Восьмая шкура Эстер Уайлдинг

1

Дело шло к вечеру. В день, когда Эстер Уайлдинг ехала домой по прибрежной дороге, свет был болезненно-золотистым. С тех пор как ее сестра бесследно исчезла в море, прошел год.

Стоял март, для острова — пограничное время, когда менялся характер приливов. Свежий морской бриз гулял среди эвкалиптов. Рожденные летом тюленята уже охотились самостоятельно. Черные лебеди начинали устраивать гнезда для зимних выводков. В марте созвездие Лебедя стоит низко над горизонтом, при дневном свете его не видно. Эстер переключила скорость, нога теперь давила на педаль не так сильно: Эстер смотрела на позолоченные солнцем мелкие волны. Аура любила это время года больше других. В детстве она называла его «золотое пограничье». Эстер вспомнила восхищенный голос сестры: «Слушай, Старри: можно войти в море — и наши тела поплывут между тем, что вверху, и тем, что внизу. В такое время завеса между мирами истончается и любая твоя мечта может сбыться». В глазах Ауры появлялся озорной блеск. Эстер, не в силах сдержаться, принималась протестовать: нет никакой завесы, ведь существует только один мир — наш; почему бы Ауре не признать этот факт? «Мой юный профессор, — обязательно отвечала ей Аура, крутя запястьями так, что стукались друг о друга деревянные браслеты, — в один прекрасный день я отыщу мечтателя даже в тебе».

Порыв ветра, влетевшего в опущенное окошко, принес с собой смесь ароматов. Вот он, запах дома. Эвкалипт, соль, дым костра. Эстер отвернулась, словно не желая вдыхать запахи. Совсем рядом сверкало бирюзовое море; в мелкой волне ритмично изгибались бурые водоросли, волны набегали на белый песок и снова отступали. «Наши тела, наши тела». Эстер вцепилась в руль. Дорога пошла на подъем; в отдалении показались как на ладони семь гранитных валунов, поросших ярко-оранжевым лишайником и водорослями. Напевая: «…тела, наши тела», Аура кружится на мелководье, пальцы водорослей хватают ее за лодыжки. Эстер дернула коленом. Прикусила большой палец. Ощутив вкус крови, сжала кулак большим пальцем внутрь и раздраженно вздохнула.

В последний год Эстер жила на западном побережье, словно в добровольном изгнании. Древняя река, ливневые леса — край забвения, но ведь за забвением она туда и отправилась. Там не было никаких воспоминаний, за исключением тех, которые она сама создавала и воссоздавала каждый день. На западной оконечности острова, на краю земли, Эстер обрела место, где можно дышать. Но стоило ей утром выехать на перекресток, где грунтовая дорога упиралась в шоссе, а редеющий ливневый лес сменялся сухими пастбищами, как сердце у нее сжалось. Даже когда в пикап через вентиляцию начал проникать свежий запах прибрежных эвкалиптов, свободнее не задышалось.

Весь день Эстер казалось, что она покинула собственное тело и смотрит на себя, сидящую за рулем машины, со стороны. Эту прибрежную дорогу она запомнила лет в пятнадцать: Аура, которой в ту пору уже исполнилось восемнадцать, учила ее водить машину. Рука Эстер переключала скорости, ноги нажимали на педали; она снова видела, как вписывается в поворот, а за поворотом — скала с эвкалиптом, на ветке дерева висят качели. Вот она, опустив плечи, со стуком проезжает по невысокому мосту, а вот откидывается на спинку сиденья, высматривая парусные лодки в оставшихся после прилива озерцах, где на берегах переливаются розовые ракушки и зеленые водоросли. Подается вперед, если впереди неожиданный подъем, и не так сильно давит на газ перед очередным спуском, скрытым за изгибом дороги.

Именно так они всегда и возвращались. Вместе. Окна опущены, соленый ветер в лицо. Пол пикапа усыпан фантиками от чупа-чупсов и папиросной бумагой от самокруток Ауры. На приборной доске выложены в ряд ракушки и шишки банксии. Из магнитолы громко поют Стиви Никс, Дженис Джоплин, Мелани Сафка. Сердце Эстер то сжималось, то расширялось от благоговейного восторга перед старшей сестрой, которая сидела рядом с ней.

Эстер прибавила скорость; ее пугала собственная детская неспособность принять тот факт, что море, ветер, деревья и звезды могут существовать без Ауры. И все же. Неукротимые волны накатывали на берег. В топких озерцах плескались черные лебеди. Семь валунов стояли плечом к плечу, глубоко, словно тайну, храня тепло дневного солнца. Душа сопротивлялась, но тело помнило дорогу домой. Туда, где она до сих пор оставалась младшей сестрой Ауры Уайлдинг.

Одолевая последний подъем, Эстер неприязненно взглянула на скульптуру, которая стояла почти у обочины, недалеко от моря: растрепанная женщина в бикини улыбалась, положив руки на бедра. Обе ноги женщины ниже колен были вмурованы в изображавший море камень, снабженный табличкой с крикливым приглашением: «ДОБРО ПОЖАЛОВАТЬ В БИНАЛОНГ-БЕЙ!» Скульптура, которая встречала и провожала приезжих, была здесь, сколько Эстер себя помнила. В отрочестве у нее случались приступы клаустрофобии, и при виде «Девушки из Биналонг-Бей», ее прихваченной морозом улыбки, волос, бикини и ног, навечно скованных каменным морем, у Эстер потели ладони и неприятно перехватывало дыхание.

Эстер мучилась каждый раз при встрече со скульптурой; все изменилось, когда Аура начала учить ее водить пикап.

— А я знаю, как эта девица может тебя развеселить, — сказала как-то сидевшая за рулем Аура.

Эстер покачала головой. Насупилась. Аура искоса взглянула на нее и вздернула бровь; плечи сестры заливало полуденное солнце.

— А я все-таки знаю. И докажу. Прямо сейчас.

Когда они проезжали мимо скульптуры, Аура опустила окошко и вскинула руку, сжимавшую воображаемый меч.

— Сестры Тюленья Шкура и Лебяжий Пух! Шела и Ала! — нараспев прокричала она. — Взмахните мечом, возвысьте голос! — Ветер унес ее смех вдаль. — Ну же, Старри, теперь твоя очередь.

Эстер еще крепче вцепилась в руль. Она сейчас ведет машину, как когда-то Аура. Руки держат руль, как сжимали его руки сестры. В зеркале заднего вида уменьшается «Девушка из Биналонг-Бей».

Когда до мыса и Солт-Бей оставалось совсем немного, голова у Эстер начала гудеть. Адское похмелье, с которым она проснулась утром и которое пыталась победить парацетамолом, снова пошло в атаку. Эстер была в пути уже семь часов, включая вынужденные остановки: иногда тошнота становилась совсем уже нестерпимой. Ей страстно хотелось, чтобы поездка закончилась, и каждый метр, отделявший ее от дома, казался личным оскорблением. Зрение начало шалить, от усталости перед глазами заплясали черные мушки, от тревоги все стало размытым. Эстер бросила взгляд на сумки под пассажирским сиденьем, пытаясь припомнить, в какой из них затаился пакетик леденцов, купленный на последней автозаправке. Сахар приведет ее в чувство. Эстер сбросила скорость. И на секунду отвлеклась от дороги.

Все произошло мгновенно.

Что-то с грохотом рухнуло на лобовое стекло; стекло пошло мелкими трещинами, но удержалось. Эстер пронзительно закричала. От удара и от испуга она резко вильнула, вдавила в пол педаль тормоза и юзом съехала на обочину. Тошнотворный животный запах. Пахнет кровью. И резиной: что-то горело.

Машина резко остановилась, подняв тучу пыли и мелких камешков. Эстер мелко дышала; ее трясло, и гулко стучало сердце. Открыв дверь, Эстер, как в тумане, на ватных ногах вышла из машины. Разум отказывался принять увиденное: изуродованное лобовое стекло, выгнутая, смятая жесть в том месте, где еще минуту назад была крыша. Словно это не металл, а глина, которой несколькими небрежными движениями придали совершенно другую форму. Эстер уставилась на искореженный бампер. Трещина бежала дальше, стекло щелкало, но все же держалось. А в середине всего этого лежал черный лебедь — пугающе неподвижный, весь в крови, грациозная шея безвольно поникла.

Эстер в ужасе закричала. Сжав виски ладонями, она огляделась, пытаясь сориентироваться. Не сразу, но узнала эвкалиптовую рощу на мысе, где они с Аурой чуть не целыми днями лазали по семи серебристым валунам, чтобы нырять с них в потаенную лагуну. На парковке пусто. Эстер одна. Нужно успокоиться, подумать, как быть. Нужно посмотреть, что с лебедем. Вызвать полицию. А надо ли вызывать полицию, если с небес на твой пикап падает лебедь? Но кому звонить, если не полицейским? Ауре. Имя сестры всплыло само собой. У Эстер свело желудок. Она согнулась пополам, и ее чуть не вырвало желчью. Пытаясь устоять на ногах, она оперлась о машину.

— Эстер?

Услышав знакомый голос, Эстер испуганно замерла; рядом, тормозя, хрустнул гравием автомобиль. Эстер непонимающе моргнула. Из машины — встрепанные волосы, черный кожзаменитель, чулки в сеточку, джинсовая куртка и ослепительный блеск — вылезала Тина Тернер.

— Эстер? — Она схватила Эстер за руки и вгляделась ей в лицо. В глазах мелькнула тревога. — Ты цела? Ты цела.

Эстер тупо смотрела на накрашенное лицо женщины в парике.

— Я видела, как падает kylarunya[1]. Видела. — Женщина указала на лебедя, распластавшегося по пикапу Эстер, а потом на собственную машину: мотор работает, дверца приоткрыта.

Под светло-рыжими космами тяжелого парика, под ярко-голубыми тенями, розовыми румянами и коралловой помадой Эстер узнала лучшую подругу Ауры. Сестра дружила с ней всю жизнь.

— Нин? — в замешательстве спросила Эстер.

— Все хорошо. — Голос Нин смягчился. — Ты просто немного испугалась. С тобой все хорошо.

Эстер издала невнятный полузадушенный звук, полуплач-полусмех, в котором страх смешался с облегчением. Теперь рядом с ней Нин, такая утешительно знакомая.

— Иди сюда, ты вся дрожишь, как морская улитка. — Нин стала растирать ей руки.

Эстер только теперь поняла, как сильно ее трясет. Солнце зашло за тучи, превратив бирюзовое море в синевато-серое. Глаза резанул холодный ветер.

— Садись ко мне в машину, я включу обогреватель.

— А как… — Эстер обхватила себя за плечи. Ей невыносимо было смотреть на неподвижную птицу.

— Я посмотрю, что с ней. Давай сначала согреем тебя. — Нин усадила Эстер в свою машину и включила печку, взяла с заднего сиденья плед и закутала в него Эстер. Хлопнула дверцей и, неловко ступая ногами в красных лакированных шпильках, поковыляла по гравию выяснять, что с лебедем.

Эстер сморгнула набежавшие слезы; ее поразило, как быстро ее успокоили большие глаза и крепкие руки Нин, какое чувство безопасности она ощутила, глядя на дерзкий разворот плеч этой женщины. Так она и росла, опираясь то на Нин, то на Ауру, — щенок, точно знающий, где его место в мире. До поры до времени.

Эстер потрогала лоб и поморщилась: там наливалась болезненная шишка. Закрыла глаза, опустила голову на спинку сиденья. Вот Нин и Аура, взявшись за руки, идут по берегу. На шее у обеих — ожерелья из переливчатых раковин. Эстер — всегда на пару шагов позади — бежит за ними. «Подождите меня!»

— Ты, наверное, испугалась. — Нин открыла дверцу и села за руль. Ветер захлопнул дверцу; порывы становились все резче, машина содрогалась.

— Не знаю, как это произошло, — пробормотала Эстер. — Я ехала — и вдруг как будто бомба взорвалась. Бах — и я больше никуда не еду. Останавливаюсь. Пикап искорежен, а на лобовом окне — черный лебедь. — Слушая собственный голос, Эстер смотрела на Нин, лицо которой светилось сопереживанием. В горле встал ком. — Я убила лебедя. — Эстер чуть не плакала.

— Это просто несчастный случай. — Нин сжала ей руку; скрипнуло платье из искусственной кожи.

— Ты же не веришь ни в какие неожиданности. — Эстер прищурилась.

— Толковать случившееся можно по-разному, но давай не станем, ладно? На твою долю и так много всего пришлось.

Слова Нин стали тем самым холодным душем, после которого Эстер отчетливо осознала, зачем она приехала и что ей предстоит. Оглядев наряд под Тину Тернер, Эстер поняла, куда собралась Нин.

— Ты тоже туда, — безучастно сказала она. — На «вечеринку». — Эстер изобразила пальцами кавычки. — Понятно.

Нин — Тина Тернер и Аура-Шер танцуют, взявшись за руки, в прихожей Дома-Ракушки. Они собрались на свой первый костюмированный бал в средней школе.

— Мама уже там — помогает все устроить. Я обещала приехать пораньше, помочь. — Нин поправила парик. — Тебе надо к врачу.

— Со мной все нормально.

— Я не спрашиваю, а говорю: тебе надо к врачу.

— Со мной все нормально, — повторила Эстер. — Мне бы сегодняшний вечер пережить. А сейчас… — Эстер замолчала.

— Да. Но я ведь здесь, верно? Я тебя одну не оставлю.

Сил у Эстер хватило только на кивок. Порывы ветра трепали черную птицу.

— Мы не можем оставить ее здесь, — сказала Эстер.

— И не оставим. — Нин завела машину.

— Нин! — Эстер в панике схватила Нин за руку; лицо исказилось. — На мой пикап свалился черный лебедь. За несколько часов до вечера памяти моей сестры. — Она прерывисто вздохнула. — Я не смогу, сама — не смогу.

Нин, ровно и глубоко дыша, одну ладонь прижала к груди Эстер, другую — к собственной груди. Вдох-выдох, вдох-выдох.

— Дыши, не торопись. — Нин дышала вместе с Эстер, пока та не успокоилась. — Не торопись.

Потом она снова взялась за руль и медленно подъехала к пикапу.

Эстер страстно захотелось обнять ее, попросить прощения за то, что она тогда молча исчезла, спросить Нин, как ей сейчас живется, не затянуло ли ее в черную воронку горя. Как она пережила несчастье? Нанизывает ли по-прежнему ожерелья из опаловых раковин вместе с женщинами из своего рода? Эти женщины когда-то учили Эстер и Ауру звать к себе лебедей и петь тюленям.

Но ничего, кроме «спасибо», Эстер сказать не смогла.

