Восьмая шкура Эстер Уайлдинг

43

Покинув гавань, они под сияющим небом поплыли вдоль прибрежных районов города. Софус правил «Терминатором». Эстер, отвернувшись, смотрела, как удаляются горчичные, красные, белые и синие портовые строения. Нос «Терминатора» рассекал мелкие волны, и они с плеском убегали от моторки; белые гребешки на темном стекле моря походили на скрученную рваную бумагу.

— Классный он, ваш «Терминатор».

— Согласен. У него четырехтактный мотор, потому он во всей гавани самый медленный. Еще есть паруса, которые мы никогда не ставим. Но бегает неплохо, и летом нам с ним бывает весело. Выводим его погулять, если погода позволяет. Флоуси и Хейди его обожают.

— И я понимаю почему, — сказала Эстер.

Какое-то время они молчали; «Терминатор» полз вперед. Эстер смотрела, как бликует свет на крыльях пролетающих над гаванью чаек. Софус указал на пляж Сандагер — именно там Эстер в своей первый день в Торсхавне увидела, как купаются Грета, Ракуль и другие женщины. На черной скале вдали пестрели разноцветные заплатки — там цвели цветы. Безымянные водопады узкими белыми лентами низвергались с покрытых мхом зеленых и черных скал в индигово-бирюзовое море.

Через некоторое время у Эстер закружилась голова: она отчетливо ощущала, что под ногами у нее отнюдь не твердая почва. Эстер зажмурилась, но было уже поздно. На нее безжалостной волной нахлынули вопросы, которые она не могла выбросить за борт. Куда делось тело Ауры? Куда делась ее улыбка? Ее глаза? Красивые руки. Россыпь веснушек на ключицах. Как она могла бросить ее, Эстер? «Подожди меня, Аура, не убегай». Эстер проглотила напряжение, нараставшее внутри, и намертво вцепилась в борт. Но даже когда они развернулись и поползли назад, к гавани, она все еще сидела с побелевшими костяшками.

Когда двигатель затих, Эстер взглянула на Софуса. Тот улыбнулся, но Эстер не улыбнулась в ответ. Имя сестры переполняло рот, давило на зубы изнутри.

— Ты катал Ауру на «Терминаторе»? — тихо спросила Эстер.

Софус отвел глаза. Взглянул на Нёльсой. На мягкие облака. И наконец кивнул.

— Расскажи мне о моей сестре. — Эстер села напротив него, схватившись за борт. «Терминатор» покачивался на воде, с неба лилось золото. Судя по выражению лица, Софус понимал, что это не просьба. Настало время для разговора.

Софус шумно выдохнул:

— С чего мне начать?

— Я не знаю, чего именно я не знаю, поэтому начинай с чего хочешь.

Софус потер подбородок.

— Я давно обдумывал этот разговор. И вот что кажется мне важным и самым главным: Аура собиралась рассказать тебе все сама. Всю свою историю.

Эстер судорожно, словно задыхаясь, втянула воздух.

— Если тебе трудно…

— Нет. — Эстер покачала головой. — Я за этим и приехала. — Она всем телом ощущала тяжесть правды. — Я приехала узнать, что моя сестра скрывала от меня. Я хочу понять, что отняло ее у меня. — Голос сорвался. — Начинай с чего хочешь, Софус. Просто расскажи все. Пожалуйста.

Софус несколько раз кивнул, словно набираясь смелости, и наконец заговорил:

— Ауре было пятнадцать лет…

— Пятнадцать? — растерянно повторила Эстер.

— Ауре было пятнадцать лет, — продолжал Софус, — когда она отправилась на одну вечеринку. На свою первую большую вечеринку, школьный бал.

Нин и Аура — счастливые Тина Тернер и Шер — вертятся в коридоре, сплетя руки.

— Я помню, — сказала Эстер.

— Она была крепко влюблена в парня, который устраивал эту вечеринку. У себя дома. Парень был на пару лет старше. До того вечера они уже какое-то время встречались.

Сначала Эстер ничего не поняла, но потом вспомнила запись из дневника Ауры, с сердечками вместо точек: «Я буду целоваться с Ривером!!! Да, буду! Сегодня на вечеринке в стиле восьмидесятых».

— Какое-то время они тусили со всеми, а потом ушли на берег, в особое место. Ты его знаешь. Семь валунов. Тайное море?

— Скрытая лагуна, — пробормотала Эстер. Она смотрела на воду за бортом — и видела изгиб родного залива. Ауру с рюкзачком. Они еще дети. «Хочу произнести заклинание и вызвать своих сестер-шелки».

— В эту скрытую лагуну Аура и ушла с тем парнем. Там они занялись любовью. Там Аура потеряла девственность.

Эстер пристально смотрела на Софуса.

— Она ясно дала понять: все было по взаимному согласию.

Эстер сильно ущипнула себя за запястье, прямо под ладонью.

— Они встречались, потом переспали на той вечеринке — и Аура решила, что ее чувства взаимны. Но когда началась новая школьная неделя, парень перестал обращать на нее внимание и очень скоро стал встречаться с кем-то еще. Аура говорила, что, когда он ее оттолкнул, ей стало так больно, что эта боль изменила ее. Аура пыталась оставаться прежней. Через пару месяцев она начала приходить в себя. Но однажды она заночевала у своей лучшей подружки. У Нин? — Софус побледнел.

— Нин, — подтвердила Эстер.

— Она заночевала у Нин. Посреди ночи Аура проснулась от боли, у нее началось кровотечение. Мама Нин, врач, отвезла Ауру в больницу. — Софус помолчал. — Там-то Аура и узнала, что беременна и у нее произошел выкидыш.

Эстер окаменела.

— Случай оказался сложным. Из больницы связались с родителями, чтобы те дали согласие на операцию, Аура была несовершеннолетней. — Софус опустил голову. Потер руки. — После операции врачи сообщили Ауре, что выкидыш повлек серьезные осложнения и они не уверены, что она сможет иметь детей. — Он взглянул на Эстер. — Потом Ауру выписали, она вернулась в родительский дом. Пыталась вести нормальную жизнь.

Софус помедлил — на случай, если Эстер захочет что-нибудь сказать.

Эстер смотрела на него; его слова не оставили камня на камне от заграждений, которые она так тщательно возводила в своем сердце. Эстер молчала; наконец голос к ней вернулся:

— Я ничего об этом не знаю.

— Аура взяла с родителей обещание ничего тебе не рассказывать.

— Нет! — тихо сказала Эстер и покачала головой.

— Понимаю, каково тебе это слышать. Но не забывай, пожалуйста, что Ауре было всего пятнадцать. Ровесница Хейди.

Ровесница Хейди. Глаза Эстер налились слезами, слезы покатились по щекам, и она резко их вытерла.

— Отрочество Ауры закончилось в одночасье. В ту ночь, когда она перенесла физическую травму, последствия которой, по словам врачей, должны были преследовать ее всю оставшуюся жизнь. И все потому, что Аура безоглядно влюбилась, пошла на свою первую вечеринку, на свое первое взрослое свидание с парнем, который ей нравился. Она осталась один на один и с болью от того, что ее просто использовали, и с последствиями выкидыша. Но Аура так и жила, ни на день не забывая, что произошло между ними. Она носила память о случившемся в своем теле. Про которое ей сказали, что в будущем оно, вероятно, не сможет выносить ребенка.

Грудь Эстер пронзила жгучая боль. Она сжала кулаки. Свет тек по морю, раскрывая мир на своем пути. Эстер вздохнула. Ей представилось, как соленый воздух проходит через горло в легкие, превращая мышцы и ткани в камень.

— Аура говорила о тебе каждый день. Мне кажется, я знал тебя еще до того, как мы познакомились. Она говорила, что скрыла от тебя эту часть своей жизни. Она боялась того же, что и все мы: разочаровать любимых людей. Аура не хотела, чтобы ты плохо о ней думала. Не хотела тебя подводить. Хотела остаться для тебя такой, какой была всегда. Старшей. Храброй. Сильной.

Эстер не шевелилась. Не говорила ни слова.

— Ты помнишь, какой она была до той вечеринки? — спросил Софус.

Ее пятнадцатилетняя сестра, тюленья дева: игривая, любопытная, чудесная. Огонь под кожей и неутолимая жажда жизни. Неукротимая, острая умом, сильная. Солнечные очки-сердечки, глаза, подведенные черным карандашом, облупленный лак на ногтях. Берцы. Ожерелье из пластмассовых подвесок и леденцов.

— Она была великолепной, — прошептала Эстер.

Лицо Софуса омрачила печаль.

— А помнишь, как она изменилась примерно в этом возрасте? Спустя какое-то время после той вечеринки? — Голос прозвучал беззащитно. Нежно.

Эстер словно наяву учуяла запах эвкалиптов. Она сидит в Звездном домике и смотрит на небо. Джек указывает на совок, притаившихся в темном углу. «Может, и ты Старри, не видела того, что у тебя прямо под носом».

— Эстер? — позвал Софус.

Она нахмурилась: воспоминание было где-то рядом, но никак не прояснялось.

— Зубчики на крыльях похожи на кардиограмму, — пробормотала она.

— Зубчики? — спросил Софус откуда-то издалека.

Смутное воспоминание: больница. Яркий свет, пищит аппарат, на экране зеленая ломаная линия. Аура спит в больничной кровати.

Эстер с трудом, глубоко вдохнула. Выдохнула.

— Софус. — Она сфокусировала взгляд на его лице.

Он смотрел ей в глаза, держал ее за руки.

— Ты в безопасности.

Вечер памяти Ауры. Cold Chisel поют о деревьях в огне. Эстер просматривает во «вью-мастер» диск под названием «Юность». Щелк. Аура — веснушчатая девчонка с открытым радостным лицом. Щелк. Аура сидит, обхватив колени руками и отвернувшись. Щелк. Аура пронзительно смотрит прямо в камеру. Один диск — а как она изменилась.

Воспоминания не иссякали, текли насыщенным быстрым потоком. Аура уже бросила университет; Фрейя и Джек о чем-то говорят вполголоса и замолкают, стоит Эстер войти. Аура и Фрейя, склонив головы друг к другу, идут к морю. Двадцать первый день рождения Ауры; она с маниакальной пьяной радостью взывает к друзьям: «Скажи мое имя!» День, когда они едут с ней в аэропорт: лицо Ауры разрумянилось, глаза снова блестят. «Я найду тебе Агнете, Старри». Через три года она возвращается из Дании. Румянец и блеск исчезли.

— Софус, что с ней здесь произошло? Почему она вернулась сломленная? Почему бросила меня?

В глазах Софуса была мука. Он сжал руки Эстер.

— Расскажи!

— Эстер… — Софус запнулся, и Эстер тоже стиснула его руки.

— Говори.

— Это произошло вскоре после нашей встречи. Всего несколько месяцев. Вскоре после ее приезда на Фареры.

— Что? Что произошло?

Софус вздохнул:

— Аура забеременела. Нашим ребенком.

Руки Эстер стали вялыми.

— Я не знал, что думать. Мы предохранялись.

Эстер снова сложила ладони на коленях.

— Аура сразу сказала, что хочет оставить ребенка. Врачи предупредили насчет рисков, риски есть всегда, но Аура вполне здорова. Тогда-то она и рассказала мне, что с ней произошло в юности. И что означает для нее наше общее дитя. Наш ребенок был чудом. Радость Ауры была вот такой! — Софус поднял руку, указывая на небо. — Она заразила меня своим счастьем. Это были наши лучшие недели. Аура словно посыпала волшебной пылью всех, кто ей встречался.

Эстер прикусила щеку, почувствовала вкус крови.

— Я знал, что люблю ее. Знал. Не знал только, готов ли я сам к ребенку. Но Аура так верила, что мы станем родителями, что я заразился ее уверенностью. Тогда я и сделал ей предложение. Когда я расспрашивал ее о семье, она отделывалась парой слов. Но о тебе говорила каждый день. Я понятия не имел, что она оборвала связи. Могу только догадываться, как тяжело ей было удерживать одновременно прошлое и будущее, то, что осталось там, и то, что с ней происходило здесь.

Эстер посмотрела на небо, похожее на сахарную вату.

— А ребенок? — Она прерывисто задышала, над губой выступил холодный пот.

Софус прижал ладонь ко рту и хрипло произнес:

— У нас родилась девочка.

Эстер затаила дыхание.

— Родилась мертвой, — закончил Софус.

Над морем плыл свет. Раскрывал мир. Обращал кожу в камень.

— После похорон Аура держалась как могла. Но нам было плохо. Все теперь было плохо. — Софус вытер глаза. — Мы знали друг друга не настолько хорошо, чтобы пережить такую тяжелую, такую личную утрату. Мы оба оплакивали потерю, но каждый по-своему. Я был убит горем, я скорбел. Я все еще горюю. Но у меня в прошлом не было травмы, которая поднялась бы со дна души. Для Ауры утрата и горе оказались слишком болезненными. С ее телом, в ее теле снова произошло несчастье. Боль поглотила ее целиком. Мы утратили способность сказать друг другу простые слова, любая наша беседа теперь перерастала в ссору. Я не мог поговорить с Аурой. Я не мог заставить ее поговорить со мной. Конечно, я тоже был не ангел. Я не знал, как ей помочь, что сделать. Нам помочь. Аура не могла сказать мне, в чем нуждается. Она и сама не знала. А я не знал, что сказать. Мне казалось, она медленно исчезает у меня на глазах — а я просто смотрю. Однажды я пришел с работы домой — а ее нет. Ушла. Улетела домой. К тебе. Наш последний разговор вышел каким-то идиотским, мы поспорили, что приготовить на ужин. Так и не поговорили потом. Я пытался. Она не отвечала ни на звонки, ни на письма. Вашего тасманийского адреса у меня не было. Мне пришлось ее отпустить. Я ничего не знал об Ауре. А пару месяцев назад Клара позвонила мне из Лондона, сказала, что ты ей написала. Тогда я и узнал… что Ауры больше нет.

Эстер закрыла лицо липкими руками. В животе были узлы и спазмы, мешавшие дышать.

— В день, когда ты появилась во «Флоувине»… когда я тебя увидел…

Эстер стиснула зубы, но не смогла удержать приступ тошноты. Спазмы, жгучие и настойчивые, пронзили ее насквозь. Эстер быстро перегнулась через борт, и ее вырвало. Горло обожгло, и она громко застонала.

Софус мгновенно оказался рядом; он придержал ей волосы.

— Все нормально.

— Со мной все хорошо. — Эстер сплюнула в море. — Я хочу назад. Хочу назад.

— Ладно. — Софус обнял ее за плечи. — Иди сюда. — Он сел за руль и указал Эстер на место рядом с собой.

— Со мной все хорошо, — повторила Эстер и вытерла рот. Пересаживаться она не стала.

По дороге назад, в гавань, Эстер страстно хотелось темноты и звезд вместо по-северному яркого ночного неба.

Когда они вернулись домой, Эстер следом за Софусом прошла через маленькое стадо обрадованных овец, сбежавшихся им навстречу.

— Не сейчас, девчонки, — тихо сказал Софус, ласково отгоняя их с дороги.

Войдя в дом, Эстер стала снимать куртку. Медленно. Каждое движение давалось с трудом.

— С тобой все нормально? — спросил Софус, вешая обе куртки.

— Да.

— Тебе что-нибудь нужно?

— Я хочу тебе кое-что показать.

— Хорошо, — сказал Софус. — Пошли ко мне, там нам никто не помешает. Ты иди, а я сварю кофе, погреться. Или ты хочешь чаю? С медом, для горла?

Она кивнула.

Софус отправился на кухню, а Эстер зашла к себе за дневником Ауры. Комната Софуса была дальше по коридору. Эстер каждую ночь, лежа в кровати, представляла себе, как подходит к этой двери, но при совсем других обстоятельствах. Где-то звонко рассмеялась Хейди. Эстер остановилась и послушала, как девочка развлекает Софуса историями, которые Эстер не могла понять; в фарерской речи отчетливо слышались ликующие интонации.

«Но не забывай, пожалуйста, что ей было всего пятнадцать. Ровесница Хейди».

Схватившись за стену, чтобы удержаться на ногах, Эстер прижала к груди дневник Ауры. Войдя в комнату Софуса, она закрыла за собой дверь. Пошарила по стене в поисках выключателя и постояла зажмурившись, пока глаза не привыкли к свету лампы.

Опрятная комната. Уютная. Минимум вещей. Двуспальная кровать. Единственное кресло. Журнальный столик у стены. Стеллаж, набитый книгами. Открытый гардероб: сложенные джинсы, шерстяные свитеры. Один висит на спинке кресла. Эстер погладила его, поднесла к лицу, вдохнула запах Софуса: шампунь, море, дым бара. Заставила себя повесить свитер на место. Повернулась к окну и чуть не улыбнулась, заметив на подоконнике несколько вырезанных Флоуси овечек. Но потом она увидела, что овечки стоят рядом с разложенными по подоконнику нежно-розовыми ракушками.

Эстер прислушивается к звонкому стуку: это Аура собирает на берегу ракушки. Они в Солт-Бей, Ауре недавно исполнилось тринадцать. Она перешагнула порог, которого Эстер, почти десятилетняя, не видит, но уже чувствует. Они пришли на пляж вместе. Аура сама позвала Эстер, что в последнее время случается все реже. На остывающем песке — расплавленный свет, горячая кожа; обе безоглядно ловят ритмы детства. Прочесывают берег, визжат, восторгаясь своим открытиям. Нептунов жемчуг. Лебединые перья. Семенные коробочки эвкалипта. Когда Аура пальцем ноги выковыривает из белого песка нежно-розовую ракушку, Эстер — она внимательно наблюдает за сестрой — не может удержаться и начинает ныть.

— Расскажи мне ту сказку, Аура, — снова и снова просит она. — Ну пожалуйста.

Аура с невозмутимым лицом эффектно взмахивает рукой и откашливается.

— Давным-давно… — торжественно начинает она и набрасывает себе на плечи найденные на берегу бронзовые ленты ламинарий, еще не высохшие на солнце.

Эстер хлопает в ладоши. Они не так уж отличаются друг от друга; старшая сестра не намного старше.

— В море было полно белых ракушек, — продолжает Аура. — Однажды во время отлива, перед рассветом, одну ракушку вынесло на берег. Она перепугалась, но как ни старалась — не могла добраться до воды. — Аура ненадолго замолкает и протягивает ладонь, на которой лежит раковина. — Когда взошло солнце, она от страха захлопнулась, опасаясь чего-нибудь ужасного. Опасаясь самого плохого. Но время шло, ничего не происходило. Ракушка снова открыла свой домик — и обнаружила, что новым приливом ее унесло обратно в море. И все остальные ракушки славили ее возвращение и кричали «ура!», завидев ее.

Эстер знает свою роль наизусть.

— Почему же они ее славили? Почему? — нараспев повторяет она.

Аура вплетает в венок веточки эвкалипта.

— Потому что храбрая маленькая ракушка вернулась из великой неизвестности. Но не только поэтому. О нет. — Восхитительная пауза. Гирлянда готова. Аура вдавливает розовую раковину между двумя сплетенными веточками. — Ее славили потому, что первые солнечные лучи окрасили ее в цвета восхода. Чтобы все всегда помнили о ее отваге. — Аура подходит к Эстер; она улыбается, на щеках у нее ямочки. — С тех пор храбрая маленькая ракушка розовеет, как восходящее солнце. — Аура опускает венок на волосы Эстер; их лица совсем рядом. Сестры, хихикая, трутся носами.

— Ра-Ра и Старри! — кричит Эстер.

— Сестры Тюленья Шкура и Лебяжий Пух! — вторит Аура, вскинув руки.

И вместе:

— Взмахните мечом, возвысьте голос!

Две сестры несутся по берегу, неукротимые, как всегда. Вдоль моря, в плаще и короне.

Где-то в доме снова расхохоталась Хейди. Эстер моргнула. Посмотрела на подоконник, пересчитала семь розовых ракушек возле стекла. И вдруг нутром поняла: ракушки собирала Аура. Для Софуса. Сестра была повсюду.

«Аура не хотела, чтобы ты плохо думала о ней. Не хотела подводить тебя. Хотела остаться для тебя такой, какой была всегда. Старшей. Храброй. Сильной».

— Ра-Ра, — сказала Эстер вслух и сложила губы, словно собираясь кого-то поцеловать.

Она оглянулась на стеллаж с книгами. Гардероб. Кровать. Здесь Аура жила, дышала, любила. Переживала горе.

— Ты везде, — прошептала Эстер. — И ты нигде.

— Извини, что так долго. — На пороге появился Софус с двумя дымящимися кружками в руках. — У Хейди выдался насыщенный день в школе, она болтала как заведенная.

Стоя спиной к Софусу, Эстер вытерла слезы и только потом повернулась.

— Не волнуйся, — пробормотала она и взяла чай, кивнув в знак благодарности.

Софус присел в ногах кровати, обняв ладонями кружку с кофе. Сев подальше от него, Эстер положила на кровать дневник Ауры.

— Эстер, чего ты хочешь прямо сейчас? — Софус внимательно посмотрел на нее. — Я могу что-нибудь сделать?

Эстер поставила кружку на подоконник, подальше от раковин. Взяла дневник Ауры и протянула Софусу, на лице которого появилось выражение мучительной боли.

— Можешь. Расскажи мне о семи историях, которые моя сестра собрала в своем дневнике, и о семи ее татуировках.

44

Было раннее утро, но небо уже сбросило короткую ночную шкурку. Эстер и Софус сидели в грузовике; они направлялись на север. Эстер украдкой взглянула на сидевшего за рулем Софуса, на его профиль на фоне бежавших за окном зеленых фьордов и серебристого океана. Солнце уже поднялось; оно наполняло кабину грузовика теплым светом. К северо-востоку от Торсхавна вставали из отливавшего металлом моря скалистые острова, позолоченные солнцем. Эстер вспомнила, как впервые увидела из самолета выразительные, одинокие, беспощадные вершины. Хребты древних спящих исполинов. Голос Джека проговорил ей на ухо: «Чтобы добраться до вожделенных сокровищ, героиня должна пройти мимо дракона». Эстер трясло от усталости. А он как себя чувствует? Она взглянула на Софуса; тот отпил кофе из своего термоса.

— На паром успеем?

Он кивнул. Эстер страшно устала; Софус, судя по всему, тоже. Почти всю ночь они провели за разговорами и за чтением дневника Ауры.

— Дневник, который она вела подростком, — проговорил Софус; они с Эстер сидели на его кровати. Софус слабо улыбнулся Ши-Ра, размахивавшей мечом на обложке, и тяжело, растерянно вздохнул, перелистав страницы. — Даже не верится, что я снова держу его в руках. Это же частица Ауры. Того времени, которое она провела здесь.

Эстер не сводила с него взгляда. Ее мучила жгучая ревность: у Софуса были воспоминания об Ауре, которых не было у нее самой.

— Она показала мне свой дневник уже после того, как мы узнали, что у нас будет ребенок. После того, как она рассказала мне о своей первой беременности.

Пальцы Софуса касались слов, написанных Аурой, с такой нежностью, что у Эстер в груди что-то перевернулось.

— Аура бросила вести его в пятнадцать лет, после той вечеринки. Помню, однажды я спросил ее, зачем она хранила его все это время. Аура ответила, что не хочет забыть, какой она была до того, как ее жизнь переменилась. Сказала, ей хочется, чтобы девчонка, которой она когда-то была, оставалась рядом с ней. — Софус баюкал дневник в ладонях. — Наверное, из этого желания и родились ее семь сказок и семь татуировок.

— Она сделала татуировки из-за того, что с ней произошло, когда она была подростком? — У Эстер громко забилось сердце.

Софус неуверенно покачал головой:

— Может быть. Все эти истории — из ее университетской диссертации: семь сказок о женщинах, воде и трансформации. Со временем эти семь историй переросли для нее в нечто большее. — Софус полистал продолжение дневника. — Они говорили с ней и для нее. Вот что заставило ее написать по строчке для каждой истории. Вот почему она захотела нанести эти строки на собственное тело. — Софус остановился на странице со скульптурой тюленьей девы. — Аура часто рассказывала, что росла, наблюдая, как мама украшает кожу женщин и тем самым меняет их жизнь. И когда ей пришла в голову идея связать эти сказки с собственной историей и с татуировками, ее стало не удержать. Не удержать.

Эстер кивнула. Софус так точно описал сестру, что Эстер стало больно.

— Именно такой она и бывала, когда чем-нибудь загоралась.

Софус вернулся к пятому изображению: Коупаконан, дева из тюленьего народа.

— «Украденным никогда не завладеть по-настоящему», — прочитал он и печально покачал головой. — Она просто с ума сходила по этой истории.

— Она всегда любила тюленей. Шелки. Она и себя ощущала отчасти тюленем. — Эстер рассказала Софусу, как в детстве как-то ночью увязалась за Аурой: старшая сестра отправилась к морю произносить заклинания, чтобы вызвать своих сестер-шелки. Рассказала про Дерево шелки, которое Аура назначила таковым, когда была подростком. — Хотя чему удивляться, — закончила она. — Аура росла на легендах о тюленьем народе.

— Она мне об этом рассказывала, когда объясняла, откуда взялась ваша игра в сестер Тюленью Шкуру и Лебяжий Пух. Аура родилась летом, и летом же у тюленей появляются детеныши, да? — спросил Софус.

Эстер кивнула.

— А ты родилась зимой. В одно время с лебедятами.

— Аура Сэль. Эстер Сване. Наши предки по материнской линии — датчане. И кельты. Мощь языческой энергии.

Под пристальным взглядом Софуса Эстер становилась все болтливее.

— В детстве мы называли друг друга Шела и Ала. Всегда считали, что зовем друг друга тюленем и лебедем по-ирландски. И только недавно я узнала, что séala — это не морское млекопитающее, а пробка. Оказывается, мы все детство звали друг друга Пробка и Лебедь. — Эстер хотела рассмеяться, но смешок вышел плоским. Она взглянула на Софуса. Глаза потускнели, сам он побледнел. — Прости, — пробормотала Эстер, сама не зная, за что просит прощения.

Софус, казалось, ее не слышал — он смотрел на страницу дневника.

— Знаешь эту историю, Эстер? Нашу, про Коупаконан?

— Обычная для этих краев сказка, верно? Дева из тюленьего народа вышла на берег, сбросила шкуру, чтобы принять человеческий облик, и шкуру украл рыбак.

— У нас эту легенду рассказывают немного иначе. — Софус старался не смотреть ей в глаза. — У нас шелки — это люди, которые погибли, утонув в море.

Эстер замерла.

— После смерти они превращаются в тюленей, а обрести человеческий облик могут, лишь вернувшись на берег и сбросив тюленью шкуру. Для этого у них есть всего одна ночь в году, канун Богоявления, когда правила и социальные установки не действуют. Начинаются игрища, все поют и танцуют, но только до рассвета.

Софус стал рассказывать, как молодой крестьянин из деревни Микладеалур, что на острове Кальсой, услышал однажды о пещере неподалеку; говорили, что в этой пещере шелки сбрасывают шкуры, когда выходят на берег.

