Восьмая шкура Эстер Уайлдинг

15

Эстер позвонила на работу и отпросилась на пару дней, сославшись на выдуманное расстройство желудка. Засела у себя в спальне и выходила только поесть и принять душ, да и то лишь после того, как понимала, что соседи разошлись по делам.

Затаившись в кровати, Эстер разглядывала фотографию Ауры, сделанную Кларой Йоргенсен. Что она означает? Эстер разглядывала молодого человека, обнимающего Ауру, разглядывала все, что можно было разглядеть. Ямочки. Бородку. То, как он улыбается, как смотрит. Тени, лежащие у него на лице и скрывающие его взгляд. Кто он? Неужели из-за него Аура вернулась домой с потухшими глазами?

Эстер рыскала по сайту Клары, переключаясь с фотографии Ауры на страницу контактов и обратно. На странице контактов открылась форма: «Пожалуйста, напишите сообщение в окошке внизу, и я с удовольствием вам отвечу».

Эстер щелкала то по фотографии Ауры, то по форме, каждый раз трусливо переключаясь обратно.

На второй вечер «болезни» Эстер — назавтра ей уже предстояло выйти в вечернюю смену — в дверь ее комнаты постучали, и вошел Бен с чашкой чая и упаковкой парацетамола.

— Говорят, ты тут пластом лежишь. — Он поставил чашку и положил таблетки на прикроватный столик.

Эстер пристально посмотрела на чай. Она как-то не доверяла доброте Бена.

— Если что понадобится — шумни. Мы с ребятами засели за видеоигры.

Эстер отметила, как он обшарил ее глазами — и лицо, и тело, как у него порозовели щеки. «Давалка».

— Спасибо, — натянуто сказала она.

Бен вышел.

Эстер уставилась на закрывшуюся за ним дверь. Натянула одеяло до подбородка. Снова стала разглядывать ксерокопию, скульптуру девушки из дневника Ауры, потом перевела взгляд на экран ноутбука. Аура и ее мужчина стоят перед той самой скульптурой. Где сделан снимок? В Копенгагене?

Эстер потянулась к ноутбуку и открыла еще одну поисковую вкладку. Запрос «девушка скульптура копенгаген» вывел ее на многочисленных Русалочек. Эстер попробовала изменить запрос:

Но безуспешно.

Эстер всмотрелась в скульптуру, в деревья за ней. Подумала. Набрала:

Напротив первой же ссылки появилось изображение скульптуры. Эстер резко выпрямилась. Щелкнула по ссылке.

— Лиден[50] Гунвер, — прочитала она вслух и принялась скроллить перечень ссылок с информацией и изображениями скульптуры.

Щелкнула по другой ссылке: «Лиден Гунвер — персонаж датской народной песни XVIII века. Песня приобрела популярность после того, как прозвучала в одном из копенгагенских театров. В ней говорится о молодой рыбачке, Лиден Гунвер, которую обольстил и обманом заманил в море мужчина-тритон».

Эстер щелкнула по ссылке, ведущей на английский перевод датской песни:

Эстер вздрогнула и стала читать дальше. В конце песни рыбаки находят безжизненное тело Лиден Гунвер: морской муж бросил ее, и волны вынесли труп несчастной на скалы.

— Вот козел, — пробормотала Эстер.

Дочитав до конца, Эстер откинулась на подушку, потерла глаза и задумалась об истории Лиден Гунвер. Девушка принимает приглашение Морского мужа и пускается в приключение, она хочет поддаться искушению и любопытству, понять свои желания — лишь для того, чтобы погибнуть из-за его вероломства. Эстер потянулась за дневником Ауры и открыла его на странице с фотографией Лиден Гунвер. «Может быть, она выбрала глубину. Может быть, она свободна». Может быть, этой фразой Аура напророчила собственную судьбу? Может быть, она выбрала свободу, которую обрела в морских глубинах? Или сестра переиначила историю Лиден Гунвер, изменила расстановку сил: из девушки, наказанной самым страшным образом за свое любопытство, сексуальность и желания, она превратилась в женщину, которая, делая выбор, демонстрирует свою силу? Эстер щелкнула по закладке с фотографией Ауры. Как она улыбается, как сияет ее лицо.

Эстер отодвинула ноутбук с дневником в сторону; в глазах все расплывалось от слез. «Мне не понять, Ра-Ра, что все это значит». Зачем сестра набила себе строчки из собственного подросткового журнала — слова, которые переосмысливали истории о бесправных женщинах? В памяти всплыл разговор с Фрейей — тогда, за ужином: «Ты была к ней ближе всех. Ты знала ее лучше всех. Ты сможешь докопаться до правды. Понять, что именно она не сумела сказать нам, не смогла себя заставить».

Наконец Эстер вышла на работу. Она старалась держаться потише. Светских разговоров с другими кухонными работниками не поддерживала, ограничиваясь необходимым минимумом слов. Ближе к концу смены она пару раз попыталась поймать взгляд Кейна, но тот избегал ее. Эрин страстно хотелось потерять голову, забыться в его объятиях.

Вечерняя смена кончилась. Где же Кейн? Он не болтал с гостями в зале ресторана. Его не было ни на кухне, ни у стойки администратора. Какое-то время Эрин околачивалась возле туалетов, но он и там не появился. Она снова наведалась на кухню и поняла, что еще не проверила курилку. Если Кейна и там не окажется, она махнет рукой и отправится домой.

Эстер в темноте пробралась к курилке на задах кухни и услышала тихие стоны и — время от времени — смех. Пульс застучал в солнечном сплетении, накатила тошнота. Эстер заглянула за угол. Кейн сидел на ящике к ней лицом; спиной он опирался о стену. Ким, одна из официанток, устроилась на нем верхом — и спиной к Эрин — в задранной юбке и расстегнутой блузке. Закатить скандал? Раскричаться? Заплакать? Не зная, что делать, Эстер просто стояла столбом и глазела на них. Ей казалось, что кровь вытекает из ее тела. Ким наклонилась, и Эстер стало лучше видно обоих. Лицо Кейна исказилось от наслаждения. Он поднял глаза и взглянул прямо на нее. Эстер выдержала его взгляд. Кейн крепче стиснул бедра Ким, продолжая смотреть Эстер в глаза.

Эстер, борясь со слезами, бросилась бежать подальше от курилки. На темной грунтовке, которая вела к общежитию персонала, она споткнулась и упала, ссадив кожу на руках и коленях. Потом Эстер сидела на гравии, выковыривая из царапин камешки и утирая слезы. Из общежития доносилось громкое регги и звуки общего веселья.

Эстер поднялась, сделала несколько глубоких вдохов, отряхнулась. Шагая по дорожке к двери, она прогнала с лица горестное выражение. Улыбаясь, как подобает улыбаться душе компании, Эстер вошла в дом.

Она уже и не помнила, сколько жестянок «Смирнофф» стащила из чьего-то рюкзака, сидя у костра на заднем дворе. Мир вертелся, как юла; тело болело после падения. Из головы не шло лицо Кейна, который пристально глядел ей в глаза. Ким извивалась у него на коленях. Эстер шмыгнула к себе в комнату и закрыла дверь. Походила кругами. Позвонить бы кому-нибудь. После того как она уехала из Солт-Бей, Нин и Джек слали ей сообщения почти каждый день, но Эстер не знала, как отвечать, что́ написать. Фрейя после побега Эстер с семейного ужина молчала, и это молчание казалось оглушительным. Эстер хлебнула еще цитрусовой водки — хотелось, чтобы по жилам прокатился жидкий огонь, — и взглянула на закрытый ноутбук, стоявший на кровати. Эстер открыла крышку и стала просматривать сайт Клары. Вот она, Аура. Эстер прижалась к фотографии лбом и стала увеличивать картинку, пока лицо сестры не стало размером с настоящее. Еще один большой глоток водки. Стерео погромче. Динамики на максимум. Fleetwood Mac.

— Где ты? — прокричала Эстер фотографии Ауры. — Ты нужна мне. Где ты?

Еще водки. Пустая банка «Смирнофф» полетела на пол. Эстер открыла страницу с контактами, набрала короткое сообщение и хотела перечитать его, но в глазах все расплывалось, она никак не смогла сосредоточиться. Ее отвлек громкий стук в дверь. Последнее, что она запомнила из событий этого дня, — это Бен, представший на пороге. Бен пошатывался, глаза были налиты кровью, но в руках у него были две банки водки. Он напряженно улыбался.

На следующее утро Эстер проснулась в лифчике, но без трусов. Рядом спал Бен. Эстер бросило на наковальню очередного похмелья.

Она села и поморщилась; руки и колени после вчерашнего падения были в синяках и болезненных царапинах. Эстер попыталась собраться с мыслями. Взглянула на часы. Громко выругалась и выбралась из кровати.

Она опоздала на утреннюю смену уже на двадцать минут.

Прокравшись на кухню через заднюю дверь, Эстер бросилась к раковине — она трудилась не покладая рук, пытаясь одолеть гору грязных тарелок.

— Шеф ждет тебя у себя в кабинете.

Эстер повернулась. Кейн, прислонившись к разделочному столу, вытирал нож о полотенце. Оглядев ее с ног до головы, он медленно, неодобрительно покачал головой.

— И не тяни.

Отвернулся и продолжил работу.

Эстер на ватных ногах прошла через ресторан до самого кабинета Саймона Макгрэта. Когда она проходила мимо Дидре, Ким и пары других официанток, они что-то зашелестели друг другу.

— Мисс Уайлдинг! Мне стало известно, что сегодня утром вы снова опоздали, — начал Саймон, когда она возникла на пороге кабинета. — Это был ваш второй шанс, и вы его успешно профукали. Можете собирать вещи. Магнитную карту сдадите вечером, в конце смены.

Эстер понадобилась полуторачасовая поездка из Каллиопы в Куинстаун, чтобы перестать трястись от унижения, от стыда; она сообразила, что шефу ее мог заложить только Кейн. На карту были поставлены ее работа, ее жизнь в Каллиопе, он мог прикрыть ее, спасти ее шкуру, но не сделал этого. Предпочел от нее избавиться.

Проезжая по главной улице города, Эстер чувствовала, как в желудке завязывается узел. Выйдя из кабинета Макгрэта, она бросилась в общежитие и собрала вещи. Никого из соседей дома не было. Эстер оставила только грязную кухонную форму и ключи. Все ее пожитки уместились в спортивную сумку и несколько мусорных пакетов и громоздились сейчас в багажнике машины Эрин. Эстер вцепилась в руль.

Возле первой же аптеки она сделала привал. Сидя в машине, проглотила противозачаточную пилюлю и запила водой из бутылки с растворенной в ней таблеткой берокки. Она даже не помнила, трахались они с Беном или нет, — события ночи стерлись из памяти.

Съев добытый в магазинчике заветренный сэндвич с салатом и ломтиком резинового сыра из вакуумной упаковки, Эстер сидела в машине, не зная, что делать дальше. Достала телефон и стала просматривать контакты, прикидывая, какие есть варианты. Эрин — нет, Эстер же фактически угнала ее машину. Нин — возможно, хотя тогда придется залечь на дно подальше от Фрейи, что затруднительно, если Куини окажется вовлеченной в дело. Эстер стала листать контакты дальше. Задержалась на имени Тома. Шоссе вело из города к перекрестку: одна дорога уходила на север, другая — на юг. К Тому. Можно выбрать эту дорогу. Она, Эстер, отвратительно вела себя с ним на вечере памяти, но раньше Том никогда не отказывал ей в помощи.

Обдумывая, как быть, Эстер сняла крышку со стаканчика кофе, купленного в том же магазинчике. Какие у нее варианты? В памяти всплыл Дом-Ракушка.

Эстер отпила кофе и сморщилась. Остывший, горький. Она открыла дверцу и вылила кофе в канаву, а пустой стаканчик бросила на пол, под пассажирское сиденье. Снова взяла телефон и стала бесцельно скроллить. Хотелось отвлечься. Открыла сообщения, посмотрела на оставшиеся без ответа эсэмэски от отца и Нин, закрыла. Проверила почту. Спам да счета. Вдруг Эстер остановилась. Может, ей почудилось?

Она принялась медленно листать назад, пока не нашла то, что искала. В почте висело непрочитанное письмо, причем Эстер не помнила, когда оно пришло. Письмо от Клары Йоргенсен. Ответ на сообщение. Эстер помнила, как написала его, но не помнила, как отправила. Она стала читать письмо Клары, и ее глаза наполнились слезами.

Эстер уронила телефон на колени и закрыла лицо руками, пытаясь справиться с чувствами. «Старри» — голос Ауры. Эстер прислушалась. Подняла голову, огляделась. Посмотрела на телефон. Взяла телефон в руки и, дрожа, перечитала письмо Клары. «Здесь у вас есть друзья».

— Хорошо, — сказала Эстер вслух. — Хорошо.

Она помигала поворотником и поехала на север. К Солт-Бей.

16

Всю вторую половину дня Эстер ехала на восток. В глазах все расплывалось, голова кружилась. Эстер не задерживалась ни отдохнуть, ни поесть. Когда тени стали длиннее, она выбралась наконец на прибрежное шоссе и не останавливаясь проделала весь путь до подъездной дорожки Эрин.

Дверь дома распахнулась, и Эрин, широко шагая в голубом свете, направилась к Эстер.

— Наконец-то. — Тетка сложила руки на груди. — Ты понимаешь, что совсем берега потеряла?

Эстер вытащила ключи из замка зажигания и хлопнула дверцей. Все было как в тумане, ей стало дурно. Эстер, прислонившись к водительской дверце, вяло подняла руки в знак капитуляции.

— Извини, — без выражения произнесла она. — Не знаю, что сказать. Я ужасная сволочь. — И она протянула тетке ключи.

Эрин шагнула к ней, и гнев на ее лице сменился тревогой.

— Ты хорошо себя чувствуешь? У тебя цвет лица какой-то странный.

— Все нормально. — Эстер одной рукой отмахнулась от теткиных расспросов, а другой оперлась о машину.

Эрин подошла ближе — и зажала нос.

— Да от тебя несет как от винокурни.

Эстер пожала плечами.

Тетка заглянула ей через плечо. Заметила в багажнике сумку, мусорные пакеты с пожитками — и по ее лицу стало ясно: она все поняла.

— Пошли, — решительно распорядилась Эрин. — Я как раз разогреваю ужин.

Эстер взглянула тетке в глаза. Она и хотела принять приглашение, и не решалась.

Эрин вздохнула:

— Есть идеи получше? Ты, как уехала, не ответила ни на одно сообщение Нин. И отцу не отвечала. И, насколько я понимаю, с Фрейей вы тоже слова друг другу не сказали.

Эстер промолчала.

