Восьмая шкура Эстер Уайлдинг

22

Повозившись с задвижкой, Эстер справилась с входной дверью и вздохнула от облегчения: вой ветра скрыл шум ее неуклюжего возвращения. Эстер привалилась к закрытой двери и прислушалась: спит Абелона или нет? В доме царила тишина. И темнота. Эстер оперлась рукой о стену и попыталась наступить на ботинок, чтобы вытащить ногу. С волос вдоль спины стекал ручеек дождевой воды: дожидаясь такси в Нюхавне, она попала под ливень, который никак не хотел прекращаться. Адрес Эстер назвать не смогла: она не знала, где живет Абелона, а телефон был разряжен. Эстер хватило только на то, чтобы попросить высадить ее у моста через Сортедам. Таксист высадил ее не у того моста, и остаток дороги Эстер прошла пешком. Под дождем. Она убедилась, что попала в нужный дом, лишь когда ключ подошел к замку.

Привалившись к стене, Эстер попыталась снять второй ботинок. Она наклонилась, чтобы стащить его, но, подтягивая носок, потеряла равновесие и упала на что-то твердое и угловатое, стоявшее в прихожей. Эстер тихо взвыла, и тут же послышался звон. Что-то разбилось.

Сквозь шум крови в ушах Эстер прислушалась к тому, что делается в комнате Абелоны, и подождала. В доме снова воцарилась тишина. Эстер, пошатываясь, поднялась и зашарила по стене в поисках выключателя. Загорелся свет; она увидела на полу осколки зеленой керамической вазы и среди них — розовые тюльпаны.

Кружилась голова, но Эстер постаралась навести порядок. Собрала осколки, подняла тюльпаны; шатаясь, прошла на кухню. В бледном свете уличного фонаря, горевшего за окном, Эстер заметила мусорное ведро. Выбрасывая осколки и цветы, она порезала палец. Зажмурилась, сунула палец в рот.

Эстер заметила его, лишь когда повернулась. Он стоял на разделочном столе. Под стеклянным колпаком поблескивал пирог, похожий на цветок с семью круглыми лепестками. Пирог, который Абелона пекла этим утром. Чтобы отметить приезд Эстер в Копенгаген.

Эстер моргнула, глядя на пирог и стремительно погружаясь в пучину стыда. Она совершенно забыла просьбу Абелоны вернуться домой к семи. Эстер взглянула на цифровые часы над духовкой. Два часа ночи.

В коридоре она постаралась промокнуть оставшуюся после вазы лужу собственной курткой, но куртка помогла мало. Тогда Эстер сняла джемпер. Тот и впитал остатки воды.

Поеживаясь в одном лифчике, Эстер, с мокрыми вещами и ботинками в руках, стала карабкаться по спиральной лестнице к фиолетовой двери. Кожа еще хранила его запах.

Утром Эстер проснулась с головой, сдавленной тисками похмелья. Застонала. Перекатилась на бок. Оказывается, она спала поверх одеяла. В лифчике и джинсах. Эстер села. Еле удержав рвотный спазм, бросилась в ванную, где ее вырвало в унитаз. В желудке было пусто, блевать нечем, но спазмы не утихали.

Когда дурнота отступила, Эстер разделась и скорчилась под душем. Она сидела на полу, и струи хлестали ее тело, смывая с ее кожи запах Девятого Вала. Иногда в голове вспыхивали обрывки воспоминаний: вот она с ним. Джинсы на лодыжках. Руки вцепились в край стола. Его стоны. Эстер подставила лицо под воду. Подтянула колени к груди. Палец саднило. Глядя на порез, Эстер пыталась припомнить, как все получилось. Звук, с каким разбилась в прихожей ваза; бледный свет на кухне; пирог Абелоны. Эстер вспомнила все. Скульптуру лебедя, увиденную в парке. Панику, охватившую все ее тело. Как аквавит обжигал горло. Счастливую пару, сидевшую в баре и обсуждавшую планы на выходные. Эстер развела колени и согнулась: снова накатила тошнота. Какое-то время она давилась, но потом рвотные спазмы утихли. Положив руки на колени, Эстер запрокинула голову. Хотелось, чтобы вода, что лилась сверху, превратила ее в кого-нибудь другого.

Омывшись, Эстер вышла из душа. Натянула тренировочные штаны и джемпер. Перерыла сумки в поисках парацетамола. Дрожащей рукой закинула в рот две таблетки; холодная вода, которой она их запила, ударила в желудок будто кулаком. Мокрые куртку и вчерашний джемпер Эстер пристроила на батарею сушиться. Поставила телефон на зарядку. Включила чайник на кухне. Пошарила в кухонных шкафчиках. Пусто. Она в Копенгагене уже два дня — и до сих пор не купила еды для себя же. Даже молока к чаю у нее нет. Из съестного — только остатки заветренного печенья в кокосовой посыпке. Злая от стыда, Эстер налила кипятку, забрала печенье и села на диван.

В спальне запищал, оживая, телефон; Эстер сходила за ним, вернулась на диван и стала скроллить уведомления.

Голосовое сообщение от Джека. Голосовое и эсэмэска — от Нин.

Эстер занесла палец над экраном, чтобы набрать ответ, но закрыла сообщение Нин, так ничего и не напечатав. Слушать голосовые что от отца, что от Нин у нее не хватило духу. Как слушать голоса людей, которых она так подвела? Эстер швырнула телефон на другой конец дивана.

Сжала кулаки. Оглядела мансарду.

Качнула коленом. Погрызла ноготь. Стала щипать мягкую, в шрамах кожу на запястье.

Обычно Эстер умела останавливаться, но теперь она позволила себе мысленно пройтись по содержимому дорожной косметички, представить острые предметы. Бритву. Щипчики. Ножницы. Позволила себе вспомнить, какое облегчение доставлял ей каждый из этих предметов после ухода Ауры. После того дня, когда Аура исчезла, оставив записку, на которую Эстер не обратила внимания.

Эстер коснулась чувствительной, нежной кожи. Вообразила острые края.

Ее передернуло. Потом еще раз. Эстер свернулась на диване; желудок свело. Неужели опять вырвет? В голове звенело, но Эстер старалась дышать глубоко. Наконец спазмы немного утихли, и у Эстер знакомо засосало в животе. Голод. К картошке в баре она едва притронулась. А до этого только и поела, что хлеба с сыром, когда завтракала с Абелоной.

Эстер, дрожа, села и потянулась за опостылевшим печеньем. Заставила себя сунуть одно в рот. Прожевала, запила горячей водой. Съела еще одно. Подождала, опасаясь, что печенье запросится наружу, но оно осталось в желудке. Дрожь начала утихать.

Эстер снова свернулась на диване, закрыв лицо руками. Заплакать бы. Она почти молилась об этом. Что угодно, лишь бы испытать хоть какое-нибудь облегчение. Но глаза оставались сухими. Молиться тоже не получилось.

Эстер уставилась в потолок, ругая себя. Зачем она вообще сюда примчалась? Из-за совершенно незнакомой женщины, которая сфотографировала Ауру и сказала Эстер, что у той есть друзья в Копенгагене? Ну и ну. Надо просто уехать. Отправиться домой. Дома она хотя бы вернется к привычной роли никчемной неудачницы.

Эстер легла на бок и стала рассматривать книги на стеллаже у противоположной стены.

Бо́льшая часть названий на корешках была на датском, но внимание Эстер привлекли несколько английских названий. «Открывая наготу». «Импрессионизм». «Искусство видеть»[70].

Эстер стала рассматривать корешки дальше и обнаружила еще несколько английских книг. «Природа и искусство». «Рисуя светом»[71]. «Огонь в море».

Из глубин сознания поднялось растревоженное воспоминание. Ночь. Зима.

Эстер, освещая себе путь фонариком, с хрустом шагает по листьям эвкалипта, глубоко вдыхает их резкий в холодном воздухе запах. Ночь, вокруг тишина. Впереди шумит море. Сегодня тринадцатый день рождения Эстер.

Джек, Фрейя и Аура остались у нее за спиной, в палатках. Эту неделю они прожили не в Солт-Бей, а в кемпинге на Неке — естественном перешейке, который соединяет Северный и Южный острова Бруни. Эту поездку Эстер подарили на день рождения; залив по одну сторону Нека выходит в океан и известен тем, что озаряется по ночам особым светом. С тех пор как Эстер в первый раз услышала об этом на уроке естествознания, ей ужасно хотелось увидеть светящийся ночной океан, словно наполненный голубыми звездами. А когда она узнала, что сияют там микроорганизмы, которые реагируют на движение, испуская голубоватый свет, ее желание стало еще сильнее. Учитель естествознания упомянул, что лучше всего это биосвечение видно на их же острове, и Эстер стала упрашивать Джека отвезти ее туда, где видны звезды в океане.

И вот оно, путешествие ее мечты, подарок на тринадцатый день рождения. Но которую уже ночь Джек, Фрейя, Аура и Эстер ходят на берег, смотрят на темное море, ждут — а потом возвращаются в палатки разочарованные. Страстное желание увидеть звезды в океане проникает даже в сны Эстер: каждое утро она, проснувшись в своей палатке, ищет их на коже. Родители и сестра не разделяют ее лихорадочной страсти к биосвечению. Днем, когда они выбираются на экскурсии по острову Бруни, Фрейя рассеянно ищет интернет-кафе, а Аура ходит надутая и замкнутая.

И вот — последняя ночь в кемпинге. Джек устроил для Эстер праздничный ужин у костра: консервированные спагетти и тосты. Фрейя не в настроении, Аура ушла в себя.

Уловив всеобщее уныние, Эстер пыталась говорить как можно жизнерадостнее.

— Давайте наедайтесь впрок. Энергия нам понадобится. Чую, сегодня нам повезет. — И она поправила резинку праздничного колпака. Резинка врезалась ей в подбородок.

Аура что-то простонала. Фрейя покосилась на Джека.

По взгляду отца Эстер поняла, что у него душа рвется на части.

— Старри, мы на этой неделе ходили на берег каждую ночь, но так ничего и не увидели. Может быть, пусть мама с Аурой сегодня отдохнут? А я пойду с тобой. — Под глазами у Джека залегли тени — свидетельство усталости. Он старательно улыбнулся Эстер, демонстрируя энтузиазм.

— Да ладно, пап. — Эстер сняла колпачок. — Сегодня ходить не обязательно.

Плечи у Джека облегченно опустились.

— Мы приедем сюда еще раз, честное слово. Когда будет потеплее. Может, тогда нам повезет больше.

Эстер смотрела поверх костра на недовольные лица матери и сестры. Аура — хуже всего. В последнее время жизнь семьи, кажется, вращалась вокруг желаний старшей сестры. Уговорить ее приехать в кемпинг стоило великих трудов.

Наконец все легли; Эстер не стала закрывать свою палатку на молнию. Когда шорох в соседних палатках сменился сопением, она улизнула, прихватив фонарик.

И вот Эстер идет по дорожке между эвкалиптов, светя себе фонариком и дыша полной грудью. Вскоре заросли расступаются, и она выходит на берег. Выключает фонарик. Направляется к воде.

Эстер поднимает взгляд к небу, усыпанному звездами, но безлунному. Ласковые волны набегают на песок. Условия — лучше быть не может. Эстер усаживается на поваленный ствол в конце дорожки и разувается, снимает носки. Оставляет их рядом с фонариком. «Оушеэник Дайджест» учил: когда идешь смотреть биосвечение, дай глазам привыкнуть к естественному свету, сколько бы его ни было. Эстер повторяет вслух другой совет:

— «Не плавай в открытом море ночью. Если волн нет, держись возле берега, поднимай брызги ногой. И прояви терпение».

Эстер спускается к воде, бредет по сырому песку. Шаг. Еще шаг.

Бухта кажется почти бесконечной. Эстер робко поднимает ногой брызги на мелководье. Ничего. Эстер бредет дальше.

Добравшись до изгиба бухты, Эстер поворачивает. Снова брызгается на мелководье. Ничего.

— Ты хотя бы пыталась, — говорит она себе.

Легкий ветер ерошит ей волосы. Эстер поднимает взгляд. Смотрит вперед.

Поначалу ей кажется, что она просто вообразила себе электрическое голубое свечение у берега: очень уж ей хочется его увидеть. Эстер останавливается. Смотрит не отрываясь. Пускается бежать, поднимая фонтаны брызг.