Не глуша мотор, Нин сходила к пикапу за вещами Эстер. В одной руке она тащила сумки, а другой придерживала парик, чтобы его не унесло ветром. Открыв дверцу, Нин сложила вещи Эстер на заднее сиденье. Эстер протянула ей плед, все еще хранящий тепло ее тела.

— Старри, — запротестовала было Нин.

Но Эстер уперлась. С пледом в руках Нин направилась к пикапу. Эстер отвернулась, ругая себя за трусость. Через несколько минут машина качнулась: Нин положила лебедя в багажник.

— Больше ничего не осталось? — спросила она, снова садясь за руль.

Эстер обернулась и оглядела сумки.

— Да, все на месте.

— С пикапом разберемся завтра. Здесь ему ничего не сделается. А теперь, — Нин сняла машину с ручного тормоза, — отвезем тебя к врачу.

— Все клиники сейчас закрыты, — заспорила Эстер, хотя голова у нее гудела.

— А я не в клинику тебя повезу, сама знаешь. — Нин вывернула на прибрежную дорогу.

Эстер так разнервничалась, что у нее свело желудок.

Нин коротко, но цепко взглянула на нее и мягко сказала:

— Лебедь — это не знак. Не кори себя еще больше.

2

Почти всю дорогу Эстер просидела с закрытыми глазами, лишь изредка поглядывая на полосы заката, отражавшиеся в подернутом сумерками море. Она почувствовала, что машина замедляет ход и останавливается, но глаз так и не открыла.

— Приехали, — сказала Нин.

Эстер неохотно оглядела грунтовую подъездную дорогу и газон перед родительским домом. Здесь прошло их с Аурой детство. Серовато-белый фасад. Завитки дыма из трубы. Отливающие перламутром окна светятся в лучах низко висящего солнца. С тех пор как Эстер уехала, прошел год, но ей казалось, что все десять, — в такое смятение ее приводила мысль о возвращении; она заранее представляла, сколько возникнет раздражающих помех. Но в эту минуту все было просто и спокойно. Возвращение домой. Туда, откуда она родом. В Дом-Ракушку.

— Все осталось как было, — тихо проговорила Эстер.

— И все изменилось, — прибавила Нин.

Эстер кивнула. Все стало другим.

Занавешенные окна в торце дома были темными, размыто светилось только окно отцовского кабинета. Зимний полдень, голые пальцы Дерева шелки[2] стучат в окно. Голос отца: «Черная дыра, Старри, — это область космоса, где гравитация такая сильная, что захватывает даже свет».

— Я не могу явиться к ним в таком виде. — Эстер коснулась наливавшейся на лбу шишки. — Не хочу, чтобы они суетились.

— Вот это правильно, — согласилась Нин.

Эстер с недоумением взглянула на нее.

— Фрейя у себя в студии с клиенткой, работа затянулась. А у одного из клиентов Джека паническая атака, человеку срочно понадобилась сессия на дому. — Нин говорила мягко и уверенно. — Вот почему мама приехала пораньше. К тому времени, как они освободятся, все будет уже готово. Ну и я тоже приехала пораньше.

Эстер опустила глаза и стала рассматривать собственные руки. Да, возвращаться не хотелось, но она и не подумала, что родители ее не встретят.

— Как всегда, — прошептала она.

— Ну-ну, Старри. — Нин открыла ей дверцу. — Не будем спешить.

— Ты не могла бы открыть багажник?

— Зачем?

— Я не оставлю ее в багажнике. В темноте…

— Старри…

— Какого хера! — вырвалось у Эстер. — Прости, Нин. Открой, пожалуйста, багажник.

Нин примирительно вскинула руку, другой рукой она потянулась к рычагу возле своего сиденья. Эстер постаралась не обращать внимания на беспокойство, отразившееся на лице Нин.

Они вылезли из машины, забрали с заднего сиденья вещи Эстер и пошли к открытому багажнику. Нин потянулась было за лебедем, все еще завернутым в плед, но Эстер ее опередила. Осторожно подведя ладони под плед, она подняла птицу — на руки легла тяжесть мертвого тела. Мягкие перья, кости, ребра. Интересно, подумала она, как Нин уложила шею птицы. Эстер почему-то боялась, что лебедю больно.

— Мимо прачечной? — спросила Нин.

Это чтобы не идти мимо тату-студии, в которой сейчас работала Фрейя, догадалась Эстер. Она послушно последовала на Нин, неся птицу в объятиях.

Они обогнули веранду перед домом, прошли вдоль торца. Эстер пошатывалась под тяжестью лебедя. Она, дрожа, несла память о жизни, которая больше не встретит ее дома, — о быстрых шагах Ауры в прихожей. «Старри, это ты?»

Эстер стиснула зубы. Медленно и глубоко вдохнула.

— Молодец. — Нин открыла дверь прачечной.

Эстер постояла на пороге. Руки ныли от тяжести. Она половчее перехватила лебедя и вошла.

Эстер вспомнила, как годом раньше сидела в гостиной Ракушки; осенний полдень. Кожица под ногтями расковыряна до крови. Эстер ждет. Она попросила родителей провести сеанс семейной психотерапии; они не собирались втроем с тех пор, как поисковую группу отозвали. Когда терапевт назначил время, Эстер собралась с духом и решила сказать им про записку.

Психолог, коллега Джека, ждет вместе с Эстер. Он вежлив, спокойное выражение не покидает его лица с той самой минуты, как он вошел в дом. На журнальном столике остывает чай — четыре чашки, Эстер заварила на всех; еще там стоит вазочка с печеньем. Нетронутая. Тикают, заикаясь, кухонные часы. Эстер извиняется, говорит, что ей надо в туалет. Словно со стороны видит, как она идет к себе в комнату, вытаскивает из-под кровати заранее уложенные сумки, выходит через боковую дверь и шагает к пикапу. Она не оглядывается.

Нин открыла дверь бывшей комнаты Эстер.

— Я позову маму. Мама! Ты здесь? — И, оставив Эстер в одиночестве, она пошла по коридору.

Эстер ошеломленно огляделась. В комнате царил тот же беспорядок, что и в день ее отъезда. Эстер сама не знала, чего ждала: может быть, что отец переделает ее комнату в еще один психотерапевтический кабинет, а может — что мать станет хранить здесь запас пигментов для татуировки. Но все осталось зловеще нетронутым; одежда свисала из открытого шкафа, как в тот день, когда она хватала и совала в сумку все подряд, лишь бы чистое. Гирлянда из планет. На потолке — наклейки-созвездия, светящиеся в темноте. На стене — постер с Марией Митчелл[3]. Книжные полки, на которых выстроились старые школьные учебники по естествознанию. Затаившиеся в ящиках стола незаполненные бланки заявления о зачислении на курсы по астрономии. На столе — стопки незаконченных дневников. Когда Эстер было лет двадцать, Джек как раз переживал этап дарения дневников. Предполагалось, что Эстер станет записывать в них сны; этого не произошло. А потом Эстер увидела ее. На подоконнике. Фиалку в горшке, которую она купила для Ауры по случаю возвращения сестры из Дании. Фиалка выглядела ухоженной и довольной жизнью.

Ноги у Эстер дрожали от усталости: она так и держала мертвую птицу на руках. Она огляделась, прикидывая, куда положить лебедя. Свободное место нашлось под кроватью. Эстер опустила лебедя на пол и мягким движением задвинула его поглубже, чтобы скрыть от чужих глаз. Села, встряхнула руками, сбрасывая напряжение. Только теперь она заметила, что по стенам и полу быстро бегут квадратики света. Какое-то время Эстер просто смотрела на них, а потом встала и подошла к окну.

Ветер снаружи улегся. Сад, замерший за окном, сиял, как залитая неоновым светом страна чудес. В саду был устроен навес, с которого свисали зеркальные шары; они медленно вращались, бросая россыпь мерцающих бликов на большую фотографию Ауры, установленную на мольберте. Эстер вгляделась в лицо сестры. В налившейся на лбу тугой шишке стучал пульс.

— Как она?

Эстер навострила уши: голоса Нин и Куини приближались.

— Может, у нее шок? Шишка-то на лбу серьезная. А ехать в больницу она отказалась наотрез.

Какое-то время Нин и Куини перешептывались, потом послышался вздох.

— Ya[4], Старри? Nina nayri?[5]

Эстер обернулась. К ней в комнату вошла Ивонн Гулагонг[6] с докторским саквояжем в руках. К классическому теннисному платью — белому, с синей цветочной отделкой — была приколота нарисованная картонная ракетка; на спине, как щит, красовалась увеличенная копия Кубка Уимблдона в женском одиночном разряде 1980 года. Куини сходила с ума по теннису, сколько Эстер ее помнила; она часто шутила, что записи матчей Ивонн внесли не меньший вклад в спасение ее жизни, чем химиотерапия. Когда Куини увидела Эстер, на ее лице появилось знакомое выражение: смешанные в равных пропорциях подозрительность и нежность. Словно девочки снова ввалились в дом, покрытые солью, в браслетах из водорослей и ожерельях из листьев банксии, с карманами, набитыми коробочками эвкалипта, обточенными морем стеклышками и ракушками.

— Привет, Куини, — ответила Эстер. — Со мной все нормально.

— Хорошо, что я его захватила. — Куини поставила саквояж на пол, оглядела Эстер и нахмурилась. — Говорите, что случилось.

Нин пустилась рассказывать, как она ехала за пикапом и увидела, что произошла авария, как свернула на обочину и обнаружила Эстер — с шишкой на лбу и в полной растерянности. Когда Нин упомянула о погибшем черном лебеде, они с Куини переглянулись, что не укрылось от внимания Эстер. Свидетели тогда, год назад, говорили полиции, как Аура, стоя рядом со Звездным домиком, кричала морю: «Ала! Ала!»

Все казалось водянисто-бессмысленным. Эстер захотелось проснуться в своей комнате, в общежитии для персонала, в доме, окруженном старыми древовидными папоротниками, с расписными малюрами[7], щебечущими на веранде, среди раковин и камней, которые Эстер собирала по берегам реки. Эстер захотелось оказаться там, где ее прошлое не было накрепко вшито в небо, море, землю.

— Нинни, я как раз думала заварить себе чай, пока готовится луковый соус по-французски. Завари ты, пожалуйста.

Нин вышла. Эстер услышала, как на кухне зашумела вода: Нин ставила чайник. Скрипнул посудный шкафчик. Звякнули чашки и блюдца.

Куини достала из саквояжа фонарик и стетоскоп и жестом велела Эстер повернуться к ней.

— Сейчас я проверю, нет ли у тебя сотрясения мозга. Рассказывай, когда и как ты набила шишку.

— Я ехала… ехала домой, — запинаясь, начала Эстер. — Все было так неожиданно! Как гром среди ясного неба. Что-то врезалось в мой пикап, словно бомба взорвалась. Я хотела затормозить, но просто съехала с дороги в рощу возле семи валунов. Не помню, как ударилась головой. Потом я вышла из машины и увидела лебедя. Дальше помню только, как меня зовет Нин.

Куини посветила фонариком Эстер между глаз, отчего та прищурилась.

— Голова кружится? Тошнит?

— Нет.

— В сон не клонит?

— Нет.

— Резкие перепады настроения?

— Скажем так, настроение у меня как у человека, который ехал на годовщину смерти сестры и убил черного лебедя.

Куини выдавила грустную улыбку.

— Чувство юмора не пострадало, вот и славно. — Куини сняла с шеи стетоскоп и зашла Эстер за спину. Та выпрямилась. Куини собиралась проверить, все ли в порядке с дыханием. — Как тебя зовут? Полностью?

— Эстер Сване Уайлдинг.

— Где ты и почему ты здесь?

— Я у себя, в Доме-Ракушке. Доктор Куини Робертсон из Солт-Бей, что на Лутрувите[8], проверяет, нет ли у меня сотрясения мозга.

— А почему ты в Солт-Бей? — Куини села перед Эстер.

— Это тоже чтобы проверить, нет ли у меня сотрясения мозга?

Куини ждала ответа.

— Потому что, — Эстер вздохнула, — со дня исчезновения моей сестры прошло двенадцать месяцев, и родители решили, что надо устроить панихиду, или день поминовения, или как там это назвать. Маскарад в духе восьмидесятых, потому что Аура обожала костюмированные вечеринки… — Голос Эстер упал до шепота.

— Координация и рефлексы в норме. С памятью и концентрацией как будто все в порядке. — Куини взяла Эстер за руку и погладила костяшки пальцев. — Ты правильно сделала, что приехала домой. Так лучше для всех нас. Я так рада тебя видеть. — Куини кивнула в сторону кухни, где шумно возилась Нин. Эстер в ответ сжала руку Куини. — Значит, kylarunya влетел тебе в лобовое стекло? — Куини убрала стетоскоп и фонарик.

Эстер пожала плечами:

— Очень быстро все произошло. Глупо, конечно, но он как будто просто упал на меня с неба.

— Да нет, не глупо. Городской совет пытается вернуть лебедей в дикую природу и недавно запретил их подкармливать. Последние несколько недель мертвых птиц находят по всему острову. В новостях говорили. Так что вполне вероятно, что твой kylarunya обессилел, умер от голода и в прямом смысле упал с неба. — Куини покачала головой. — Наших предков хотят уморить.

Рот Эстер скорбно сжался. Она представила, как волшебная птица, одна из праматерей Нин и Куини, на пике полета теряет силы и стремительно падает в объятия смерти.

— Я похороню ее, — тихо сказала Эстер, хотя Куини, кажется, не расслышала: она внимательно смотрела на Нин, которая как раз принесла три чашки чая.

— По-моему, луковый соус уже готов. Я разложила крекеры, начала резать сыр и поставила вариться охотничьи колбаски. Морской коктейль в холодильнике — глаз не отведешь. А еще я заглянула в духовку, проверила пиццу с ветчиной и ананасами и сосиски в тесте, они почти дошли.

— Спасибо, Нинни. Поможешь мне с «волшебным хлебом»[9]? Там возни больше всего, надо приготовить с десяток подносов.

— Я могу помочь, — вызвалась Эстер.

Куини потрепала ее по плечу.

— А отдохнуть ты не хочешь? Посмотрим, как твоя шишка поведет себя сегодня вечером. Если закружится голова или затошнит — сразу скажи мне. Готовить угощение предоставь нам с Нин, а сама пей чай. И прими горячий душ. Я еще в коридоре учуяла, что от тебя пахнет спиртным. Может, тебе не стоит сегодня пить?

У Эстер запылали щеки. Нин и Куини направились к выходу.

— Можно попросить кое о чем? — торопливо спросила Эстер.

Куини и Нин обернулись.

— Не говорите маме с папой, ладно? Не хочу, чтобы они разволновались.

Куини и Нин кивнули.