— Здесь распоряжаюсь я. — Эрин положила руку Эстер на плечо. — Идем, поешь что-нибудь. И душ прими, наконец.

Эстер отсиживалась у Эрин несколько дней. Пока тетка читала лекции в университете, Эстер отсыпалась. Наконец вытащила вещи из теткиной машины. Машину она вымыла, натерла до блеска и пропылесосила. Перестирала гору одежды и развесила сушиться. После — поливала теткин огород. Сидела под эвкалиптами с чашкой чая, смотрела, как вдалеке перекатываются волны, и мечтала, чтобы этого было достаточно для перерождения.

Еще она до бесконечности проверяла телефон. Никто не писал. Никто не звонил.

Когда на третий вечер они сидели за ужином, Эрин подняла бокал и задумчиво посмотрела на Эстер. Они ели принесенную курьером пиццу с сыром и базиликом.

— Что? — Эстер сунула в рот растянувшийся кусочек моцареллы и запила красным вином.

— Мы до сих пор не поговорили про дневник Ауры.

Эрин отпила еще вина.

— Что ты сейчас о нем думаешь? И о Дании?

Эстер вспомнила фотографию, сделанную Кларой: Аура широко улыбается, стоя перед Лиден Гунвер; ее обнимает мужчина, которого она явно любит. Эстер никому не говорила о своем открытии, даже Эрин. Ни о фотографии, ни о Лиден Гунвер. Ни о письме от Клары.

Эстер взглянула тетке в лицо. Кажется, ей льстит, что она знает об Ауре что-то такое, чего не знает больше никто. Хорошо это или нет?

— Ничего не думаю, — соврала она. — Всерьез пока не думала. Не до того было.

Эрин потянулась за вторым куском пиццы. Звякнули серебряные браслеты.

— Когда собираешься к Джеку и Фрейе?

Вопрос был задан со всей прямотой, и Эстер покрылась гусиной кожей.

— Ты не можешь избегать их до бесконечности, — прибавила Эрин.

— Мама знает, что я здесь? — спросила Эстер.

Тетка пристально на нее посмотрела.

— Знает конечно, — промямлила Эстер и отодвинула тарелку.

— А ты как думала? Родители показали тебе дневник Ауры, ты сбежала c cемейного ужина — и на этом все?

— Ты не понимаешь, — тихо сказала Эрин. — Ты не представляешь, как трудно разговаривать с мамой.

— Я с ней подольше твоего знакома. Имею основания считать, что понимаю.

— Да, но знакома не так, как я. Не как дочь.

Какое-то время Эрин, видимо, обдумывала слова Эстер, а потом взяла ее за руку.

— Самое важное — это неоконченный разговор, который вы должны завершить. Можно избегать его, но он от этого никуда не денется. Горевать по Ауре тяжело. Тебе нужно домой, к родителям. К маме.

На следующий день, после обеда, Эстер плелась вдоль Ракушки к студии Фрейи. Окно в кабинете Джека было занавешено. После вчерашнего ужина с Эрин Эстер написала родителям, что она снова в городе; как насчет встречи? Джек ответил сразу: он на пару дней уехал на конференцию, но с нетерпением ждет с ней встречи.

Фрейе на ответ понадобились несколько часов. «Приходи в студию завтра после обеда. К тому времени я уже закончу с клиентами. Поговорим».

Шагая по дорожке к студии, Эстер пыталась избавиться от нервозности. Время еще только шло к вечеру, сумерки не наступили, но на подоконнике у Фрейи уже горела свеча. «Предки не спят». Из студии доносилась музыка; голос Кристин Ану, текучий, как река, напевал My Island Home. До Эрин донеслись женские голоса: Фрейя и еще кто-то. Время от времени раздавался смех. Потянуло эвкалиптовым дымом. Эстер расправила плечи, стараясь успокоить дыхание.

У самого входа в студию Фрейи разливался по воздуху знакомый запах, от которого кружилась голова: по обе стороны двери густо росли белые лилии. С наступлением ночи блестящие белые цветы раскроются в большие душистые звезды. Их аромат напомнил Эстер, как она девочкой крутилась под дверью у Фрейи, у порога священного пространства матери. Эстер легонько приложила ладонь к цветку, как делала ребенком. Старательно растопырила пальцы, словно лилия могла прочесть ее душу и допустить или не допустить ее в святая святых. В детстве она с дрожью восторга смотрела, как приотворяется створка, ведущая в волшебный мир.

Эстер поправила висевшую на плече сумку и громко постучала в закрытую дверь.

— Мама? — Голос слабо прорезал холодный воздух.

На стук никто не ответил. Эстер взялась за ручку. Дверь распахнулась.

Эстер закрыла за собой и заглянула за ширму. Фрейя склонилась над клиенткой, длинная коса с проседью лежала на плече. Мать говорила с кем-то, кого Эстер не могла рассмотреть. Тату-машинка стрекотала, как цикада.

Фрейя ждала Эстер, она сама сказала, когда прийти. И что же? Она пришла, но ее заставляют ждать. Эстер ущипнула себя ногтями за нежную кожу запястья. Почему она так огорчается? Когда привыкнет? Запах лилий, въевшийся в волосы, в одежду, отвлек ее.

Ауре пятнадцать лет; она идет по коридору, неся охапку звездчатых цветов. Лицо белое, как лепестки лилий.

— Кто их подарил? — канючит Эстер. Аура не поддается. — Мама, Аура не говорит мне, кто подарил ей цветы. — Нытье Эстер разносится по всему дому.

— Тише, Старри. Никто. Просто кто-то пошутил, — шипит Аура.

Эстер передернулась от нетерпения.

— Мама! — Чтобы перекричать тату-машинку, пришлось говорить громче.

Фрейя обернулась. Взгляд был таким холодным, что у Эстер кольнуло в груди. Фрейя подняла руку с растопыренными пальцами: «Еще пять минут».

Эстер оглядела студию. За узнаванием следовали воспоминания. Кушетка розового бархата, которую Фрейя купила на eBay; школьная пьеса, в которой играла Эстер и которую Фрейя пропустила, потому что ездила за кушеткой в Лонсестон. Отделанная сусальным золотом старинная ширма, за которой сейчас работала Фрейя; на ширме нарисованы семь белых журавлей в полете. В детстве Эстер гипнотизировала журавлей взглядом, чтобы они задвигались, чтобы научили ее летать.

Эстер рассматривала студию матери, и обида тяжким грузом ложилась на плечи. Пространство Фрейи, свидетельство ее успеха, к которому она пришла сама. После нескольких отказов в тату-салонах Нипалуны Фрейя решила привести в порядок сарай позади Ракушки и устроить в нем собственную студию.

Эстер провела пальцами по спинке кушетки, обтянутой карамельного оттенка кожей. Кушетку, которая стояла посреди комнаты, покрывали имена; каждая женщина, приходившая к Фрейе учиться, после первой самостоятельной татуировки набивала на этой кушетке свое имя. Эстер стала рассматривать завитушки и острые росчерки букв. Они с Аурой, бывало, валялись после уроков поперек кушетки, свесив головы, — воротник школьной формы расстегнут, пакет горячей картошки из магазина на углу один на двоих. Слизывали с пальцев соль, что пахла курицей, и гладили имена женщин, сбивавшихся к Фрейе, чтобы учиться искусству татуировки. Имена разворачивались по спирали, в самом центре которой — в центре кушетки — Фрейя набила имя Куини. Своей первой клиентки.

Когда студия Фрейи только-только открылась, хорошо, если клиентов было несколько в месяц. Так продолжилось до тех пор, пока к Фрейе не пришла доктор Куини Робертсон, которая тогда восстанавливалась после двойной профилактической мастэктомии. Фрейю ей порекомендовала одна из пациенток. Два дня доктор Робертсон приходила в студию Фрейи и ложилась под тату-машинку. После этого в городке стало известно, что Фрейя — великая мастерица скрывать шрамы. Шрамы, оставшиеся после хирургических операций. После побоев. После самоповреждений. О Фрейе заговорили как о татуировщице, способной превращать боль и потери в красоту и утешение. Женщины, которые побывали в студии Фрейи, начали рассказывать о том, что́ чувствуют благодаря ей. Их видят, слышат, их считают важными. У Фрейи появились ученики. Соцсети разнесли в своих клювах уголек молвы, и заполыхал лесной пожар: женщины съезжались к Фрейе сначала со всей Лутрувиты, со всей Тасмании, потом начали прибывать и с материка. Одни — чтобы Фрейя сделала им татуировку; иные же хотели обучиться этому искусству сами. Фрейя открыла запись. Женщины продолжали приезжать.

Эстер взглянула на экран телефона. Пять минут Фрейи превратились в двадцать пять. Машинка за разрисованной ширмой то замолкала, то начинала стрекотать снова, замолкала и снова стрекотала. Эстер смотрела на нарисованных журавлей до тех пор, пока один из них не взмахнул крыльями, показав бледно-розовую кожу. Ей вспомнился черный лебедь: падение с небес, разбитое ветровое стекло, окровавленные перья, удар, от которого ее тряхнуло. Эстер зажмурилась, пытаясь прогнать из головы звуки и образы, но мысли переключились на Ауру. Эстер поняла, что Аура здесь. В студии Фрейи. За ширмой. Лежит на кушетке под тату-машинкой Фрейи. Фрейя и Аура в их тайном мире превращений. Без нее, Эстер.

— Мы закончили, — объявила Фрейя, с торжествующим видом появляясь из-за ширмы. За ней следовала Корал, двоюродная сестра Нин, которую Эстер видела на берегу наутро после вечера памяти.

Следом за ними вышла еще одна женщина, и Эстер поняла, что татуировку ей делала Корал. Женщина робко — видимо, ее смущало присутствие Эстер — подошла к зеркалу; глаза ее были закрыты. Открыв глаза и увидев свое отражение, женщина тихо ахнула. Одну ее руку, от плеча до запястья, Корал раскрасила насыщенным желтым, золотисто-коричневым и оливково-зеленым: по руке вились стебли и листья огромных водорослей. Рисунок завораживал. Эстер не могла оторвать взгляд от водоросли, которая, извиваясь, спускалась к запястью, словно в танце. На локте, с внутренней стороны, Корал изобразила зеленую раковину с розоватым кончиком, почти скрытую, как тайна, в извивах водорослей.

— Несколько часов боли. А теперь — восторг. Это у всех так? — Женщина широко раскрытыми глазами разглядывала свою руку. — Мне кажется, я стала всесильной. — И она рассмеялась со слезами на глазах, восхищенно изучая свою новую кожу.

— Адреналин и эндорфины — непобедимая команда, — ласково заметила Фрейя.

Эстер смотрела на мать, разрываясь от ревности и обиды. После исчезновения Ауры Фрейя практически перебралась жить в студию. Спала на кушетке. Готовила на кухоньке, принимала холодный душ. Домой она заходила только за чем-нибудь необходимым. В иные ночи Эстер стояла под окнами материнской студии, в темноте, среди лилий, и щипала кожу, слушая, как мать ломким голосом подпевает Стиви Никс.

— Как же она мне нравится. — Женщина, стоявшая перед зеркалом, повернулась к Корал и дрожащим шепотом закончила: — Я снова обрела себя.

— Давайте-ка закутаем вас. — Корал с женщиной направились к кушетке за ширмой.

Фрейя проводила их взглядом. При виде Эстер ее улыбка увяла.

— Я слышала, ты покинула западный берег, — заметила она.

Эстер кивнула.

— Что дальше? — Фрейя сложила руки на груди.

Эстер пристально посмотрела на мать.

— Сколько татуировок ты ей сделала? — ответила она вопросом на вопрос. «Какую строчку она попросила набить в первую очередь? Было ли ей больно? Слушала ли ты музыку, делая ей татуировку? Жгла ли эвкалиптовые листья для очищения? Для нее тоже? Каким стало ее лицо, когда она увидела в зеркале свою новую кожу? Почему она не попросила меня прийти сюда с ней? Почему ты меня об этом не попросила?»

— Фрейя, мы закончили, — позвала Корал. Натянуто улыбаясь, Фрейя пошла провожать Корал и женщину со свежей татуировкой. Когда она вернулась, ее лицо ничего не выражало.

Мать и дочь остались в ужасной тишине вдвоем.

— Хочешь чаю? — спросила Фрейя.

— Нет. Я хочу знать, сколько татуировок ты сделала Ауре.

Фрейя прислонилась к стене.

— Четыре. Я набила ей последние четыре строки из «Семи шкур». Первые три татуировки она сделала не в Австралии.

Эстер сняла сумку с плеча и достала дневник Ауры, при виде которого у Фрейи заблестели глаза. Эстер протянула дневник матери. Та полистала и вернула его Эстер.

— Вот эта — первая, что я ей набила.

Эстер провела пальцами по ксерокопии, приклеенной к странице. Еще одна иллюстрация к сказке об Агнете и Морском короле. На рисунке пышно разодетая женщина стояла на поросшем травой холме и печально, тоскливо смотрела на пролетавших по небу лебедей. Над иллюстрацией Аура написала:

И на соседней странице:

Эстер взглянула на Фрейю. Ей ужасно хотелось рассказать матери, как она нашла в Сети фотографию Ауры и ее загадочного мужчины, смеющихся у ног Лиден Гунвер. Рассказать про Клару Йоргенсен и завязавшуюся между ними переписку. Но Эстер остановило окрепшее с годами упрямство.

— Где именно ты делала ей татуировки? — спросила она.

Поколебавшись, Фрейя жестом велела Эстер повернуться спиной; та подчинилась. Фрейя перекинула волосы ей через плечо и ткнула пальцем в точку между лопаток.

— Первая татуировка, первая строка из «Семи шкур», появилась здесь. — Палец Фрейи пополз вниз по позвоночнику Эстер. — Потом стали появляться остальные. Одна под другой. Черными чернилами. Тонкой иглой. Почерком Ауры.

Когда Эстер ощутила руки матери у себя на спине, ее пробрала дрожь: она словно почувствовала татуировки Ауры на собственном теле. Представила себе спину сестры, исписанную черными чернилами, ее же почерком. Лестница. Созвездие. Карта.

Эстер повернулась лицом к Фрейе:

— Что она тебе про них говорила? Про татуировки?

— Сказала только, что первые три сделала в Дании — в том порядке, в каком эти строки появляются в «Семи шкурах». — В голосе Фрейи была нежность. — Не знаю, почему она не набила в Дании все семь.

Эстер полистала дневник и перечитала первые три строчки.

— Аура сказала мне, что в Дании эти татуировки стали ее Деревом шелки.

Эстер посмотрела в окно, на березу в дальнем углу сада.

— Но какие горести она им отдавала? Какие горести брали на себя эти татуировки?