Эстер беззвучно ахает: вода вокруг нее вспыхивает неоново-голубым, искрится у ног, словно тысячи звезд. Восторженно вереща, Эстер несется по мелководью. Поднимает брызги. Визжит при виде того, как ее следы на песке заполняются волшебным голубым свечением. Забегает поглубже, отчего вокруг вспыхивает россыпь голубых звезд. Выбегает из волн. Снова вбегает в воду. Звезды у нее в волосах, на коже. Она постепенно успокаивается, старается отдышаться. Замечает водоросли и ракушки, которые вынесло на берег: они тоже светятся. Эстер вертит их в руках. Оборачивает плечи мерцающими водорослями. Будто синие драгоценные камни, держит в горсти сияющие ракушки. Дурачась, вдруг замечает на воде что-то поблескивающее. Разбрызгивая воду, бредет туда. Оказывается, это черное перо. Подставив в переливающейся воде ладони лодочкой, Эстер вылавливает его. Черное, с белыми краями. Сорочье? Эстер припоминает картинки в энциклопедии «Птицы» и мотает головой. Она уверена: это перо черного лебедя. Размахивая пером, Эстер бежит по воде. Тело горит от благоговейного восторга. Хочется что-нибудь прокричать, дать выход своей радости, но Эстер не может придумать нужных слов. Сестры Тюленья Шкура и Лебяжий Пух? Эстер вспоминает, как Аура дулась за ужином, вспоминает недовольный голос сестры. Нет.

— Я Эстер Уайлдинг! — кричит она звездам — и тем, что вверху, и тем, что внизу. А потом бежит дальше, хихикая, — девочка тринадцати лет в неоново-голубом мире, который принадлежит только ей.

Эстер села на диване. Вытерла глаза. Уставилась в стенку. Она до сих пор чувствовала запах крошащихся листьев эвкалипта, видела мерцание моря.

Посидев так, она потянулась к телефону — посмотреть, сколько времени. Полдень. Абелона, наверное, на работе.

Эстер вернулась в спальню. Взяла со столика дорожный бумажник. Достала восемь перьев. Погладила черное опахало, белые края. Зажала перья в руке.

— Я Эстер Уайлдинг, — прошептала она.

Снова убрала перья в бумажник, а бумажник — в сумку. Пусть будут с ней.

Эстер обвела спальню взглядом. Подобрала с пола джинсы. Проверила карманы. Нашла карту, которую нарисовала ей Абелона. Развернув карту, Эстер почти улыбнулась, когда прочитала сделанную Абелоной приписку насчет соседней кондитерской:

Подойдя к окну мансарды, Эстер посмотрела на Сортедам: в озере плескались белые лебеди; один из них расправил крылья во всю ширину.

Небо было безоблачным. Эстер заглянула в телефон уточнить прогноз на день. Погода обещала быть отличной.

Эстер подошла к гардеробу и достала чистую одежду.

На первом этаже пустого и тихого дома Эстер отыскала в ящике тумбы, о которую ударилась накануне ночью, блокнот. От осколков вазы не осталось и следа. Эстер нацарапала записку с извинениями и обещанием доставить домой ужин на двоих. Заперев за собой входную дверь, она сунула брелок Космоклуба в карман.

Проходя по мосту Фреденс-Бро (карту Абелоны она держала в руках), Эстер раскрыла объятия бледному солнечному свету и потянулась. Вдохнула. Она возвращалась к себе.

На том конце моста Эстер сверилась с картой, перешла перекресток и мимо Эстре-Анлэг направилась к Королевскому парку.

Проходя в ворота, Эстер следила за линиями на карте Абелоны, прочерченными фломастером. Ярким, чистым цветом. Неоново-голубым.

23

Дорожка на карте Абелоны вывела Эстер через аллею деревьев с густыми кронами к просвету в высокой, аккуратно подстриженной живой изгороди. Над головой перекликались двое воронов. Подняв голову, Эстер остановилась как вкопанная.

Лиден Гунвер, молодая рыбачка, стояла на постаменте, опустив взгляд. Контраст между ней, такой ранимой и беспомощной, и образом Ауры, излучающей радость, был разительным.

Эстер разглядывала неуверенную линию узких плеч, босые ноги и лицо Лиден Гунвер, полное надежды и любопытства. Особый смысл скульптуре придавало отсутствие подразумевавшегося Морского мужа. Его всеведение.

Дурные предчувствия заставили Эстер вонзить ногти в ладони. Что же так нравилось Ауре в истории Лиден Гунвер? Может, она стояла здесь в объятиях собственного тритона?

Припомнив ксерокопии из дневника Ауры, Эстер попыталась извлечь из них хоть какой-то смысл. Девушка из Биналонг-Бей, скованная замерзшей водой. Агнете, увлеченная на дно озера чарами Морского короля. Лиден Гунвер, которую обманом заманил под воду тритон и которая так и не вернулась. Общий смысл всех этих историй был ясен, но какое отношение они имели к Ауре?

Смахивая случайные листья, упавшие к ногам Лиден Гунвер, Эстер подумала: может быть, Аура когда-то делала то же самое? Стояла там, где сейчас стоит она?

Эстер опустилась на скамейку неподалеку от скульптуры и какое-то время сидела, рассматривая идущих мимо людей. Снова подняла взгляд на Лиден Гунвер.

Достав из сумки бумажник, Эстер встала и повесила сумку на плечо. Подошла к скульптуре, несколько раз вдохнула, выдохнула и сунула черное лебединое перо в щель возле босой ноги Лиден Гунвер.

Покинув Королевский парк, Эстер, следуя карте Абелоны, вышла на яркие, мощенные булыжником улицы, где средневековые башни и романтическая архитектура эпохи Возрождения соседствовали с угловатыми модернистскими зданиями. Она откусила от канельснегля[72], купленного в пекарне, которую порекомендовала Абелона. Пальчики оближешь. От теплой смеси корицы и сахара тело приятно заныло.

— Вам обязательно надо попробовать канельснегль. — Кондитерша, она же продавщица, достала из стеклянной витрины поднос с липковатыми слоеными булочками. — Возьмите вот эту, ведь сегодня среда.

— Обязательно. — Эстер сделала вид, будто понимает, о чем речь. Женщина за прилавком улыбнулась.

— Такие булочки едят по средам. — Она указала на булочку-улитку, в завитках которой виднелась молотая корица. — Они называются онсдагсснегле[73].

Эстер попыталась повторить датское слово.

— Правильно. Улитка, которую едят по средам. — Продавщица опустила булочки в бумажный пакет. Эстер улыбнулась, ощутив странное удовольствие от понимания слова.

Она, задрав голову, рассматривала дома, выкрашенные в тона охры, меда и горчицы — цвета, которые напоминали ей о доме: песчаник, смола, вулканическая почва. По мере того как Эстер углублялась в улицы Копенгагена, перед ней открывался Нюхавн.

Наверное, она забрела не туда, где металась накануне вечером, охваченная паническим страхом. Вдоль причала выстроились яхты. По ту сторону бухты виднелись ряды таунхаусов самых жизнерадостных цветов, будто сияющих на солнце: бледно-голубые, розовые, желтые. Оранжевые, синие, зеленые. Большинство переделаны в рестораны и бары. Мощенные булыжником улицы были полны людей: кто стоял в очереди на прогулку на кораблике, кто сидел под зонтиками на открытой веранде одного из бесчисленных ресторанов.

Эстер достала из кармана карту Абелоны. «Иди вдоль бухты по, как у нас говорят, солнечной стороне». Эстер перевела взгляд с одной стороны бухты на другую. «Салон „Стьерне“ — в цокольном этаже первого же голубого таунхауса. На улице ищи вазоны с цветами». Эстер пошла по солнечной стороне, внимательно разглядывая тенты на открытой веранде ресторана. А вот и голубой таунхаус. Вазоны с белыми и розовыми цветами увели ее за угол, в проезд позади дома. Присмотревшись, Эстер с удивлением обнаружила, что бар, где она вчера подцепила Девятого Вала, располагается прямо над «Стьерне». Она была здесь, но в таком состоянии, что ничего не заметила.

— Во всяком случае, ты пыталась, — пробормотала она, засовывая карту в карман. Руки дрожали от смешавшихся в крови сахара, кофеина и адреналина. У нее получилось.

Салон, располагавшийся в цокольном этаже, Эстер обнаружила, лишь свернув в проулок. Несколько ступенек, что спускались с мостовой, вели к массивной деревянной двери, над которой висела обычная для тату-салонов вывеска: пинаповская красотка рассыпáла пригоршню звезд над словами «Тату-салон „Стьерне“». В окнах по обеим сторонам двери, на уровне тротуара, были выставлены переводные татуировки и виднелся небольшой зал. Под стеклянными колпаками горели высокие толстые свечи, рядом стояли вазоны с белыми цветами. Эстер на миг померещился запах лилий.

Мимо Эстер, замершей у двери салона, тек поток туристов. Волоски у нее на шее, сзади, встали дыбом, когда она подумала, кто еще стоял там, где стоит сейчас она. «Моряки, проститутки, циркачи. Говорят, даже особы королевской крови. Мы думаем, что наша Гулль свои татуировки сделала там же». Гулль, которая, переодевшись мужчиной, пересекла Атлантику и вернулась домой с тайнами татуировок, стояла когда-то на этом самом месте, уверенная в своем праве выбора. Подростками здесь стояли Фрейя, Эрин и Абелона, не решаясь войти и подначивая друг друга. Эстер невольно представила мать — юную девушку, которую «Стьерне» вдохновил на мечту о собственном салоне. Несколько десятилетий спустя у этой двери стояла Абелона, оплакивающая свою единственную настоящую любовь. А потом она изменила свою кожу, нанеся на нее брачную клятву Кристины. Перед этой дверью стояла Аура, одна, за полмира от родного дома, сжимая в руках трафарет для татуировки. Эстер схватилась за перильца.

— Undskyld[74], — сказал голос у нее за спиной.

Молодая женщина протиснулась мимо Эстер, спустилась по ступенькам и толкнула деревянную дверь. Эстер поспешила за ней, пока створка не закрылась.

Стоило ей переступить порог салона, как шумная суета гавани стала доноситься словно бы издалека. На стойке синела морского оттенка ваза с кораллово-красными розами. За стойкой устраивалась впустившая Эстер женщина. На белых стенах — десятки сертификатов. Фотографии. Розовая неоновая надпись по-английски; слова, поразившие Эстер. У стены — стеллаж с расставленными по цвету пигментами для тату. Все свободное место у окон занимали растения в кадках, отчего свет казался зеленоватым. Гигантская монстера распластала листья по потолку, и Эстер, глядевшей вверх, казалось, что она под водой и созерцает колышущиеся листья кувшинок.

— Я могу вам помочь? — спросила женщина за стойкой, глядя на Эстер из-под блестящей черной челки. Волосы перехватывал шарф цвета ночного неба, и такого же цвета были глаза незнакомки. В перемычке носа у нее поблескивала маленькая золотая сережка, в ушах висели двойные золотые кольца, которые при каждом движении тихо позвякивали. Искусная татуировка украшала кисти и пальцы женщины; узоры подчеркивал золотистый лак на ногтях.

Эстер кашлянула и спросила:

— Вы не Лилле Хекс?

Незнакомка покачала головой.

— Тала. — Она сняла пальто, открыв грудь и руки, украшенные черными геометрическими фигурами и символами. — Вы записаны?

За спиной у Эстер знакомо зажужжала тату-машинка. Эстер оглянулась через плечо; другая женщина склонялась над клиентом, лежащим на кушетке. Кофта его была поднята, торс обнажен.

— Я пришла не для того, чтобы сделать татуировку. — Эстер не отрывала взгляда от розовой неоновой надписи на стене.

Тала обернулась:

— Сильвия Плат.

Эстер взглянула на нее. Она не поняла сказанного, но ей отчаянно хотелось быть женщиной, которая понимает, — так же, как Тала.

— Это цитата. Сильвия Плат[75].

— Ясно. — Эстер кивнула. — Прекрасные слова.

Тала сжала красные губы в вежливой улыбке.

— Я пришла поговорить с Лилле Хекс, — пояснила Эстер.

Тала настороженно взглянула на нее:

— Вы из муниципалитета? Но ведь Лилле Хекс ясно дала понять, что без адвоката она…

— Что? Нет, я не из… муниципалитета. — Эстер замолчала, заметив за спиной у Талы нишу с множеством трафаретов. Полумесяцы, стрелы, цветы. Горы. Русалка. Вздымающаяся, вся в завитках, волна Хокусая[76]. — Сюда приходила моя сестра. — Эстер снова сосредоточилась на Тале. — Лилле Хекс делала ей татуировку, и я хотела спросить — может, у нее найдется время поговорить о моей сестре.

— А ваша сестра?..

— Аура Уайлдинг.

Тала всмотрелась в лицо Эстер и пробормотала:

— Ufattelight[77].

— Как? — Эстер нахмурилась.

— Вы, наверное, Старри. Та самая, ради которой Аура и делала татуировки.

Эстер задохнулась.

— В каком смысле?!

— Исключительно в хорошем, — торопливо заверила Тала, неверно истолковав восклицание Эстер. — Мы все ее любили, а ей нравилась Лилле Хекс. Аура часто заходила поболтать. И рассказывала в основном о своей младшей сестре. Рассказывая про вас и себя или собираясь сделать очередную татуировку, она все говорила что-то вроде… подними меч?