— Как закончишь с душем, я помогу тебе приготовиться, — сказала Нин и вышла следом за матерью.

Когда она закрыла за собой дверь, Эстер рухнула на кровать и прижала ладони к глазам, пытаясь прогнать мысли о птице, которая покоилась у нее под кроватью, завернутая в темноту.

Четыре года назад примерно в эту пору года Аура, которой незадолго до того исполнилось двадцать семь, покинула Солт-Бей и отправилась в Копенгаген. Ауру приводила в восторг перспектива учиться в Дании, ее ждала магистратура: сестра собиралась изучать скандинавские мифы и сказки. Она покинула не только Солт-Бей; она покинула и Эстер. Чем дальше, тем реже сестра писала и звонила. А через три года внезапно вернулась, но вернулась другим человеком. Иссохшая, опустошенная, замкнутая. Где-то на пути между островами, над и под, мечтательная, прекрасная старшая сестра Эстер потеряла себя.

Эстер подтянула колени к груди, уткнулась в них подбородком. Открыв глаза, она увидела, что по спальне медленно рассыпаются узоры от зеркального шара.

3

На улице послышались голоса; выглянув в окно, Эстер увидела, что в саду стали появляться гости. Очередь из припаркованных машин заняла чуть не пол-улицы.

Эстер отвернулась. Глубоко вздохнув, она подошла к кровати, взглянула на закутанную в плед птицу. Закрыла глаза: ей представились безжизненно опавшие черные крылья. Безжизненно опавшие.

Она вгляделась в зеркало, критически изучая отражение. Черные джинсы, ботинки, джемпер. Если кто-нибудь спросит, она сошлется на «Семейку Аддамс». Возвращение домой отняло у Эстер все силы. Кроме того, Эстер уже сделала одну попытку найти костюм: как-то она всю ночь просидела наедине с ноутбуком и бутылкой водки, исследуя интернет в поисках идей. Но при виде вязаных гетр и щипцов для волос, колготок в сеточку и блесток на Эстер накатила паника, и понадобилось полбутылки «Смирнофф», чтобы прогнать воспоминания: ей двенадцать лет, она смотрит, как пятнадцатилетняя Аура собирается на свой первый бал. Они с Нин уже в десятом классе, их пригласили на вечеринку, где собирались двенадцатиклассники. Аура перемерила три костюма Шер; один из них наконец заслужил одобрение Фрейи и Джека. В нем они и разрешили Ауре выйти из дома.

Эстер так и сяк рассматривала свое отражение в зеркале. Сняла невидимые волоски, приставшие к черной одежде. Не с первой попытки, но сумела запудрить синяк. Если не стоять на свету, а волосы зачесать набок, то тени скроют налившуюся шишку.

В дверь комнаты осторожно постучали.

— Заходи.

— Как ты тут… — На пороге, распространяя запах лака для волос, показалась Нин. Она успела заново взбить парик и поправить макияж — голубые и коралловые тени, блеск для губ, — но глаза у нее запали. — Что это на тебе? Где костюм?

Под внимательным взглядом Нин дерзкое желание Эстер объявить себя Мортишей или Уэнсдей испарилось.

— На западном побережье не так много магазинов, где продают маскарадные костюмы. — Эстер хотелось говорить уверенно, но, услышав, как жалко прозвучал ее голос, она внутренне сжалась.

— Твою мать, — буркнула Нин.

— Я просто…

— Слушай, Старри. — Нин глубоко вздохнула, и выражение ее лица смягчилось. — Знаю, тебе нелегко. Но вообще-то нелегко всем, кто сегодня придет. Ты уехала. У тебя были причины. А остальные, кто оказался не готов избегать тех мест — ни на острове, ни в собственной душе, — которые покинула Аура… — Нин внезапно замолчала, запрокинула голову и сморгнула. Слезы покатились по вискам двумя голубыми, с блеском, ручейками и исчезли под париком. Эстер, напуганной слезами Нин, захотелось утешить ее, но она замерла, не зная, как быть.

— То есть я тебе гарантирую, — продолжила Нин, промокая глаза извлеченным из кармана бумажным платком, — никто из сегодняшних гостей не забьет на маскарадный костюм, хотя всем этим людям тоже нелегко. В эпоху интернет-магазинов добыть маскарадный костюм — пара пустяков. И пусть тот факт, что ты пальцем не пошевелила, чтобы почтить память сестры, останется между нами, ладно?

Ответ застрял у Эстер в горле. Безмолвные звездные блики, которые бросал зеркальный шар, плясали между ней и Нин, мерцали на коже. Приглушенные голоса собравшихся в саду гостей потихоньку перемещались ближе к дому. Время от времени было слышно Куини: она встречала гостей. Нин подошла к окну, Эстер встала рядом. Она пыталась уловить голоса родителей, но пока безуспешно. С увеличенной фотографии на мольберте улыбалась Аура. Фотографию сделали в аэропорту — утром того дня, когда они все вместе провожали Ауру. Ей предстоял долгий перелет в Копенгаген. Эстер обняла сестру на прощание, и ей показалось, что Аура уходит — как вода сквозь пальцы.

Чрез минуту Эстер обнаружила, что Нин уже не стоит рядом с ней, а ходит вокруг, разглядывая ее под разными углами. Наконец Нин остановилась перед Эстер, постукивая по подбородку накладным красным ногтем.

— Что ты задумала?

— Прикидываю, с чем мне придется работать. Как дополнить вот это, — Нин широким жестом указала на Эстер, — вещами, которые я тебе привезла. — Достав из кармана джинсовой куртки телефон, она начала листать экран.

— Ты привезла мне костюм? — У Эстер сжалось сердце: Нин предвидела, что у нее, Эстер, при себе только отговорки. — Нин… — Эстер снова захотелось все ей объяснить.

— Спокойно, Старри. — Нин, нахмурившись, взмахнула рукой. — Я как раз погрузилась в море ссылок по запросу «маскарадный костюм, плюс белая девушка, плюс восьмидесятые».

За двадцать минут Эстер, все еще в черном, успела перенести сеанс завивки и начеса, от которого драло кожу на голове, а сама она морщилась, зато волосы превратились в шапку взбитых кудрей. Потом Нин натянула Эстер на голову привезенный с собой козырек на резинке, вылила на копну кудрей чуть не весь баллончик лака и прихватила прическу бесчисленным множеством невидимок. Взглянув мельком на свое отражение в зеркале, Эстер застонала. Оказывается, она стала на фут выше.

— Слышать ничего не хочу, — предупредила Нин, она теперь стояла у Эстер за спиной и начесывала отдельные пряди. — Повернись лицом. И держи телефон, чтобы я видела фотографию.

Эстер повиновалась. Нин какое-то время, прищурившись, изучала изображение на экране, а потом извлекла из сумки две одинаковые брошки. Брошки она приколола к черному джемперу Эстер, на уровне сердца. Снова порывшись в сумке, Нин достала тюбик розовой губной помады и отвинтила крышечку.

— Нет. — Эстер сжала губы, она не собиралась сдаваться.

Нин ждала. Ждала.

Эстер закатила глаза и шумно выдохнула в знак капитуляции.

Нин накрасила ей губы и, склонив голову набок, немного отступила.

— Думаю, мы закончили. — Она оглядела Эстер с головы до ног. — Можешь посмотреть.

Из зеркала на Эстер взглянула Кайли Миноуг с обложки дебютного альбома, который вышел в восемьдесят восьмом году. Эстер словно сунула голову в прорезь тантамарески[10], как на карнавале, и превратилась в австралийскую поп-диву. Когда отовсюду зазвучала Тhe Loco-Motion, они с Аурой были еще детьми. Они носились по дому и распевали эту песню, пока отец не упросил их прекратить. Эстер помяла жесткий от лака локон: ни единого залома. Погладила брошки на джемпере — одинаковые солнечные очки-«кошечки», — шагнула к зеркалу и пораженно произнесла:

— Я же вылитая она.

— Тебе повезло, — подмигнула Нин, и Эстер едва сдержала смех.

За окном, прервав их разговор, грянула музыка — Ashes to Ashes Боуи. Нин и Эстер встали у окна. Толпа расступилась, чтобы освободить путь кому-то, кто направлялся к стенду с фотографией. Песня Боуи закончилась, и под навесом стало тихо. Но вот Эстер пробрал озноб: она узнала перезвон первых тактов Everywhere. Вступили барабаны. Fleetwood Mac.

Эстер, скрестив руки на груди, обиженно дуется на заднем сиденье «кингсвуда». Аура несправедливо захватила место впереди, которое сестры ценили за возможность сидеть рядом с Фрейей. Они возвращаются из Нипалуны[11], из Хобарта. По дороге туда Аура ехала впереди, и сейчас занимать почетное место рядом с Фрейей была очередь Эстер, но мать, несмотря на ее протесты, избавила Ауру от необходимости сидеть сзади. Поездка не задалась еще по одной причине: Фрейю не взяли на работу уже во второй тату-салон города, куда она хотела устроиться художницей.

— Почему? — спросила Аура и гневно сжала кулаки, когда они все втроем стояли возле «Пьяного матроса», сердито глядя на татуировщиков, которые работали в салоне. Потом Фрейя схватила девочек за руки и потащила назад, к «кингсвуду».

— Потому что этот мир — мужской клуб, — вздохнула она. — Залезайте, девочки, поехали есть рыбу с картошкой.

Фрейя отперла дверцы, и не успела Эстер оглянуться, как Аура юркнула на переднее сиденье. Эстер заныла было, но Фрейя прикрикнула на обеих, что случалось редко, и оттого Эстер стало особенно обидно.

Они едут в молчании уже второй час; хребет остался позади, и радио сменило белый шум на песню. Новейший хит любимой группы Фрейи заполняет машину: колокольчики, барабаны. Фрейя прибавляет громкость и запрокидывает голову; видно, как расслабляются плечи. Эстер и Аура помалкивают. Они уже достаточно большие, чтобы понимать: когда играют Fleetwood Mac, заговаривать с Фрейей бессмысленно. Особенно когда Фрейя рисует у себя в студии. Музыка ширится, заполняет «кингсвуд»; Аура косится на Фрейю, оглядывается на Эстер, еле заметно улыбается ей. Эстер дуется, теперь — чтобы сдержать улыбку, но нарастающая жаркая радость все-таки побеждает. Обида уходит. Эстер подергивает коленями. Качает головой в такт. Фрейя подпевает все громче и тянется к руке Ауры. Начинается припев. Фрейя, не переставая петь, смотрит в зеркало заднего вида, пытаясь поймать взгляд Эстер. Аура выкручивает громкость на максимум — еще чуть-чуть, и пойдут помехи — и поет вместе с Фрейей; она оборачивается и поет для младшей сестры. Через несколько лет, напившись в первый раз в жизни, Эстер вспомнит это легкое чувство — как будто руки и ноги куда-то делись, она вспомнит тот день, «кингсвуд», гремящих из магнитолы Fleetwood Mac. Вспомнит, как пели мать и сестра, как они завывали, будто Эстер — сама луна.

Под навесом прибавили звук. Несколько женщин, стоявших перед фотографией Ауры, расступились: через толпу шла какая-то фигура. Эстер, которая подростком проводила много времени в материнском тату-салоне, узнала этих женщин: кому-то Фрейя делала татуировки, а кого-то учила этому искусству. На лицах женщин лежала печать скорби, но они широко раскинули руки, давая место новоприбывшей. «Фрейя в студии с клиенткой, работа затянулась». Эстер стояла у окна и смотрела в сад; перезвон катился по сосудам вместе с кровью. Барабаны больно били в грудь. Эстер наблюдала. Ждала.

Танцуя в переливчатом мерцании диско-шара — длинные светлые лохмы рассыпались по плечам, развевалось многослойное шелковое платье, — Фрейя Уайлдинг подплыла к фотографии своей исчезнувшей дочери. Протянула к ней руки. Запела Everywhere.

Нин взяла Эстер за руку; Эстер, почувствовав прикосновение, взглянула на нее. Лицо Нин под личиной Тины Тернер было печальным. Эстер трясло, но она постаралась справиться с волнением и следом за Нин вышла из комнаты. Вот и коридор с семейными фотографиями на стенах.

Обе вышли из Ракушки. Они направлялись на последнюю вечеринку Ауры.

4

Навес неярко светился на фоне вечернего неба. На низких ветвях эвкалиптов мерцали неоновые химические фонарики — розовые, зеленые, оранжевые, желтые. Между ними радужными спиралями завивались пластиковые пружинки. По траве тянулся серпантин, кое-где прилипший к росе. Там и сям были привязаны огромные надувные символы семидесятых: стереомагнитола, роликовые коньки, три синтезатора. Надувные шары подергивались на легком ветру, который приносил аромат ночных лилий Фрейи. Когда-то Эстер любила этот запах. Сейчас он казался ей приторным, липкой пленкой оседал в горле.

Эстер шла за Нин, волоча ноги. Она потеряла мать из виду, да и отца не могла отыскать. Музыка стала тише, теперь слышались только ударные. Эстер шла, не поднимая головы; она снова ощутила прилив благодарности к Нин: козырек и взбитые волосы закрывали лицо, избавляя ее от необходимости встречаться взглядом с гостями. Избавляя ее от необходимости быть младшей сестрой. Дочерью, которая продолжает жить.

Эстер с Нин приближались к тенту; на них накатила волна всеобщей энергии. У Эстер взмокли ладони, и она сжала руку Нин. Та ответила пожатием. Они шли плечом к плечу.

С потолка тента над столом, на котором были флуоресцентно-пурпурный пунш, составленные в пирамиду большие тарелки с «волшебным хлебом» и прочие блюда шведского стола в духе восьмидесятых — его сотворила Куини, — свисал светильник из черных магнитофонных кассет. Эстер отвернулась. У одной стены возвышалась маленькая сцена с подобием диджейской кабинки, в которой пока никого не было. На подставках по обе стороны сцены мерцали экраны двух смартфонов, подсоединенных к динамикам. Дым-машина, скрытая за динамиками, время от времени испускала клубы пара с фруктовым ароматом; над ней переливались диско-шары.

С мольберта Эстер продолжала улыбаться большая, как постер, фотография Ауры. Эстер не могла отвести глаз от лица сестры, четыре года назад застывшего на снимке. Снимок — и то, что было сразу после: Аура обнимает Эстер на прощание; в глазах светится надежда. «Я найду тебе Агнете, Старри». Обещание навестить скульптуру, дань датской народной сказке, которую они столько раз слышали в детстве. Аура ушла в зал вылета, чтобы отправиться дальше, в Копенгаген. В следующий раз Эстер увидела сестру почти три года спустя, когда та, никого не предупредив, вернулась. Надежда в ее глазах погасла.