Фрейя помедлила с ответом.

— Этого она не говорила. Зря, наверное, но я тогда не стала требовать от нее ответа. Просто радовалась, что она вернулась ко мне, что я могу сделать для нее что-нибудь стоящее. Пока я наносила татуировки, мы в основном молчали. Но я подозревала, что они для нее много значат… — Взгляд Фрейи стал отсутствующим. — Они несли некий смысл. Она как будто хотела сказать мне что-то еще. Нам сказать, — быстро поправилась Фрейя. — Она хотела сказать нам что-то еще. Просто не знала как. — Глаза матери наполнились слезами. — И я была рада сделать для нее что-нибудь. Например, татуировку.

От слов Фрейи в душе Эстер схлестнулись вина и гнев. С Аурой могла бы быть она, она могла бы ответить на призыв сестры о помощи. Но Эстер в тот день не обратила внимания на записку Ауры.

Эстер бросила дневник сестры в рюкзак.

— Аккуратнее, — с упреком заметила Фрейя.

В груди Эстер затянулся узел.

— А я и понятия не имела, — резко сказала она.

— О чем ты понятия не имела? — Фрейя вытерла щеки.

— Что это за чувство. Что бы ты чувствовала, если бы я нуждалась в твоей помощи — и ты пришла бы мне на помощь. — Эстер сдерживалась изо всех сил.

— Не поняла? — Фрейя стиснула зубы.

— Как хорошо, что ты пришла на помощь Ауре, мама. Здесь, во время этих тайных тату-сеансов. Когда Аура дала тебе понять: ты нужна ей. Это хорошо. Правда. Но мне это чувство не знакомо. Ведь когда я нуждалась в тебе, тебя было не найти. Нет, правда. Какая неожиданность: ты была здесь. Делала татуировки женщинам. Поддерживала других женщин. Спасала других женщин. — Эстер понимала, что ее понесло, но не могла остановиться.

— Думай, что говоришь, — предупредила Фрейя.

— Что? Правда глаза колет?

— Какая чепуха, — презрительно бросила Фрейя.

Слова прозвучали как пощечина.

— В тот день именно я договорилась о семейной сессии с тем мозгоправом, папиным приятелем. Я единственная ждала дома вас обоих, сидела и ждала, как собака. А ты была здесь. Спасала очередную женщину. Не удосужилась пройти десяти метров до дома. И папа тоже. Сидел у себя в кабинете с очередным горюющим клиентом. А я была там. Вот там. — Эстер ткнула пальцем в направлении Ракушки. — Из всей нашей семьи к мозгоправу явилась только я. В отличие от вас.

Фрейя молча смерила Эстер взглядом.

— Тебе правда нечего сказать? — Эстер уже кричала. — Так и будешь молчать? И тебе не интересно, почему я не поеду в Данию? — Она зло посмотрела на мать.

В глазах Фрейи блеснули гнев и боль, но она не произнесла ни слова.

Эстер повернулась и выбежала из студии, хлопнув дверью. Привалилась к двери, тяжело дыша. Тело отзывалось на обиду и злость болью.

Через несколько минут из студии донеслась приглушенная Everywhere группы Fleetwood Mac. Эстер сжала кулаки.

— Проклятая песня!

Фрейя в ответ прибавила громкость.

Эстер опустила глаза на материнские лилии; взгляд застилали горячие слезы. Не успев сообразить, что делает, Эстер оборвала цветам головки, швырнула их на клумбу и зашагала прочь.

17

Несколько дней спустя Эстер шагала по дорожке, которая вилась между кустов калоцефалуса и покачивающихся амарантов. Впереди сиял под полуденным солнцем Звездный домик, окна которого отсвечивали золотом.

Поднявшись на веранду, Эстер смахнула с верхней ступеньки листья эвкалипта, села и уставилась на море, катившее волны до самого горизонта. Пробежала взглядом по очертаниям острова — вот и все, что она знает в жизни. Покосилась на могилу черного лебедя, земля на которой уже начала подсыхать. «Моя любовь никогда тебя не оставит».

Ладони покалывало, и Эстер потерла руки, пытаясь избавиться от нервозности, а нервничала она с того самого дня, как они с отцом уговорились встретиться. Посмотрела на часы в телефоне. Джек опаздывал.

В ожидании отца Эстер открыла письмо Клары Йоргенсен. После Каллиопы она перечитала его столько раз, что почти выучила наизусть. «Здесь у вас есть друзья, с которыми вы еще не знакомы».

Эстер отвлек тихий звук, похожий на трепетание маленьких крыльев. Она подняла взгляд. За спиной, в углу веранды, толклись коричневые с золотом насекомые; крылья вспыхивали голубым и пурпурным. Эстер подождала, когда глаза привыкнут к теням. В углу порхало целое солнечное затмение из мотыльков, переливчатых, словно отделанная блестками шаль, которую женщина встряхивает перед тем, как завернуться в нее снова.

— Вот ты где.

Эстер обернулась: к ней приближался Джек, с сумкой на плече.

— Извини за опоздание.

— Привет, — прошептала Эстер и, улыбаясь, указала на ступеньку.

— О. — Джек опустился рядом с ней. — К тебе присоединились сóвки.

— Совки?

— Ночные мотыльки.

— И верно. Я их помню — они здесь были, еще когда мы тут сидели в детстве. Давно я их не видела — в смысле, в таком количестве.

— Это их место. Они всегда здесь, в прохладном темном углу. Совки могут сидеть без движения месяцами, сидеть у всех на виду. — Джек подтолкнул ее локтем. — Может, и ты, Старри, не видела того, что у тебя прямо под носом. — Отец улыбнулся: он говорил из лучших побуждений.

Эстер отвернулась. Ясноглазый психотерапевт. Отец всегда такой, пока дело не дойдет до его собственного горя.

— Они тебе когда-то нравились, — продолжал Джек. — Нравились синие «глазки» у них на крыльях, зубчатая линия-оборка.

Эстер нахмурилась: в памяти забрезжило что-то, чего она никак не могла вспомнить.

— Зубчики как кардиограмма, — пробормотала она. Ритмичный писк аппарата. На мониторе то резко поднимается, то так же резко опадает яркая линия. — В день, когда мы навещали Ауру в больнице, ты привел меня сюда посмотреть на совок. Я тогда была совсем девчонкой. Ауре удалили аппендикс. Да?

Джек что-то сосредоточенно искал в сумке.

— Папа?

Джек взглянул на Эстер, потом на мотыльков.

— Да.

В тени тихо шелестели маленькие крылья.

В памяти встали смутные воспоминания о больнице: ослепительный свет, писк кардиографа, зеленая зазубренная линия на мониторе. Аура лежит в кровати — она спит. Рядом свернулась Фрейя — вторая кожа, раковина.

Мысли взвились вихрем, потом осели. Она распахивает дверь Ракушки, вбегает в прихожую, зовя сестру. Влетает в гостиную — и внезапно останавливается. Немая пустота в глазах Ауры. Ссутуленные плечи. Необъятный дух сестры съежился, оставив от нее женщину-призрак, в которой нет ничего от необузданной, горячей сестры Эстер. Что было у нее, Эстер, под носом в последние недели перед гибелью Ауры? Чего она не разглядела?

— Итак, — начал Джек.

Эстер очнулась; она сидела рядом с отцом, за спиной трепетали совки. Эстер проглотила комок в горле и сжала руки.

— Я хотела попросить прощения.

Джек взглянул на нее. Глаза лучились состраданием и пониманием.

— Думаю, ты уже в курсе, что мы с мамой поссорились, и я об этом очень сожалею, — продолжала Эстер.

По крыше Звездного домика постукивали, перешептываясь, ветви эвкалиптов.

— Мне кажется, прощения надо просить не только у меня, — мягко заметил Джек.

Эстер отвернулась. В прозрачных мелких волнах покачивались, отливая бронзовым, черным и зеленым, водоросли.

— Я ей ничего не должна.

Джек дал словам Эстер повисеть в воздухе и взял ее за руку.

— Мама пересказала мне кое-что из того, о чем вы… говорили. — Он потер большим пальцем ее ладонь. — Старри, прости, что мы не пришли. Прости, что в тот день нас не было рядом с тобой. Ради нашей семьи. — Джек проглотил комок. — Прости, что мы подвели тебя.

Эстер взглянула на отца; сердце у нее разрывалось.

— Спасибо, папа.

Джек сидел, не выпуская ее ладони.

— Ты написала, что хочешь мне что-то сказать.

Разругавшись с Фрейей, Эстер написала Джеку, прося его прийти в Звездный домик, когда он вернется с конференции.

— Да. — Она вздохнула. — Извини, папа, но моя просьба поставит тебя в неловкое положение. По-другому никак.

— Боже мой, Старри! В чем дело? — Джек нахмурился.

Эстер достала из сумки ноутбук и показала отцу сделанную Кларой Йоргенсен фотографию Ауры и загадочного мужчины, стоящих перед Лиден Гунвер. Джек тяжело, прерывисто вздохнул при виде Ауры, и Эстер сжала его ладонь. Статую Лиден Гунвер Джек знал по дневнику Ауры, и теперь Эстер изложила ему содержание народной песни. Может быть, строчки из дневника Ауры указывают на ее желание переосмыслить судьбу девушки из песни? Еще Эстер рассказала, что ее уволили из гостиницы, а под конец упомянула о письме Клары. Джек отчаянно моргал, пытаясь осознать услышанное.

— И еще. — Эстер медленно, глубоко вдохнула.

Джек взглянул на нее, явно к чему-то приготовившись. Собираясь на встречу с отцом, Эстер сомневалась в своем решении, но теперь, рассказав Джеку про письмо Клары и взглянув на могилу черного лебедя, она вдруг решилась. Сделав еще один глубокий вдох, Эстер медленно проговорила:

— Папа, я еду в Данию.

— Старри! — тихо сказал Джек, не сводя с нее глаз.

— При одном условии, — твердо прибавила Эстер. — Я не хочу, чтобы мама знала о моем отъезде.

На лице Джека появилось испуганное выражение.

— Прости, папа. Я знаю, что прошу слишком много, но это мое единственное условие.

Джек отвернулся к морю и спросил:

— И как это устроить?

— Эрин не должна знать о моем отъезде. И Нин тоже. Во всяком случае, поначалу. Скажи всем, что я уезжаю на юг, искать работу в какой-нибудь гостинице. Знать правду будем только мы с тобой. И человек, у которого я остановлюсь в Копенгагене. Например, двоюродная сестра мамы и Эрин? Абелона?

Джек кивнул с отсутствующим видом.

— Ее тоже попроси никому не говорить.

— Это не проблема, они с Фрейей и Эрин редко общаются. — Голос Джека прозвучал словно издалека.

— Хорошо. Будем импровизировать на ходу. Но я полечу туда. На этих условиях — полечу.

Когда Эрин наконец произнесла эти слова вслух, Копенгаген вдруг стал реальностью. Неясный, странный, незнакомый двухмерный город-поплавок, полный шпилей и камня, известный Эстер только по детским сказкам, слайдам из «вью-мастера» и экрану компьютера. Эстер обвела взглядом знакомые бухту, эвкалипты, море, семь валунов и раковины, скрывавшие внутри жизнь. Она выпустила руку Джека и проглотила вставший в горле комок. По ногам вверх поползло покалывание.

— Старри? — позвал Джек.

Накатила паника. Грудь сдавило. Эстер подняла голову; ее затошнило, язык будто распух.

— Я не знаю, как полечу в эту сраную Данию. Не знаю.

— Не ругайся, Старри.

Эстер бросила на Джека испепеляющий взгляд; тот виновато развел руками. Эстер придвинулась к отцу, в безопасность объятий. Джек поцеловал ее в макушку и заговорил, подбирая слова:

— То, что ты собираешься сделать, тебя пугает. Но я готов помочь со всем, что тебе понадобится. Билеты, деньги, информация. — Он снова сел и взглянул Эстер в глаза.

— Ты ей не скажешь? — Эстер постаралась встретиться с ним взглядом.

— Не скажу.

Эстер снова прижалась к нему и прошептала:

— Хорошо. Я поеду в Данию.

Они сидели, глядя на волны.

— Задача перед тобой нелегкая, — заговорил Джек ей в макушку. — Тебе обязательно будет неуютно, тебе придется столкнуться со множеством страхов. Действовать в ситуациях, которые невозможно просчитать заранее, — а именно с этим ты столкнешься в Копенгагене. Нелегкое дело, но… я знаю, что ты сильный человек. — Он положил подбородок ей на голову. — Может, будет легче, если ты запомнишь: любая хорошо написанная история о поисках чего-нибудь — это история о том, что́ ты сейчас чувствуешь. Чтобы добраться до вожделенных сокровищ, героиня должна пройти мимо дракона.

Эстер провела пальцем по запястью Джека, по синей жилке под тонкой кожей.

Солнце уже почти опустилось под сияющую черту, отделявшую небо от моря. Глядя на свет, Эстер полузакрыла глаза — фокус, которому научила ее Аура еще в детстве. «Поймай золото ресницами, сохрани его на потом — и во сне, в темноте тебе не будет страшно».

— Знаешь, Старри, ты ведь могла бы сказать нам, что работаешь посудомойкой. Это не стыдно. Необязательно было объявлять себя менеджером, чтобы придать веса своей жизни в Каллиопе.

Эстер ощетинилась:

— Может, обойдемся без сеанса психотерапии?

— Это не сеанс психотерапии.

— Да ну.

— Хотя психотерапия бы не помешала. У меня есть много коллег, которым я доверяю…

— Папа!

Джек не стал продолжать. Они смотрели, как меняется небо.

— Что дальше? — спросила Эстер, помолчав.

— Завтра закажем тебе билеты. И я, если хочешь, свяжусь с Абелоной.

— Хорошо бы, — согласилась Эстер и сжала кулаки.

— А потом…

— А потом, — голос Эстер невольно дрогнул, — я полечу в Данию.

На следующий день Эстер и Джек встретились в кафе; Эстер привезла с собой ноутбук и блокнот. Склонившись друг к другу над чашками с кофе, они обсуждали отлет Эстер, запланированный на следующую неделю, — Фрейя как раз собиралась отбыть в Нипалуну: ее пригласили в арт-резиденцию, в известный тату-салон.

— Так будет проще, — сказал Джек Эстер.

Она согласилась.

Достав из кошелька кредитную карточку, Джек положил ее рядом с ноутбуком. Эстер опустила глаза. Джек подвинул ей карточку, и Эстер начала вводить цифры. Дойдя до подтверждения бронирования, она занесла палец над кнопкой мыши.

— Неужели я бронирую билеты в Данию? — дрожа, спросила она.

Джек серьезно взглянул на нее:

— Неужели?

