершения дня, либо крайней необходимости, ибо это подрывает морально-трудовые основы. Наказание за проступок – штрафы и принудительные работы.

Строительные леса растут повсюду, превращая образ города в одну большую промышленную рощу. Для самых высотных зданий полагаются краны. Огромные техно-монстры с адским истошным механическим звучанием исполняют титаническую работу.

Рисунок 11 «Солдат из спец.полка Ковенанта на патруле в Сиракузы-Сан-Флорен. Большинство подразделений Рейха изначально снабжались плохо - старая форма и оружие. Но некоторые, элитные и предназначенные для спецзаданий, всё же экипируются самой лучшей амуницией».

Армии рабочих рук, пришедших с юга, влившихся в трудовые лагеря из Сиракузы-Сан-Флорен, войдя в единую силу стали грозным средством реновации. За сущие дни были восстановлены дома с незначительными повреждениями. Где-то крышу подлатать, где-то стенку доделать – ничего страшного. Но вот практически стёртые с лика земли кварталы требуют радикального решения. Было решено не тратить времени на них, а перетереть в пыль и возвести новые сооружения. Как было сказано в приказе министра: «Они есть воплощение древней смуты, они это призрак былого времени. Нет места руинам былых эпох в мире грядущего рассвета. Наша заря не может начинаться с почитания воплощения ночи. Снести». Сотни бульдозеров и взрыв-команд принялись за исполнение слов правителя. В первый же день вступления во власть прахом стало несколько разрушенных кварталов и на очереди ещё десятки. Однако никто не стремится оставлять пустоту, и тут же был дан приказ создавать новые кварталы, которые будут свидетельствовать о силе и достоинстве Ковенанта.

Сотни архитекторов принялись за работу и стали создавать иные типы построек, соответствующих «Новой доктрине». Согласно ней – «каждое здание должно быть неброское, серое и как можно проще, ибо именно развращённость, выраженная и в вульгарном образе зданий, и привела к краху прошлого мира».

Проходя по свежим улицам нос Данте, теперь ощущает ароматы строительной краски, пиломатериалов и даже свежий бетон стал пахнуть как-то иначе, привлекательней. Данте, ментально, не мог признать тот факт, что его город всё же возрождается, вырывается из могилы под чутким присмотром господина «государство», для механизмов которого нужны бесчисленные ресурсы. Именно только так юноша может объяснить новые изменения, которые крадутся под всеобщее ликование и оттого становятся лишь желаннее.

Данте каждый день следит за новостями, высматривая ситуацию и то, что он услышал, оказалось слишком даже для его души, вечно жаждущей наказания для владык жизни в городе.

«Ну, здесь он точно переборщил», - подумал юноша о новых мерах, засмотревшись на грозную статую ангела с весами у здания суда.

Сначала Канцлер обрёк на изгнание, «очистительный труд», искупительные процедуры и наказания старый олигархат, политиков и мастеров заработка. Те, кто были уличены в «антидуховном хищничестве», «развращении» и «участии в строительстве прогнившего мира», оказались вышвырнуты. Их не стали казнить или сажать, отправили на север, чтобы нести весть о пожаре, разгорающегося с юга. Иных, кто был простым работягой или даже помогал несчастным, обрекли на усиленный, пятнадцатичасовой рабочий день, желая «очистить» трудом, дать искупить вину.

«Наёмники… вот как с ними поступили, я согласен», - фыркнул про себя Данте, обратив взгляд зелёных глаз на флаги Ковенанта – Чёрный римский орёл на сером полотнище, развивающееся над зданием Отдела квартального надзора за духовностью.

В «Приговоре» объявлялось, что все наймиты – приспешники старого режима и мира, который паразитировал на людях и высасывал из них жизнь, должны быть очищены самым суровым способом. Они впали в развращение и ересь, которые должны быть очищены огнём. Десятки человек были отправились в лагеря, каторги и жестокие выработки, где проведут остаток жизни за «отрицание первой власти». Помилование даровалось лишь тем подразделениям, кто перешёл на сторону Ковенанта и участвовал в боях против Городской Республики. Имущество наказанных сразу же переходило в руки государства, как и большинство прочего.

«А вот с ними они поступили слишком жестоко», - позволил себе вольность Данте, смотря за тем, как рабочие, стуча молотками и кирками, ожидая помощи тяжёлой техники, разносили храм Гекаты, и разбивали рядом стоящий «дом мудрости»… постройки, сотворённые из бетона и жести, выдержанные в подобии греческих капищ, чьи образы были навеяны немногими эпохальными книгами и журналами, безжалостно громились под руководством чиновников.

«Ласкающий» жар костров познали не только солдаты удачи и бюрократы уходящей эпохи. Многие писатели, поэты и другие деятели литературы объявлялись врагами за произведения, в которых новая власть усмотрело «зерно ереси и декадентства». Их творения сожгли на костре, а перед самими слугами пера и мысли поставили ультиматум – либо влиться в структуры государства и посвятить свой талант прославлению родины, либо бежать, либо быть осужденными и отправиться работать на благо Ковенанта в трудовые лагеря.