— На следующий год, накануне Богоявления, крестьянин спрятался в пещере и стал ждать. Через некоторое время он с изумлением увидел, как к берегу плывут тюлени: черные глаза глядели из воды, желая убедиться, что берег безопасен. Тюлени один за другим выходили, сбрасывали шкуру и, обратившись в людей, ходили по песку. Их было так много, что крестьянин сбился со счета: мужчины и женщины, молодые и старые — огромная семья, которая пела, танцевала и веселилась. Один тюлень приблизился к скале, где в пещере прятался крестьянин. Никого там не увидев, тюлень сбросил шкуру и обернулся прекрасной молодой женщиной, которая вскоре убежала играть с остальными. Глядя ей вслед, крестьянин решил: «Она будет моей». Он украл шкуру и снова спрятался в пещере. На рассвете все шелки надели шкуры и тюленями поспешили в море; одна лишь молодая женщина не могла найти свою. В страхе красавица искала ее; всходило солнце, и остальные тюлени звали ее в море. В этот ужасный миг из пещеры показался молодой крестьянин; в руках он нес тюленью шкуру. Красавице некуда было деваться, и она пошла к крестьянину. Тот привел ее в родную деревню, в свой дом, тюленью шкуру запер в большой деревянный сундук, а ключ от сундука привесил к поясу, с которым не расставался.

Крестьянин и молодая женщина поженились; у них родились дети. Женщина как могла старалась приспособиться к жизни на суше, она старалась быть женой и матерью. Но каждый день она уходила к морю. И каждый день люди видели, как крупный тюлень подплывает к берегу, словно приветствуя ее. Так женщина и жила. Однажды крестьянин отправился на рыбалку — и забыл взять с собой ключ от сундука. В страхе он поспешил домой; дети его сидели одни; они не знали, где мать. Огонь в очаге был потушен, а острые ножи убраны, чтобы дети не пострадали. Увидев открытый пустой сундук, крестьянин сразу понял, что его жена никогда не вернется домой.

Шло время. Однажды крестьянин вместе с другими мужчинами из Микладеалура собрался охотиться на тюленей; накануне ночью ему явилась во сне его жена-шелки. Она умоляла крестьянина сохранить жизнь двум тюленятам, которые прятались в пещере, и охранявшему ее крупному тюленю. Ее мужу и сыновьям. Но крестьянин, проснувшись, не внял услышанной во сне просьбе. Первым он добыл крупного тюленя, охранявшего пещеру. Охотники убили всех, кого нашли; а двух детенышей крестьянин в злобе своей забил насмерть. Вечером жители деревни собрались полакомиться тюлениной. Они уже приступили было к угощению, как вдруг на пир к ним явился скорбный дух шелки. Увидев на тарелках голову своего мужа и ласты своих детей, она испустила горестный, жуткий вопль и прокляла и крестьянина, и деревню, и всех жителей ее и их потомков.

Шелки обрекла жителей деревни тонуть в море до тех пор, пока мертвые, взявшись за руки, не образуют хоровод вокруг Кальсоя. Так наказала она сельчан за непростительную жестокость к ее сородичам. — Софус погладил изображение Коупаконан, вклеенное в журнал Ауры. — Эта скульптура кое-кого огорчила.

— Почему? — спросила Эстер, потрясенная этой историей.

— Коупаконан похитил у моря и поработил ее «муж». На суше она родила двух детей, но всей душой рвалась назад, в море. Рвалась к себе и существам своей породы. Некоторые считают, что Коупаконан должна быть обращена лицом не к деревне, а к морю.

Эстер взглянула на изображение шелки в дневнике Ауры и припомнила, как ее поразила эта фотография, когда она сидела в кафе: ей показалось, что скульптура наделена особой силой. Рука Коупаконан, сжимающая тюленью шкуру. Линия подбородка. Обнаженное тело, нога на камне; за спиной — море и горы, взгляд направлен на деревню Микладеалур. Эстер чуть не расплакалась: Коупаконан как будто снова лишилась силы, попав на сушу, а не в дом, по которому так тосковала.

Эстер посмотрела на слова, написанные рукой Ауры, и представила себе эти буквы с завитушками на коже сестры. Первую татуировку, которую сделала ей Фрейя. Эстер до боли хотелось понять все.

— Ты и Ауре рассказывал эту историю? — спросила она.

Софус покачал головой:

— Nei. Она знала легенду о Коупаконан еще до нашего знакомства. Мы встретились в Копенгагене на выставке Клары, и легенда о тюленьей деве стала одной из наших первых тем для разговора. Аура спросила, есть ли у меня перепонки на ногах. Я не мог понять, шутит она или говорит серьезно. — На лице Софуса промелькнул намек на улыбку.

— Почему она тебя об этом спросила?

— Прости. Последняя часть истории о деве из тюленьего народа такова: дети, которых она родила от крестьянина, выросли и обзавелись собственными детьми. И люди по сей день утверждают, что потомков шелки всегда можно узнать по перепонкам между пальцами ног. Вот доказательство того, что в наших жилах течет кровь тюленей, говорят они.

Эстер воздержалась от того же вопроса и спросила:

— И поэтому ты отвез Ауру к скульптуре Коупаконан, когда там пела Айвёр?

Вопрос явно застиг Софуса врасплох.

— Мне Хейди сказала, — пояснила Эстер. — Ты возил Ауру в Микладеалур на открытие скульптуры. Айвёр пела Trøllabundin. Памятная церемония. Очень торжественная. Для городка. А еще для вас с Аурой. Но я не знаю, почему, ради чего ты ее туда возил.

Софус, не глядя на Эстер, крепко потер лицо.

— Я отвез ее туда, чтобы сделать предложение. Когда Аура сказала, что у нас будет ребенок. Потом мы поехали в Копенгаген. За кольцами. Там Клара нас и сфотографировала — это та фотография, которую ты нашла на ее сайте. А после возвращения из Копенгагена Аура и написала ту строку, вдохновившись легендой о Коупаконан. И все остальные строки.

Эстер забрала у него дневник и быстро перелистала его; она представляла себе Ауру и Софуса вместе, эти образы не шли из головы. Дневник превратился в размытое пятно. Эстер так пристально всматривалась в каждую страницу, каждую строку, что не могла разобрать того, что было прямо перед ней. На ум пришел абзац из путеводителя, где говорилось о зиме на Фарерах. «Не забывайте о „снежной слепоте“. Излишек ультрафиолета может вызвать боль и дискомфорт в глазах».

Софус положил руку на пальцы Эстер, снова остановив ее на странице с Коупаконан.

— Эстер, Аура переписывала свою историю. — Он указал на строку. — «Украденным никогда не завладеть по-настоящему».

— Можешь твердить это до бесконечности, я все равно не понимаю, — сказала Эстер. — Я не знаю, что это значит.

— Наш ребенок был тем, про что Ауре сказали «это невозможно». Она думала, что у нее все отняли, но отнятое вернулось. — Софус перевернул страницу и указал на Виоланту. — «Узнай же, кто я: неукротимая волна морская!» Главной мечтой Виоланты было добраться до моря, но, когда мечта сбылась, море ее убило. Главной мечтой Ауры было жить без стыда и чувства вины за свою подростковую беременность. И ее мечта сбылась. В Копенгагене. Здесь, со мной. Она изменила ход событий. Стала той самой неукротимой волной. — Софус взглянул на Эстер. — Сказки, легенды — с их помощью Аура пыталась заново создать утраченное. Они были ей и ключом, и сундуком, и тюленьей шкурой. Вот почему ей так полюбилась Коупаконан, вот почему она вдохновилась нашей легендой о деве из тюленьего народа и собрала эти семь сказок в дневнике, который вела подростком, — в честь сброшенной подростковой шкурки. Собрать сказки и создать собственные татуировки. Они делали Ауру сильной и стойкой.

Потом, когда Софус лег спать, Эстер сидела в кресле, рассматривая подростковый почерк сестры, точки-сердечки; она перечитывала семь историй, семь татуировок. «Они были ей и ключом, и сундуком, и тюленьей шкурой».

Под утро Эстер задремала, неудобно согнув шею. Разбудил ее ужасный крик, услышанный во сне.

— Эстер? — низким спросонья голосом спросил Софус из другого угла комнаты. — Все нормально?

Эстер села, дрожа от утомления.

— Мне нужно ее увидеть. Коупаконан.

Софус сел и потер глаза.

— Ладно, — сказал он и потянулся за свитером и ключами. — Я тебя отвезу.

Эстер отвернулась от моря и снова взглянула на Софуса. Важно было все до мелочей: сосредоточенный взгляд, каким он смотрит на дорогу, чтобы привезти Эстер туда, куда ей нужно. Жест, которым он в задумчивости заправляет прядь волос за ухо. Смесь удивления и радости в его глазах каждый раз, когда он смотрит на нее. Жизни, которые он потерял: жизнь своего ребенка, Ауры, свою собственную — ту, которую он хотел прожить с Аурой. Перед глазами Эстер возникла фотография, сделанная Кларой: сестра обнимает Софуса, стоя перед Лиден Гунвер. Любовь и счастье на лице Ауры: она уже знает, что беременна. Она приняла предложение Софуса. Она, в отличие от Лиден Гунвер, сумела выбраться на поверхность.

— Скоро приедем, — сказал Софус.

Эстер натянуто улыбнулась. Сердце стучало в горле, в желудке, даже в ногах. У них с Софусом одно горе на двоих. Только горе. Не ей любить Софуса.

Наконец они добрались до парома в Клаксвике, солнце уже скрылось за плотными, устричного цвета тучами. Софус въехал на паром и остановился. Оба вылезли из кабины и направились на палубу.

— До Кальсоя минут двадцать. Я позвоню Флоуси, скажу ему, где мы. Спрошу, все ли он подготовил для сегодняшней вечеринки. Наверное, он уже проснулся.

— Вечеринка, — вспомнила Эстер.

— Все нормально. Пока мы ездим, Флоуси все устроит. — Софус достал из кармана телефон и отошел в сторону.

Эстер пошла к перилам.

— Передай ему привет от меня, — сказала она через плечо.

Прислонившись к перилам парома, Эстер проверила, в кармане ли черное лебединое перо, — она надумала взять его с собой. Красные, белые, горчичные и синие строения Клаксвика все уменьшались, паром уплывал в складки изумрудно-зеленых фьордов под низко нависшим небом. Эстер окинула взглядом горные хребты, слои скальной породы — шрамы, оставшиеся после вулканической ярости, с какой земля их творила. Эстер смотрела — и видела, как поднимается по ступенькам Звездного домика; они с Аурой держат Джека за руки. Смели с крыльца эвкалиптовые листья, сели. Кожа в мелких соляных разводах: утром они играли у моря, под взглядами любопытных тюленей с влажными глазами и осторожных лебедей, чьих предков жестоко убивали под крышей хижины, ставшей теперь Звездным домиком. Ауре настолько претила мысль о кровавой охоте на тюленей и лебедей, что она запрещала при ней об этом упоминать. Но Эстер, которая была на три года младше сестры, часто тихонько просила Джека рассказать, как он превратил место, где совершалось насилие, в любимое ею убежище, откуда можно наблюдать за звездами. Эстер старалась помнить историю Звездного домика. Мысль о том, что такие перемены возможны, немного примиряла с мыслью о том, на какую жестокость способны люди, да и сама жизнь. Дневник Ауры был в точности как гора, образовавшаяся после извержения подводного вулкана, или бойня, переделанная в убежище, где можно созерцать огни Вселенной под охраной эвкалиптов, свидетелей самых страшных дел. Красота, сотворенная силами зла. Аура, создавшая себя из гибели. «Обещай, что всегда будешь верить в волшебство».

Эстер обернулась посмотреть на успокаивающий душу след, который тянулся за паромом; она только теперь сообразила, что снова оставила сушу ради воды.

Софус подошел и встал рядом с ней, опершись о перила. Какое-то время они стояли молча.

— У Флоуси все нормально? — спросила наконец Эстер.

Софус кивнул.

Эстер провела ладонью по поручню возле рук Софуса.

— А у тебя?

— Ja. Просто… вспомнил кое-что. — Софус посмотрел на горы, на небо. — Когда Аура в первый раз заговорила о своих семи татуировках, я выдал ей одну старую фарерскую пословицу. — Он опустил глаза и стал смотреть на воду. — Kann ikki ráða sær heldur enn kópur, tá ið hann sær húðina. — Софус побарабанил пальцами по поручню и взглянул на Эстер. — Это значит «Теряет волю, как тюлень при виде собственной шкуры».

Эстер боялась дышать, все мельчайшие и очень личные подробности истории Софуса и Ауры отдавались у нее внутри.

— Ауре наверняка понравилось, — заметила она.

— Я все время дразнил ее тюленем, у которого нет ни капли самообладания: «Как там твоя тюленья шкура?» Этот вопрос ужасно смешил Ауру. Но ведь это правда. Она засиживалась допоздна над этими рассказами, над дневником и ноутбуком. И с утра первым делом бралась за них. Наш обеденный стол был как карта сказок, от Тасмании до Дании и Фарерских островов. — Глаза Софуса затуманились от воспоминаний.

— Карта, — задумчиво произнесла Эстер. Семь сказок, семь татуировок обрели свое место в топографии тела Ауры. — Моя тетка их так называла. Истории, которые Аура решила изложить в своем дневнике. Строчки-реплики, связанные с ними. — Эстер пальцем выписала на поручне «Семь шкур» и повторила: — Карта. Направления. Способ Ауры справиться с невыносимым, с потерей невинности, с горем, которое она пережила подростком. Чтобы сказать о радости, к которой она шла с таким трудом и которую обрела здесь, рядом с тобой. — У Эстер закружилась голова. — Нанося татуировки, она рассказывала свою историю. Создавала свою собственную карту. Преображала себя. Свою жизнь.

— Ты права. Она так радовалась своим татуировкам. Первую сделала еще до того, как мы познакомились: «Если хочешь перемен — взмахни мечом, возвысь голос». Вторую она сделала вскоре после нашей встречи: «Он подарит тебе цветы: забудь. Ты посеешь семена: помни». Третью набила, когда мы были вместе уже с полгода. В том же копенгагенском салоне. «Стьерне».

— Я знаю Лилле Хекс, владелицу, — сказала Эстер.

— Аура любила ее. — Софус помолчал. — Она хотела набить оставшиеся четыре строки после рождения нашего ребенка. Во время беременности она татуировок не делала — боялась всего, что может навредить ребенку. — Голос Софуса пресекся. — Что ж. Этого так и не случилось. Она сделала только три из семи своих татуировок.

Эстер взглянула на него:

— Что? Нет, Софус. Нет. На трех она не остановилась.

— То есть? — Софус нахмурился.

— Мама набила Ауре последние четыре строки, когда та вернулась домой. У Ауры были все татуировки. Все семь. На спине.

Их взгляды встретились.

— Она набила себе все строки? Перед смертью? — Его голос дрогнул.

Эстер кивнула.

Софус оперся о поручни. Опустил голову.

Эстер обняла его за плечи, отвернулась и подставила лицо ветру, глядя на высокие стены фьордов. Все это время она крепко обнимала Софуса — пока его плечи не перестали сотрясаться.

От паромного причала ехать было пятнадцать минут. Короткое паломничество через три узких туннеля прошло в молчании. Микладеалур устроился в долине, как в гнезде; со скалы он смотрел на море и на остров Куной, что лежал напротив. Эстер не отрываясь смотрела на линию берега; она ждала, ждала. Заметка в путеводителе гласила, что скульптор, Ханс Паули Ольсен, родом с островом Кальсой, изваял Коупаконан из глины. Она появлялась на свет по частям, а потом ее отлили из бронзы и нержавеющей стали. Установили ее так, чтобы статуя выдерживала тридцатифутовые волны. В интернете Эстер нашла видео, на котором седой шторм треплет побережье Кальсоя, Микладеалур. Она не раз прокрутила кадры, где на Коупаконан обрушивается волна в одиннадцать с половиной футов. Дева из тюленьего народа устояла, осталась невредимой.

Подъезжая к городу, Софус сбросил скорость. Эстер выпрямилась. Напротив высился остров Куной — она его узнала по фотографии из дневника Ауры, он был за спиной у Коупаконан. Софус остановил грузовик и заглушил мотор.

— Мы на месте, — сказал он. Первое слово с той минуты, что они съехали с парома.

Эстер вылезла из грузовика. Они стояли на высокой скале. Эстер посмотрела на море. Ветер усилился, вода подернулась рябью. Эстер следом за Софусом пошла по узкой каменной тропинке, бежавшей между черными домами с белыми ставнями и дерновыми крышами, возвышавшимися над бездной. Хорошо, что на этой тропинке больше никого нет.

По короткой каменной лестнице они спустились к морю. Ища. Высматривая.

Еще одна короткая каменная лестница. Резкий вдох.

Двухметровая Коупаконан возвышалась на естественном базальтовом «постаменте». Бронзовая когда-то кожа подернулась выразительной сине-зеленой патиной. Тюленья дева стояла спиной к небу, горам и морю, к своему дому, по которому так тосковала. Взгляд был обращен на прόклятую деревню молодого крестьянина, укравшего то, что ему не принадлежало. Одна нога на камне. Другая — в не до конца снятой тюленьей шкуре, которую Коупаконан стаскивала с себя одной рукой.

— Аура! — позвала Эстер и сбежала по последнему, длинному пролету каменной лестницы к каменистому возвышению, которое выдавалось в море. Туда, где стояла Коупаконан, ошеломлявшая своими размерами и излучавшая силу.

Эстер вскарабкалась на возвышение и потянулась к руке тюленьей девы. Холодной. Неумолимой. Выпрямившись, Эстер достала до предплечий Коупаконан и украдкой взглянула на лицо, выражавшее боль потери, гнев, силу, — воплощение любимых историй Ауры. Прижала руки к тюленьей шкуре. Провела пальцами по звериным глазам. Здесь ее сестра согласилась стать женой Софуса. Стояла в его объятиях и слушал, как Айвёр поет Trøllabundin. Писала свою новую жизнь. И надо всем этим царила история тюленьей девы.

Эстер пожалела, что ей не хватит сил развернуть скульптуру. Чтобы Коупаконан стояла лицом к морю. Она достала из кармана черное лебединое перо и сунула его в щель между тюленьей шкурой и бедром Коупаконан.

— Спасибо. — Эстер повернулась к Софусу, стоявшему у нее за спиной. Отдышалась. — Спасибо, что привез меня сюда.

Софус, волнуясь, сжал губы.

— Эстер, мне надо тебе кое-что сказать, — начал он. — Здесь я не только попросил Ауру стать моей женой.

Налетел ветер; Эстер ухватилась за тюленью деву и вытерла со лба дождевые капли.

— Здесь мы развеяли прах нашей дочери. — Софус тяжело сглотнул.

Его слова ударили, как порыв секущего ветра. Эстер ничего не сказала. Она не могла поднять взгляд на Софуса. Прижавшись к скульптуре всем телом, Эстер смотрела на волны, разбивающиеся о черную скалу. Тяжесть незаданного вопроса поднялась и обрушилась на нее. Эстер повернулась, чтобы посмотреть Софусу в лицо. В глаза.

— Как вы ее назвали? — спросила она. — Вашу дочь? Мою племянницу?

За мгновение до того, как Софус успел ответить, Эстер услышала голос Ауры.

— Ала, — ответил Софус. — Мы назвали ее Ала. Наш лебеденок.

Эстер не сводила с него взгляда.

— Я давно хотел тебе сказать. Но подходящего момента все не было. Вчера вечером мы говорили об Ауре, о вашей игре в Шелу и Алу. Но у меня все равно не нашлось слов.

Когда Эстер наконец смогла говорить, она не узнала собственный голос.

— В последний раз Ауру видели у семи валунов. Говорят, она шла по берегу и выкрикивала имя — Ала. — Эстер вцепилась ногтями в кожу на запястье, сжимая так сильно, что почувствовала, как начинает сочиться кровь. — Она звала свою дочь.

— Аура назвал нашу дочь в честь тебя, Эстер. Она звала вас обеих.

Эстер с трудом втянула в себя воздух.

— Но меня там не было! — Она взорвалась от ярости, глаза оставались сухими. — Меня там не было. Она просила меня прийти, прийти к ней, а я…

На лице Софуса отразилась печаль.

— Эстер…

— В то утро она оставила мне записку. Просила встретиться с ней в нашем месте, в тайной лагуне, но я слишком злилась на нее: она же бросила меня, отгородилась, не допускала меня в свою жизнь. Я хотела наказать ее за то, что она меня бросила. Поэтому я бросила ее. — Эстер тяжело вздохнула. — Я не лучше крестьянина из этой сраной легенды. — Она махнула на домики, возвышавшиеся над ними на скале. — Я отказала ей, когда она нуждалась во мне, причем в минуту, когда она нуждалась во мне больше всего. Поэтому теперь я проклята. Я обречена жить дальше без нее. Я больше никогда ее не увижу. Мою офигенно красивую сестру. — Эстер взглянула в лицо тюленьей деве. Глотнула ветра. — Я никогда больше тебя не увижу! — прокричала она Коупаконан.

Софус дал ей отдышаться и приблизился к ней.

— Ты не проклята, Эстер. Ты не виновата. Ты ни в чем не виновата.

Эстер пыталась понять его слова. Ветер свистел ей в уши, в глазах пульсировали непролитые слезы.

— Я должна была спасти ее. Должна была. — У Эстер засаднило горло, но она все равно крикнула: — Как она могла меня покинуть?

Софус посмотрел на нее. Беспомощную. Отчаявшуюся. Обезумев, Эстер так крепко прижалась лбом к руке Коупаконан, что ей стало больно, но она все-таки надавила еще сильнее. Умоляя. Вымаливая.

— Эстер, — глаза Софуса наполнились слезами, — чего ты хочешь? — Он протянул ей руку.

Эстер всмотрелась в его лицо. Наверное, Аура тоже много раз смотрела ему в глаза, ее тянуло к Софусу так же, как сейчас Эстер.

— Чего ты хочешь? — мягко повторил Софус, ища ее руку.

Руки тянутся. Держат. Роют. Тело вибрирует от воспоминаний.

— Мама, она умерла? — дрожащим голосом спрашивает Аура; Фрейя уже стоит рядом.

Эстер смотрит на мать, и ее пробирает озноб. Фрейя падает на колени, берет малыша на руки.

Потом Фрейя роет яму за Звездным домиком; по ее просьбе девочки нарвали маргариток. Фрейя сжимает их в кулаке, костяшки пальцев побелели. Наконец она бросает цветы в яму. Берет лопату и начинает забрасывать могилу землей.

— Моя любовь тебя не оставит, — шепчет Фрейя. — Моя любовь тебя не оставит. — Всхлипывания прерывают ее слова. Эстер, замерев, смотрит, как комья земли покрывают розовый сверток на дне ямы: Фрейя закутала тюлененка в их детское одеяльце, найденное в глубинах бельевого шкафа. Под землей, наверное, холодно, думает Эстер; странная мысль.

Эстер пытается прижаться к Фрейе, но мать смотрит на нее глазами, похожими на пустые комнаты.

Трепет.

«Зубчики как кардиограмма».

Яркий свет, попискивание монитора, зеленая ломаная линия. Аура спит в больничной кровати. Фрейя лежит рядом, обнимая ее: вторая кожа, защитная раковина.

Эстер привалилась к скульптуре; Коупаконан защищала ее от ветра. Чувство нахлынуло внезапно, поглотило без остатка. Осознание.

— Мама, — услышала Эстер собственный голос. — Мне нужно поговорить с мамой.

45

Фрейя Уайлдинг отвела иглу тату-машинки от кожи Куини и промокнула пигмент влажным бумажным полотенцем. Проверила рисунок и села. Снова промокнула кожу и встретилась с Куини взглядом.

— Все, — объявила она. — История твоей внучки готова.

Куини смотрела ей в глаза.

Женщины молча смотрели друг на друга. Фрейя кивнула, и ее глаза наполнились слезами.

Куини сжала ее руку и восторженно крикнула остальным:

— Мы закончили!

У ширмы, расписанной позолоченными журавлями, которые так нравились Эстер, собрались Эрин, тетя Ро, Корал и Нин, живот у которой округлился еще больше. В окно студии лилась предвечерняя прохлада. В воздухе висел слабый, чистый аромат дыма от тлеющих эвкалиптовых листьев.

— Ну-ка, ну-ка!

С шеи тети Ро свисали длинные бусы из переливчатых морских раковин.

Фрейя отступила и стянула перчатки.

— Ты знаешь, где зеркало. — Она сделала знак Куини; женщины столпились вокруг обожаемой подруги, и внутри у Фрейи потеплело от гордости.

— Готово, Нана? — спросила Нин. Куини встряхнула руками, покрутила голенями — суставы затекли после нескольких часов лежания на кушетке.

— Готово. — Куини глубоко вздохнула.

— Это тебе, малыш, — сказала Нин своему животу.

Эрин, стоявшая рядом с Куини, через всю комнату оглянулась на Фрейю, ища ее взгляда. Фрейя, чтобы не расплакаться, закатила глаза: ее уверенность в себе и стойкость куда-то делись. С тех пор как Эстер уехала, Фрейя переживала все очень остро, и ей стало трудно сдерживать чувства. Эрин, сочувственно улыбнувшись, тоже закатила глаза в знак солидарности.

— Вот это да, — выдохнула Куини, увидев в зеркале свое преображенное плечо. — Фрейя… — Она прижала руку к сердцу.

— Безупречно. Спасибо, Фрейя! — Нин поцеловала Фрейю в щеку и повернулась к матери. Рука покоилась у нее на животе.

Куини положила голову на плечо дочери. Рядом с ними встали Корал и тетя Ро. Куини склонилась к животу Нин.

— Бабушка расскажет тебе столько всего, малышка. И эта история будет первой. — Она снова повернулась к зеркалу.

— Хорошо, — объявила тетя Ро. — Очень хорошо. — Хлопнув в ладоши, словно завершая дело, она несколько секунд покачалась на пятках и двинулась к Нин. — Закончили татуировку, начинаем вечеринку с угощением. Где печеньки?

Фрейя обернула руку Куини пищевой пленкой и повела женщин в маленькую гостиную, где Эрин уже переносила из холодильника на журнальный столик тарелки с сэндвичами и ломтиками домашнего медового кекса. Начался праздник — вечеринка в честь будущего ребенка Нин. Фрейя задержалась, сказав, что она присоединится, как только приведет в порядок кушетку и столик. Когда Куини только упомянула о татуировке, Фрейя сама настояла на том, чтобы устроить празднество у нее в салоне, но теперь, когда татуировка Куини для будущей внучки была готова, Фрейю начали раздирать противоречивые чувства. Весь день ей казалось, будто легкие что-то сдавливает, отчего дыхание делалось поверхностным.

Когда она убирала пигменты, зажужжал лежавший на стойке телефон. Фрейя взглянула на экран — и у нее оборвалось сердце. Коснувшись зеленой кнопки, Фрейя поднесла телефон к уху и дрожащим голосом проговорила:

— Эстер?

— Мам? — Голос дочери. Слабый. Издалека.

— Min guldklump. — Фрейя закрыла глаза; по телу разлилось облегчение. — Где ты?

— На пароме. Мы возвращаемся домой. Плавали к скульптуре тюленьей девы.

— Мы?

— Мы с Софусом.

Фрейя всмотрелась в темноту под веками, пытаясь увидеть невидимое: ее младшая дочь плывет по морю с незнакомцем, которого любила Аура. Эстер произнесла его имя с какой-то особой интонацией.

— Мама, я все знаю.

Фрейя вздрогнула и открыла глаза. Желудок свело, и ее замутило.

— Про подростковую беременность Ауры и про кровотечение. Про выкидыш. Вы сказали мне, что это был приступ аппендицита.