Эстер оглядела людей, собравшихся под навесом, и подняла глаза к вечернему небу. Хотелось найти созвездие, удержаться за него. Далекие звезды казались тусклыми из-за сиявшей под ними вечеринки.

Музыка оборвалась.

Фрейя, вся в блестках, как любимая ею Стиви Никс[12], поднялась на сцену, высвободившись из объятий женщин, среди которых была и Куини; татуировки этим женщинам когда-то сделала она сама. Через секунду к ней присоединился Док Браун[13] в защитном комбинезоне.

Эстер увидела отца, и на глаза у нее навернулись слезы. А какой костюм он выбрал! На Эстер нахлынули волны горя и любви. Фрейя откашлялась. Эстер укрепилась духом.

— Друзья, — сильным, чистым голосом произнесла Фрейя. — Вот и настал этот вечер. — По толпе прошел тихий гул: людям хотелось поддержать Фрейю. — Прошел год с тех пор, как нашу дочь, нашего первенца, Аурору Сэль Уайлдинг, видели в последний раз. Видели входящей в море. — Фрейя проглотила комок в горле. — Каждый из нас помнит, где был в тот день. Нас много раз спрашивали об этом. — Фрейя кивнула на Ларри Томпсона — стоявшего в толпе сержанта местной полиции, который расследовал дело об исчезновении Ауры. Именно Томпсон сказал им, что одежду и обувь Ауры нашли на песке у моря. И именно он потом принес известие о том, что поисковую группу отзывают; дело передали коронеру, который и стал руководить расследованием. Никто ничего не знал, сплошные вопросы без ответов. Они горевали и злились, и их горе и гнев пришлось выдержать именно Томпсону.

Сержант взглянул Фрейе в глаза и кивнул. Скорбное выражение его лица резко контрастировало с прической и черной курткой из «Рыцаря дорог»[14].

Фрейя какое-то время смотрела на него, после чего оглядела всех, кто стоял перед ней. Эстер затаила дыхание, ожидая, что мать заметит ее. Но глаза Фрейи, заблестевшие от воспоминаний, смотрели мимо.

— Когда Аура была совсем маленькой и я учила ее выговаривать ее имя, она решила, что Аурора — это слишком трудно. И в конце концов сообщила нам, что ее зовут Аура. Словно мы почти угадали, а она просто нам помогла.

Эстер услышала глубокое дыхание Нин, стоявшей рядом. Фрейя помолчала, взглянула на Джека, на его полное боли лицо. Глаза за очками Дока Брауна казались неестественно большими.

— Мы хотели назвать ее в честь сияния, которое переливалось над головами наших северных предков, и того сияния, сродни северному, что мы видим здесь, в нашем южном доме, — продолжала Фрейя. — Но вышло так, что Аура — виноват в этом ее детский выговор или нет — взяла себе имя еще лучше. Она не была небом. Она была всем, что между небом и землей. Нам повезло: она провела с нами тридцать прекрасных лет. Она — энергия, что питает нас этим вечером. То есть… взгляните на нас… — Фрейя обвела рукой толпу в маскарадных костюмах. — Когда мы потеряли ее… — Она прерывисто вздохнула и начала снова: — После того, как мы… Вы пришли. Все. Чтобы помочь нам найти Ауру. Мою девочку. Спасибо вам. За то, что пришли. Сегодня. Вы… — Голос Фрейи дрогнул, и она покачала головой.

Первые звонки и электронные письма насчет вечера памяти начались три месяца назад. Эстер так и не смогла смириться с произошедшим, сколько бы мать ни говорила о необходимости отгоревать. Она не могла смириться с тем, что Ауры больше нет, даже когда отец однажды расплакался в телефонную трубку, бормоча что-то о «неявной потере» и о том, как «важен ритуал, даже если тело так и не нашли». После этой фразы Эстер окончательно отказалась осмысливать тот факт, что сестры больше нет в живых. Она просто не могла думать об Ауре как о мертвой. Не могла думать: «Аура умерла». Наконец Фрейя перестала слать Эстер письма с идеями насчет достойного поминального вечера, а Джек прекратил оставлять сообщения на ту же тему в голосовой почте. Прошло несколько недель. Однажды Эстер, уехавшей из дома в Каллиопу[15], пришло письмо. В письме было приглашение на вечеринку «Назад в восьмидесятые»:

На обороте была приписка от руки: «Старри, мы любим тебя. Папа».

Эстер остро хотелось порвать приглашение, а клочья отправить прямиком в ведро, но рука не поднялась. Приглашение, прицепленное к холодильнику магнитом, будто следило за ней — до того самого дня, когда Эстер проснулась на рассвете, позвонила на работу и сказалась больной. А сама села в машину и поехала на восток.

— Мы предлагаем вам почтить память Ауры по-разному. — Голос Фрейи снова окреп. — Она любила очки «вью-мастер»[16]. Спасибо моей сестре Эрин: у нас есть слайды, они вон на тех столах.

Услышав об Эрин, Эстер выглянула из-под своего черного козырька, однако лица обожаемой тетки в толпе не увидела.

— Сегодня вечером будет звучать музыка из плейлиста Ауры. Танцуйте же! Давайте окунемся в полную радости любовь к нашей дорогой девочке. — Фрейя помолчала. — И последнее: когда вы пришли сюда, вы, наверное, заметили в дальнем углу сада гирлянду на березе — там мы поставили столик с книгой памяти. Туда можно писать все, чем вы хотите с нами поделиться. Без вас сегодняшний вечер не состоялся бы. Спасибо, что сегодня вы с нами; вы прекрасны. Я хочу особенно поблагодарить Куини, которая помогла устроить столь роскошный прием в духе восьмидесятых. Угощайтесь, прошу вас… — Конец речи потонул в воодушевленных аплодисментах. Толпа хлынула к сцене, окружив Фрейю и Джека — они как раз спускались с возвышения. Динамики пискнули, затрещали, и наконец снова зазвучал плейлист Ауры с песнями восьмидесятых. Almost With You группы The Church. Эстер ссутулилась и, оставив Нин, пробралась в конец шатра. Налила пурпурного пунша в неоново-желтый пластмассовый стаканчик и залпом выпила, поморщившись от непонятного вкуса во рту. Налила еще. Сжала зубы, проглотила тошнотворно сладкий пунш.

Люди обнимались, перемешивались в толпе. Кое-где гости расступились, и на освободившемся месте начались танцы. Пары сходились, Эстер присмотрелась к одной из них: мистер Верона, их школьный учитель английского в костюме Мадонны из «Отчаянно ищу Сьюзэн»[17] эпохи ажурных чулок, обнимал своего мужа Марко, который со светлыми локонами и ниткой фальшивых жемчугов на шее выглядел копией Розанны Аркетт из того же фильма. Аура любила обоих; когда она окончила школу, мистер Верона и Марко явились в Ракушку на ужин в честь того, что Ауру приняли в университет Нипалуны, на факультет искусствоведения. «Когда мы с мистером Вероной обсуждаем литературу, мне все еще кажется, что мечты сбываются», — сказала Аура Эстер, пока они готовились к торжеству. Эстер, тогда четырнадцатилетняя, училась в девятом классе; она улыбнулась, хотя и не поняла, что Аура хотела сказать своим «все еще». Неужели окончание средней школы — это прямо-таки судьбоносный момент жизни? Когда Аура после первого же года бросила университет и вернулась домой, мистер Верона помог ей устроиться официанткой в ресторан Марко. «Разочаровалась я в университете. Все, Старри, больше мы это не обсуждаем», — сказала она Эстер, застегивая форменное платье, причем лицо ее ничего не выражало. На этой работе сестра продержалась до двадцати семи лет — до самого своего отбытия в Данию.

Зазвучала другая песня — I Should Be So Lucky.

Внимание Эстер привлекла рука в сетчатой перчатке: мистер Верона и Марко звали ее на танцпол. Эстер неловко помахала, вежливо отказываясь от приглашения. Тогда мистер Верона, поправив бант на голове, двинулся к ней через толпу; на шее у него раскачивались крест и блестящие бусы из фальшивого жемчуга. Эстер запаниковала: ей грозила светская беседа. Она отступила в сторону, в тусклый свет, и пряталась за спинами стоявших с краю гостей, пока не увидела, как ажурные чулки мистера Вероны возвращаются к лодочкам и отутюженным чиносам Марко.

Эстер обнаружила, что стоит за крыльями и хвостом Фалькора из «Бесконечной истории»[18]. Дракон пил пунш в компании Бастиана, Атрейю[19] и Тины Тернер; Нин болтала с приятелями Ауры и коллегами по ресторану, где та работала после неудачи с университетом. Ребята были в тех же костюмах из «Бесконечной истории», что и на маскарадной вечеринке в честь двадцать первого дня рождения Ауры. В тот день они собрались у ног Ауры, которая в одной руке сжимала микрофон караоке, а в другой — бокал в держателе. Алкоголь придавал Ауре особый шарм. На ней переливались тюль и блестки цвета слоновой кости; на зализанных назад светлых волосах сияли четыре нитки жемчуга. Она не столько пела вместе с Лималем, сколько хрипло орала друзьям: «Скажи мое имя!», передразнивая Девочку-Императрицу. «Спаси Фантазию!» — и она вскидывала руки; гости восторженно орали. Она будто притягивала к себе свет всех садовых фонарей, и тот отражал ее радость. Эстер, которой до восемнадцатилетия оставалось еще несколько месяцев, стояла за спинами гостей, как и обещала. «Скажи мое имя», — упрашивала друзей Аура. Эстер, притаившись в полутьме, слушала, как друзья Ауры ревут: «Лунное дитя», и покрывалась гусиной кожей от восторга и зависти. Когда Аура, продумывая наряд, пересматривала «Бесконечную историю», она раз десять прокрутила эпизод, в котором Бастиан изливает вслух свое горе и тем спасает себя и всех, кого любит.

— Все нормально? — спросила Нин, подходя к Эстер.

— Лучше не бывает.

— Ты с ними уже говорила?

Эстер взглянула на толпу, все еще окружавшую Фрейю и Джека, и закатила глаза.

— Могла бы просто подойти к ним, — настаивала Нин.

Зазвучала Hounds of Love[20].

— Кто к кому подходит? — Эстер обвела толпу рукой. — Ну кто? — Она улыбалась Нин как ненормальная. — Хочешь пунша?

Эстер подняла пустой стаканчик и повернулась, собираясь уйти. Кейт Буш вопила на весь шатер.

— Нет, спасибо. — Нин явно встревожилась. — Старри…

Эстер отмахнулась от ее предостережений. Опрокинув один за другим еще два стаканчика и налив себе третий, она без особой цели направилась к столу, о котором упомянула в своей речи Фрейя. Тому самому, на котором лежали красные очки «вью-мастер» и альбом со слайдами. Грохот You’re the Voice Джона Фарнема отдавался во всем теле. «Пой, Фарнзи, пой!» Аура скачет по комнате, вскинув руки и выставив пальцы рожками.

Эстер взяла «вью-мастер» и выбрала диск со слайдами «Детство». Вставила диск в прорезь, поднесла очки к глазам. С того конца темно-красного туннеля на нее уставилась Аура — яркая, трехмерная, с широкой щербатой улыбкой; она держала на руках новорожденную Эстер. Глаза защипало от слез. Эстер нажала рычажок, и диск повернулся. Аура и Эстер в одинаковых ветровках стоят, придерживая капюшоны и вцепившись друг в друга, на вершине Кунаньи — горы Веллингтон — и улыбаются пухлым облачкам у ног. Эстер снова щелкнула рычажком. Они с сестрой возле Звездного домика, руки с мечами, как у принцессы Ши-Ра[21], вскинуты, лица перекошены в победном кличе; между ними смеется Джек.

Заиграла Flame Trees группы Cold Chisel. Эстер нажимала рычажок, пока не досмотрела слайды до конца. Вынув «Детство», она вставила в прорезь новый диск — «Юность». Первый слайд: Аура-подросток, веснушчатое лицо озарено огнем свечей, горящих на торте. Ауре исполнилось тринадцать лет. Волосы выгорели под летним солнцем. Открытое лицо, счастливая улыбка — Аура смотрит в объектив. Следующий слайд: Аура и Нин, одетые Шер и Тиной Тернер, готовы отправиться на свою первую большую вечеринку. Им по пятнадцать лет, они излучают восторг. Серенький день, Аура стоит в прибое спиной к фотографу, силуэт обведен серебристым светом. Щелк. Аура на веранде Звездного домика — сидит, обняв колени, отвернулась от камеры. Щелк. Аура стоит под березой и пристально смотрит прямо в объектив, словно только что заметила, что ее снимают. Джимми Бернс[22] перекрикивал подпевку. Эстер щелкала рычажком, пока не вернулась к слайду с именинными свечами. Ее поразило, насколько по-разному сестра выглядит на первом и втором дисках.

Она быстро пролистала альбом в поисках других снимков Ауры-подростка, но таковых не обнаружила. Тогда она взяла диск с надписью «Выпускной» и щелкала, пока не нашла фотографию, на которой семнадцатилетние Аура и Нин держали свидетельства об окончании школы. Там же были Куини и Фрейя. Все четверо — в ожерельях из раковин; ожерелья изготовили специально по этому случаю тетушки Куини и Нин. Глаза Ауры больше не сияли. Эстер тогда стояла рядом с Джеком, который делал снимок; ему пришлось трижды попросить Ауру улыбнуться.

Эстер отложила «вью-мастер», повернулась и оглядела гостей, толпившихся у пустой сцены. Она избегала чужих взглядов и смотрела только на отца: тот стоял у жены за спиной все время, пока та произносила речь перед гостями. Из динамиков грянула группа Huey Lewis and the News — The Power of Love.

Наконец Джек взглянул в сторону Эстер, и в груди у нее словно открылась какая-то дверца. Джек улыбнулся. Эстер еле заметно помахала ему рукой.

Отец снял очки, и они повисли у него на груди. Жестом, понятным только Эстер, Джек вытянул руку и на несколько секунд соединил большой и указательный пальцы в кольцо. Ошеломленная, Эстер ответила отцу тем же жестом. Тот снова улыбнулся, на этот раз криво: он явно волновался.

Дурнота, с которой Эстер боролась весь день, внезапно поднялась из самых глубин ее существа — настойчивая, немилосердная.

Выбегая из шатра, Эстер не заметила, что следом за ней выходит еще один человек.

5

Вечерний воздух оказался таким холодным, что хотелось сжаться в комок. Эстер убежала в дальний угол сада, к украшенным гирляндой деревьям, согнулась пополам, и ее вырвало на траву. Вдохнула поглубже, постаралась отдышаться, утихомирить сердце. Наконец тело исторгло из себя все, и Эстер, обессилев, села на землю.