- Циркуляр «О новой духовности», - на этот раз Данте привлёк мужчина, занявший импровизированную кафедру из коробок и досок, чиновник в цвета бетона пиджаке из Службы уличного слова Министерства пропаганды изливал пламенную речь. – Все представители иных культов, идейных течений, философий, агностицизма и атеизма должны немедленно сменить веру на христианство, либо они будут подвергнуты остракизме, либо осуждению на пять лет рабочей колонии!

Деисты, язычники, почитатели философий, создатели и ревнители «свободомыслий»: все, кто не подпадал под религиозные нормы «праведной власти», как себя назвало правительство Канцлера, оказались за чертой закона. Юноша вспомнил одно из воззваний Канцлера, обращённое к народу:

«Только на обломках развращённости, разнузданности, всякого неповиновения, мы построим новый мир единовластья».

- Отпустите нас! – брыкалась какая-то юркая девчонка, пытаясь выбраться из хватки полицейского. – Мы любим друг друга и будем любить!

Татуированная и одетая в короткую юбку и кожаный жилет девушка извивалась, стараясь выбраться из «объятий» стража порядка. Ей мог бы помочь серебристо-ржавый протез правой руки, но мускулы мужчины оказались сильнее электроники и развернув её, страж порядка смог заломать девушку и нацепить на неё наручники.

Данте мог бы посочувствовать ей, если бы не знал, что это за дама – представитель Лиги «один пол – одна постель», которая решительно выступила против новой политики Канцлера. Тысячи таких как она – наследие времён далёкой древности, когда больные душой люди доказывали, что отношения между мужчиной и женщиной не единственное выражение любви… эпоха прошла, а они остались, продолжая проповедь своих идей и дела. Олигархи города заигрывали с этими движениями, натравливая «цветастые» банды на тех клириков, которые смели что-то говорить о справедливости. Крича, что общины, отстаивающие «ветхие ценности», попирают их одним своим существованием, эти безумцы нападали и разоряли их.

«Но все мы падки на деньги», - подумал италтец, вспоминая и обратную сторону этого явления.

Власть Сиракузы-Сан-Флорен всё же держала в узде подобные организации, остро нуждаясь в людях. С одной стороны, если общины свободной любви переходили дорогу власть имущим, на их голову обрушивался свинцовый дождь верных банд и наёмников. С другой стороны, когда вставал вопрос «выживания вида», даже самые рьяные «апологетессы» вольного взгляда на любовь под знаменем сжатого кулака и «инсигнии Венеры» за толстый кошель были готовы пополнить население города самым традиционным способом.

Однако времена изменились, как над городом зареяло знамя орла. Так случилось, что всех людей, держащих над душой радужный стяг, лишённый голубого цвета, новая полиция и «полицейско-церковный инквизиционный отдел по борьбе с антидуховными преступлениями» стали вылавливать, их «гнезда обитания» разорялись, а всех адептов движений отправляли в лечебно-исправительные психо-клиники.

«Давно нужно было», - обозначил Данте, чувствуя в глубине, что только лишь любовь мужчины и женщины может быть названа истинной, только ей должно посвящать стихи и книги, и только она является союзом для двух душ, дающим жизнь.

Впрочем, парень быстро отвлёкся на иную картину – в маленьком дворике бренчит металл, рабочие сбрасывают в кучу скелеты из металла, головы роботов, руки и ноги механойдов, образовав подобие кладбище существ из железа, микросхем и проводов.

Незавидную судьбу познали, и владельцы производств и лавок по созданию роботов – их подвергли «очистительному труду», отправив на производства и принудительный труд. В Канцлерском «Ультиматуме к народу» говорится, что все механизированные создания, похожие на «плоть от плоти рождённых» есть опасные твари, которые должны быть уничтожены или испепелены, ибо выполняя работу за человека, они подстегают его к лени. Всесокрушительный молот новой «праведной» власти дробит металлические кости стальных, бронзовых и железных существ. Прекрасные лица с человекоподобных механизмов срываются и бросаются в печь. Искусственная кожа отрывается и отправляется на переработку. Механические органы изымаются, будут деталями для примитивных машин, а стальные тела идут в металлообработку. Данте знал нескольких владельцев магазинов по продаже механических «помощников», которые делались для людей, не способных прожить без поддержки. Он часто проходил и видел, как в бесконечных цехах кипит работа по созданию почти разумных механических существ. Теперь нет магазинов, а сами владельцы были приписаны городской администрацией в «Отделения помощи людям с ограниченными возможностями», заменив детищ на рабочем посту.

На третий день юноша понял, что вместе с великим улучшением жизни пришедшая власть требует и тоталитарного подчинения собственным интересам и мировоззрению. В обмен на новые дома, нормальную еду, порядок и законность Ковенант забирает свободу слова, множественные вольности, а также право на самостоятельное определение жизни. Теперь существование будет подчинено строгим приказам, директивам, циркулярам и всем тем, что может дать духовно-бюрократическая машина. Но разве народ против?