— Подожди, Эстер, ладно? Не вешай трубку. — От волнения перед глазами заплясали черные пятна. Фрейя незаметно выскользнула из студии в сад, в прохладную тень Ракушки. — Я здесь. Подожди еще минутку. Я здесь. — Она покрепче прижала телефон к уху: в голове, мешая слушать, шумела кровь.

— Мам? — неуверенно позвала Эстер.

Торопливо пройдя по коридору, Фрейя остановилась у закрытой двери кабинета. У Джека сессия. Постучать? Прервать? Вбежав в спальню, Фрейя закрыла за собой дверь. Телефон молчал.

— Эстер? Ты там?

— Я знаю, что произошло перед тем, как Аура вернулась домой. И звоню, чтобы все тебе рассказать. Но это тяжелая история.

У Фрейи подогнулись ноги, и она с размаху села на кровать.

— Рассказывай. Я здесь, Эстер. Я слушаю. — Рука, сжимавшая телефон, уже болела от напряжения.

— Аура родила ребенка. Здесь, на Фарерах. От Софуса. Дочь. Девочка родилась мертвой. И они не справились с горем. В итоге Аура рассталась с Софусом и вернулась к нам, домой, — без выражения говорила Эстер. — Девочку они назвали Ала. В день, когда Ауру в последний раз видели живой, на нашем пляже… Она звала Алу. И не только меня. Аура звала и свою дочь.

Фрейя прижала костяшки пальцев к зубам, стараясь не завыть.

— После кремации Аура с Софусом привезли прах Алы на остров Кальсой и развеяли его над морем. Возле скульптуры Коупаконан, тюленьей девы. Я только что оттуда. Софус все рассказал. За последние пару дней.

Фрейя дышала, борясь с тошнотой, головокружением, черными пятнами. Дыши. Дыши.

— Мам? — Голос дочери зазвучал так, словно Эстер попала в аэродинамическую трубу. — Мама?

Фрейя открыла рот, снова закрыла.

— Я здесь. — Она кашлянула. — Я здесь, Эстер. — Кожа онемела. Во рту пересохло. Фрейя снова закрыла глаза. Эстер представилась ей стоящей на носу корабля, корабль плыл по морю, что хранило прах ее, Фрейи, внучки. Фрейя прерывисто вздохнула и заговорила медленно, преодолевая вставшие в горле рыдания. Она торопилась выговориться, прежде чем горе лишит ее возможности сказать хоть слово. — Надеюсь, ты поймешь, почему мы тебе ничего не сказали. Мы мучились. Мы обещали Ауре скрывать от тебя правду и сдержали свое обещание, но так и не смирились с этим.

— Но ты понимала. — Голос Эстер дрогнул. — Понимала, как Ауре необходимо скрыть от меня то, что с ней произошло. Ее стыд. Ее горе. Мама, ты все это понимала.

— Конечно. — Сердце у Фрейи пустилось вскачь. — Я же ваша мама. Я должна понимать вас.

— Хватит. — Голос Эстер дрогнул. — Хватит стыдливых тайн. Мама, еще один какой-нибудь сраный секрет — и я не выдержу.

Фрейя впилась ногтями в бедро и съежилась.

— Что ты хочешь сказать, guldklump?

— Хватит скрытничать. — Голос Эстер стал резким. — Тюлененок. Тогда, на пляже. Мы еще маленькие были. Ты его похоронила в нашем детском одеяльце. И плакала над могилой: «Моя любовь тебя не оставит».

Фрейя опустила голову. Она не произнесла имя дочери, и рот наполнился тоской и печалью.

В телефоне, от Фарерских островов до самой Солт-Бей, ревел ветер. Эстер ждала.

— Между Аурой и тобой у меня был выкидыш. — По щекам Фрейи покатились горячие слезы. — Девочка должна была родиться в октябре, когда цветут ирисы. Я ждала ирисов каждый год в начале лета. И когда узнала, когда она должна родиться, то решила назвать ее в честь цветов в моем саду. — Фрейя вытерла нос тыльной стороной ладони. — Ты здесь?

— Здесь. — Эстер снова замолчала.

— Выкидыш случился осенью. На шестнадцатой неделе. Был холодный солнечный день. — У Фрейи, совсем не к месту, вырвался смешок. — После выкидыша я была сама не своя. Не могла встать с кровати. Все из рук валилось. Джек и Эрин помогали мне присматривать за Аурой.

— Аура знала про Айрис?

— Узнала, когда ей исполнилось пятнадцать. Когда она потеряла собственного ребенка.

— Почему ты мне ничего не говорила?

— Тебе было всего двенадцать.

— Я была уже достаточно взрослой.

— Я так не считала.

— А почему потом не рассказала?

Фрейя вздохнула:

— Наверное, все стало очень сложно. Мы уважали личную жизнь Ауры, хотели, чтобы ее выкидыш остался в прошлом.

— Но ты могла бы сказать мне. И я знала бы про Айрис. Я бы тоже знала про Айрис. — Эстер так старалась говорить хладнокровно, что голос зазвучал неестественно. — Ты говоришь, вы оставили все это в прошлом. Наверное, тебе хотелось бы так думать, но это неправда. У вас с Аурой был тайный клуб на двоих, без меня. Меня туда не звали. Я так считала, когда видела вас вдвоем — после того, как Ауру выписали из больницы. Вы, склонив друг к другу головы, шли к морю, а я плелась где-то сзади. Как будто у вас тайный язык на двоих. Да он у вас и был. У вас был один опыт на двоих. В котором мне места не нашлось.

Вот оно, бремя последствий. Фрейя увидела себя сидящей в медицинском кабинете Куини; с тех пор как она потеряла Айрис, миновал год. «Пришли результаты анализов крови. Фрейя, твои головные боли и озноб — это не вирус. Ты беременна. У тебя будет радужный ребенок».

— Эстер… — Фрейя сжала переносицу большим и указательным пальцами. — Ты когда-нибудь слышала выражение «радужный ребенок»?

Пауза.

— Нет, — ответила дочь.

— Я тоже. Пока не узнала, что снова беременна. Беременна тобой. — Фрейя легла на кровать и уставилась в потолок. — Так назвала тебя Куини, когда мы с ней разбирали результаты анализов. Она объяснила, что радужным называют здорового ребенка, который рождается после выкидыша. Как радуга появляется в небе после грозы.

Эстер помолчала.

— И я стала твоей радугой? После Айрис?

— Да. — Голос Фрейи дрогнул. — Ты моя радужная девочка.

Вынашивая Эстер, Фрейя проводила бесчисленные дни за кухонным столом Куини; она пила травяной чай, а женщины из рода Куини нанизывали свои истории из груды переливчатых раковин. Яркие цвета сводили Фрейю с ума; радуга, скрытая под скромной оболочкой, словно ждала, пока ее выпустят на свет. Однажды ночью Фрейя призналась Джеку в своей все усиливающейся одержимости переливами, мерцанием и вспышками цвета, скрытыми до той минуты, когда им придет пора вырваться на волю. Ей казалось, что это очень ко времени, ведь их радужная дочь скоро придет в этот мир. В глазах Джека засветилось понимание: «А знаешь, Фрей, слово „ирис“ ведь происходит от латинского iris — радуга». Фрейя, обняв живот, смотрела на мужа. Вот она, связь между Айрис и их следующим ребенком, догадалась она. Связь, за которую она цеплялась в ожидании родов.

— Ты была для меня волшебством, как любая радуга. — Фрейя прерывисто вздохнула. — Но конец беременности стал для меня нелегким временем. Ты стала волшебством, в которое я не могла поверить. Не смела поверить. А вдруг я и тебя потеряю? — Сделав над собой усилие, Фрейя продолжила: — Незадолго до твоего рождения Куини обсуждала со мной путаницу чувств, связанных с твоим появлением на свет. Радость, исцеление, надежда. Вина, страх, тревога. Она предупредила меня, что у многих матерей и отцов появление такого радужного малыша вызывает противоречивые чувства: они горевали, одновременно празднуя рождение нового ребенка. Не мой случай, думала я. Пусть у меня просто родится здоровая девочка, и все будет хорошо — так я договаривалась с самой собой. Но когда ты пришла в этот мир, на меня обрушились переживания, к которым я оказалась не готова. Ты и твоя жизнь была всем, чем не суждено было стать Айрис. Я словно разрывалась на части. Наверное, я еще и поэтому никогда не рассказывала тебе о ней. Говорить о ее смерти для меня было все равно что говорить о том, как тяжело далось мне твое рождение. — Фрейя поднесла ладонь к лицу. Ее трясло.

— Мам. — В голосе Эстер слышались слезы. — Я просто всегда думала, что ты не особенно меня любишь.

Фрейя закрыла лицо дрожащей рукой и прошептала:

— Как ты могла подумать такое, min guldklump?

— У нас с тобой никогда не было таких близких отношений, какие были у вас с Аурой. А когда она ушла, стало только хуже. Пропасть между нами стала еще глубже и шире.

Фрейя отняла руку от лица и уставилась в потолок. Проследила за трещиной в побелке; трещина ближе к плинтусу расширялась.

Все эти годы она говорила себе: бывает, что дочерям отцы ближе матерей — вот и Эстер с самого детства предпочитала Джека. Или у нее, Фрейи, просто было с ней мало общего. Такое случается, не все матери и дочери так близки, как они с Аурой, твердила она себе. Мрачная истина состояла в том, что с Эстер Фрейя так и не позволила себе влезть в шкуру материнства полностью. С самого рождения Эстер она держала младшую дочь на расстоянии вытянутой руки. А вдруг с ней что-нибудь случится? Вдруг она, Фрейя, и ее потеряет? В ту минуту, когда Фрейя впервые увидела лицо новорожденной Эстер, на нее обрушилась кровоточащая любовь, пронзившая ее тело; любовь эта сама по себе была беспощадной, опасной, всепоглощающей жизненной силой. Фрейю охватил страх, и какая-то дверь в ее душе захлопнулась. Эстер так и не смогла завладеть матерью целиком. Последствия оказались сродни самосбывающимся пророчествам. Подрастая, Эстер инстинктивно научилась не нуждаться в матери. Фрейя, в свою очередь, негодовала по поводу некоторой отчужденности Эстер. С годами трещина между матерью и дочерью превратилась в пропасть.

— Эстер! — От слез защипало в горле. Дочь не ответила. — Эстер, — испуганно повторила Фрейя: ей показалось, что связь прервалась. Мысли о дочери, яркие, полные чувства, захлестнули ее всю, целиком. Искры в карих глазах Эстер, в ее волосах цвета темного меда. Россыпь веснушек на носу, улыбка, от которой разливается свет. Когда она была маленькой, от ее смеха иногда зимородки снимались с дерева. Сильные чувства каждый раз заставляли ее краснеть. Все эти мелочи, вспышки волшебства.

— Я здесь, мама. — Казалось, Эстер где-то близко, так отчетливо прозвучал голос.

— Я… Эстер, прости меня. — Фрейя слушала, как дышит дочь; какое-то время обе молчали. Фрейя кашлянула. — Сколько всего на тебя свалилось, skat. Ты так далеко от дома. Ты столько всего узнала в последние несколько дней — об Ауре, о ее жизни и беременности, о Софусе. А теперь еще и обо мне, о нашей семье. — Она села. — Слишком много всего. Нельзя нести такой груз в одиночку.

— Я не одинока, — сказала Эстер.

Фрейя снова расслышала в голосе дочери те же интонации, с которыми она раньше произнесла имя Софуса.

— Знаю. Но ты должна быть с нами. С семьей. Тебе так не кажется? Возвращайся домой, к папе, к тете Эрин, к Куини, к Нин. Ты нужна им. Нам нужно отгоревать по Ауре и Але вместе.

— Такие простые слова — а ты все не можешь их произнести.

— Какие слова? — У Фрейи перехватило горло.

— Папа, Эрин, Куини, Нин… Я нужна им?

Фрейя сделала глубокий вдох. Она сама давала этот совет каждой женщине, которая ложилась под ее иглу. Дыши. Трансформация — это больно. Не забывай дышать.

Она сделала еще один вдох. И еще один. Слова все не шли.

— Мама?

— Вернись ко мне, Эстер, — торопливо проговорила Фрейя. — Ты нужна мне.

Через полчаса после того, как Фрейя закончила разговор с Эстер, Джек увел ее в ванную. Там он набрал в раковину горячей воды, достал из шкафчика лоскут чистой ткани, намочил, отжал и мягкими движениями вытер красное заплаканное лицо жены. Фрейя пересказала ему разговор с Эстер. Об Ауре. О Софусе. Об Але. Призналась, что поведала Эстер об Айрис.

— Я боюсь за нее, Джек. Как ей в одиночку осознать столько всего?

— С ней все будет хорошо, — неуверенно, с посеревшим лицом произнес муж.

Они посидели молча.

Фрейя взяла его за руку.

— Надо вернуться в студию, рассказать Эрин и всем остальным.

Джек кивнул. Фрейя кончиками пальцев рисовала невидимые узоры на тыльной стороне его руки.

— Наша внучка. — Джек взглянул на Фрейю сухими глазами. — Ала.

Фрейя тихо заплакала.

— Неужели Аура думала, что виновата в смерти Алы? Наша дочь погибла, считая, что она всему виной?

Джек крепко обнял ее, и Фрейя не стала отстраняться.

Когда Фрейя вернулась в студию, Куини говорила сияющей Корал:

— Следующую татуировку сделаешь мне ты.

Куини согнула руку с новорожденной татуировкой, словно уже баюкая нерожденного ребенка Нин. Расположение рисунка было продуманным и полным смысла: на верхней части руки Фрейя изобразила множество цветков пинифолиуса — «свадебного куста»: белейшие пятилепестковые звезды с узкими зелеными листьями. Эти цветы много значили для Куини; когда она в первый раз возьмет ребенка на руки, они окажутся у него на виду. Малыш с самого первого дня начнет узнавать свою историю, узнавать бабушкино лицо.

Цветы сияли под пищевой пленкой, белые лепестки словно то оттенялись, то подсвечивались розовым и серым. Лимонный и светло-рыжий пигменты подчеркивали восковую зелень листьев. Цветы свадебного куста сверкали, как скопления звезд в дюнах северо-восточного побережья, по которым многие поколения рода Куини понимали, что горбатые киты скоро поплывут на юг. Для Куини же эти цветы отныне и навсегда будут связаны с рождением ее первой внучки или первого внука.

Фрейя топталась на пороге, ломая руки.

Первой ее заметила Эрин.

— Куда ты делась? — Она поднялась с дивана. — Фрейя?

Тетя Ро поставила чашку с чаем. Корал и Нин обернулись. Куини подошла и встала рядом с Эрин.

— Фрейя, что случилось? — серьезно спросила она.

Фрейя нерешительно переступила порог.

— Эстер звонила, — проговорила она.

Женщины заключили ее в объятия.

46

После возвращения из Микладеалура прошло несколько часов. Эстер сидела на полу у себя в комнате и шнуровала ботинки. Сквозь стены доносились приглушенные голоса Софуса и Флоуси. Эстер сунула в рюкзак дорожный бумажник, запасной свитер и бутылку воды. «Мы обещали Ауре скрывать от тебя правду и сдержали свое обещание, но так и не смирились с этим».

Эстер постояла, огляделась. Все взяла? От усталости кружилась голова, Эстер не могла сосредоточиться. Повидав Коупаконан, она потеряла покой. А после откровений Фрейи сделалась неразговорчивой. Вернувшись, Эстер хотела вздремнуть, но безуспешно. Сколько громких звуков! Визжат шины, разбивается стекло, тело лебедя со стуком падает на пикап. «Ала!» — кричит Аура. Раскаяние в голосе матери: «Ты когда-нибудь слышала выражение „радужный ребенок“?» У Эстер застучало в висках.

Тут к ней в комнату влетела Хейди, уже готовая к выходу: в синем бархате, дешевом полиэстере и полная подростковых надежд. Круто завитые сиреневые волосы заколоты на макушке и убраны под синюю шляпку с белыми цветами.

— Быть может, и ты присоединишься к сегодняшнему празднеству? — спросила Хейди, блестя глазами.

Эстер при виде ее смягчилась.

— Ты выглядишь просто невероятно.

Хейди просияла и сделала реверанс.

— Так что же? Ты прибудешь?

— Прости, дружочек, — сказала Эстер, — но вечеринка в духе восьмидесятых — это не для меня. — Она не стала вдаваться в объяснения. — Сейчас прогуляюсь — и лягу спать пораньше. — Эстер закинула рюкзак за спину. — Расскажешь, что там было, ладно? А я приготовлю тебе завтрак. Блинчики. С двойной порцией сиропа.

Лицо Хейди вытянулось.

— По-моему, мы не ошиблись с костюмом. Не будет ли юная леди Вайолет Кроули любезна покружиться? — Эстер хотелось приободрить Хейди.

Та подчинилась, и на ее лице снова засветилась улыбка, хоть и вполсилы.

— Дядя тебя уже видел? — спросила Эстер, держа кружившуюся Хейди за руку.

Хейди запнулась и остановилась. Рассмеялась.

— Он сказал, что мне туда хода нет. Костюм не соответствует.

— И ты ему спустила?

— Я просто указала ему, что в условиях не обозначено, восьмидесятые годы какого века имеются в виду, так что я имею полное право явиться в том костюме, какой сочту подходящим. Леди Кроули из восьмидесятых годов девятнадцатого века. — И Хейди поправила полиэстеровую оборку.

— Что ж. — Эстер дышала, пересиливая боль в груди. — Если бы я выбирала лучший костюм вечеринки, то присудила бы первый приз тебе.

— Но ты еще Флоуси не видела, — запротестовала Хейди.

Эстер с трудом поборола соблазн зайти на кухню, откуда доносился громкий смех Флоуси.

— Покажешь мне потом фотографии? — Она достала из тумбочки ключи от дома с прицепленным к ним брелоком Космоклуба и положила их в карман. — Попробую удрать незаметно. Скажешь всем, что я попрощалась? Наверное, когда я вернусь, вы все уже уйдете. Софус знает, что я не приду на вечеринку.

Хейди покусала ноготь.

— Эстер, с тобой все нормально?

Они постояли в дверях. Вопрос Хейди остался без ответа.

Поддавшись порыву, Эстер нагнулась и поцеловала Хейди в лоб.

— Вы великолепны, леди Вайолет. Желаю вам отлично провести время.

На улице было холодно. Эстер глубоко вдохнула прохладный воздух и быстро прошла через сад, пообещав Фриде Мааало и Долли Мааартон, что скоро принесет им угощение. Она сама не знала, куда собралась; знала только, что ее гонит из дома желание идти. Идти вперед. В глазах Эстер светилось солнце белых ночей.

В голове звучал голос Фрейи. «Вернись домой, Эстер, вернись ко мне. Ты нужна мне».

Эстер зашагала размашистее. Быстрее.

Что чувствуешь, когда исчезаешь?

Эстер шла по тропинке вдоль реки Сандоа; Софус говорил, что эта дорожка ведет к морю. При мысли о Софусе у Эстер сжалось сердце. Сколько горя было у него на лице; какой теплой была его рука, которую он подал Эстер, когда та спускалась, отцепившись от статуи Коупаконан; как он на несколько секунд задержал ее ладонь в своей, когда они снова оказались на дороге, и лишь потом отпустил.

Мысли кружились, как в водовороте. Какой могло бы быть ее детство, расти она с двумя сестрами? Будь она одной из трех сестер Уайлдинг?

Эстер попыталась представить Айрис. Может, она больше походила бы на Джека и Фрейю: волосы потемнее, зеленые глаза. Интересно, что значит быть младшей из трех сестер? Вот они втроем на пляже. Втроем в Звездном домике. Сестры Тюленья Шкура, Лебяжий Пух и… Лепесток?

От напрасных мыслей закружилась голова. Эстер сделала попытку очистить разум, но вопросы никуда не делись. Как она жила бы, если б знала, что до нее была Айрис? Чтила бы ее память. Говорила бы о ней. Эстер и Аура не упоминали среднюю сестру; сколько таких разговоров не случилось? Связь между ними, Уайлдингами, оказалась такой непрочной — не из-за того ли, что они не отдавали дань уважения Айрис, которая хоть недолго, но все же существовала? Если бы они с Аурой говорили в детстве об Айрис, то, быть может, пятнадцатилетняя Аура смогла бы рассказать о своем выкидыше? А ее фарерская жизнь с Софусом? С Алой? Что еще украли у них неуместный стыд и семейные тайны?

Эстер застонала, сжав виски. Остановилась и повернулась лицом к ветру. Небо. Все оттенки синего. Аура. Айрис. Ала. Ее непрожитая жизнь с двумя сестрами, с племянницей была кораблем-призраком, уплывшим без нее; путешествием, о котором она никогда не узнает.

Эстер шла вперед. Впереди показалось море. Облака собирались в тучи, будто замышляя заговор. Ближе — стая морских птиц: вертятся, ныряют, скрываются под водой. Воспоминания, присоединившись к ним, тоже вертелись, ныряли, скрывались.

Тропа, тянувшаяся вдоль реки, сделала поворот; Эстер, глубоко задумавшись, подняла взгляд. Поняла, где она, и чуть не рассмеялась: она вышла к Сандагеру.

Эстер окинула взглядом почти пустой пляж. Внизу, на берегу, где мелководье и песок одинаково отливали серебром, толпились женщины. Они заправляли волосы в резиновые шапочки. Растирали друг другу руки и спины влажным песком.

Сидя на крутом, поросшем травой берегу, Эстер смотрела, как женщины ступают в море. Уверенно шагая, они входили в ласковые волны. Иные весело взвизгивали, погружаясь в холодную глубину. Они покачивались и плавали, оттирали с лиц соленые брызги; иные, посмелее, плескались и ныряли, на несколько секунд исчезая под водой.

Что-то заставило Эстер подняться и подойти ближе. Когда трава кончилась и начался песок, она расшнуровала ботинки и стянула носки. Эстер спустилась к воде; сердце застучало в груди. Одна из плескавшихся в море женщин заметила ее и помахала рукой. Эстер тоже помахала ей. Грета.

— Хорошо, что ты пришла, — прокричала Грета. На мелководье она двигалась медленнее. — Эстер, ты хорошо себя чувствуешь? — Грета нахмурилась, стряхивая соленую воду. — Теперь понятно, почему Софус встревожился.

— Со мной все нормально. — Эстер поддела ногой песок.

— Он сказал, в последние дни на тебя много чего навалилось. — Грета оглядела Эстер.

— Со мной все нормально. — Эстер отвернулась и посмотрела на купавшихся женщин. Она узнала Ракуль — та помахала ей. Кое-кто из женщин тоже приветливо замахал рукой. Эстер помахала в ответ.

— Не хочешь присоединиться? — спросила Грета. — Холодно, мы недолго. — Указывая на куртку Эстер, она вытянула руку, и птица туи на ее запястье ожила. — Первый шаг самый трудный. Потом будет легче.

Эстер не дала себе времени передумать. Сунула носки в ботинки. Отдала Грете куртку. Стащила джемпер. Стянула лифчик через пройму футболки — футболку она снимать не стала. Расстегнула джинсы. Сложила на песок одежду, еще хранившую тепло ее тела. Вещи Ауры нашли там, где Аура бродила по берегу и где ее видели в последний раз, и отдали им в запечатанном пластиковом пакете для улик. На ткани еще оставались песчинки.

— Готова? — спросила Грета.

Эстер пошла к воде. Сухой песок сменился влажным.

Холодная вода омыла ноги, и Эстер резко вдохнула. Дальше она шла по мелководью. Еще один резкий вдох. Шок от холода.

— Шаг за шагом, — пробормотала Грета. Она не торопила Эстер, но держалась рядом.

Эстер опустила взгляд на собственные ноги в воде. «Узнай же, кто я».

Она сделала еще шаг. Глубже в море.

До колен. Выше колен. До паха. До тазовых косточек. До пупка. Обжигающий холод.

Резкий треск заставил ее вздрогнуть. Эстер огляделась; похоже, никто больше его не услышал. В ступни будто воткнулись иглы, боль пронизала тело.

Эстер сделала еще шаг вперед. Море коснулось груди, мягко потянуло за кончики волос.

Рядом с ней плавно двигалась Грета. Чуть дальше покачивались на волнах другие женщины, растирая руки, чтобы согреться.

Еще шаг — и вода поднялась выше сердца. Дотянулась до ключицы. Опять резкий треск. Опять что-то болезненно рванулось вверх. Эстер поморщилась, прижала руку к груди. От боли стало трудно дышать. Это просто холодная вода, сказала она себе. Просто холод.

«Говорить о ее смерти для меня было все равно что говорить о том, как тяжело далось мне твое рождение».

Эстер поджала ноги и стала погружаться в воду. Наконец она достигла дна. Выдохнула воздух и открыла глаза, наблюдая, как поднимаются и исчезают пузырьки.

Что чувствуешь, когда перестаешь быть?

Она осмотрелась под водой. Ища. Тоскуя.

Подводный мир был темным, непостижимым. Бескрайним. От холода разболелась голова.

Сквозь морскую рябь Эстер посмотрела вверх, на белесое небо, по которому летели черные птички. Закрыв глаза, она представила небо, полное переливчатых черных крыльев; их было столько, что они заслоняли солнце. Аквамариновые, фиолетовые, зеленые всполохи. Цвет морских раковин, что ждут на кухонном столе Куини, когда их соберут на леску.

Внезапно легкие Эстер обожгло. Надо срочно глотнуть воздуха. Грудь пронзила боль, будто ее прострелили навылет. Эстер не двигалась с места. Не двигалась. Не двигалась. Наконец инстинкт заставил ее оттолкнуться и вынырнуть на поверхность, ловя ртом воздух.

Эстер вытерла воду с лица и глаз. Рядом была Грета. Рядом была Ракуль, рядом были другие женщины.

Эстер все вытирала воду с глаз. Наконец Грета мягко коснулась ее руки, и Эстер поняла, что плачет. Болели истосковавшиеся по воздуху легкие. Эстер дрожала. Она была до боли живой.

Эстер пыталась отдышаться; тело сотрясалось от всхлипываний. Грета держала ее руки в своих, не отпуская. К ним подошла Ракуль, потом еще одна женщина, и еще.

Сияло солнце белых ночей. Женщины кольцом окружали Эстер в водах северного моря. Лицо жгло от соленой воды. Эстер не пыталась высвободиться из объятий; плотину горя в ней прорвало, и она все плакала и плакала.

На берегу Эстер не отходила от Греты, которая закутала ее в полотенце, а потом и в шерстяной плед. Ракуль и другие женщины оставались поблизости.

Эстер уже давно стерла с кожи морскую воду, но все еще радовалась и удивлялась этому странному и такому знакомому ощущению. Кончиками пальцев она коснулась щек и кожи под глазами; лицо опухло от слез.

Грета отвинтила крышку термоса и налила Эстер кофе, обменявшись с ней короткой понимающей улыбкой. Эстер пробормотала «спасибо».

Женщины, болтая и смеясь, обсушивались и одевались. По кругу пошли чашки с кофе из термосов. Одна из дам открыла пластиковый контейнер и предложила остальным угощаться. Эстер выпила горячего крепкого кофе и взяла из контейнера ломтик бисквита. Наслаждаясь горько-сладким вкусом, она даже закатила глаза; тело покалывало от удовольствия и морской воды.

Вскоре все начали расходиться. Пока купальщицы возвращались к машинам, в душе Эстер ширились слова.

— Спасибо, — тихо сказала она. Прочистила горло и попробовала еще раз, на этот раз увереннее: — Спасибо. Tak. — Женщины, которые вместе с ней купались в море, остановились и обернулись. — Tak. — В знак благодарности Эстер сложила ладони и повернулась к ним. Кое-кто из дам сложил ладони в ответ, другие разулыбались и помахали ей.

