Восток — дело тонкое: Исповедь разведчика

Профессия разведчик

Разведка — это искусство приобретения и приумножения знаний о том, что сознательно скрывается. Скрывается же обычно то, что является самым важным для выживания того или иного государства.

В истории спецслужб много интересного, не утратившего своего значения за давностью лет, того, что можно использовать и в нынешней ситуации. Авторитетно для нас мнение о разведке Леонида Владимировича Шебаршина, руководителя советской внешней разведки до 1991 года. Это профессионал, знающий свое дело до мельчайших подробностей. Шербаршин подчеркивает, что разведка — это инструмент политики. Однако она не может заменить политику и сама формировать свои задачи. Постановка целей для разведки — прерогатива и обязанность высшего руководства страны. А цели эти вытекают из политических и экономических задач, стоящих перед государством на данном этапе развития. В более широком толковании разведка, по убеждению Шебаршина, — это выяснение обстоятельств, которые благоприятствуют или препятствуют осуществлению того или иного действия, связанного с риском для замышляющего это действие.

Большинство разведчиков царской России порвали связи с Родиной, так как после революции исчезли разведывательные службы Российской империи. Однако ни одно государство не может существовать без специальных служб. Для защиты нового государства была создана ВЧК и ее разведывательный орган — ИНО (Иностранный отдел). Подразделения разведки появились и в Генштабе Красной Армии.

Обе разведки решали свои специфические задачи, иногда соревнуясь, соперничая, дополняя информацию друг друга, используя легальные и нелегальные возможности — агентуру и разведчиков-нелегалов.

Нужно сказать, что отечественная разведка, как и другие государственные учреждения, ощутила на себе удары репрессий тридцатых годов. Десятки наших замечательных разведчиков были незаслуженно осуждены под вымышленными предлогами и расстреляны. Но и в этих условиях внутреннего террора наши военные разведчики и разведчики-чекисты продолжали выполнять свой долг перед Родиной. Разведка своевременно предупредила о готовившемся нападении гитлеровской Германии на нашу страну. В годы войны было переброшено в тыл немцев тысячи групп разведчиков с информационными и диверсионными заданиями.

Сегодня в нашей стране кто-то пытается предать забвению многие нравственные и моральные ценности. Стремление к быстрым радикальным переменам, поспешность и недостаточная продуманность практических шагов со стороны преемников бывшего СССР осложнили и без того трудные условия развития России. Успех здесь возможен только при условии ее защиты, в том числе и с помощью разведки и контрразведки.

Ради этого мы и наши предшественники служили своему Отечеству.

Как известно, КГБ СССР был преобразован в 1954 году. Постепенно он расширялся, организуя новые отделы, службы, управления. Я вступил в ряды этой спецслужбы еще в августе 1952 года, став курсантом Ленинградского пограничного высшего военно-морского училища.

В октябре 1991 года эта государственная система рухнула под радостные крики толпы вместе с поваленными на землю памятниками.

20 декабря 1991 года, в годовщину создания внешней разведки, был подписан приказ о моем увольнении на пенсию. Я отдал разведке более 30 лет своей жизни, много сил и энергии. Ушел без сожаления, несмотря на то, что разведка была для меня смыслом моей жизни. Своим уходом из разведки я продемонстрировал неприятие событий, происходивших в нашей стране. Не хотел участвовать во всеобщем развале.

Считаю разведку сложным и специфическим ремеслом, где есть элементы искусства, где нужны соответствующие способности, владение приемами этой работы, кропотливый труд, тщательная профессиональная подготовка, добросовестность. Но нужны и порывы вдохновения, которыми живет искусство, нужен и определенный оправданный риск, без которого разведка становится сухой и инертной. Разведчик — один в поле воин, во всех ситуациях он должен рассчитывать только на себя.

Не открою большого секрета, если скажу, что КГБ в нашей стране для многих никогда особой любовью не пользовался. Кто-то его ненавидел, кто-то относился с недоверием. Но кто-то понимал необходимость его существования, а кто-то относился даже с уважением. Недостатки, конечно, как и везде, были и в работе наших органов безопасности. Были перегибы и излишняя старательность, чтобы угодить верхам, ведь комитет и их защищал от внутренних потрясений, был гарантом стабильности их положения. Были случаи грубой работы контрразведчиков, особенно на идеологическом направлении. Комитет перегибал палку в отношении интеллигенции. Но все это были скорее единичные проявления, с которыми сам комитет вел борьбу, борьбу с собой внутри себя.

После августа 1991 года КГБ был расчленен, функции новых образований ограничены. Так появилась новая Служба внешней разведки. Тем не менее всевозможные обвинения в адрес бывших и новых структур безопасности, в том числе и разведки, не утихают. Современные ниспровергатели всего и вся продолжают твердить о ненужности разведывательных и контрразведывательных служб. Что ж, они либо ничего не смыслят в государственном устройстве вообще, либо очень лукавят, либо тихо служат интересам наших противников.