Данте понял, постиг концепцию пришедшего к власти Канцлера, его методы и цель. Люди, изнеможённые и потерявшие надежду готовы отдать всё ради того, чтобы выбраться из мусорного ада и позволить себе нормально проживать изо дня в день, не как крысы в помойке. Они отдадут всё, вплоть до свободы, чтобы жить, а не выживать. Всё произошло слишком резко, чтобы это можно было бы остановить – из огня да в полымя.

- Что лучше в нынешних условиях? Голодная свобода или железная клетка? – шёпотом спросил себя италиец.

Практически на всех зданиях стали висеть серые флаги, лишённые даже намёка на прошлую символику, вывешенные по приказу градоначальника. Городская Республика и какой-либо городской суверенитет упразднялись, град влился в монохромное и монолитное образование под названием Южно-Апенениский Ковенант. Государство расширилось, и стремиться установить свои порядки через губернатора, который ретиво взялся за дело, возрождая округу.

- И всё же, - вздохнул сиракузец, - изменения колоссальны, - глаза водят в округ, неверие всё ещё теплится в уме. Прогулка по возрождающемуся городу впечатляет. Несмотря на пришедший режим, восстановление города идёт опрокидывающими в шок темпами. Новые дома, развитое и яркое до слепоты освещение, работающие и доступные аптеки. Вновь приём открыли больницы и госпитали. Городские службы неистово заработали с тройным рвением. – Разве этого не желал ли обычный народ, - мельком соскочило с губ юноши.

Данте кинет взор направо, а там мелкая лавочка, где работает человек, давно желавший заняться выпечкой сладких булочек. Крупный телосложением, черноволосый, с улыбкой на лице, явившейся проявлением глубинной радости в душе, лихо раскладывает товар на прилавке. Ещё месяц назад только попробуй он это сделать, не заплатив банде за «крышу», или тем, кто держал в стальном кулаке все рынки, жестоко пресекающие каждый акт неповиновения, то поплатился за «отсутствие согласования». Чтобы какой-то пекарь и «крал» у них выручку, не уплачивая за «крышивательство»? За это в лучшем случае синяками и болью «убеждали» в том, что нужно как нужно скорее заплатить взнос, а в худшем, если никакие методы не действовали, то могли спокойно убить, тела сбрасывали в море или под канавы. А порой просто надсмехались над марионеточным законом и вешали народ в прилюдном месте на глазах беспомощной полиции. Но пришёл разящий клинок совершенного правосудия и разогнал старую «аристократию», точнее уничтожил её, выжег марионеточное правительство, обратил в пепел подкупные суды и никчёмный парламент, вместе с прогнившим законом. Разве пекарь будет выступать против градоначальника и самого Канцлера, который ему позволил печь, не опасаясь «сборщиков податей»? Разве этот человек, освободившись от гнёта тиранов-олигархов, не будет боготворить нового правителя, что будто отеческой рукой отмахнул от пекаря проклятую нечисть?

Данте обратил взгляд налево. Там громоздится здание нового храма, которых возводится всё больше и больше. Огромное, высокое и монументальное, стиль точно отдаёт средневековьем, когда мораль имела определяющее значение, а короли и священники возносились над всем обществом. Церковь веет образами того времени, когда закон Божий – закон для всех, вне которого есть только ересь. Юноша разглядел, что для постройки церкви, которая размером с пятиэтажное здание, используют исключительно серый камень. Без оттенков, без цвета он словно воплощает собой икону нового времени, пришедшей эпохи – камень, вера и серость. Сахарные ароматы из пекарни тут наглухо кроются настойчивыми благовониями, от которых человек может слегка опьянеть. Этого не достаточно, чтобы потерять голову, но вполне хватит, чтобы слегка расслабиться и потерять бдительность, позабыть треволнения этого мира.

Остановившись у квартального храма, Данте задумался. Может ли народ, ведомый единой верой, одним пастырем и одним законом, взбунтоваться? Люди, чтущие одного повелителя на земле, и Владыку Небесного пойдут ли против наместника Божьего на земле, если скованны единой верой христианской? К чему приведёт состояние, когда религиозно-моральный порядок поддерживается силой оружия, если нравственность возведена в ранг закона, а в обмен на сытую и благополучную жизнь, от людей требуют отказаться от былой праздности?

«И что, нельзя было иначе?» - спросил Валерон у себя и тут же получил ответ, донесшийся из глубин храма, где священник говорил проповедь после службы:

- И вот, даровал Он нам ставленника Своего! И данный порядок нам подобен костылю для больного, ибо без налагаемых запретов, высоты духовной, мы не способны более жить! Развращённые веками прелюбодеяния, идейного разложения, страстности, ныне только крепкая вера, тоталитарный порядок и ограничения бренной плоти и опалённого духа спасут нас от повторной ошибки!

