Восток — дело тонкое: Исповедь разведчика

Сыны отечества

Николай Кузнецов, Рихард Зорге, Дмитрий Быстролетов, Рудольф Абель — эти и не менее известные имена многих других наших разведчиков уже давно стали легендой. Выбрав однажды свою судьбу, они оставались верными своему делу до конца. Вся их жизнь — это постоянный риск, подчас риск смертельный, потому что работа их была героической. Несли все они свою неимоверно тяжелую ношу, не думая о наградах, почестях, славе, потому что принадлежали к совершенно особому роду людей — разведчикам, или, как с легкой руки журналистов их называют, солдатам «незримого» фронта.

Всем названным выше разведчикам, можно сказать, повезло. Они получили, кто после смерти, кто еще при жизни, всемирную известность и народное признание. И это справедливо. Высшая честь им и слава! Вечная память! Подвиг их во имя народов Советского Союза и всех миролюбивых стран неоценим. Но я хочу сказать о тех, чьи деяния во имя Отечества остались лишь в донесениях и сводках Центру. Их немало. Уверен, когда-нибудь и их имена будут произнесены вслух и молодежь будет знать — делать жизнь с кого. Моя книга посвящается недавно ушедшему из жизни советскому военному разведчику Ляхтерову Николаю Григорьевичу.

Мое знакомство с Николаем Григорьевичем состоялось зимой 1955 года, когда я находился в отпуске в Москве.

В его дом меня привел мой сокурсник по Ленинградскому военно-морскому училищу Николай Голубятников. В то время Николай Григорьевич Ляхтеров служил в Генеральном штабе Министерства обороны СССР. Уже много позже я более подробно узнал историю жизни этого замечательного человека — талантливого военного разведчика.

Родился Николай Григорьевич 22 апреля 1905 года в Белоруссии, в городе Могилеве, в русской крестьянской бедной семье. Отец его, Григорий Васильевич, часто болел и в мае 1918 года умер. Семья была большая. Мать работала прачкой. Старший брат в депо. На Рождество 1917 года он был схвачен жандармами и изувечен ими лишь за то, что в кругу ребят пустил сигнальную ракету. Его обвинили в шпионаже. Маленькому Николаю тоже не повезло.

Учась в реальном училище, он часто видел царя Николая II и наследника. Царская ставка в те дни размещалась в Могилеве, и учеников регулярно привлекали на официальные торжества по случаю встречи с царствующей семьей Романовых. В 1917 году в Крещение молодой Ляхтеров пострадал во время очередной встречи народа с Николаем Вторым. Конный жандарм, стремясь оттеснить толпу с пути следования царя, наехал на школьников, и конь задним копытом раздробил Николаю пальцы правой ноги.

Когда умер старший брат, Николаю — четырнадцатилетнему парнишке — пришлось работать в депо ремонтником по 12 часов в сутки. Затем его перевели в военизированную охрану железнодорожной станции Могилев.

Летом 1922 года он добровольно вступил в ряды Красной Армии и прослужил Отечеству более 40 лет, в партию он вступил в январе 1930 года.

В 1923 году Николай Григорьевич успешно окончил пехотные курсы и служил в 31-м стрелковом полку 1-й Ленинградской дивизии. В 1925 году окончил курсы нической маскировки при Инженерной академии и возвратился в свой полк. В 1926–1928 годах он учился и с отличием окончил Киевскую школу командиров, был направлен в 12-й стрелковый полк 4-й стрелковой дивизии командиром роты одногодичников. В 1930–1932 годах — курсовой командир и командир роты курсантов Ленинградской авиатехнической школы. Затем в 1936 году Николай Григорьевич окончил по первому разряду специальный факультет Военной академии имени Фрунзе. Изучал немецкий и французский языки.

С марта 1936 по апрель 1946 года, а затем с декабря 1956 по сентябрь 1959 года он работал в Разведывательном управлении Генерального штаба на должностях от секретного уполномоченного до начальника Четвертого управления. Во время войны Разведывательное управление было переименовано в Главное разведывательное управление Советской Армии (ГРУ ГШ Советской Армии).

Николай Григорьевич непосредственно участвовал в агентурной работе, занимался вербовкой и засылкой агентуры и советских разведчиков в страны фашистского блока и в сопредельные с ним государства.

В роковые тридцатые годы армия подверглась террору, не обошел он и разведку — были отозваны из-за рубежа, арестованы, а затем расстреляны практически все нелегальные и работавшие под прикрытием руководители резидентур Разведупра Красной Армии. Они, по утверждению НКВД, якобы были перевербованы разведками и контрразведками капиталистических государств. Берзин и заменивший его в 1935 году на посту начальника Разведуправления комкор Урицкий уделяли большое внимание подбору и подготовке молодых, перспективных разведчиков, умелому использованию на руководящей работе за рубежом и в Центре лиц, получивших опыт на нелегальной работе. Среди них были Вартанян, Бекренев, Бронин, Никольский, Рогов, Капалкин, Леонтьев, Мильштейн, Звонарева, Полякова и другие.

С июля по ноябрь 1937 года Николай Григорьевич работал под непосредственным руководством вернувшегося из Испании начальника Разведупра Красной Армии Я. К. Берзина по восстановлению агентурной сети и созданию нелегальных резидентур «глубокого залегания» (на военное время). Именно в то время были задействованы Треппер, Радо, Кент, фон Шелия, Эльза и другие.

Николай Ляхтеров впервые встретился с Яном Берзиным в 1933 году на специальном факультете Академии имени Фрунзе (Берзин приехал для проведения беседы со слушателями нового набора).

Помню, Николай Григорьевич рассказывал: «Встретил его начальник нашего факультета комдив Куцнер. Провел в президиум и представил нам. Честно говоря, не верилось, что перед нами сидел легендарный герой борьбы с царизмом, бесстрашный боец Гражданской войны и умелый организатор военно-стратегической разведки. Все мы увидели перед собой высокого (свыше двух метров), стройного, седовласого, с живыми сине-голубыми глазами человека, который в течение полутора часов глубоко и доказательно изложил основные резкие изменения в международной обстановке в связи с приходом к власти в Германии Гитлера и нацистской партии и вытекающие из этого новые задачи стратегической разведки и спецфакультета Академии имени Фрунзе…»

Во время Гражданской войны Ян Карлович Берзин командовал отрядом ЧК. В 1919 году входил в состав правительства Латвии. С 1921 по 1935 год был начальником Разведывательного управления Генштаба Красной Армии. В 1935 по 1936 год — заместителем командую щего ОКДА (Особой Краснознаменной Дальневосточной армии). 27 августа 1936 года он возглавил советскую военную миссию в Испании, в которую входили также генералы Горев, Малиновский, Кулик, Штерн, Павлов, Сверчевский и др.

Ян Карлович имел природный острый аналитический ум, был хорошим психологом. У него был большой опыт нелегальной работы в условиях царского режима и Гражданской войны. Он был весьма требовательным руководителем, но никогда не рубил сплеча. Берзин лично принимал участие в вербовке ценных агентов, таких, как Зорге, Радо, Треппер, Шелия и др. Он решительно отстаивал перед Политбюро ЦК и лично Сталиным подчиненных ему разведчиков, обвиняемых в антиправительственных действиях. Всех их он хорошо знал, знал их сильные и слабые стороны, их ошибки, допускавшиеся в aгентурной или информационной работе.

Н. Г. Ляхтеров вспоминает такой случай: «Летом 1938 года было получено очень важное сообщение от нашего крупного агента фон Шелия о предстоящей встрече польского министра иностранных дел с руководителями фашистского рейха и возможном заключении договора о ненападении и совместной борьбе против Советского Союза. Эта информация немедленно была расшифрована, отпечатана и направлена Ворошилову, его заместителям и начальнику Генерального штаба».