Аура стоит перед Лиден Гунвер в объятиях загадочного мужчины. Свет в глазах, на лице, свет лежит у нее на плечах. «Может быть, она выбрала глубину. Может быть, она свободна».

Эстер набрала в грудь воздуха и щелкнула мышью.

За день до вылета Эрин отвезла Эстер (та захватила уже уложенные сумки) в автомастерскую за пикапом.

— Обязательно уточни, сможет ли машина доехать до Бруни[52], — наставляла Эрин. Она обняла Эстер и прибавила: — Будь на связи, ладно? И отвечай мне, бога ради, когда я тебе напишу или позвоню.

— Обязательно, — прошептала Эстер в ее кудри.

Эрин полагалось думать, что племянница отправляется на юг искать работу в гостинице. Обнимая тетку, Эстер испытала острое желание сказать правду. Не только насчет Дании, но и насчет того, что она сделала, прежде чем покинуть дом Эрин. «Пока ты была в душе, я украла рецепт расписного кекса из твоей поваренной книги». У Эстер сводило желудок оттого, что приходится врать Эрин. Но если сказать тетке правду, то про ее отлет в Копенгаген моментально узнает и мать, — мысль об этом заставила Эстер помалкивать. Злясь на мать, она не хотела, чтобы та чувствовала себя победительницей.

Когда они расставались, у Эрин на глазах стояли слезы. Наконец она уехала, и Эстер, не позволяя себе заплакать, помахала ей на прощание.

Забрав пикап, Эстер отогнала его в гараж, где машине предстояло дожидаться ее возвращения; место в гараже арендовал Джек. Встретившись с отцом и оставив пикап в надежно запертом боксе, Эстер с Джеком вернулись в Ракушку. Джек приготовил на ужин горячие сэндвичи с сыром. Надев свитеры, они поели на веранде, а потом сидели и смотрели на звезды под бокал-другой вина. Последняя ночь на острове вышла беспокойной — Эстер провела ее в своей старой комнате, наполненной старыми снами.

Перед рассветом стало промозгло и холодно, в воздухе стояло обещание скорой зимы. Эстер, изо рта которой вырывались облачка холодного пара, смотрела, как бледнеют звезды и луна. Небо посветлело до насыщенного перламутра. По ковру низкого тумана Эстер прошла по саду, к березе. Осенняя кора уже начала шелушиться. Через весь сад Эстер оглянулась на студию Фрейи с темными окнами. В вышине, в ветках эвкалиптов, захохотали зимородки. На горизонте сквозь серую гряду пробилась розовая полоска.

Шагая через сад, Эстер встряхнула руками; тело налилось страхом, как свинцом. Взглянув на березу, Эстер подошла к ней и положила ладони на холодную, шероховатую, почти серебристую в первых лучах солнца кору. Под березой, обхватив себя за плечи, стояла Аура. «Надо высказать дереву душевную боль, обнять его — и береза заберет все твои горести. А потом сбросит вместе с корой, как ненужную кожу».

Эстер подошла ближе и обняла Дерево шелки, дерево Ауры. Обняла крепко-крепко.

В аэропорту Эстер и Джек прошли досмотр багажа за три часа до отлета и устроились в зале ожидания. Джек вернулся из буфета с двумя стаканчиками; полушутливая просьба Эрин об утреннем виски была проигнорирована. Эстер пыталась пить мятный чай, который принес ей Джек, но чай отдавал мылом. Джек, сейчас немногословный, обнял ее. Глядя на табло с информацией о рейсах, Эстер изгрызла палец до крови; в аэропорту шестеренки времени переставали сцепляться друг с другом. Чтобы чем-нибудь себя занять, она ушла в туалет. Потом осмотрела сувенирный магазин. Сама не зная зачем, купила пачку печенья с кокосовой посыпкой и сунула в сумку. Снова присоединилась к Джеку за столом. Села. Стала ждать дальше.

Через некоторое время Джек достал из кармана ключи и стал снимать их с брелока. Эстер с любопытством на него посмотрела.

— Вот, держи. — Джек вложил ей в ладонь серебряный брелок в виде руки со сведенными в кольцо большим и указательным пальцами.

— Космоклуб, — усмехнулась Эрин и скептически спросила: — Это ты на заказ сделал?

Перевернув брелок другой стороной, она обнаружила, что на металле выгравирована последовательность цифр: 299 792 458. Эстер вопросительно взглянула на отца.

— Скорость света, — пояснил тот. — А точнее, сколько метров свет проходит за секунду. Я заказал этот брелок после… ухода Ауры. После того, как ты уехала на западное побережье. Мне хотелось, чтобы у меня оставалось что-нибудь осязаемое. Чтобы помнить, что я не один. Я хочу, чтобы ты взяла этот брелок. Чтобы помнить. Пока ты будешь в чужих краях. Помнить, что ты не одна. — Джек подался вперед и провел пальцами по последовательности цифр. — Свет звезд, которые ты увидишь в Дании, приходит к нам из прошлого. Он начал свой путь, еще когда она… — Джек поднял глаза к туманному небу, переждал, когда чувство утихнет, и закончил: — Я хочу, чтобы ты помнила: свет иных звезд, которые ты увидишь в Дании, начал свой путь, еще когда Аура была с нами.

Эстер сжала брелок в кулаке.

— Он сделан из переработанного серебра Лутрувиты. Ты заберешь этот остров — и нас, жителей острова, которые любят тебя, — на остров, который тебя еще ждет.

— Папа… — Эстер пыталась найти слова.

— De Profundis ad Astra, — дрожащим голосом произнес Джек.

— Он мне нравится до усрачки.

— Не ругайся, Старри, — улыбнулся Джек.

— Спасибо. Спасибо тебе за все. За помощь. За то, что не сказал маме. За то, что понял, почему я тебя об этом попросила.

Они еще посидели в суете аэропорта. Потом Джек прочистил горло:

— А знаешь ли ты, что австралийские совки вполне неплохо чувствуют себя, даже когда оказываются довольно далеко от родины, южных штатов Австралии? Например, на острове Маккуори[53] в Антарктике?

Эстер покосилась на него и подозрительно ухмыльнулась.

— Это что, аналогия? Я — австралийская совка, а мой Маккуори — Копенгаген, где я, вдали от дома, обрету благополучие?

Джек, судя по выражению лица, хотел было запротестовать, но передумал и снова обнял Эстер. Глубоко вздохнул.

— Хер его знает, Старри.

— Папа, не ругайся! — заверещала она.

— Никак не привыкну, — напряженно сказал Джек. — Какие-то придурки называют это «день, когда твой младший ребенок выпорхнул из гнезда, чтобы открыть для себя мир».

Эстер сжала его ладонь.

— Да уж…

Из динамиков объявили посадку на рейс. Время вдруг побежало очень быстро. Эстер поняла, что не готова улетать.

— Так, ладно. Ничего не забыла? — разволновался Джек. — С Абелоной я все уладил, она встретит тебя в Копенгагене. Кларе ты написала, да? И скоро с ней встретишься?

— Да, папа. И еще раз — да.

Они пошли к выходу на посадку; Джек обнимал Эстер за плечи. Субботнее утро, Эстер и Аура устроили налет на родителей, свернулись рядом с ними в кровати и ноют; наконец Джек сдается и разрешает им включить «Рейдж»[54] и «Ши-Ра».

Эстер прильнула к отцовскому теплу. Опустив голову, она внимательно смотрела, как переступают ее ноги. Когда они подошли к очереди на посадку, Эстер сказала:

— Не хочу затягивать. — Она крепко обняла отца и тут же расцепила руки.

— Звони в любое время. Пиши. Дай знать, если понадобятся деньги. Или помощь. Если вообще что-нибудь понадобится. — Джек держал ее ладони в своих, пока она не высвободилась.

Подошла ее очередь, и Эстер вручила посадочный талон служащей; та просканировала его и знаком попросила ее проходить. Эстер сделала несколько шагов, но потом словно оцепенела. Руки и ноги закололо от паники. Она обернулась. Джек стоял там же, где они расстались, и смотрел ей вслед.

— Мисс? — Служащая легонько подтолкнула Эстер. — Не задерживайтесь, пожалуйста. Самолет полон.

Эстер двинулась к телетрапу.

— Не могу, — сказала она не услышавшим ее пассажирам, которые спешили мимо.

Она снова обернулась. Отец стоял, сложив руки на груди; по нему, как рябь, пробегали пятна солнечного света, и казалось, что он под водой. Эстер всмотрелась в его лицо. Отец поднял руку и соединил большой и указательный пальцы на уровне глаз, а потом кивнул ей.

— Пожалуйста, проходите, — повторила сотрудница аэропорта.

Эстер заставила себя сдвинуться с места. Пойти к самолету.

Аура вбегает в море, зовет за собой, ныряет в волны.

Войдя в рукав трапа, Эстер вскинула руку. Соединила большой и указательный пальцы в знак Космоклуба и шла так, пока не потеряла Джека из виду.

18

В аэропорт Копенгагена Эстер вошла на подгибающихся ногах, сутулясь и осторожно неся голову, трещавшую после множества порций водки с содовой, которые она выпила в попытке унять страх: как-никак она покинула знакомый мир ради мира незнакомого. За окнами терминала стояла темнота. Через двадцать четыре часа после вылета Эстер бросила считать, как давно уехала из дома и отстает ли она или опережает время. Сама мысль об этом казалась неправдоподобной и нелепой. За людьми, направлявшимися к таможенному контролю, Эстер шла едва не в горячке.

В очереди на проверке паспортов Эстер напомнила себе совет отца: «На таможне просто отвечай на вопросы. Коротко. И не волнуйся».

— Какова цель вашего визита? — спросила служащая, протягивая руку за паспортом Эстер.

— Я, э-э-э… — Эстер кашлянула. «Коротко. И не волнуйся». — Моя цель — выяснить, что произошло с моей сестрой, когда она училась в Копенгагене.

— Что вы имеете в виду? — требовательно спросила женщина.

— Она сюда прилетела, моя сестра. Аура. Потом улетела, вернулась домой, в Австралию. И исчезла. Или утонула. Думают, что она утонула в море. Или утопилась. Никто не знает. Поэтому родители попросили меня отправиться в Данию, чтобы найти ее друзей, встретиться с родственниками, с которыми она тут общалась. Которые ее любили. Мою старшую сестру. Я в первый раз улетела из Австралии. С Лутрувиты. Из Тасмании. Я оттуда. Меня должна встретить родственница, у которой я остановлюсь. Мамина двоюродная сестра. Я в первый раз так далеко от дома. Я уже говорила? Никогда еще так не уставала. Долгие перелеты — тот еще геморрой, да? — В легких кончился воздух, и Эстер вдохнула поглубже, чувствуя, как горят щеки. Сунула кулаки поглубже в карманы.

Служащая критически оглядела ее с головы до ног.

Не доверяя себе, Эстер постаралась успокоиться и просто уставилась на таможенницу в ответ.

После бесконечно долгого ожидания служащая полистала паспорт, с такой силой влепила штампы, что Эстер вздрогнула, и вернула документ.

— Надеюсь, вы найдете то, что ищете. — В глазах таможенницы мелькнуло понимание. — Добро пожаловать в Данию.

Эстер стояла в зоне прибытия. Рядом проходили группки людей; кто-то протягивал руки, кто-то обнимался, люди улыбались. Эстер высматривала в толпе Абелону. Джек показал ей фотографию, и Эстер искала светловолосую голову. Безуспешно. Эстер снова прошлась взглядом по окружавшим ее лицам и краем глаза уловила резкое движение: женщина со светлыми волосами, убранными в пучок, из которого торчала на манер шпильки кисточка для рисования, махала ей.

— Эстер?

— Абелона! — отозвалась Эстер, тоже неловко помахав в ответ. Она понимала, что от нее пахнет спиртным, но покупать мятные леденцы было уже поздно.

Абелона грубовато обняла ее. От черного пальто еле уловимо пахло табаком, солью и анисом. Обняв Эстер, Абелона отодвинула ее на расстояние вытянутой руки и оглядела с головы до ног. Эстер попыталась задержать дыхание — в глазах Абелоны мелькнуло неудовольствие, и Эстер поняла, что та учуяла водку. Эстер стала расправлять заломы на одежде.

— Как ты похожа на Фрейю, — сказала Абелона. Слева, над сердцем, у нее на пальто была прицеплена брошка — крупный необработанный кусок янтаря, похожий на большую каплю меда.

Эстер замерла. Джек сказал ей, что Абелона в курсе всех тонкостей и что Фрейя ничего не знает о путешествии Эстер.

— Мне всегда говорили, что я похожа на папу, — спокойно ответила она.

— Ну что ж. — Абелона забрала у Эстер тяжелый чемодан. — Давай отвезем тебя домой. — И она направилась к выходу из терминала. Эстер последовала за ней. — На самолете из Австралии пускай сатана летает, — заметила она через плечо. — У тебя, наверное, на ногах не стоит.

— Что? — Эстер решила, что ослышалась, и прибавила шагу, чтобы не отставать от Абелоны.

— Я неправильно сказала? — Абелона остановилась. — А как надо? На ногах не стояло?

Эстер подумала и, несмотря на их несколько неловкое знакомство, рассмеялась.

— Вы имели в виду — на ногах не стоишь?

— Да. — Абелона щелкнула пальцами. — На ногах не стоять от усталости. Именно так. Ты, наверное, на ногах не стоишь? — И она пошла дальше, прокладывая путь.

Эстер заторопилась следом, пытаясь связать эту грубоватую, резкую женщину с той, которую описывала Аура в своих первых письмах из Копенгагена. Тогда она еще писала Эстер.

— Идем, идем, — позвала Абелона Эстер, которая плелась позади. — До машины недалеко. Ехать всего двадцать минут, а там и постель.

Они вышли из терминала. Эстер встретил холодный воздух Северного полушария.

За окнами машины проплывал Копенгаген: восхитительно размытый свет светофоров, булыжные мостовые и тени. Эстер вспомнились слайды из «вью-мастера».

Сквозь сетку деревьев мерцали огни парка Тиволи. Эстер прижала пальцы к окну.

— Тиволи — второй по старшинству парк в мире, — говорит Аура. — Он открылся в тысяча восемьсот сорок третьем году. — Из-за «вью-мастера» появляется ее лицо с круглыми от восторга глазами. — Ты же понимаешь, что это значит?

И Аура вручает «вью-мастер» Эстер.

Эстер мотает головой: нет, она не знает. Смотрит слайды, видит волшебные висячие сады с цветами, деревья, увитые электрическими лампочками, диковинный аквариум, американские горки, дворец с лебедями.