Ноги Данте вновь зашевелились. Теперь юноша решил направиться к своему старому знакомому священнику, благо его церковь недалеко. По пути юноша лицезрел новые постройки и восстановленные старые. Мастера-строители и архитекторы потрудились на славу. С помощью «новейших» технологий, забытых в минувших эпохах, они восстанавливали дома за пару дней. Суровый дизайн – устремлённость всех элементов вверх, хладность, отсутствие цветовой гаммы не слишком радуют глаз, но всё же грузная монохромная постройка, внушающая трепет лучше, чем размалёванные граффити руины. Юноша видел, что заработали небольшие магазинчики и лавки. Только сегодня они торгуют не гнилым, разломанным или просроченным товаром. Нет, теперь на их прилавках свежие продукты, новая электротехника, сверкающая посуда или ещё с тысяча различных товаров. Пока Ковенант позволял свободно торговать всякой мелочью, только требовалось получить разрешение от церковно-административной комиссии. Проходя сквозь специальные постройки для торговли, Данте бегает глазами по вещам и понимает, что это лучшее, что лежало когда-либо на прилавках за последние века существования Сиракузы-Сан-Флорен. Горожанам разрешили заниматься только мелким бизнесом, а вот заводы, и всё, что в очах политиков казалось хоть мало-мальски полезным для государства, Ковенант прибрал к своим рукам, сделав этот сегмент экономики полностью правительственным.

Юноша быстро вышел к месту, где раньше свои шатры раскидывал рыночный городок, только ныне тут просто огромные пустующие территории и где-то здания, вокруг которых вьются строительные леса. С того момента, как над городом поднялся флаг Ковенанта, рынки в тот же день были разогнаны самым действенным способом – бульдозерами и полицейскими дубинками. Километры палаток и целые рыночные посёлки исчезли в течение пяти часов, освободив огромные территории для воли и руководства градоначальника.

Под морозным солнцем, слегка заволоченным серыми облаками идёт массовая стройка, где возводятся новые здания для жилья, объекты управления городом и статуи нового правителя. Армии рабочих, живущих в трудовых лагерях средь домов, ведомые энтузиазмом и жалованьем, изо всех сил вспахивают на стройке. Исполненные желанием воплотить приказ ставленника серых знамён, как нарекли градоначальника, рабочие готовы едва ли не умирать на стройках, возводя эпохальные здания.

Данте оказался на том самом месте, что в тот день, когда он искал Яго в таверне перед свершением мести. Его ноги так же стоят на этой же самой улочке, но теперь она представляет умощённую бетонными плитами дорогу, а не разбитый на куски, покрытый ямами, как язвами, асфальт. Впереди появилась дорожная разметка, светофоры, а где ещё электричество не подводилось на вверенный пост встают регулировщики движения. Автомобили ездят тихо, размеренно и спокойно, как будто соревнуясь в тишине и безмятежности езды, даже сигнал стараются давать в действительно необходимый момент. Для многих горожан была запущена программа обучения и выдачи автомобилей, чтобы они могли везде успевать и ездить с комфортом. Данте обрадовала бы эта новость и улыбка от такой вести частенько проступала сквозь боль на губах, ибо одновременно с «дарованием машины» объявили и об упразднении «частной собственности». Вместо неё вводилась новая категория – «личная».

«Нет тут рынка», - посмотрел вокруг Данте.

Есть лишь завод, который работает на все сто процентов, выпуская листы металла для других предприятий. В его приёмники вновь посыпались тонны железной руды и из его адских доменных печей, катков и заводских технологии и конвейеров вновь сходит сталь, что столь необходима для обеспечения промышленной и довольно прожорливой машины Ковенанта.

Ноги Данте совершили шаг вперёд. Он впервые оказался на дороге с разметкой и впервые видит светофор с тремя яркими фонариками, непонятно для него зачем установленных. Как только он ступает подошвой сапога на разметку, слышится грозный и строгий голос, полный рвения:

- Стойте гражданин!

Данте встал как вкопанный и быстро отшагнул от дороги. Через секунду рядом с ним оказывается высокий мужчина, в кожаной куртке, подтянутой несколькими ремнями и поясом, в синих штанах и высоких сапогах.

- Вы куда пошли на красный свет!

Смущение и неловкость взыграли в душе парня. Впервые за столь долгое время его решили отсчитать как ребёнка, нарушившего фундаментальные, всем известные, правила, оттого неловкость становится ещё сильнее, вплоть до проявления розоватого покрова на бледных щеках.

- Простите, гр... госп…, - не зная, как назвать мужчину, копошится в словах парень и указав рукой на зебру, с толикой повинности вымолвил, - я не знаю, как этим пользоваться.

- Во-первых, - строго, сурово, но как-то сдержанно и тепло заговорил мужчина, - я Дорожный надзиратель из министерства Правоохранительного контроля над автомобильным движением. Во-вторых, - регулировщик поднял жезл, окрашенный в чёрную и белую полоску на светофор, - идти нужно, когда горит фиолетовый. Этот цвет в самом низу. А когда засверкал алый – стой. Жёлтый – готовься. Всё понял?