— Подвезти тебя до дома? — спросила Ракуль.

— Обязательно подвезем, — объявила Грета.

— Было бы здорово, — сказала Эстер.

Она оглянулась через плечо на море. «Узнай же, кто я».

Они пошли к машине — Эстер посредине, Ракуль и Грета по бокам.

— Спасибо еще раз, — сказала Эстер, когда они подъехали к дому Софуса. — За полотенце и плед. И вам спасибо, и вашим подружкам-купальщицам. Спасибо за этот день.

— И помни: душ не принимать, — посоветовала Ракуль. — Пусть море останется на коже.

Эстер кивнула.

— Мы домой. Переоденемся — и во «Флоувин», на вечеринку. Если хочешь, мы за тобой заедем, — предложила Грета.

Эстер покачала головой:

— Спасибо, но я не поеду.

Ракуль и Грета переглянулись.

— Ты точно хочешь сейчас побыть одна? — спросила Грета. — В последние несколько дней на тебя столько всего свалилось.

— Поэтому мне и не хочется на вечеринку, — тихо призналась Эстер.

— А может, тебе полезно было бы побыть в компании людей, которым ты небезразлична. Необязательно изображать тусовщицу, — предложила Ракуль.

— Клара специально приехала на выходные из Копенгагена. Она была бы рада с тобой повидаться, — прибавила Грета.

— Правда? Я бы тоже хотела ее увидеть. Но не сегодня. Может, в другой день? Сегодня мне надо поспать. И я еще раз хочу сказать вам спасибо.

Она вылезла из машины.

— Пока, Эстер, — крикнула Грета, и они уехали.

Эстер помахала им и зашагала к дому. Кто-то не выключил лампочку над дверью, оставил свет для нее, хотя еще не стемнело. Простой знак внимания. Добро пожаловать домой. Кто-то позаботился о ней. При этой мысли глаза у Эстер налились слезами.

В доме было тихо. В воздухе висел запах одеколона и лака для волос.

Она пошла к себе; вспомнив о Хейди, которая нарядилась Вайолет Кроули, Эстер улыбнулась. Интересно, подумала она, кем оделся Флоуси?

У себя в комнате она первым делом увидела, что костюм, который она купила для этой вечеринки в интернет-магазине и который висел в глубине шкафа, лежит на кровати.

Корона. Золотые сапоги. Помада. Плащ. Меч.

А рядом — записка от руки.

47

Выйдя из такси, она поправила на плечах красную накидку. «Флоувин», пока невидимый, притаился за углом, в переулке с просмоленными домами с крытыми дерном крышами. Под светлым ночным небом звучала тихая мелодия — Синди Лопер[114] звала девчонок повеселиться.

Эстер потеребила кончики волос, которые от морской воды превратились в неистовые волны. Сжала красные губы, блестевшие, будто лакированные. Перед выходом из дома она нашла на кухне вино и глотнула прямо из бутылки; во рту до сих пор оставался привкус бордо. Стараясь не обращать внимания на то, что дешевые украшения ее винилового костюма врезаются в кожу, Эстер глубоко вздохнула, спустилась по переулку и завернула за угол.

Народ высыпал из «Флоувина» и столпился у дверей. Большая Птица[115] и Мистер Ти[116] пили вместе. Бон Джови обнимал оживший Кубик Рубика. Окна наверху были открыты, и оттуда лилась музыка; Эстер узнала The Safety Dance[117]. Она улыбнулась. Эта песня всегда будет напоминать ей о той ночи, когда она испекла расписной член. Словно в ответ на ее улыбку, раздался смех Флоуси. Эстер подняла голову. У окна она заметила Флоуси, но видна была только шляпа, зато Софуса, стоявшего в профиль, Эстер разглядела прекрасно. От волнения в кожу впились сто иголок. С той самой поездки они с Софусом не перебросились ни словом, да и сама поездка почти вся прошла в молчании. Эстер торчала в переулке уже достаточно долго, и в душу начали закрадываться сомнения. Наконец Эстер разгладила короткую белую юбку из полиэстера, поправила золотой пояс и пластмассовую золотую корону. Потопталась в золотых сапожках на высоких массивных каблуках.

Men Without Hats допели. Эстер затаив дыхание ждала начала следующей песни. If You Love Somebody Set Them Free. Она закатила глаза и проворчала:

— Ну спасибо тебе, Стинг.

Эстер еще несколько минут постояла, не двигаясь с места. Вдохнула, чтобы успокоиться, и, сжав рукоять пластмассового меча, прошла в массивную золотую дверь.

В нижнем зале бара стоял туман от жара собравшихся тел и дым-машины, что извергала цветные клубы. В памяти, затмевая прочие чувства, возник приторный вкус пунша, выпитого на вечере памяти Ауры, и Эстер проглотила комок, что встал в горле. Проталкиваясь сквозь толпу, она старалась не вспоминать ни глаза Джека за очками Дока Брауна, ни Фрейю, блистательную в своем горе и в шифоне Стиви Никс. Эстер высматривала знакомые лица. Люди в маскарадных костюмах танцевали и отдыхали.

Эстер прошла мимо Мадонны в сетчатых чулках и тюле, зажатой между «Гусем» и Мэвериком[118] в белых «авиаторах». Протиснулась мимо принца Акима[119], беседовавшего на лестничной площадке с принцессой Леей[120] и поднялась в верхний зал, переполненный и гудящий. Ни Флоуси, ни Софуса за стойкой не было; гостей «Флоувина» обслуживали Бой Джордж и Инопланетянин[121]. Эстер вытянулась на цыпочках, чтобы разглядеть что-нибудь поверх голов, как вдруг за спиной у нее послышалось радостное «Мотылек!». Флоуси. Эстер обернулась и увидела его улыбающееся лицо.

— Ты пришла! — Флоуси заключил ее в медвежьи объятия.

— Я пришла. — Эстер крепко обняла его и отступила на шаг, чтобы рассмотреть костюм Флоуси.

Черную ковбойскую шляпу украшали пластиковые клыки какого-то зверя; на шее висело ожерелье из таких же клыков. Жилет из «крокодиловой» кожи, широкий «крокодиловый» браслет на руке. За пояс черных джинсов заткнут большой пластиковый тесак. При виде внушительного надувного крокодила Эстер рассмеялась так, что накладные ресницы слиплись от слез. Флоуси таскал крокодила за собой, как возлюбленную.

— Крокодил Данди, — фыркнула Эстер.

— Привет, привет! «Добрый день, приятель. Поджарить тебе еще одного шримпа?» — Флоуси улыбнулся: попытка воспроизвести австралийский акцент явно показалась ему удачной.

— Боже-боже, какой кошмар, — заверещала Эстер. — Их и шримпами-то никто не называет!

Флоуси в замешательстве смотрел на нее.

— Ну ладно. Про креветки я потом объясню. Костюм у тебя огонь.

— Это ты меня вдохновила. — Флоуси крутнулся в обнимку с крокодилом и придвинулся ближе, чтобы Эстер могла расслышать его сквозь взволнованные голоса The Pointer Sisters[122]. — Хорошо, что ты все же пришла. Говорят, тебе на днях пришлось нелегко. Ты как?

Жесткий полиэстер впился в нежную кожу подмышки. Эстер не ответила.

— Кстати, об огненных костюмах. — Флоуси понял намек и сменил тему. Он отступил назад и встал на колено, заставив крокодила поклониться вместе с ним. — Ши-Ра, наша Непобедимая Принцесса. — И снял шляпу.

Эстер театральным жестом коснулась мечом его плеча, словно посвящая в рыцари, а затем подняла на ноги. Оба рассмеялись.

— Ну, Мотылек, я побежал. У нас сегодня народу невпроворот, и, если я не помогу Софусу, он мне надает горячих. — Флоуси снова обнял Эстер. — Я скоро вернусь, принесу еще выпить. — Он опустил глаза и увидел руки Эстер. — Кстати, а почему ты ничего не пьешь?

Прежде чем Эстер успела ответить, Флоуси обернулся и заорал через весь бар:

— Инопланетянин, подай Ши-Ра все, чего она пожелает.

Тот в ответ показал оттопыренный большой палец.

Эстер наблюдала, как Флоуси пробирается через толпу к сцене, а в воздухе над ним пляшет надувной крокодил. Флоуси положил руку Софусу на плечо, подался к нему и что-то сказал. У Эстер сжался желудок; Софус поднял взгляд и посмотрел прямо на нее, просияв от удивления. Он поднял руку, и Эстер помахала в ответ. Сказав что-то Флоуси, Софус стал пробираться к ней через толпу. Его товарищ тем временем занялся подготовкой сцены. Лишь увидев костюм Софуса полностью, Эстер поняла, кем он нарядился.

— Ты что, смеешься? — еле слышно сказала она. Пит Тауншенд запел Let My Love Open the Door.

— Ты все же пришла, Эстер. — Софус улыбнулся, и на щеках у него появились ямочки.

Эстер оглядела его с ног до головы.

— Что-то я не припомню, чтобы Марти Макфлай[123] был таким высоким.

— Рост — не препятствие для суперфаната «Назад в будущее». — Софус с застенчивой улыбкой поднял руку, словно признаваясь в чем-то.

— Поясни, что такое суперфанат, — поддразнила его Эстер, игриво вскинув бровь.

Софус, блестя глазами, стал обдумывать ответ.

— Ну, например, только суперфанат знает, что уровень мощности, необходимый конденсатору потока для путешествий во времени…

— Составляет одну целую двадцать один джиговатт, — перебила Эстер. Она старалась сохранять невозмутимость, но Софус рассмеялся так, что она не выдержала. Волны, поднявшиеся в груди, плеснули прямо в сеть золотого света, пробившегося сквозь облака.

— Тебе идет образ Ши-Ра, — заметил Софус.

— Спасибо. — Эстер выдержала его взгляд — хотелось по глазам Софуса понять, что он имел в виду. Эстер с трудом удержалась, чтобы не спросить — идет даже больше, чем Ауре?

— Почему ты передумала? — спросил Софус.

Эстер пожала плечами:

— Одна пятнадцатилетняя девочка владеет даром убеждения.

— Да уж, — усмехнулся Софус. — Они с приятелями где-то здесь — думаю, веселятся почище нас. Там парень…

— Парень? О, а я и не знала. Вот это да…

— Флоуси выбивается из сил. — Софус хохотнул и заправил волосы за ухо. — Я так рад, что ты здесь. Но я понимаю, почему ты не хотела приходить. Если передумаешь, если вечеринка покажется тебе неподъемно веселой и ты захочешь уйти, просто скажи мне, ладно? — И Софус встревоженно нахмурился.

— Со-офус! — проревел Флоуси со сцены в перерыве между песнями.

— Пойду к нему. — Софус виновато посмотрел на Эстер, но она только отмахнулась. — Ты вовремя, — бросил он через плечо, — скоро здесь будет Айвёр. — В глазах Софуса появилось трудноуловимое выражение. — Потом еще увидимся, ладно?

Эстер кивнула; она так и стояла в толпе, не зная, чем себя занять.

— Привет!

Обернувшись, Эстер увидела Молли Рингуолд в наряде для выпускного бала. Актриса улыбалась ей, раскрыв объятия.

— Боже мой, — рассмеялась Эстер. — Класс!

Под коротким, с медным отливом, париком, с головы до ног в розовом кружеве, сетке и полиэстере, была Клара. Они с Эстер обнялись, и Клара сказала:

— Как я рада тебя видеть. Отличный костюм! Как ты?

— Может, выпьем чего-нибудь? — ответила Эстер вопросом на вопрос, и они стали проталкиваться к бару.

— Ши-Ра! — обрадовался Инопланетянин. — Чего тебе налить?

Эстер попросила два бокала пива и один протянула Кларе.

— Skál! — провозгласили они хором.

Клара повела плечами в такт следующей песне: Карли Саймон запела Let the River Run.

— Наша песня, — обрадовались два голоса рядом с ними — Грета и Ракуль в костюмах Мелани Гриффит и Джоан Кьюсак из «Деловой девушки». Рваные стрижки с начесом, голубые тени, кожа, бахрома и подплечники.

— Эстер! — воскликнули обе. — Ты пришла!

Эстер подняла бокал.

— Ты как, в норме? — спросила Грета. — Сильный поступок. И смелый. Выйти в люди. Молодец.

— Привет, мам. — Клара поцеловала Грету в щеку; Грета, в парике под Мелани Гриффитс и в коралловой помаде, сказала что-то по-фарерски Ракуль, и Клара рассмеялась, а Ракуль в шутку оттолкнула ее. — Я просто сказала Ракуль, что ей надо поярче подкрасить глаза.

Голубые тени покрывали веки Ракуль от ресниц до бровей.

— Привет всем, — сказала, присоединяясь к ним, Лена, с ног до головы в черном, как Джоан Джетт[124].

— Привет, Лена. — Эстер крепко обняла ее. — Классно выглядишь.

— Ты тоже, — тепло сказала Лена, расправляя ей плащ.

Эстер допила пиво и заказала еще. Лайонел Ричи начал свои танцы на потолке[125]. Подруги плясали, пока их не прервал Флоуси.

— Шоты для всех, — объявил он, подавая им через стойку поднос с полными стаканчиками. Грета сморщила нос. Ракель пихнула ее локтем и подала стаканчик. Эстер обожгло воспоминание, оставившее в душе дыру: она бежит за старшей сестрой, как за солнцем. Она опрокинула свой стаканчик, не дожидаясь остальных.

— А где мой?

Кто-то взял Эстер за руку; рядом с ней стояла леди Вайолет Кроули. Язвительный вопрос леди Вайолет был направлен Крокодилу Данди.

— Где мой? — снова вопросила она. — Чурбан неотесанный.

— Хейди, — предостерегающе сказала Лена.

— Неплохо зашла. — Флоуси не торопясь, демонстративно, чтобы Лена ничего не заподозрила, нацедил Хейди лимонада. — Вы искушаете судьбу уже одним тем, что заявились сюда. — И Флоуси кивнул на трех приятелей Хейди, которые, стоя в другом конце бара, тянули через соломинку содовую. Рипли[126], Черепашка-ниндзя и Человек-паук.

— Молодой человек! Если вы плеснете лимонада в бокал с двойной порцией водки со льдом, мы с вами избежим затруднений. — Хейди подмигнула дяде.

Флоуси фыркнул.

Глядя на них, Эстер заставила себя улыбнуться. «Все хорошо, Эстер. С тобой все хорошо», — проговорил у нее в голове голос Нин, и Эстер вспомнились испуганные глаза под париком Тины Тернер и тени для век. Сердце забилось быстрее, и она ущипнула себя за запястье.

— Привет, Эстер! — раздалось у нее за спиной, и она обернулась на голос.

— Пастор Яспур! — Эстер удивленно улыбнулась. Пастор был в синем костюме и при галстуке. Она опустила глаза и обрадовалась еще больше: на нее, расплывшись в собачьей улыбке, смотрел Карл, сопевший рядом с пастором.

— Вот не думала вас здесь встретить.

— Все любят вечеринки в стиле восьмидесятых, — заметил пастор. — Даже Бог.

— И собаки, судя по всему. А… ваш костюм?..

— Карл сопровождает меня, куда бы я ни пошел. Мы с ним вроде как «два по цене одного». А разгадка — вот. — И пастор указал на карточку, прицепленную к веревочке, которой была обвязана шея собаки. На карточке значилось «Хуч».

— Тернер и Хуч! — рассмеялась Эстер. — Ну конечно!

— Всем привет! — раздался из динамиков голос Софуса.

В зале восторженно завопили. Эстер повернулась и вытянулась, пытаясь рассмотреть сцену поверх голов.

— Добро пожаловать на ежегодную вечеринку в стиле восьмидесятых. Дни стали длиннее, небо синее — давайте это отпразднуем! — Софус поискал кого-то взглядом в толпе. — Спасибо, что пришли. — Снова восторженные вопли. — Давно у нас не собиралось столько народу. Хотелось бы думать, что все благодаря песням, которые я спою для вас чуть позже. — В толпе раздались добродушные смешки. — Все мы знаем истинную причину: сегодня у нас особый гость. — В зале захлопали и засвистели. — Ну, хватит болтать. Вот она, женщина с наших островов, любимая всеми Айвёр.

Свет погас, и зал погрузился во тьму. По толпе пробежали шепотки; люди ждали. Эстер почувствовала, что Хейди куда-то ее ведет. Они натыкались на людей, но наконец остановились. Хейди стиснула руку Эстер, и та ответила пожатием. «Друзья, — говорит Фрейя сильным, ясным голосом. — Вот и настал этот вечер. Прошел год с тех пор, как нашу дочь, нашего первенца, Аурору Сэль Уайлдинг, видели в последний раз. Видели входящей в море».

— Нет, — резко сказала Эстер.

— Ты чего, Эстер? — прошептала Хейди.

Когда из динамиков раздались размеренные удары бубна, Эстер снова сжала руку Хейди.

Толпа зааплодировала. Некоторые отбивали ритм ногами; от половиц вибрации пошли через все тело Эстер — она узнала песню: Trøllabundin. У Эстер по коже побежали мурашки: она видела бубен Айвёр собственными глазами.

Когда зажегся свет, Эстер ахнула. Они с Хейди были в центре толпы, почти в первых рядах. На сцене стояла перед микрофоном Айвёр — в черном блестящем плаще, светлые волосы зачесаны назад, глаза подведены черной тушью. Айвёр ударила в бубен. Набрала воздуха в грудь.

— Зачарована я, я. — Голос Айвёр ширился, взмывал ввысь, заполнял зал, парил, а вторили ему лишь удары в бубен. Когда Эстер слушала эту песню в записи, она думала, что играет целая группа. Она ошибалась. Там были только Айвёр и ее бубен. Ничего больше. Богатый тембр и вибрирующее горловое пение проникали в самое сердце.

Эстер вздрогнула, ошеломленная волшебством песни. Айвёр пела по-фарерски, но Эстер уже немного разбиралась и поняла: в ней говорилось о том, что значит ощущать себя зачарованным, о человеке, которого околдовали. К тому же песня сама по себе была заклинанием. Мелодические ходы, горловое пение Айвёр звучали как гипноз, мощный, первобытный. На глаза Эстер навернулись слезы. Она слушала эту песню вживую — и ее чувства перекликались с ощущениями от жизни на Фарерских островах; пейзажи, море, истории, люди зачаровывали ее, меняли ее жизнь. Заклятие, под которым хотелось остаться навеки. Никогда не покидать эти места.

Эстер покосилась на Хейди; сценические прожекторы подсвечивали радость на лице девочки. Теперь Эстер видела не только сцену, не только Хейди; возле сцены она заметила Софуса. Тот в упор смотрел на нее.

Эстер ответила таким же прямым взглядом.

— Trøllabundin, — пела Айвёр. — Trøllabundin.

Песня закончилась. В зале загремели аплодисменты. Айвёр прижала руку к сердцу в знак благодарности и, помахав слушателям, ушла со сцены. Софус снова подошел к микрофону.

— За тебя, Айвёр, — сказал он, поднимая бокал с пивом. В толпе опять захлопали, подняли бокалы. — Пока вы после Айвёр такие отзывчивые… — Софус поставил бокал и взял акустическую гитару.

Кто-то засвистел, кто-то выкрикнул по-фарерски шутку, которая всех рассмешила.

— Брось трусы на сцену, Мариус, и посмотри, что будет. — Софус поправил микрофон и взял несколько аккордов, в толпе опять засвистели. — Дилетантам вроде нас это ничего не стоит… — Он невозмутимо оглядел толпу. Снова смех. — Я решил, что настало время традиционного выступления, а то потом я напьюсь и стану ни на что не годен. Флоуси уже здесь.

— Привет! — раздалось откуда-то сбоку, и на сцене появился Флоуси с бубном и маракасами в воздетых руках. Флоуси подошел к стоявшему перед микрофоном Софусу, и толпа вокруг Эстер разразилась смехом и аплодисментами.

— Итак, — продолжил Софус, — Крокодил Данди и Марти Макфлай, скромные владельцы этого заведения, коих вы так любите, готовы исполнить свой номер, как заведено. Мы позаимствовали — или испортили, это уж вам решать — песню у The Waterboys, моей любимой группы восьмидесятых. Этой песней мы хотим поблагодарить вас за то, что вы здесь. Спасибо, что поддерживаете нас. Благодаря вам этот бар занял свое место в Торсхавне. Счастливой весны!

— Хейди, ты где? — Флоуси встряхнул маракасы и приставил ладонь к глазам, оглядывая толпу.

Хейди помахала ему.

— Поднимайтесь к нам, леди Кроули. На этом бубне начертано ваше имя.

Хейди взглянула на Эстер.

— Иди, иди. — Эстер рассмеялась и подтолкнула девочку к сцене.

Толпа расступилась, чтобы дать ей место, и Эстер тоже продвинулась по образовавшемуся коридору. Софус не сводил с нее глаз. Опустил взгляд на гитару, потом снова посмотрел ей в лицо.

— Поехали, — тихо сказал он и заиграл. Флоуси и Хейди начали отбивать трехдольный размер.

Софус запел, и толпа вокруг Эстер взревела. Эстер, покрывшись гусиной кожей, смотрела, как он играет, слушала, как он поет; она узнала мелодию, и сердце ухнуло. This is the Sea.

Эстер почти не шевелилась, не в силах отвести взгляд от Софуса. Флоуси и Хейди время от времени в шутку били друг друга инструментами, и Эстер смеялась вместе со всеми. Но охватившие ее чувства заставляли ее смотреть на Софуса. Вслушиваться в слова песни. Софус пел для всех, но в груди у Эстер отзывалось каждое его слово. Люди в толпе покачивались в такт, подняли телефоны с включенными фонариками.

Лишь когда песня подходила к концу, Эстер осознала, что Софус изменил слова припева. У нее сильно застучало сердце, и она в упор смотрела на него, ожидая, когда припев зазвучит снова.

Гитара Софуса звучала резко, громко. Снова припев, крещендо; Софус перевел взгляд на Эстер.

Он смотрел ей прямо в глаза.

— «Она была рекой, — пропел он. — Ты — море».

Эстер содрогнулась. Воображаемая вспышка: Аура радостно улыбается в объектив, руки на животе, в объятиях Софуса.

— «Она была рекой», — снова спел Софус, не сводя глаз с Эстер, стоявшей перед ним в толпе. «Ты — море». «Ты — море».

После этого из динамиков снова зазвучали хиты восьмидесятых, и танцпол заполнился людьми. В баре собрались все: Лена, Грета, Ракуль, Клара, Хейди с приятелями, Флоуси, Софус и Эстер. Смотреть на Софуса она не могла. Флоуси раздал всем напитки, сделав вид, будто не заметил, что Хейди и ее друзья стащили несколько шотов. Эстер, кожей чувствуя взгляд Софуса, пустилась увлеченно болтать с Кларой. Но когда The Psychedelic Furs запели Pretty in Pink, Клара с визгом затрясла париком Молли Рингуолд, опрокинула еще один шот и погнала всех на танцпол.

Песни звучали одна за другой, и компания не думала сдаваться. Эстер держалась на расстоянии от Софуса; она танцевала с Кларой, Хейди и ее приятелями и Леной. Она пьянела, и воспоминания становились все более размытыми. Флоуси не давал ей трезветь, бесперебойно поставляя напитки. Хейди схватила меч Эстер и плясала, посвящая в рыцари всех вокруг. Грета и Ракуль, пьяно выпадая из ритма, исполнили танго под I Wanna Dance With Somebody Уитни Хьюстон. Эстер оглядела лица людей, которых так полюбила. Тех, кто приютил ее и заботился о ней. Неужели они делали это только ради Ауры? Эстер отмахнулась от вопроса. Все ее тело охватили легкость и счастье. Она смеялась, кружилась и пила, и ей хотелось еще.

Уитни замолчала, и зазвучали тяжелый синтезатор Wang Chung. Узнав песню, Эстер вскинула руки и взревела не хуже Флоуси. Воспоминание было ярким и неудержимым. Ей лет пять. «Дина на поле», — поет Эстер, и Джек кружит ее по гостиной, откуда видно Солт-Бей. «Дни на танцполе, Старри», — со смехом поправляет ее отец. «Чего? Это же глупо!» — хихикает она. И теперь, во «Флоувине», Эстер отплясывала так, чтобы прогнать из души тоску по Джеку.

— Разрешите пригласить! — Перед Эстер вдруг оказался Марти Макфлай. Он обнял ее за талию и протянул ей руку, зовя танцевать вместе. Секунду или две Эстер не хотелось соглашаться, но потом она прильнула к нему, и они закружились под Dance Hall Days. Плейлист восьмидесятых играл дальше. Эстер не хотелось, чтобы песни умолкли, ведь тогда Софус перестанет ее обнимать.

Когда они танцевали под (I’ve Had) The Time of My Life, Эстер запрокинула голову и украдкой взглянула Софусу в лицо. В глазах у него было то самое выражение.

«Она была рекой. Ты — море».

Под утро Грета и Ракуль избавились от начесов и отбыли вместе с Кларой. Хейди, с помощью приятелей трижды продлевавшая комендантский час, упросила Лену разрешить ей переночевать у подружки, и ребята тоже ушли.

— Банши, — пробормотал им вслед Флоуси.

— Идем, диктатор, нам пора домой. — Лена подмигнула Эстер, когда они с Софусом вели спотыкавшегося Флоуси к такси.

Эстер помогла Бой Джорджу и Инопланетянину собрать пустые бутылки и стаканы, в беспорядке расставленные по всему бару. Она боялась остаться наедине с Софусом. На улице хлопнули дверцы машины. Последние гуляки что-то радостно прокричали, и на лестнице послышались шаги Софуса.

— Брось, Эстер. Ну правда. Завтра приберем, а тебе спасибо.

Эстер отряхнула руки. Софус перекинулся с Инопланетянином и Бой Джорджем парой слов по-фарерски, и они, дружески посмеявшись и помахав Эстер, ушли.

— Ну и ночка, — выговорила Эстер, стараясь, чтобы язык не заплетался.

— Ага. Нам просто повезло, что Флоуси напился и не успел заставить всех исполнять народные танцы. Хоровод — его любимый трюк на вечеринках.

Эстер захихикала, возясь с плащом.

— Я сейчас за руль сесть не смогу. Такси? — спросил Софус.

— Конечно такси, умоляю, — пьяно улыбнулась Эстер. — В таких сапогах даже Ши-Ра до дому не дойдет.

Такси высадило их у калитки. Эстер поглубже вдохнула холодный воздух, пытаясь протрезветь. Темнота хоть и ненадолго, но все же сгустилась. Пока Софус расплачивался с водителем, Эстер смотрела за темные очертания дома и выше, на ночное небо. Краем глаза она уловила вспышку и хотела присмотреться, но там, где ей померещилась вспышка — за домом, чуть выше горизонта, — ничего не было. Вдали темнела гладь моря.

Они с Софусом, спотыкаясь, хихикая и шикая друг на друга, прошли через сад, к входной двери. Софус отпер; тихо войдя в дом, он снял ботинки, стеганый жилет, а с Эстер — плащ. Та следом за ним прошла в коридор; там они остановились, освещенные слабым светом, который кто-то оставил в гостиной.

Она посмотрела на него. Он посмотрел на нее. Они были пьяны, и им некуда было спрятаться.

— Ты назвал ее рекой. А меня морем, — тихо проговорила Эстер, качая головой.