Болела голова, пульсировала под лентой козырька шишка. Эстер вытащила заколки, державшие ленту, сорвала с головы козырек и облегченно вздохнула. Пальцами распутала волосы до самых кончиков. Залитые лаком пряди, до этого стоявшие торчком, тут же опали. Болела каждая клеточка тела. Усталость, потрясение, горе. Абсурдность происходящего.

Эстер вытерла глаза. Мертвый лебедь у нее под кроватью. Шея безвольно повисла. Не летает. Не дышит.

По воздуху поплыли звуки синтезатора. Tainted Love[23].

Эстер опустила голову. Она не видела, как он идет. Не видела, как он подходит.

— Эстер-сан…

Эстер вздрогнула. «Состаренный» при помощи талька, перед ней стоял мистер Мияги[24] в застегнутой бежевой рубахе и бежевых же штанах. На лбу красовалась знаменитая повязка-хатимаки с цветком лотоса. Эстер с трудом сдержала смех. Том Мацумото. Вот так сюрприз. Снова они вместе на задворках праздника. Как когда-то в школе. На одной вечеринке, где отрывались одноклассники, Том вот так обнаружил ее в темном углу, причем от нее несло рвотой, и протянул ей стакан воды. Его лицо было исполнено любви и заботы.

— Томми-сан! Ты что, шел за мной?

Том пожал плечами и улыбнулся. В последний раз Эстер видела его год назад, когда поисковую группу отозвали и Ауру перестали искать. К тому времени они с Томом уже почти не общались. Когда им было чуть за двадцать, произошел ужасно неловкий случай. Их пригласили на свадьбу общих приятелей, знакомых обоим еще по школе. Свободные дружеские отношения, установившиеся между ними в детстве, обернулись кое-чем посерьезнее шампанского с черной самбукой, которое они пили на свадебной вечеринке. Эстер тогда в первый раз увидела Тома пьяным. «Любовь» началась с неловких обжиманий. А рано утром оба проснулись в кустах бугенвиллеи на лужайке для гольфа. Гости уже разошлись, начали собираться служащие. Ни Эстер, ни Том потом так и не смогли преодолеть неловкость, возникшую между ними после того неуклюжего соития; они просто молча отдалились друг от друга.

Том, грустно улыбаясь, сунул руки в карманы.

— Я тебя видел. — Он кивнул на навес. — Но ты в мою сторону не смотрела.

Эстер взяла поданный Томом стакан воды, отпила и встала. Они обнялись. Эстер держала Тома в объятиях чуть дольше, чем нужно, и испытала болезненный укол, когда он высвободился. После года, проведенного на западном побережье, Эстер казалось, что новые люди, которые появлялись в ее жизни, очень скоро исчезнут снова. Туристы приезжали на неделю, персонал менялся примерно каждые три месяца, и теперь Эстер поразил вид Тома, который знал о ней столько всего. Какую огромную часть ее жизни он носит, обернув своей жизнью! В детстве они были неразлучны.

— Ну как ты? — спросила Эстер.

— Нормально.

— Остался в Нипалуне? Универ? Ламинарии, да?

— Ага. Исследования морских и антарктических систем. У нас грандиозный проект по восстановлению водорослей, просто грандиозный. Разводим ламинарию, уже сделали несколько поразительных… — Том осекся, опустил глаза и покачался на пятках. — Прости. Нашел время рассказывать про водоросли.

— Хорошо, что у тебя все хорошо. — Эстер взглянула на стоявших у края навеса. Фрейя и Джек обходили гостей. Отец вытягивал шею, пытаясь разглядеть что-то поверх толпы.

— А ты как? Астрономия? — спросил Том.

Эстер покусала нижнюю губу и отвела глаза. Том прочистил горло:

— Я все думал про твоего отца. Говорят, НАСА через пару месяцев закроет программу «Спейс шаттл»? Когда «Атлантис» в июле вернется домой. Из своего последнего полета.

Эстер поддала носком ботинка пучок травы. В детстве, которое пришлось на восьмидесятые и девяностые, они бегали в Звездный домик помечтать, и «Спейс шаттл» вызывал у них восторженный трепет. Когда они представляли себе, какими будут в двухтысячном году — им двадцать лет, они уже взрослые, — дух захватывало от фантазий о полетах в космос. Международную космическую станцию уже построили, но на что окажутся способны они сами? Том хранил верность морю и его обитателям. А Эстер? «Я стану ученым и придумаю новый способ изучения звезд». Детские амбиции. Снова свело желудок. Эстер нахмурилась. Как же она-взрослая подвела себя-ребенка! Ничтожество двадцати семи лет от роду. Эстер подавила новый приступ тошноты. На дворе 2011-й, она взрослая — но разве ее жизнь хоть чем-то напоминает ее же детские мечты?

— Мне чуть башню не снесло, когда Джек выдал тебе знак Космоклуба.

— Так ты заметил? — еле слышно спросила Эстер.

Том кивнул.

— Помнишь день, когда он научил нас этому знаку? — Эстер вытерла нос рукавом.

— Конечно. — Том криво улыбнулся. — Джек такой: «Сегодня космос расскажет нам о будущем», а ты его к черту послала.

— Неправда!

— Правда. Слушать про космос тебе нравилось, но твой папа все равно с тобой намучился. И я тоже.

— А потом он придумал секретный знак Космоклуба. И состоять в Космоклубе стало круто. Тогда я и присоединилась.

— Точно. А до этого он даже футболками не мог тебя заманить.

— Да уж. — Это Эстер помнила. — Проклятые футболки.

— Я свою храню до сих пор.

— Да ладно.

— Нет, правда. Ну как забыть такой девиз?

Оба улыбнулась: они снова понимали друг друга.

— De Profundis ad Astra, — нараспев произнесли они в один голос. — «Из бездны к звездам».

Из шатра на весь сад грянули Simple Minds — Don’t You Forget About Me.

— Ты не просветила отца, что мы нашли его подшивку научно-популярных журналов и сообразили, что девиз он не сам придумал?

— Чтобы разбить ему сердце? — Эстер фыркнула.

Том усмехнулся.

— Иногда я смотрю в ночное небо — и не могу удержаться. — Он поднял руку и свел в кольцо большой и указательный пальцы. Посмотрел в «телескоп», перевел взгляд на Эстер и поднял бровь, приглашая последовать его примеру.

Эстер коротко улыбнулась. Подняла ладонь, задев кисть Тома. Оба замерли, вскинув руки к звездам.

— Если смотреть с такого расстояния, то участок неба размером с песчинку вмещает десять тысяч галактик. А в каждой галактике — миллиарды звезд, — продекламировала Эстер, припомнив лекцию Джека в Космоклубе.

— У меня это до сих пор в голове не укладывается, — сказал Том.

Они постояли, глядя на небо. Кенни и Долли[25] запели Islands in the Stream.

— Как же я любил Космоклуб, — проговорил Том. — Особенно когда Джек водил нас в Звездный домик.

— Ага. Наш любимый Космоклуб.

В детстве Эстер и Аура не складывали шалашей и не устраивали себе хижин. У них был Звездный домик. Его еще в XIX веке построили охотники на тюленей и лебедей. Со временем деревянная лачуга пришла в упадок и разрушилась бы окончательно, если бы Джек Уайлдинг не предложил муниципальному совету объявить сбор средств на реставрацию. После восстановления он собирался взять заботу о домике на себя.

История Звездного домика стала любимой сказкой Уайлдингов. В то лето, когда Фрейя вынашивала Ауру, а островные тюленихи — тюленят, Джек восстанавливал хижину. Доска за доской, балка за балкой, гвоздь за гвоздем. Через три года, когда Фрейя вынашивала Эстер, а на недальних болотах высиживали лебедят черные лебеди, Джек устроил в бывшем охотничьем домике обсерваторию, где можно было наблюдать звезды в любую погоду. Несмотря на немудрящее устройство — комната с двумя аккуратными окнами и маленькая открытая веранда, — из Звездного домика отлично просматривались и ночное небо, и море, и болота.

— Эстер?

Эстер непонимающе взглянула на Тома.

— Я спросил — ты много времени проводишь в Звездном домике?

Эстер покачала головой:

— Сейчас — нет. Последний год я прожила на западном побережье. После того как… — Она не договорила.

— Понимаю, — тихо сказал Том. — Я бы тоже уехал куда подальше.

После той злополучной свадьбы они с Томом не общались, но, когда жители городка приступили к поискам Ауры, Том появлялся в Ракушке первым и уходил последним. О тех днях у Эстер остались лишь смутные воспоминания, но одно она помнила твердо: присутствие Тома. Он приходил к ним утром и поздно вечером: разливал по термосам горячий чай, готовил горячие сэндвичи с сыром и помидорами. Он был с Уайлдингами, когда полиция объявила, что поисковую группу отзывают, а дело об исчезновении Ауры передают коронеру; когда Джек держал в объятиях бившуюся в рыданиях Фрейю, когда прибежала Куини с медицинским саквояжем. Том был в Ракушке и в ту ночь, когда Эстер выскользнула из дома, думая, что уходит незамеченной. А потом, оглянувшись, увидела, что Том смотрит на нее в окно. Смотрит, как она сидит на березе и обдирает с дерева кору.

Эстер посмотрела на Тома, одетого мистером Мияги. Интересно, а он тоже вспомнил ту ночь? Серебрилась кора березы, увешанной электрической гирляндой. Под березой стоял столик, накрытый неоновой скатертью. Большая тетрадь в твердой обложке открыта, посредине лежит ручка. A-ha запели Take On Me.

— Ты уже написал что-нибудь?

— Нет, — ответил Том и поспешно добавил: — Но напишу.

— Да мне все равно.

Интересно, подумала Эстер, остался ли еще пунш.

— Я так понимаю, ты тоже не собираешься ничего писать?

— Нет. — Эстер фыркнула и отбросила от лица прядь жестких от лака волос. — Чтобы написать об Ауре, мне не хватит всех тетрадей мира.

Том мягко посмотрел на Эстер и попросил:

— Расскажи мне о ней.

Эстер почесала нежный рубец на запястье.

— Если хочешь, конечно, — прибавил Том.

Эстер помнила, что значит дружить с Томом. Помнила, как деликатно он соблюдал ее границы. Он всегда соблюдал ее границы.

— Аура любила эту старую березу, — прошептала Эстер и смущенно добавила: — Но ты и так знаешь эту историю.

— Расскажи еще раз. — У Тома на глазах выступили слезы. — Хочу послушать.

Из-под навеса раздался перебор гитар: The Church исполняли Under the Milky Way.

Эстер сделала глубокий вдох.

— Мы были подростками. Мне тринадцать, а Ауре, значит, шестнадцать. Мама как раз собралась расширить свое тату-производство. Помнишь?

— Помню.

— Она подумывала переделать этот уголок, но тогда пришлось бы срубить березу. Аура взбесилась. Мы все знали, что ей дорого это дерево, но тут она просто с катушек слетела. И в знак протеста начала составлять список фактов.

— Потрясающий был список, — улыбнулся Том.

— Да уж. — Эстер вспомнила, как Аура ходила за Фрейей по пятам по всей Ракушке, читая вслух то, что она узнала о березах; ее голос дрожал от страсти, гнева и веры в свою правоту: «Кора серебристой березы обновляется так же, как человеческая кожа. В дикой природе серебристые березы редко растут поодиночке: они легко размножаются семенами и растут, как правило, рощами. Каждое дерево дает кров и пищу сотням живых существ». И так — каждый день. Каждый день битва между мамиными татуировками и рассказами Ауры начиналась снова.

— Я знаю, на кого бы я поставил. — Том взглянул на березу.

Эстер улыбнулась.

— Самый убойный аргумент она предъявила как-то вечером, за ужином. Объяснила наконец, что когда она за год до всей этой истории попала в больницу с аппендицитом, то очень боялась операции. А Эрин объявила ей, что береза будет ждать ее. Рассказала, что у народов Восточной Европы серебристая береза почитается как средство от печалей: надо высказать дереву душевную боль, обнять его — и береза заберет все твои горести. А потом сбросит вместе с корой, как ненужную кожу. Все меняется: ты, твоя боль, дерево. — Эстер взглянула на березу, бледный ствол которой светился в вечерней темноте. — Тем вечером за ужином Аура поделилась, что после выписки из больницы у нее появился ритуал — рассказывать истории этой березе. Поэтому дерево было ей так дорого. Береза забирала ее печаль и страхи и сбрасывала их с корой, серебристой, как шкура тюленя. Вот почему Аура называла ее Деревом шелки. Мама тогда, я помню, побелела.

— Аура любила рассказывать истории про шелки, — задумчиво сказал Том.

— Да. Она по ним с ума сходила, сколько я себя помню, — прошептала Эстер.

Эстер и Аура свернулись рядом в креслах-подушках. Они в библиотеке начальной школы. На коленях у девочек раскрыта большая книжка со сказками. Ланч-боксы они пристроили рядом. Держа в одной руке половину вегетарианского сэндвича, Аура медленно читает, водя пальцем по строчкам, чтобы Эстер успевала за ней.

— Жители островов Северной Атлантики рассказывают о шелки — полулюдях-полутюленях, способных принимать человеческий облик. В самых известных легендах говорится о том, как шелки в полнолуние выходят из моря, сбрасывают шкуру и оборачиваются женщинами. Какой-нибудь любопытный рыбак крадет и прячет шкуру одной шелки, отчего ей приходится семь лет прожить с ним. Рыбак обещает вернуть шкуру, но медлит. Шелки находит шкуру сама. Набросив ее на себя, она снова оборачивается тюленем и возвращается в море.

Аура замолкает и, едва дыша, поворачивается к Эстер. Глаза у той широко раскрыты от восторга.

Эстер взглянула на небо. Звездный свет лился на березу, нежные ветки которой шевелил вечерний бриз.

— Она всегда была тюленем, а я — лебедем.

— И о чем Аура рассказывала Дереву шелки? — спросил Том, но тут же покачал головой. — Прости. Не говори, не нужно.

— Да ладно. — Эстер пожала плечами. — Наверное, обычную подростковую чепуху. Ее вера оказалась заразной. Через несколько дней после того, как Аура рассказала нам про Дерево шелки, мама возвращалась вечером из студии — и увидела нас. Аура привела нас с папой к березе, и мы говорили коре о своих бедах. Аура — что какие-то придурки в школе не дают ей жить спокойно. Я тоже кое о чем рассказала. Помню, как папа улыбнулся маме, когда она нас заметила: мол, нам ее — Ауру — не одолеть… А потом уже мама обнимала березу, а папа с Аурой плакали. Сильное было зрелище, но такая уж у меня семья.

— А что с планами Фрейи насчет расширения производства?

— Она о них больше не вспоминала.

Том усмехнулся и чуть погодя сказал:

— В этом что-то есть.