- Да, господин Дорожный надзиратель.

- Отлично, а теперь можете идти, гражданин.

Данте, покинув регулировщика, ринулся на фиолетовый цвет сквозь асфальтовую дорогу со свеженанесённой разметкой и за пару мигов быстро пробежал на другую сторону. В его памяти осталось несколько зебр из старого города, но вот только всем плевать было, когда и как идти. Автомобили тогда практически отсутствовали у населения из-за всепожирающей нищеты. А вот на сегодняшний день придётся учиться основам цивилизованного мира и общественного порядка. Тут же последовал шёпот парня, слышимый разве только микробам в воздухе возле его уст:

- Не уж то техноварварский мир, сотни лет безумной жизни, заставил нас позабыть все правила обычной жизни?

Вопрос повис в воздухе. Сиракузец сам не может подобрать ответа на него. Все его знания о том, как жили люди до него подчерпнуты из крупиц историй – городских разговоров, фильмов, книг, мифов и легенд о временах, когда Европа ходила под синим флагом.

Данте практически подобрался к нужному месту. Он быстренько прошмыгнул через воскресающие кварталы и вышел на площадь, где раньше торговала его тётушка. Лавок больше нет, и торговцы пропали вместе с рынком. Воздух, пропитанный не ароматами сгоревших микросхем и вонючей рыбы, почти чист. Где-то рядом строители разогревали себе обед, а посему воздух набивается запахом жареного мяса и благоуханиями варёного картофеля.

Посреди площадки, которая диаметром всего метров десять, посреди бетонных плит выросла мраморная стела. Метра три в высоту, похожей на большой конус, на котором выгравированы имена павших в битве за город офицеров Армии Ковенанта, а у самого подножья отлита стальная тарелочка, удерживаемая двумя нефритовыми плачущими ангелами, где лежат несколько серебряных и латунных монет, средь которой лежат свежие цветы – гвоздики и ландыши, выращенные на фермах юга. «Площадь скорби» - таково название площадки, и теперь «оно отчищено от торгашей, для благого почитания освободителей от ереси и безнравственности», как молвил новый градоначальник.

Парень минует «вчерашнюю» мастерскую, где раньше собирали роботов. Теперь на её месте яркими алыми буквами красуется надпись «Библиотека квартала», куда скоро задует книги и инфо-планшеты, компьютеры и целые архивы. Данте мало знал её хозяев. Больше дел с ними имела его тётка, когда обговаривала ситуацию на базаре, повышения платы «за крышу» главы рынка, который стал истинным криминальным авторитетом или торговала с ними – рыба на различные мелочи. Люди они хорошие, только вот не прошли ценз идеологической пригодности, указав чиновникам, что хотели бы видеть народных представителей при градоначальнике. В глазах новой власти или они «помышляя о том, что власть государственная некомпетентна и не самодостаточна», оказались нуждающимися в идеологическом просвещении. Им было предписано в течении месяца отправится на в центры Доктринального обучения, чтобы понять все особенности политики Ковенанта.

Парень спешил миновать площадь. За несколько минут он принёс себя в узкое пространство, куда практически не падёт свет с небес. Ото всюду несётся адское звучание дрелей, буров, гулкий грохот строительного молота, разрывающий уши. От обилия звуков голова готова пойти кругом и глаза юноши расплывались, для него слишком неожиданно увидеть это место в новейшем амплуа. Раньше тут были горы строительной мусорной насыпи – остатков от различных зданий, а небо не скрывалось за стенами домов. Ещё неделю назад здешние места являли собой суть великого кризиса и тотального уныния, ибо разрушения, причинённые людской жадностью и временем казались неисправимыми, словно смертельные ранения, из-за которых человек находится на грани жизни и смерти. Теперь же и эти кварталы восстают из пепла, словно феникс возрождается. Но юноша поспешил оставить разглядывания сих мест в новом образе и пошёл дальше.

Спустя минут пять блужданий он вышел к высокому, внушающему трепет зданию. Оно не серое, практически чёрное, с грозными витражными окнами. Все три купола постройки устремлены высоко вверх, по высоте ровно на десяток этажей, словно пытаясь достать до небесного покрова. Теперь это не разрушенная церковь, которую осмеивают и плюют, сейчас нет больше позорных руин, средь которых живут, служат в дождь, вихрь снега и зной люди святую мессу. Нет, это ныне великолепный храм, размерами, устремлённостью и острой тематикой внушающая почитание и трепет.

Данте заходит справа от себя к входу. Его душа наполняется чувством ничтожности при медленном подходе к священному месту. Даже ступеньки успели вытянуть настолько, что и их количество становится трудно подсчитать. Внезапно из-за тяжёлых, массивных дубовых дверей, обитых железом, на крыльцо вышел мужчина.

- Отец Патрик! – радостно закричал юноша.

Высокий мужчина, коротко подстриженный аккуратно побритый, обращает взгляд карих глаз на Данте. На служители церкви новое одеяние. Нет больше испачканного серого выцветшего изодранного балахона, его заменила дзимарра[1], с пурпурным ярким поясом и кожаные туфли.