— Там могли гулять наши прапрапрабабушки, Йоханна и Гулль. Когда были девочками вроде нас. И мы когда-нибудь поедем туда и тоже будем там гулять вместе. Представляешь?

Абелона сбросила скорость. Мимо проносились велосипедисты. Теперь, когда машина ехала медленнее, Эстер смогла прочитать табличку на углу.

— Это правда бульвар Ханса Христиана Андерсена? Улица так и называется?

Абелона кивнула:

— Вон памятник Андерсену. В его честь назван замок в Тиволи. А в доме Андерсена в Оденсе сейчас музей. И конечно, все едут в Копенгаген, чтобы взглянуть на Den Lille Havfrue.

— На Русалочку? — уточнила Эстер.

— Ja[55].

Эстер лежит на кровати Ауры.

— Почему именно Копенгаген? — Она листает буклет, который Аура принесла из турагентства. — Есть же Сидней, Мельбурн?

Аура кривится, изображая отвращение.

— Старри, он у нас в крови — северный остров, созданный из мифов и сказок. Этот город выстроен из сказок. Они в море, в земле, они высечены на камнях. Андерсена там почитают как короля, потому что он их записал. Но я хочу знать о его современницах. Где писательницы, где их сказки? Где еще я смогу их изучать?

Эстер выпрямилась: перед ней было знакомое величественное здание из красного кирпича, с красивым фасадом и башней, устремленной в ночное небо.

— Ратуша, — тихо проговорила она.

— Københavns Rådhus[56], — поправила Абелона. — А ты знала, что в ней хранятся астрономические часы Йенса Ольсена[57]? Название скучное, а сами часы потрясающие: в них есть вечный календарь, они могут предсказывать лунные и солнечные затмения, положение звезд и время.

Эстер вспомнила о том, что Джек отдал ей знак Космоклуба, когда она шла в самолет.

— А вы увлекаетесь часами, — заметила она, взглянув на Абелону. — У нас на кухне до сих пор живут ваши часы, с Агнете.

— Ja, — кивнула Абелона. — У меня на кухне такие же.

— Они очень нравились моей сестре.

Улыбка Абелоны увяла. Она посмотрела на Эстер, потом снова на дорогу.

— Она мне говорила, когда жила здесь. Попросила перевести время с копенгагенского на тасманийское, как в Солт-Бей, два ее мира — верхний и нижний. Послушай, я ведь могу тебя отвезти.

— Куда?

— Прямо сейчас. На канал, к той скульптуре. Агнете. Туда, где ее ждут Морской муж и дети. Вечером и ночью она освещена, и Аура больше всего любила приходить к ней именно в это время. Эта скульптура тебя не отпустит, ja, но она прекрасна.

— Я… — начала было Эстер.

— Конечно. Тебе надо поспать. — Абелона передумала. — Поехали домой.

Эстер схватилась за края сиденья — они лихо завернули за угол, тени в зеркале на дверце с ее стороны еще какое-то время гнались за ними.

— Почти приехали. — Абелона открыла отделение в приборной доске. Пошарив в нем, она достала банку и поддела крышку большим пальцем. — Salmiaklakrids?[58] — В банке блестели черные леденцы. На лице Эстер появилось такое выражение, что Абелона издала резкий, хриплый смешок. — Соленой лакрицы?

— Да-а, — согласилась Эстер, принуждаемая вежливостью. Она сунула леденец в рот, но тут же выплюнула. — Что… что это? — Она чуть не подавилась. Всю вежливость как рукой сняло. Леденцы блестели от соли, а не от сахара.

— А ты не знала? Я думала, ты знаешь, что это. Надо было тебя предупредить. Они не похожи на обычные лакричные конфеты. Очень соленые и ни капли не сладкие. Они как море.

— Как деготь, — просипела Эстер.

— В следующий раз будешь понимать, что это такое. — Абелона улыбнулась.

Эстер достала из кармана салфетку и завернула леденец. Никакого следующего раза не будет.

Они ехали по городу, и на Эстер накатывали туманные волны усталости. Нарастало беспокойство. В глазах все расплывалось. Новый мир за окнами машины Абелоны казался смазанным. Эстер посмотрела в окно, пытаясь найти знакомые созвездия, за которые можно было бы зацепиться. Вгляделась в перевернутую миску ночи, страстно желая, чтобы ей подмигнули привычные звезды, но увидела только россыпь чуждого ей серебра. Эстер сдалась и на минуту закрыла глаза.

— Hjem, kære hjem. — Голос Абелоны напугал ее. — Дом, милый дом.

Эстер выпрямилась, вытерла угол рта и помассировала затекшую шею.

— Я что, уснула? — спросила она, мало что соображая.

— На пару минут, не больше.

Они сгрузили вещи Эстер из багажника на дорожку. У калитки, отделявшей сад от улицы, Эстер остановилась. Через дорогу было озеро; на черной воде покачивались два фонаря.

— Это наше озеро, Сортедам Сё. Одно из трех. Вон тот мост, — Абелона указала на мостик, — отделяет его от двух других. А это, — она улыбнулась, — наши лебеди. Уже устроились на ночь.

«Ала» — вот что кричала Аура морю, когда ее видели в последний раз. «Ала».

— И Аура их видела? Лебедей? — Эстер прищурилась, чтобы получше разглядеть птиц. Чтобы осознать: все, что она видит сейчас, видела и ее сестра. Ей хотелось обнять все, что ее сейчас окружало, обнять и прижать к себе.

— Да. По всей вероятности. Ну, может быть, не конкретно этих лебедей. Но ты сейчас стоишь именно там, где стояли мы с ней. А в мансарде, где ты будешь жить, — Абелона указала на мягко освещенное слуховое окно, — жила она. Это ее квартал. Ее озеро. Все, что ты видишь, видела и она. — Абелона отперла дверцу в стене старым массивным ключом. — Заходи.

Следом за Абелоной Эстер прошла по короткой дорожке, тянувшейся между цветущими гортензиями. Напомнила себе, что в Северном полушарии сейчас весна; осень она оставила позади.

Стоя на крыльце, Абелона отперла входную дверь; в сад упала полоска золотистого света. Вместе они внесли вещи в дом, и Абелона закрыла створку.

— Добро пожаловать. — Сбросив пальто, Абелона повесила его у двери, сняла ботинки на деревянной подошве и сунула ноги в ярко-розовые войлочные тапочки. Закатала длинные рукава, открыв запястья с несколькими рядами тонких черных татуировок. Между рядами шли какие-то слова.

— Tak[59], — ответила Эстер, пытаясь дышать ровно. Она старалась не глазеть на татуировки Абелоны.

— Очень хорошо, — похвалила та произношение Эстер.

— Не слишком восторгайтесь. Мой датский этим и ограничивается. — Эстер оглядела узкую прихожую. Высокий потолок, бледно-голубые стены. По стенам плывут нарисованные от руки облака, обведенные кремовым, персиковым и золотым. Головокружительно крутая винтовая лестница уходила куда-то вверх. Эстер вытянула шею. С потолка свисали на держателях разной длины светильники-звездочки, и подсвеченный водопад в центре лестницы ниспадал на синий коврик, лежавший у входной двери. Сквозь полосы света летели вылепленные в мельчайших деталях лебеди из папье-маше.

— Вот это да, — выдохнула Эстер.

Абелона протянула руку к лебедю, пролетавшему рядом с ней, и схватила веревочку, что свисала у него из живота; лебедь взмахнул крыльями, как живой.

— Андерсен писал: «Между Балтийским и Северным морями со времен седой древности лежит лебединое гнездо; зовут его Данией; в нем родились и рождаются лебеди с бессмертными именами»[60]. Андерсену мы и обязаны нашей любовью к лебедям. Лебедь — национальный символ Дании. Вся страна помешана на «Гадком утенке». — Абелона улыбнулась.

— Я еще никогда не видела такого дома, — с неясным восторгом проговорила Эстер. — Он… — она поискала слово, — волшебный.

— Я тоже такого не видела. Поэтому и устроила здесь все это. — Абелона обвела рукой лампочки и лебедей. — Это мой вклад. Наши предки оставляли в этом доме разные знаки своей жизни. Я унаследовала дом по женской линии. От моей пятой прапрабабки, Гулль, а она купила его, полностью расплатившись собственными деньгами.

Эстер покрылась гусиной кожей. До сих пор Йоханна и Гулль были не более чем плоскими персонажами рассказов, объектами мечтательной привязанности Ауры.

— Я не знала. Аура никогда не упоминала об этом в своих письмах. Когда она еще писала мне. — Эстер опустила глаза на свои ботинки, стоявшие на пороге. Этот порог переступали ее предки и Аура.

— Оставь вещи здесь. Сейчас будем ужинать, — сказала Абелона, уходя в глубь прихожей.

— Извините, но… — начала Эстер — ее саму поразило, насколько она хочет спать.

Абелона обернулась.

— Я никогда еще не летала через несколько часовых поясов… Как вы сказали в аэропорту, про полеты?

— Пускай сатана так летает.

Эстер улыбнулась:

— Да. Вот именно. И из-за смены поясов пускай тоже он мучится. А я…

— Ты сейчас примешь душ и ляжешь спать. Идем, покажу тебе твою комнату. — И Абелона придвинула самый тяжелый чемодан Эстер к подножию лестницы.

— Не надо, — запротестовала Эстер, — я сама понесу.

Абелона отмахнулась, подняла чемодан и начала восхождение по почти вертикальной винтовой лестнице.

Эстер, с двумя сумками полегче, последовала за ней. Поначалу ей показались странными кольца с пропущенной через них толстой веревкой, тянувшейся вдоль всей лестницы. Но вот мышцы ног стало жечь огнем, голова закружилась, а плечи задрожали под тяжестью сумок. Эстер схватилась за веревку и так, подтягиваясь, двинулась дальше. Подняв глаза, она увидела, что Абелона уже подходит к фиолетовой двери на узкой площадке вверху лестницы.

— Ну и адище! — задыхаясь, выговорила Эстер.

К тому времени, как она добралась до площадки, Абелона уже открыла дверь и дожидалась ее. Эстер, взмокшая и запыхавшаяся, впихнула чемодан и сумки в комнату.

— Не знала, что для того, чтобы подниматься по датским лестницам, нужно быть альпинистом-любителем, — пропыхтела она.

И наконец впервые увидела широкую улыбку Абелоны.

— Очень полезно для сердца и мышц. В Дании поднимешься по лестнице — и поймешь, что ты жива. — Абелона огляделась. — А теперь давай я покажу тебе, где ты будешь жить.

Пока хозяйка включала свет, Эстер неуклюже топталась возле своих сумок. Все окна выходили на Сортедам. Диванчик, обеденный стол и два кресла были как из скандинавских каталогов, которые Фрейя выписывала из Мельбурна, только мебель Абелоны была потертой — она явно служила людям не одно десятилетие, и люди платили ей любовью. Эстер провела пальцами по трем плафонам низко висящей лампы, по книгам с треснувшими корешками и пожелтевшими страницами, что выстроились на мятно-зеленом стеллаже. Сунула голову в кухоньку с ярко-зеленой плиткой, розовой посудой и окном, которое выходило на крыши с трубами. За крышами расстилалось небо.

— Это твоя комната. — Абелона ввела Эстер в единственную спальню и включила низко висящую лампу. Одну стену занимал тяжелый нарядный гардероб, у другой стены стояла двуспальная кровать с отутюженным белым бельем и пухлым стеганым одеялом, при виде которой у Эстер заныло все тело — так ей захотелось лечь. Рядом со спальней располагалась ванная: шланг с душем крепился к смесителю, а унитаз приютился в выложенном плиткой узком пенальчике размером не больше шкафа.

— Особо не разгуляешься, но здесь есть все, что тебе может понадобиться.

— Она чудесная, — сказала Эстер. — Спасибо.

— Тебе нужно только отрастить траповые ноги. Как у моряка, ja? — Абелона улыбнулась.

— Траповые ноги! Обязательно.

— Когда будешь утром спускаться, не забывай про веревку. Хочешь верь, хочешь нет, но спускаться иногда бывает труднее, чем подниматься. Если тебе что-нибудь понадобится — я внизу. — Абелона вручила Эстер ключ от фиолетовой двери. — До завтра.

— Спокойной ночи.

Эстер дождалась, когда шаги Абелоны застучали вниз по лестнице, и растянулась на кровати. Потом перекатилась на спину, пошарила в карманах в поисках мобильного телефона. Отправила Джеку сообщение. Повернула голову и стала рассматривать жилище, в которое Абелона переделала чердак. Когда-то здесь жила Гулль. Когда-то здесь жила Аура.

Эстер встала, сняла пальто, размотала шарф и отправилась в гостиную, где остался ее багаж. Из сумки она достала только зубную щетку, пасту и все, что нужно для мытья.

В ванной Эстер долго пыталась укротить душ, чтобы тот перестал жить своей жизнью, заливая все вокруг. Наконец она зажала его между коленями, пытаясь искупаться в крошечном пространстве. Нанося на волосы кондиционер, Эстер на секунду ослабила хватку, шланг выгнулся, и струя ударила ей в лицо.

После душа Эстер, разомлевшая от горячей воды и усталости, забралась под одеяло и со стоном опустила голову на подушку. Зажмурилась, накрылась одеялом до подбородка. Какое блаженство — вытянуться после долгого сидения в кресле самолета. Усталость и облегчение потащили Эстер за собой, вниз. Она все-таки добралась до Дании.

— Надо отрастить траповые ноги, — пробормотала она, и ее дыхание стало глубоким.

Она спала, и за окном покачивались на темной воде спящие лебеди. Две звезды, упавшие в перевернутое небо.

19

Джек Уайлдинг сидел на крыльце Звездного домика. Держа в руке телефон, он смотрел в пространство, на залив, повторявший изгиб мелкой лагуны, скрытой за семью валунами. Туда, где он все еще видел своих дочерей. Обе бегали между валунами и морем, поднимая тучи брызг. Одна так и осталась в тенях эвкалиптов, в бликах моря.

Джек потер бровь, прогоняя усталость и напряжение. Опаловое осеннее море раскинулось до самой границы мира. Эстер написала ему откуда-то с того берега, из другого полушария, а потом легла спать под весенними звездами Копенгагена. Когда Эстер была маленькой, они с ней ходили купаться в заливе, плескались на мелководье. Фрейя и Аура ныряли на глубине. После исчезновения Ауры, в страшные дни поисков, Эстер поклялась, что никогда больше не подойдет к воде.

Джек вздохнул. Чтобы соответствовать его душевному состоянию, его чувствам, утру после отлета младшей дочери полагалось быть низким, затянутым тяжелыми тучами. Но рассвет выдался хрустально-ясным. Жизнерадостное утро в Солт-Бей. Прохладный воздух; жаркое солнце; холодный песок. Спокойное прозрачное море. Для дайвинга лучше и быть не может.