— С того дня, как ты появилась во «Флоувине»… — Софус потянулся к локону, упавшему ей на плечо, и кончики его пальцев задели кожу, — ты повсюду, — шепотом закончил он.

Эстер с трудом держала себя в руках. Она росла вместе с Аурой. Он — нет. Сердце билось так сильно, что она почти ощущала это биение на вкус.

— Я хочу этого, — прошептала она. Объявила свою волю. — Я хочу этого, с тобой.

Софус шагнул к ней, и в этом шаге растворилось все их взаимное сопротивление. Его губы. Кончики его пальцев на ее лице. Ее руки обвили его шею; она стиснула в кулаке его рубашку.

Переплетя свои пальцы с пальцами Эстер, Софус повел ее по коридору к себе в комнату. Дверь за ними закрылась.

Тело Эстер пронзила острая, давно забытая радость. «Я хочу этого».

48

На закрытых веках Эстер переливались солнечные блики. Неглубокая вода, неглубокая дрема. Аура плетет венок из эвкалиптовых веточек. «Потому что храбрая маленькая ракушка вернулась из великой неизвестности».

Эстер вскинулась со сна, покрытая холодным потом, и расслабленно легла на подушку, рассматривая розовые раковины на подоконнике. «Ра-Ра и Старри, — радостно вопит Аура. — Сестры Тюленья Шкура и Лебяжий Пух». И вместе: «Взмахните мечом, возвысьте голос!»

— Доброе утро. — Софус сонно потянулся и тут же застонал, сжав виски. Лег на бок, придвинулся к ней.

— Доброе утро. — Эстер подалась к нему; он прижался к ней, и ее тело повторило изгибы тела Софуса. Эстер сплела свои пальцы с его пальцами, с наслаждением коснувшись кожи. «Не разрушай чары, не разрушай!»

В окно спальни смотрело чье-то лицо, потом к нему присоединилось еще одно.

Мерил Шип и Мишель Омааама какое-то время глазели на Эстер и Софуса; потом послышалось блеянье.

Эстер рассмеялась. Софус оторвал голову от подушки и взглянул на овец, после чего приподнялся на локте.

— Спасибо, девочки, — сказал он, словно продолжая разговор. — Матриархи рады за нас.

Отсмеявшись, Эстер повернулась к Софусу.

— А ты? Ты доволен нами?

— Да. — Софус вгляделся в ее лицо.

— Я тоже. — Эстер кончиками пальцев коснулась его бороды, ладонью погладила кожу.

Софус сверху смотрел на нее, смотревшую на него снизу.

— Я столько раз представлял себе, как проснусь рядом с тобой, — сказал он.

Эстер так и лежала спиной к подоконнику с розовыми раковинами.

— Я столько раз представляла себе то же самое.

Ее ладонь скользнула ниже, к его животу.

— Отвернитесь, девочки, — велел Софус овцам, но те уже утратили интерес и щипали траву.

После душа, который они принимали вместе, Софус выдал Эстер тренировочные штаны и джемпер из своего шкафа. Эстер подвернула штанины и рукава и, продефилировав перед Софусом, вернулась к нему в кровать.

— В какой-то момент даже Ши-Ра превращается в тыкву, — пошутила она.

— Ши-Ра, тыква — мне все равно. Беру обеих. — Софус улыбнулся ей.

Уголки глаз обожгло слезами.

— Соберешься еще раз сказать что-нибудь подобное — предупреди сначала.

Софус привлек ее к себе.

— Ну что, кофе? Завтракать?

— И кофе, и завтракать. — Эстер застонала. — Ох, ну я и нажралась.

— Нажралась? Ты же еще не завтракала, — не понял Софус.

Эстер фыркнула:

— В смысле — перепила.

— Ты понимаешь, насколько смешно изъясняешься? — Софус подошел к двери комнаты и протянул руку Эстер.

Ее улыбка увяла.

— Думаешь, все будет нормально? — спросила она. — Если они нас увидят? Вместе?

— Эстер, я не стыжусь этого, — просто, без обиняков сказал Софус.

Эстер взяла его за руку.

— Я тоже.

Она почти поверила себе.

Когда они появились в дверях кухни, Лена и Флоуси смеялись, болтая за столом. Между ними тесно стояли тарелки с крошками и чашки с кофе. Флоуси придерживал руками голову; перед ним лежала выпотрошенная упаковка каких-то таблеток.

— Привет. — Софус так и держал Эстер за руку.

Брови Лены удивленно подскочили, но она быстро пришла в себя и сердечно, понимающе улыбнулась.

— Доброе утро! — Она предостерегающе взглянула на Флоуси, который больше не смеялся; теперь он сидел с каменным лицом. При виде Софуса и Эстер он молча кивнул.

— Привет, — преувеличенно бодро поздоровалась Эстер.

— Флоуси, кофе остался? — спросил Софус.

Тот не ответил.

— Ладно, — буркнул Софус.

По-прежнему держась за руки, они вошли в кухню и занялись кофе. Эстер бросала вопросительные взгляды на Софуса, глаза которого были ясными и уверенными.

— Держи, — тихо проговорил он, подавая ей чашку и наблюдая, как она делает первый глоток. Эстер благодарно улыбнулась, и Софус убрал прядь волос ей за ухо. От прикосновения все ее тело затрепетало.

— Начинается, — буркнул Флоуси.

— Да ладно тебе, — мягко сказал Софус, бросил взгляд на Эстер и со вздохом покачал головой, словно беспокоиться не о чем.

— Что «да ладно»? — Флоуси повысил голос и откинулся на спинку стула, переводя взгляд с Софуса на Эстер.

— Ты что, расстроился? — Софус так и держал Эстер за руку.

— Да, Софус! Я расстроился!

— Почему? — Софус прищурился.

Флоуси помедлил, словно решая, отвечать или нет.

— Потому что из-за тебя я сейчас опять окажусь в том же дерьме. Опять именно мне придется все разгребать. — И он взмахом руки указал на них.

— Ты о чем это? — Эстер не смогла скрыть обиду.

Флоуси оттолкнул стул и пошел к высоким застекленным дверям, которые вели в сад за домом — тот самый, где паслись овцы.

— Флоуси! — снова позвала Эстер. Лицо горело от обиды и злости.

Тот повернулся к ней:

— То, чем ты тут занимаешься, принесет вам только горе. Если ты этого не понимаешь, я объяснять не намерен.

— Полегче на поворотах, — тихо произнес Софус.

— Сам хорош, — огрызнулся Флоуси.

— Ну хватит, — вмешалась Лена, вскинув руки.

— Да ладно, Лена. Ты же тоже об этом думаешь. — Флоуси снова повернулся лицом к дверям.

— О чем «об этом»? — Эстер заговорила громче.

— Эстер, — начал было Софус.

— Нет, Софус. Пусть Флоуси объяснит, что он имеет в виду. О чем «об этом»? — Эстер, не скрывая обиды, подошла к Флоуси. Тот молча стоял спиной к ней. — Флоуси!

Он заговорил, не поворачиваясь.

— Ты уедешь и оставишь его с разбитым сердцем, Эстер. — В его голосе все-таки прорвался гнев. — Поступишь так же, как твоя сестра.

Рот у Эстер открылся, словно ей стало трудно дышать.

— Зачем ты так? — спросила она, не веря своим ушам.

Софус вытянул перед ней руку и шагнул к Флоуси, словно пытаясь защитить Эстер от удара — уже нанесенного. Флоуси повернулся к нему, и они о чем-то ожесточенно заспорили по-фарерски. Лена втиснулись между ними, пытаясь успокоить обоих.

Когда в дверь постучали, никто, кроме Эстер, этого не услышал. Снова раздался стук — на этот раз громче, настойчивее. Все замолчали.

Софус отправился открывать; вернулся он с двумя подружками Хейди, с которыми она была на вечеринке: Рипли и Черепашкой-ниндзя. Обе были взволнованы и нервничали.

— Привет. — В голосе Лены отчетливо прозвучала тревога. Лена о чем-то заговорила с девочками по-фарерски. Голос стал настойчивым. Потом она, крутнувшись, бросила что-то Флоуси и выбежала из кухни.

— Что? Что случилось? — Эстер схватила Софуса за руку; в желудке ширилась тошнотворная дыра.

— Хейди не ночевала у Данвёр, как они договаривались. Когда они вчера уходили из бара, Хейди сказала, что зайдет домой за спальным мешком, — и исчезла. И вот теперь не берет трубку. Данвёр и Биргит хотели проверить — может, она здесь.

Лена прокричала что-то по-фарерски из прихожей и вбежала в кухню.

— Лена думала, что Хейди вернулась, но в спальне ее нет, — объяснил Софус.

— Так где же она? — Эстер, как разряд тока, пронзила паника.

Софус побледнел и о чем-то спросил девочек по-фарерски. Данвёр ответила.

— Я спросил про того парня, Человека-паука. Они говорят — он не отвечает на звонки ни по мобильному, ни по домашнему. Родители уехали на выходные в Копенгаген.

Лена схватила телефон и стала набирать номер за номером.

Флоуси о чем-то спросил Софуса, уже куда мягче.

Софус схватил ключи со стойки.

— Побудешь здесь на случай, если она вернется? — спросил он; глаза потемнели от тревоги.

— Конечно. — Эстер разрывали противоречивые чувства.

— Я тебе позвоню. — Софус быстро поцеловал ее и заторопился к двери; Флоуси, Лена, Данвёр и Биргит последовали за ним.

Прошел час. Эстер мерила шагами столовую. Гостиную. Ждала. Вспоминала, какой была Хейди накануне вечером, — вдруг с девочкой уже тогда было что-то не так? Но Эстер помнила только, что Хейди едва не парила в воздухе, так ее радовала компания близких и друзей.

Эстер терла лоб, пока кожу не начало саднить. Софус звонил уже дважды. У приятелей Хейди не обнаружилась, ее не было и в местах, где ребята обычно проводили время. Лена побывала в полицейском участке; о начале поисковой операции готовились объявить по национальному радио. В последний раз Софус позвонил из гавани, когда они искали Хейди на «Терминаторе». Безуспешно.

Бесясь от собственной бесполезности, Эстер обулась. Сидеть сложа руки было просто невозможно. Эстер нацарапала записку, схватила телефон и ключи и вышла из дома. Ворота, дорога. А дальше? Куда могла пойти Хейди? Что-то не давало Эстер покоя. Озера. Чайки-моевки. Хейди говорила, как они ей нравятся. Эстер торопливо, переходя на бег, зашагала по тропинке.

— Хейди! — время от времени звала она.

Когда сорок восемь часов истекли, спасатели принялись прочесывать пляжи Солт-Бей, двигаясь ровными рядами по берегу и прибрежному бушу, ища хоть какие-нибудь следы Ауры. И каждый день, посвященный поискам сестры от восхода до заката, Эстер до дрожи злилась на себя, на свою никчемность. На то, что она ни на что не годна. На то, что она не может найти сестру.

Там, где рядом с тропинкой росли розовые цветы, кукушкин цвет, Эстер согнулась, и ее вырвало. Она села на траву и достала телефон. Позвонила домой. Никто не ответил. Позвонила Софусу. У него новостей не было: сейчас они все вместе двигались по берегу, прочесывая пляж.

— Ты где? — спросил Софус.

— Я не смогла сидеть дома просто так. Подумала — вдруг она на озерах, и сходила проверить, но ее здесь нет. — Голос у Эстер дрожал. — Ее нет здесь, — повторила она.

— Все будет хорошо, Эстер. С Хейди все будет хорошо.

— Откуда ты знаешь? — прошептала она.

Софус на том конце замолчал.

— Я домой. — Эстер поднялась на ноги и резко втянула в себя воздух. — Будут новости — звони.

— Ты тоже.

Они разъединились.

По дороге домой Эстер вспоминала вчерашний вечер. Вспоминала, как Хейди сжимала ее руку: вот-вот зазвучит бубен Айвёр. Сколько радости и любви было у нее на лице, когда Софус пел, обращаясь к Эстер. Какими легкими шагами Хейди и ее друзья покидали бар. Как лежала у нее на талии рука Человека-паука, как он чуть отошел, чтобы спускаться по лестнице перед ней.

Тропинка вывела Эстер назад, на дорогу. Показался дом. Овцы щиплют траву на тощем пастбище. А вон и крыша теплицы.

Эстер замедлила шаг. Вспышка. Прямо над горизонтом. Когда они с Софусом вчера приехали.

Сердце забилось быстрее. Свет вспыхнул за домом.

В горле встал ком.

— Хейди! — закричала Эстер и бросилась бежать.

Она промчалась по загону, огибая Фриду, Долли и Меган, и споткнулась у двери теплицы.

— Прошу тебя, Господи, — задыхаясь, проговорила она. Нажала на ручку и распахнула дверь.

Хейди была в теплице; рядом валялись костюмы Леди Кроули и Человека-паука. Девочка свернулась в объятиях мальчика. Оба спали в одном мешке. Оба голые.

Эстер улыбнулась, потом ее лицо сморщилось от облегчения, любви, гнева, усталости. Хейди пошевелилась, открыла один глаз и поморгала. Осознав, кто перед ней, она со страхом взглянула на мальчика, что спал рядом, и умоляюще произнесла:

— Не говори маме, пожалуйста.

— Прости, дружочек. — Эстер покачала головой. — Все бросились искать тебя, ты же не ночевала у подружки. — Она достала из кармана телефон. — Поднимайтесь.

Мальчик пошевелился.

— Одевайтесь. Идите в дом.

Эстер закрыла за собой дверь, чтобы не смущать их, отошла подальше и позвонила Софусу. Когда она подносила телефон к уху, ее била дрожь.

— Эстер? — спросил Софус.

— Я ее нашла. Она здесь. В безопасности, — всхлипнула Эстер. — Я нашла ее.

Она уселась на солнечном пригорке, с которого открывался вид на море. Два ворона, описав круг, опустились на ограду красно-белого маяка, стоявшего за спиной у Эстер. Указатель сообщал, что маяк — часть Скансина, исторической крепости, которая когда-то защищала Торсхавн от пиратов. Эстер смотрела на море, чуть не улыбаясь при мысли о том, как Хейди, наверное, хочется, чтобы какая-нибудь крепость защитила ее от Лены и долгого допроса.

Эстер ушла из дома вскоре после того, как вернулись Софус, Флоуси и Лена. После того, как обмен репликами на фарерском между Хейди и Леной начал набирать обороты и Эстер сочла, что ей здесь делать нечего, она все равно ничего не понимает. Софус переводил ей, Софус хотел, чтобы она осталась, но Эстер была чужой этой семье, собравшейся за обеденным столом. Когда она, тихо извинившись, выходила из кухни, Флоуси на нее не смотрел.

Потянувшись под ласковым солнцем, Эстер села, поджав колени к груди. При воспоминании о Флоуси, о его разочаровании и обиде, ей стало больно. Она обнаружила Хейди, все вернулись домой, и с той минуты Флоуси не сказал ей ни слова. Но это и не требовалось: его резкие слова до сих пор звучали у Эстер в ушах.

«Уедешь и оставишь его с разбитым сердцем. — Голос срывался от сдерживаемого гнева. — Поступишь так же, как твоя сестра».

— Здравствуйте, Эстер.

Эстер подняла глаза.

— Пастор Яспур! — Она быстро стерла непослушные слезинки и сама удивилась тому облегчению, которое испытала при виде его приветливого лица. — И ты, Карл, тоже здравствуй! Ну что, пришел в себя после вечеринки? — Она раскрыла объятия, и овчарка в знак приветствия от души облизала ей подбородок. — Вчера вечером я потеряла вас в толпе. Сегодня не бегаете?

— Nei, — усмехнулся пастор Яспур. — Двое джентльменов выбрались проветриться, поскольку накануне несколько перебрали.

— Вон что. — Эстер почесывала Карла за ушами.

— Вы не против, если мы присоединимся? — Пастор Яспур указал на землю возле Эстер, хотя Карл, кажется, уже хорошо устроился.

— Нет, конечно.

Пастор сел рядом, и они стали смотреть на море вместе.

— Как самочувствие? — спросил он.

Эстер взглянула на себя его глазами: «воронье гнездо» на макушке; тренировочные штаны на пару размеров больше; по лицу видно, что ей нужно хорошенько выспаться; на запястьях — шрамы и царапины. Эстер опустила рукава пониже.

— Как обычно. Прохожу через экзистенциальный кризис, превращаю в дерьмо все, к чему прикасаюсь. — Эстер стиснула зубы.

— Есть в этом что-то последовательное, — задумчиво проговорил пастор Яспур.

Эстер чуть не рассмеялась.

— Мне почему-то кажется, что вы, даже когда задаете простейший вопрос, вроде «Как самочувствие?», уже видите меня насквозь.

— Мне много раз доводилось об этом спрашивать. То, о чем вы говорите, я называю «пристальный взгляд Господа».

— Хитро. — Эстер смотрела на море. Карл, покрутившись, улегся у нее между ног так, чтобы она его обнимала. — Кое-то захотел отдохнуть после бодрящей прогулки.

— И не только он. — Пастор Яспур подставил лицо солнцу.

— Можно вас кое о чем спросить? — Эстер взглянула на него.

— Да.

— Откуда вы столько знаете о горе?

Пастор посмотрел на траву, а потом перевел взгляд на море.

— У меня умерла жена. Пять лет назад. Однажды утром мы пошли с Карлом на пробежку, с которой она не вернулась. Была — и нет. Мы потом узнали, что у нее был синдром Ямагучи. Заболевание сердца, которое могут и не диагностировать, но от которого можно умереть внезапно. Мы поженились всего за год до этого.

Эстер не сводила с пастора глаз.

— Боже мой, какой ужас. Примите мои соболезнования. — Она постаралась, чтобы голос не дрожал.

— Спасибо.

— Как вы справляетесь? С горем?

— Я каждый день заново отвечаю на этот вопрос. У меня есть вера. Природа. Я помогаю людям нашего прихода. А этот парень помогает мне. — Пастор потрепал Карла за ушами. — Разговариваю со случайными знакомыми в самолетах, на автобусных остановках и во время прогулок по острову. — Он улыбнулся Эстер. — И бегаю. Я все еще бегаю благодаря Малле. Так я бываю ближе к ней. Когда я бегаю, горе покидает мое тело. Бег — это дань уважения к ней. А еще благодаря бегу я в состоянии взять на себя тяжесть чужого горя — люди часто приносят горе ко мне, в церковь. Когда я бегаю, я нахожу ответы на вопросы.

Эстер вспомнилось, как Джек завязывает шнурки, собираясь на пробежку по берегу; как Фрейя выходит из задней двери Ракушки, направляясь к себе в студию; вспомнилось, как женщины с татуировками, только что нанесенными Фрейей, подходят к зеркалу, с каким выражением смотрят на свою изменившуюся кожу. Нин и Куини собирают раковины на мелководье. Эрин чертит на одном запястье чернилами, на другом — морской водой. Абелона плавает в ледяной воде, на ее теле — любимые слова Кристины. Софус на рассвете везет Эстер к Коупаконан.

— Ах да! И психотерапия, — прибавил пастор. — Годы психотерапии. Вот так я и справляюсь с горем.

Услышав про терапию, Эстер не сдержалась и фыркнула, отчего тут же почувствовала себя дрянью.

Какое-то время пастор молчал, глядя на воду и дальние острова.

— Вы когда-нибудь слышали о загадке бабочек-монархов? О том, как они мигрируют над Верхним озером?

— В Северной Америке?

Пастор кивнул:

— У Маллы была мечта — повторить их путь из центральной Мексики до Канады.

— Нет, не слышала. — Эстер проглотила комок в горле.

— Ученые десятилетиями бились над этой загадкой. Год за годом монархи, пролетая над озером, в определенной точке внезапно поворачивают на восток. Зачем? Их и без того нелегкое путешествие становится еще труднее. Они могли бы лететь прямо на юг и тем избежать немалых сложностей, однако каждый год бабочки в одной и той же точке над озером поворачивают и какое-то время летят на восток, после чего возвращаются на прежний курс — на юг. — Пастор Яспур взглянул на Эстер. — Никто не мог понять, в чем дело, пока геологи и биологи не объединили усилия. Тысячи лет назад посреди озера высилась гора — там-то бабочки и поворачивают на восток. Память о путях миграции передавалась из поколения в поколение. Поэтому потомки, никогда не видевшие горы и не знавшие об этом препятствии, все равно его огибали. Никто не понимает, как они получили это знание. Ясно только, что оно передается. И накладывает отпечаток на всю их жизнь.

Эстер не могла выговорить ни слова: в горле стоял комок.

— Смерть Маллы и есть моя невидимая гора. Горе могло бы загнать меня в ловушку и заставить прожить остаток жизни под грузом боли. Терапия научила меня менять курс.

Эстер вытерла мокрые щеки. Ей казалось, что с тех пор, как она вынырнула из моря рядом с Гретой и Ракуль, из глаз у нее текло, и конца этим потокам не было.

— Когда мы с вами как-то встретились на прогулке, вы упомянули, что не проходите терапию.

Эстер покачала головой.

— Мне кажется, что быть человеком — это благо. И знаете почему? — спросил пастор Яспур.

— Почему? — Эстер искоса взглянула на него.

— У нас есть чудесная способность — изменить решение. О чем бы то ни было. В любое время. Все, что от нас требуется, — это принять другое решение.

Эстер покачала головой и невольно улыбнулась:

— Говорите прямо как мой папа.

— Мы наверняка нашли бы общий язык. — Пастор Яспур взглянул на часы и поднялся. — Ну, идем, старина. — Он свистнул, и Карл навострил уши. — Вечером у нас служба, так что нам пора. Но я был рад поговорить с вами. Я всегда рад вам, Эстер. — Пастор пристегнул поводок к ошейнику Карла.

При мысли о том, что она сейчас скажет, у Эстер забилось сердце.

— Пастор Яспур! — По щекам медленно покатились слезы. — Наверное, на этой неделе я уеду.

— Вот как. — Пастор покивал, обдумывая ее слова. — Грустная весть для Фарерских островов. Но я уверен: есть люди, которые ждут вас, которые будут рады этой новости.

Эстер вытерла нос тыльной стороной ладони. «Возвращайся ко мне, Эстер. Ты нужна мне».

— Желаю счастья, Эстер. И надеюсь все же как-нибудь свидеться с вами. — Пастор помахал и зашагал прочь.

— Спасибо, что были моим другом! — крикнула вслед ему Эстер.

— Спасибо, что вы были нашим другом! — Пастор Яспур улыбнулся. Они с Карлом спустились с пригорка и скрылись из виду.

49

Когда Эстер вернулась, в доме стояла тишина. На кухне никого, в столовой тоже.

Идя к себе, Эстер мельком посмотрела через застекленные двери. Софус в компании овец пинал мячик. На лбу глубокая морщина, плечи напряжены. У Эстер упало сердце. Как ему сказать? И страх еще более глубокий: как она сама с этим справится?

В коридор полилась знакомая полнозвучная мелодия. Эстер улыбнулась: вступительные титры «Аббатства Даунтон». Эстер пошла к комнате Хейди, на ходу оглядываясь на Софуса.

— Хейди? — Эстер тихонько постучала. — Это я. Можно войти? — Она нажала на ручку, но дверь оказалась заперта. Музыка стала громче. — Дружочек? — громко позвала Эстер. — Прости меня, ладно? Ты же знаешь, я должна была сказать твоей маме, где ты. — Эстер снова постучала. Подождала. — Хейди, впусти меня, пожалуйста.

Музыка резко стихла. Шорох. Шаги. Щелкнул замок.

Укрепившись духом, Эстер открыла дверь. Хейди сидела в кровати, до подбородка накрывшись одеялом. На одеяле стоял ноутбук.

— Привет, — сказала Эстер.

— Привет, — без выражения ответила Хейди. Она ткнула кнопку, и музыка зазвучала с прежней силой.

— Золотые хиты «Аббатства Даунтон»? — Эстер приходилось почти кричать.

Хейди надулась и сделала потише.

— Все саундтреки.

Эстер присела на край кровати.

— Ну как ты, дружочек?

Глаза Хейди покраснели от слез.

— Как будто жизни больше нет.

Хейди больше не сыпала своими обычными бодро-язвительными викторианскими остротами, и это встревожило Эстер.

— Почему? — спросила она. — В смысле — из-за чего именно тебе так кажется?

— Из-за всего. Вообще из-за всего. Из-за того, что устроила мама, когда прибежала домой.

— Было очень громко.

Хейди фыркнула:

— Ты не знаешь, что началось после твоего ухода.

— Я все равно ни слова не понимала. Может, тебя это немного обрадует.

На лице Хейди появилось подобие улыбки, но его быстро заволокло тоскливо-болезненным выражением.

— Она сказала это при Йоунасе.

— Йоунас — это Человек-паук?

Хейди кивнула:

— Мы с детства знаем друг друга, еще когда ходили в группу «Сохраним океан!». С тех пор мы всегда вместе, но в этом году начали встречаться чаще. — Хейди пожала плечами. — Я просто дома об этом не говорила. Но он мне и правда нравится. Очень.

Том сидит рядом с Эстер в Звездном домике; на нем футболка Космоклуба с заглаженными стрелками на рукавах. Оба слушают рассказ Джека о пространственно-временном континууме. Эстер грустно улыбнулась воспоминанию и погладила ногу Хейди под одеялом.

— Понимаю, мои слова могут показаться странными, потому что гнев никак не похож на любовь, но твоя мама ужасно разволновалась, потому что встревожилась — вдруг с тобой что-то случилось. Ее напугало, что она не смогла тебя защитить.

Хейди вытерла щеки.

— Знаю. Но неужели, чтобы объяснить свою точку зрения, ей надо было унижать меня?

— Вряд ли тебя так уж унизило то, что мама расстроилась на глазах у парня, который тебе нравится.

Хейди посмотрела на Эстер так, будто у той отросла вторая голова.

— Не в этом дело. Мне все равно, при Йоунасе она расстроилась или нет. Но она спросила, предохранялись ли мы, вот что унизительно. И весь ее гнев обрушился на него, а не на меня. Эстер, она довела его до слез.

— Что? — Эстер еле сдержала смех. — О господи.

— Вот видишь? — простонала Хейди, закрыв лицо руками. — Я же тебе говорю: моя жизнь кончена.

— И что Йоунас ей ответил?

— А что он мог ответить? Мне пришлось вмешаться и сказать правду: презерватив был мой. Наш с Йоунасом первый раз — и без презерватива? Вот уж нет.

Эстер постаралась не показать, насколько она впечатлилась.

— А мама что?

— У мамы вид был рассерженный, а еще, ты удивишься, гордый. А потом она вытолкала Йоунаса, а мне сказала, что я до сорока лет буду сидеть под домашним арестом. Села в машину и уехала. И было это… — Хейди посмотрела время в ноутбуке, — час назад.

— Лена скоро придет в себя. Ей просто понадобится какое-то время.

— На что?

— Может быть, я сейчас скажу странное, но твоей маме, как и тебе, надо привыкнуть к тому, что ты уже взрослая и можешь сама принимать решения.

— Наверное. — Хейди вздохнула. — Я просто… А вдруг он после того, что случилось сегодня утром, не захочет больше со мной встречаться?

— Ну что ты! — Эстер поискала слова, которые могли бы смягчить тревогу Хейди. — А если то, что случилось утром, для Йоунаса проблема, то захочешь ли ты сама с ним встречаться?

Эстер сомневалась, что послушалась бы собственного совета. Хейди наморщила нос.

— Нет. Но я его знаю. Он не из таких. Наверняка выдержит.