- Данте! – ликующе крикнул в ответ священник.

Парень подбежал к дверям и несколько десятков ступеней, отделанных из плиток начищенного блестящего чёрного мрамора, оказался рядом с давним и старинным другом, заключив его в приятельские объятия.

- Давно же я тебя не видел, сын мой, – речь священника наполнена теплом, радостью и непринуждённостью. – Ты не представляешь, какие по воле Божьей произошли изменения.

- Вы про это, – указывая рукой, обтянутой в рукав кожаной куртки, на самый высокий купол церкви, молвит парень. – Не думал, что «Серые знамёна» так быстро начнут возрождать город.

- Это не совсем они, – улыбаясь, твердит Патрик, сложив руки на пояс. – Это не от государства. Э-э-э, не совсем от него. Тут несколько «структур» шли рука об руку с государством.

- То есть? – развёл юноша руки. – Я вас не пойму, падре.

Дрожащим голосом, глубоким тембром церковник стал говорить, с улыбкой на тонких губах:

- Старокатолическая церковь, верная древним докризисным идеалам возрождена, – с восхищением и благоговением говорит Патрик. – Ещё десять лет назад по воле Канцлера была реорганизована.

- Как? После «Пожара юга» и «Апеннинской схизмы»? – голосом полным удивления и неверия, выплеснул слова парень. – Я не думал, что после такого возможно вообще выжить. «Пожар»… думал, что тысячи общин смогут объединиться.

Свет в глазах священника мог бы утопить мир, а дрожь в голосе выдаёт по истине детскую радость. Валерон истинно счастлив видеть таким своего друга, который редко улыбался, редко радовался, больше посвящая себя миссии помощи страждущим и отпеванию усопших.

- Но она выжила и теперь я могу вновь молиться вместе с моими братьями по вере. Нынче у меня появилась семья не только из прихожан.

- Так и это Старокатолическая Церковь восстановила этот храм, – Данте, ошарашенным взглядом, осмотрел здание, по роскоши не уступающее дворцам. – За свои деньги?

- Да, сын мой. Но в то же время и Ковенант не дремал, – Патрик по-отечески положил руки на плечи юноши, и ликующе говорит. – Они вместе. И церковь, и государство. Выполняют единую праведную роль и несут свет в мир, который погряз во тьме. Вот мы и дожили до времени, когда Господь отправил своего посланника, чтобы выжечь скверну с лика земли.

- Вы о Канцлере?

- Ну, о ком ещё? – удивлённо кидает риторический вопрос священник. – Кто если не Канцлер? Кто если не он посланник с небес? Кстати, я даже не удивлён, что в нашем городе появилось отделение движения, почитающего Его, как наместника Единого Бога, и верующего в силу Его.

- Что? – Голос Данте выдаёт лёгкое презрение, сильно скрытое под удивлением и улыбкой. – Падре, я вновь не пойму, о чём вы?

- Вместе с Канцлером, идёт и его тень за ним по пятам, в какой-бы край он не ступил. Я говорю о церковно-государственном движении, о «Ревнителях Порядка и Государства». Эти, наши братья и сёстры по вере и почтению, почитают всей душой нового повелителя, готовы отдать всё, что у них есть ради почтения Его.

- Пройдём лучше внутрь.

Два парня направились в церковь. Священник взялся за деревянную дверь, отворяя её, позволяя другу пройти внутрь. Как только Данте миновал порог, по его поразило великолепие, помпезность и та роскошь, с которой храм восстановили. Стены внутри представляют собой отполированный белый мрамор, пол манит взор алыми гранитными плитами и всюду золото – на иконостасе, на отделке мебели, переплетаясь с серебром. Оконные рамы выполнены с вкраплениями драгоценных камней. И все отражающие поверхности расположены так, что храм внутри словно утонул в массах света. Но даже такой вид не мог оторвать юношу от его размышлений.

«И кто же, что же взывает к «Серым знамёнам?». Почему люди идут к ним?» – несколько раз уже подобные вопросы задаёт себе Данте и, находя на них мириад ответов, не может подобрать нужного. Все ответы и домыслы, что роятся в голове парня – кальпа, окружение, а истина неощутимая и скользкая, всё никак не может быть найдена.

- Кого я вижу, – голос раздался откуда-то позади, слишком тихо для улицы, но довольно громко для храма. – Действительно «мир тесен».

- «Мир тесен»? – переспросил сиракузец, судорожно ища источник звука.

Из тёмного угла, расположенного прямиком за входом, отделилась фигура. Это мужчина, очень высокий, метра два, не меньше, и вместе с этим изрядно мускулистый. С каждым его шагом черты лица и тела становятся всё отчётливее.

- Так говорил один из философов далёкой древности.

- Понятно.

Теперь их – юноша в кожаной куртке, в сапогах, священник в дзимарре и высокий коротко стриженный светловолосый мужчина, в монохромном бежевом балахоне, подпоясанный обычной грубой толстой верёвкой, с огоньком в тёмно-голубых очах, смотрящий на гостя.