«Сестры Тюленья Шкура и Лебяжий пух! Шела и Ала! Взмахните мечом, возвысьте голос!» Эстер проглотила рвавшиеся из нее слова.

— Каждый раз? — Эстер так старалась сохранить самообладание, что у нее задергалась щека. — Она сделала не одну татуировку?

Тала подумала, прежде чем ответить.

— А вы не спрашивали у сестры?

Эстер ответила не сразу — не хотелось, чтобы голос дрожал.

— Аура умерла больше года назад. Я пытаюсь ради родителей, ради нашей семьи выяснить, что с ней произошло, почему мы ее потеряли. Мы не знаем, как она умерла. — Эстер поторопилась ответить на незаданный вопрос Талы. — Предполагается, что она утонула. В последний раз ее видели на берегу моря, в нашем родном городе. На берегу нашли ее вещи — одежду, обувь. Кажется, она вам нравилась, и тут я явилась сказать, что она умерла. Простите.

— Боже мой. — Тала побледнела. — Мои соболезнования.

Эстер отвернулась; ей не хотелось видеть в глазах Талы ни слез, ни потрясения. Не хотелось случайно увидеть того мимолетного выражения на лице Талы, к которому она уже привыкла: люди, заглядывая в бездну ее горя, с тихим облегчением понимают, что это горе — не их горе.

Выждав несколько минут, Эстер снова повернулась к Тале:

— Что вы имели в виду, когда говорили, что Аура делала татуировки ради меня?

— А… — Лицо Талы смягчилось. — Аура… — Она начала снова: — У вас есть татуировки?

Эстер покачала головой:

— У нас мама татуировщица, мы выросли на пороге ее студии.

— Верно, Аура же говорила. — Тала оперлась на стойку и понизила голос: — Аура была одной из нас, понимаете? Татуировки для нее были полны смыслов. Она называла их заклинаниями, начертанными на коже, ожившими историями.

Геометрические фигуры на руках Талы завораживали, переливались, как оптическая иллюзия.

— А как Аура говорила о вас, когда ей делали татуировки… — Улыбка Талы сменилась серьезностью: она вернулась к прежней теме. — И она умолчала про них?

У Эстер перехватило горло.

— Я остановилась у одной нашей родственницы, Абелоны. Она сказала мне, что Лилле Хекс делала татуировки и ей самой, и Ауре. Поэтому я и пришла сюда. Вот бы Лилле Хекс уделила мне хоть несколько минут. Рассказала хоть что-нибудь об Ауре или ее татуировках.

— Понимаю. — Тала тепло взглянула на Эстер, не возражая против перемены темы. — Но на этой неделе ее не будет. У нас возникли некоторые разногласия с арендодателем. Это место — лицо местной истории и культуры, а он хочет превратить его в ресторанную кухню. — Тала полистала ежедневник, лежавший на стойке. — Лилле Хекс вернется через две недели. Хотите, я вас запишу? Она будет вас ждать.

Эстер кивнула. От разочарования она словно онемела. Две недели ожидания казались вечностью.

— Я передам Лилле Хекс, — сказала Тала, записав телефон Эстер. — Она с удовольствием с вами поговорит. Как и я.

— Спасибо. — Эстер слабо улыбнулась. — Я тоже буду рада ее видеть.

— Я могу вам еще чем-нибудь помочь?

Эстер поразмыслила.

— Можете. — И она объяснила Тале, что ей нужно.

У Талы заблестели глаза, и она потянулась за бумагой и ручкой. Написав кое-что, она протянула листок Эстер.

— Эти два места никогда меня не подводили. — Тала улыбнулась. — Удачи.

Взяв листок, Эстер сказала «спасибо» и повернулась, чтобы выйти.

— Постойте, — окликнула Тала. — А как вас зовут? Аура всегда называла вас Старри.

— Эстер, — ответила Эстер. — Меня зовут Эстер Уайлдинг.

— Pas på dig selv, — проговорила Тала. — Берегите себя, Эстер Уайлдинг.

24

Эстер шла по рынку, тупо таращась на цветы; ряды уходили в бесконечность. Расслабленно помахивая пустой корзиной, она обдумывала свой разговор с Талой. Наконец Эстер остановилась перед ведром цветов с тугими розовыми бутонами и уставилась на них пустым взглядом. Из дома Абелоны она уходила в надежде, что сегодня ей удастся больше, чем вчера, и она действительно отыскала и Лиден Гунвер, и салон «Стьерне»; ей хотелось думать, что день вышел хорошим. Но разговор с Талой, реальность всего того, чего она не знала об Ауре, накрыли ее с головой, как незамеченная вовремя волна, и заставили понять, насколько не к месту, насколько потерянной она оказалась в потоке всего, что оставила за собой Аура.

Какая-то женщина подошла к тому же ведру и потянулась за букетом розовых цветов. Ровесница Абелоны, вся в черном. Красная помада, массивные серебряные украшения. Женщина что-то произнесла, обращаясь к Эстер.

— Простите, я не говорю по-датски. — Эстер виновато пожала плечами и пошла было прочь.

— Я хочу сказать, — незнакомка тут же перешла на английский, — какое чудо — сезон пионов. — Она улыбнулась и взяла букет.

Эстер смотрела, как она уходит. Снова перевела взгляд на тугие розовые головки.

— Так это пионы!

На полках возле кассы Эстер отыскала зеленую стеклянную вазу и положила ее в корзину, к пионам. Нажала на кнопку, и экран телефона осветился. Заказ, который она оставила в индийском ресторане по дороге на цветочный рынок, был готов.

Эстер попросила Талу подсказать, где продают цветы и еду, красивые и душистые — такие, чтобы при помощи того и другого можно было заслужить прощение. И рекомендованные Талой цветочный рынок и ресторан не подвели. Но настоящее испытание ждало Эстер впереди.

Отперев замок, Эстер поставила пакеты в коридор и закрыла за собой дверь.

— Эстер? — Голос Абелоны пролетел ей навстречу через весь дом.

— Я, — откликнулась Эстер.

Распашные двери в конце коридора что-то удерживало, они были открыты. Эстер внесла пакеты в гостиную. Три низко висящих плафона сияли, как три восходящие луны. В камине трещали поленья. На бледной стене светилась картина с лебедями: черный и белый тянулись к разделявшей их горизонтальной линии, отражая друг друга.

— Я здесь, — крикнула Абелона из кухни.

Эстер пошла на голос.

— Привет. — Ставя пакеты на разделочный стол, она вдруг застеснялась.

— Привет. — Абелона сидела за обеденным столиком в углу у открытого окна и курила трубку. Пучок седых волос на этот раз удерживали на макушке палочки для еды.

— Это тебе. — Эстер вытащила из пакета букет пионов. — И это тоже. — Она достала вазу, завернутую в тонкую бумагу. И вазу, и цветы она вручила Абелоне; та поставила вазу на стол, положила рядом цветы и бесстрастно взглянула на Эстер.

— Я, м-м, хочу попросить прощения за то, что вчера не явилась на ужин. — Эстер теребила замочек молнии на куртке. — Я понимаю, сколько хлопот тебе доставила своим приездом. И… — она поискала нужные слова, — еще я хочу попросить прощения за разбитую вазу. Я… все испортила. Прости, пожалуйста.

Выражение лица Абелоны чуть заметно смягчилось. Она отложила трубку и встала. Взяла вазу, пионы и подошла к раковине.

— Спасибо.

— Еще я заказала для нас ужин. Как обещала в записке. По рекомендации местной жительницы. Надеюсь, тебе нравится индийская кухня?

Абелона открыла шкафчик, полный посуды, и знаком попросила Эстер достать тарелки.

— Нравится, — ответила она.

Они положили себе по второй порции нутового карри с кокосовым молоком, грибного палака[78] и картофеля с куркумой. Абелона оторвала кусок мягкой, блестящей от масла лепешки и передала хлеб Эстер. Лицо у нее раскраснелось: трапеза была пряной. Пару раз во время еды Эстер замечала, как Абелона с восхищением посматривает на пионы в зеленой вазе, которую она поставила на кухонную стойку.

— Вчера у тебя выдался неважный день, — заметила Абелона.

Эстер помолчала. Проглотила. Кивнула.

— Ты поздно вернулась. А погода была — чертям тошно. — Абелона изогнула бровь.

Эстер захотелось сказать: «Ты себе не представляешь, насколько тошно», но она только ответила:

— Да.

Абелона всмотрелась в нее.

— А сегодня?

— Лучше. И все — благодаря твоей карте.

Глаза у Абелоны блеснули.

— Ты попробовала канельснегль из моей любимой булочной? Нашла Лиден Гунвер? Поговорила с Лилле Хекс?

— Да, очень вкусно, tak. Да, нашла. И нет. Но я познакомилась с… Талой?

— Дочь Лилле Хекс.

— Она не сказала.

— Тала и не бросается говорить об этом первому встречному. Она хочет найти собственный путь в искусстве татуировки.

Эстер откусила от пападама[79].

— Я оставила там свой номер телефона. Тала сказала, что передаст Лилле Хекс, чтобы та со мной связалась. Похоже, Аура была у Лилле Хекс не один раз. Судя по всему, она проводила в «Стьерне» немало времени.

— Аура всегда то приходила, то уходила, то в университет, то к друзьям. Мы с ней нечасто виделись. Она много работала, всегда что-то учила, читала.

Эстер поерзала.

— Ты говорила, что знаешь только про первую татуировку?

— Я уже говорила, мы с ней нечасто делились подробностями каждого прожитого дня. У нее были своя жизнь и свои друзья. Я в нее не вторгалась. Мы жили под одной крышей, говорили обо всем на свете, но с самого своего приезда Аура оставалась сама по себе. Я чувствовала, что какую-то часть своей души она не раскрывает. Что-то утаивает.

— Как думаешь, что это было? — спросила Эстер.

Аура медлит в проеме ее комнаты, смотрит на Эстер через весь коридор. Молчит.

— Знала бы — сказала бы тебе. — Абелона доела то, что оставалось у нее на тарелке. — Покажешь мне завтра ее дневник? Может быть, я смогу помочь.

— Хорошо бы.

— Да. — Абелона отодвинула тарелку и сложила руки на животе. — Уф. Чаю?

Эстер покосилась на стол: она помнила, как блестел вчера ночью накрытый стеклянной крышкой пирог.

— С удовольствием. — Эстер порыскала взглядом. Представила, как откусывает от треугольного куска, и рот наполнился слюной. Однако пирога нигде не было видно.

Они убрали со стола, и Абелона предложила Эстер перейти в гостиную.

— Проверь камин, может быть, придется дотопить. А я принесу чай, как заварится.

Эстер ушла в гостиную, взяла из корзинки, стоявшей у камина, полено и сунула в огонь. Раздула угли, подбодрила пламя кочергой. Когда полено занялось, Эстер села на диванчик с ворохом бархатных подушек. Тело обмякло от облегчения: Абелона, кажется, приняла извинения.

Наслаждаясь теплом, Эстер обвела взглядом гостиную: цветы в кадках, предметы искусства, книги, огонь, лампы, краски и материалы. Она вдруг поняла, что ей хочется жить в таком месте. В памяти тут же всплыла ее комната в Каллиопе, оставшаяся такой же безликой, как в день, когда она там поселилась. За исключением подоконника, на котором Эстер разложила коллекцию ракушек, отмытых речной водой до радужного слоя, перья, отливавшие на свету зеленым и бирюзовым, и клубки засохшей ламинарии.

Эстер хмыкнула и погладила лежавшую у нее на коленях бархатную подушку. По ворсу гладко, против ворса — ершисто.

— Ну вот. — Абелона внесла поднос и пристроила его на журнальный столик. Расставила эмалированный заварочный чайник, две кружки, молочник и сахарницу с рафинадом и пригласила Эстер приступить к чаепитию.

— Спасибо. — Эстер наклонилась, взяла кружку и налила себе чаю.

Абелона, сидевшая напротив нее, макнула палец в свою чашку и быстро провела по запястьям мокрые линии.

Сердце Эстер громко забилось: она узнала этот жест. Желая правильно повторить его, она тоже макнула палец в чашку и провела по запястьям.

Абелона одобрительно кивнула.

— Когда ты этому научилась? — спросила Эстер.

— Мать обучила нас, подростков, этому ритуалу в то лето, когда Фрейя и Эрин приезжали погостить. Мы делали, как ты сейчас. Сидели, беседовали, звали наших далеких прабабок присоединиться к нам. — Абелона отпила чаю и закрыла глаза от удовольствия. — Фрейя и Эрин увезли ритуал с собой. Потом они говорили мне, что вместо чая с дымком они рисуют линии морской водой и чернилами, дань памяти письмам, которые Йоханна и Гулль писали друг другу всю жизнь, после того как Йоханна уплыла в Австралию.

Эстер подула на дымящийся чай. Ее до слез тронула история о написанных чернилами письмах, которые стали для сестер, разделенных океаном, единственной связью.

— Я не знала, — тихо сказала она. — Не знала, что мама и Эрин на свой манер проводят ритуал в честь Йоханны и Гулль.