Ляхтеров проверил это сообщение и установил, что машинистка допустила опечатку в одном слове. Было напечатано «посетил», а нужно было написать «посетит». Одна неправильная буква меняла смысл всего донесения. Машинистка сделала исправления в пяти экземплярах, а в шестом, который оставался в документах отдела, стерла букву «л» и опять напечатала «л».

Ворошилов, прочтя донесение, наложил резолюцию: «Срочно тов. Сталину, тов. Молотову. Машинистка отпечатала два экземпляра и опять напечатала «посетил». В это время Ляхтерову пришлось срочно уехать в Коминтерн, а начальник отдела полковник Струнин, не зная об этой злосчастной ошибке, проверил донесение, напечатанное по шестому экземпляру, и отправил его адресатам.

Через два часа Сталин позвонил Берзину и спросил: «В чем дело? Получил от вас важное сообщение. На первой странице говорится «посетил», а на четвертой «посетит». Если «посетит», мы можем принять меры воспрепятствовать этой встрече. Разберитесь и доложите».

Берзин вызвал начальника отдела и Ляхтерова, отчитал их в строгой, но тактичной форме, наложил на них взыскание: «Строгий выговор в приказе по РУ» — и еще раз напомнил им, как важно тщательно проверять всю информацию и документы, получаемые от агентуры, легальных источников, радиоперехватов и т. д.

Докладывая Сталину итоги расследования этого инцидента с буквой «т», он взял на себя всю вину за происшедший недостаток в работе информационных органов Разведывательного управления Генерального штаба.

Берзин разделял взгляды Тухачевского, Егорова (начальника Генерального штаба), Триандофилова, Якира и других крупных военачальников на необходимость срочных реформ в Красной Армии, обновления руководящих кадров армии и флота, создания вооруженных сил, способных противостоять не только вырастающей в Германии фашистской армии, но любой группировке вооруженных сил капиталистических стран. Он никогда не был предателем, шпионом капиталистических разведок и контрразведок.

Трагически закончилась жизнь Берзина и Урицкого — в конце 1937 года они были расстреляны.

Сложно складывалась судьба Треппера, Радо, Кента, фон Шелия и Эльзы.

О жизни и работе Леопольда Захаровича Треппера советский читатель узнал из сообщений нашей прессы (см. «За рубежом», № 27 и 28 за 1989 год). Леопольд Треппер гражданин Польши, журналист, член коммунистической партии с 1925 года, активно работал в Коминтерне. Советская военная разведка привлекла к сотрудничеству, по ее рекомендации он отошел от активной политической деятельности. После соответствующей подготовки Треппер был направлен в Бельгию и Голландию для создания условий разведывательной работы против Германии. В качестве радиста к Трепперу был выведен Кент, советский гражданин.

В Европе Леопольд Треппер создал несколько торговых фирм и приступил к активному выполнению заданий Центра, привлекая к сотрудничеству с советской разведкой новых людей.

Шандор Радо, гражданин Венгрии, руководитель сети советской военной разведки в Швейцарии, был привлечен к сотрудничеству в тридцатые годы. В 1937 году, когда собирались все руководители нелегальных резидентур в Центр, он не поехал в Москву и таким образом избежал ареста и возможного расстрела.

В январе 1945 года Леопольд Треппер, Шандор Радо и еще несколько человек советским военно-транспортным самолетом отправились из Парижа в Москву. Но так как в Центральной Европе продолжала бушевать война, маршрут на Москву был разработан через южные страны. Во время остановки в Каире Радо бесследно исчез. Вероятно, он отчетливо предвидел свою судьбу, ожидавшую его в Москве. Не испытывая никакого энтузиазма от перспективы закончить жизнь в одном из сталинских застенков, он не полетел в Советский Союз. И мне трудно осуждать его за этот шаг, зная, как сложилась судьба Треппера.

Фон Шелия — немец, выходец из аристократической семьи, в свое время — советник посланника германского посольства в Польше. Он был источником ценной информации советской военной разведки. С его помощью Рихард Зорге был оформлен за рубежом представителем ряда ведущих газет и журналов Германии.

Эльза — немка, выходец из аристократической семьи, активный член антифашистского движения. Она вела большую работу по добыванию ценной информации из оппозиционно настроенных кругов военного министерства, генерального штаба и военно-воздушных сил Германии. Она подготовила и направила в Москву подробный доклад о планах фашистского руководства по развертыванию немецких вооруженных сил на ближайшие три года, об этапах перевооружения армии новыми танками, самолетами и другой техникой, а также о расширении военного сотрудничества между Германией и Италией.

Работая в центральном аппарате Разведуправления Генштаба, Николай Григорьевич неоднократно направлялся в краткосрочные командировки в Германию, Чехословакию, Италию, Францию, страны Прибалтики. Где-то нужно было восстановить нарушенную связь с нелегальной резидентурой, передать шифроблокноты, нацелить на новые задания, направить человека в другую страну и т. д.

В декабре 1936 года он выезжал в составе делегации Разведывательного управления в Чехословакию для обмена опытом работы и организации совместной с разведывательными органами чехословацкой армии разведки против фашистской Германии.

Летом 1938 года Николай Григорьевич посетил Германию в составе советской военно-авиационной делегации для участия в работе Международной авиационной федерации (ФАИ).

В состав делегации входили комбриги ВВС Спирин, Громов, Данилин и полковник Юмашев. На конференции, помимо отчетного доклада руководства ФАИ, рассмотрения ряда юридических и технических вопросов, были вручены золотые медали Громову, Юмашеву и Данилину за установление мирового рекорда дальности беспосадочного перелета одномоторного самолета по маршруту Москва — Северный полюс — США.

Фашистское руководство широко использовало эту конференцию в пропагандистских целях, пытаясь запугать делегации западных стран, Советского Союза, Балканских государств, Польши, Чехословакии, Австрии довольно широким показом новой авиационной техники и противовоздушной обороны. Одновременно оно стремилось вселить уверенность своим союзникам и сателлитам в непобедимость вооруженных сил Германии и их военнотехническое превосходство. Геббельс организовал для делегатов поездку в спортивный дворец, где выступал Гитлер с полуторачасовой речью перед руководящим составом фашистской партии и немецкой армии. Он без всяких записей говорил об огромных достижениях Германии в области экономики, внешней политики и перевооружении армии новой техникой, приводил сотни цифр в доказательство того, что сделано и что предстоит сделать в ближайший год в деле создания «великой Германии». Он потребовал от военных быстрее завершить реорганизацию частей и соединений армии, окончательно очистить Берлин и другие крупные города от «врагов нации» — евреев и коммунистов-подполыциков.

«Подготовку к массовым погромам еврейских магазинов и квартир мы сами наблюдали в Берлине, Гамбурге и Дрездене, — вспоминает Николай Григорьевич. — На витринах и квартирах евреев были надписи: «Я еврей». Если еврей бежал в другую страну, то к надписи было добавлено: «Я бежал в Палестину». Магазин или квартира все равно будут разгромлены, а часто и сожжены. Через пару недель после нашего отъезда в Москву эти погромы начались, и в течение трех дней были разграблены все магазины и квартиры евреев, убиты и ранены десятки тысяч, а сотни тысяч человек были отправлены в спецлагеря, где и были впоследствии уничтожены».

Рейхсмаршал Геринг устроил большой прием в честь участников конференции в новом здании министерства авиации. Присутствовала там вся нацистская верхушка, за исключением Гитлера. Фашистское руководство не хотело допустить членов советской делегации на осмотр новой авиационной техники и ПВО.

«Но после обеда, — рассказывает генерал Ляхтеров, — к нам подошел генерал-полковник авиации Мильх — начальник штаба ВВС и заместитель Геринга — и сказал, что Геринг, к сожалению, не сможет самолично с нами побеседовать и поручил ему провести эту беседу с нашей делегацией. Нас провели в отдельную комнату, где находилось несколько генералов-авиаторов и переводчик.