- Я вас знаю? – робко спросил италиец.

Мускулистый парень сурово усмехнулся, на его пухлых губах промелькнула лёгкая улыбка, а затем последовал ответ.

- Святой гроб, как такое можно забыть? Вспомни ту деревушку, а потом город. Неделю назад.

- Вы… тот «рыцарь»? «Первоначальный крестоносец»?

- Да, – это звучит так, словно бы отлиты из свинца.

- Простите, господин, не признал, – едва склонив голову, говорит юнец. – А как вы тут оказались?

- Чтобы биться с врагами Его на передовой и не искуситься лестным словам и корыстным позывам, нужно держать и дух свой в порядке, то есть денно и нощно воздавать хвалу Отцу нашему, – голос мужчины суров, глубок и громоподобен, и веет воплощением грозного воителя из минувших эпох. – Вы спросите, зачем я здесь? Тут, в этой церкви, я веду войну против демонов, что таятся внутри меня и пытаются сбить с пути истинного каждый раз, когда я иду со словом Его в саму гущу боя. Да и к тому, это единственная церковь, в которой мне спокойно.

Фигура и слова могучего воителя внушают лишь благоговейное сотрясение всех фибр души. Один его вид внушает страх и уверенность одновременно. Воевать против них – самоубийство, но вот рядом с ними ты готов идти на самый сумасбродный подвиг.

- А вот я тебя помню, Данте Валерон. Странно, что ты меня не признал, ведь это военные чиновники моей армии вписали тебя.

- Простите, я не слишком люблю вспоминать тот день. Для нас это великая победа, и ещё тогда я потерял хорошего человека. Не то, чтобы мы дружили, всё равно жалко. Немножко.

- Я понимаю, юноша, но призываю тебя отринуть всё уныние и сожаления. Им не место в наших сердцах, которые должны оставаться в праведности. – Секунда молчания вновь сменилась раскатами громоподобного голоса. – На самом деле, я хочу тебе предложить стать одним из воинов моей регулярной армии.

- У вас есть армии?

- Да, но не совсем моя… скорее повелитель наш дал мне её вести. Под моим началом корпус святейшего Канцлера. Слово и воля Господа уже направила туда отца Патрика. Мне нужен был хороший капеллан, способный рвением и праведными речами в души бойцов вдохнуть веру и уверенность.

- Падре?

- Да, это так, сын мой, – губы священника разошлись в лёгкой улыбке. – Когда ко мне обратилась, как к единственному епископу в городе возглавить капелланов корпуса, я не раздумывая согласился.

- А как называется ваш корпус?

- «Серые знамёна».

Данте едва не прорвало на смешок и удивление одновременно. Так символично судьба или Господь привели его к этой церкви сегодня и дали выбирать.

- Простите, мне нужно помолиться, – молвит юноша, и, получив одобрительный кивок, отошёл ближе к иконографическим изображениям на стене.

Взгляд юноши устремился на картины, которые всё же приняла к почитанию старокатолическая церковь. С них его суровым холодным взглядом, иль же тёплым взором любви рассматривали святые. Многие общины отрицали эту практику, но по-видимому Канцлер хотел наладить этим поступком мост общения с общинами востока, древним православием, которое методически, столетия, раздавливалось языческими культами и техносектами земель бывшей Греции. А на просторах северо-востока, извечного дома веры любви, где сцепились Федеративная Россия и Российская Конфедерация, церковь стремиться выжить в братоубийственной войне, спасаясь от жестоких фанатиков или дикарских верований.

Сиракузец внимательнее смотрит на тех, кому молятся денно и нощно, будто бы у них ища подсказки или одобрения. Иисус Христос, Богородица, святые – ему кажется, словно они взирают в саму душу юного Данте и ждут ответа вместе с Патриком и крестоносцем.

- Серые Знамёна, - иронично перекидывает слова в своём разуме парень, как будто играя ими. Мысли юноши вновь невольно уносятся к первому вопросу, с которого он и начал, вольно гуляя по городу.

«Серые знамёна» - новая власть, взявшая мёртвой хваткой в стальные тиски Сиракузы-Сан-Флорен. Безликая, не имеющая политической раскраски, идейно-ангажированного цвета ведёт за собой тысячи и миллионы. Она смотрит в прошлое, находя истину морали и жизни в учении Логоса, цепляется за образ Рима, как за образ несокрушимой империи.

- Господи, что мне делать? – взмолился италиец, понимая, что он может посвятить себя спокойной жизни, о которой грезил… а может облачится в лишения и скорби, чтобы нести слово Канцлера, новый мир, о котором всласть мечтают ещё миллионы. Он принесёт им то, чего сам был лишён.