Он открыл глаза с первыми лучами солнца, когда Фрейя выскользнула из узла их сплетенных тел; кожа обоих все еще была соленой. Вернувшись посреди ночи из Нипалуны, она потянулась к Джеку. Воспоминание. Расплата. В серебристых тенях раннего утра, сквозь туман полусна Джек смотрел, как она выбирается из тепла общей постели, натягивает серую кожу гидрокостюма и уходит. К морю. Один из обычаев их брака, неизменный обычай. Утром у Джека был клиент; провожая его после сессии и проходя мимо ванной, Джек заметил, что гидрокостюм уже висит в душевой. Мокрый, блестящий. Неживой, но полный жизни. По плиткам ванной и дальше по коридору тянулись лужицы соленой воды. Джек стоял один в доме и смотрел на точки и лужицы, которые оставила Фрейя.

Когда Джек учился на последнем курсе Тасманийского университета, ему предложили место на вводном курсе мифологии и психологии — факультативном курсе для будущих психологов и искусствоведов, которого все давно ждали. День первой лекции оказался полон аномальных происшествий. Для начала Джек проспал, не услышав будильника. Опоздал на автобус. Наконец он примчался в университет. Лекция уже вовсю шла. Джек проскользнул в двери аудитории, моля Бога, чтобы тот послал ему свободное место, но все места у прохода оказались заняты. Джек пробирался вдоль стены, ощущая взгляды пылающей кожей. Нахлынула паника. Чтобы собраться и успокоить дыхание, Джек стал смотреть на собственные ноги; тогда-то он и увидел ее. По голубому ковру тянулась неровная дорожка из темных пятен. Джек проследил за ней взглядом; дорожка привела его к паре свободных мест в задних рядах аудитории. С закружившейся от облегчения головой Джек прошел по дорожке из пятен и сел за девушкой с мокрыми серебристо-светлыми волосами. Длинная коса лежала у девушки на спине; с кончиков прядей капала вода, отчего на ковре ширился темно-синий круг. Джек достал книги и постарался сосредоточиться на иллюстрации, которую лектор вывел на экран и о которой теперь рассказывал. «Зевс судил Атласу держать на плечах западный край земли…»

Джек никак не мог собраться с мыслями. Девушка, сидевшая перед ним, не смотрела на экран и ничего не записывала. Она сосредоточилась на чем-то, что было перед ней и чего Джек не мог рассмотреть. Он придвинулся ближе; оказывается, девушка рисовала на собственной руке. Лектор вывел на экран рисованное изображение бурного, вздымавшегося к самым звездам моря, отчего на аудиторию легли голубоватые отсветы. «Атлас сочетался браком с морской нимфой Плейоной. У них родились семь дочерей, также известных как Плеяды». Джек наблюдал, как девушка тонким черным перышком рисовала у себя на коже. Мужчина, руки которого были отягощены звездами, стоял на краю земли, и женщина манила его к себе из плескавшегося у ног моря.

Зажегся свет, аудитория начала пустеть. Девушка продолжала рисовать. Джек неуклюже складывал книги в рюкзак, стараясь не слишком торопиться. Наконец они остались в аудитории вдвоем. Девушка обернулась. Посмотрела ему в глаза. В день, который начинался так неправильно, Джек Уайлдинг встретил девушку с морем в волосах и сказками на коже. В этот день он полюбил ее навсегда.

Стоя в прихожей их общего дома и глядя на капли на полу, Джек подумал, не пойти ли по этой дорожке. Как по хлебным крошкам, по которым можно выбраться из леса. Дойти до задней двери, прошагать по тропке, выложенной песчаником, и оказаться у порога тату-студии. Где все утро жужжит машинка.

Но Джек ушел к Звездному домику.

На крыльце он смахнул с верхней ступеньки листья эвкалипта; ветер подхватил их. Джек поднял воротник стеганого жилета. Взглянул на могилу лебедя Эстер. Снова, дрожа, перечитал ее сообщение.

Весь этот год он чуть ли не умолял Эстер поддерживать хоть какую-то связь — и это в то время, когда дочь была всего в нескольких сотнях километров от него, на западном побережье; нельзя, чтобы теперь, на другом конце земли, в Дании, она впала в такое же молчание. Нельзя потерять и ее. Но вот. Вот она, пишет. Может быть, у них все получится. Может быть, его идея устроить вечер памяти, заставить Эстер приехать домой все-таки имела смысл. «Этот вечер может вернуть ее нам, Фрей, но что еще важнее — этот вечер может вернуть ее ей самой. Она живет как лунатик». Фрейя поначалу воспротивилась его предложению. Но когда Джек приступил к подготовке, вечер памяти стал для нее реальностью. Она присоединилась к мужу. И попросила о помощи Нин и Куини. Вечер памяти стал чем-то большим, чем просто поводом заманить Эстер домой и показать ей дневник Ауры. Вечер памяти стал для Фрейи ритуалом. Этот ритуал принял на себя всю тяжесть похорон, которые она отказывалась устроить, и дал ей возможность принять и признать потерю, оплакать своего первенца.

Джек снова взглянул на экран телефона. После ссоры с Эстер Фрейя не упоминала о дочери. Как утаить от нее, что Эстер в Дании? Рано или поздно ему придется об этом сказать. Только вот когда именно?

Чтобы утешиться, Джек еще раз перечитал сообщение Эстер. Вот она. Держит обещание. Говорит без слов. «Я вас не покину».

Джек набрал и отправил ответ. Сунул телефон в карман и поднялся. Постоял, прислонившись к перилам и глядя на море, несколько раз глубоко вдохнул, чтобы унять сердце. С Эстер все нормально, она с Абелоной. С его дочерью все нормально.

Перед тем как отправиться домой, Джек бросил взгляд назад, на семь валунов. На хранителей его дочерей.

Дома Джек заварил чашку чая и ушел к себе в кабинет — просмотреть записи и подготовиться к приему следующего клиента. После исчезновения Ауры он на время прекратил консультации, однако вернулся к работе, когда счел, что в состоянии продолжать. Сессии, на которых клиенты с его помощью раз за разом прорабатывали чувство потери, стали смыслом его существования. Когда Джек объяснял клиентам семь стадий проживания горя, ему казалось, что он читает молитву.

Джек регулярно ловил себя на мысли о том, что если сам проживет этот процесс, если поможет как можно большему числу людей пройти через эти стадии, то и он сможет найти выход. Каждую неделю он заглядывал в душу своих клиентов, переживающих горе. Каждую неделю его собственный терапевт Уилл напоминал ему, что ни у кого проживание горя не развивается по прямой. Недавно Уилл спросил его: «Все еще бегаешь по вечерам, Джек?»

Заметив яркий блик на стене кабинета, Джек нахмурился, отвлекся. Он отложил бумаги и ручку и присмотрелся: от светлого пятна на стене исходило сияние. Утренний свет, проникавший в кабинет через окно, лег на стену, отразившись от фотографий в застекленной рамке. На одной были Эстер и Аура — за несколько месяцев до того, как все изменилось. В глазах веселое буйство, на сияющих лицах — взаимное обожание, которому нет конца. Девочек сфотографировали на берегу моря всего за несколько недель до того, как Аура попала в больницу. У Джека стало тяжело на сердце.

Эстер цепляется за его руку; оба они стоят на пороге больничной палаты. Аура спит; она подключена к кардиомонитору. Фрейя рядом с ней, она с ней с той минуты, как им позвонили из приемного покоя. Лежит, крепко прижавшись к дочери. Все произошло ужасно быстро; Джек и Фрейя еще не решили, что сказать Эстер.

— Пускай спят, — предлагает Джек. — Вечером мы их еще навестим.

Днем Джек отводит Эстер к Звездному домику — показать ей затмение совок. Эстер с грустным лицом пристально изучает мотыльков.

— Это у бабочек кардиограмма? — Она указывает на зубчатый край крыльев. — Как у Ауры на той коробочке в больнице?

— Понимаю, Старри, почему ты так подумала, — улыбается Джек. — Ты очень наблюдательная. Но нет, это у бабочек не кардиограмма.

— Папа, что с ней? — тонким голосом спрашивает Эстер. Худенькие плечи ссутулены — видимое, осязаемое напоминание Джеку: в глазах Эстер Аура неуязвима. Волшебна. Неприкосновенна.

Стоя в ту минуту возле Звездного домика, не зная, что ответить дочери, Джек открывает рот — и слышит, как произносит ложь.

— Ей просто удалили аппендикс, Старри. Совершенно обычная операция. Волноваться не о чем.

Ложь набирает обороты, когда Джек признается Фрейе и Ауре, что солгал.

— Только не говорите ей правду, — упрашивает Аура. Глаза у нее мокрые, темные. — Я не хочу, чтобы она все узнала. Обещаете? Мама? Папа? Не говорите ей, пожалуйста, — плачет Аура.

Джек оперся локтями о рабочий стол и закрыл голову руками. Почти два десятка лет они с Фрейей держали обещание. Так и не сказали Эстер, что произошло с Аурой в ту ночь у семи валунов на берегу моря. Ему вспомнилось, с каким болезненно-решительным лицом Эстер уходила в рукав самолетного трапа. Как держала пальцы, соединенные в знак Космоклуба, пока не скрылась из виду.

— Старри, — прошептал Джек.

Он напомнил себе собственные правила: «Дай название тому, что переживаешь. Поблагодари за то, что у тебя осталось. Поищи новые источники отваги, новые связи». Он честно старался. И все же пока Джек готовил кабинет к приходу очередного клиента, его движения сковывал страх. Страх и надежда, что он все сделал правильно.

20

Эстер проснулась укутанная теплым одеялом. Засмотрелась на скошенный потолок, тяжелый деревянный гардероб и вспомнила, где она. Она попала в этот дом вчера вечером, когда было уже темно, но ей казалось, что это было давным-давно, а Солт-Бей и вовсе представлялся чем-то немыслимым. Эстер потянулась. Где-то на улице жизнерадостно звякнул велосипедный звонок. Совсем рядом щебетали птицы. На стене плясали радужные утренние отблески. Эстер потянулась и немного отодвинула штору. В солнечном свете крошечные радуги исчезли. Она вернула штору на место. Радуги вернулись, снова заплясали в приглушенных тенях.

Эстер вдруг осознала, что лежит в кровати Ауры, в спальне Ауры, выходящей на пруд, в любимом городе Ауры, соленом сказочном городе. В доме их далеких прапрабабок.

Эстер села. Потерла глаза.

Побрела на кухоньку. Сварив кофе, унесла чашку на стойку у окна, которое выходило на озеро. В сумке, оставшейся на диване, приглушенно чирикнул телефон, и Эстер достала его, а заодно и дневник Ауры. Пришло сообщение от Джека.

Прочитав сообщение, Эстер улыбнулась. Отпила кофе. Села у окна и стала копаться в телефоне.

Она снова открыла фотографию, сделанную Кларой Йоргенсен. Будь это бумажный снимок, Эстер загнула бы ему уголки и прижала ногтем, чтобы лучше держалось. Увеличивая лицо Ауры, Эстер вспоминала урок естествознания, на котором им говорили, что слово «фотография» происходит от греческих слов «фотос» — «свет» и «графо» — «пишу». На фотографии Клары Аура была написана светом. Глаза сияли. Рот открыт, как будто Аура от души смеется — безудержно, свободно. Эстер еще увеличила снимок, приблизила к себе. Разрумянившиеся щеки сестры. Жизнь, энергия. Руки Ауры сложены под грудью. Эстер стало больно дышать; как она любила руки Ауры! Она еще увеличила снимок, чтобы рассмотреть пальцы, переплетенные с пальцами обнимавшего Ауру мужчины. Интимность этих объятий, свидетельство близких отношений делали сестру чужой. Так же, как улыбка незнакомца, которого Аура явно любила. Эстер уменьшила фотографию. Над Аурой и ее мужчиной высилась Лиден Гунвер. Морской муж соблазнил ее и заманил в глубину, на смерть — какая трагическая история. Но Аура, стоявшая возле изображения Лиден Гунвер, вовсе не скорбела. И она, и ее спутник лучились счастьем.

Чем занималась Эстер дома, на своем южном острове, в те минуты, когда Клара Йоргенсен фотографировала ее сестру? Когда Аура держала за руку мужчину, которого встретила и полюбила на другом конце земли? Кто он? Может быть, этот человек разбил ей сердце? Как Аура из счастливой женщины, что стояла на фотографии рядом с ним, превратилась в женщину-призрак, которая встретила Эстер в гостиной Ракушки?

Эстер отложила телефон. Подтянула колени к груди.

За окном прямо над озером пролетел клин лебедей; птицы заскользили по темной воде, направляясь к берегу. При виде их грации и красоты у Эстер екнуло сердце. Она вспомнила, как черный лебедь упал с небес на лобовое стекло ее машины, как руки ощущали его тяжесть, когда она опускала его в могилу. Вспомнила блестящие черные перья, которые сунула в дорожный бумажник и привезла с собой. Ей вспомнился четвертый рисунок из «Семи шкур» Ауры. Женщина в пышном наряде скорбно смотрит в небо, страстно желая улететь. Земля словно не отпускает ее, поймала и держит. О женщине словно забыли.

Эстер овладели беспокойство и возбуждение. Она допила кофе и оглядела комнату. Ее ждал нераспакованный багаж.

Через двадцать минут одежда уже висела в гардеробе, а вещи заняли свое место в комнатах. Сварив еще чашку кофе, Эстер достала купленное в аэропорту печенье и вместе с чашкой унесла в гостиную. Сунув руку в сумку, висевшую на подлокотнике дивана, Эстер сжала в кулаке брелок Космоклуба и поднесла к свету, раскрыв ладонь. Услышала голос Джека: «Ты не одна».

Но сейчас она одна. На другом конце земли. В чужой стране.

Внезапно закружилась голова, Эстер повело в сторону. Сжимая в руке брелок, она, шатаясь, добрела до дивана и легла. Руки и ноги онемели. Эстер попыталась сжать кулаки; паника ширилась, хватала за горло. Дыхание стало прерывистым, желудок свело. Ее затошнило. Над губой выступил холодный пот. Через пару минут, показавшихся часами, ее отпустило. Она лежала на диване, опустошенная, испуганная. Руки все еще дрожали. Эстер пыталась дышать ровнее.

— Эстер? — послышался снизу высокий голос Абелоны.

Эстер затрясла головой. Что она себе возомнила? Не может быть, чтобы она оказалась в Дании. Она не в Дании.