— В чем?

— В идее, что Дерево шелки способно забрать у человека его боль. Потому что деревья и правда как будто умеют чувствовать боль другого дерева.

Эстер скептически нахмурилась.

— Нет, все так и есть. Если какому-то дереву грозит опасность, оно может через корневую систему оповестить об этом другие деревья. Те примут сигнал и ответят. Если, например, коре Дерева шелки угрожают насекомые, оно посылает сигнал бедствия соседям, и их кора начнет вырабатывать особое химическое вещество, вроде репеллента. Так что не исключено, что в любимых Аурой народных сказках о березах имеется рациональное зерно.

Эстер взглянула на Тома: несмотря на сумрак, на его лице читалось сострадание. Том как он есть: взять у Эстер то, чем она с ним поделилась, внимательно рассмотреть это что-то, важное для нее, и вернуть ей — но уже чуть светлее, чем было. Оказывается, такую доброту трудно переносить. Эстер шутливо толкнула его локтем в бок.

— Ты чего? — спросил Том.

— Ничего.

Оба молча смотрели в темное небо.

— Твой отец всегда был таким. Хорошим, — произнес наконец Том.

Эстер взглянула на него.

— Живо представляю себе, как Джек рыдает, обнимая березу, которую его дочь назначила Деревом шелки, — пояснил Том. — Он всегда такой. Одной своей добротой всему добавляет нежности и чуда. Надо же, учил нас, десятилетних, искать будущее среди звезд. — Том покачал головой.

Эстер улыбнулась. Ей вспомнилось, как Джек в футболке Космоклуба спускается к Звездному домику. За ним хвостиком следуют Эстер и Том. Джек указывает им на участки неба, где можно увидеть созвездия.

— А знаешь, он все еще со мной.

— Кто?

— Знак Космоклуба. Когда мне хреново, я вспоминаю про десять тысяч галактик в песчинке. Никто из моих знакомых не рассказывал десятилеткам таких историй. — Том взглянул Эстер в глаза и откашлялся. — Иногда мне кажется, что в детстве Джек сходил мне за отца. Как ему в голову пришло рассказывать нам про космос? Про будущее?

— Тебя травили в школе, — напомнила Эстер.

— Да уж. А ты завидовала Ауре, потому что она растет быстрее. Я помню, как ты злилась на время: почему оно не может поторопиться? Ты бы тогда поспевала за Аурой. Была бы в точности как она.

Оба улыбнулись, но Эстер, не выдержав, закрыла лицо руками.

— Эстер! — Том потянулся поддержать ее. — Зря я это сказал. Да еще в такой вечер. Мне и то тяжело… не знаю, как ты все это выносишь.

Сердце Эстер застучало в такт синтезаторным басам Bananarama — Cruel Summer.

Эстер оглядела костюм Тома, его волосы, зачесанные назад и присыпанные тальком. Вспомнила текст приглашения: «…любые воспоминания об Ауре, какой она была в те годы, или то, что нравилось вам самим».

Ей вспомнился вечер, когда их, девятилетних, приняли в Космоклуб. Джек затеял этот клуб с еженедельными заседаниями, чтобы отвлечь Эстер от болезненных переживаний: Ауре исполнилось двенадцать, и она начала отдаляться от сестры. Еще Джек позвал в клуб Тома — лучшего друга Эстер. После церемонии они поставили любимое кино Эстер, «Парня-каратиста», и съели по тарелке вегетарианских гёдза[26], приготовленных мамой Тома. Потом, когда Том изображал мистера Мияги, а Эстер — Дэниела, Том наклонился и поцеловал ее, прижавшись сомкнутыми губами к ее губам всего на несколько секунд, но это был ее первый поцелуй. Который принадлежал только ей и ему.

— У тебя костюм мистера Мияги, — проговорила Эстер, глядя на крону березы и вспоминая, каким Том был в детстве. Она вспомнила его любовь к Космоклубу, его тактичность и серьезное лицо. Как покалывало губы после его поцелуя, странно влажного. Как в животе растеклось тепло.

— Я не так уж хорошо знал Ауру, — сказал Том. — У меня нет каких-то особых воспоминаний. А мое лучшее воспоминание о восьмидесятых — это как мы с тобой смотрели «Парня-каратиста».

Горло у Эстер перехватило от отчаяния. Она целый год училась плавать без руля и ветрил. А теперь все пошло насмарку. Том был таким знакомым — чудесное ощущение!

— Прости, Том. За…

— Тебе не за что просить прощения. Но если уж тебе так хочется, то и ты меня прости. — Том положил руку ей на локоть. — Нам на собственном горьком опыте пришлось узнать, что делают с дружбой несколько порций черной самбуки. — Он улыбнулся. — Господи, как вспомню, так блевать тянет. В смысле, как про самбуку вспомню, а не про, ну, другое. — Он слегка покраснел.

Эстер закатила глаза и покачала головой — неловко было обоим. Из шатра донеслись первые звуки To Her Door Пола Келли. От пальцев Тома, лежавших на локте, по всему телу растекалось тепло. Эстер коснулась его руки, он улыбнулся и спросил:

— Все нормально?

Не убирая руки, Эстер шагнула к нему. На лице Тома появилась неуверенность, но Эстер, не обращая внимания, взялась за пуговицу бежевой рубахи и нагнулась, чтобы прижаться к ней губами.

Том отшатнулся.

— Боже мой, Эстер, не надо. Прости, прости меня. — Он прижал ладони ко рту.

На пальце Тома, заметила Эстер, что-то блестит. Обручальное кольцо.

Поодаль кто-то тоскливо выл.

Пылая от унижения, Эстер бросилась бежать. Подальше от Тома, который кричал ей вслед: «Эстер, Эстер!» — через сад, подальше от навеса, родителей, подальше от самой себя.

Наконец музыка из плейлиста Ауры стихла. Эстер стояла на берегу моря возле старого Звездного домика и слушала, как шумит в ушах. Плескались волны, гудел в эвкалиптах ветер. Но вой добрался до нее и здесь.

Эстер не сразу осознала, что лицо у нее мокрое. И что воет она сама.

6

На лице Эстер, призывая ее из неглубокого сна в утро, играл солнечный свет. Эстер открыла глаза и не сразу поняла, где находится. Снова напомнила о себе почти забытая уже тошнота. Эстер огляделась. Она лежала в кровати у себя в комнате. В памяти всплыли обрывки ночи: Нин ведет ее домой. Укладывает спать.

Эстер откинулась на подушку. Натянула одеяло до подбородка. На стене переливались фиолетово-золотистым нечеткие тени деревьев, качавшихся за окном на ветру. В последний год каждое утро начиналось одинаково: сначала несколько блаженных секунд, а потом Эстер вспоминала, что Ауры больше нет. Сегодня Эстер настигли еще и звуки: визг покрышек, звон бьющегося стекла, металлический запах крови; руки ощутили мертвый вес погибшей птицы. Фотография Ауры улыбается в бликах диско-шаров. Поет мать, лучезарная в своем горе. Отец дарит ей, Эстер, тысячи галактик в кольце из большого и указательного пальцев. Том. Какое у него было лицо, когда он от нее отшатнулся. Эстер со стоном зажала уши, зажмурилась и лежала так до тех пор, пока мир не погрузился в немую тьму.

Сбежав от Тома, сбежав с вечера памяти, Эстер нашла убежище в Звездном домике. Какое-то время она сидела на веранде, тщетно рассматривая звездное небо. Время года не то, созвездие Лебедя опустилось ниже горизонта. Рядом сидит, касаясь ее плечом, Аура. «Мне папа рассказывал еще до того, как ты родилась. Водил меня сюда… показывал созвездие Лебедя и говорил, что моя младшая сестра уже летит ко мне на крыльях с самой яркой звезды, что в „шее“ Лебедя. А когда тебя привезли из больницы, я, оказывается, подняла крик и потребовала, чтобы тебя увезли обратно. Папа рассказывал: я ждала младшую сестру — звездного лебеденка, а мне подсунули бесформенного крикуна, лицо с кулачок».

Под утро к Звездному домику явилась Нин. Парик Тины Тернер она несла в руках; на лице читалась тревога. Эстер повисла на ней. Конечно, Нин знала, где ее искать. Когда Эстер переполняли чувства, она искала утешения в Звездном домике. В день, когда Ауру в последний раз видели живой, ее видели именно возле Звездного домика. Аура кричала морю: «Ала, Ала!» Она звала Эстер. И теперь Нин сидела с Эстер и смотрела на звезды, дожидаясь, когда та сможет встать.

Эстер повернулась на бок, пытаясь отодвинуться от воспоминаний, но только провалилась в них еще глубже. Лицо Ауры скрыто маской принцессы Ши-Ра, видны только глаза, в которых светится буйное озорство. «Сестры Тюленья Шкура и Лебяжий Пух! Шела и Ала! Взмахните мечом, возвысьте голос!» Восклицания эхом отдаются от гранитных валунов; Аура сбегает от Звездного домика на песок, мимо лиан и ракушек. Эстер с воплями несется следом за старшей сестрой, обе размахивают пластмассовыми мечами Ши-Ра.

Эстер села и пинком отбросила одеяло. Спустила одну ногу под кровать, дотронулась пальцем до мягкого пледа, внутри которого покоился мертвый лебедь. Быстро забилось сердце.

— Как ты там? — прошептала она.

За закрытой дверью лентой струился из прихожей смех Нин. Эстер встряхнулась, чтобы прийти в чувство, вышла из спальни и направилась на кухню.

На плите, шипя, остывали сковородки. В воздухе висел запах яичницы, тостов и кофе, и от голода у Эстер заурчало в желудке.

— Ya, Старри, — произнесла Нин с набитым ртом — она дожевывала остатки тоста с желтком.

— Ya, Старри. Nina nayri? — Куини, которая сидела рядом с Нин и обнимала ладонями чашку чая, подняла брови, осведомляясь о самочувствии Эстер.

— Доброе утро. Нормально, — ответила Эстер Куини, после чего повернулась к Нин: — Спасибо, что привела меня… — Она запнулась: Нин кому-то улыбалась. Шея покрылась гусиной кожей: Эстер почувствовала, что у нее за спиной кто-то есть.

— Неужто конденсатор потока[27] меня обманывает? — Отцовский голос. Эстер обернулась — отец протягивал к ней руки. — Или это наша девочка, которая вернулась домой?

— Привет, пап. — Эстер шагнула в его объятия, расслабленно прижалась к потертой фланелевой рубашке, такой надежной, вдохнула запах сандалового мыла, исходивший от отцовской кожи. Жесткая ключица вдавилась ей в щеку; зарыться лицом было не во что. Прошлой ночью отец был в мешковатом костюме, и Эстер не разглядела, как он похудел, какую плату взял с него этот год. — А где…

— Мы уже уходим, — вмешалась Куини, — а вы оставайтесь, наверстывайте упущенное.

Нин поняла намек и принялась собирать сумки, с которыми обе приехали в Ракушку, прихватив небольшую стопку тарелок, на которых Куини вчера раскладывала закуски.

— Спасибо за то, что вы сделали вчера вечером, и… за все. Мы вам очень благодарны, Куини, — сказал Джек.

— Не за что. Wulika.

— До свидания, Куини.

— Я вас провожу, — вызвалась Эстер. Нин запротестовала было, но, увидев лицо Эстер, замолчала.

— Что с тобой? — спросила Нин, когда они остались у входной двери вдвоем.

Эстер теребила подол рубашки, слова полились потоком.

— Мне надо уехать, я не могу здесь оставаться, Нин. Ты видела маму сегодня утром? У нее что, нет времени вылезти из своей студии и позавтракать с нами? Со мной? Я с самого приезда с ней не поговорила. А папа… Какой он грустный. Как похудел. Черт, как же он похудел.

— Спокойней. — Нин обняла ее. — Я так понимаю, ты тоже не потрудилась подойти к матери, поговорить с ней?

— Нет, — поколебавшись, призналась Эстер.

— Всему свое время. — Нин порывисто обняла ее. — Дело не в тебе одной. Не только ты сейчас переживаешь боль. Согласна?

— Да.

— Хорошо. Теперь вот что. Сегодня я буду разбираться с твоим пикапом. Ключи все еще у меня. Позвоню Нифти, договорюсь, а потом скажу тебе, сколько времени займет ремонт.

Напряжение покинуло Эстер, плечи обмякли.

— Что бы я без тебя делала. Спасибо. Спасибо за прошлую ночь, за все, за то, что заботишься обо мне, Дурашка. — Прозвище, которое Аура когда-то дала своей лучшей подруге, само сорвалось с языка. — Прости, — пробормотала Эстер. — Я по привычке.

Нин сжала зубы.

— Долго меня никто так не называл. — Она сделала глубокий вдох. Подождала. — Я знаю одно: когда мы теряем любимых людей, они возвращаются к нашим предкам, на звезды. Их любовь не исчезает бесследно. Ее впитают земля, море и небо, все вокруг, и их любовь продолжит жить. Вот что я знаю. Но мне все еще больно. Больно каждый день, когда ее нет с нами.

На глаза Эстер навернулись слезы.

— Спасибо, что говоришь об этом. О том, как ее не хватает.

— Слушай, — сказала Нин, помолчав. — Сегодня мама на дежурстве, но после вчерашнего вечера нам надо прийти в себя, поэтому мы отправляемся за ракушками. Если тебе станет совсем невмоготу, присоединяйся к нам. Как в старые времена.

Эстер и Аура сидят рядом — две девчонки на белом песке. За спиной у них высятся эвкалипты, колышется прибрежный вереск. Перед ними бархатной драпировкой ювелира раскинулось море. Они сидят под ласковым ветерком, под жарким солнцем, карауля фляги с чаем и печенье, и не сводят глаз с женщин на берегу. Нин, Куини и другие женщины из их рода стоят, закатав штаны и согнувшись, по щиколотку в соленой воде, и водят руками в зарослях водорослей. Время от времени достают неказистые бурые раковины, опускают их в прозрачные баночки. Раковины они заберут домой, вычистят и, в соответствии с неизвестным Эстер и Ауре древним ритуалом, разложат переливчатыми горками на столе Куини, за которым она станет нанизывать их на нитку, собирая ожерелья. И они засветятся, словно изнутри, волшебным сиреневым, голубым, зеленым, розовым серебром и золотом — цветами полярного сияния.

— С удовольствием, — ответила Эстер. — Посмотрю, что будет, если мама найдет в себе силы разлучиться с тату-машинкой. Напишешь мне? — И она открыла входную дверь.

— Договорились. — Нин пошла к машине, где ужа ждала Куини. — Старри?

— Что?

— Скажи ему. Не откладывай. Про kylarunya. Чтобы больше об этом не думать. Начинай травить истории.