«Кто эти вестники новой власти?» - новая мысль коснулась ума. Память сию секунду наполнилась картинками. В ней промелькнуло и довольное лицо знакомого пекаря, и новые церкви, и чистота, стабильность, а в голове так и раздаются шумы строительной суматохи. Сытость, порядок и стабильность — это предтечи Канцлера, идущие рука об руку со смертью еретиков и политических отступников. Тогда почему бы не остаться тут и не жить, находясь под чутким присмотром градоначальника, всего-то нужно отринуть идеалы свободы и изгнать из души либеральный дух, как твердит Канцлер.

Но готов ли он остаться здесь и сейчас, когда мир всё ещё носит на себе орды нечисти и преступников? Римский престол, Сицилийское княжество, Чёрный епископат, Лига севера, да и новоявленная информакратия являют собой жуткое зрелище. В каждой из этих стран каждый день умирают люди. Голод, жажда, казни, болезни, преступность… неважно, ибо причин столько же, сколько и звёзд в чёрном небе. Как только Данте памятует об этих странах, его начинает потрясывать, сердце наливается жарким гневом.

«Андрон… тот посёлок и бой в квартале. Быть может, всё ради этого?» - спросил себя Данте, чувствуя желание примкнуть к чему-то общему, великому делу, и нуждаясь то ли в моральном обосновании, то ли в знаке свыше.

Может быть, сейчас в одном из этих городов прямо в этот момент режут чьего-нибудь друга, или насилуют бедную девушку, грабят пожилых людей или дети умирают от голода и жажды. Возможно в этот самый момент где-нибудь в Риме, или на недалёкой Сицилии чью-нибудь мать или отца жестоко убивают, заставляя на это смотреть родных детей, или же наоборот – насилуют дочерей за долги на глазах отца и матери, сжигают детей, заставляя смотреть на это родителей. Нынешний мир более чем жесток, превосходя многократно по изуверству мир первобытных дикарей.

- Дай мне сил выбрать правильный путь, – шепчет Данте, склонив голову в сторону изображений.

Ум италийца не остановить, снова и снова его наполняют картины насилия, которые приходилось ему саму видеть ранее. Выросший без матери, воспитанный тёткой и улицей, его память насыщенна действами жестокости, и хвала Творцу, что это не заставило свихнуться парня.

Воспоминания развеялись, когда вновь запульсировала знакомая мысль. Он отверз сухие уста, тихо шепча:

- Боже, позволю ли я себе отсиживаться или хоть что-то сделаю, чтобы остановить круговерть ада в мире? Кто я? Трус, боящийся кошмаров развращённых жалких владык? Или же я человек, который встанет против скверны и… воюющий за человечество?

Невольно Данте понимает, что нет больше никаких вестников и глашатаев «Серых знамён», Канцлера, Ковенанта или новой власти. Нет вестников, кроме самих людей, которые желают избавиться от гнуси, их поработившей. Люди – вот главный и истинный глашатай новой эпохи. Именно народ приведёт Канцлера в далёком Неаполе к победе, очистив град. И только на безоговорочной поддержке народа держится всё то, что он строит.

Сиракузец встал с лавочки. Его душа объята огнём, а сердце бешено стучит. Походка, полная уверенности и взор воина – этого сейчас от него и ждут.

- Я буду сражаться рядом с вами, – хладно на вид, но с горячим сердцем и пламенем в душе твердит парень.

- На колено, – сурово требует крестоносец, взирая на парня очами, полными яркого небесного света, лучившимся прямиком из души. – Мы поступим по утраченным законам воинского этикета. Всех солдат своего Корпуса командиры, рекрутёры и вербовщики привели к присяге в церквях. Я не стану этому изменять. Повторяй за мной, - на секунду мужчина приостановился, чтобы дать юноше морально собраться. – Я Данте Валерон присягаю на верность Единому Господу и его единственному посланнику, и величайшему повелителю – бессмертному в нашей памяти и вере Канцлеру.

Данте благоговейно повторил слово в слово, изредка посматривая на ликующего Патрика, ожидая следующей громоподобной реплики.

- Я клянусь отринуть все богопротивные учения, колдовство и суть ереси.

И вновь италиец произносит слова с чувством торжества и веры.

- Я клянусь повиноваться приказам командиров великой армии Его и нести свет новой эпохи и отчищать мир от ереси, декадентства и отступничества.

Сиракузец так же голосом, полным торжества громогласно, так что каждая его буква эхом разносится по церкви, говорит.

- Я клянусь защищать человечество до последней капли крови, клянусь без страха выйти против самой богопротивной гнусности и не бросить праведного штандарта.

Валерон на этот раз клянётся особо усердно, отчеканивая каждое слово, доводя его произношение и торжественную суть до совершенства

- А теперь поднимись, Данте, теперь ты один из нас, теперь ты один из «Серых знамён». Ликуй!

[1] Дзимарра – основное повседневное облачение католических епископов. Сутана с пришитой накидкой на плечи. Бывает только черного цвета — с красной окантовкой у кардиналов, и фиолетовой (малиновой) — у епископов. В обиходе дзимарра может быть заменена рубашкой с римским воротником и черным либо темно-серым светским костюмом.