Во время беседы разразился скандал. Мильх задал Громову провокационный вопрос: «Кто ваш отец?» Громов ответил, что его отец был врач, и во время первой мировой войны руководил военным госпиталем в чине подполковника медицинской службы. Мильх спросил: «А почему большевики не расстреляли его?» Громов не выдержал, стукнул кулаком по стеклу, лежавшему на столике, поднялся и заявил, что это провокация и советская делегация немедленно покидает конференцию и уезжает в Москву. Мильх и фашистские генералы стали его успокаивать, Мильх побежал в кабинет Геринга и доложил ему. Тот заставил Мильха извиниться перед Громовым и пригласить нас осмотреть новейшие образцы самолетов на аэродроме и в полете, совершить поездку по Пруссии и т. д.».

Такие воспоминания остались у Николая Григорьевича после поездки в Германию.

В сентябре — октябре 1939 года он возглавил группу работников Первого отдела Разведывательного управления (комбриг Бронин, капитан Дубов) по оперативной разработке личного состава Чехословацкого легиона, который был интернирован нашими войсками в Польше и передислоцирован в город Могилев Каменец-Подольской области. Группа завербовала несколько десятков человек, из них девять человек, пройдя соответствующую подготовку в Центре, были успешно переброшены через «зеленку» в Венгрию и Чехословакию.

Летом 1940 года Николай Григорьевич был командирован с радистом в Литву, с задачей, используя нашего крупного агента в генштабе Литвы, не допустить до прихода наших войск в Каунас уничтожения документов в разведотделе. И это задание было успешно выполнено.

Руководство военной разведки направляло Н. Г. Ляхтерова и в длительные зарубежные командировки. В 1940–1941 годах он был военным атташе и резидентом в Венгрии. Там он встречался с Ракоши при освобождении последнего из тюрьмы. С октября 1941 года по ноябрь 1945-го Ляхтеров был военным атташе и главным резидентом в Турции. Там он был ложно обвинен в организации покушения на германского посла фон Папена. Фактически это покушение было совершено в 1942 году диверсионной службой НКВД по личному указанию Сталина.

Павел Судоплатов в своей книге «Разведка и Кремль» пишет, что Сталин приказал ликвидировать фон Папена, поскольку тот являлся ключевой фигурой, вокруг которой вертелись замыслы американцев и англичан по созданию альтернативного правительства в случае подписания сепаратного мира с Германией.

Подобное сепаратное соглашение между Великобританией, США и Германией исключило бы Советский Союз из будущего европейского альянса. Однако покушение сорвалось, так как болгарский боевик турецкого происхождения взорвал приемник «Телефункен» с взрывным устройством раньше времени и лишь легко ранил фон Папена.

Турецкого террориста звали Абдурахман, а его начальника Ихсан. Мощным взрывом Абдурахмана разорвало на мелкие части, и турецкая полиция и контрразведка нашли только каблучок от тапочка, где стояло клеймо гостиницы, в которой последние несколько дней жили оба террориста.

Быстро был найден Ихсан и арестован. На следствии он сперва показал, что еще в октябре 1941 года посетил советское посольство и предлагал старшему помощнику военного атташе майору авиации Новикову купить у него за хорошие деньги большое количество документов о подготовке покушения на Сталина. Новиков выгнал этого провокатора из посольства и пригрозил вызвать полицию, если он немедленно не исчезнет. Действительно, так и было. Вскоре после нескольких дней пыток он изменил показания. Якобы после Анкары они оба появились в Стамбуле, где и были завербованы сотрудниками генерального консульства СССР и торгпредства Павловым и Корниловым. После этого турецкое правительство предъявило ультиматум о выдаче Павлова и Корнилова для суда и наказания виновных лиц. Наше посольство отказалось принять этот ультиматум, и турецкая полиция, контрразведка и легион белогвардейцев осадили здание нашего генерального консульства, где также находилось торгпредство, аппарат военно-морского атташе и часть аппарата военного атташе.

За два дня до осады советский военный атташе полковник Ляхтеров прибыл из Анкары в Стамбул. Здесь он вместе с руководством генконсульства, торгпредства и аппарата военно-морского атташе и резидентом НКВД составили план обороны, рассчитали время, необходимое для уничтожения секретных документов, шифров, радиостанций в случае, если в здание ворвутся турецкие янычары и белогвардейцы.

Осада длилась четыре дня, продукты все вышли, и детей сотрудников нечем было кормить.

Советское правительство пригрозило туркам ответными мерами, но согласилось выдать Павлова и Корнилова. Турецкие власти сняли осаду и организовали показательный суд. Павлов и Корнилов были осуждены на 20 лет тюрьмы. Во время следствия и на суде они категорически не признавали своей вины, говоря, что это явная провокация фашистской контрразведки и профашистских турецких лиц, стремящихся толкнуть руководство Турции на выступление совместно с фашистской Германией против СССР.

Фактически всей этой провалившейся операцией по ликвидации фон Папена руководил Наум Эйтингон (по паспорту он Наумов), заместитель начальника Управления «С» (специальные операции). Он прибыл в Стамбул в конце 1941 года и поселился в генконсульстве. Его помощником в Анкаре являлся резидент НКВД Тарасов (Васильевский).

Со дня покушения и почти весь 1942 год турецкая и западная печать и радио вели бешеную агитацию, обвиняя Советский Союз во всех смертных грехах и попытке якобы втянуть Турцию в войну против фашистской Германии и ее сателлитов. Все силы полиции и контрразведки были брошены на круглосуточную слежку за всеми сотрудниками советских учреждений в Турции. Дело дошло до избиения советских дипкурьеров, доставляющих диппочту из Москвы в Анкару, Стамбул, Измир (консульство СССР), и попыток захвата и вскрытия диппочты. Хорошие, добрососедские отношения между СССР и Турцией, которыми так дорожил покойный президент Ататюрк, были на грани разрыва.

Эту кампанию против СССР возглавляли министр иностранных дел Сараджоглу, а в армии и генштабе армейский генерал Гиндуз. Оба мечтали о быстрейшем захвате немцами Москвы и уничтожении СССР как государства. Они вели тайную переписку с руководством гитлеровской Германии о возможном вступлении Турции в войну против СССР. Но первые успехи Красной Армии и разгром немцев под Москвой и Ростовом в конце 1941 года несколько охладили их пыл. Разгром немцев в Сталинграде в ноябре 1942 года, а затем на Курской дуге и под Ростовом летом 1943 года окончательно убедили турецкое руководство, что курс держать надо не на победу Германии и захват Кавказа турками, а на победу антигитлеровской коалиции и на резкое улучшение отношений с СССР.

Уже в конце 1943 года Сараджоглу изменил свою тактику и, как хамелеон, превратился в поборника улучшения отношений с СССР, стал часто посещать посольство СССР и играть в покер, пить русскую водку, есть блины с икрой. Он всегда приходил с генеральным секретарем МИДа Нуманом Менеменджоглу, а посол С. А. Виноградов приглашал военного атташе полковника Ляхтерова в качестве четвертого игрока.

Сараджоглу дал указания контрразведке и полиции прекратить слежку за советскими гражданами, разрешил поездки по стране, дал указания таможенникам на границе в Карсе возвратить советскому военному атташе шесть двухкилограммовых банок зернистой икры, посланных ему из Москвы для представительских приемов.

«Сараджоглу, — рассказывал Николай Григорьевич, — был очень крупным землевладельцем. Почти вся Измирская область принадлежала ему. Он имел ряд заводов и фабрик, миллионер, а скуп был до невозможности. Он страшно нервничал, когда играл с нами в покер, проигрывая 50—100 лир, и рад был, когда выигрывал у нас небольшую сумму».