Помахав вслед Нин и Куини, Эстер вернулась в дом и прислонилась к входной двери.

— Старри? — позвал Джек. — Выпьешь чаю?

Эстер вернулась на кухню. Она так нервничала, что свело желудок. Как вести себя дома наедине с отцом? Как возродиться в месте, из которого она сбежала в тот тихий полдень? С чего начать, как распутать узел невысказанных слов, который все затягивался — с того самого дня, как Аура вернулась из Дании, чтобы исчезнуть без следа? И главное — как приступить к рассказу о несчастном случае с лебедем?

— Эстер, да ты вся дрожишь. Иди сюда, садись. — Отец подвинул стул к кухонному столу.

Эстер села. Джек шагнул к чайнику и залил чайный пакетик горячей водой.

— Так где мама? — спросила Эстер.

— Ушла понырять. — Джек так и стоял к ней спиной. — С утра пораньше.

Ну да. Если Фрейя не в салоне, то она в море. У них с Аурой была одна страсть на двоих — исследовать глубины, где растут подводные леса и плавают тюлени.

Джек повернулся к Эстер, но все еще не мог взглянуть ей в глаза. Поставив перед ней чашку имбирно-лимонного чая, он сел рядом.

— Вчера я тебя почти не видел. Узнал только, что вы с Нин в конце концов оказались в Звездном домике. Как ты?

Эстер с наслаждением сделала глоток — очень хотелось горячего.

— А покрепче ничего нет? — пошутила она.

— Есть. — Джек поднялся.

— Папа, я пошутила.

— Есть виски, сливовая наливка и глинтвейн. Налью чего хочешь, только скажи, как ты себя чувствуешь. — На этот раз отец взглянул ей в глаза.

— Виски.

Отец взял бутылку с полки над плитой, открутил крышку. Налил немного в дымящуюся чашку Эстер. Снова сел и выжидательно посмотрел на нее. Эстер вздохнула.

— Я приехала домой, и мне нелегко. Вот и все.

— Понимаю.

— Нет, папа, я… сука.

— Не ругайся, Старри.

— Я убила лебедя. — Эстер снова села и убрала волосы со лба, чтобы показать Джеку шишку.

— Что ты сделала?

— Куини осмотрела меня вчера перед поминальным вечером. Со мной все в порядке. Это случилось в роще, возле гранитных валунов. Я его сбила. Лебедя. Или он упал на мой пикап. Не знаю, как эта херня вышла…

— Не ругайся, Старри. — Отец, ласково обхватив ее за щеки, осматривал ушиб на лбу. — Расскажи, что произошло.

Эстер пересказала, как ехала домой.

— А птица?

— Она у меня под кроватью.

— Не понял.

— Я должна ее похоронить, — тихо сказала Эстер.

— Давай я похороню.

— Папа, я должна сама ее похоронить. — Голос Эстер дрогнул.

Джек кивнул, что-то обдумывая.

— Хорошо. Тебе понадобится лопата. Схожу в сарай, принесу.

— Спасибо.

Эстер снова отпила из чашки.

— А что с пикапом?

— Ветровое стекло в трещинах, капот погнулся. Нин взяла его на себя.

От виски немного расслабилась челюсть, из глаз ушло напряжение.

— Значит, какое-то время ты побудешь дома.

— Да, несколько дней.

Каминные часы, стоявшие на верхней полке, — подарок датской родни — прозвонили четверть второго, запнувшись на последнем «динь», как всегда.

— Как на работе? — спросил Джек. — Управлять «Каллиопой» — задача не из легких.

— Все отлично. Дел по горло.

— Я горжусь тобой. Из тебя вышел прекрасный менеджер. Для такой работы нужна недюжинная сила характера. Учитывая, какой год мы пережили. Тебе пришлось нелегко.

У Эстер запылали щеки.

— Ну… — Она выдавила улыбку. — Мои ребята — лучшие в мире. И потом, это всего лишь «Каллиопа». Я же не отелем «Риц» управляю.

— Конечно. У тебя под началом всего-навсего историческое поселение-заповедник, персонал и туристы.

— Ты так говоришь, потому что я твоя дочь.

— И я очень этому рад. — Джек подмигнул ей. Поколебался. Вздохнул. — Ты ничего не сказала про вчерашний вечер.

Эстер припала к чуть теплому чаю.

— Хорошо, что ты приехала. Как жаль, что возвращение вышло тяжелым. — Джек обнял ее.

Эстер вспомнила, какое выражение появилось у него на лице, когда он заметил ее в толпе, и у нее заболело сердце. Она положила голову Джеку на плечо.

— Может быть, расскажешь, как ты себя сегодня чувствуешь? — спросил он ей в макушку.

Эстер окаменела, не позволяя себе повестись на психотерапевтические интонации Джека. Она вспомнила, как когда-то выкрикнула ему: «Я тебе не пациентка!»

Тикали часы. Эстер молчала.

— Эрин искала тебя вчера вечером — ты ее видела? — Джек сменил тему, и голос зазвучал повеселее.

Эстер помотала головой:

— Нет, но хотела увидеть.

— У тебя будет время с ней пересечься, пока пикап в мастерской.

Эстер залпом допила сдобренный виски чай и встала.

— Я, пожалуй, пойду. Мне скоро ракушки собирать с Нин и Куини.

— Старри, — Джек потянулся к ней, — послушай… — Его лицо исказило отчаяние. — Сама понимаешь: несчастный случай с лебедем не знак судьбы. Твое присутствие ее бы не спасло, и ты это знаешь.

Эстер потерла грудь ладонью и хмыкнула.

— Не думай, что видишь меня насквозь.

— Боюсь, что я вижу тебя насквозь, — улыбнулся Джек. — Извини.

Эстер вытерла нос тыльной стороной ладони. Болела голова — Эстер устала и не знала, как быть. Она снова сделала шаг к двери.

— Может, начнем сначала? — Джек вздохнул. — Я просто очень рад тебя видеть. Если ты не хочешь о чем-то говорить — значит, не будем. Но поесть все-таки надо. Согласна? Хочешь, я приготовлю яичницу? С острым соусом, твою любимую?

Все накопленное Эстер желание сопротивляться покинуло ее в мгновение ока, и она села, опустошенная.

— Яичница — это усраться как здорово.

— Не ругайся, Старри.

На прибрежной дороге лежали пятна теплого света. Эстер ехала на юг, через эвкалиптовые рощи и заросли казуарины. Морской воздух, насыщенная смесь запахов: ароматов водорослей, соли и чайного дерева от тянувшихся вдоль дороги кустарников — кружил голову. Заметив машину Нин рядом с парой других, Эстер остановилась. После тостов с яйцом Джек предложил Эстер взять его синий «нептун-комби» шестьдесят восьмого года — другой машины у него в жизни не было. Эстер не стала долго раздумывать. Подростком она бы почку продала за «комби» Джека, когда Аура вечером перехватывала у нее пикап без очереди. Но в те дни Джек бывал непреклонен. «Я готов отдать вам звезды, но „комби“ даже не просите». А теперь — вот. «До скорого», — сказал Джек, легко вручая ей ключи; услышав собственные слова, он улыбнулся и повторил: «До скорого. На ужин я испеку пирог с картошкой и сыром». Это он прокричал, когда Эстер уже отъезжала. Ее любимый пирог. Выбираясь на подъездную дорогу, она оглянулась еще раз. Ей показалось — или в окне материнского тату-салона за домом действительно мелькнула тень?

Захватив сумку и термос, Эстер выбралась из «комби» и закрыла дверцу; звук, с которым дверца захлопнулась, доставил ей громадное удовольствие. Пройдя под соснами и акациями, Эстер очутилась на извилистой дорожке, которая привела ее через заросли вереска и банксии к камышам. Эстер провела рукой по белым ирисам, вспоминая корзиночки, что Куини плела Фрейе многие годы. Когда Куини приходила к Фрейе в салон, после нее всегда оставалась новая корзинка — на каминной полке, на подоконнике, на краю стола, на книжной полке. Они обменивались историями, и им были не нужны слова.

Выходя из-под полога деревьев, Эстер приставила ладонь козырьком, чтобы защитить глаза от солнца. Женщины, согнувшись и опустив головы, стояли на мелководье. Руки их двигались по песку: они собирали раковины. Что-то отправлялось в банку, что-то отбраковывалось. Ритуал, который повторялся вновь и вновь.

Эстер сбросила резиновые шлепанцы и пошла по белому песку босиком. Песок был таким мягким, что поджимались пальцы.

— Ya, Старри, — крикнула ей Нин и помахала рукой. Куини подняла голову и тоже помахала, другой рукой прикрывая прищуренные глаза от солнца.

Эстер помахала в ответ и подняла термос с чаем.

— Я привезла печенье с кокосовой посыпкой, — пропела она, усаживаясь на песке, поодаль от собиравших раковины женщин.

— Перекур, — пронзительно крикнула Нин через плечо и побежала к Эстер.

7

После сэндвичей с сыром и салатом Эстер открутила крышку термоса и стала разливать чай в стаканчики, которые подставляли ей Куини, Нин и прочие женщины ее рода, сидевшие на складных стульях. Эстер распечатывала упаковки печенья и пускала их по кругу.

— Здравствуй, Корал, — сказала Эстер одной из младших двоюродных сестер Нин, наполняя ее стаканчик.

— Ya, Старри, — ответила Корал с застенчивой улыбкой.

— Как стажировка? — беззаботно спросила Эстер, коротко взглянув на татуировку в виде листа эвкалипта, украшавшую лодыжку Корал. Работа Фрейи.

— Хорошо, — порозовев, ответила Корал. — Твоя мама — удивительный человек.

В душе у Эстер сцепились гордость и зависть, но она постаралась скрыть чувства улыбкой.

— Ya pulingina, Старри, — вступила в разговор Роми, старейшина рода Нин. — Добро пожаловать. — Она облизала с пальцев кокосовую стружку и с довольным видом пошевелила бровями. — Рада тебя видеть.

— И я тебя, тетя Ро. — Эстер обрадовалась, что можно переключиться на что-нибудь еще.

— Пойдешь? — Тетя Ро оглядела Эстер с головы до ног. Та выдержала взгляд.

— Я больше не плаваю в море, тетя Ро. Вы что, забыли?

После того как Аура покинула их, Эстер поклялась, что больше никогда в жизни не шагнет в воды океана.

Тетя Ро невозмутимо разглядывала Эстер.

— Тебя не было очень долго, — объявила она.

— Да, меня долго не было. — Эстер налила стакан чая и себе. — Как продвигается дело? — Ей очень хотелось сменить тему. С самого детства Эстер приходила посидеть на песке, пока Нин и Куини собирают раковины, но сама к ним не присоединялась. Куини еще в детстве объяснила ей, что kunalaritja, искусство нанизывания ожерелий, ей знать не полагается.

— Хорошо. Но тревожно. В последний раз я видела столько раковин только в молодости. Когда их собирала мама. Или ее мама. Или Пилунимина. — Тетя Ро поцокала языком. — В океане слишком жарко. Rikawa[28] погибает.

Слушая тетю Ро, Эстер зарыла руки в песок и сжала в кулаки — ей хотелось что-нибудь удержать. Пару радужных раковин. Засыхающие водоросли.

— Помнишь историю Пилунимины?

— Да, тетя Ро.

Эстер следом за Нин и Аурой идет по тихому вестибюлю художественной галереи. Девочки дрожат от восторга; перед ними Фрейя, Куини, тетя Ро и Зои — двоюродная сестра Куини. Зои в униформе, как у всех в галерее. Она ведет их в прохладный сухой зал, где собраны самые разные тумбы с выдвижными ящиками, полки и лампы. Эстер с восхищением смотрит на большую морскую раковину на черном шнурке, которая висит у Зои на груди. Зои выдает им тканевые перчатки и подводит к витрине с ящиками. Куини и тетя Ро держатся за руки. Зои медленно выдвигает один ящик. Все, кажется, затаили дыхание: Зои извлекает на свет самое старое ожерелье из коллекции kanalaritja[29], что хранится в галерее, — длинную, ослепительно переливающуюся нить радужно-голубых острых завитков, некогда принадлежавшая Пилунимине.

По дороге из Солт-Бей тетя Ро рассказывала о женщинах пакана[30]. Такой была и Пилунимина, которую еще девочкой похитили европейцы, охотники на тюленей, и которая двадцать жутких лет выживала, переходя от одного такого охотника к другому и переселяясь с одного острова на востоке Бассова пролива на другой. О женщине, которая взбунтовалась против навязанной ей религии и, несмотря на наказания, продолжала придерживаться традиций и ритуалов, подобных kanalaritja.

Эстер склоняется над ожерельем Пилунимины, раковины на котором нанизаны от малых к большим. Зои рассказывает, что Пилунимина создала его в 1854 году, когда ей было за пятьдесят, а жила она тогда в нужде. Эстер пытается понять, как можно было сотворить эту сияющую, сильную, вечную красоту во времена таких страданий. И все же вот оно, переливается в свете ламп — сделанное вручную ожерелье из раковин; ему полтора века, в нем мудрость многих женщин, в его мерцании — все краски моря, звезд и луны.

Куини опускается на колени рядом с Нин, Аурой и Эстер.

— Kanalaritja — наша история, которая непрерывно соединяет прошлое, настоящее и будущее.

Эстер раскрыла ладони, чтобы захватить еще песка, и взглянула на Нин и ее семью. Люди этого рода вынесли все тяжести колонизации — и выжили, а теперь их море опасно нагрелось. Ламинария умирает. Не будет водорослей — не будет и раковин. У Эстер свело желудок.

— Мы собираем раковины для особой выставки, — звонко объявила Куини. — Нин уже говорила тебе? Она работает вместе с Зои. — Лицо Куини светилось от гордости. — Наши ожерелья повезут в турне по всей Тасмании. Нин и Зои сейчас заканчивают советоваться с галереей и общиной, а еще на этой выставке будут работы нашей Нинни. Она теперь человек влиятельный: в галерее на Саламанка-маркетс раскупили ее первую коллекцию kanalaritja, а несколько скульптур забрали. — Куини подмигнула.

— У тебя была выставка? — Эстер с восхищением взглянула на Нин. — Когда?

— С полгода назад. — Нин просияла. — Сейчас я леплю скульптуру, выставим ее во время тасманийского тура.

— Нин, — ахнула Эстер, — так ты самая настоящая художница? Я и не знала.

— Я писала тебе про выставку. И приглашение посылала, — довольно сухо сказала Нин.

— Ну что? — Куини вскочила с раскладного стульчика, и Эстер мельком увидела выглянувшую из-под рукава татуировку — серо-голубой рыбий хвост. Работа Фрейи. — Продолжим?

Нин обняла Эстер, и они стали смотреть, как женщины возвращаются на мелководье.