— Аура тоже не знала. Когда она приехала в Копенгаген и мы с ней пили чай, история наших прабабок замкнулась на ней, представительнице вашего поколения.

У Эстер вытянулось лицо. Аура была везде. Везде.

— Ритуалы очень важны, — продолжила Абелона. — Они позволяли Йоханне и Гулль не терять связь друг с другом. Они позволяют нам поддерживать связь друг с другом. — Она отпила еще чая и удовлетворенно вздохнула. — Ну что? Попробуешь чай?

Эстер выдавила улыбку. Заставила себя сбросить тяжесть, навалившуюся на спину. Отпила чая. Еще.

— Странный чай. Странно вкусный. Пахнет дымом. И сладкий, как сахар.

— В первый раз пьешь такой?

Эстер кивнула.

— «Русский караван». Мой любимый. Дымный вкус. Сладость.

В камине лопнуло полено, и золотистые искры по спирали унеслись в жерло трубы. Взгляд Эстер был прикован к картине с лебедями. Она вдруг осознала, что Абелона смотрит на нее.

— Ты знакома с произведением Хильмы аф Клинт[80]? — спросила Абелона.

— Нет. — Эстер помотала головой. — Просто… эти лебеди… Так и притягивают взгляд, трудно оторваться.

— Значит, ты открыла ее для себя совсем недавно. Завидую. — Абелона повернулась к картине. — В этом уникальность Хильмы: она способна была перенести на холст то, чего мы не понимаем или не можем объяснить, но можем почувствовать. — Подойдя к стеллажу, Абелона взяла с полки толстую книгу со спиралями и абстрактными фигурами ликующих цветов на обложке и протянула ее Эстер. — Шведская художница. Девятнадцатый век. — Абелона помолчала. — Когда ей было восемнадцать, у нее умерла сестра. Искусство стало для Хильмы способом пережить горе.

Эстер застыла.

— У нее умерла сестра? — Она открыла книгу.

Абелона кивнула:

— Я читаю курс, посвященный ее творчеству.

Эстер перевернула страницу, погладила блестящие рисунки.

— Я не всегда читала лекции по истории искусств, — продолжила Абелона. — Долгие годы я прятала свои мечты, потому что боялась. Но Кристина разглядела их. Разглядела меня. И перед смертью заставила меня обещать, что я поступлю в школу искусств. Одной из первых художниц, о которой я узнала в первый же день занятий, стала Хильма. Что мне нравится в ее истории — это то, как горе разрушило ее скорлупу, дало ей способность видеть. Ее живопись можно только почувствовать. Так художница видит мир. Ты верно говоришь: невозможно оторваться.

Эстер перевела взгляд с рисунков в книге на картину на стене.

— О чем она? Эта картина?

— Хм. А что ты видишь, когда смотришь на этих лебедей? — спросила Абелона.

Эстер поразмыслила.

— Я вижу родину. Черные лебеди напоминают мне о родных местах. Лутрувита. Тасмания. Помимо очевидного — двух лебедей. Не знаю, как объяснить. Это действительно про ощущения.

Абелона взмахнула рукой, призывая Эстер продолжить.

— Я чувствую… неуверенность. Я не знаю, надежна ли эта линия горизонта, можно ли ей доверять. Или насколько надежна грань между светлой и темной частью нашего «я». Способны ли мы вообще быть цельными?

— Ха. — Абелона шутливо похлопала Эстер по плечу. — Ты могла бы кое-кого из моих студентов поучить. Они чистые зомби.

Эстер вымученно рассмеялась. Слова, которые она годами держала в себе, наконец нашли выход. Эстер набрала в грудь воздуха. Начала. Остановилась. Абелона выжидательно смотрела на нее.

— Я всегда хотела быть ученым. Астрономом. — Эстер зажмурилась, услышав, как она произнесла эти слова. — Поступила в университет. В Нипалуне. В Хобарте.

В глазах Абелоны засветился интерес.

— А когда выпустилась?

Эстер помотала головой:

— Я бросила. Всего через год. Оканчивая школу, я решила не поступать в университет, если для этого надо будет уехать из дома, поэтому профукала несколько лет жизни, перебиваясь случайными заработками. Но вот Аура улетела. А потом улетела и я. Мне нравилось в университете… нравилось учиться… А потом Аура вернулась, и… я все бросила.

Абелона потянулась за своей чашкой.

— Наверное, время было неподходящее, — просто сказала она.

Эстер вела себя как черт знает кто, но Абелона не осуждала ее, а, напротив, готова была выслушать, и от этого в груди в Эстер распахнулась какая-то дверь.

Она больше не загоняла чувства в глубины души — она проговаривала их.

— Я совершаю одну ошибку за другой. Так и живу, — призналась она. — Вот и прошлая ночь. Еще одна большая ошибка. — Эстер вытерла глаза. — Я просто… — у нее дрогнул голос, — просто не знаю, что я делаю. Здесь. И вообще со своей жизнью.

Абелона молча, не перебивая, ее слушала.

— Я знаю только, что мне страшно не хватает Ауры. Только в этом я и уверена. Я не знаю, что с ней произошло… не знаю, как она жила здесь, и это… я просто с ума от этого схожу. Знаешь, когда мы были детьми, я вечно за ней бегала. Вечно просила, чтобы она подождала меня. Подожди меня. И вот я здесь. Она умерла — а я все гонюсь за ней, мать твою, господи, как же это трудно, твою, господи, мать… — Эстер внезапно замолчала. — Извини.

Глаза Абелоны светились добротой.

— Думаешь, меня заботит твоя манера выражаться? После всего, о чем ты мне сейчас рассказала?

Эстер нерешительно засмеялась.

Абелона снова наполнила кружки.

— Можно кое о чем спросить? — Эстер налила молока в свежий чай, бросила кубик сахара.

— Ja.

— Ты сказала, что дала Кристине обещание. Я знаю, что ее любовь, ее дух поддержали тебя, ты решила поступить в школу искусств — и поступила. А теперь еще и преподаешь. Все это поразительно.

— Но?

— Ты никогда не спрашивала себя, зачем все это? Не все ли равно, если в итоге жизнь возьмет и раскатает тебя в лепешку в мгновение ока? — И она щелкнула пальцами. — Люди живут, люди умирают, зачем вообще нужна любовь? Если все так непрочно? Если люди, которых ты любишь, могут просто… исчезнуть?

Абелона, теперь печально-задумчивая, сложила руки на коленях.

— Мне шесть десятков лет, Эстер, и черт меня побери, если я знаю, зачем все это.

Эстер расхохоталась, запрокинув голову.

— Мне кажется, есть вопрос получше. Ja. — Абелона подалась вперед. — Я жива, Кристина умерла, и я никогда этого не пойму, но — зачем непременно все понимать? Именно это говорит мне Хильма аф Клинт, когда я смотрю на ее лебедей, лебедей, которых она написала из самой глубины души, из точки, где мы чувствуем, а не знаем или понимаем. Она нарисовала загадку. Ja? Вот она — точка, где сходятся наука и искусство, но за ее пределами есть одна большая неведомая загадка, разгадать которую никому из нас не под силу. Потому что это значит — к счастью или к сожалению, — что возможно все. В этом красота. В этом радость. Я буду оплакивать Кристину до конца жизни. Но я знаю, что однажды рассмеюсь так, что немножко описаюсь. И что однажды я создам произведение искусства, о котором сейчас и помыслить не могу. А еще я люблю людей. Своих друзей. Своих студентов, даже тех, которые зомби. И свою семью. Ту, кто в один прекрасный день является ко мне на порог, затаив дыхание от ужаса и восторга, как птичка, которая вьет гнездо.

— Спасибо. — Эстер улыбнулась и вытерла глаза.

— Двух сестер, наших далеких прабабок, что жили за несколько поколений до нас, разлучил океан. Они так и умерли, не увидев больше друг друга. Прошло много десятилетий, и вот мы с тобой сидим в их доме. Удивительно. Просто чудо. Вот за это чувство я и держусь. Вот почему мне не все равно.

Эстер с благодарностью смотрела на Абелону.

— Думаю, нам пора спать. У тебя глаза слипаются, — сказала Абелона.

Они начали убирать со стола чашки и блюдца, и тут в кармане у Эстер чирикнул телефон.

— Я помою, — сказал Абелона, когда они перенесли все на кухню.

Эстер вытащила телефон и провела пальцем по экрану. Письмо. От Клары Йоргенсен.

Эстер дважды перечитала письмо. Слова Клары вступали в противоречие с образами, которые так и стояли у нее перед глазами. Женщина, которая пишет картины в месте, где нельзя видеть, а можно только чувствовать. Аура наносит на кожу семь историй, однако прячет эти слова от чужих глаз. Их прабабки, Йоханна и Гулль, разлученные браком и переездом на другой конец мира, живут в бесконечной тоске друг по другу. Эстер набрала ответ Кларе и нажала «Отправить».

За окном, через дорогу, садился на поверхность озера клин лебедей. А за несколько километров от них сияли сквозь темное окно неоновые слова Сильвии Плат, написанные на стене тату-салона «Стьерне».

«В этой жизни можете носить сердце на коже»[82].

25

Фрейя Уайлдинг опустила иглу на пластинку и, закрыв глаза, стала слушать потрескивание. Трепет предвкушения, ожидание голоса Стиви. Tango in the Night. Ударные. Big Love.

Пламя шести свечей замерцало, отразившись в стекле. Фрейя бросила взгляд в окно, на крошечные язычки на фоне ночи. Поднялась убывающая луна — спелая, золотистая. На северном небе, там, где сейчас Эстер, она просто жидкое световое пятно, бледный мазок на полуденной синеве.

Фрейя зажгла седьмую свечу, встряхнула коробок и протянула руки к огонькам. На одном запястье прочертить чернилами, на другом — морской водой. Дожидаясь, когда и то и другое высохнет, Фрейя мерила студию шагами.

В Ракушке царила темнота; когда она выскользнула из кровати, Джек не пошевелился. Накануне вечером он задержался на пробежке дольше обычного, и Фрейя поняла: что-то случилось. Вернулся Джек таким же напряженным, каким уходил.

— Как пробежался? — спросила Фрейя.

— Отлично. — Джек хмурился. — Бегать лучше всего по вечерам. — Невысказанные слова забивались по углам, в щели стен. Как-то вечером, спустя несколько недель после исчезновения Ауры, Фрейя отправилась с мужем на такую позднюю пробежку. И смотрела, как он бегает вдоль линии воды — сначала в одну сторону, потом обратно, как мучительно повторяет один и тот же путь, словно беспокойная собака вдоль забора. Все ищет, ищет.

Когда Фрейя готовилась к серьезному разговору с мужем, ей в голову пришел именно этот образ — Джек на берегу. Вручая мужу стакан воды, она смотрела ему прямо в глаза.

— Что ты от меня утаиваешь?

В последние несколько дней Джек держался до странности тихо, лицо осунулось от тревожности. Пробежки с каждым вечером становились все дольше; Фрейя с трудом удерживалась от комментариев. Таковы были условия их молчаливого договора. Она оставляет ему его вечера: для пробежек, он ей — ее прозрачные утра: для погружения в море.

— Джек, в чем дело?

Избегая ее взгляда, Джек взял стакан.

— Эстер уехала, — слабо, устало проговорил он. — Улетела в Копенгаген. К Абелоне. Прости меня, Фрей. Она поставила единственное условие: чтобы я ничего тебе не говорил.

Они засиделись допоздна; Фрейя хотела знать все до мелочей об отъезде Эстер. Наконец глаза у Джека начали слипаться. Когда супруги легли, Джек уснул, едва коснулся головой подушки. Зато Фрейя ворочалась с боку на бок, пока простыня не съехала, а одеяло не свернулось жгутом. Она вся пылала от волнения. Бессонница, дикий зверь, настигла ее, вцепляясь в волосы. «Она поставила единственное условие: чтобы я ничего тебе не говорил». От чувства вины сердце заколотилось, застучало в висках. Фрейю мучило воспоминание о последней ссоре с Эстер; она тогда промолчала, а ведь могла бы рассказать, что случилось с Аурой. У нее ведь была возможность — там, тогда — все рассказать. Но Фрейя промолчала. Правильно она поступила? Или неправильно? По отношению к дочери? К которой из дочерей? Вопросы в голове кружились дурным хороводом.

Фрейя села. Каждый вдох отзывался болью.

Она вышла из дома. Прохладный ночной воздух принес желанное облегчение. Фрейя отперла, а потом заперла за собой дверь студии и шумно выдохнула. Ей дышалось свободно в двух местах: в спокойной зеленой долине моря и в святая святых ее студии.

Запела электрогитара. Seven Wonders группы Fleetwood Mac. Фрейя встала перед зажженными свечами.