Кому выгодны нападки на разведку и контрразведку? Эти атаки нужны тем, кому хорошо живется в разваливающемся государстве, где нет уважения к законам, а главное, нет эффективных структур, которые следили бы за соблюдением этих законов.

Разведка — это интеллект, трудолюбие, воображение и изобретательность, коммуникабельность и способность к сознательному самоограничению, быстрота ума и склонность к анализу. Трудно перечислить все качества, которые нужны разведчику. Впрочем, едва ли можно найти их полный набор в одном человеке. Такого человека, пожалуй, не бывает. А вот воспитать в себе недостающие качества разведчику необходимо. Первейшее требование к нашему разведчику — это абсолютная преданность Отечеству. Если нельзя гарантировать, что разведчик не дрогнет в трудную минуту, не поддастся каким-то соблазнам, — то грош ему цена. Страшны для разведки эгоисты, люди самовлюбленные, будь они хоть семи пядей во лбу. Гипертрофированное чувство собственной значимости, непогрешимости, неспособность к объективной самооценке, снисходительность к своим недостаткам и нетерпимость к чужим — это качества потенциального предателя. Пока работе такого человека сопутствует успех, он с нами, возникают трудности — он способен на любую подлость.

Работа разведчика всегда сопряжена с реальной, практически повседневной опасностью, требует крайнего напряжения физических и интеллектуальных сил, мужества и воли. Ведь разведчик вынужден жить двойной жизнью — реальная скрыта от чужих глаз, а на поверхности лишь маска, расставаться с которой на людях не просто нельзя, но и опасно. Лишь немногие будут в курсе его достижений и успехов. Даже самые близкие люди, жена и дети, так никогда и не узнают, какие сложнейшие задачи решает их муж и отец.

А вот когда случается провал, об этом узнают все, тут и выясняется, что разведка действует. А разведчик всю тяжесть провала всегда испытывает на себе, он во многом повинен один. В лучшем случае за этим следует выдворение из страны, если разведчик прикрыт дипломатической должностью, а то и тюремное заключение, долгие годы тревожного ожидания освобождения. Случается, что платой за поражение является жизнь.

Непременное качество разведчика — хорошая общеобразовательная подготовка, высокий интеллектуальный уровень. Наличие как минимум двух высших образований — общегражданского и специального разведывательного — во многом предопределяет личность разведчика, делает его интересным человеком.

Ясно, всему, что нужно разведчику, не научишься, многие качества должны быть попросту врожденными, но специальная подготовка играет большую роль. Говорю об этом не ради того, чтобы себя как-то выпятить, я лично далек от тщеславия. Но все сказанное мною выше — истинная правда. Без этих качеств разведчик — ноль.

Есть еще один, чисто психологический аспект, который играет важную роль в судьбе разведчика. Ведь ему суждено постоянно нарушать большинство библейских заповедей, действовать вопреки всему тому, чему учили с детства.

Возьмем, к примеру, вербовку иностранца, этот основной показатель результативности работы разведчика. Нужно склонить человека, хорошего твоего знакомого, к сотрудничеству со своей службой или от имени другой службы побудить его передавать секреты, зная что он нарушает законы своей страны и несет огромную, в случае провала, ответственность. Эта тонкая и рискованная работа удается далеко не всем. И есть разведчики, которые сами не могут преодолеть этот психологический барьер. Тогда подключается другой человек — вербовщик.

Как представить себе разведчика, который не может нарушить заповеди — не укради, говори только правду? А разведчику приходится в интересах дела постоянно идти на такие поступки, которые в обычной жизни, мягко говоря, не украшают человека. Тут ни в коем случае нельзя перейти грань, чтобы не превратиться в циника. Важно сохранить в себе чистоту души и веру в идеалы.

Должен сказать, что в разведслужбах разных стран общая для них проблема решается по-разному, а от этого напрямую зависит и результативность их деятельности. Одна лишь грубая сила, беспринципность, лозунг «цель оправдывает средства» не только не могут принести должного результата, но и являются главным уязвимым местом в работе ряда спецслужб, причиной их многих поражений.

Именно поэтому советская разведка всегда уделяла большое внимание воспитательной работе, мы выработали своеобразный кодекс поведения, правила игры, от которых никогда не отступали. И поэтому не втягивались в противоборство с особо беспардонными противниками по принципу «зуб за зуб».

В последнее время с этим стали считаться и наши бывшие противники, из арсенала даже самых жестких спецслужб стали исключаться варварские методы работы.

Иногда в разведку попадают случайные люди, такие сотрудники, которые не приучены к упорному труду, но из-за трусости или меркантильных соображений не хотят признаться в том, что «не туда попали», не идут на оправданный риск в работе, лавируют, кривят душой, прячутся за спины товарищей и прикрывают свою бездеятельность различными уважительными причинами. От таких людей разведка избавляется, и делает правильно.