После открытия Второго фронта союзниками и выхода наших войск на Вислу и Карпаты президент Турции Исмет Иненю своим указом амнистировал Павлова и Корнилова, а также сто заключенных турками советских разведчиков, засылаемых НКВД, Разведупром Генерального штаба, фронтовыми и армейскими, пограничными разведками. Он дал также указание отправить в Советский Союз двадцать пять интернированных советских летчиков. Они специальным пассажирским поездом были отправлены в Советский Союз.

Что касается посла СССР в Турции С. А. Виноградова, то с ним Н. Г. Ляхтеров познакомился в июле 1941 года в Стамбуле, когда он приехал из Анкары для контроля и помощи в транспортировке через Турцию интернированных сотрудников советских организаций, прибывших поездами из Германии, Дании, Румынии, Венгрии, Чехословакии, Югославии, Италии. По просьбе правительства СССР Турция взяла на себя посредническую функцию и договорилась со всеми этими странами о порядке и времени прибытия и отправки поездов из СССР в Карс и из перечисленных стран в Стамбул. Надо отдать должное турецким властям, которые хорошо организовали этот взаимный обмен интернированными.

Виноградов был в свои 34 года самым молодым посланником в Европе. Он родился в 1907 году, имел высшее общее образование. Успешно окончил Высшую дипломатическую школу МИДа в 1939 году и назначен был советником посольства СССР в Турции, а спустя год стал Чрезвычайным и Полномочным Послом. Среднего роста, худощавый, с умными темно-карими глазами, энергичной походкой, он имел особое умение четко и быстро решать сложнейшие вопросы с местными властями, дипломатическим корпусом и уже в те годы считался в ЦК КПСС и в МИДе лучшим информатором.

Ляхтеров вспоминает, что когда он был в мае 1941 года на приеме у Вышинского, то он спросил его: «Почему посол в Венгрии Шаронов только раз в месяц с диппочтой информирует МИД, хотя владеет тремя языками, имеет большие связи в дипкорпусе и с местными властями, а вот молодой посол в Турции Виноградов ежедневно присылает по две-три телеграммы?»

Ляхтеров ответил: «Очевидно, он не знает, что такое информация и как ее необходимо организовать». Вышинский ответил на это: «Вы правы, мы срочно его сняли с большого предприятия и послали без дальнейшей подготовки в Венгрию». Он просил Ляхтерова помочь послу и поделиться с ним своим опытом информационной работы. Но было уже поздно — 22 июня началась Великая Отечественная война.

В Турции с Виноградовым Ляхтеров быстро нашел общий язык по всем вопросам дипломатической и военнодипломатической службы. С весны 1942 года, по решению ЦК и Сталина, посол Виноградов стал осуществлять общее руководство резидентурами НКВД и ГРУ.

Он каждый день в 10.00 и в 17.00 собирал резидентов НКВД, ВАТ, ВМАТ, отделения торгпредства и ТАСС, заслушивал их информацию, полученную от легальных источников и агентуры, кратко суммировал то, что необходимо доложить в Центр, и то, что необходимо проверить, а затем сообщал о новых задачах, полученных из Центра. Затем он быстро составлял телеграфные донесения, передавал их шифровальщикам, а те радистам. И так все четыре года тяжелой войны.

Виноградов очень любил охоту, особенно на дроф, и, выкраивая несколько часов, один-два раза в месяц выезжал в район озер, находящихся в 35 километрах от Анкары. Он сам лихо водил машину и не случайно дважды попадал в аварию, отделавшись тяжелыми ушибами сам и переломом двух ребер у сопровождавшего его секретаря посольства в первом случае, а во второй раз во Франции наездом на старушку, которая сломала ногу. После этой аварии ЦК КПСС запретило послам самим водить машины.

Виноградов проработал в Турции свыше десяти лет, затем был председателем Комитета радио и видеовещания и ТАСС. Двенадцать лет он был послом во Франции и более трех лет в Египте, где тяжело заболел, срочно на самолете был доставлен в Москву и во время операции умер. Похоронен он на Новодевичьем кладбище. На могиле его поставлен памятник в рост с надписью: «Послу Советского Союза от правительства СССР». Там же похоронены его жена и дочь.

Вплоть до смерти Виноградова Н. Г. Ляхтеров поддерживал с ним и его семьей самые дружеские отношения. Он очень сожалел о безвременной смерти этого замечательного человека, подлинного патриота своей Родины, отдавшего все свои знания и силы во имя светлого будущего дорогой всем нам России.

3 мая 1942 года пресс-атташе советского посольства Ахмедов Исмаил (Николаев), офицер военной разведки, добровольно явился в турецкую полицию и заявил, что он им — «брат по крови», сын крымского татарина, муллы, репрессированного КГБ, и просит политического убежища. Турецкие власти отказались выдать его нам, увезли на Принцевы острова в Мраморном море и вскоре передали его американской разведке. Никаких сообщений в печати и радио не было. Спустя только несколько лет, работая консультантом по России в одной из разведывательных школ США, он написал книгу о советской военной разведке и о том, как он помогал готовить нелегалов для засылки в СССР.

Ахмедов сообщил турецкой и американской разведкам все, что он знал о центральном аппарате Разведывательного управления и резидентурах РУ и НКВД в Стамбуле и Анкаре, и предал двух нелегалов, с которыми работал. Предатель был заочно приговорен к расстрелу.

В связи с этим предательством Центр дал указание отозвать ряд оперативных работников, о которых мог знать Ахмедов, и в течение 1942–1943 годов обновил состав наших резидентур хорошо подготовленными разведчиками, имеющими значительный опыт агентурной и информационной работы.

Среди прибывших был полковник авиации Волосюк Макар Митрофанович, который возглавил стамбульскую резидентуру. Помощником у него был подполковник Судбин. Волосюк в 1939–1942 годах работал во Франции, там он обрел большой опыт работы с нелегалами, в частности с Треппером и Кентом («Красная капелла»). Судбин, прекрасно владея турецким языком, непосредственно руководил нелегалами, которые имели доступ к секретным военным документам и добывали ценную информацию о планах и намерениях турецкого правительства по вопросам возможного выступления Турции на стороне Германии против СССР.

Волосюк организовал подготовку радистов для нелегальных резидентур на конспиративных квартирах. Для связи с нелегалами, получения от них информации и документов он привлек свою жену Галину Петровну. Она имела опыт этой работы во Франции.

Советское правительство высоко оценило их работу, наградив орденами Красного Знамени и Отечественной войны I степени. После войны они работали в Центре на ответственных постах и им заслуженно были присвоены генеральские звания. К великому сожалению, их уже нет с нами. Они умерли после тяжелых болезней.

Но вернемся к временам 30-х годов, в то трагическое для руководства Красной Армии время.

10 мая 1937 года маршал Тухачевский, в то время он был первым заместителем наркома обороны, позвонил начальнику военной разведки комдиву Орлову и приказал срочно направить к нему ответственного работника за разведку, в том числе нелегальную, против Германии и ее сателлитов. Орлов сообщил маршалу, что он лично отвечает только за информацию, а на немецком направлении сейчас остался только капитан Ляхтеров, остальные работники якобы «больны». Орлов приказал Николаю Григорьевичу немедленно явиться к маршалу.

Тухачевский принял Ляхтерова и сообщил ему, что готовится большая стратегическая игра. Ему необходимы завтра к 11.00 утра последние данные о состоянии вооруженных сил Германии, сроках развертывания армии на случай нападения на СССР. Предусматривается, что немцы могут включить в свою группировку до шестнадцати танковых и моторизованных дивизий СС. О штатах таких дивизий разведка получила информацию в 1936 году. Николай Григорьевич отметил, что маршал уже тогда предвидел, что дивизии СС будут использованы в случае нападения на СССР в первом эшелоне немецких войск. А дивизии СА будут использованы как второй эшелон для охраны тыла и порядка в самой Германии и в оккупированных зонах.

На следующий день в точно назначенное время Ляхтеров со всеми необходимыми документами, расчетами и справками прибыл к маршалу, но ему сообщили, что Тухачевский получил новое назначение командующим Приволжского военного округа и отбыл в город Горький. 22 мая 1937 года Тухачевского вызвали в Москву, в поезде арестовали, а 11 июня «судили» и расстреляли.