— Старухи Лутрувиты, славлю вас. — Она сцепила руки в замок, взявшись за запястья. — Йоханна. Гулль. Бабушка. Мама. — Фрейя помолчала. — Мое ластоногое дитя. Аурора Сэль. — Голос Фрейи дрогнул. — Славлю вас, женщины моего рода. И сегодня прошу у вас смелости. — Она сквозь пламя смотрела на дверь студии.

Аура постучалась к ней через пару недель после того дня, когда к тротуару причалило такси, вернувшее им старшую дочь, которой не было дома почти три года. В первый раз Аура постучалась так тихо, что Фрейя не обратила на стук внимания: ей показалось, будто это птица стучит клювом в окно, или, возможно, сама студия поскрипывает под ветром. Во второй раз Аура постучалась громче, и Фрейя открыла дверь. На пороге стояла дочь; на бледном лице — отсутствующее выражение. Как мало Фрейя знала в тот день, как мало понимала. «Моя дочь, моя неистовая волна, исчезает у меня на глазах». Ей захотелось подойти к себе самой и хорошенько встряхнуть, образумить. «Сделай же что-нибудь. Не медли».

Аура прижимала к груди свой дневник с Ши-Ра на обложке. В студии у Фрейи крутилась Tango in the Night. Когда зазвучали первые такты Everywhere, губы Ауры тронула легкая, как намек, улыбка.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Фрейя.

— У тебя сегодня есть клиенты? — Аура ушла от ответа.

Фрейя покачала головой.

— Ты поможешь мне, мама? — Глаза дочери помрачнели, наполнились слезами.

Пока Фрейя делала трафарет по картинке, которую показала ей Аура, картинке из дневника, в голове у нее звучал совет Джека: «Очень важно, чтобы мы ее не торопили. Пусть говорит, когда будет готова». Фрейя покачала головой: «Да к черту». Закончив с трафаретом, она вернула дневник Ауре.

— Ты это писала в средней школе? Когда у тебя была фаза увлечения восьмидесятыми? — Фрейя решила подтолкнуть дочь.

Аура кивнула:

— Я вела его в пятнадцать лет. До той самой ночи.

Ее прямота была как удар под дых. Фрейя повернулась к дочери спиной, выстраивая в рядок пигменты и готовя тату-машинку.

— Я взяла его с собой, чтобы не оставлять эту часть своей жизни в прошлом. Чтобы ни в коем случае не забыть, ради кого я там, кому хочу помочь.

— Расскажи мне про эту татуировку, — мягко, тихо попросила Фрейя, взглянув на Ауру через плечо.

— Я хотела сделать в Копенгагене все, но не получилось.

— Все?

— Семь строк из моего дневника.

Фрейя пыталась сложить воедино фрагменты, которые предъявляла ей Аура. Голова кружилась. Держа трафарет, Фрейя подкатила свой стул к кушетке и ласково улыбнулась Ауре, надеясь, что улыбка скроет бурю, бушевавшую у нее в душе.

Какое-то время Аура смотрела ей в глаза; потом села, перебросила волосы через плечо и расстегнула длинное платье в цветочек, обнажив торс. Легла на живот, подставила голую спину.

Аура устраивалась на кушетке с такой уверенностью и готовностью, что Фрейя мгновенно поняла: она делает татуировку не в первый раз. А потом увидела их.

Изо всех сил стараясь дышать спокойно, Фрейя читала татуировки. Слова начинались на уровне затылка и спускались по хребту — прекрасные слова, черные чернила, почерк Ауры.

Фрейя рукой в перчатке провела по коже Ауры.

— Нравятся? — тихо спросила та.

— Великолепная работа. Они полны силы, min elskede[83].

— Они — мое Дерево шелки.

У Фрейи перехватило дыхание, когда она осознала смысл этих слов.

— Сейчас я наложу трафарет. — Она выдохнула. — Сделать эти четыре строки под первыми? С таким же расстоянием между строками?

— Да.

Фрейя подготовила бритву и стала втирать спирт и вазелин, готовя кожу Ауры под трафарет. Ее elskede. Ее любимая.

— Расскажи мне об этих словах, — осторожно попросила Фрейя. — Что это за рисунок, рядом с которым они написаны? Тот, с лебедями?

Аура молчала. Фрейя напряглась: она просит слишком многого?

— Это иллюстрация к одной скандинавской сказке, на которую я наткнулась в университете.

— К одной сказке, — сказала Фрейя, нанося линии на спину Ауры. — Я знаю эту сказку?

— Ее написала в девятнадцатом веке одна женщина. Не братья Гримм и не Андерсен. Так что, скорее всего, — нет, не знаешь.

— Хорошо. — Фрейя старалась говорить беззаботно. — Значит, это иллюстрации к семи сказкам — и твои собственным подписи к этим иллюстрациям?

— Иллюстрации — только три ксерокопии. Остальные четыре — это скульптуры.

— Скульптуры?

— Они для меня много значат. Есть здешние, есть те, что в Дании и в… в других местах.

Фрейя ждала, пока Аура преодолеет свое нежелание говорить, но тщетно. Разговор сошел на нет. Фрейя не пыталась его продолжить. Она сняла трафарет с кожи Ауры, проверила, чтобы новые строки располагались точно под прежними и соответствовали изгибу плеч.

— Я написала их для храбрости, — внезапно сказала Аура. — Эти семь строчек. Чтобы вернуть силу и свободу в истории, которые эти рисунки и скульптуры рассказывают о женщинах и девушках. Об их телах. Об их желаниях. И о том, как мир их наказал.

Фрейя замерла. Перечитала слова, которые въелись в кожу дочери и к которым она прибавила четвертую строку — она уже готовилась ее вытатуировать.

«Кем бы ты стала, если бы случайно не оказалась на берегу?»

При взгляде на татуировки Ауры на глаза Фрейи навернулись слезы: она все поняла. Аура писала у себя на коже собственную историю. Она больше не хотела прятаться.

— Семь историй. О семи женщинах, жизнь которых навеки изменила вода. — У Ауры дрогнул голос. — Как и мою.

Фрейя проглотила комок в горле и прошептала:

— Аура, я столько…

— Три строчки я нанесла в Копенгагене. И хочу, чтобы ты нанесла четыре оставшиеся. Тогда они будут окончены. Тогда она произойдет.

— Что — она?

Аура посмотрела на мать:

— Трансформация.

Фрейя сделала глубокий вдох и сжала ногу дочери рукой в перчатке. Перехватила тату-машинку поудобнее.

— Готова?

Аура собралась с духом. Кивнула.

Фрейя подвела иглу, чувствуя, как сокращаются мускулы под кожей дочери. Молчание заполняли жужжание тату-машинки и голос Стиви Никс.

— Почему семь? — спросила Фрейя немного погодя.

Аура оглянулась на нее и почти безмятежно улыбнулась: боль и адреналин делали свое дело.

— Семь татуировок, семь правд, сброшенные, как тюленья кожа. Они — мой постскриптум. К тому периоду моей жизни. История о том, как я искала свой путь. С того самого дня.

Игла звукоснимателя перескакивала с дорожки на дорожку, мелодия заикалась. Фрейя пришла в себя: оказывается, она задремала на кушетке. Ощущение, что Аура здесь, исчезло. Небо в окне студии начинало светлеть: крапчато-серая шкура рассвета, еще не залитая золотом.

Фрейя села. Чернила и морская вода на запястьях давно высохли. Она встала и задула свечи.

— Эстер, — прошептала она сквозь дым. В безопасности ли она сейчас? А в следующую минуту? Была ли она в безопасности прежде? За окном, окрашивая море красным, поднималось огненное солнце. — Min guldklump, — тихо проговорила Фрейя, не сводя глаз с линии горизонта.

Вот и вторая дочь покинула дом. Стала недосягаемой.

Тошнотворно знакомое чувство.

26

Эстер проснулась от спазмов в желудке. Поясница тоже болела. Эстер вылезла из кровати и побрела в ванную, где принялась рыться в сумочке с туалетными принадлежностями в поисках тампонов и обезболивающего. Приняла две таблетки. Надо было взять с собой грелку — хоть обычную, хоть электрическую. Эстер снова легла. Боль понемногу начинала проходить, и тут зазвонил телефон. Эстер зашарила пальцем по экрану. Когда она сообразила, что случайно приняла звонок, было уже поздно.

— Эстер?

— Здравствуйте. — Плохо соображая, Эстер отбросила одеяло, вгляделась в экран и тихо выругалась: она ответила на видеозвонок. — Эрин? — Эстер постаралась, чтобы голос прозвучал не слишком удивленно.

— Прости, что разбудила. У нас полдень.

— Полдень? — тупо переспросила Эстер. Потом сознание прояснилось, и она села. — Значит, ты все знаешь.

— Знаю.

— Тебе папа сказал, что я здесь?

— Фрейя.

— И мама знает? — Эстер заговорила громче.

— А ты что думала? Что ты соберешься на другой конец света, а отца просто попросишь не говорить маме? — Голос тетки был решительным, но добрым. — Я бы тоже хотела знать, что ты улетаешь, знать в тот день, когда возила тебя в мастерскую за пикапом.

Эстер промолчала, избегая смотреть на экран, где была Эрин.

— Но, — продолжала та, — могу понять, почему ты решила не распространяться о своем решении.

Эстер колупнула кожу возле ногтя и не сумела удержаться от вопроса:

— И что мама сказала?

— Тебе не кажется, что об этом лучше поговорить с ней?

Эстер снова промолчала. Эрин налила себе чаю и перешла в гостиную.

— Так как ты там? Чем сегодня займешься?

— Черт! — Эстер все вспомнила. — Я же в половине второго обедаю с Абелоной.

— Тогда беги.

— Нет. — Эстер сама удивилась своему ответу. — Мы еще успеем немного поговорить.

Эрин отпила из чашки.

— Как прошли первые две недели?

Эстер подумала о мягком свете зеленых настольных ламп, о теплом запахе деревянных полированных столешниц и тишине, которые она так полюбила в «Черном алмазе» — современном здании копенгагенской Королевской библиотеки[84], выстроенном у самой воды.

— Ну… нормально… Хорошо прошли. Не знаю, чего я ожидала. Я думала, все будет так…

— Просто? — Эрин смотрела на нее куда мягче.

— Может быть. Вроде как — стоит мне приехать сюда, и все получится само. Наверное, только меня и удивляет, что все вышло совсем не так.

— Ну-ну, будь к себе помягче.

Эстер села, откинувшись на подушки.

— Я здесь чувствую себя очень странно. Хуже, чем дома. Эрин, она здесь везде. Везде. И нигде. Это… странно. По-настоящему странно. Мне кажется, я еще думала: вот приеду — и…

— И…

— Ужасно глупо, — прошептала Эстер.

— Вовсе нет, — прошептала в ответ Эрин. — Ты думала, что приедешь и каким-то чудом ее найдешь? Что она окажется в Копенгагене?

Эстер прикусила губу.

— Я высматриваю ее в толпе. Я сплю в кровати, в которой спала она. Живу в доме, в котором жила она. Но мне почему-то кажется, что призрак здесь — я. Это нормально?

— Конечно.

— Все, что я здесь делаю, она тоже делала, когда жила здесь. Я понимаю, что в этом весь смысл: чтобы понять, что с ней случилось, я должна выяснить, как она здесь жила. А я с ума от этого схожу.

— Могу себе представить, как странно ты себя чувствуешь: с одной стороны, ты все делаешь в первый раз — покидаешь родительский дом, отправляешься за океан, знакомишься с Абелоной, исследуешь Копенгаген; а с другой — осознаешь, что в каком-то смысле ты ничего не делаешь впервые. Все твои первые разы она сделала за тебя.

— Да!

— Это сложное чувство, малыш. Сложное и очень важное. Квинтэссенция опыта всех, у кого есть сестра или брат.

— И у тебя был такой опыт? С мамой?

Эрин фыркнула:

— А как же. Но я побывала на обоих концах диапазона. Я мучилась и ревновала, если Фрейя успевала меня в чем-то опередить, я мучилась и ревновала, если Фрейя поступала мне наперекор, и я мучилась и ревновала, если она делала что-нибудь без меня. Одержать верх тут невозможно.

Эстер покачала головой, и они посидели в молчании. Наконец Эрин спросила:

— Как там Абелона?

Эстер поразмыслила.

— Она очень похожа на…

— Нас?

— Ага. Ей за шестьдесят — и у нее такая жажда жизни, несмотря на потерю, которую она пережила, и горе… Рядом с ней я чувствую…

— Воодушевление? — рискнула спросить Эрин.

— Я хотела сказать — усталость.

Эрин рассмеялась.

— Смотри, вдруг она на тебя повлияет.

— Подозреваю, что ее план в этом и состоит. — Эстер потянулась. — Ну а ты как? Может, у тебя на столе остывает очередной пирог? — И она лукаво улыбнулась тетке.

Эрин явно сдержала улыбку.

— Наверное, у меня уже не так много времени на разговор. Френки вот-вот принесет заказ из закусочной.

— Я догадывалась, — рассмеялась Эстер. — А теперь хочу сделать признание.