В годы моей работы в органах безопасности среди молодых сотрудников хотя и очень редко, но попадались такие, которые увольнялись из разведки, честно признаваясь в несовместимости своих жизненных установок с практикой вербовочных и других оперативных мероприятий. К ним никто не предъявлял претензий.

Итак, говоря военным языком, разведка — это ведение боевых действий мирными, цивилизованными средствами. В этой борьбе есть победители и побежденные, выигравшие отдельные сражения и проигравшие их. Победить или выиграть — это значит нанести урон противнику или обеспечить себе более выгодные позиции. На языке разведки это означает своевременно добыть достоверную и нужную для своего правительства информацию, упредить или нейтрализовать замыслы противника, которые могут нанести ущерб твоей стране.

Без надежной агентуры из числа граждан других стран, имеющей доступ к секретам своей страны, здесь не обойтись. Вот поэтому разведчику надо подбирать нужных, могущих быть полезными людей, изучать их, затем вербовать, организовывать и налаживать надежную с ними связь для получения информации, обучения и инструктажа. Вовремя предупреждать об опасности, а при необходимости оказывать содействие выходу из опасного положения, в которое попал наш человек. В общем, непросто заниматься сложной, опасной и увлекательной работой, называемой разведкой.

Этим занимаются разведчики многих стран, и, как в любом ремесле, формы и методы этой работы почти везде одинаковы, только у каждой страны есть свои особенности и нюансы. И эта тяжелая работа никак не походит на ту, которую нам показывают в веселых боевиках с милыми женщинами, вином, стрельбой из пистолетов, погонями на автомашинах, вертолетах и т. д.

Каждое государство, вне зависимости от его размеров и политической системы, должно иметь и обычно имеет разведку. Если государство динамично развивается, имеет обширные международные связи, его внутренняя обстановка стабильна, оно имеет политическое, экономическое, военное и нелегальное направления деятельности разведки. При благоприятных условиях работа разведки государства незаметна, ее как бы и нет. И нет разведчиков как таковых, нет повода о них говорить в прессе.

В случаях провала по вине ли разведчика, квалифицированной работы контрразведки противника или предательства в составе самой разведки деятельность ее становится достоянием гласности для граждан обеих стран. В этом случае разведка приобретает как бы человеческое лицо, лицо действовавшего в той или иной стране разведчика. И мы все вспоминаем, что есть разведка, что она постоянно ведет незримое «сражение». И она должна действовать при любых условиях и обстоятельствах, так как она необходима любому государству.

А как разведка стала смыслом моей жизни?

Еще в раннем детстве, бродя по лесам Урала с ружьем и собакой, а затем и по горам Алтая, я мечтал стать геологом-разведчиком. Я планировал построить избушку где-нибудь в глухом лесном месте, завести небольшое хозяйство и спокойно изучать родные места, природу, недра гор Урала или Алтая. Надеялся, что мои родители, став стариками, с удовольствием переберутся ко мне из шумного, пыльного города, будут помогать воспитывать моих детей. Так мечталось в юные годы, но не получилось. Вместо этого я стал морским офицером, затем разведчиком, попробовал свои силы в отряде спецназа, а закончил свою карьеру преподавателем-консультантом по различным специальным предметам.

Родился я на Среднем Урале в городе Аша Челябинской области в самом начале 1934 года. Городка этого за всю свою жизнь я так и не увидел, родители вывезли меня сначала в Теплую Гору, затем в Пышму, а потом в Свердловск.

Я много путешествовал в ранние годы. Отец мой Николай Александрович Сопряков родился в 1909 году в Ленинграде. Был строителем, в 1933 году закончил Уральский строительный институт. Мама — Сопрякова (в девичестве Куныцикова) Татьяна Дмитриевна, 1912 года рождения, родилась на Урале. Металлургический институт, где она училась, ей закончить не удалось, так как был репрессирован отец и ее отчислили с третьего курса. Ее отец, мой дед, Куныциков Дмитрий Александрович, 1887 года рождения, был талантливым инженером-металлургом. Будучи директором Ашинского металлургического завода, он изобрел новый сорт стали, успешно внедренный в нашу военную промышленность перед Великой Отечественной войной. Какой-то чиновник из Москвы попросился к деду в соавторы изобретения, но тот гневно отверг это — и был жестоко наказан за гордость и справедливость: был арестован за «вредительство». Рабочие и инженерный состав завода неоднократно писали письма в советское правительство с просьбой вернуть на завод нужного им квалифицированного инженера. Начальник лаборатории завода Щербаков Ю. И. подготовил самодельный альбом, описывающий деятельность этой передовой тогда лаборатории. После реабилитации альбом вернули родным.

Член правительства Орджоникидзе, лично знавший Д. А. Куныцикова, принял самое активное участие в судьбе деда. Он был освобожден, но затем вновь арестован и сослан в Сибирь. Только в 1951 году дед был реабилитирован, но домой так и не вернулся. Знакомые видели его тяжело больным и без копейки денег на железнодорожном вокзале в Благовещенске, о чем и сообщили родным. Видимо, ему не хватило сил добраться на родину к близким.