— Прости, Нин, — сказала Эстер, скручивая между ладонями бумагу из-под сэндвичей. — Прости, что пропустила твою выставку. После ее ухода я перестала проверять почту, соцсети, вообще все перестала проверять. Решила, что, если случится что-нибудь важное, мне позвонят на работу.

— Это же ужасно — не подпускать к себе тех, кто тебя любит.

— Какая я была сволочь. — Эстер помолчала, и слова повисли в воздухе. Не смея смотреть на Нин, она перевела взгляд на женщин ее рода, стоявших на мелководье. — Но мне до сих пор очень важно приезжать сюда. Спасибо. Спасибо, что снова меня позвала.

— Всегда пожалуйста, Старри, — вздохнула Нин. — Сволочь ты или нет — без разницы.

Они стали смотреть на женщин вместе. Левые руки поднимают водоросли, правые проводят по ним, ища ракушки.

— Я лечусь тем, что бываю среди них, — сказала Нин. — Отношений крепче, чем с этими женщинами, у меня в жизни не было.

— Могу себе представить. — Эстер смотрела на женщин. В детстве она почитала себя счастливой, ведь ей выпала удача слушать их рассказы. — А что с выставкой? Которую вы повезете по всей Тасмании? В голове не укладывается.

— С выставкой все хорошо. Пожертвования уже пошли. Твоя мама на тату-фестивале в Мельбурне объявила сбор средств, она там была ведущей. Ну, ты знаешь. Она сильно помогла.

— Конечно знаю. — Эстер набрала в грудь воздуха. О том, как ее родители прожили этот год, она не знала ничего.

— Удивительно, да? На том фестивале все свободное время в ее расписании расхватали за двадцать минут, и все равно женщины стояли в очереди — просили наколоть им созвездия, просили, чтобы их записали, если остались свободные места. Фрейя перечисляла в наш фонд часть денег от каждой татуировки. Благодаря этому про фонд и узнали.

Эстер выдавила улыбку:

— Если маме что западет в сердце, ее не остановишь.

— Это точно.

— Куини сказала, что на выставке будут твои новые ожерелья?

Нин застенчиво покраснела — редкое зрелище.

— Я сейчас работаю над собственной коллекцией, небольшой, и помогаю женщинам общины — тем, кто еще только учится.

Эстер открыла рот и в изумлении покачала головой.

— Помнишь, как вы с Аурой взяли меня с собой к могиле Вупатипы?..

— «Взяли»! — Нин шутливо бросила в Эстер горсть песка. — Ты спряталась в кузове пикапа. Я на десять лет постарела!

— Я так и сказала, — улыбнулась Эстер. — Вы взяли меня с собой.

Нин фыркнула.

— Помнишь, как мы стояли там, над могилой Вупатипы? — Эстер посерьезнела. — Ты тогда сказала, что сделаешь все, чтобы однажды это произошло.

Стояла весна. Нин исполнилось семнадцать, она только-только получила водительские права. Готовясь к экзаменам в автошколе, они с Аурой лишь и обсуждали, что предстоящую поездку — точнее, только это Эстер и смогла подслушать, припав ухом к стене спальни. Они собирались на восточное побережье, к холму, с которого смотрела на море могила великой женщины. Полюбоваться, как цветут подснежники Вупатипы. Эстер услышала, как приглушенный голос Нин за стеной предложил Ауре: «Давай отвезем ей несколько раковин».

Эстер знала о Вупатипе от тети Ро и решила, что не даст Нин и Ауре поехать на могилу без нее. На могилу Вупатипы, которую еще подростком похитили и сделали рабыней европейцы-зверобои. Вупатипа, которая, подобно всем женщинам и девушкам пакана, отлично плавала, ныряла в ледяную воду и спасала державших ее в рабстве мужчин. Вупатипа, которой никто не пришел на помощь, когда она в этом нуждалась. Она бежала с другими рабынями-пакана, за ними отрядили погоню. В газетной заметке, посвященной ее смерти, говорилось: «Возможно, она скончалась от ран, полученных во время поимки, которая, без сомнения, происходила не без кровопролития». После убийства Вупатипы на место ее гибели положили могильный камень. Надпись на нем гласила: «От белых друзей Вупатипы». Эта могила до сих пор оставалась единственным захоронением человека из племени пакана. Через несколько десятилетий после смерти и похорон Вупатипы, в самом конце XIX века, могилу — «для научных целей» — разрыл Музей Тасмании. Останки Вупатипы сложили в коробку, на которой было написано: «Местная смородина» — и отправили в Нипалуну, в Хобарт. Мнением людей насчет эксгумации никто не поинтересовался. Прошло почти сто лет, прежде чем останки Вупатипы вернулись в общину пакана. Европейская могила этой женщины так и осталась пустой. Говорят, подснежники цвели в изголовье могильной плиты каждую весну.

«Думаешь, подснежники и правда цветут для нее?» — спросила Аура Нин.

Эстер, которая подслушивала через стенку, составила план.

В день поездки она спряталась в кузове пикапа и всю дорогу пролежала, рассматривая изменчивое небо. Когда пикап наконец остановился, она сунула голову в кабину и заверещала — решила напугать Нин и Ауру.

Аура и Эстер задержались, чтобы Нин первой подошла к пустой могиле Вупатипы. Вокруг плиты цвели подснежники. После к Нин присоединились сестры, и они все втроем уселись вокруг того, что когда-то было местом последнего упокоения рабыни. Нин рассыпала в головах надгробия белые раковины. В изножье положила несколько толстых плетей высохших водорослей. Пока они сидели у могилы, она не произнесла почти ни слова. Когда тени стали удлиняться, Нин поднялась. Сжала кулаки. «Я сделаю все, чтобы люди узнали об этой luna rrala[31]. О наших женщинах, нашей силе. О нашей красоте. О нашей культуре».

Эстер вынырнула из воспоминаний, снова сосредоточившись на женщинах на мелководье.

— Мало кто остается верным своим обещаниям. А ты исполнила обещанное. Нин, ты просто космос.

Нин отмахнулась от похвалы, но на Эстер взглянула с благодарностью, после чего повернулась и стала смотреть, как Куини и ее семья собирают раковины.

— Вот он, источник моего вдохновения, — сказала она.

Эстер проследила за ее взглядом. На берегу сидит Аура и наблюдает, как Куини учит женщин, какие раковины выбирать, а какие — выбрасывать. Улыбается, переводит взгляд на Эстер. «Похоже на тайный язык», — говорит сестра. В тихом голосе звучит восторг.

— Она бы тобой так гордилась. — У Эстер дрогнул голос. — Аура с ума бы сошла от радости за тебя.

Нин обхватила себя за плечи и кивнула.

— Ей с тобой повезло, Нин. У меня никогда не было такой подруги. — Эстер набрала горсть песка и стала пересыпать его из ладони в ладонь. — У меня была только Аура.

— Ну-ну. — Нин обняла ее, утирая глаза.

— Ты знаешь, о чем я. Да, ты всегда была рядом со мной. Еще у меня были папа, тетя Эрин и иногда — мама. В детстве, наверное, Том. Брр. — Эстер передернулась, вспомнив, как прижималась к нему прошлой ночью. — Но так, как вы с Аурой, я ни с кем не дружила.

— А на западном побережье? Ты же мэр — целого города или вроде того? Все еще не встретила там своих женщин?

Эстер коротко усмехнулась:

— Какой там город. Просто старый медный рудник на реке, домики переделали в коттеджи для туристов. На союз сестер не тянет.

— Да, понимаю, — сказала Нин. — Кому же хочется дружить с начальством.

От ответа Эстер спас телефон Нин. Та какое-то время слушала, после чего показала Эстер оттопыренный большой палец и нажала «Отбой».

— Твой пикап пока на лом не пойдет, — торжествующе объявила Нин. — Ему нужны новое ветровое стекло и рихтовка. Завтра у Нифти закрыто, но он велел позвонить в понедельник. Тогда и узнаем, во что обойдется ремонт.

У Эстер подскочил пульс. Вчера на последней заправке она и так превысила лимит на счете.

— С твоим пикапом все будет нормально, — подбодрила Нин, неправильно истолковав тревогу на лице Эстер. — С тобой все будет нормально.

Эстер была уверена в чем угодно, только не в этом.

— У тебя сегодня еще есть дела?

— Встреча с галеристами. А у тебя?

Ответ Эстер прозвенел колоколом:

— Мне надо похоронить лебедя.

Нин долго не сводила с нее глаз.

— Kylarunya?

Эстер кивнула.

— Ты точно справишься?

Глядя на золотистые завитки водорослей на мелководье, на ритмично накатывающиеся на берег волны, Эстер кивнула.

— А где? Уже знаешь?

Эстер покосилась на Нин.

— Ах да, — сказала та, поняв все по ее лицу. — Ты похоронишь ее там.

Эстер внимательно всмотрелась в вечереющее небо.

— До первой звезды, — сказала она и начала собирать вещи.

Когда Эстер вернулась в Дом-Ракушку, к свету уже начинали примешиваться оттенки красного. Сад погружался в сумерки, и тент, под которым проходил вечер памяти, казался кораблем-призраком.

«Комби» стоял на подъездной дорожке, работая на холостом ходу. Фары освещали прислоненную к стене дома лопату с прикрученной к черенку скотчем запиской. Рядом, на земле, лежал букетик розовых маргариток.

Эстер вышла из машины и в тускнеющем свете стала читать записку отца.

Эстер дважды перечитала записку, сложила ее в маленький квадратик и сунула в карман. Год прошел, а Джек все еще бегает по вечерам. Делает вид, что бегает, чтобы взбодриться, а не исполняет тот же ритуал очищения на берегу, что и весь год с того дня, как Аура пропала без вести.

— Папа? — позвала Эстер, войдя в дом.

Никто не ответил.

— Мама?

В ответ прозвонили на кухне часы — как всегда, запнувшись.

Эстер прошла по прихожей, не глядя на закрытую комнату Ауры. Не позволяя себе мысленно открыть ее. Порывшись в ящике с бельем, Эстер вытащила первый попавшийся шерстяной плед, поймав себя на мысли о том, что птице нужно что-нибудь не хлопковое, а шерстяное. Надо, чтобы ей было тепло.

У себя в комнате Эстер захватила перчатки и налобный фонарик и отправила их в сумку вместе с пледом. Сердце билось слишком быстро, и Эстер медленно выдохнула.

Выждав пару секунд, она полезла под кровать.

Эстер закончила раскапывать мягкую землю за Звездным домиком, когда на небе уже мерцала первая звезда. На лбу у Эстер бусинками выступили капли холодного пота. Она остановилась перевести дух. Постояла, опираясь на черенок лопаты. Под ногти и в трещины на руках набилась черная земля.

Испуганная Аура сидит лицом к солнцу, ветер играет с ее волосами. Рядом грустная Нин, она хочет взять Ауру за руку. Позади них, на расстоянии, стоит Эстер.

— Что, девочки? — Фрейя идет к ним, проваливаясь в песок. Они выбрались на пикник на берегу — Фрейя в кои-то веки «взяла выходной» в своей тату-студии. Аура первой заметила крошечного тюлененка, запутавшегося в водорослях. Малыш неподвижно лежит на боку.

— Мама, он умер? — дрожащим голосом спрашивает Аура; Фрейя уже стоит рядом.

Эстер смотрит на мать, и ее пробирает холодная дрожь. Фрейя падает на колени, берет малыша на руки, обнимает.

— Мама, — тихо повторяет Аура.

Эстер бросается к Нин и утыкается лицом ей в плечо.

Потом Фрейя роет яму за Звездным домиком; по ее просьбе девочки нарвали маргариток. Фрейя сжимает их в кулаке — у нее побелели костяшки пальцев. Наконец она бросает цветы в могилу, берет лопату и начинает забрасывать могилу землей.

— Моя любовь тебя не оставит, — шепчет Фрейя. — Моя любовь тебя не оставит. — Всхлипывания прерывают ее слова.

Эстер, замерев, смотрит, как земля покрывает розовый сверток на дне ямы: Фрейя закутала тюлененка в их детское одеяльце, найденное в глубинах бельевого шкафа. Эстер думает: «Под землей, наверное, холодно», — странная мысль.

Наконец тюлененок зарыт. Эстер пытается прижаться к Фрейе, но мать смотрит на нее глазами, похожими на пустые комнаты.

Порывшись в рюкзаке, Эстер достала налобный фонарик. Приладила его на голову так, чтобы он не давил на болезненную шишку на лбу. Включила. Лебедь, завернутый в плед Нин, лежал у ее ног. Эстер прикусила щеку. Постояла, ничего не делая.

— Да ну на хер, — буркнула она, ни к кому не обращаясь.

Сделав несколько резких вдохов, чтобы взбодриться, Эстер развернула плед. Мертвые глаза черного лебедя. Красный клюв раскрыт. Трещины на лобовом стекле.

Эстер, дрожа, расстелила шерстяное одеяльце и, бережно поддерживая голову лебедя, перетащила птицу на него. Завернув лебедя, она для надежности намотала концы пледа себе на руки и опустила птицу в могилу.

Букетик розовых маргариток полетел в темный зев земли — цветы словно светились на дне ямы сами по себе. Эстер постояла, глядя в яму, и прошептала:

— Моя любовь тебя не оставит.

Когда она подбирала плед, из него что-то выпало. Два черных перышка. Потом еще одно. И еще. Эстер развернула плед и нашла еще четыре пера. Собрав их, она бережно сунула перья в задний карман.

Тяжело дыша, Эстер принялась забрасывать могилу землей. Они с Аурой — дети моря и неба с их первого вдоха на земле. Аура родилась в летние дни, когда появляются на свет тюленята. Эстер — зимой, когда лебеди выводят птенцов. Об этом им говорили сказки Фрейи и их имена. Аурора Сэль. Эстер Сване.

От работы разболелись плечи, на ладонях налились саднящие пузыри. Эстер старалась не думать о лебединых костях, о тюленьих костях, о детском одеяльце, что покоились на глубине трех футов в земле, на которой Ауру в последний раз видели в живых. Перья, спрятанные в кармане, прожигали дыру в ее совести, и она старалась не думать о них. Эстер пыталась похоронить собственные мысли о банковском счете, на котором пусто, о хаосе, который она оставила в Каллиопе. И о всепроникающем страхе: что еще может пойти к чертям из-за того, что она сделала ошибку, вернувшись домой? Эстер продолжала забрасывать могилу землей.

«Моя сестра-лебедь». Аура улыбается ей в тусклом свете пасмурного дня, они сидят на белом песке, привалившись спинами к одному из семи гранитных валунов. Смотрят, как над морем летят черные лебеди, как ртутью вспыхивает на солнце белый испод черных крыльев.