— И какое? — Эрин подняла брови.

— Когда я уезжала, то умыкнула у тебя рецепт расписного кекса. Сфотографировала его, пока ты была в душе.

Эрин рассмеялась, как заквохтала. От удивления Эстер тоже засмеялась.

— Я думала, ты рассердишься?

Эрин покачала головой:

— Мне кажется, старые рецепты как старые сказки. Их невозможно украсть. Они сами тебя найдут, когда ты будешь в них нуждаться. Даже если подрезать такой рецепт у собственной тетки. — Эрин вскинула бровь. — И как? Уже испекла?

Сильные руки с синими тучами и волнами обнимают ее, а она вцепилась в край стола в конторе бара в Нюхавне, где в свой первый штормовой вечер пила аквавит.

Эстер вздохнула:

— Я приехала сюда не за любовью.

— Подождет.

— Рецепт? Или любовь?

Эрин только улыбнулась.

— Клара тебе писала? Или ты ей?

— Мы переписываемся по электронной почте. Она была занята, работала, так что завтра мы с ней встречаемся в первый раз.

— Здóрово.

Эстер пожала плечами.

Эрин прищурилась, как всегда, когда чуяла ложь.

— Значит, пока ты осматривалась на местности и исследовала Копенгаген?

— Пока — да. — Эстер говорила с напускной уверенностью, но сердце у нее забилось быстрее. — Я пока в режиме ожидания, не хочу торопить события. Вроде встречи с Кларой. А еще я хочу познакомиться с одной женщиной, которая знала Ауру. С Лилле Хекс.

— Лилле Хекс? — Эрин все еще смотрела на Эстер прищурившись.

— Владелицей тату-салона. В Нюхавне. Ты же там была, да? В «Стьерне»? — У Эстер громко стучало сердце.

— Куда мы с Абелоной ходили подростками?

Эстер кивнула:

— Где Абелона сделала себе татуировку после смерти Кристины. Она говорила, что и Гулль когда-то делала татуировку именно там.

— Ого. — Эрин наконец перестала щуриться.

Отвлекающий маневр сработал. Сердце у Эстер поуспокоилось.

— Там же набивала татуировки и Аура, — продолжила она. — Не знаю, сколько раз. С ней работала Лилле Хекс. Хозяйки последние две недели не было в городе, я жду, когда она мне позвонит. Кажется, у них с Аурой были близкие отношения.

Лицо Эрин изменилось, посерьезнело.

— У тебя получается.

— Что получается?

— Ты сумела узнать о жизни Ауры такое, что мы и не узнали бы, не отправься ты в Копенгаген. Горжусь своей племянницей. — Эрин улыбнулась. — Джек и Фрейя будут несказанно благодарны.

При упоминании о родителях Эстер напряглась.

— Отец сказал, что ты давно ему не звонила и не писала, — нажала Эрин.

Эстер почувствовала, как нарастает паника.

— Эрин, — начала было она, но тетка подняла руку.

— Если ты хочешь мне что-то рассказать — расскажи им, когда будешь готова.

— Спасибо. — Эстер расслабилась.

— Ну, какие у тебя еще успехи?

У Эстер сжался желудок.

— Вообще, последние две недели я просидела в библиотеке.

— Да?

— Разбиралась с иллюстрациями, ксерокопии которых есть в дневнике Ауры.

Эрин замерла, не донеся чашку до рта.

— И?

— Я нашла ее. — Эстер изо всех сил старалась сдержать улыбку.

— Кого?

— Писательницу. Написавшую все три сказки, иллюстрации к которым Аура наклеила в свой дневник.

У Эрин подскочили брови.

— И?

С одной стороны, Эстер не хотелось никому показывать папку с копиями, которые она сделала в библиотеке для себя. Но только с одной стороны. Она потянулась за папкой, лежавшей на прикроватном столике, и достала самую верхнюю распечатку.

— Знакомься, это Хелена Нюблум[85]. — Эстер с улыбкой подержала лист так, чтобы тетке было видно.

— Рада знакомству. — Эрин наклонилась к экрану, чтобы получше рассмотреть распечатанную Эстер зернистую черно-белую фотографию женщины в викторианском платье. К темным, зачесанным назад волосам приколоты цветы. На груди необычный, абстрактной формы кулон, на платье — резная брошь. Спокойное, даже флегматичное лицо.

— Ты читала ее произведения? — спросила Эстер.

— Нет, но кое-кто из моих коллег наверняка да.

Эстер отложила ксерокопию.

— Три иллюстрации из дневника Ауры относятся к трем разным сказкам. — Эстер порылась в папке. — Одна из них — та, где обнаженный мужчина держит венок над головой девушки…

— «Агнете и Морской муж», — вставила Эрин.

— Да. Но эта иллюстрация — работа шведского художника Йона Бауэра — одна из иллюстраций к переложению легенды, которое сделала Хелена Нюблум. У Нюблум сказка называется «Агнета и Морской король». Агнета — с «а» на конце.

— Боже мой! — воскликнула Эрин. — Аура нашла письменный вариант этой легенды?

Эстер кивнула.

— Следующая ксерокопия из дневника Ауры — это тоже Бауэр и тоже одна из иллюстраций к сказке Нюблум, ее самой популярной в Скандинавии сказке «Лебединое обличье» — Svanhamnen[86].

Эрин прижала пальцы к вискам.

— Знаю. — Эстер не без удовольствия наблюдала за реакцией тетки. — Эта сказка похожа на легенды про шелки, только тут не рыбак крадет шкуру у женщины-тюленя, а старушка забирает оперение принцессы-лебедя. Принцесса оказывается в облике земной женщины, словно в ловушке. В поисках убежища она как юная нищенка приходит в замок неподалеку. Где…

— Принц? — перебила Эрин.

— Хозяин. Господин Улоф. Влюбляется в нее и предлагает ей все земные блага, лишь бы она осталась с ним. Она остается, но хочется ей лишь того, полузабытого: вернуть себе лебединое оперение, вернуться в небо, к сестрам. — Эстер припомнила картинку из дневника Ауры: женщина в роскошном наряде с тоской смотрит на лебедей в коронах, пролетающих по небу. Вспомнила она и слова Ауры: «Шкура четвертая. Переход. Кем бы ты стала, если бы случайно не оказалась на берегу?»

— И она вернула себе оперение?

— Да. — У Эстер заколотилось сердце. — Она взмыла в родные небеса и не оглянулась.

— Хелена все поняла правильно, — заметила Эрин.

— Да. Поразительная для своего времени писательница. Думаю, этим она Ауре и понравилась. Вот что я нашла в комментариях. — Эстер взяла другой лист и стала читать: — «Хелена Нюблум — представительница скандинавской литературы той эпохи, когда писательницы начали восставать против угнетения и неравенства, зашифровывая феминистские послания в нарративы своих произведений».

Эрин тихо присвистнула.

— Писательницы всех стран мира веками делали именно это: прятались за своими произведениями, чтобы те попали в руки читателям. Вспомни сестер Бронте, которые скрывались за мужскими псевдонимами, потому что только так их романы могли увидеть свет.

Эстер с энтузиазмом закивала и подняла палец в знак того, что собирается читать дальше.

— «Хелена Нюблум прибегала к уже устоявшимся метафорам или к пересказу хорошо известных народных легенд, чтобы развенчать нормы общественной жизни. Чтобы дать выход гневу, протесту, чтобы заговорить во всеуслышание. В конце концов, это же „просто“ литература».

Эстер взглянула на экран телефона, на Эрин. Глаза тетки ликующе сияли.

— Наша Хелена была бунтаркой, — заметила Эрин.

— Если ее произведения — образец подрывной деятельности, то я не понимаю, как их вообще печатали. Ведь в девятнадцатом веке издательский мир был закрытым мужским клубом. Никто бы такого не потерпел, да? — спросила Эстер.

— Вероятно, она это отлично понимала. Может быть, не все ее сказки содержат зашифрованные послания. Многие могли повествовать о знакомом. Девушка встречает юношу. Юноша спасает девушку. Потом они живут долго и счастливо. Но среди подобных сказок были и истории вроде найденных тобой. Найденных Аурой. Любимых Аурой. — Эрин пораженно всплеснула руками. — Тебе попадались английские переводы?

— Только про Агнету и про Принцессу-лебедь. Могу отсканировать и выслать тебе по электронной почте.

— Поразительно. А третья сказка? — спросила Эрин.

— Ее я еще не нашла. Но продолжаю искать.

— Здорово. Дай мне знать… — Эрин прервал стук в дверь, и она крикнула Френки, чтобы заходил. — Старри, звони, не пропадай надолго. Ладно?

Эстер торопливо попрощалась с теткой и отключилась. Телефон она бросила на кровать, и ей тут же расхотелось действовать. Эстер легла, прикрыв глаза локтем. Сердцу тяжело было биться под грузом всего, что Эстер утаила от тетки или о чем откровенно солгала: первые две недели вышли малопродуктивными не потому, что она ждала, когда осколки жизни Ауры сами сложатся перед ней в законченную картину. Эстер просто тянула время.

Встречу с Кларой она откладывала до тех пор, пока не начала испытывать неловкость. Они действительно встретятся завтра, тут она сказала правду. Зато Лилле Хекс звонила Эстер с того самого дня, как та побывала в «Стьерне». Эстер переключала звонки на голосовую почту. Ее эсэмэски Джеку были умышленно туманными: Эстер не хотелось отвечать на отцовские вопросы.

По правде говоря, последние две недели она провела в библиотеке, где рылась в книгах. Но библиотека же стала для нее убежищем, местом, в котором зарождающееся у Эстер чувство равновесия могло окрепнуть. Чувство это было настолько непрочным, что Эстер боялась всего, что может толкнуть ее назад, в подводное течение горя и привычных «обезболивающих». К тому же библиотека давала Эстер возможность уйти из дома и не показывать дневник Ауры Абелоне, которая, кажется, все отчетливее понимала причины ее прокрастинации.

В последние несколько дней Абелона оставляла под фиолетовой дверью записки. Последнюю Эстер обнаружила вчера вечером, поздно вернувшись из Нюхавна.

Эстер потянулась к телефону уточнить время и пулей вылетела из кровати, одной рукой натягивая джинсы, а другой набирая ответ Абелоне:

27

Эстер стремительно прошагала по дорожке вдоль озера, поглядывая на скользивших по спокойной глади лебедей. Перешла Фреденс-Бро — мост Мира — и повернула на Эстер-Фаримагсгаде, спеша на встречу с Абелоной.

С Кларой и Лилле Хекс Эстер могла разыгрывать вежливость; с Абелоной было иначе. Отношения, которые установились между ними после вечера, проведенного за разговором о Хильме аф Клинт и чашкой «Русского каравана», были первыми после исчезновения Ауры отношениями, которые Эстер воспринимала как настоящие. Записка, подсунутая под фиолетовую дверь, была справедливой: Эстер действительно избегала Абелону. Но Абелона тут была ни при чем. Эстер просто не могла ей лгать. Не могла выслушивать прямые вопросы о жизни Ауры и о ее собственной жизни в Копенгагене; ни на те ни на другие она не смогла бы дать ответа. Но еще больше, чем перспектива встретиться с Абелоной лицом к лицу, Эстер пугала перспектива ее разочаровать. Пробежав мимо пекарни «Лаурлаур», Эстер остановилась, вернулась и подошла к витрине.

— Здравствуйте. Две drømmekage snegl. — Она указала на припорошенные корицей булочки, блестящие от сахара. Улыбнулась. Улитки мечты — то, что надо к кофе. — Tak. — Эстер расплатилась и сунула бумажный пакет в сумку. Перешла дорогу, уворачиваясь от велосипедистов, и заторопилась дальше.

Впереди, на фоне акварельного полуденного неба, показалась башня шероховатого красно-желтого кирпича — Рундеторн. Эстер сверилась с картой, нарисованной Абелоной, и стала высматривать на улице тележку с кофе. Сначала она заметила белые волосы, собранные в неподражаемую прическу на макушке. Подойдя ближе, Эстер улыбнулась: на этот раз Абелона применила в качестве шпильки и заколок мастихин и несколько канцелярских зажимов. Абелона, держа в руках два бумажных стаканчика с кофе, стояла спиной к Эстер: она с кем-то разговаривала.

— Абелона, — позвала Эстер.

Та с улыбкой обернулась:

— Эстер! Твой кофе почти остыл.

— Понимаю. Извини. Припозднилась из-за видеозвонка из дома. Тетя Эрин. — Эстер достала из сумки сверток с булочками и беззаботно сказала: — Я купила нам улиток мечты.

— Tak. — Абелона протянула ей стаканчик. — Но мне уже пора. — И отступила, вовлекая в разговор третьего человека — женщину, с которой она болтала, дожидаясь Эстер. — Знакомься. Это Лилле Хекс.