Я отчетливо помню переезд нашей семьи из Свердловска в Тулу. Это было перед войной. Отца направили туда создавать укрепленный район для будущей возможной обороны Тулы. Затем началась война, я сбрасывал зажигательные бомбы с нашего большого многоэтажного дома в центре города. С последним эшелоном мама, младшая сестра и я эвакуировались в Сибирь. А отец остался оборонять Тулу. Мы долго добирались до дома родителей отца в город Ишим Тюменской области. Там мы прожили до конца 1942 года. Мой второй дед, Сопряков Александр Алексеевич, 1885 года рождения, был также строителем, как и отец. Тогда активно строились промышленные предприятия по всему Уралу и Сибири.

В 1942 году отца перевели на работу в город Молотов, ныне Пермь, на строительство авиационного завода, и мы перебрались к нему. Из Перми я и отправился в самостоятельное плавание, называемое жизнь.

В шестидесятые годы отец обосновался в Туапсе, там он реконструировал нефтеперегонный завод. Ему удалось получить небольшой участок земли прямо на обрыве, на берегу Черного моря в Небуге. Он построил своими руками небольшой домик, разбил сад и мечтал, что мы — его чада — будем слетаться со всего Союза на лето к нему в родительский дом. Не получилось, он ушел от нас раньше времени. Мама моя не решилась жить одна на юге и переехала ко мне в Москву. Дом мы отдали заводу, и там сейчас действует заводской пансионат, чужие люди отдыхают в нем летом.

Моя жена Сопрякова (в девичестве Ляхтерова) Лидия Николаевна, 1931 года рождения. Родилась в Ленинграде в семье военнослужащего. Окончила Московский университет им. Ломоносова, философский факультет. Работала в Институте психологии, а затем была просто помощником разведчика вплоть до моего выхода на пенсию.

У нас есть сын Николай 1959 года рождения. Он закончил Институт стран Азии и Африки при МГУ им. Ломоносова. Есть внук Денис и внучка Аннушка. Все москвичи. У меня две сестры: Елена 1937 года рождения и Ольга 1943 года рождения. Сейчас мы все живем в Москве, имеем детей и внуков. Отец ушел из жизни в 1968 году, мама покинула нас в 1982 году. Она дождалась моего возвращения из Афганистана.

Иногда мой сын, внук и внучка посещают дедовский дом на берегу Черного моря, помянут добрым словом деда-прадеда и катят домой. Ничто их не удерживает там. Только могила его осталась там, на туапсинской земле.

Периодически мы — дети — посещаем этот скорбный для нас уголок земли Русской.

Я заканчивал среднюю школу в городе Пермь (в то время город Молотов). Учился без особого прилежания и старания, так как много времени уходило на занятия спортом, а это я любил. Был чемпионом области по некоторым видам легкой атлетики — метанию копья, диска, велосипедным гонкам на короткие дистанции. Зимой бегал на коньках, также отдавая предпочтение коротким дистанциям — пятьсот и полторы тысячи метров. Любил бокс.

Каждое лето отец отправлял меня на подсобное хозяйство далеко за город, подчиненное его строительной организации. Я очень любил уральскую природу и целыми днями бродил с ружьем по лесу в сопровождении моего четвероногого друга по кличке Верный. С десяти лет я пристрастился к охоте. Отец часто брал меня с собой и научил обращаться с оружием. Сначала у меня было одноствольное ружье, а в четырнадцать лет отец подарил мне тульскую двустволку, принадлежавшую еще моему деду по материнской линии. Позднее, уже в Индии, с помощью этой тулки я добывал наших российских гусей и уток и другую дичь.

Учась в десятом классе, я был уверен, что смогу поступить в местный университет на геологический факультет. Меня пригласили туда на предварительное собеседование и с учетом моих спортивных достижений заверили, что проблем с поступлением не будет. Университету нужны были спортсмены. Живя на Урале, любя природу, собирая уральские камни, другой профессии, кроме геолога-разведчика, я себе не хотел.

Заканчивая школу, я понимал, что надо как-то поднять уровень своих оценок в аттестате, но прилежно заниматься уже было поздно, да и трудно, и я нашел более легкий способ. С группой товарищей, Валентином Устькачкинцевым, Марком Детковым и сыном директора школы Игорем Максимовым, мы решили заранее узнать, какие будут темы сочинений по литературе. Решили и сделали. Когда запечатанный конверт с темами прибыл в школу, мы его ночью изъяли, проблем здесь не было. Игорь жил с отцом в школе, ключи от кабинета директора и от сейфа, где лежал конверт, заполучить на время не составляло большого труда. На квартире Марка, который увлекался фотографией, мы просветили конверт, не вскрывая, под сильным проекционным фонарем. Удалось с уверенностью прочесть только одну тему, среднюю в списке. Из второй темы мы разобрали только половину текста, а третью не смогли прочесть совсем. Но большего нам и не надо было. Утром конверт уже был на месте, и никто ничего не заметил. Это была первая операция «Ы» в моей жизни. Позднее, приобретая новую специальность — разведчик, эти мои первые навыки пригодились, и я их даже усовершенствовал.