Летом 1938 года Ляхтеров был уже майором, начальником немецкого отделения и одновременно исполняющим обязанности заместителя начальника 1-го отдела Разведывательного управления Генерального штаба. Внезапно его вызвал руководитель военной разведки Орлов и приказал немедленно явиться к наркому обороны маршалу К. Е. Ворошилову.

Накануне был арестован полковник Тик, руководивший агентурой, и Николай Григорьевич по приказу руководства весь день и всю ночь знакомился с личными делами наиболее ценных агентов. Он обратил особое внимание на дело агента Эльзы, где имелся ее доклад о планах фашистского военного командования по развертыванию немецких вооруженных сил на ближайшие три года.

Ворошилов принял Николая Григорьевича и сразу же задал ему вопрос — знает ли он источника Эльзу, какова ценность ее информации? Ляхтеров ответил, что только вчера познакомился с ее личным делом и весьма полным и ценным ее докладом. Ворошилов потребовал немедленно принести ему личное дело агента. Через несколько минут Николай Григорьевич возвратился с делом и «бегунком»-распиской на совершенно секретные документы в секретариат маршала. Главный адъютант комкор Хмельницкий заявил ему, что маршал занят, но как только он освободится, то запечатанное дело будет передано Ворошилову. Ляхтеров получил от адъютанта расписку в получении секретных материалов и удалился. Вот здесь майор Ляхтеров совершил большую ошибку, за которую мог быть жестоко наказан. Нужно было ждать и ждать, чтобы передать документы лично Ворошилову, а не доверяться Хмельницкому.

На следующее утро Ляхтерова вновь вызвали к наркому. Взбешенный Ворошилов закричал на него: «Что я вам приказал вчера? Сейчас вызову конвой и отправлю сами тонкое знаете куда». Николай Григорьевич не растерялся. Он достал расписку Хмельницкого и сообщил маршалу, что адъютант вчера взял у него запечатанное дело Эльзы, пообещав передать его сразу же наркому. Маршал вызвал адъютанта и закричал на него: «Эх эта старая п… опять забыл?» Хмельницкий пулей выскочил в приемную и принес запечатанный конверт. Нарком взял дело и флотским матом выгнал его из кабинета.

Ворошилов внимательно познакомился с делом Эльзы и ее докладом. На докладе было написано — «доложен наркому» и стояли две подписи: начальника Разведупра Генштаба комкора Урицкого и его заместителя по агентурной работе Александровского. Подписи Ворошилова на документе не было.

«Почему вы не задумались над тем, что этот доклад мог быть не доложен мне, а следовательно, и товарищу Сталину?» — спросил маршал у Николая Григорьевича. Немного остыв, он добавил, что понимает положение Ляхтерова, и дал ему следующие указания:

— во-первых: проверить все документы и донесения ценных агентов и доложить ему, если на них нет его резолюций;

— во-вторых: в течение трех дней найти и доложить, где находится Эльза и можно ли восстановить с ней связь и получение информации;

— в-третьих: изучить, кого из нелегальных резидентов и агентов, связь с которыми была прервана по указанию «свыше» в 1936–1938 годах, можно вновь привлечь к добыванию ценной информации, особенно по Германии, ее союзникам и сателлитам.

Ляхтеров по указанию руководства военной разведки с 1936 года поддерживал связь с Коминтерном, в частности, с Димитровым, а в 1940–1946 годах и с Матиасом Ракоши. Он также был связан с начальником отдела кадров болгарином Беловым.

Получив указание Ворошилова найти Эльзу, Ляхтеров через Белова вышел на одного писателя-антифашиста, который сообщил, где находится Эльза. Оказалось, что она уже в течение почти года проживала в одной из гостиниц Москвы. Она не знала, с кем сотрудничала, — то ли с НКВД, то ли с военной разведкой. Эльза ждала, когда с ней свяжутся.

Ворошилов поручил комдиву Орлову и Ляхтерову организовать встречи с Эльзой, выяснить возможности ее возвращения в Германию или в Австрию для возобновления получения ценной информации. Задание было выполнено, агент продолжил свою работу, о чем было доложено наркому.

Не менее запоминающимися были у Н. Г. Ляхтерова и встречи с маршалом С. К. Тимошенко и генералом армии Г. К. Жуковым.

Впервые Ляхтеров встретился с Жуковым в Ленинграде зимой 1925 года в кабинете командира 31-го стрелкового полка Клыкова. Жуков по поручению начальника Высших кавалерийских курсов должен был договориться об использовании тира полка. Был составлен план тренировок слушателей курсов на зимний период, решены вопросы оборудования и охраны. Дважды в месяц Жуков и Ляхтеров встречались в тире.

Спустя шестнадцать лет Ляхтеров, будучи военным атташе в Венгрии, прибыл 3 мая 1941 года в Москву со срочным докладом об обстановке в Венгрии, Германии, оккупированных странах Европы. В кабинете наркома обороны маршала Тимошенко были во время доклада, кроме хозяина, маршал Буденный и начальник Генерального штаба генерал армии Жуков. Жуков несколько раз пристально взглянул на Ляхтерова, пытаясь, вероятно, вспомнить, где они встречались, но ничего не спросил.

После доклада Ляхтерову были заданы несколько вопросов: интересовались ходом сосредоточения немецкой армии у наших границ; возможностью использования двух венгерских армий в первом эшелоне совместно с немецкими соединениями; какую броню имеют немецкие танки. Ляхтеров обстоятельно ответил на каждый из них. В конце обсуждения доклада нарком заметил Николаю Григорьевичу, что конкретные задачи ему поставит генерал Жуков.

В это время в кабинет наркома вошел адъютант и сообщил, что начальник Отдела внешних сношений просит разрешить ему срочно доложить о чрезвычайном происшествии. Когда его пригласили в кабинет, он доложил, что в районе Тулы задержан помощник военного атташе посольства Германии, переодетый под колхозника. Задержанного поместили в красном уголке станции и ждут указаний — что с ним делать. Маршал Буденный вскочил со своего места, стукнул кулаком по столу и закричал: «Как что делать — расстрелять!» Тимошенко, улыбаясь, подошел к Буденному, положил ему на плечо руку и спокойно сказал: «Тише, Семен, а то фашисты всех наших дипломатов в Берлине перестреляют».

Нарком сообщил Ляхтерову, что ему звонил Вышинский из МИДа, он хочет переговорить об обстановке в Венгрии. Тимошенко разрешил Ляхтерову, после беседы с Жуковым, поехать в МИД к Вышинскому.

Прощаясь с наркомом, Ляхтеров передал ему настоятельную просьбу военного атташе в Берлине генерала Туликова разрешить ему срочно прибыть в Москву для доклада о неизбежности войны с Германией, которая может начаться в середине июня 1941 года. Тимошенко ответил: «Сейчас не время заниматься поездками, у нас есть постоянная радиосвязь с Берлином».

Оказавшись в своем кабинете, Жуков вновь пристально посмотрел на Ляхтерова и спросил: «Что-то мне ваше лицо знакомо?» Николай Григорьевич напомнил ему, что много лет назад они встречались в Ленинграде в тире 31-го стрелкового полка. Жуков усмехнулся, ударив себя по лбу, покачал головой и, извинившись за забывчивость, приступил к делу. Он заметил, что детальные задачи по разведке будут поставлены начальником Разведуправления. «Необходимо срочно проверить и установить, имеются ли у немцев сейчас танки с лобовой броней 75 мм и выше. В каком количестве и где они находятся?..»