Длинные седые волосы Лилле Хекс волнами ниспадали до локтей, глаза были зелеными, как лагуны Солт-Бей. По линии декольте вытатуированы черная линия горизонта, розовое зарево рассвета и, будто подсвеченные сзади, бесчисленные черные птички, силуэты которых складывались в одну большую птицу в полете.

Эстер не могла отвести взгляд от рисунка.

— Здравствуйте, Эстер Уайлдинг. — Лилле Хекс тоже рассматривала ее. — Я пыталась дозвониться до вас две недели, с того дня, как вы приходили в мой салон.

— Тала сказала Лилле Хекс, что ты живешь у меня, поэтому, не дозвонившись тебе, она связалась со мной. Мы решили выпить кофе, и я подумала — почему бы нам не собраться всем вместе, — улыбнулась Абелона.

Эстер улыбнулась в ответ. От стыда ее чуть не передернуло.

— Мне пора возвращаться на работу, так что оставляю вас наедине друг с другом и с улитками мечты, — объявила Абелона. — Эстер, увидимся дома вечером?

Эстер кивнула.

— Fantastisk. — Абелона подмигнула Эстер, расцеловала Лилле Хекс в обе щеки и ушла.

Эстер смотрела на небо, на улицу, на прохожих, на стаканчик с кофе, на собственные ботинки — на что угодно, лишь бы не на Лилле Хекс.

— Простите, что я вам не перезвонила. — Молчание между ними ширилось, и Эстер вдруг подумала, что Аура наверняка не заставляла женщин вроде Лилле Хекс ждать.

— Ну что же. — Лилле Хекс наконец нарушила тишину, и Эстер напряглась. — Абелона рассказывала мне, что вы увлекаетесь звездами.

— Э-э-э… да. — Эстер непонимающе взглянула на нее.

— Ja. Ну вот. Я подумала, что встретиться здесь, возле Рундеторна, — неплохая идея. Еще она называется Сказочная башня. — Лилле Хекс взмахнула рукой, указывая на башню напротив. — Там планетарий и обсерватория. А еще — одна из лучших смотровых площадок. К тому же там продают отличное мороженое. Если двое незнакомых людей решили встретиться в жаркий день, то места лучше не найти, верно?

Эстер застенчиво, благодарно улыбнулась.

— Прекрасно.

Когда Эстер следом за Лилле Хекс переходила дорогу и шла к башне, ей отчаянно хотелось разделить эту минуту с Аурой. Пожать руку, заглянуть в глаза. Сказать: «Ты разыскала этих женщин, Аура, и мне кажется, я понимаю, почему ты их полюбила».

Они устроились на скамейке на верхнем этаже Рундеторна, в тени обсерватории посреди смотровой площадки. В руках стаканчики с кофе, на бумажном пакете из пекарни — сладкие крошки, оставшиеся от «снеглов». Люди прогуливались по смотровой площадке: пары держались за руки, кто-то фотографировал, кто-то указывал вдаль, кто просто лизал мороженое, купленное в киоске. В небе с криками кружили чайки.

Поднимаясь на вершину Рундеторна, Лилле Хекс удалось подбодрить Эстер своими дружелюбием и разговорами. Она рассказала, что широкий спиральный пандус в центре башни устроен по приказу короля[88] в XVII веке: его величество пожелал подниматься в обсерваторию, прямо к звездам, верхом на коне.

— Мания величия в чистом виде, — фыркнула Эстер.

Лилле Хекс улыбнулась: Эстер все поняла правильно. Напряжение немного отпустило Эстер.

— Я всегда говорила Тале: король позволял себе подниматься к звездам на коне, а ты чем хуже? — продолжила Лилле Хекс. — И когда мы приходили сюда, Тала брала с собой лошадку на палочке и скакала наверх с воплями: «К звездам!»

Эстер улыбнулась. Уверенная в себе женщина из салона «Стьерне» мало походила на девочку, которую описывала Лилле Хекс.

— В честь нее я и назвала Талу. В честь тагальской богини утренних и вечерних звезд. Салон в Нюхавне я тоже купила в ее честь.

— Из-за названия? — спросила Эстер. — Тату-салон «Стьерне»?

— «Звезда», — перевела Лилле Хекс.

— Какой богини, извините?

— Тагальской. Это Филиппины. Много лет назад я встретила отца Талы на берегу под небом, звезд на котором было больше, чем мне случалось видеть в жизни. Именно женщины его рода разожгли во мне страсть к татуировке. И тем, что их собственные татуировки были историями, исполненными традиционными символами, и тем, что иные из них сами наносили татуировки. Теперь Тала сама мастерица, она очень увлекается тагальской культурой.

Эстер вспомнила, какую силу и грацию излучала Тала во время их разговора. Как завораживали татуировки на ее груди и руках. Вспомнила красную помаду, золотистые ногти, пирсинг в носу. Ее независимость; слова Абелоны о том, что Тала пытается найти собственный путь в искусстве татуировки. Эстер покосилась на Лилле Хекс. Интересно, какое детство выпадет дочери, у которой такая мать? Лилле Хекс, казалось, точно знала, чего хочет, ее уверенность в себе была такой притягательной! Глаза у Эстер налились слезами: она вдруг поняла, что энергией и обаянием Лилле Хекс напоминает ей мать.

Они заглянули в просторный, ярко освещенный Библиохолл, где туристы осматривали выставленные в витринах предметы искусства. На полках выстроились сувениры, связанные с Андерсеном.

— Здесь двести лет размещалась университетская библиотека, но потом фондам перестало хватать места. Всем этим словам, написанным мужчинами. Словам, запертым в королевской башне. — Лилле Хекс смотрела, как какая-то пара несет на кассу сувенир с андерсеновской полки. — Он приходил в этот зал, тогда еще библиотеку, за вдохновением, а потом писал. Поневоле задумаешься.

— О чем?

— О том, сколько королевских залов можно наполнить нерассказанными, ненаписанными женскими историями. — Лилле Хекс презрительно махнула рукой. — С татуировками здесь, в Нюхавне, поначалу было то же самое. Художниками были мужчины; женские тела служили холстами.

Эстер припомнила черно-белые фотографии на стенах «Стьерне». Женщины в татуировках улыбаются в объектив фотоаппарата, мужчины сидят — в руках тату-машинка, из полуоткрытых губ свисает сигарета.

Они продолжили подниматься по спиральному пандусу. На верхнем этаже Эстер и Лилле Хекс постояли перед сине-золотым планетником, который висел на стене и показывал текущее расположение планет. Экскурсовод рядом объяснял кучке туристов:

— История планетника Круглой башни начинается в Париже, где датский астроном Оле Рёмер совершил революционное открытие, определив скорость света…

Эстер сжала в кармане брелок Джека и провела пальцем по цифрам, выгравированным на серебре. «Свет иных звезд, которые ты увидишь в Дании, начал свой путь, еще когда Аура была с нами».

— Ну что, наверх? — предложила Лилле Хекс.

Эстер следом за ней поднялась по короткой лестнице на смотровую площадку под голубым бархатом безбрежного неба.

Они доели булочки, допили кофе — и сидели в безмятежном молчании. Лилле Хекс нежилась под солнечными лучами; она явно никуда не спешила. Аура незримо сидела между ними.

После некоторого молчания Лилле Хекс повернулась к Эстер:

— Итак…

— Это мурмурация[89], да? — перебила Эстер. — Вот эти птицы? — И она указала на татуировку Лилле Хекс. Ладони вспотели. Эстер хотелось говорить только об Ауре, и только об Ауре она не могла говорить.

— Да. — Лилле Хекс положила руку на грудь. — Скворцы. Знаешь про них?

— Не очень.

— Ja. Я тоже не много знала о них, пока не увидела Sort Sol своими глазами.

— Что-то?

— Черное Солнце, — объяснила Лилле Хекс. — Такое бывает здесь весной и осенью, когда тысячи скворцов, прилетая на лето и улетая на зиму, останавливаются отдохнуть на болотах на западном побережье. Птиц так много, что когда они снижаются, то заслоняют солнце.

Эстер попыталась представить себе это поразительное зрелище.

— Значит, вы увидели Черное Солнце — и решили сделать татуировку?

— Nej. Я решила сделать татуировку после того, как прочитала, что мурмурация — это ответ на угрозу, защита от хищников. Стая превращается в единое тело, она движется как одно существо — и так защищается. Я растила Талу в одиночку, в одиночку купила «Стьерне», но не преуспела бы ни как мать, ни как мастер татуажа, если бы не умела принимать помощь. В молодости я не слишком умела о ней просить. Я даже мысли такой не допускала.

Волоски на руках Эстер встали дыбом.

— Мои скворцы, — Лилле Хекс погладила татуировку, — напоминают мне о том, чего у меня не было бы, если бы я не обращалась к миру. Чтобы получить то, чего мне хотелось больше всего в жизни, мне надлежало набраться храбрости и попросить о помощи.

Эстер приняла слова Лилле Хекс, как иссохшая земля принимает воду. Поток лиц, всех тех людей, которые пытались помочь ей, но которых она оттолкнула. Том, Нин, Джек, Абелона. Даже — может быть — Аура?

— Вы делали татуировку моей сестре. — Эстер приободрилась. — Ауре. — Выговорив наконец имя сестры, она испытала облегчение.

— Да. Хочешь узнать про ее татуировки?

Эстер кивнула:

— У нее их было семь. Абелона сказала, что татуировки делали вы.

— Верно. Я собиралась сделать все, но сделала только три.

— Почему?

— После третьей татуировки Аура не вернулась. В те дни она была счастлива, я никогда не видела ее такой счастливой. Она как будто влюбилась.

Третья татуировка. «Может быть, она выбрала глубину. Может быть, она свободна». Эстер вспомнила фотографию Ауры с тем молодым человеком, перед Лиден Гунвер, и сердце забилось быстрее.

— А она не говорила, что влюбилась?

Лилле Хекс вздохнула:

— Я спрашивала, не встретила ли она кого-нибудь, но Аура отмолчалась. Уходя, она сказала, что мы скоро увидимся. Но новой встречи не произошло. Может быть, она передумала, а может быть, выбрала другого мастера — я не знала. И не знала, что с ней произошло. Не знала, пока ты две недели назад не появилась в моей студии и Тала не сказала, что ты ищешь меня. — Лилле Хекс прижала руку к сердцу. — Все еще не могу поверить. Соболезную тебе, Эстер, это ужасная потеря.

Эстер опустила взгляд.

— Тала упомянула, что вы с Аурой были очень близки. Она не говорила вам, что для нее значат эти татуировки?

Лилле Хекс покачала головой:

— Мы были близки, Аура много говорила со мной о татуировках. Но часть своей души она никому не показывала. Закрытая комната.

— Абелона говорила что-то подобное.

— Ja. У многих моих клиенток в жизни произошло нечто такое, что заставило их прийти ко мне: татуировки для них — это способ вернуть себе свое тело, свою историю, независимость. Но даже если между нами возникают близкие отношения, я не всегда знаю, какой смысл они вкладывают в эти изображения. Если мне не говорят — я не спрашиваю. Аура не говорила.

Эстер рвала салфетку на мелкие клочья.

— То есть татуировки Ауры были ее способом вернуть себе свое тело? Свою историю?

— Не знаю, Эстер. Не знаю, — мягко проговорила Лилле Хекс.

Эстер была в замешательстве.

— Вы не помните, когда вы с ней познакомились?

Лилле Хекс нахмурилась:

— Можно попросить Талу проверить записи, но, мне кажется, Аура прожила здесь около полугода. Насколько я помню, она училась на первом курсе университета. В первый раз она пришла в нашу студию, по ее словам, чтобы кое-что выяснить. Я к этому привыкла. Люди желают взять у меня интервью, потому что мы один из старейших тату-салонов Европы. Но Аура задавала очень интересные вопросы, меня привлекало, что она человек с сильным характером.

Глаза Эстер налились слезами. От восторга. От горя.

— Ты хорошо себя чувствуешь? — спросила Лилле Хекс, но Эстер жестом попросила ее продолжать.

— Аура говорила, что надеется когда-нибудь превратить слова, которые она вытатуировала на себе, в книгу.

— Книгу? — Эстер покрылась гусиной кожей.

— Ja. Те семь строк — результат ее университетских штудий. Аура хотела написать книгу. Сказку о женщинах и воде.

— Аура хотела написать книгу. Вот это да. — По щекам Эстер катились слезы.

— Мои слова причиняют тебе боль, но не слишком помогают, — заметила Лилле Хекс.

— Нет. Помогают. Все это время мы не могли понять, что произошло, бродили как в темноте. А сейчас я кое-что узнала. И это кое-что нам поможет. — Эстер с благодарностью взглянула на Лилле Хекс. — Можете вспомнить что-нибудь еще? Хоть что-нибудь?

Лилле Хекс пристально посмотрела на Эстер:

— Это скорее ощущение…

— Продолжайте.

— Аура задавала мне много вопросов об истории и ритуале женской татуировки. Она рассказывала о вашей матери, тоже татуировщице. Она умеет закрывать ими шрамы, да?