Я не хочу рекомендовать молодому читателю мои «опыты» повышения успеваемости в школе. Это, конечно, не достойный метод для повышения знаний и пример для подражания. Лучше всего заниматься в школе усерднее и осваивать всю программу постепенно, без таких экспериментов. Честно говоря, мне за тот поступок до сих пор стыдно. Знания не украдешь и не купишь. И то, что я не сделал в свое время, пришлось добывать с большим трудом в более зрелом возрасте.

Но внезапно в мою спокойную жизнь проникло смятение — от своих товарищей я узнал, что пермский военкомат набирает желающих поехать на учебу в Ленинград в Высшее военно-морское пограничное училище. Слово пограничное для меня было непонятно, и оно никак не влияло на ту бурю эмоций, возникшую в моем сердце. Поехать в Ленинград, да еще поступить в военно-морское училище, это ли не мечта каждого мальчишки. Пока не смущал меня даже и средний по всем международным стандартам аттестат.

И я, забыв про геологию и зовущие уральские леса, бросился на зов моря, поехал в Ленинград. Правда, здравый смысл даже в такой ситуации не покинул меня. Я пробовал трезво оценить свои возможности, уровень школьной подготовки и т. д. Тогда и пробежала в голове мысль — ну ладно, не поступишь в училище, зато повидаешь Питер, вернешься в Пермь и поступишь в университет. Мелькали и другие мысли — а чем ты хуже других, если захочешь, если очень постараешься, то можешь и поступить. В общем, прочь сомнения, только вперед!

Ленинград, из-за сумеречной погоды, сначала мне не очень понравился. Дождливое, прохладное лето 1952 года, серые, облезлые дома. А в общем-то я его и не видел в первые дни. Ведь нужно было сдавать вступительные экзамены. Из Перми приехало нас двадцать пять человек, очень много было народу из других мест, были и местные желающие. Конкурс в тот год составлял семь-восемь человек на место. Но я поступил. Сдал все экзамены и выдержал конкурс. Правда, здесь помогли земляки, училище в тот год заканчивал земляк Борис Наугольных, он уже был морским офицером. Борис морально поддерживал нас. И вот пять человек из всех прибывших для поступления стали курсантами Высшего военно-морского пограничного училища. Это Лев Михайлов, Олег Глухов, Борис Еропкин, Владимир Фалев и я.

Училище располагалось в центре города, на берегу Мойки, прямо напротив дворца Юсупова, где закончил свои грешные дни Григорий Распутин. Возле Поцелуева мостика, недалеко от Мариинки и Флотского экипажа, рядом с Исаакиевским собором. Все это я познал потом, учась четыре года в самом красивом и историческом городе. Я навсегда полюбил Питер, его добрых, неторопливых и интеллигентных обитателей.

Еще до принятия присяги на верность службе Отечеству нас, зеленых салаг, окунули в Балтийское море, чтобы проверить и познакомить с соленой водой. Мы вышли на сутки в море на двухмачтовой шхуне училища. Она ходила и под парусами и имела дизельный двигатель. Море не было ласковым, так как была уже осень, и мы впервые познали, что такое морская качка, морская болезнь, соленые холодные волны.

Несколько первых часов я хорохорился, выходил на самый нос шхуны, помогал ей раскачиваться на волнах. Позднее и меня настигла морская болезнь, но, видя, как страдают другие, я старался держаться, чтобы не показать, что и я почти готов.

После этого похода два человека захотели домой, на берег. А я отметил для себя правоту действий руководства училища и поныне считаю, что надо всегда испытать человека перед тем, как поручать или доверять ему что-то серьезное.

После принятия присяги начались обычные курсантские будни — учеба, ночные поездки на погрузку и разгрузку угля, утренние спортивные пробежки раздетыми в любую погоду к Исаакию, бассейн, тревоги, караульная служба и т. д. А потом и увольнение в город на несколько часов. Это всегда для курсанта праздник. К увольнению приходилось тщательно готовиться: чистить и гладить форму, драить пуговицы, бляху. И уже потом вновь испеченный моряк во всей красе представал перед ленинградцами. Мы носили палаши (сабля с небольшим изгибом) с первого курса. Позже это стало привилегией только старших курсов.

Четыре года пролетели быстро. За это время Ленинград преобразился, подкрасился и стал красавцем, величественным городом, нашей северной столицей. Я хорошо узнал его, побывав почти во всех исторических местах.

Больше того, я стал считать его своей второй родиной. Кстати сказать, в Питере родился мой отец и этот славный город дал мне первое высшее образование.

Каждое лето курсанты выезжали на морскую практику на пограничные корабли. Я побывал на Баренцевом море: в Мурманске, в Кувшинской салме, на островах Большом и Малом Оленьем; на Балтике: в Таллине, Риге, Венспилсе — и на Черном море: в Очамчире.