Ляхтеров доложил начальнику Генерального штаба, что в Разведуправлении есть сведения о разработке в Германии таких танков и самоходных орудий. Но специалисты считают, что от первых пробных испытаний опытного образца до серийного производства таких машин требуется от двух до трех лет. В войсках Германии сейчас таких танков нет. Николай Григорьевич подчеркнул, что он лично наблюдал в марте — апреле 1941 года прохождение через Венгрию трех немецких танковых дивизий для нападения на Югославию и их возвращение обратно для ремонта. Все танки имели 22-мм броню. (Только летом 1943 года на Курской дуге и в районе Харькова появились новые немецкие танки с броней 75 мм — «Пантера» и «Леопард» и самоходные орудия «Фердинанд» с броней 220 мм.)

От Жукова Ляхтеров поехал в МИД к Вышинскому. Он проинформировал заместителя наркома об обстановке в Венгрии и о твердом решении регента Хорти и правительства страны выступить на стороне фашистской Германии в случае ее войны с СССР.

В прессе последних лет уже много писалось о репрессиях в армии накануне второй мировой войны. Они нанесли огромный ущерб Советским Вооруженным Силам, всей обороноспособности Советского государства.

Внутриполитическая обстановка в стране в 30-х годах вызывала у Сталина опасения в отношении позиции крупных военачальников (Тухачевского, Егорова, Триамдофилова, Берзина и др.), которые открыто критиковали выдвиженцев Сталина — Ворошилова, Буденного, Кулика, Щаденко и других, не понимавших необходимости создания современной, высокомеханизированной и мобильной армии, усиливали подозрительность и определенные опасения, что армия может проявить колебания в поддержке проводимого им курса. Отсюда стремление убрать из армии всех колеблющихся, всех, кто вызвал у Сталина и его ближайшего окружения хоть малейшие сомнения.

О характере и размерах репрессий в Красной Армии и Военно-Морском Флоте в 30—40-х годах можно судить по выступлению К. Е. Ворошилова на заседании Военного совета при наркоме обороны СССР 29 ноября 1938 года. Он заявил: «Весь 1937 и 1938 годы мы должны были беспощадно чистить свои ряды, безжалостно отсекая зараженные части организма до живого, здорового мяса, очищаясь от мерзостной предательской гнили». И далее: «За это время мы вычистили больше четырех десятков тысяч человек… мы можем теперь с уверенностью сказать, что наши ряды крепки и что РККА сейчас имеет свой до конца преданный и честный командный и политический состав».

Комиссия Политбюро при ЦК КПСС по дополнительному изучению материалов, связанных с репрессиями, имевшими место в период 30—40-х и начала 50-х годов, установила, что И. В. Сталин не только давал указания об арестах безвинных людей, но вместе с Молотовым, Ворошиловым, Кагановичем и Ежовым они решали вопросы о расстреле большого количества советских граждан, в том числе и видных военных деятелей.

В первую очередь были обезглавлены: Военный совет при наркоме обороны СССР. Из 85 членов совета было репрессировано 76 человек, 68 из них — расстреляно; затем «мозг армии» — Генеральный штаб, штабы округов и особенно военная разведка всех степеней; руководство всех служб наркомата обороны, ВВС, ВМС, ПВО и военных академий — всего 408 осуждено, из них 401 приговорен к расстрелу. Даже на С. М. Буденного органы НКВД сфабриковали показания о принадлежности его к военно-фашистскому заговору.

Осенью 1938 года Ворошилов решил собрать совещание ответственных работников Разведывательного управления Генерального штаба и узнать их мнение о возможности назначения начальником Разведуправления комдива Орлова, бывшего военного атташе в Германии, он, кстати, с ноября 1937 года временно исполнял обязанности начальника Разведупра. На совещании присутствовал и сам Орлов. Все было как «выборы» в Гражданскую войну. Маршал задал этот вопрос, но зал молчал. Вдруг поднялся полковник С. Степанов и сказал: «Орлов высокообразованный человек, свободно владеющий тремя языками, отличный информатор, но он никогда не занимался агентурными и военно-диверсионными делами. Поэтому целесообразнее на эту должность назначить одного из работников Разведуправления или начальников разведотделов штабов Ленинградского или Дальневосточного округов».

Ворошилов согласился с этим и добавил: «Подумаем и в ближайшие дни решим».

Фактически начальником Разведывательного управления Генерального штаба был назначен комдив Гендин из НКВД. Его рекомендовали как «одного из лучшик учеников Дзержинского». Его основной задачей было как можно быстрее завершить «чистку» Разведывательного управления от «врагов народа» и создать новую высокоэффективную агентурную сеть. Через девять месяцев он сам был арестован как «враг народа» и расстрелян.

Как говорится в народе, пути Господни неисповедимы. В армейских же условиях дальнейший жизненный путь каждого служилого человека зависит от приказа высшего начальства. Так случилось, что после окончания Великой Отечественной войны жизнь Николая Григорьевича Ляхтерова протекала в стенах Военно-дипломатической академии. Туда он был назначен в апреле 1946 года на должность заместителя начальника, одновременно ему было поручено исполнять должность начальника кафедры истории международных отношений и военной дипломатии. Не знал тогда Николай Григорьевич, что служба в академии продлится у него целых пятнадцать лет и что ему придется поработать и начальником совершенно новой кафедры — военно-дипломатической службы (ВДС) и начальником спецкафедры (№ 1), а затем заместителем начальника по учебной работе. Много сил и знаний отдал он воспитанию и обучению молодых военных разведчиков, но в декабре 1956 года его работа в академии прерывается почти на три года — он назначается начальником Четвертого управления Второго Главного управления Генерального штаба. В сентябре 1959 года Николай Григорьевич возвращается в академию на прежнюю должность и работает там до июля 1963 года. Болезнь помешала ему продолжать службу, он увольняется в запас в звании генерал-майора с правом ношения военной формы.

Кандидат военных наук, доцент, Н. Г. Ляхтеров лично разработал полный курс военно-дипломатической службы (еще до создания кафедры военно-дипломатической службы) — свыше сорока лекций, десятки семинаров, практических работ, летучек; организовал подготовку слушателей по специализации с привлечением крупных специалистов с большим опытом зарубежной работы (А. А. Трояновский, В. В. Червяков, А. А. Игнатьев, И. Суслопаров, Коровин и другие).

Ляхтеровым разработаны и изданы с грифом «СС» («Совершенно секретно») два тома пособия по ВДС и книга «Из опыта военно-дипломатической работы» (1948 г.).

С созданием кафедры ВДС в 1948 году был создан авторский коллектив (Ляхтеров Н. Г., Берзин, Пинюгин С. С., Самарин Т. Т., Суслопаров И. и Медведев), и в течение 1949–1951 годов были переработаны, дополнены и изданы три тома пособия по военно-дипломатической службе; переведена с английского и издана книга «Этикет»; разработан ряд лекций по дипломатической службе (Яковлев) и издан двухтомник лекций, которые читал А. А. Трояновский.

Для привития навыков в добывании военной информации легальными путями были организованы посещения парадов, танкодромов, аэродрома, маневров и выезды в страны народной демократии.

За огромный вклад в военно-дипломатическую службу Николай Григорьевич Ляхтеров был награжден орденом Ленина, тремя орденами Боевого Красного Знамени, двумя орденами Великой Отечественной войны I степени, орденом «Знак Почета», четырнадцатью медалями.

Николай Григорьевич замечательный, честный, добрый человек, хороший семьянин, до конца жизни оставался любящим и внимательным отцом, дедом и прадедом. У него выросли двое детей (дочь и сын), два внука и два правнука — Денис и Аннушка. Его любили и продолжают любить и уважать бывшие сослуживцы и слушатели академии, многие из них сейчас уже в руководстве ГРУ. Его постоянно приглашали на все торжественные сборы в ГРУ и в академию.

Николай Григорьевич был очень внимательным и добрым другом. Его очень уважали Владимир Александрович Куньщиков и Юрий Георгиевич Смоляков (мои родственники по материнской линии), Иван Васильевич и Нина Александровна Читалины и многие другие.