— Я в тебя верю, — улыбнулась Эстер.

Хейди бросила на нее странный взгляд.

— Что? — спросила Эстер.

— Ничего.

— Ну что, что?

— А… а с кем ты сделала это в первый раз?

В памяти Эстер снова всплыло лицо Тома.

— Я потеряла девственность с другом детства. Этого не должно было случиться. Хотя нет. Я рада, что первым человеком, с которым я переспала, был именно он. Даже если секс у нас вышел кривой.

— Правда? — спросила Хейди.

— Нам было лет по двадцать, мы пришли на свадьбу друзей. Мне ужасно надоело ждать своего первого рыцаря, но ложиться с первым встречным все же не хотелось. Я не знала, как быть, и подумала, что если мы с Томом дружим с самого детства, то почему бы не перейти на новый уровень. Поэтому мы напились и переспали.

Аура сидит на краешке кровати Эстер, в руках у нее парацетамол и стакан воды. «Вспомни, как все меняется, когда ты двигаешься. Шаг, потом еще один, потом еще».

— А почему… — Хейди запнулась.

— Можешь задавать любые вопросы. — Эстер словно увидела, как отражался в то утро свет в глазах Ауры.

— Почему секс был кривой?

Эстер хмыкнула:

— Ну, тепличного уюта у нас не было. Ночные цветы вокруг не цвели. Все произошло на лужайке для гольфа. — Эстер покачала головой. — Я оцарапалась о какие-то колючки, а Тома вырвало на меня.

— Что? — пискнула Хейди и накрылась одеялом с головой, но тут же вынырнула. — И вы до сих пор друзья?

— Не сказать чтобы друзья. И мне его не хватает. Он мой самый давний друг. — Эстер сама удивилась, насколько правдивы ее слова.

Пока они болтали, в Эстер крепла уверенность, что Хейди запомнит разговор на всю оставшуюся жизнь; он будет всплывать у Хейди в памяти, стоит ей вспомнить свою первую ночь с парнем. У Эстер задрожал подбородок: надо же, какую роль ей суждено сыграть в жизни этой девчушки.

Выговорившись, обе замолчали, и молчалось им легко. Из ноутбука Хейди снова полился саундтрек к «Аббатству Даунтон».

— Хейди, мне нужно тебе кое-что сказать, — начала Эстер и ненадолго замолчала. — Дело в том, что я уезжаю домой. К родным.

Хейди не отрываясь глядела на нее.

— Я нужна им. Надо передать им все, что я узнала о жизни Ауры. И они мне тоже нужны.

Стоило Эстер произнести эти слова вслух, как она всем своим существом осознала, насколько они верны.

Хейди нахмурилась:

— Ты не можешь вот так взять и уехать. Ни с того ни с сего.

— Я уезжаю не ни с того ни с сего, я уже давно об этом думаю. Понимаешь, я и не собиралась оставаться здесь. Я не могу остаться. Это просто невозможно. Но вчера я звонила маме, мы говорили очень долго, и сегодня утром, пока все искали тебя, я поняла, что мы — я и мои родители — сейчас нуждаемся друг в друге. Я видела, как все тревожились за тебя, как все тебя любят, как сегодня утром все сплотились. Моя семья прошла через такое единение, когда мы потеряли Ауру. Только мы ее так и не нашли. — Эстер подождала, когда к ней вернется способность говорить. — Я увезу то, что узнала о ее жизни здесь, с вами, к родителям и тем облегчу их тревоги, страх и боль. Уехав домой, я помогу моей семье отгоревать. Помогу себе отгоревать.

Хейди внимательно слушала слова Эстер.

— А как же мы?

— Ты всегда будешь моим дружочком.

— А как же Софус? — спросила Хейди уже настойчивее. — Он любит тебя.

— Хейди! — Эстер протестующе покачала головой.

— Что? Он правда тебя любит.

Эстер поерзала: ей стало неуютно.

— Не хочу, чтобы ты уезжала. — Голос Хейди дрогнул.

— В глубине души я тоже не хочу уезжать. Но я должна.

— Мы еще когда-нибудь увидимся? — спросила Хейди.

— Завтра утром за завтраком. — Шутка вышла несмешной. — Я пробуду здесь еще пару дней. Надо заказать билеты на самолет, собрать вещи.

— Ты же не уедешь не простившись?

Хейди не стала прибавлять «как Аура», но слова повисли в воздухе.

— Нет, я не уеду не простившись, — сказала Эстер. — Обещаю.

Закрыв дверь в комнату Хейди, Эстер постояла в коридоре, пытаясь унять рвущиеся из груди рыдания. Приложила руку к двери. Повернулась и пошла по коридору.

Софуса не оказалось ни у него в комнате, ни в гостиной, ни в столовой, ни на кухне. Миновав двойные застекленные двери, Эстер вышла в сад и направилась к загону. Софус сидел на траве, обняв Шигурни Уивер и почесывая ее за ушами. Остальные девчонки щипали траву неподалеку.

— Привет, — сказала Эстер, садясь рядом.

— Привет! — Удивленно улыбнувшись, Софус потянулся и поцеловал ее. Эстер вздрогнула.

День клонился к вечеру, но солнце стояло еще высоко. Эстер посидела, наслаждаясь щедрым светом.

— Ну и денек, — сказала она. — Я только что от Хейди.

— Да, в последнее время тут много чего происходит. — Софус тихо присвистнул.

— Как Флоуси? — осторожно спросила Эстер.

— Ему сегодня не повезло, он во «Флоувине». Переживет как-нибудь. Прошу прощения за то, что случилось утром. Он тоже сожалеет. Но пусть он сам с тобой об этом поговорит. — Софус покачал головой. — Душа-то у него широкая, он только чувства не фильтрует.

Эстер беспокойно поерзала, пытаясь подобрать слова.

— Как погуляла?

— Спустилась к Скансину. Наткнулась на пастора Яспура. Поболтали.

— Вот и хорошо.

Шигурни, мелко ступая, подошла к Эстер, прося, чтобы ее погладили. Эстер посмотрела в мохнатую морду, в темно-карие глаза и сморгнула слезы.

— Все нормально? — спросил Софус. — Ну-ну. Иди ко мне.

Эстер с трудом сдерживалась, чтобы не положить голову ему на грудь.

— Софус, — заплакала она.

— Что такое? Эстер?

Удостоверившись, что голос не задрожит, Эстер сказала:

— Мне пора домой.

Софус всмотрелся ей в лицо:

— Это из-за того, что Флоуси сказал сегодня утром? Потому что…

— Нет. — Эстер помотала головой. — Не из-за Флоуси. — Эстер тянуло к нему, ей хотелось устроить так, чтобы все было просто, но она пересилила себя. — Вчера ночью, сегодня утром… Софус… я… — Она прерывисто вздохнула. — Я живу здесь как в сказке. С тобой. У тебя за спиной. Но…

— Но? — мягко спросил Софус.

— Это жизнь Ауры, — тихо ответила Эстер. Она не могла поднять на него взгляд, но заставила себя продолжать: — Я приехала сюда, чтобы узнать, что произошло с моей сестрой. А теперь мне пора домой, к родителям. Рассказать им обо всем, проговорить все с ними.

Софус покачал головой, отвернулся и стал смотреть на море.

— И что это значит? Что ты вот так качаешь головой?

— Это не только жизнь Ауры, — тихо сказал Софус. — Это и моя жизнь, Эстер. И твоя.

Поднялся ветер; Эстер отбросила волосы с лица.

— Софус, ты знал и видел меня только такой, какая я здесь. Но мне надо взглянуть в лицо своей собственной жизни, всему, что я оставила дома. Мне надо подумать о родителях. А еще подумать о себе. — Она чувствовала, что вот-вот расклеится. — Софус, я же псих, а ты не заслуживаешь, чтобы рядом с тобой был псих. Пора мне привести мозги в порядок. Мне меньше всего хочется, чтобы тебе из-за меня было паршиво.

Софус долго смотрел на нее.

— Для меня ты вовсе не псих.

Эстер, с трудом осознавая услышанное, посидела, подставив лицо ветру, и снова повернулась к нему.

— Софус, пусть не на этой неделе, но мне все равно пришлось бы вскоре уезжать. Мы оба это знаем. Волшебных бессрочных виз не бывает. И бездонных банковских счетов тоже. Я же нищеброд. Задержалась здесь так долго только потому, что ты пригласил меня пожить в вашем чудесном доме. — Эстер сплела свои пальцы с пальцами Софуса и, стараясь, чтобы голос звучал твердо, сказала: — Это все ненастоящее, сам знаешь. — Эстер подождала. Софус молчал, и она прошептала: — Скажи что-нибудь.

— Я понимаю, что тебе надо вернуться к родителям. И желаю тебе воссоединиться с ними. — Софус сжал ее пальцы. — Ты права. Мы понимали, что рано или поздно тебе придется вернуться. Я только… после вчерашней ночи… не думал, что ты уедешь так скоро.

Слушая Софуса, Эстер поняла, что он испытывает то же, что и она, и переживания с новой силой обрушились на нее. Ну как она может уехать? Душа болела от противоречивых чувств.

Софус взглянул на нее. Она посмотрела на него в ответ.

— Ну а мы, Эстер? — Он снова поцеловал ее и положил ладони ей на щеки. — Но у нас с тобой все по-настоящему?

Эстер вбирала взглядом его лицо, глаза. Ощущения от его рук на своей коже. Небо над ним, воспоминания о его теле, запахе моря. Она смотрела на него, желая запомнить все до последней мельчайшей детали.

50

Прошло несколько дней.

На фоне сиреневого утреннего неба зеленые оттенки острова выглядели особенно яркими. Эстер сидела рядом с Софусом в кабине грузовика и смотрела в окно. Оба молчали. Эстер то и дело отвлекалась от пробегавших мимо пейзажей и переводила взгляд на руки Софуса, лежащие на руле. Костяшки побелели. Нерв под глазом подергивается. После того как Эстер сказала об отъезде, Софус сделался необычно молчаливым.

Накануне вечером он почти ни слова не проронил, хотя приготовил ужин для всех. Грета, Ракуль, Клара, Лена, Флоуси и Хейди собрались за столом — попрощаться с Эстер. Софус устроил еще один вегетарианский пир: крокеты из картофеля, сыра манчего и чеснока под масляным соусом со шнитт-луком, копченый баклажан кружочками, тофу с поджаренной на гриле морковкой и спаржей и соус из сметаны с горчицей. Эстер ела, и глаза ее наливались слезами: ей вспоминалось, что сказала Эрин о расписном кексе: «Когда кто-нибудь печет или готовит с любовью, это чувствуется в каждом кусочке».

Флоуси и Хейди были в ударе и выспрашивали, ожидается ли на десерт бисквитный пенис, отчего Грета, Ракуль и Клара конфузились, зато Флоуси и Хейди охрипли от смеха, пересказывая подробности первого визита Эстер. Эстер плакала от смеха, плакала, расчувствовавшись; во время ужина она много раз пыталась поймать взгляд Софуса за огоньками свечей на обеденном столе.

Наконец Грета, Ракуль и Клара по очереди обняли Эстер, вышли, прокричав ее имя, и уехали.

Эстер закрыла за ними дверь, вернулась и увидела, что ее поджидает Флоуси.

— Есть минутка?

После вчерашней вспышки Флоуси оба избегали друг друга. Если им случалось оказаться в одной комнате, их взаимная вежливость казалась Эстер почти удушающей, но упрямство не давало ей сделать первый шаг. Саднящая боль от слов Флоуси, сказанных наутро после вечеринки, никуда не делась.

Эстер следом за Флоуси вошла в гостиную, села и стала ждать, что он скажет.

— Вот, это тебе. От меня. — Флоуси протянул ей что-то завернутое в ткань и перевязанное шнурком.

Эстер аккуратно потянула шнурок и развернула подарок. Перед ней был лунный мотылек — бабочка сатурния луна[127] размером с ладонь, выточенная из двух видов дерева: крылья и тельце были насыщенного цвета, с карамельными прожилками, а глазки на крыльях отливали масляно-желтым.

— Она из обрезков вишни. А светлые пятнышки — это серебристая береза.

— Серебристая береза, — тихо повторила Эстер, проводя пальцем по глазкам и поворачивая подвеску в руках. Том. Она увидела его в окне — он смотрел, как она сидит под серебристой березой, обрывая кору. Полный благоговения голос Ауры: «Мое Дерево шелки».

— Нравится? — неловко спросил Флоуси.

Эстер взглянула в его серьезное лицо и усмехнулась.

— Значит, это бабочка в знак извинений?

Флоуси усмехнулся в ответ.

— Вчера я вел себя как гад. Расстроился, распустил язык, и теперь мне стыдно. Прости меня, Эстер.

— Понимаю. — Она погладила подвеску. — Я понимаю, что мой приезд — очень странная штука. Прости, Флоуси, что я не придумала ничего лучше. Я не хотела тебя расстроить.

— Нет, — Флоуси затряс головой, — нет, нет. Не извиняйся. — Он вздохнул. — Когда ты появилась во «Флоувине», ты, конечно, не могла знать, что Софус как раз начал приходить в себя после этих двух лет. После того, как Аура его покинула. Получив твое письмо, Клара позвонила Софусу и рассказала о судьбе Ауры. Он был сам не свой, но в то же время звонок Клары как будто придал ему твердости, решимости. — Флоуси потер подбородок. — Да, Эстер. Она была здесь, ее следы — повсюду в этом доме, но в один прекрасный день она просто исчезла. Без предупреждения. Мы — все, кому Софус дорог, — намучились, глядя, как он горюет, как он с ума сходит из-за того, что не может с ней связаться. А когда Софус узнал, что произошло с Аурой… Эта ужасная трагедия все-таки положила конец двум годам его пребывания в чистилище. Его горе нашло выход. Спустя два месяца он более или менее пришел в себя после этих долгих лет. И тут во «Флоувине» появилась ты. — Флоуси опустил голову. — Мне уже начало казаться, что мой лучший друг возвращается ко мне. Не хотелось потерять его снова. А я с самого первого вечера, еще когда вы только познакомились, понял, к чему все это приведет. — Флоуси вскинул руки и покачал головой. — Как же все сложно. Я дал слабину именно в тот момент, когда вам обоим нужна была моя поддержка. Так что… — Он потянулся и обнял Эстер, — я и правда виноват.

— Флоуси! — Эстер качнулась вперед и заключила его в объятия. — У тебя огромное сердце, к счастью для нас всех.

Флоуси обнял ее еще крепче.

— Кстати, — сказал он ей в волосы, — это не извинительная бабочка.

— А какая?

— Это бабочка в знак того, что этот дом всегда будет твоим домом.

Эстер поправила ремень безопасности и погладила карман куртки, ощущая ладонью очертания вырезанной из дерева бабочки. После разговоров, вечером, когда все мыли посуду, Эстер тайком пробралась в теплицу Флоуси. Интересно, думала она теперь, нашел ли он черное перышко под ящиком с инструментами и неоконченной фигуркой тупика?

Она снова взглянула на Софуса; тот не отрывал взгляда от дороги. Зубы стиснуты. Злится? После того как посуда после ужина была вымыта и все легли спать, она пришла к нему — может, за это он на нее и злится? Эстер хотелось протянуть руку, преодолеть разделявшее их маленькое пространство, бездну, галактику. Но она лишь посмотрела на экран телефона, проверила время. Наверное, у Хейди сейчас перемена. Эстер попрощалась и с ней, и с Леной, а потом они ушли — одна в школу, другая на работу.

— Ты мне напишешь? — спросила Хейди.

— Напишу.

Хейди расстегнула школьный рюкзак, начеркала что-то на листке бумаги и протянула его Эстер.

— Это моя электронная почта. Напиши, и я пришлю тебе ссылки на все мои странички. Зафрендим друг друга в соцсетях. Только у меня сейчас не особо интересно, мне же до смерти под домашним арестом сидеть.

— Обязательно напишу, — снова пообещала Эстер. Улыбнувшись Лене, она сложила листок и спрятала в карман.

— А еще у меня для тебя вот это. — Хейди поддернула рукав джемпера, являя Эстер бесчисленное множество плетеных и резиновых браслетов.

Сняв один, девочка протянула его Эстер. На вощеной косичке из бирюзовых ниток с фиолетовыми пластмассовыми бусинами значилось неизвестное Эстер слово.

— У меня тоже такой есть. — Хейди поддернула рукав повыше и показала Эстер такой же браслет.

— Quaintrelle?[128] — удивилась Эстер.

— Женщина, которая превыше всего в жизни ставит страсть, вдохновение и наслаждение, — пояснила Хейди, улыбаясь сквозь слезы.

Когда они въехали в туннель, Софус включил радио. Эстер вертела на запястье браслет Хейди. В темноте туннеля она представляла себе, как Хейди придет из школы домой. Плюхнется на кровать — и обнаружит под подушкой пластиковый меч Ши-Ра, на рукояти которого начертано: «ЛЕДИ КРОУЛИ».

Обняв Хейди и Лену на прощание, Эстер отнесла вещи к входной двери и вышла на задний двор — проститься с овцами, поговорить с ними, потискать всех по очереди.

— Эстер, — позвал Софус, стоявший в двойных дверях. — Если ты хочешь перед аэропортом заехать в Музей искусств, нам пора выдвигаться.

Софус отвез ее к последней скульптуре из дневника Ауры — «Отражению», работе того же Ханса Паули Ольсена. Они постояли перед статуей, и Эстер тихо спросила:

— Как по-твоему, что для нее значила эта женщина?

— Не знаю. — Софус, с покрасневшими глазами, покачал головой. — Мне хочется думать, что эта статуя напоминает: на вещи можно смотреть больше чем с одной точки зрения.

Софус вернулся в кабину грузовика, оставив Эстер наедине со скульптурой. Достав из походного кошелька пятое черное перышко, она пристроила его туда, где ноги женщины соединялись с ногами ее отражения.

Они выехали из туннеля. Свет ударил ей по глазам, и Эстер моргнула. Из озера вздымался Никс. «Произнеси его имя — и чарам конец». Ах, если бы все было так просто. Эстер смотрела на стеклянную поверхность озера, спокойную, как зеркало. А на другом конце вода переливалась через скалы и рушилась вниз, прямо в неукротимое море. Эстер прижала кончики пальцев к окну. Она так и не выбралась туда. Забыла. Забыла посмотреть на озеро, парящее над океаном.

Они уже подъезжали к аэропорту, когда Софус прочистил горло.

— Хочешь, я пойду с тобой? — спросил он, глядя на Эстер.

Она какое-то время смотрела ему в глаза, а потом тихо ответила:

— Только хуже будет.

— Ладно. — Софус сжал губы.

Он подвел грузовик к тротуару, вылез и, достав из кузова багаж Эстер, поставил его рядом с ней.

— Абелона точно тебя встретит?

Эстер кивнула. Она уже позвонила Абелоне. Спросила, можно ли переночевать у нее на пути домой, и услышала в ответ хриплый смех.

Эстер и Софус стояли лицом к лицу, не в силах посмотреть друг другу в глаза. Молчание затягивалось.

— Прости меня, — сказала наконец Эстер, изо всех сил пытаясь не раскиснуть.

— За что? — Софус шагнул к ней, убрал прядь волос за ухо.

— За то, что пришла к тебе сегодня ночью.

Софус покачал головой и привлек ее к себе.

— Я только об этом и думал, пока готовил. Пока мы сидели за столом. Все, чего мне хотелось, — остаться наедине с тобой. Побыть с тобой.

Эстер стиснула его в объятиях; ей стало жарко, когда она вспомнила, как обнаженной кожей прижималась к его коже, как смотрела ему в глаза.

— Прости, что я появилась во «Флоувине» без предупреждения, — заикаясь, продолжила она. — Прости, если из-за всего этого тебе снова трудно жить.

— Эстер… господи… — Софус со вздохом отступил и посмотрел на нее. — Тебе не за что просить прощения. Я дорожу каждой минутой с того самого дня, как ты переступила порог нашего бара. Каждой минутой. — Он поцеловал ее. — Прости, что был так молчалив. Я не знал, как себя вести рядом с тобой. Я просто… Я не хочу, чтобы ты уезжала.

У Эстер закололо кожу, ей неуютно было думать, как мало им осталось сказать друг другу.

— У меня для тебя кое-что есть, — вспомнила она наконец и улыбнулась. Отсрочка. Эстер вынула из сумки и протянула Софусу что-то завернутое в крафтовую бумагу. Софус с удивленной улыбкой взглянул на нее. Надорвал заклеенные скотчем уголки.

— Заказала через книжный магазин возле кафе «Люмьер». — Эстер улыбнулась.

Софус, качая головой и улыбаясь, вертел в руках книгу — «Вязание: дело для настоящих мужчин». Обложку украшала черно-белая фотография стопроцентного ковбоя — в шляпе и с бачками, — сидящего в седле с вязаньем в руках.

— Я ее надписала, но ты пока не читай.

Софус рассмеялся, но в глазах его стояла печаль. Какое-то время он изучал лицо Эстер, словно пытался что-то понять для себя.

— Ты чего? — спросила Эстер.

Софус открыл дверь кабины со стороны водителя и достал из-за сиденья бумажный сверток.

— Это тебе.

— Ого. — Эстер провела по свертку ладонью и развернула гладкую бумагу. В руках у нее заблестел шарф из мягкой, с жемчужным отливом шерсти с вплетенными в нее черными и серебристыми металлическими нитями.

— Узор моей бабушки, передается в нашей семье по наследству. В нем истории островов, женщин и моря. Мне его показала Грета. — Софус сунул руки в карманы.

— Ты сам его связал. — Эстер погладила шарф.

— Чтобы наши истории всегда были с тобой. Мне показалось, что это правильно.

Эстер взяла шарф за конец, и он развернулся во всю длину. Софус помог ей намотать шарф на шею.

— Вот так… — Он замолчал.

Эстер снова погладила шерсть. Петли, вывязанные его рукой.

— Мне пора, — напряженно сказала она. Вскинула сумку на плечо, выдвинула ручку чемодана. Заставила себя сделать шаг, потом еще. Заставила себя уйти от него.

— Подожди, — позвал Софус. — Постой.

Он крепко обнял ее; Эстер обняла его в ответ и закрыла глаза, вдыхая его запах.

— Спасибо, — прошептала она.

Наконец они расцепили руки; время ускорилось. Софус залез в кабину и завел мотор. Эстер повернулась и зашагала ко входу в аэропорт.

— «Вспомни, как все меняется, когда ты двигаешься, — произнесла Эстер слова сестры. — Шаг, потом еще один, потом еще».

У входа она запнулась. Замерла. Обернулась. Красный грузовик Софуса так и стоял на фоне зеленых вулканических гор, словно нависавших над ним; Софус забрался в кузов и смотрел, как она уходит. Увидев, что она обернулась, Софус вскинул руки. Эстер рассмеялась сквозь слезы и помахала в ответ. Она все махала и махала, а потом повела ладонью в последний раз, повернулась и ушла.

Два часа спустя Эстер пристегнула ремень и наклонилась к иллюминатору. Самолет набирал высоту. Она смотрела, как уменьшаются, сжимаются, уходя вдаль, острова, и ее душа сжималась вместе с ними. В последний раз взглянула она на зазубренные берега с зеленым оттенком мечты, на черные базальтовые скалы, на бирюзовые тени и белые ленты водопадов. Из моря вздымались острые вершины: там спали драконы. Эстер нашла сокровища, которые искала, но не смогла их удержать, ибо они принадлежали не ей. Эстер прижалась к стеклу, представляя, как видит его с высоты птичьего полета.

Стюардессы покатили тележку с напитками, и Эстер попросила двойную водку с содовой; острова исчезли за пеленой облаков.

Софус ехал домой; томик «Вязание: дело для настоящих мужчин» лежал на пассажирском сиденье, в кабине еще ощущалось присутствие Эстер. Софус бросил взгляд на книгу, открытую на первой странице с заголовком «Основы вязания». К странице скотчем за стержень было приклеено черное перышко. Ниже — почерк Эстер. Софус снова посмотрел на дорогу; слова Эстер зажили у него в сердце собственной жизнью.

51

Эстер сидела на зеленом диване в гостиной Абелоны, вбирая в себя чистый, теплый предвечерний свет. На журнальном столике пятидесятых годов лежал раскрытый кисет; табачные крошки рассыпались по подстеленной газете с наполовину решенным кроссвордом. Высокие фиговые деревца и блестящие монстеры, казалось, собрались на совет, размышляя над багажом Эстер, составленным у края розового коврика в стиле этно. Ничего не изменилось. Изменилось все.

Эстер смотрела на репродукцию Хильмы аф Клинт: черный лебедь, белый лебедь, между ними размытый горизонт, клювы встретились, немножко перекрывая друг друга.

— А если научиться хорошо плавать, то можно уплыть к горизонту? — спрашивает Эстер. Они с Джеком сидят на крыльце Звездного домика.

— Попробовать можно, — улыбается Джек. — Но горизонта не существует, Старри.

Эстер недоверчиво смотрит на него.

— Это правда, — подтверждает Джек. — Мы видим горизонт, но на самом деле его нет. Горизонт как основание радуги: он — иллюзия.

Эстер не сводила глаз с лебедей на репродукции, поглаживая бархатную подушку — то по ворсу, то против ворса. Прошел месяц с тех пор, как она в первый раз оказалась у Абелоны. Этот месяц казался ей тем самым горизонтом. Иллюзией, которая то растягивается, то сжимается. Женщина, которой она была месяц назад, тоже сидела на диване, и ее тошнило от секса, отвращения к себе, гнева и ощущения собственной никчемности. Чтобы вернуться в настоящее, Эстер повертела на запястье браслет дружбы. Quaintrelle.

— Ну вот, — объявила Абелона, входя через навесные двери из кухни с подносом, на котором стояли чайник и тарелочки с кексом. — Попробуем еще раз?

Абелона опустила поднос на столик и поставила перед Эстер тарелочку с Sosterkage. Пирогом Семи Сестер. И налила Эстер чашку чая «Русский караван».

Эстер вдохнула сладко-дымный запах. До конца дней своих она будет пить «Русский караван», чтобы снова вернуться в этот миг, в дом ее предков на берег лебединого озера. В Копенгаген, к Абелоне.

— Ну, skat, — произнесла Абелона, садясь напротив Эстер и поднося чашку ко рту. — Пришло время Фареров. Рассказывай.

Через час на дне чашек остались только листья, а на тарелочках — одни крошки. Эстер с Абелоной сидели на диване: слушая рассказ Эстер о том, что случилось с Аурой в Торсхавне, Абелона пересекла комнату и села рядом с ней.

— Эстер, мне очень, очень жаль. — Лицо Абелоны было исполнено печали.

Эстер кивнула:

— Мне тоже.

— Она развеяла прах Алы возле Коупаконан?

Эстер снова кивнула. Абелона поцокала языком.

— Жаль, что на не приехала сюда, ко мне. — Она вздохнула. — На обратном пути. Жаль, что я ничем не сумела ей помочь.

Эстер потеребила нитку, выбившуюся из пледа, которым был покрыт диван.

— Почему я иногда поступала так, а не иначе? Не пришлось бы раскаиваться.

— Я тебя понимаю, — сказала Абелона. — Мы все задним умом крепки. Хотим, чтобы наше прошлое было безупречно, но ведь это невозможно. Ты делала то, что могла, и тогда, когда могла. Ты поступала наилучшим образом.

— Не уверена. — Эстер вздохнула.