В училище мы все занимались спортом, ходили на шлюпках на веслах и под парусом, обязательным предметом были самбо и бокс. Наше училище окончил знаменитый боксер Валерий Попенченко, он был на два курса младше меня. На ринге я встречался с ним и уже тогда почувствовал, что из него выйдет большой мастер бокса. Так оно и случилось. Регулярно мы занимались плаванием и легкой атлетикой.

Но вот наступил долгожданный финал, выпускной вечер. Нам вручили кортики, погоны лейтенантов флота российского и дипломы. В дипломе было написано, что я являюсь офицером корабельной службы, могу быть штурманом и командиром БЧ — II–III, то есть артиллеристом и минером. И все мы разлетелись по различным морям, пошли в самостоятельное плавание по жизни.

Мне довелось начинать морскую службу в Очамчире на Черном море. База располагалась на территории Грузии, южнее Сухуми. Сначала я был назначен штурманом на «большой охотник» за подводными лодками. Экипаж состоял из пяти офицеров и пятидесяти матросов; позднее я перешел на торпедный катер помощником командира. Вот так и потянулись мои пограничные будни. И летом и зимой мы находились в море. Приходили в базу на короткий отдых и для пополнения продовольствия, топлива и воды — и опять в море.

Через год службы в этой части я получил первую в моей жизни комнату в большом офицерском доме на самом берегу. Я был холост, но все равно было приятно, что у меня есть своя крыша над головой и есть куда вернуться с моря. Постоянная жизнь на железной посудине все-таки тяготила. Через несколько лет Черное море поглотило этот дом, размыв берег.

После двух лет службы в Очамчире я был переведен на Балтику, в Таллин. Находясь в отпуске в Москве, я женился и в Таллин прибыл уже с молодой супругой. На первых порах нам пришлось снимать комнату в городе, но через год мы перебрались в офицерский дом, и снова на берегу бухты. Здесь же, в бухте, размещались и наши корабли. Я вновь стал штурманом на «большом охотнике».

На новом месте службы оказалось немного легче, так как Балтийское море в районе Таллина зимой замерзает и можно было в эти месяцы чаще бывать на берегу и дома. Кроме того, наши патрульные походы в море длились десять — пятнадцать дней в месяц, затем десять дней мы были на базе и потом снова уходили в море.

Если на Черном море нас, а больше всего доставалось торпедным катерам, часто, особенно летом, отвлекали на обслуживание высоких правительственных чиновников, отдыхавших в Гагре и Мюсерах, то на Балтике такое «счастье» миновало морских пограничников. Мы исправно несли свою службу, иногда уничтожали всплывшие мины, оставшиеся со времен двух мировых войн, участвовали в проверке надежности охраны сухопутной границы, высаживая с моря «нарушителей», иногда гонялись за настоящими нарушителями, имевшими быстроходные морские катера. Но мы их все же настигали и, как положено, доставляли по назначению.

Когда я находился на Балтике, мне предложили пойти на учебу в Военную академию. Офицер, сделавший мне такое предложение, не мог или не хотел раскрыть характер предстоящего обучения. В этом предложении было что-то интригующее, и я дал согласие.

Пройдя через всевозможные встречи и собеседования, в 1959 году я был зачислен на учебу в Военно-дипломатическую академию Советской Армии в Москве. Это уже был поворот в моей военной судьбе. Я понял, что круто меняю военную профессию и могу стать настоящим разведчиком. Романтичность будущей службы увлекла меня, и я охотно взялся за учебу, постигая все ее премудрости. Мне повезло с преподавателями, особенно по иностранному языку.

На новом месте я встретился с очень интересными, образованными, влюбленными в свое дело людьми. К сожалению, я не могу назвать их имен, так как многие все еще в деле. Кто-то был уже на практической работе, кто-то, как и я, был начинающим романтиком-энтузиастом.

У нас сложился хороший, дружный коллектив, учеба шла легко, хотя работой мы буквально были завалены. Каждый понимал, что он работает на себя, для своей профессии.

Моя семья, а к этому времени у нас появился сын Николай, проживала в общежитии академии, так что иногда занятия, особенно по языку, продолжались и дома.

Три года пролетели быстро. Получив второе высшее образование и диплом с отличием, я пошел дальше.

Осенью 1962 года наконец-то осуществилась моя мечта — я стал разведчиком, работником внешней разведки, сотрудником Первого Главного управления КГБ СССР.

Впервые мне предстояло войти в огромное здание на Лубянке не как постороннему посетителю, а как члену этого серьезного сообщества людей, занятых крайне важной государственной работой. И этот день пришел. В КГБ меня должны были представить одному из руководителей этой организации, назначить на конкретную должность. И когда эти процедуры я прошел, меня включили в новую деятельность. Правда, полтора месяца назад я уже побывал в этом здании, со мной провел предварительную беседу начальник одного из отделов этой службы. Выслушав мой рассказ об учебе, выяснив уровень общей и специальной подготовки, семейное положение, он сказал, что планирует принять меня в свой отдел с перспективой направления в Англию, учитывая, что в течение трех лет меня готовили к работе именно в этой стране. Он пожелал мне хорошо отдохнуть, а после отпуска вновь прибыть к нему для детального обсуждения моих будущих обязанностей.

