Воспоминания об Илье Эренбурге

В. Огнев Илья Эренбург и О. Савич

Когда-то я думал, что они братья. Во-первых, они казались мне похожими. Во-вторых, кто-то когда-то сказал мне, что они братья. Потом я сам объяснял другим, что это не так, а мне говорили: "Скажите, пожалуйста, а я считал…"

Потом я познакомился и подружился с Овадием Герцовичем Савичем. Более того — я полюбил его. Это был «мой» тип человека. Человек, который, как говорит один из героев драматурга А. Володина, предпочитает, чтобы ходили через его комнату, нежели чтобы он ходил через вашу… Тип интеллигента, которого ничем не заставишь "примениться к обстоятельствам". Рыцарь чести, но скромный, не звенящий доспехами. Человек с открытым взглядом и врожденным тактом. Тонкий ум и доброе сердце.

Он говорил Эренбургу обо мне так часто, что тот обратил внимание на меня, и как-то незаметно я стал бывать в их компании. Я стал наблюдать их вместе. Эренбурга и всегда находившегося в тени Савича. Эренбург иногда капризно и, как мне казалось, несправедливо спорил с ним. Савич выслушивал его с улыбкой нежной, застенчивой, но глаза смеялись иронически. И Эренбург ворчливо отходил. Было, как это ни покажется странным, что-то отеческое, покровительственное в отношении к нему Савича. Мое представление о «неравной» дружбе постепенно сменялось убеждением в необходимости для Эренбурга — да, да, прежде всего для него! — этой дружбы. Я имел случай горько убедиться в этом…

Однажды утром раздался звонок и резкий, почти раздраженный голос назвал мою фамилию. "Это говорит Эренбург. Умер Савич. Вы можете сейчас прийти? Пожалуйста, приходите. Я звоню от него…" Я увидел Илью Григорьевича на кухне, маленькой кухне, где он сидел ссутулившись. Никогда я не видел его таким. Рот его был полуоткрыт, глаза наполнены слезами. Он казался мертвецом — такое у него было бледное, серое лицо. Он был не брит. "Куда-то надо звонить, — сказал он тихо и растерянно, — я вас очень прошу… Ну, как это делается… Может быть, в союз? И объявление в газету, пожалуйста…"

У гроба Савича он разрыдался. "Он не переживет его", — ясно подумалось мне. Так это и было. Ровно через три недели, наклонившись над цветком на своей даче, Илья Григорьевич упал. Инфаркт был точкой, но сломался Эренбург на похоронах Савича. С ним умерло что-то в самом Эренбурге.

Мы часто говорили с Савичем об Эренбурге. Как-то я спросил: неужели он не записывал за ним? Сколько лет вместе, бок о бок — Франция, Испания, дружба с юных лет… Савич улыбнулся: «Нет». "Но когда-нибудь, может быть…" — что-то такое сказал он. Неопределенное. И еще, помню, сказал он смущенно: "Он написал обо мне". Да, "Люди, годы, жизнь" мы читали по главам — я тоже читал их публикации.

Но вот в архиве О. Г. Савича найдена страничка, исписанная тонким, аккуратным, но неразборчивым при этом почерком — Савич составил план будущей работы об Эренбурге. Он написал начало. Судя по плану, статья собиралась стать подробной и полной характеристикой Эренбурга — художника и человека.

— Ты еще… обо мне напишешь… — Эренбург сказал это Савичу, смеясь.

И это вспомнил Овадий Герцович в своем плане. Почему он не сделал этого раньше? Кто знает, может, потому, что когда стоишь рядом с горой, ее не видишь в истинной пропорции. Или просто дружба не любит взгляда "со стороны"?

Так случается, что самые близкие духовно люди, которые лучше, чем кто-либо, знают друг друга, ничего не оставляют любопытству истории. В этом — если речь идет о личности исторической — какая-то несправедливость упущенной возможности. Но одновременно и какое-то целомудрие дружбы, нечто более ценное, нежели лишнее свидетельство очевидца, стоит за этим молчанием друга.

Может быть, и немного поймем мы из краткого плана Савича, а все-таки хорошо, что он присутствует здесь, — слово О. Савича в книге памяти И. Г. Эренбурга необходимо.

1974