— Понимаю. — Абелона осторожно взглянула на нее. — У меня такое чувство, что в те дни, что ты провела на Фарерах с Софусом и его семьей, случилось что-то еще.

Эстер поерзала.

— Ты много раз упомянула про Софуса. Вы с ним часто оставались вдвоем? Похоже, все было всерьез.

Лицо у Эстер запылало. Она избегала смотреть на Абелону.

— Эстер?

Наконец Эстер подняла глаза.

— О-о-о, — тихо произнесла Абелона, на лице которой отразилось понимание.

Глаза у Эстер защипало, и она вытерла слезы, чтобы те не полились по щекам.

— Не знаю, что это было. — Она взглянула на репродукцию с лебедями. На разделявшую их линию горизонта. — Может, все дело в горе. В нашем общем горе. — Взгляд, который она бросила на его лицо, прежде чем уйти прочь. Желание остаться, которое она болезненно ощущала всем телом. — А может, это была любовь, — прошептала Эстер. — Не знаю. — Она пожала плечами и снова вытерла глаза.

Абелона смотрела на картину Хильмы аф Клинт.

— Понимаешь, skat, когда я переживала горе и любовь, то обнаружила, что они — одно и то же.

По хребту Эстер прошел озноб.

— Но даже если это любовь, — у нее перехватило горло, — я боюсь, что нас далеко занесло. Что я поступила неправильно. Опять. — Она ущипнула кожу возле ногтя большого пальца. — Хотя я никогда еще не была так уверена, что все делаю правильно. Как тогда, с ним.

Абелона накрыла своими руками кисти Эстер.

— Это у нас в крови. Чтобы нас далеко заносило.

Эстер посмотрела ей в глаза.

— Мы — потомки мореходов. Викингов, рыбаков, женщин, которые выживали благодаря морю. Тех, кто не боялся, что его занесет слишком далеко, тех, кто пускался в неизвестность, чтобы понять, где грань между опасным и безопасным.

Эстер развернула ладони вверх, и теперь они с Абелоной держали друг друга за руки. Где же эта грань, когда дело доходит до Софуса?

— Наши предки не знали, где их границы, — продолжала Абелона. — Не знали до тех пор, пока их не заносило слишком далеко.

Эстер с благодарностью взглянула на Абелону.

— Всего несколько поколений назад наших Йоханну и Гулль тоже занесло слишком далеко. Твоя австралийская семья существует именно потому, что Йоханна решила выйти замуж и уплыть на другой конец света. Мы с тобой сейчас сидим в доме Гулль; она смогла купить этот дом, потому что решила остаться в Дании; она притворялась мужчиной, служила моряком на торговом судне. Может быть, их тоже занесло слишком далеко? Кому судить? Они сделали выбор без страха. На смертном одре им не пришлось мучиться сомнениями. Тебя могло занести в правильную сторону. Ты выбирала, как поступить, и чувствовала, что твой выбор тебе во благо. Кто сказал, что это плохой выбор? Разве ты кому-нибудь навредила? Обидела кого-нибудь? Нет. — Абелона погладила Эстер по руке. — Не позволяй страху или сомнениям заставить тебя пожалеть о своем выборе. — Слова Абелоны разожгли в груди Эстер искру надежды.

— Спасибо. — Она взглянула на свои пальцы, сплетенные с пальцами Абелоны. На запястье Абелоны чернела маленькая птичка. — Хватит обо мне. Этой татуировки я не помню. — Эстер склонила голову, чтобы получше разглядеть птичку. — Это кто? — Она всмотрелась в белые и серебристые пятнышки на крыльях. — Скворец?

— А, это? Это… — Абелона умолкла и попыталась нерешительно отмахнуться от Эстер.

— Хм. — Эстер огорошенно смотрела на Абелону, стараясь не дать той отвести взгляд. — В чем дело?

— Ну, — неохотно сказала Абелона, — в последние недели я прокладываю путь в неизведанных водах.

— Романтических? — У Эстер подскочили брови.

Абелона не ответила.

— И кто это?! — воскликнула Эстер. Она снова всмотрелась в скворца на запястье Абелоны: в нем было что-то знакомое. Наконец картинка у нее в голове сошлась, и она взглянула Абелоне в лицо. — Боже мой! Лилле Хекс?

Абелона, сдаваясь, вскинула руки, лучась улыбкой.

— Вообще благодарить я должна тебя. Помнишь день, когда мы все встретились возле Рундеторна? С того самого дня мы с Лилле Хекс поддерживаем связь. Пишем друг другу, звоним. Иногда куда-нибудь выбираемся. — Абелона ласково погладила скворца на запястье. — Мы пока в самом начале пути, но это верный путь.

Эстер улыбнулась:

— Судя по твоему виду, татуировке и тому, что скворцы значат для Лилле Хекс, я бы сказала, что вы на очень верном пути.

Абелона рассмеялась, закрыв лицо руками.

— Ты должна была сказать мне об этом еще в аэропорту, первым делом, — поддразнила Эстер.

— Ну, — Абелона смахнула с брюк крошки, — я же недостижимая северянка.

Эстер уже хотела было исправить ее, но заметила морщинки, протянувшиеся к вискам от глаз Абелоны, и усмехнулась.

— Да. Ты и впрямь недостижимая северянка.

В тот день Абелона и Эстер решили встретиться дома за поздним ужином; Абелону рано вечером ждали студенты.

— Справишься? — спросила Абелона, беря пальто и книги. — А то, если хочешь, поехали со мной. Побудешь приглашенным лектором.

Эстер скорчила рожу.

— Ну нет, спасибо. — Она взглянула в окно на ярко-синее небо. — Лучше пройдусь. Завтра долгий перелет домой.

— Прекрасно. Карта нужна?

— Не заблужусь, — улыбнулась Эстер. — Спасибо.

Эстер шла по берегу Сортедама; белые лебеди скользили по воде, которая в лучах закатного солнца казалась расплавленной лавой. Перешла по Фреденс-Бро — мосту Мира. Вот и ворота Королевского сада. Деревья, покрытые блестящей листвой, словно надели лучшие наряды в ожидании весны.

Впереди, под бледным ясным небом, молчаливо высилась Лиден Гунвер. Ранимая, юная.

Эстер постояла рядом с ней. Смахнула листья с ног статуи. Черное перышко исчезло. Эстер погладила бронзовые, подернутые патиной буквы «Лиден Гунвер». Такого же цвета пальто было на Ауре в день, когда ее, стоявшую здесь в объятиях Софуса, фотографировала Клара. Руки Ауры, руки Софуса обхватывали живот Ауры. Они ждали Алу.

Эстер стиснула зубы — внутри нарастала боль — и взглянула в лицо Лиден Гунвер.

— «Может быть, она выбрала глубину», — продекламировала Эстер и закрыла глаза, представив себе эти слова, вытатуированные на коже Ауры. — «Может быть, она свободна».

Нюхавн сиял и бурлил: близилось время ужина. Эстер прошла по брусчатке и оказалась на солнечной стороне гавани. Яркие домики светились красным, горчичным, темно-синим. У причала, позванивая снастями, покачивались парусные лодки. Эстер шагала медленно, вдыхая запах моря. «Наши предки не знали, где их границы, — не знали до тех пор, пока их не заносило слишком далеко».

Проходя мимо ресторанов, выстроившихся вдоль гавани, Эстер учуяла аромат разогретого масла, трав и чеснока. Рот наполнился слюной. Вокруг суетились официанты в свежеотглаженных фартуках, за столиками уличных кафе сидели посетители. Наконец Эстер увидела цветочные горшки. Она нашла то самое место. Ступеньки вели в бар над тату-салоном «Стьерне». Эстер постояла немного. Вспомнила, как взбиралась по этим ступенькам, как потом, спотыкаясь, спускалась на неверных ногах. «Это у нас в крови. Чтобы нас далеко заносило».

— А, к черту, — буркнула Эстер и поднялась в бар.

Бармен-англичанин с вытатуированными на руках синими волнами стоял за стойкой.

— Ну здравствуй, Девятый Вал, — еле слышно проговорила Эстер, садясь на высокий табурет, и стала ждать.

Зал гудел: звяканье бокалов, обрывки разговоров, запахи еды. Эстер покосилась на пустой столик по соседству — за ним сидели те австралийцы, которых она случайно подслушала в свой первый вечер в Копенгагене. Они тогда с детским восторгом обсуждали, куда поедут на выходные. Эстер вспомнила, как жгуче она позавидовала их близости.

Она подняла взгляд — бармен все еще был занят — и раскрыла меню. Сосредоточиться не удалось: в ушах звучала его песня: «Она была рекой, ты — море».

— Что вам предложить? — Девятый Вал, не глядя на нее, протер стойку и разложил подставки под кружки.

Эстер молча подождала, пока он ее узнает.

— Что вам… — начал было он снова и наконец посмотрел на нее. — О, это ты!

— Я. — Эстер еще подождала: не отзовется ли ее тело, как когда-то.

— Налить за счет заведения? Я закончу через полчаса. — Девятый Вал улыбался тепло и легко.

— Знаешь, — Эстер поднялась на ноги; ей до кожного зуда хотелось убраться из этого бара, — ничего не нужно.

Схватив в охапку пальто и сумку, она направилась к выходу.

— Точно? — крикнул ей в спину Девятый Вал.

Эстер, не оглядываясь, помахала рукой.

Оказавшись на улице, она пару раз глубоко вдохнула. Всем телом ощутила облегчение. Спустилась по ступенькам и, почти не раздумывая, свернула в проулок.

У входа в «Стьерне» Эстер остановилась и по очереди заглянула в оба окна. В одном Тала склонилась над женщиной, лежавшей спиной вверх; Тала работала над задней частью ее икры.

В другом окне — в противоположном углу салона, под розовой неоновой цитатой — лежала на кушетке лицом вверх молодая женщина. Женщина смеялась и что-то говорила, а Лилле Хекс наносила татуировку ей на предплечье.

Эстер отступила. Оглядела фасад, свечи, горящие в банках, покачивающуюся вывеску салона. Под вывеской призрачные Абелона, Фрейя и Эрин, взявшись под руки, подначивали друг друга: кто первый? Похихикали — и исчезли. Волоски на шее у Эстер встали дыбом: появилась призрачная Аура, спустилась в салон. Сестра прижимала к груди свой дневник с семью трафаретами и историей о трансформации, которую ей предстоит рассказать. У двери Аура остановилась, что-то тихо произнесла и, сделав глубокий вдох — видимо, чтобы укрепиться духом, — вошла. Эстер обхватила себя за плечи. В душе отозвались неоново-розовые слова Сильвии Плат: «В этой жизни можете носить сердце на коже».

Сдав чемодан в багаж, Эстер прошла досмотр. Ее одежда еще хранила запах пряных сандаловых духов Абелоны: они обнялись на прощание.

— Возвращайся в Копенгаген, в дом Гулль, когда захочешь. Дверь всегда открыта. — Голос Абелоны сорвался. — Не будь как чуждая.

— Спасибо за доброту, — ответила Эстер. — Нет, я не буду как чужая.

Ей вспомнилось, как падал свет в мансардное окно. Вспомнились небо и озеро. И седьмое черное перышко, которое она сунула между «Искусством видеть» и «Огнем в море», которые стояли на книжной полке в гостиной чердачного жилища.

— Ты принесла мне радость, Эстер. Tak. — Абелона обняла ее.

— Спасибо тебе за то, что ты моя родственница, — с трудом проговорила Эстер и обняла Абелону в ответ.

Она устроилась в кафе зала ожидания с чашкой кофе и стала скроллить ленту телефона. Сосредоточиться не получилось. Эстер отложила мобильник и уставилась на людской поток.

Отлеты. Прибытия. Объятия и слезы. Горе и любовь. Одно и то же.

Попивая кофе и наблюдая за семействами, толпившимися вокруг, Эстер вдруг отчетливо осознала: в суете — пока она принимала решение в Торсхавне, пока искала и заказывала билеты, с головой уйдя в переживание отъезда, — она не сказала родителям, что приезжает. И никого не попросила встретить ее в аэропорту.

Эстер снова взяла телефон. Кому позвонить в первую очередь? Сообразив, что уже открыла сообщения, Эстер принялась набирать новое.

Эстер нажала «Отправить», не успев решить, добавлять «Целую» или нет. На экран она старалась не смотреть. Быстро прикинула разницу во времени: дома ранний вечер, он еще не спит.

Эстер выключила экран, постаралась не думать об ожидании и снова отпила кофе.

Покачала коленкой. Взяла телефон в руки. Открыла сообщения. Сердце забилось быстрее: его статус изменился на «В сети».

Вот оно. «Том печатает».

Эстер не мигая смотрела на экран.

Пауза.

Статус Тома изменился на «Не в сети». Потом он снова вернулся.

De Profundis ad Astra.

Эстер тихо рассмеялась и отправила ему снимок графика полетов. «Из бездны к звездам».

Когда объявили ее рейс, Эстер закрыла «Сообщения» и открыла «Контакты». Нашла «Дом» и почти недрогнувшей рукой нажала зеленую кнопку звонка.

52

Эстер пробиралась через эвкалипты к Звездному домику. У нее за спиной, под ногами у Тома, хрустели сухие листья. Встреча друзей в аэропорту вышла легкой, но многое осталось невысказанным, и Эстер понимала: первый шаг придется сделать ей.

Эстер смахнула сор с верхней ступеньки и села. Том опустился рядом. Эвкалипты шелестели свою песню, приветствуя Эстер. Через пару минут она искоса взглянула на Тома, и он в ответ вопросительно посмотрел на нее.

— Даже не верится, что ты до сих пор носишь эту футболку, — сказала она.

— А что? — Том невозмутимо распахнул незастегнутую куртку и продемонстрировал растянутую, поблекшую футболку Космоклуба. — Мне почти обидно, что ты свою не носила. Какой же из тебя член клуба?

— Мне это как-то не кажется оригинальным.

Том приподнял полу куртки, являя на свет божий пятно от томатного соуса.

— Узнала? Это когда в Космоклубе была вечеринка по случаю запуска «Хаббла» и я случайно сел на твою картошку с острым соусом.

Эстер рассмеялась, вспомнив тот случай.

— Футболка тогда была побольше. До колен тебе доходила, помнишь? Папа немного промахнулся с размерами.

Какое-то время они посидели молча. Эстер ощущала, как под ней высятся горы.

— Ты ведь всегда таким был. — Она посмотрела Тому в глаза. — Сколько я нас с тобой помню, ты всегда придумывал, как помочь другим, всегда был настоящим другом, даже вопросов не задавал. Так же как ответил на мое сообщение из Копенгагена; хотя я, прямо скажем, неприглядно себя повела на вечере памяти, ты все равно приехал в аэропорт встретить меня. — Эстер опустила локти на колени и сложила ладони. — Спасибо тебе за все.

— Не за что. — Том тоже сидел, подавшись вперед.

Эстер глубоко вздохнула:

— Прости меня, Том. За то, что я устроила на вечере памяти. И еще много за что. За то, что мы тогда, в юности, перепихнулись, — нам ведь не стоило этого делать. За то, что не оценила по достоинству, как ты после смерти Ауры день за днем проводил с нами от рассвета до заката. Прости меня. Я вообще не ценила тебя так, как ты того заслуживаешь.

Том тяжело сглотнул.

— Все нормально. — Он толкнул Эстер коленом и поднял взгляд; ветер качал кроны на фоне серого, низко нависшего неба. — Прости и ты меня. За то, что не всегда вел себя разумно, когда мы общались. За то, что не всегда говорил то, что стоило бы сказать. За то, что не стремился восстановить дружбу, когда нас разнесло в разные стороны. — Том переплел свои пальцы с ее пальцами. — Эстер, мы же не были взрослыми. И как раз столкнулись с горем. Я — с уходом отца. Ты — со всем, что творилось с Аурой. Потом ты и вовсе ее потеряла. А то, что случилось ночью после свадьбы Бэза и Кел… Это же не вся наша история, правда? Просто отрывок из нее. К тому же мы старались как могли. — Том искренне улыбнулся. — И я не жалею, что первый раз у нас был пьяный перепихон. Черт знает что. Какие мы, такой и секс.

Эстер улыбнулась и вспомнила слова Абелоны: «Мы все задним умом крепки. Хотим, чтобы наше прошлое было безупречно, но ведь это невозможно». Она толкнула Тома локтем, он толкнул ее в ответ.

Они посидели молча, потом Том посмотрел на нее.

— Я сейчас задам важный вопрос, — начал он, — а ты отвечай, как сочтешь нужным.

Эстер подождала.

— Какой вышла твоя поездка? Какой она была на самом деле?

Эстер выдохнула сквозь неплотно сжатые губы. По дороге из аэропорта она коротко пересказала Тому, где и почему она была, что узнала о жизни Ауры, а также о чем они с Фрейей говорили по телефону. Некоторые подробности о некоторых людях Эстер, однако, опустила. Приземлившись и включив телефон, она обнаружила сообщение от Софуса: тот спрашивал, благополучно ли она долетела. При виде его имени сердце болезненно сжалось.

— Поездка… — Эстер запнулась и, взглянув на космофутболку Тома, взмахнула рукой. — Она была как сверхновая.

Том покачал головой.

— Вот это да. Вроде не похоже на тебя: взять и так круто развернуть свою жизнь, — поддразнил он, но тут же обеспокоенно взглянул Эстер в лицо. — Я поторопился?

— Ты прав. — Она усмехнулась. — Ты прав.

Том улыбнулся: у него явно отлегло от сердца.

— Есть вопрос получше. Ты рада, что вернулась?

Эстер взглянула на море, мерцавшее за розово-серыми стволами, и повернулась к Тому. Кивнула.

— Значит, миссия была успешной. — Том кашлянул. — В следующий раз расскажешь подробнее, ладно? Когда одолеешь джетлаг и придешь в себя. Мы с Эми и дочками часто приезжаем в Солт-Бей на выходные. Можем встретиться здесь, вытащить старый телескоп Джека. Я бы показал его девчонкам.

Эстер поразмыслила.

— Да, хорошо бы, — выдавила она. — С удовольствием познакомлюсь с Эми и девочками.

Том широко улыбнулся:

— Ты в нашей семье личность известная. Эстер из Космоклуба.

— Спасибо. — Она дурашливо закатила глаза. — Надо будет освежить в памяти знания о космосе.

— Я не настаиваю. Просто девчонки знают куда больше, чем мы в их возрасте.

Эстер рассмеялась. В кармане пискнул телефон. Она прочла сообщение.

— Мама спрашивает, когда мы приедем. Говорит — ей не терпится меня увидеть. — Она прикусила нижнюю губу.

— Тогда поехали домой?

Когда они подошли к машине, Эстер открыла пассажирскую дверцу и взглянула на Тома поверх крыши.

— Как же мне всего этого не хватало.

— Мне тоже.

Машина свернула на подъездную дорожку Ракушки, и у Эстер вспотели ладони. Она не знала, чего ждать от родителей. Вдруг они по ее лицу прочитают всю историю ее отношений с Софусом? Вдруг разозлятся на нее? За то, что писала и звонила так редко. За то, что причинила им еще больше боли, рассказав об Ауре. И Але.

Том остановил автомобиль. В окне дома отдернули занавеску.

— Дыши, — напомнил Том.

Эстер ожидала Джека, но дверь распахнула Фрейя.

— Эстер! — Мать быстро спустилась с крыльца и побежала к ней через лужайку. — Джек! — крикнула она через плечо. — Джек, она приехала! Джек!

Эстер, не зная, чего ожидать, вылезла из машины — и попала в объятия Фрейи.

— Мама… Я думала, ты… ну… я думала, ты в студии… — Эстер растерялась, но потом спохватилась. — А ты здесь.

— Где же еще мне быть? — дрожащим голосом произнесла Фрейя, пытаясь обнять Эстер покрепче. — Ты дома. Ты дома. — Когда они расцепили объятия, Фрейя оглядела Эстер. — Как ты прекрасна, min guldklump.

По ясным глазам было видно: она с Эстер всей душой. Во взгляде матери не было ни холодности, ни отчужденности.

— Спасибо, мама, — прошептала Эстер.

Краем глаза она уловила движение: Джек прислонился к перилам веранды. Фрейя улыбнулась и отступила в сторону.

— Привет, пап! — Эстер постаралась, чтобы голос не дрожал.

— Вот и она. — Джек раскрыл объятия. — Добро пожаловать домой, Старри.

Эстер крепко обняла отца, вдохнула его запах.

— Черт, как я рада тебя видеть, — прошептала она ему в плечо.

— И я тебя. Черт. — Джек отступил и с улыбкой посмотрел Эстер в глаза.

— Том, не зайдешь на чай? — позвала Фрейя.

— Нет, миссис Уайлдинг, спасибо. — Том достал вещи Эстер из багажника. — Вам нужно побыть вместе, а мне пора домой, к своим.

Фрейя и Джек по очереди обняли его, причем Джеку пришлось спуститься с крыльца. За ними пришла очередь Эстер.

— Том скоро снова приедет. — Она сложила ладони и беззвучно произнесла «спасибо». Том кивнул и улыбнулся.

Машина уже катила по подъездной дорожке, когда Том опустил окно и поднял к небу руку. Большой и указательный пальцы были сведены в кольцо.

Час спустя Эстер шла по коридору, вытирая влажные после ванной волосы. Из кухни доносились голоса Фрейи и Джека; родители готовили ранний ужин.

Когда Том уехал, они все втроем вернулись в дом. Эстер притихла, впитывая знакомые ощущения. Фрейя болтала, не зная, куда девать руки.

— Я не знала, что тебе приготовить после долгого перелета, так что вот суп из брокколи с сыром, если тебе чего-нибудь полегче. А если захочется чего-нибудь поосновательнее, то есть вегетарианская лазанья. Еще я привезла из «Банджо» твой любимый хлеб на закваске, такой, с хрустящей корочкой. Как примешь душ, просто скажи мне, чего тебе хочется. Ладно, Эстер?

Джек перехватил взгляд Эстер и улыбнулся.

— Иди купайся, устраивайся. Мы на кухне.

Эстер помедлила, глядя на входящих в кухню родителей. Джек положил руки Фрейе на плечи, Фрейя накрыла его ладони своими.

Эстер замерла на пороге своей комнаты, отжимая концы волос полотенцем. От усталости и сильного волнения в глазах все расплывалось. Она оглядела комнату. Учебники тесно стоят на книжных полках. Пожелтевший постер с Марией Митчелл на стене. Фиалка с бархатистыми листьями так и стояла в горшке на подоконнике. Все такая же красивая и ухоженная.

Эстер пошла дальше по коридору, но на кухню пока заходить не стала. Она задержалась у закрытой двери Ауры. Сжала ручку. Постояла неподвижно, вспоминая разные стадии хаоса, которые пришлось претерпеть этой комнате из-за увлечений Ауры. Сначала — Ши-Ра. Потом Кайли. Еще потом — Pearl Jam, The Cranberries и Руди Хантер. Шифоновые шарфы и берцы. Бусы из леденцов и солнечные очки-сердечки. Когда Ауре исполнилось шестнадцать, она поснимала все постеры и выкрасила стены в глубокий, как полночь, синий цвет. Эстер с болью поняла почему: Ауре исполнилось шестнадцать уже после выкидыша. Эстер сжала кулаки. Аура успела поучиться в Нипалуне, вернуться домой — а комната хранила все тот же цвет, цвет экстремальных океанских глубин, цвет самой высокой точки ночного неба. Она осталась такой, когда Аура, решившись, улетела в Данию. И снова сестра покрыла стены комнаты тем, что было у нее на сердце: фотографиями из Тиволи, Нюхавна, снимком подводной скульптуры в память об Агнете; списками вещей, которые следует сделать, и мест, которые она хочет увидеть, фразами на датском языке, которые надо выучить. Эстер не переступала порога этой комнаты ни после возвращения сестры из Дании, ни после ее исчезновения. В отличие от Фрейи, нашедшей дневник Ауры.

Эстер повернула ручку и толкнула дверь. Она ожидала увидеть царивший здесь некогда хаос, но комната была опрятной и чистой. Мольберт с фотографией Ауры — тот, что был на вечере памяти, — стоял в углу. Кровать застелена. Занавески раздвинуты. Стены хранили все тот же цвет, напомнивший Эстер волны Северной Атлантики и гладких базальтовых скал.

Она обошла комнату и долго стояла над письменным столом сестры, поглаживая следы на дереве: подростком Аура писала за этим столом. Слова с петлями и завитушками. Написанные ее чернилами. Написанные на ее коже.

После ужина — супа из брокколи с сыром, свежего хлеба с маслом и бокала мальбека — Эстер, болтавшую с родителями за столом, одолел джетлаг, и глаза начали слипаться. Голова мотнулась.

— Не пора ли тебе отдохнуть? — спросил Джек.

Эстер поднялась и начала благодарить за ужин.

— На здоровье, skat. — Фрейя сложила салфетку. — Да! Если хочешь, можно завтра собраться на поздний ланч у Куини. Я бы взяла сегодняшнюю лазанью, мы к ней так и не притронулись. Посидим в узком семейном кругу: Эрин, Нин, тетя Ро. Завсегдатаи.

Эстер потеребила подол рубашки.

— А они… Они знают? Про Ауру? И Алу?

На лице Фрейи лежала печать горя и внутренней силы.

— Мы им сказали. — Она протянула руку и коснулась пальцев Эстер. — Все рады, что ты вернулась. Все хотят увидеться с тобой.

Эстер выдавила улыбку. Непроизнесенное имя Софуса давило на грудь, но Эстер постаралась не обращать на это внимания. На его сообщение она ответила, когда была в ванной:

Эстер не знала, что еще можно сказать.

— Спокойной ночи! — Она по привычке обняла Джека, а потом заметила, что Фрейя тоже простерла к ней руки. Эстер с наслаждением погрузилась в тепло материнских объятий.

Направляясь по коридору к себе в комнату, Эстер пыталась припомнить, когда она в последний раз ложилась спать под голоса родителей, заболтавшихся за полночь над бокалом вина.

На следующий день Эстер сидела на раскладном стульчике во дворе у Куини. Рядом с ней, у огня, собралась вся семья. После густого супа из водорослей, сваренного Эрин, вегетарианской лазаньи Фрейи и лимонного торта с глазурью, приготовленного Куини, глаза у Эстер слипались сами собой. Жар огня, упорный джетлаг и сильные чувства, пережитые во время встречи, усложняли все еще больше.

Когда Фрейя, Джек и Эстер приехали, Куини чуть не задушила их в объятиях.

— Pulingina milaythina-nanya. Добро пожаловать домой, Старри. — Куини обняла Эстер с такой силой, что острия ракушек ее ожерелья впились Эстер в кожу, но та даже не обратила внимания.

— Хм. — Тетя Ро, возникшая рядом с Куини, оглядела Эстер с ног до головы, перебирая ракушки такого же радужного ожерелья. — Путешествие к макушке мира явно пошло тебе на пользу. Ты больше не выглядишь такой дохлячкой.

— Роми, — укоризненно произнесла Куини, едва сдерживая смех.

— Спасибо, тетя Ро. — Эстер соскучилась по своеобразным комплиментам тети Ро. — Куини, как же я рада, что снова дома.

— Здравствуй, девочка моя! — К ней уже протискивалась Эрин.

— Эрин! — Эстер зарылась носом в теткино плечо.

— Все в порядке? — Эрин, звякнув браслетами, пригладила волосы Эстер. — Какое же адское путешествие тебе пришлось выдержать.

— Я в норме. Мама с папой говорили, что они вам все рассказали.

Эрин кивнула:

— Ужасно тяжело.