Читалина Ивана Васильевича я знаю с 1959 года. В то время я был старшим лейтенантом флота российского и только мечтал стать разведчиком, а он был уже таковым в звании полковника. Он прошел всю Отечественную войну от звонка до звонка, служил в диких, далеких местах. Ныне Иван Васильевич продолжает работу в ГРУ.

Этот человек — заслуженный ветеран нашей военной разведки. Многие сотрудники управления, включая руководителей ГРУ, в прошлом были его учениками, постигали с его помощью азы разведывательного мастерства. Это доброй души человек, отзывчивый и внимательный товарищ. Все ветераны управления и молодые офицеры любят и уважают Ивана Васильевича.

Свою главу о сынах Отечества мне хотелось продолжить воспоминанием Александра Викторовича Фрадкина о своем дяде — замечательном советском военном разведчике Фрадкине Александре Ефимовиче, чья жизнь сложилась совсем не так, как у Николая Григорьевича Ляхтерова.

«В конце сороковых годов я прочитал в одной из американских газет сообщение о том, что такого-то числа бывший бригадный генерал Красной Армии (по-нашему комбриг) Александр Бармин бракосочетался с внучкой бывшего президента США Теодора Рузвельта. Я бывал в семье Бармина — мы жили в одном доме, знал, что он был коллегой моего дяди Александра Фрадкина, работал в тридцатых годах в Греции. Проведав, что Фрадкина отзывают из США в Москву, — а шел как раз тот самый трагический 1937 год, — он настоятельно рекомендовал ему не возвращаться. Но как он, Фрадкин, разведчик, человек кристальной честности, не знавший за собой никаких грехов, преданно служивший своему делу, своей стране, мог предать, остаться на чужбине. И он вернулся вместе с женой и дочерью…

В далеком детстве, когда был совсем еще маленьким, я называл своего дядю «мой вождь» и, сидя у него на коленях, трогал пальцем перекрещенные пропеллер и крылышки на его голубых петлицах. Позднее всегда с нетерпением ждал его возвращения из очередной загранкомандировки.

Случилось так, что моя мама разошлась с отцом, когда мне был год, и главным мужчиной в моей жизни, высочайшим авторитетом стал мой дядя, брат матери Александр Фрадкин — человек удивительной доброты, веселый, остроумный и, по-моему, просто по-мужски очень красивый. Кстати, в честь него я и был назван Александром.

Помню, что, возвращаясь в Москву из-за рубежа и живя здесь оседло пару лет, он часто ходил в военной форме, на его петлицах были два ромба, что обозначало воинское звание комдив, по-нынешнему то ли генерал-лейтенант, то ли генерал-майор. Я как-то спросил, почему он носит форму. Дядя ответил, что учится на оперфаке Академии имени Жуковского.

По рассказам мамы и ее братьев я знал, что Шура — так его называли все мы, его близкие, — детство провел в маленьком украинском городке (родился он в 1895 году), кончил гимназию, с началом Гражданской войны пошел добровольцем в Красную Армию. Проучился несколько месяцев в какой-то авиационной школе, стал военным летчиком, летал на бипланах, или, как их тогда называли, «этажерках». Воевал он на одном из южных фронтов.

Вспоминается такой, рассказанный мне мамой, забавный эпизод, имевший место в Екатеринославе (ныне Днепропетровск), куда к тому времени переехало многочисленное фрадкинское семейство. Было это, очевидно, в 1918 году. С мамой, необыкновенно красивой тогда восемнадцатилетней девушкой, познакомился и начал за ней весьма активно ухаживать Александр Вертинский, уже в те годы очень известный певец, композитор и поэт. Как-то во время очередного свидания он сказал, что собирается в ближайшие дни эмигрировать за границу, и предложил ей уехать вместе с ним. Узнав об этом буквально накануне отъезда Вертинского, Шура разыскал певца и ухажера и сказал ему все, что он, коммунист и красный командир, о нем думает. Маму же, предварительно «врезав» ей, запер в комнате на ключ.

Кончилась Гражданская война. Через какое-то время дядя стал дипкурьером, побывал в этом качестве во многих странах, в том числе даже в таком далеком и экзотическом, по тем понятиям, Китае.

Насколько я знаю, первой длительной загранкомандировкой — она началась примерно в 1923 или 1924 году — для него стала Франция. Потом были менее длительные командировки в Германию, Италию, затем снова надолго во Францию. Шура к тому времени в совершенстве знал французский, неплохо говорил по-английски и по-немецки. Что он конкретно во всех этих странах делал, я, естественно, не знал. Представлял только, что работа его так или иначе связана с авиацией.

Последней работой за границей стал Амторг (торгпредство) в США. Уехал он туда весной 1936 года и совершенно неожиданно для себя был отозван в Москву в начале лета 1937 года.

Зловещий 1937 год… Мне было тогда 14 лет, и все страшные дни того года я помню почти что до мелочей. Жил я тогда в доме, принадлежавшем Наркоминделу и

Наркомвнешторгу. Думаю, не ошибусь, если скажу, что три четверти его жильцов были отправлены на смерть или на Колыму в черных «воронках» и «эмках». Идя утром в школу, я нередко видел эти наводившие страх и трепет машины у многих подъездов нашего дома.

Среди моей родни, близкой и дальней, в тот год было репрессировано семь человек. В живых осталась только одна — жена моего двоюродного дяди.

Самый любимый мною человек, мой Шура, если хотите, мой кумир, Александр Ефимович Фрадкин, был арестован 9 ноября 1937 года. 12 декабря того же года была арестована его жена Татьяна. Ему исполнилось 42 года, ей — 32.

Утром следующего дня после ее ареста позвонила их дочь, моя пятнадцатилетняя двоюродная сестра Марианна, и просила срочно приехать. В их квартире на Никольской я застал разгром, опечатанные двери и заплаканную сестру. Марианна рассказала, что ночью арестовали маму и что пришедшие за ней люди заявили, что если в ближайшие день-два ее не возьмет к себе кто-либо из родственников, то отправят в детский дом.

Моей мамы в Москве не было, она уехала к своей сестре Софье в Харьков, где та жила с годовалой дочкой уже несколько месяцев. Оказалась она в этом городе «благодаря» все тому же страшному 37-му году.

В мае, как всегда ночью, в их квартиру на Лубянке пришли арестовывать ее мужа — заместителя начальника одного из управлений НКВД. Пришедшие попросили сдать оружие. Он направился к письменному столу, стоявшему рядом с балконной дверью, распахнул ее и выбросился с седьмого этажа.

На следующий день Софью вызвал к себе один из заместителей Ежова, тоже, естественно, вскоре репрессированный, и сказал, что, если она хочет уцелеть, пускай немедленно убирается из Москвы. Через два дня она была в Харькове.

Туда, в Харьков, я и позвонил маме, попросив срочно возвращаться домой. На следующий день она приехала в Москву, и мы взяли Марианну жить к нам.

Мама, а часто и я с ней, начали регулярно, как на работу, ходить к каким-то окошкам на Пушкинской улице, то есть в прокуратуру, и на Кузнецкий мост, то есть в НКВД. Выстаивали там многочасовые очереди, наивно полагая узнать судьбу моего дяди Шуры и вручить для него передачу. Были счастливы, если передачу принимали: значит, жив, думали мы.

Примерно в феврале — марте 1938 года нам сообщили: Фрадкин А. Е. приговорен в десяти годам лагерей без права переписки, его жена Фрадкина Т. А. получила восемь лет как жена «врага народа».

Сейчас все знают, что все это была самая беспардонная ложь: никто из осужденных на десять лет без права переписки домой не вернулся, все они были расстреляны. Мы понимали в общем-то это и тогда, и все-таки у каждого из нас — так уж устроен человек — теплилась какая-то надежда.