За три месяца до этого разговора, в июле 1962 года, после окончания академии, я вместе с другими отличниками был приглашен в Кремль на прием в честь выпускников высших военных учебных заведений. Перед нами с яркой, но, как всегда, сумбурной речью выступил Никита Сергеевич Хрущев. Разогретые его словами и несколькими рюмками столичной, мы вышли на Красную площадь. Эмоции переполняли нас. Но ответственность будущей службы заставляла контролировать свои поступки. Мы были уже другими людьми. И этим все было сказано.

Итак, закончив отдыхать, я пришел на Лубянку, в бюро пропусков. Меня несколько удивило, что в пропуске были указаны фамилия другого человека, на беседу к которому меня вызывали, другой подъезд и другой этаж. Но ошибки явно не было: пропуск был выписан на мое имя.

Да, меня принял совсем другой начальник, в другом кабинете. Это был человек среднего роста, плотного телосложения, с Седеющей головой и неулыбчивым волевым лицом. Предложив сесть, он стал расспрашивать о моей жизни, учебе, увлечениях, о семье. В общем старался составить для себя ясное представление обо мне и моих потенциальных возможностях.

В дальнейшем этот человек сыграл важную роль в моей жизни, судьбе разведчика, ввел в тонкости работы, научил всесторонне оценивать оперативную обстановку, до конца бороться с трудностями и невзгодами и, самое главное, уметь побеждать противника.

Передо мной был начальник так называемого линейного Азиатского отдела Василий Иосифович Старцев. Подчиненные и другие сотрудники службы за глаза уважительно называли его Дядя Вася.

Кстати сказать, очень хорошо и по-человечески тепло о Дяде Васе сказал в своих воспоминаниях «Из архива разведчика» Вадим Алексеевич Кирпиченко, в недалеком прошлом начальник нелегальной разведки, взявший меня когда-то на работу в свое управление. Я проработал в управлении «С» десять лет, вырос до руководителя отдела и благодарен судьбе, что довелось мне совершенствоваться под руководством таких профессионалов высочайшего класса, как В. А. Кирпиченко и Ю. И. Дроздов, перенять и впитать в себя их опыт работы и умение общаться с людьми, познать, если хотите, искусство нелегальной разведки.

Любознательному читателю, которому захочется узнать из первых рук, что такое внешняя разведка, в том числе и нелегальная, я настоятельно рекомендовал бы прочитать книги Вадима Кирпиченко и Юрия Дроздова.

Но все это — и моя работа в управлении «С», и эти книги — было потом. А пока непринужденно и доброжелательно текла наша беседа со Старцевым, результат которой должен был определить мою дальнейшую судьбу.

Достаточно долго попытав, Василий Иосифович заключил, что считает возможным взять меня на работу в свой отдел с перспективой моей поездки в Бирму. Сказав это, он выжидательно и даже с иронией посмотрел мне прямо в глаза, следя за моей реакцией. Чего греха таить, я был в какой-то мере обескуражен и разочарован, промямлил, что еще месяц назад мне предлагали работу в Лондоне. Старцев прервал меня, заметив, что знает об этом, но сейчас ждет ответа на свое предложение.

Сообразив, что торг тут явно неуместен, я, может быть, несколько высокопарно заявил, что пришел в разведку по зову сердца и, если он считает, что мне надо ехать работать в Бирму, готов выполнить это задание. Старцеву, как мне показалось, мой ответ понравился. Он сообщил, что намерен предложить назначить меня на должность старшего оперуполномоченного отдела, поскольку я закончил Академию Советской Армии и по званию капитан-лейтенант. Толком не представляя, что это за должность такая, я просто поблагодарил за доверие. На том беседа и закончилась.

Через несколько дней Василий Иосифович неожиданно меня вновь пригласил к себе. Был он несколько смущен, чувствовал себя как-то неловко. Сказал, что в отдел прибыл еще один новый сотрудник, который старше меня и по возрасту, и по званию. Поэтому он хотел бы, если я не возражаю, предложить мне должность не старшего, а просто оперуполномоченного. В ответ я бодро заявил начальнику:

— Василий Иосифович, я хочу стать настоящим профессиональным разведчиком, а с какой должности начинать, мне в общем-то все равно.

Старцев вздохнул с облегчением. Та напряженность, которую он сам себе создал, упомянув на предыдущей встрече о должности, отступила, и он коротко сказал:

— Идите работайте, готовьтесь к командировке в Бирму.

Несколько месяцев я проработал в центральном аппарате службы. Была разработана в деталях моя легенда жизни — учебы и работы, чтобы я мог спокойно обкатать ее пока на Родине, а затем и знакомить с ней официальные учреждения стран, где я буду работать, иностранцев, да и соотечественников, с которыми мне предстоит вступать в контакт.