Абелона позвала ее еще несколько раз. Эстер не отзывалась. Забрав телефон, кофе и печенье в спальню, она пристроила все это на прикроватном столике и снова забралась под одеяло. Отвернулась к стене, натянула одеяло на голову и закрыла глаза.

Услышав, что фиолетовую дверь открывают, Эстер заворочалась в постели. Комнату наполнял мягкий дневной свет; приближались шаги Абелоны. Эстер затаилась, делая вид, что спит. Абелона на цыпочках вошла в комнату, подождала и ретировалась, после чего, судя по звукам, что-то поставила на столик в гостиной. Открылся ящик. Зашуршала бумага. Ящик закрылся. Несколько секунд тишины. Потом снова открылась и закрылась дверь. Шаги Абелоны простучали вниз по лестнице.

Аромат, распространившийся по комнатам, манил. Эстер дождалась, когда шаги стихнут, и откинула одеяло. От сладкого печенья, которое она грызла весь день, во рту образовался налет. Войдя в гостиную и увидев глубокую тарелку с ароматным дымящимся супом, а также толстый ломоть хлеба, намазанный блестящим холодным маслом, Эстер тихо взвизгнула. В последний раз она нормально ела еще в самолете. Эстер стала читать оставленную Абелоной записку.

Эстер послушалась совета. Она взяла ложку и помешала в тарелке: белая рыба, картошка, лук-порей, сельдерей, морковка. Потом обмакнула в суп бутерброд и стала есть, сдвигая в сторону рыбу. Разложив рыбу на подоконнике снаружи, для чаек, Эстер снова легла.

Стоя на следующее утро под душем, Эстер размышляла, чем заняться. Взять дневник Ауры и побродить по Копенгагену? По местам, где бывала сестра? Или сходить посмотреть на университет, где она училась? Куда? Куда лучше всего пойти? А решив, куда отправиться, что она там будет делать? Просто следовать интуиции? А потом? Эстер наблюдала, как ее мысли утекают в слив вместе с мыльной пеной. Она никого не знает, по-датски не говорит, понятия не имеет, как перемещаться по Копенгагену. Велосипед — это, конечно, очень соблазнительно, но она не знает местных правил дорожного движения. А вдруг она упадет? Эстер провела ногтями по нежной коже на запястье, направила на царапины горячую воду, почти кипяток.

После душа Эстер, замотавшись в полотенце, постояла перед открытым гардеробом. Окончательно растерявшись, сбросила полотенце на пол и вернулась в кровать. Снова с головой укрылась стеганым одеялом. Ей вспомнилось утро после свадьбы друзей — утро, когда они с Томом проснулись в кустах бугенвиллеи.

Аура ставит на столик стакан воды, кладет две таблетки парацетамола. Присаживается на кровать и отводит одеяло с лица Эстер.

— Как я ему теперь в глаза смотреть буду? — вопрошает Эстер. — Мы так целовались, что у меня губы распухли. А еще мне в грудь воткнулся шип бугенвиллеи. И у меня пошла кровь, Аура. Кровь. Когда я сидела на нем, мне иногда казалось, что он сейчас отрубится. А потом его вырвало. — Эстер утыкается в руки Ауры. — И брызги попали на меня.

Аура изо всех сил сдерживает смех. Или рвотные спазмы.

— Ну то есть возьми лучшего друга детства, годы сексуальной неудовлетворенности и любопытства, добавь шампанского и самбуки, да еще — ни много ни мало — на свадьбе… Не суди себя строго, Старри. При таких вводных кривой секс в кустах — естественное развитие событий.

Эстер чувствует себя полным убожеством, но все равно не может сдержать смех.

— Я знаю, что буду неоригинальна, — продолжает Аура.

Эстер нетерпеливо стонет:

— Ну?

— Тебе нужно встать. И прогуляться.

— Что-о?

— Я не шучу. Иногда, если хочешь решить проблему, к которой не представляешь, как подступиться, надо для начала прогуляться. Вспомни, как все меняется, когда ты двигаешься. Шаг, потом еще один, потом еще…

Эстер всматривается в лицо Ауры. Когда-то давным-давно, когда они были подростками, она после школы замечала, как сестра в одиночестве бродит вдоль кромки моря.

— Шаг, потом еще один, — повторяет Эстер.

— Потом еще. Не торопясь, понемногу. — В глазах Ауры отражается свет.

Эстер отбросила стеганое одеяло и, буркнув «отлично», встала. Вытащила из гардероба черные джинсы и черный вязаный джемпер. Зашнуровала ботинки. Сунула в сумку дневник Ауры. Взяла в руки поднос, на котором стояли чистые тарелки Абелоны.

— Отлично, — повторила она и открыла фиолетовую дверь.

У подножия лестницы Эстер разжала руку. Она так цеплялась за направляющий канат, что костяшки побелели. Поднос тоже можно было не стискивать с такой силой. Прихожую заливал утренний свет. Лебеди из папье-маше зависли в тихом полете.

Толкнув распашную дверь в конце коридора, Эстер вошла в яркую гостиную. Комнату с открытой планировкой и панорамными окнами в одной стене заливал солнечный свет. Ярко-белые стены, встроенные книжные стеллажи, набитые книгами и документами. Высокие фиговые деревца в горшках, блестящие листья монстеры. Несколько больших кресел, обтянутых бархатом, горчичным и зеленым. Розовый коврик с традиционным датским узором — дома, на кухне у Фрейи, были глубокие тарелки с таким же рисунком. Деревянный журнальный столик родом из пятидесятых. С потолка низко свисали три лампы.

Акцентная стена по центру гостиной была окрашена в бледно-розовый металлик — цвет воспоминаний. Казалось, она впитывает свет. Эстер замерла. На золотистой стене висела в большой квадратной раме картина, изображавшая двух лебедей. В картине было что-то загадочное, и Эстер подошла ближе. Посредине тянулась горизонтальная линия, по обеим сторонам которой были изображены два лебедя — белый и черный; клювы их соединялись у черты. Лебеди полностью повторяли друг друга и позой, и цветом, словно негатив и позитив. Двуединство. Свет и тьма. Над и под. Лебеди встречались еще в одной точке горизонтальной линии: крылья черного лебедя немного заходили на белую половину. Эстер была уверена, что никогда не видела эту картину, но что-то в ней выглядело очень знакомым.

— Эстер? — позвал откуда-то голос Абелоны.

Эстер, собираясь с духом, сделала глубокий вдох, отвернулась от картины и пошла на зов.

— Доброе утро, — ответила она, проходя через распашную дверь. За углом коридора ждала лимонно-желтая кухня, наполненная ароматами корицы, свежего молока и табака. На разделочном столе блестела глубокая миска с сахарной пудрой. Эстер опустила поднос с тарелками на стол.

— God morgen[62]. — Абелона выколотила пепел из трубки на тарелку, стоящую на открытом окне.

— God morgen, — попробовала повторить Эстер. — Спасибо. За суп и хлеб.

— Лекарство помогло. — Абелона внимательно изучила Эстер. Руки, припорошенные мукой, обнажены по локоть. Пучок волос удерживала тонкая кисточка для смазывания.

Эстер оглядела теплую кухню: жизнерадостно-зеленая ваза с розовыми ирисами, черно-белый плиточный пол.

— Завтрак? — Абелона указала на хлеб, все еще в коричневой бумаге, и клинья какого-то пестрого сыра. — Ничего особенного, хлеб испечен сегодня утром, а данбо[63] нынче с тмином, так что твой первый завтрак будет настоящим датским завтраком.

— С удовольствием. — Эстер приступила к хлебу и сыру. Когда она уже доедала бутерброд, ее внимание привлекло тиканье часов. Она огляделась. На полке позади нее Морской муж и семеро его сыновей, застыв от горя, сдерживали время в ожидании Агнете. Часы выглядели такими знакомыми, что у Эстер заныло в груди. Это чувство усилилось, когда она сообразила, что часы показывают время Солт-Бей, о чем Абелона сказала еще в машине.

— У меня рука не поднялась снова перевести их на датское время. — Абелона стряхнула с ладоней хлебные крошки. Эстер отвернулась и подождала. Абелона налила в кофейную чашку горячей воды из чайника, достала из фруктовой вазочки лимон, отрезала кружочек, опустила в чашку. Предложила чашку Эстер; та взяла, не задавая вопросов. Абелона снова набила трубку. Попивая воду с лимоном, Эстер наконец заметила, что передник Абелоны испачкан красками.

— Что-то я не пойму, ты печешь или рисуешь? — Эстер прогнала упрямый образ: Аура стоит там, где стоит сейчас она сама, и просит Абелону перевести Агнетины часы на тасманийское время.

— Хм. Хороший вопрос. И то и другое я делаю в одном и том же фартуке. Сейчас я пеку. Старый семейный рецепт. Sosterkage. Пирог «Семь Сестер». Для нас с тобой. На вечер. — Абелона указала на гудящую духовку, в которой стояла полная до краев жестяная форма.

Эстер не знала, как отвечать на доброту Абелоны, и потому промолчала. Абелона продолжила:

— Если бы я жила триста лет назад и была женой моряка — åh gud[64], — простонала она и перекрестилась, — я бы пекла такой пирог мужу, перед тем как он уйдет в море. Викинги ориентировались по звездам, поэтому в любое время года этот пирог пекли, чтобы умилостивить невидимые глазу силы небесные, подземные и морские. Но в ноябре такой пирог пекли в честь Семи Сестер[65]. В это время они светят от заката до рассвета. Сейчас до ноября еще далеко, но на дворе апрель — месяц, в котором сходятся все времена года. В новостях сказали, что погода испортится. И я пеку семь звезд, чтобы почтить все незримые силы. Я разведу огонь, мы поужинаем, отведаем пирога, и ты расскажешь мне все.

Эстер сжала губы: она заранее представила, как не сможет проронить ни слова. Из двоих сестер мастерицей рассказывать была Аура, а не она.

Абелона окинула ее взглядом:

— Застегнулась на все пуговицы. Хочешь прогуляться?

— Да, было бы неплохо.

— Absolut, — согласилась Абелона. Раскуривая трубку, она несколько раз коротко, резко затянулась; наконец из трубки поплыли колечки. Абелона выдохнула облачко дыма в открытое окно. Ей как будто хотелось что-то сказать, но она не могла решиться. Наконец хозяйка дома прочистила горло: — Твой отец сказал — мама не знает, что ты здесь.

Эстер в негодовании покачала головой. Абелона какое-то время внимательно смотрела на нее.

— Вот они, дела семейные, ja?

Эстер пожала плечом.

— Где собираешься гулять? — сменила тему Абелона. — Подсказать тебе, куда сходить?

— Да нет, спасибо. Хочу посмотреть одну скульптуру в Королевском парке[66].

— Это недалеко отсюда. Подожди, я нарисую карту.

Не успела Эстер запротестовать, как Абелона потянулась к лежавшим на разделочном столе блокноту на спирали и карандашу. Закончив, она вырвала листок из блокнота и вручила его Эстер.

— Спасибо. — Она сунула карту в карман.

Абелона в очередной раз затянулась, задержала дыхание, отвернулась и выпустила дым в окно, после чего оглянулась на Эстер.

— История о Лиден Гунвер — старая грустная сказка, ставшая датской песней. Моя mormor, м-м, бабушка, да, имела обыкновение оставлять Лиден Гунвер розы. Клала цветы к ее ногам. Она говорила, что сказки — они как зеркала, ja? Они показывают нам то, что мы не всегда хотим видеть. Моя mormor, подобно Лиден Гунвер, однажды поверила мужчине, с которым не стоило связываться. Аура любила эту историю.

— И что ей там нравилось?

— Наверное, то, что у моей mormor было что-то общее с Лиден Гунвер. Как и у самой Ауры.

— А у нее было с ней что-то общее?

— Ja. Да ты и сама знаешь. Раз Аура наклеила фотографию скульптуры в дневник. Джек мне сказал. А еще сказал, что ты привезла дневник с собой.

Эстер кивнула. Абелона, судя по всему, ждала от нее подробного рассказа. Эстер поерзала. Ну как рассказать про дневник Ауры? Или о том, как она из-за этой тетрадки оказалась в Копенгагене? Не в силах найти нужные слова, Эстер взглянула на татуированные руки Абелоны и произнесла первое, что пришло ей в голову:

— У Ауры на спине были татуировки — строки из ее дневника.

Абелона вскинула бровь.

— У нее в дневнике семь рисунков, все подписанные, — продолжала Эстер. — И все семь этих строк она набила у себя на спине.

— Семь? — переспросила Абелона.

— Да, а что?

— Я знаю только об одной. — Абелона покачала головой. — И часто думаю об этом.

— О татуировках Ауры?

— Nej[67]. Иногда я спрашиваю себя: может быть, желание сделать татуировку — это что-то, что мы получаем в наследство? Как болезненное воспоминание. Или любовь.

Эстер подумала над словами Абелоны. Женщины, одна за другой, подходили к зеркалу в студии Фрейи, и по их лицам было видно: они открывают себя заново.

— Я никогда не смотрела на дело с этой стороны, — сказала она.

— Ты знаешь, кто такая Гулль? Наша далекая прапрабабка.

— Немного, — призналась Эстер. — Аура интересовалась семейной историей больше, чем я.

Абелона принялась перемывать миски и ложки с остатками теста.

— Гулль первая в нашем роду обрела собственную кожу. Бунтарка, жила в девятнадцатом веке. Переоделась мужчиной, плавала по восточным морям. Вернулась к сестре, тихой Йоханне, с целым собранием татуировок, которые она сделала во время путешествий и которые теперь скрывались под одеждой. У нас история ее татуировок стала семейной легендой. Мама, конечно, вам ее рассказывала.

Эстер смутно помнила, что, когда она была маленькой, Фрейя упоминала о Гулль и ее татуировках, однако Эстер тогда не обращала на эти сказки особого внимания. Зато Аура ловила каждое слово о Йоханне и Гулль. Нахмурившись, Эстер поняла: еще подростком Аура хранила драгоценную историю о прапрабабке, которая по своей воле покинула дом, путешествуя, решила нанести себе на кожу отметины и вернулась домой, скрывая татуировки от всего мира.

Абелона вытерла мокрые руки о передник, и Эстер снова увидела узор татуировки, взбирающийся по ее руке от запястья к локтю; волны вздымались и шли на убыль. Заметив ее интерес, Абелона вытянула руку. Эстер робко придвинулась, чтобы прочитать текст, мелко выписанный на коже волнами.

— «Лучшее лекарство от всех… недугов… соленая вода… Пот… слезы… или море», — вслух прочитала она, и у нее перехватило горло.

— Это из Карен Бликсен[68], — сказала Абелона. — Еще она была известна как Исак Динесен.

Пот, слезы или море. Когда-то Эстер и сама так думала. Пока не покончила с морской водой. После Ауры.