Тем временем в нашу семью пришла еще одна трагедия: в декабре 1938 года был арестован и, как выяснилось позднее, тоже расстрелян старший брат моего отчима Михаил Кольцов, в ту пору легендарный журналист и писатель. Таким образом, счет репрессированных родственников дошел до восьми.

Еще одно невеселое воспоминание тех мрачных лет. В 1938 году я вступал в комсомол. На комсомольском собрании комсорг ЦК ВЛКСМ в нашей школе (была в те годы такая должность) задает мне непременный по тем временам вопрос: есть ли в семье репрессированные? Честно отвечаю: есть, дядя. Следует еще один, тоже классический, вопрос: как ты относишься к его аресту? Что на это пятнадцатилетний мальчишка, да и взрослый тоже, может ответить? И все-таки, потупив глаза и делая немыслимое усилие над собой, отвечаю: раз его арестовали по указанию советского правительства, значит, все правильно. В комсомол меня приняли.

Впервые догадываться о том, что мой дядя Александр Фрадкин — разведчик, я начал где-то в конце 40-х — начале 50-х годов. По каким признакам, сейчас не помню. Зримые черты эта догадка приобрела в 1954 году, когда вышла из тюрьмы моя сестра, именно та самая Марианна, и ее муж Виталий Зайцев. Да, и ее тоже арестовали, но уже в 1947 году. Им предъявили обвинение (а потом и посадили на 25 лет) ни много ни мало в том, что они участвовали в подготовке покушения на жизнь самого товарища Сталина. Печальный, мягко говоря, счет арестованных родных достиг десяти.

Так вот, Марианна совершенно отчетливо поняла из допросов, что отец ее, мой Шура, — разведчик. Уже позднее, в начале 70-х годов, она рассказывала, что ее приглашал к себе адъютант тогдашнего министра обороны Гречко и предлагал установить ей пенсию за погибшего отца. Она отказалась. Через некоторое время они вместе с мужем, по приглашению того же адъютанта, побывали в небольшом совершенно закрытом музее, где рядом с фотографиями других известных разведчиков, таких, как Я. Берзин, Р. Зорге, Л. Маневич, они увидели и Шурин портрет.

По всей вероятности, в середине 60-х годов я прочитал объемистую книгу об известнейшем советском нелегальном разведчике полковнике Льве Ефимовиче Маневиче, умершем в 1945 году, будучи освобожденным из фашистского лагеря. В 1965 году ему посмертно было присвоено звание Героя Советского Союза. И я соотнес работу Александра Фрадкина с тем, что делал Маневич. Почему? Дело в том, что они оба практически одновременно работали в одних и тех же странах, добывали развединформацию в одной и той же области — авиации. И тот и другой занимались доставкой авиационной техники в республиканскую Испанию. Об этой стороне своей деятельности, и только о ней, А. Фрадкин незадолго до ареста рассказывал младшему брату, заметив: «Когда-нибудь я расскажу тебе об этом подробнее». Но не пришлось.

Все встало на свои места в 1991 году. Я написал письмо в КГБ с просьбой дать мне возможность познакомиться с делом, заведенным на А. Е. Фрадкина. Мне разрешили. И летом вместе с младшим братом Шуры мы пришли в приемную КГБ на Кузнецком мосту. Нас провели в небольшую комнату и вскоре принесли не очень толстую папку. В ней находились три папки поменьше: одна, самая объемистая, — опись конфискованного имущества с перечислением каких-то носков, штанов, склянок (так и было написано — «склянок») для варенья и т. п.; вторая, намного тоньше, — следственное дело; третья, еще тоньше, — судебное.

Больше других потрясла меня эта третья папка. Листок с приговором «тройки» под началом председателя Военной коллегии Верховного суда СССР Ульриха представлял собой, по меньшей мере, четвертую, отпечатанную на фиолетовой копирке копию, в которую, на сей раз через черную ленту, была впечатана фамилия А. Е. Фрадкина. Это означало, что пяти, десяти, а то и более бедолагам была придумана одна и та же 58-я статья с одними и теми же пунктами. Иными словами, расстрел под копирку.

Если мне не изменяет память, судили его 23 декабря 1937 года, то есть через полтора месяца после ареста. И присудили: расстрелять, приговор обжалованию не подлежит. В тот же день его расстреляли.

Была в деле своего рода анкета. В пункте о занимаемой должности значилось: «В резерве ГРУ Генштаба». Таким образом вопрос о принадлежности моего дяди к службе военной разведки был для меня окончательно снят.

Прочитал я и протоколы допросов. По тому, как он отвечал, было предельно ясно, что следователь НКВД имел дело с избитым, до крайности измученным пытками человеком. Все выдвигавшиеся против него обвинения он отрешенно подтверждал. А лепили ему вот что. Фрадкин-де вступил в преступную связь с двумя французами, один из них чиновник министерства авиации Франции, второй — сейчас не помню кто. И им он передавал наши военные секреты, в том числе сведения о конструкторских разработках А. Н. Туполева. А надо бы было написать, что он дружил с очень известным в ту пору гражданином Франции Пьером Котом, министром авиации, ставшим уже после второй мировой войны одним из организаторов и лидером Движения сторонников мира.

С Туполевым Шура был действительно в добрых отношениях, неоднократно встречался с ним, в том числе и в рабочей обстановке. Не случайно в деле находился протокол очной ставки между ним и Туполевым. Андрей Николаевич все категорически отрицал, в том числе и причастность Фрадкина к выдаче иностранцам каких-либо секретов. По той простой причине, что Александр Ефимович просто не мог ничего знать, поскольку сам Туполев ничего такого, что составляет военную тайну, ему не сообщал. Можно себе только представить, какого мужества требовалось от генерального конструктора, чтобы произносить это «нет». Видимо, очная ставка с Туполевым оказалась для Шуры решающей. На состоявшемся после нее очередном допросе он на все вопросы следователя стал отвечать «нет».

Наконец еще один документ. Это — справка, полученная Военной коллегией Верховного суда СССР на ее запрос в связи с полной реабилитацией Фрадкина А. Е. Было это в 1954 или 1955 году. Справка подписана кем-то из начальства то ли Министерства обороны, то ли Генштаба, то ли непосредственно ГРУ. К сожалению, точно не помню.

В справке черным по белому написано, что Фрадкин А. Е. долгие годы с пользой для дела, плодотворно работал разведчиком в системе ГРУ. И самое интересное: те два француза, что якобы его завербовали, на самом деле были надежным источником информации нашего разведчика.

Кстати, в полученном нами документе о реабилитации А. Е. Фрадкина было сказано, что он умер в заключении от болезни в 1939 году. И снова, как видите, вранье.

Совсем недавно я познакомился с полученной из ГРУ справкой о службе Фрадкина А. Е. в этой организации. Содержательная часть справки состоит всего из трех строк. Вот они: «Фрадкин Александр Ефимович проходил службу в ГРУ ГШ только в период с марта 1936 года по октябрь

1937 года, после чего был уволен из рядов РККА». И все.

А мне бы хотелось услышать хотя бы несколько добрых слов о моем трагически погибшем дяде. Думаю, даже из чисто прагматических соображений это имело бы смысл. Надеюсь, ГРУ в ближайшем будущем сподобится опубликовать солидный труд под таким примерно названием: «Так работала советская военная разведка». И в нем найдется место для человека, о котором я написал.

В нашем доме висит портрет Шуры в военной форме — на гимнастерке петлицы с двумя ромбами. Каждый приходящий к нам новый человек непременно спрашивает: «Что это за человек с таким мужественным, красивым лицом?»

Для меня Александр Ефимович Фрадкин, мой Шура, как был «моим вождем», моим кумиром, так и останется навсегда».

Естественно, эта глава лишь одна страничка из великой летописи о советских разведчиках — людях высочайшего гражданского долга, мужества, профессионализма. Уверен, что с годами эта летопись будет пополняться, и мы узнаем еще множество имен героев разведчиков и поклонимся их подвигу.