Меня вывели на работу «под крышу» МИД СССР. Это было необходимо, чтобы закрепить на практике «легенду», обзавестись нужным знакомством и связями среди «чистых» мидовцев, моих будущих коллег по работе за границей. Такая практика известна, к ней прибегают практически все иностранные разведки. Следовало проверить на деле и один из моих основных инструментов — иностранный язык, а также умение общаться с людьми, вести непринужденную и интересную беседу. Для этого я стал регулярно посещать проводимые МИДом приемы для дипкорпуса, различные брифинги, пресс-конференции.

Мой английским язык оказался на уровне: иностранцы хорошо понимали меня, я сносно излагал свои и чужие мысли. В общем, разговор получался, собеседники не бежали от меня, не стояли со скучными лицами, легко втягивались в беседу. Некоторые иностранцы хвалили мои знания английского языка и даже произношение. Они отмечали отсутствие характерного славянского акцента, затруднялись определить, выходцем из какой страны я являюсь. И тогда я с благодарностью вспоминал любимую и очень уважаемою мною, да и всеми сокурсниками, учительницу английского языка в академии Елизавету Васильевну Старцеву.

Однажды заведующий Отделом стран Южной Азии МИДа доверил мне быть переводчиком на министерском приеме у тогдашних наших вождей А. И. Микояна и Е. А. Фурцевой.

С Фурцевой я уже однажды встречался. Было это в 1957 году на Черном море, ходил я тогда на торпедном катере, охранял наши морские границы. Мы пришли после ночного дежурства к пирсу в Новый Афон, возле Гагры. Все устали, очень хотелось отдохнуть. Внезапно пришла срочная радиограмма: «В Афоне принять на борт члена правительства Фурцеву и сопровождающих ее лиц, оказать внимание и теплый прием, прокатить по морю и доставить к месту назначения. Исполнение доложить».

Нам только этого «прокатить и оказать теплый прием» не хватало. Люди до чертиков устали от ночной вахты, им бы только отдохнуть, а тут на тебе. Ведь вечером опять в море. Эх, хороший шторм бы сейчас, подумал я. Но делать нечего: команда есть команда. Тем более что такие случаи были штатными, предусмотренными в нашей службе. Для гостей в командирском сейфе были припасены несколько бутылок хорошего вина, коньяк, красивые рюмки. Ну а на камбузе всегда был запас шоколада, в те времена он полагался матросам и офицерам за вредность плавания на торпедных катерах (очень сильная вибрация и тряска во время хода по волнам).

Сыграли боевую тревогу и, когда все поднялись на палубу — а это двадцать два человека, — объявили команде, что предстоит выполнить важное государственное задание — доставить секретаря ЦК КПСС Фурцеву и ее сопровождение в Гагру. Быстро помыли палубу, навели порядок в помещениях и на боевых постах, расчехлили пушки и пулеметы, чтобы выглядеть посолиднее, принарядились сами, и тут пожаловали гости — человек пять.

Я доложил Фурцевой, что корабль к бою и походу готов, представился, предложил осмотреть катер и, получив от нее добро на отплытие, приказал отдать швартовы. Прокатили мы гостей с ветерком, с летящими во все стороны солеными морскими брызгами. Вся эта операция «Ы» заняла не больше часа.

На приеме в мидовском особняке Фурцева, конечно, не узнала в молодом дипломате-переводчике морского офицера, когда-то катавшего ее по Черному морю на торпедном катере. А мне как-то не хотелось напоминать ей про тот эпизод. Она выглядела какой-то всклокоченной, даже неопрятной, ее внутреннее напряжение бросалось в глаза. Микоян же являл собой полную противоположность, был, казалось, глубоко безразличным ко всему происходящему вокруг. Оба они, помнится, долго на том приеме не задержались.

Мне еще предстояло встретиться с Микояном в Бирме, а из встречи в мидовском особняке в Москве я, прямо скажу, никаких положительных эмоций не вынес.

Подготовка к командировке быстро продвигалась вперед. Я изучал Бирму, ее современную жизнь и историю. Усвоил основные направления нашей политики в отношении этой страны и всего региона. Лично познакомился с некоторыми нашими дипломатами, работавшими ранее и продолжавшими работать в Рангуне. И когда руководство объявило мне дату вылета в страну назначения, я самоуверенно посчитал, что в общем и целом готов к пробе сил на новом поприще — освоении древнего ремесла. Жизнь, конечно, не преминула показать потом, что я был слишком самонадеян, рассуждал как в той поэме: «…по-французски совершенно мог изъясняться и писал, легко мазурку танцевал и кланялся непринужденно… и решил, что… умен и очень мил». В общем готов.

Пришлось учиться, учиться и еще раз учиться новой профессии, подтверждая тем самым умную мысль, что полного совершенства достичь никому невозможно.