— Да.

Они постояли вдвоем, вытирая друг другу мокрые щеки.

— Как Френки? — спросила наконец Эстер и дерзко улыбнулась.

Эрин поцеловала кончики пальцев.

— Расписной кекс никогда не подводит.

— Знаю-знаю. — Эстер не успела придержать язык, и тетка схватила ее за плечо:

— А ну-ка поподробнее?

— Не сейчас, — одними губами проговорила Эстер. Эрин улыбнулась, закрыла рот на воображаемый замок и выбросила воображаемый ключ.

Эстер огляделась. Здесь собрались не все, и это не давало ей покоя.

— А где Нин? — спросила она, прервав общий разговор.

— Ya, Старри, — произнесла Нин у нее за спиной.

Эстер обернулась и увидела сияющее лицо Нин. С бархотки на шее свисали подвески: с крупными черными раковинами контрастировали две поменьше, сияющие сиреневым, зеленым и золотым. А потом Эстер перевела взгляд на ее живот.

Рот у нее открылся сам собой.

— Боже мой, Нин! Откуда это?

Все рассмеялись, и Эстер с улыбкой покачала головой.

— Я хотела сказать — когда? Я понятия не имела… Давно?

— Я решила подождать, чтобы сказать тебе при встрече. Уже почти половина срока прошла. — Нин погладила живот; на глазах показались слезы. — Если вы не против, малышку будут звать Роми Аурора Джоунс.

Эстер сжала губы, стараясь скрыть волнение.

— Конечно не против. Да? — Она взглянула на Фрейю и Джека.

Оба кивнули:

— Конечно.

Куини хлопнула в ладоши, словно собираясь о чем-то объявить.

— Как хорошо, что мы снова собрались все вместе.

— Да, — вставила тетя Ро. — А теперь пора угоститься.

Пока остальные дожидались своей очереди взять что-нибудь со стола Куини, Нин и Эстер, держа в руках пустые тарелки, отошли в сторонку. Эстер не могла оторвать глаз от живота Нин, от того, как та бессознательно обнимала его.

— Она бы так радовалась за тебя, — тихо произнесла она.

Нин отвела взгляд.

— Старри, то, что случилось с Аурой, когда мы были подростками…

— Понимаю. Она была твоей лучшей подругой, — мягко сказала Эстер.

Нин, крепко сжав пальцы Эстер, положила ее ладонь себе на живот.

— Можно поговорить об этом потом, когда ты будешь готова, — сказала Эстер.

— Мне бы очень этого хотелось. — Нин с благодарностью улыбнулась.

Краем глаза Эстер увидела, что Фрейя нерешительно топчется рядом.

Эстер встала с раскладного стульчика и подбросила в огонь еще одно полено. Нин болтала с Куини и Эрин. Джек и тетя Ро обсуждали десерты. Фрейя села рядом с Эстер, и они улыбнулись друг другу.

Фрейя подняла бокал, показывая, что пьет за Эстер; та взглянула матери в глаза. Они чокнулись и выпили.

— Я люблю тебя, — тихо сказала Фрейя.

— И я тебя люблю, — ответила Эстер.

Эрин какое-то время смотрела на собравшихся сквозь костер, а потом подняла бокал.

— За Эстер! — провозгласила она.

Общий разговор прервался, все подняли бокалы и хором отозвались:

— За Эстер!

Эстер оглядела лица родных людей, освещенные пламенем. В каждом из них — ее родина, ее история. А в глубине души, прикрытая пеленой, она снова танцевала во «Флоувине» — с Софусом, Флоуси, Хейди, Леной, Гретой и Ракуль.

«А оказавшись внизу — поднялась».

Они вернулись домой, и Джек пошел отпирать дверь, а Фрейя и Эстер задержались на веранде.

— Мы сейчас, — сказала она Джеку.

— Ладно. Я пока поставлю чайник.

Эстер посмотрела, как отец идет по коридору, включая свет, и повернулась к Фрейе.

Мать прислонилась к перилам, шаркнула ногой и начала:

— Guldklump, если тебя тяготит что-то, связанное с Софусом… не нужно носить в себе эту тяжесть.

Эстер застыла.

— О чем ты?

— Говоря о нем, ты не видишь собственного лица, — аккуратно заметила Фрейя. — И не слышишь, как меняется твой голос, когда ты произносишь его имя.

— Я слишком устала после перелета, чтобы это обсуждать, — жалобно произнесла Эстер и потерла глаза.

— Ничего страшного.

— Мне так стыдно, — прошептала Эстер.

— Да, это сложно. Не вини себя. — Фрейя шагнула к ней и потерла ее руки.

Эстер не отрывала взгляда от ботинок.

— Не знаю почему…

— Что — почему?

— Почему между мной и Софусом что-то возникло. Потому что мы такие? Или потому, что я такая? Или просто потому, что я сестра Ауры? Не знаю.

— Может, стоит подумать над другим вопросом? Получше.

Эстер взглянула на мать.

— Как тебе это выяснить? — спросила та.

Эстер попыталась найти ответ в глазах матери.

— Как мне это выяснить?

Фрейя сжала плечо Эстер и шагнула к двери.

— Мама?

Та обернулась.

— Не пойми меня неправильно, — начала Эстер.

— Боже мой! Хорошо. — Фрейя встревоженно улыбнулась.

— Я хотела сказать… — Эстер натянула рукава на запястья. — Ты со мной совсем другая.

Какое-то время Фрейя, отвернувшись, обдумывала, что сказать. Снова взглянув на Эстер, она просто улыбнулась, хотя в глазах блестели слезы.

— Может, стаканчик на ночь? — спросила она.

— Пожалуй. — Эстер улыбнулась в ответ.

Фрейя ушла в дом, но Эстер еще побродила по саду. Посмотрела на звезды. Проверила время.

На кухне у Софуса утро идет своим чередом. Хейди вот-вот отправится в школу. Лена, наверное, пытается вытащить Флоуси из кровати. Софус на пастбище — кормит Мерил, Мишель, Меган, Шигурни, Долли, Ингрид и Фриду их любимыми овсяными хлопьями и клубникой.

Эстер шла по росистой траве. В серебристом воздухе трепетали мотыльки. На том конце лужайки белел, почти светился в лунном свете ствол березы — Дерева шелки. В памяти всплыл образ Коупаконан. «Чего ты хочешь, Эстер?»

Достав из кармана телефон, она открыла сообщения. С тех пор как она написала Софусу, что долетела благополучно, больше они на связь не выходили.

Эстер задумалась: что ему сказать? Как, с чего начать?

Удалить.

Удалить.

Эстер вздохнула, сердясь на себя. Взглянула вверх, на звезды. Заставила себя дышать медленнее. По Млечному Пути плыл Лебедь, и Эстер утешилась, снова увидев его на небе. Она вспомнила, как вылезала из такси у «Флоувина», как смотрела в светлое ночное небо — пустое, без звезд. Эстер не стала прогонять из головы драгоценное воспоминание: Софус шагает к ней через толпу, он улыбается, ямочки на щеках, и вот они уже перешучиваются насчет конденсатора потока.

Ей голову кое-что пришло. Эстер улыбнулась.

Набрала новое сообщение, отправила.

Эстер стиснула телефон: будет ли ответ? Когда на экране появился пузырь с текстом «Софус печатает», у нее громко застучало сердце. Вскоре прилетело и само сообщение.

53

Первые лучи зимнего солнца превратили темно-синее небо в бледно-серое, и на холодный белый песок, к заливу, спустились семь фигур. Они направлялись к семи гранитным валунам, покрытым пламенеющими водорослями и лишайниками: молчаливые, четко очерченные стражи. Тусклый свет делал морскую поверхность блестящей, как стекло. По небу неслись тяжелые тучи. Одна из фигур мелко переступала, опираясь на палку. Другая была беременной. Четверо несли сумки, двое — пляжные зонтики, переносной холодильник, пледы, примус. Последний в цепочке тащил два больших мешка с поленьями для костра.

У семи валунов фигуры остановились и стали расставлять принесенное. Одна выложила на песок засушенные розовые маргаритки. Каждая фигура взяла по букетику: две маргаритки и веточка водорослей, перевязанные рафией. Потом все семь двинулись к воде; некоторые шли, взявшись за руки. Войдя в воду, они постояли, обратив лица к морю, к светлеющему небу. Они ждали.

Над горизонтом, окрасив небо чистым розовым золотом и исторгнув у некоторых слезы, взошло солнце. Подбрюшье туч осветилось бронзой, аквамарином. Море переливалось, бирюзовое мелководье сменялось почти черной глубиной, убегавшей за горизонт. Семь фигур сделали еще несколько шагов — теперь вода доходила им до бедер — и образовали полукруг.

Фигуры, держа в руках букетики, стали говорить по очереди. Одна продекламировала стихотворение. Другая зарыдала, руки прочих легли ей на плечи, на спину. Третья фигура запела.

Выговорившись, вытерев слезы, отсмеявшись, они умолкли. Утро набирало силу, в кронах деревьев зазвучали птичьи голоса: вороны-флейтисты, дрозды, розеллы. По морю бежали волны, бесконечная история.

Семь фигур, стоявших в море, переглянулись. Одна бросила в волны свой букет. За ней — вторая. Вскоре семь букетиков из маргариток и водорослей медленно поплыли к горизонту.

— Аура и Ала, — сказала первая. — Моя любовь вас не оставит.

Ее слова подхватила сначала одна фигура, потом все остальные.

— Моя любовь вас не оставит, — хором проговорили все семь.

Над морем, заливая семь фигур безграничным светом, взошло солнце. Прижавшись друг к другу на прощание, фигуры смотрели на море, которое уносило их цветы прочь.

Солнце стояло уже высоко. Морской ветерок приносил запахи чайного дерева и эвкалиптов туда, где устроилась вместе со всеми Эрин. Джек разжег примус.

— Давайте завтракать. Принимаю заказы, — объявил он. — Тетя Ро, вы первая.

— Вот молодец. — Тетя Ро потерла руки.

Нин привалилась к Эстер, которая устроилась под зонтиком, и уголком рта сказала:

— Платье и плащ готовы. Я все устроила. Надо только забрать их из моей мастерской. — Она огляделась, желая убедиться, что их никто не слышит. — Ну что, мы в деле?

— В деле. Я тоже закончила, корона готова. И лестницу я достала.

— Отлично. — Нин вскинула кулак, тихо празднуя победу. — Как стемнеет, да?

— Как стемнеет. — Эстер улыбнулась.

Подмигнув ей, Нин повернулась и заговорила с тетей Ро.

Пока они что-то обсуждали, а Джек принимал заказы у Фрейи и Эрин, Эстер улучила момент и подошла к Куини.

— Ya, Куини…

— Ya, малыш. — Куини налила себе еще кофе в крышку от термоса. — Хочешь?

— Нет, спасибо. Я уже пила кофе.

Куини отпила из своей походной чашки.

— Nina nayri?

— Я хочу найти психотерапевта, — вполголоса сказала Эстер.

Лицо Куини смягчилось.

— Ты не могла бы порекомендовать мне кого-нибудь?

— Могла бы, но у твоего отца наверняка вариантов побольше.

— Это да. — Эстер вытерла ладони о штаны. — Могу спросить его, если тебе никто не придет в голову. Я подумала, может, у тебя есть люди, которым ты доверяешь, ты же выписываешь направления. Просто… Мне хотелось бы найти терапевта самой.

Глаза Куини загорелись тем же светом, каким переливались ракушки ее ожерелья.

— Завтра я выпишу тебе направление. Приходи ко мне на прием.

— Спасибо. — Эстер пожала руку Куини.

В лиловых сумерках пикап Эстер подъехал к стоявшей на обочине машине Нин. Эстер остановила машину и вылезла. Рихтовщик Нифти сотворил чудо: теперь об аварии напоминала только еле заметная трещина на раме ветрового стекла, сверху. Нифти предлагал свести Эстер с кем-нибудь, кто сумеет исправить и эту беду, но она отказалась.

— Ya. — Нин доставала коробки из своей машины.

— Давай помогу! — Эстер бросилась к ней.

Нин усмехнулась:

— Водоросли, слава богу, весят самую малость.

Эстер согласилась: коробки были легкими как перышко.

— Не так мы встретились на этом участке дороги в прошлый раз, да?

— Теперь ни Тины Тернер, ни черных лебедей.

Нин покачала головой:

— Нарочно не придумаешь.

Эстер потянулась к коробкам:

— Умираю от нетерпения.

— Думаешь, уже достаточно стемнело? Может, нам надо было камуфляжной краской намазаться?

Эстер рассмеялась.

— По-моему, да. Глаза привыкнут. Здесь тень. Думаю, с дороги нас никто не увидит. Но как только покажутся фары — прыгаем в кусты.

— Принято.

— Нин, спасибо, что согласилась на эту выходку. Она состоится только потому, что ты столько впахивала.

— Это все ради нашей девочки. — По голосу Нин было ясно, что она вкладывает в свои слова двойной смысл. — Справишься с лестницей? И с короной?

Эстер кивнула и пошла к пикапу.

— Ну, Старри, приступаем.

За час им пришлось нырнуть в кусты всего однажды. Закончив работу, они уселись на капот машины Нин и стали созерцать мерцающий силуэт Девушки из Биналог-Бей, которой в этот вечер довелось пережить трансформацию.

— Черт. Ей бы понравилось, — тихо проговорила Эстер.

— Ага.

Они посидели, рассматривая свое творение, озаренное светом недавно взошедшей луны.

Уперев руки в бедра, Девушка из Биналонг-Бей стояла в платье из красных, бледно-желтых и побуревших водорослей. Нин сшила их так, что платье вышло более чем выразительным: треугольные эполеты, плащ, ниспадающий на землю. На голову Девушки Эстер возложила корону-венок, сплетенный из веточек и морской травы, с розоватой устричной раковиной посредине.

— Пусть ее недолговечные доспехи служат ей верой и правдой, — задумчиво сказала Нин.

— Свободу Девушке из Биналонг-Бей, — тихо проговорила Эстер.

— Хорошо у нас получилось, Старри. Ей бы и правда понравилось.

Они посидели молча. Прохладный ночной воздух заставил обеих закутаться в джемперы, в объятия друг друга.

— Старри?

— Да?

— Когда у меня начнутся роды, ты останешься со мной? — Нин смотрела не на Эстер; ее глаза были устремлены вверх, к звездам.

От волнения у Эстер закололо кожу на лице.

— Конечно, — с трудом проговорила она.

Луна поднялась уже высоко — Девушка из Биналонг-Бей сияла, переливалось ее платье из сухих водорослей и сверкала корона.

— Ни одной падающей звезды, — пробормотала Нин. — Я так надеялась, что ее увижу.

Эстер понимала, о чем Нин: в детстве тетя Ро рассказывала им, что, когда люди умирают, их родные ночью, собравшись вместе, высматривают на небе метеоры. Те самые, которые несут умерших домой. На звезды, нашу извечную родину.

Эстер взглянула вверх, на рябую шкуру неба. Нин стерла слезу со щеки.

У моря, под звездами, возле семи валунов, носились вдоль воды, размахивая воображаемыми мечами, три фантома — три девочки.

Когда Эстер вернулась домой, Джек и Фрейя читали в гостиной.

— Мы поужинали поджаренными сэндвичами, — крикнула Фрейя. — Сковорода еще на плите.

— Кстати, тебе почта, — прибавил Джек.

Эстер сунула голову в дверь.

— Спасибо. Есть хочется ужасно.

На кухне она сделала сэндвич с помидорами, сыром и луком и чашку чая с молоком. Откусывая, просматривала почту, которой оказалось немного. Счет за регистрацию машины. Каталог местного книжного магазина. И — открытка. От Абелоны. С лебедями Хильмы аф Клинт.

«Эстер! В Копенгагене выставка. Мы с Лилле Хекс билеты буквально зубами выгрызли. А сувенирный магазинчик! Я не устояла и теперь посылаю тебе твоих лебедей. Целую. Абелона».

Эстер прижала открытку к груди, а потом сунула ее в сумку.

Последним в стопке почты оказался большой конверт с эмблемой и марками Университета Нипалуны. Стряхнув с рук крошки, Эстер вскрыла конверт. Вот он, блестящий, как перспективы: буклет Тасманийского университета, факультет естественных наук.

Эстер отложила буклет и откусила от сэндвича. Задумчиво прожевала.

На полке прозвенели часы. Эстер подняла взгляд. Морской муж Агнете и ее дети удерживали для нее время. В памяти встали размытые фигуры, затаившиеся под водой копенгагенского канала. Строчка, вытатуированная на коже Ауры.

Эстер погладила обложку буклета.

«Ты посеешь семена: помни».

Перед сном Эстер открыла окно, чтобы впустить в комнату прохладу. Зажгла лампу. Принимать душ она не стала: соль должна остаться на коже.

Раздевшись, Эстер залезла в постель. Мобильный, лежавший на тумбочке, пискнул.

«Доброе утро, Ши-Ра. Как прошла церемония? Вечером, перед сном, я зажег свечку. Всю ночь провертелся. Я думаю о тебе. Сегодня опять буду искать информацию».

Эстер вспомнились букетики маргариток и водорослей в волнах. Когда они уплывали, Куини тихо сказала: «Takariliya muka, „морская семья“».

Эстер начала печатать. «Церемония была прекрасна, Софус».

Остановилась. «Жалко, что тебя там не было».

Софус позвонил ей по FaceTime. Эстер рассказала ему про утренний обряд, Софус ей — про собственные изыскания. Потом Эстер повернулась на бок и натянула одеяло до подбородка; она смотрела в окно, за которым качались под звездами деревья, пока глаза не начали закрываться.

Эстер ничего не снилось. Над Солт-Бей, описав дугу по полночному небу, скатилась звезда.

Прошло несколько месяцев. Весеннее утро выдалось ясным и холодным. Джек, стоя на подъездной дорожке, поглядывал на часы; воротник он поднял, защищаясь от ледяного ветра с моря.

— Ну же, Старри. День открытых дверей ждать не будет, — крикнул Джек. Фрейя несколько раз нажала на гудок «кингсвуда».

Эстер выскочила из дома, захлопнув за собой дверь.

— Черт вас дери, смотрите из штанов не выпрыгните. Иду уже!

— Не ругайся, Старри.

Открывая дверцу и устраиваясь на пассажирском сиденье, Эстер закатила глаза, невольно улыбаясь. Джек сел рядом с Фрейей, вытянув руку вдоль спинки сиденья.

— Готова? — спросила мать, поворачивая ключ в замке зажигания.

— Всегда готова!

— Встречай нас, университет! — прокричал Джек.

— Папа, — простонала Эстер.

— Старри, я же говорил: мы не будем тебя смущать. День открытых дверей пройдет без нас. У нас с мамой свидание на новой выставке в Музее искусств.

— Выставка — значит, выставка, — улыбнулась Эстер.

Выруливая на дорогу, Фрейя сунула в магнитолу кассету и сказала Эстер через плечо:

— Вот, записала. Послушаем, пока едем.

— Сборник? Ну ты крута, мам. — Эстер смотрела, как за стволами эвкалиптов проплывает море.

Динамик затрещал, и послышались высокие звуки синтезатора. Эстер закрыла глаза. Вступили ударные. Fleetwood Mac исполняли Everywhere. С переднего сиденья на нее, сияя, смотрела Аура — она вкладывала в песню всю душу. Эстер запела припев, как когда-то Аура. I’m everywhere, I’m everywhere. Потерла ладонью грудь — там, где сердце.

— Ну, Старри, — начал Джек как бы между прочим, — как тебе Сьюзен?

Эстер посмотрела ему в затылок и улыбнулась. Беззаботный тон никогда не давался Джеку.

— Ну, она хорошая.

К Сьюзен Олбрайт Эстер направила Куини.

— Она специализируется на проживании тяжелой утраты и неопределенности, а также посттравматическом расстройстве, — сказала она, когда Эстер явилась к ней на прием.

— Вряд ли все это про меня. Ты уверена, что мне нужна именно она? — спросила Эстер. В ответ Куини просто сочувственно, понимающе ей улыбнулась.

Через несколько недель, собравшись с духом, Эстер позвонила Сьюзен. Она убеждала себя, что ей нечего сказать, — до того самого момента, как оказалась в кабинете терапевта. Та ободряюще улыбнулась ей и сложила руки на коленях.

— Итак, Эстер. Для начала расскажите, пожалуйста, о себе.

Эстер воображала себя загадочной, непроницаемой пациенткой, с которой Сьюзен придется повозиться. Но терапевт просто благожелательно, не вынося суждений, выслушала ее историю — и этого оказалось достаточно.

— Будешь продолжать с ней? — Джек так старался говорить легко и беззаботно, что голос прозвучал напряженно.

— Да.

— Отлично, Старри. — Джек оглянулся на нее через плечо. — Отлично.

Фрейя кивнула, соглашаясь с мужем.

— Спасибо. — Эстер смотрела на эвкалипты, что росли по обеим сторонам дороги. Звякнул телефон: Софус. Эстер дважды перечитала сообщение. И улыбнулась.

К тому времени, как Фрейя выбралась на скоростное шоссе, Everywhere кончилась. Паузу между песнями наполнили пощелкивание и треск. Волоски на шее Эстер встали дыбом.

Она повернулась и бросила взгляд в зеркало заднего вида. Фрейя смотрела ей в глаза.

Мать сделала фортепианное вступление погромче, и по коже Эстер побежали мурашки.

Она смотрела в глаза матери, пока звучала песня. Когда начался припев, Фрейя улыбнулась со слезами на глазах, от уголков протянулись морщинки.

She’s a Rainbow.

~

Эстер вела машину по прибрежной дороге. Вот и эвкалиптовая роща возле семи валунов у залива. Стоял март, золотое пограничье. «…Время, когда завеса между мирами истончается и любая твоя мечта может сбыться».

Эстер вылезла из пикапа. Вдохнула соленый воздух полудня. Закрыла дверцу и спустилась на берег. Села, стянула ботинки и носки, зарыла пальцы в мелкий белый песок. Посидела, глядя на огненно-рыжие лишайники и водоросли на серебристом граните валунов. На бирюзу океана. Бронзу водорослей. Краски родных мест. Посмотрела на часы: время еще есть. Медленно потерла руки, стараясь успокоиться.

Эстер провела рукой по песку, оставив бороздки. Эвкалипты у нее за спиной шептали свои полуденные сказки. Солнце грело кожу.

Она стала перебирать осколки раковин, камешки, семенные коробочки эвкалипта, плети Нептунова жемчуга, водоросли, деревяшки, принесенные морем. Выбрала несколько раковин, разложила на ладони. Береговая улитка. Черная ракушка. Каллиостома. Эстер повертела каллиостому в пальцах. Когда-то эта красивая ракушка служила моллюску домом, защищала его, была полна жизни — а потом стала просто мусором, болтающимся в волнах. Эстер подставила каллиостому под свет, чтобы лучше рассмотреть, где раковина истончилась, где протерлась. На этих местах обнажился сияющий цвет — зеленое, голубое, розовое, фиолетовое, золотое. Переливчатое, радужное.

Фрейя рукой в перчатке разглаживает трафарет на запястье Эстер: там, где шрам.

— Когда наносишь татуировку, — объясняет она, — пигмент проникает в нижний слой кожи. Верхний слой, первый, как бы пеленой прикрывает волшебство, мерцающее в нижнем слое.

Эстер смотрит на трафарет на запястье и поднимает глаза на спокойное лицо матери. Она всем телом ощущает, как вибрируют нервы. За Фрейей сгрудились Эрин, Куини, тетя Ро и Нин с Крошкой Ро на руках.

— Как перламутр в ракушке. — Куини ободряюще кивает.

Эстер переводит взгляд с исполненного любви лица Куини на лицо Эрин; она покрывается гусиной кожей. Перехватывает взгляд Нин, и они улыбаются друг другу. Тетя Ро стиснула ожерелье из переливчатых радужных раковин. На подоконнике у них за спиной трепещет пламя одинокой свечи.

— Готова? — спрашивает Фрейя.

Эстер побросала улов на песок: береговую улитку, черную ракушку, каллиостому. Отряхнула руки. Провела пальцами по татуировке, которая уже начала подживать. На запястье раскинула крылья золотисто-бурая с лиловым совка, с крыльями яркими, как расшитая блестками шаль; мелкие зазубрины на крыльях походили на кардиограмму. Кардиограмма выходила за контуры бабочки и шла через крылья, как отметины. Взлетала и опадала, взлетала и опадала. Переливалась на коже.

Эстер проверила время. В груди завертелась очередная шутиха беспокойства. Скоро ехать. Эстер медленно вдохнула и оглянулась через плечо — на эвкалипты, на Звездный домик в отдалении. От окон отразился свет. Эстер так же медленно выдохнула. В озерце плескались черные лебеди.

Эстер закатала джинсы до колен и постояла, отряхивая песок. Сейчас она сделает кое-что еще — и поедет в аэропорт.

Она брела по мелководью вдоль берега, направляясь туда, где залив изгибался, туда, где море встречалось с сушей. Ей вспомнилось, как она глядела в невинное лицо Лиден Гунвер, как оставила у ее ног черное перышко. Как уходила в темноте от канала Фридериксхольм, а за спиной у нее качалось на воде, над жутковатыми фигурами Морского мужа и детей, покинутых Агнете, черное перышко. За этими последовали и другие воспоминания. Вот она бежит по базальтовой скале к Коупаконан, черпая силу в море, втискивает перышко между телом и шкурой тюленьей девы. Вот стоит в теплице Флоуси, и ее единственная компания — ночные цветы, ночной сад его сердца; она оставляет перышко неоконченному деревянному тупику. Смотрит вслед Софусу, а потом пристраивает перышко туда, где сходятся ступни беременной женщины и ее перевернутого отражения. Вот вклеивает перо в «Вязание: дело для настоящих мужчин», словно оно может выразить все, для чего она не нашла слов. И последнее: она сует перышко между книг в мансарде Абелоны.

Эстер брела по мелководью. Предвечерние краски стали ярче: солнце клонилось к закату.

— Смерть, — произнесла Эстер вслух. — Расплата. Приглашение. Переход. Понимание. Противостояние. — Она помолчала. — Возвращение домой.

Эстер полезла в карман за восьмым и последним черным лебяжьим пером. Она хотела отдать его морю. Зажав стержень в пальцах, Эстер смотрела на волны.

— Какой будет моя восьмая шкура? — тихо спросила она. Под меняющимся небом волны переливались, как лава. Становились чем-то другим. Эстер взглянула на запястье.

Ее сердце. Ее кожа. Ее жизнь.

Эстер повертела перо в пальцах. Подняла взгляд на небо, где происходила перемена. Софус сейчас где-то в воздухе, летит над сушей и водой. Он уже почти с ней.

В груди нарастало желание сказать что-нибудь, дать название этому мигу. Две сестры бежали по берегу, размахивая мечами. Миллиард галактик сошлись в одной песчинке. Черная птица — лебедь — рушилась на Эстер. Неизреченные слова переполняли рот.

В памяти всплыла картина: звезды вверху, звезды внизу. Неоново-голубой мир, принадлежащий только ей одной.

Эстер опустила голову, наблюдая за собой, идущей по пене ласковых волн. Посмотрела наверх, разглядывая, как ширится золотое небо.

Эстер сунула перо во внутренний карман куртки. Она не сводила взгляда с горизонта.

Дышалось легко. Линия между морем и небом. Глаза наполнились слезами.

Трепет. Блеск и хлопанье крыльев.

— Я Эстер Уайлдинг.