Эстер кивнула.

— Ауру привлекала другая концепция. Она не хотела ничего прикрывать. Напротив. Она говорила, что хочет открыть, явить миру то, что у нее внутри.

Эстер взглянула на крыши Копенгагена. В голове вертелись слова Эрин, что-то о семи опорных моментах каждой истории. Потрясенная, Эстер прислонилась макушкой к стене обсерватории и стала смотреть в небо.

— Я в растерянности. — Она запнулась. — Родители и тетя рассчитывают, что я найду ответы, дознаюсь, что случилось с сестрой, но я даже не представляю, какие вопросы задавать.

Лилле Хекс положила руку ей на плечо, и Эстер выдавила улыбку.

— Если бы вам надо было понять человека вроде Ауры, с чего бы вы начали?

Лилле Хекс задумчиво нахмурилась:

— Я делаю людям татуировки тридцать лет и за это время крепко усвоила одно: человек решает нанести изображение на кожу, когда хочет перемен. Если бы я размышляла о смыслах той или иной татуировки, то начала бы с этого места. Может быть, я стала бы размышлять, желание каких перемен Аура хотела выразить на коже этими семью фразами. Может быть, перед тем, как сделать первую татуировку, я спросила бы себя, не умалчивает ли Аура о чем-нибудь. Какую историю она носила в себе, о чем хотела рассказать своими татуировками?

28

Утром следующего дня Эстер с Абелоной сидели в гостиной; Эстер обнимала ладонями чашку «Русского каравана». Дом вокруг них, наполненный весенним утренним солнцем, жил своей упорядоченной жизнью. Увидевшись с Абелоной вечером того дня, когда Эстер познакомилась с Лилле Хекс, Эстер застенчиво поблагодарила ее за это знакомство.

Абелона отпила из чашки и посмотрела на наручные часы.

— Во сколько ты встречаешься с Кларой?

Эстер взглянула на телефон.

— Через час. — Она дернула коленом.

— Ты нервничаешь.

Абелона полистала дневник Ауры. Этим утром она подсунула под фиолетовую дверь записку:

Эстер вывела на экран телефона фотографию Ауры и ее загадочного мужчины, стоящих перед статуей Лиден Гунвер, и передала мобильный Абелоне.

— Этот снимок сделала Клара. Я собираюсь расспросить ее, когда и при каких обстоятельствах.

— Кто это? — Абелона нахмурилась.

— Надеюсь, Клара объяснит. — Эстер изучала лицо Абелоны. — Ты его не знаешь?

— Nej. Может быть, Клара знает?

Каждый раз, когда Эстер смотрела на этого мужчину, с той самой ночи в Каллиопе, когда она только-только нашла снимок в интернете, желудок у нее сжимался от тревоги. Неужели из-за него Эстер лишилась сестры? Она боялась, что от утвердительного ответа ее вырвет.

— Все будет хорошо. — Абелона вернула телефон. — Ты встретишься с Кларой. И все узнаешь. — И она вернулась к дневнику Ауры.

Пока Абелона читала, Эстер рассматривала ее лицо. Каждый раз, когда Абелона, изучая очередную страницу, улыбалась или хмурилась, Эстер спрашивала ее, о чем она сейчас прочитала. Эстер долго не хотела никому показывать записи, боясь неловкости и тревоги. Чувство единения, возникшее, когда она дала дневник Абелоне, удивило ее саму. Абелона перелистывала страницы, время от времени шепча что-то по-датски. Она бегло проглядела пустые листы, отделявшие подростковые годы Ауры от ее взрослой жизни.

— «Семь шкур», — прочитала она вслух и вздохнула. — У-уф. Аура любила истории о шкурах, ja? — Она взглянула на Эстер.

— О шелки. Да. — Эстер подвигала чашку. — Хочешь верь, хочешь нет, но я ревновала. Мне просто хотелось, чтобы она думала: я ничем не хуже этих мифических существ из ее обожаемых сказок.

— Ja, могу себе представить. Ты хотела стать для своей сестры всем. — Абелона потянулась за чашкой. — История, старая как мир. Наши прабабки были такими же. Гулль хотела удержать Йоханну от замужества, от переезда в Австралию. Больше ей ничего не нужно было.

Эта мысль больно отозвалась в душе Эстер. Она оглядела гостиную: стены, потолок, дверь. Дом, в котором жила Гулль.

— Мне кажется, все началось с Йоханны, — вспомнила Эстер. — Увлечение Ауры этими шелки. Все началось с нашей семейной мифологии.

— Ja? — Абелона предложила еще чаю, и Эстер протянула ей через стол свою чашку.

— Когда мама или Эрин доставали старые фотографии и изображения родословного древа, из нас двоих Аура всегда проявляла к ним куда больший интерес. Мне они казались скучными, чопорными. Для меня они никогда не были реальными, а для Ауры — были. Но я хорошо помню, как меня поразила история Йоханны. Как она в Нюхавне взошла на борт корабля, отплывавшего в Австралию. Она тогда только-только вышла замуж за вдовца и стала мачехой для его пятерых детей. Верно?

Абелона кивнула — глаза ее ярко блестели.

— А самого младшего из пятерых, совсем еще младенца, Йоханна всю дорогу прятала в складках своего плаща. Да?

Абелона снова кивнула:

— Семья покойной матери хотела воспитать малыша здесь, в Дании. Муж Йоханны согласился, но, по-моему, только чтобы ни с кем не ссориться. В день отплытия они с Йоханной тайно пронесли малыша на борт, чтобы не добавлять его в список пассажиров. Ребенка усыпили сладкой водичкой с парой капель коньяка и спрятали под плащом Йоханны.

Эстер щелкнула пальцами.

— Когда Аура услышала эту историю, она тут же решила, что плащ Йоханны — это волшебная тюленья шкура. Что Йоханна — шелки, связанная со своими смертными мужем и детьми. Что она навеки была обречена страдать от разлуки с родными, которые остались в Дании. Что она всю жизнь прожила, тоскуя по ним. По Гулль.

На лице Абелоны появилось странное выражение.

— Что ж, хорошая история.

— Семейные легенды почти всегда хороши. Мне кажется, что желание Ауры отправиться в Данию таится в наших корнях. Когда мы были маленькими, мамина лучшая подруга, Куини, говорила нам, что истории и места связаны друг с другом; нельзя взять легенду о шелки родом из Северного моря и пересадить ее на побережье моря в Южном полушарии, где мы росли. На Лутрувите, в Тасмании, есть свои древние легенды о женщинах, тюленях и море.

— Это верно. Датские легенды о шелки совсем не то же самое, что ирландские истории о шелки. Или шотландские. Истории принадлежат местам, где они появились. Absolut. — Абелона перевернула еще одну страницу дневника — и у нее словно перехватило дыхание. Она протянула Эстер дневник, открытый на пятой ксерокопии и пятой строке.

Эстер подалась вперед.

— Ты знаешь эту скульптуру?

— Ja. — Глаза у Абелоны округлились. — Oh skat, ja[90]. Знаю. «Коупаконан» — моя любимая скульптура. А Ханс Паули Олсен — мой любимый фарерский скульптор.

Эстер изучала выразительный образ, скульптуру, которая, сколько ни рассматривай, до сих пор поражала ее до дрожи. Из морских волн поднималась нагая женщина; одна ее нога уже стояла на берегу, вторая все еще оставалась в полусброшенной тюленьей шкуре. Взгляд женщины был волевым, поза выражала силу. За спиной статуи высились, вздымаясь из воды, живописные голые скалы.

— Как-как она называется? — переспросила Эстер.

— Коупаконан, — повторила Абелона. — Дева из тюленьего народа.

У Эстер пульс застучал в ушах.

— «Шкура пятая», — прочитала Абелона. — «Обретение». — Она помолчала. — «Украденным никогда не завладеть по-настоящему». — Абелона пристально посмотрела на Эстер. — Аура говорит о собственной тюленьей шкуре? Говорит, что кто-то украл ее? А еще — о том, что нельзя похитить суть человека. Ja?

Голова у Эстер шла кругом.

— Где она? Эта скульптура? Мы можем сходить посмотреть на нее?

— Нет. Она не в Копенгагене. Она в Микладеалуре.

— Где? — Эстер пожала плечами.

Абелона взглянула на нее:

— Коупаконан — на Фарерских островах.

Эстер пробежала еще квартал, спеша в кафе, где они с Кларой договорились встретиться. После разговора с Абелоной о скульптуре тюленьей девы голова шла кругом. Какое отношение она — и Фарерские острова — имели к Ауре? Наконец Эстер увидела кафе, и на лбу у нее выступил холодный пот. Сердце екнуло, когда она заметила среди сидящих на открытой террасе Клару; очень светлые волосы и красную помаду она узнала по фотографии, которая была на сайте.

— Клара? — Эстер так нервничала, что внутри завязался узел. Ей безотчетно хотелось повернуться и убежать от вопросов, которые она сама же собиралась задать Кларе о фотографии и об Ауре. Ей хотелось сбежать от любых ответов о судьбе сестры, а ведь эти ответы вот-вот прозвучат.

Клара обернулась и помахала ей.

— Привет, Эстер.

— Простите, что опоздала. Семейный разговор. — Эстер пыталась отдышаться.

— Ничего.

Они неуклюже покружились друг возле друга, решая, пожать ли руки или обняться, и наконец, смущенно рассмеявшись, быстро обнялись.

— Как я рада познакомиться с вами лично! — Клара дружески держала ладони Эстер, всматриваясь ей в лицо.

— Взаимно. — Эстер сглотнула, одернула куртку, пригладила волосы. Хотелось избавиться от напряжения.

Клара все так же внимательно рассматривала Эстер.

— Вы очень похожи на сестру.

Эстер безотчетно коснулась лица.

— Никогда так не думала.

— Правда? Особенно глаза. Если бы я встретила вас на улице, то решила бы, что обозналась.

Эстер снова представила себе, как проходит мимо сестры. Мельком замечает румянец на щеках, деревянные браслеты на руке.

— Я хочу, чтобы вы знали, как я соболезную вам в вашей утрате. Утрате вашей семьи. Ваше письмо потрясло меня. Не буду делать вид, будто понимаю, что вы сейчас чувствуете. Но я соболезную вам от всей души.

Эстер заставила себя взглянуть Кларе в глаза. Попыталась улыбнуться.

— Очень трудно отучиться говорить «Все в порядке» или «У меня все нормально», когда тебе выражают соболезнования.

— Да, конечно. — Клара вытерла глаза тыльной стороной ладони. — Может быть, зайдем в зал, выпьем кофе? Аура очень любила это кафе.

И Эстер последовала за Кларой, словно в еще одном кильватере, оставленном Аурой.

Они выбрали столик у окна.

— Что вам заказать, Эстер?

— Черный кофе был бы очень кстати. Спасибо!

Клара улыбнулась и пошла к стойке, чтобы сделать заказ.

Эстер бесцельно глазела в окно, думая о фотографии, которую сделала Клара. О том, как излучало любовь лицо сестры. О мужчине, который держал Ауру в объятиях. Она оглянулась на Клару, дожидавшуюся кофе. От волнения свело желудок. В памяти внезапно всплыл Звездный домик. Мельтешение в темном углу крыльца. Ритмичное попискивание в больничной палате Ауры, подрагивают закрытые веки сестры. Рядом свернулась Фрейя. Эстер стоит в дверях, смотрит на спящую мать, спящую сестру. Что-то не так. Она всем телом ощущает: что-то не так. Горло сдавил тошнотворный, удушливый страх.

— Ну вот, — радостно сказала Клара, подходя к столику с двумя чашками и бумажным свертком. — Я купила пару hindbærsnitter — полосок с малиной.

— Tak, — неловко сказала Эстер, беря чашку и пирожное.

Они говорили о погоде и достопримечательностях, которые успела повидать Эстер. Наконец светский разговор стал для нее невыносим.

— Можно я спрошу у вас кое-что о моей сестре? — Эстер обхватила чашку.

— Можете задавать любые вопросы, — ободрила ее Клара.

«Чтобы получить то, чего мне хотелось больше всего в жизни, мне надлежало набраться храбрости и попросить о помощи». По груди Лилле Хекс летела стая, огромная блистательная птица, составленная из тысячи крыльев.

Лишь выдохнув, Эстер осознала, что сидела не дыша. Она достала из кармана телефон и вывела на экран фотографию Ауры, стоящей перед Лиден Гунвер.

— Это ваш снимок. — Эстер показала фотографию Кларе. — Вы не знаете, кто этот мужчина рядом с Аурой?

Клара взяла телефон, и на ее лице отразилось какое-то сильное чувство.

— Знаю. Это Софус.

— Софус? — повторила Эстер.

— Да? — Вопросительная интонация прозвучала так, будто Эстер должна была знать это имя.

Но Эстер покачала головой.

— Софус, — повторила Клара. — Мой брат, который живет на Фарерских островах. Жених Ауры.