— Моя Кристина любила эти слова, — тихо проговорила Абелона. — Они прозвучали в нашем брачном обете. Мы встретились благодаря морю — плавали в бассейне с морской водой. Зимой там никого, кроме нас, не было. Кристина говорила — это ее лекарство. Но рак был с ней не согласен.

— Да, мама рассказывала, когда мы были подростками. Когда Кристина умерла, она семь ночей зажигала свечи на берегу моря, — тихо проговорила Эстер. — Соболезную.

— Tusind tak[69].

На ветках магнолии, отягощенной весенними бутонами, пели черные дрозды.

— У тебя только одна татуировка? — Эстер старалась, чтобы голос не дрожал. Еще немного — и за горем Абелоны прорвется ее собственное.

— Всего одна. Пока. Но… — Абелона потерла ладони, — я хочу заполнить обе руки. Словами, которые я прочитала и полюбила. Словами, которые писала мне Кристина. Строками из ее любимых рассказов. — Она пожала плечами. — Не знаю. Как захочу, так и сделаю. Тебе за пятьдесят, ты находишь любовь всей своей жизни, и находишь только затем, чтобы через год ее потерять. Если тебе повезло пережить эту потерю, то все становится полухрен.

Эстер не сразу поняла, что хотела сказать Абелона, и сморщила губы.

— Ты хотела сказать — похрен? — уточнила она. — Тебе все становится похрен?

— Угу. Похрен. Именно.

— Где ты берешь такие слова? — фыркнула Эстер.

— Я преподаю в школе искусств. Мои ученики говорят на двух, трех, а то и четырех языках. Так что мне приходится постоянно обновлять свои познания в английском. — Говоря, Абелона покрутила запястьями, совсем как Аура. Синие волны на ее коже превращались в россыпь прекрасных слов и снова становились волнами.

— Какой красивый рисунок, — пробормотала Эстер, разглядывая кожу Абелоны. — Слова-волны, даже пробелов нет.

— У меня чудесная художница. Лилле Хекс. Владеет одним из самых старых тату-салонов Европы, который до сих пор работает. Здесь, в Копенгагене.

— Правда?

— Ja. Тату-салон «Стьерне». Это в Нюхавне. Отсюда на велосипеде десять минут. Через озеро, потом через Королевский парк, в который ты хотела зайти, и — бах! — и ты на месте.

По шее Эстер прошел холодок. До Линден Гунвер было рукой подать.

— Тату-салон там с девятнадцатого века, а в то время Нюхавн был довольно суровым районом. В «Стьерн» кто только не ходил. Моряки, проститутки, циркачи. Говорят, даже особы королевской крови. Мы думаем, что наша Гулль свои татуировки сделала там же. Вот я и подумала: почему бы и мне туда не зайти? — Абелона улыбнулась. — Я познакомилась с Лилле Хекс, рассказала ей про Кристину, про слова, которые хочу наколоть. И она набросала этот рисунок. Любовь на первый взгляд. На первый взгляд?

— С первого взгляда.

— С первого взгляда, — исправилась Абелона.

— Какое все это чудесное, — сказала Эстер. — Твоя татуировка, история про салон, твоя художница.

— Твоей сестре тоже нравилось.

Ну конечно. Аура наверняка знала про татуировку Абелоны, и она ей нравилась. Эстер поколупала нежную кожу у ногтя на большом пальце.

— Эта история ей особенно полюбилась, когда я рассказала, что мы с вашей матерью и теткой ходили в «Стьерн», когда были подростками. В то лето Фрейя и Эрин прилетели из Австралии погостить. До того дня никто из нас не бывал в тату-салонах, и в кресло сесть никто не решался. В те времена мы еще не знали, что наше тело принадлежит нам. — Абелона выдвинула ящик и достала оттуда мягкий кожаный кисет с табаком. — Но мы учились. Особенно твоя мама. И Эрин. Я знаю, что она носит у себя на коже собственные истории. — Абелона выколотила пепел из трубки и снова набила ее. — Мне времени понадобилось чуть больше. Но Аура подошла к делу иначе.

Эстер перестала тревожно ерзать.

— Что ты имеешь в виду?

— «Стьерне». — Абелона повторила название салона так, будто оно должно было что-то значить для Эстер, но та растерянно покачала головой. — Там Аура и сделала свою первую татуировку. Насчет других мне ничего не известно. Я не знала, что их было семь, но это я уже говорила.

Эстер качнула коленом.

— Аура, по словам мамы, сделала первую татуировку не в Австралии, но мама не сказала, где именно. Ты не знаешь, кто работал с ней в «Стьерне»?

Абелона привалилась к стойке и вскинула руки.

— Да. Пока Аура училась здесь, они с ней очень сдружились. Она сейчас там. Сегодня. Если хочешь, можешь с ней познакомиться.

— С кем, Абелона?

— С Лилле Хекс, Эстер. Ауре делала татуировки Лилле Хекс.

21

Она шла по берегу озера, упиваясь видом перламутрово-голубого полуденного неба и крутя на указательном пальце ключи от дома Абелоны. Поймала, сжала в кулаке брелок Космоклуба, к которому эти ключи прицепила. Раскрыла ладонь, снова покрутила ключи на пальце.

Джек сидит на веранде Звездного домика под синим небом; рядом с ним — Эстер и Том. Космоклуб проводит еженедельную викторину.

— Свет распространяется по прямой. — Джек держит в руках карточки с вопросами. — Кроме тех случаев, когда у него на пути оказывается одна из трех помех. Одна — это что-то, от чего свет отражается, например зеркало. Другая — это то, что преломляет свет. Что?

— Призма, — кричит Том.

Джек дружески кивает ему, и Том бьет кулаком в воздух.

— Подлиза, — с ухмылкой шипит Эстер.

— Свет может изменить свой путь еще в одном случае. В каком?

— Он рассеивается! — кричит Том.

— Почему? — Джек подмигивает.

— Из-за газов и частиц, которые есть в воздухе! — вопит Эстер, опережая Тома.

Том сосредоточенно поджимает губы.

— Верно. Пример рассеянного света — голубое небо. Почему небо голубое?

— Потому что… — Том вдруг растерянно замолкает. Он бросает взгляд на Эстер, та роется в памяти, но, нахмурившись, складывает руки на груди. Том зажмуривается, потом широко раскрывает глаза. — Потому что голубой рассеивает лучше всех остальных цветов, — вопит он, вскакивая на ноги. — У голубого цвета волны короче! — Он вскидывает руки, празднуя победу в викторине. Эстер, смирившись с поражением, встает и пожимает ему руку. Джек весьма торжественно вручает Тому «Милки Уэй» и последний номер «Нэшнл Джеографик». Эстер старается не смотреть, как Том разрывает обертку. Том откусывает от батончика; поначалу кажется, что он хочет съесть конфету в одиночку, но он разламывает батончик надвое и отдает половину Эстер. Его улыбка — само солнце.

Эстер шла по берегу озера, и в голове у нее теснились безумные образы. Лицо Тома, когда она на вечере памяти полезла целоваться. Блеск обручального кольца у него на пальце. Перекошенный от наслаждения рот Кейна. А вот Кейн смотрит ей в глаза, не отводя взгляда. Обрывочное воспоминание: лицо Бена над ней — замкнутое, ничего не выражающее. Эстер нахмурилась; ей хотелось, чтобы воспоминания оставили ее в покое. Почти бессознательным движением она подняла руку и соединила в кольцо большой и указательный пальцы. Зажала в двух пальцах складку раскинувшегося за голубым черного полотна, сплетенного из бесчисленных галактик, полыхающего серебряным и золотым. На несколько секунд ей стало спокойнее. «Свет звезд, которые ты увидишь в Дании, начал свой путь, еще когда Аура была с нами». Эстер уронила руку. Крутнула ключи на пальце. Еще крутнула. Поймала в кулак. Разжала ладонь. Крутнула. Поймала. Разжала. Эстер шла дальше — по невидимым следам сестры.

— Держись карты, которую я тебе нарисовала, и увидишь, что до «Стьерне» можно дойти почти по прямой, — сказала ей Абелона, когда Эстер уже уходила, и, подмигнув, дала ей ключи. — Как лебедь летит. А хочешь, я схожу за велосипедом?

— Спасибо, не нужно. — Небрежным тоном Эстер постаралась скрыть страх, накрывший ее при мысли о необходимости лавировать в потоке копенгагенских велосипедистов. — Лучше пройдусь пешком.

От взгляда Абелоны ей захотелось забиться в угол, но подходящего укрытия не нашлось.

— Хорошая мысль, — одобрила Абелона. — Во время прогулки можно больше увидеть. Отсюда идти меньше получаса. Аура тоже предпочитала ходить пешком. Посматривай на карту. Я отметила на ней свои любимые заведения — там отличная выпечка и отличный кофе. Да, и свой любимый книжный. У них хороший выбор книг на английском.

— Спасибо, но у меня в телефоне навигатор, так что… — не подумав сказала Эстер.

Абелона фыркнула:

— Где же твой скандинавский дух? Где способность определять путь, полагаясь на собственные чувства, на звезды? — Абелона сняла с вешалки зонтик и протянула его Эстер. — В прогнозе погоды сказали, что после обеда польет как из бочки.

— Из ведра. — Эстер улыбнулась.

— Польет как из ведра. — Абелона улыбнулась ей в ответ.

— Спасибо, ничего со мной не случится. — Эстер взглянула на ясное небо.

— Ну, как хочешь. — И Абелона сунула зонтик под мышку.

— Тогда до вечера. — Эстер вежливо улыбнулась и шагнула на садовую дорожку.

— Не забудь про ужин и Sosterkage, — крикнула ей вдогонку Абелона, помахав на прощание. — Ровно в семь.

Эстер, глубоко задумавшись, поднялась на мост. Непринужденно элегантные велосипедисты мчались мимо, направляясь на тот берег. Эстер шарахнулась в сторону и прижалась к перилам, подальше от них. Она вдруг растерялась. Захотелось повернуть, заползти под мост и там спрятаться. Рука потянулась за телефоном; Эстер уточнила, как добраться до салона «Стьерне». Путь лежал через Королевский парк. От дома Абелоны до салона — по прямой.

Эстер подняла голову. По ту сторону моста был перекресток, за которым лежал Старый город. Эстер представила, как она стоит под светофором, рядом с сестрой, дожидаясь, когда можно будет перейти через дорогу и направиться к Нюхавну. Вместе. Аура идет делать свою первую татуировку. От волнения сестру бьет легкая дрожь. Она в восторженном предвкушении. Светлые глаза горят решимостью. «Взмахни мечом, возвысь голос!»

Эстер спустилась с моста. На перекрестке она стояла одна. Несбыточное желание. «Подожди меня, Аура. Подожди меня».

Навигатор повел Эстер через Сёльвгаде — центральную однополосную улицу, запруженную машинами и велосипедистами, по обеим сторонам которой высились нарядные каменные дома. Первые этажи, похоже, были нежилыми: где разместился веломагазин, где парикмахерская, где ресторан, закрытый до времени, когда люди начнут собираться на ужин. Эстер заглянула в витрину итальянского ресторана, и рот наполнился слюной. «Еще я отметила на ней свои любимые заведения — там отличная выпечка и отличный кофе». Эстер пошла дальше, решив не сверяться с картой Абелоны. Она сама что-нибудь найдет.

Впереди ждал перекресток, расходящийся в четыре стороны. За ним Эстер углядела зеленые кроны. Она посмотрела в навигатор и, ощутив прилив уверенности, сунула телефон в карман. Она нашла Королевский сад. Сама!

Переходя улицу на зеленый свет, Эстер тайком улыбалась себе.

Прошло сорок пять минут. Эстер делала уже третий круг по парку. Дорога снова привела ее к воротам, и Эстер, обессилев, упала на скамейку под цветущей вишней. Страшно хотелось есть, к тому же Эстер с неудовольствием сознавала, что потерпела поражение. Она достала телефон и попыталась сориентироваться по навигатору, что оказалось нелегко из-за джетлага и головной боли, разыгравшейся от голода. Лиден Гунвер она не нашла. Поесть тоже не удалось. Плутая по парку, Эстер углядела было уличный лоток с едой, но, когда она, описав круг, вернулась, тот уже куда-то делся.

Эстер потерла виски, пытаясь прогнать напряжение и головную боль, разыгравшуюся из-за голода. Голубое небо, такое ласковое, когда она выходила из дома, теперь затянули грубые шерстяные тучи. Шарф размотался, и холодные пальцы ветра трогали голую шею. Эстер плотнее запахнула куртку. Мучительно кружилась голова. Эстер стало так тревожно, что закололо нежно-розовую кожу на запястьях.

Рядом захлопали крылья: на цветущую ветку над головой у Эстер опустился ворон. Птица прошлась по ветке, прыгая между мохнатых цветов, склонила голову и принялась разглядывать Эстер. В Австралии тоже были вороны, она знала их отчетливое гортанное «крр-крр». Когда Эстер жила на западном побережье, они составляли ей надежную компанию в свободные дни, которые она проводила на реке. Эстер начала читать об этих птицах. Узнав, что вороны живут парами и вместе защищают территорию, она стала вести себя в прибрежных папоротниках осторожнее.

Ворон смотрел на Эстер, а она — на ворона. Знакомый вид птицы успокаивал. Успокаивал блеск перьев, пронзительные светлые глаза.

— Где же твоя подружка? — спросила Эстер. — Где-нибудь здесь?

Ворон моргнул, на мгновение затянув глаза светлой пленкой; когда он взлетел — черный шарф, уносимый ветром в темнеющее небо, — вслед за ним взвились лепестки вишни.

Воздух вокруг Эстер сгущался, собирался дождь. Эстер смотрела на тучи, со стоном проклиная себя за то, что не взяла у Абелоны зонтик. Ну почему первый же день в Дании вышел у нее таким никчемным, почему она вечно проваливает свои же обещания?

Эстер достала телефон и открыла карту. Может, она что-то пропустила? Всмотревшись в экран, Эстер похолодела. Этого не может быть. Она перезагрузила карту. Увеличила зеленый квадрат, на котором синела отметка — место, где она сейчас находится. В замешательстве огляделась. Снова всмотрелась в карту.

— Простите, — обратилась она к проходившей мимо группе женщин, которые о чем-то оживленно болтали, — как называется этот парк?

— Эстре-Анлэг. — Одна из женщин помахала ей и заторопилась за подружками.

— Мать твою, господи. — Эстер стиснула зубы и снова посмотрела на карту. В поисках Лиден Гунвер она наматывала круги совершенно не в том месте: до Королевского парка все еще оставалось не меньше квартала. Эстер сжала телефон, борясь с желанием не то швырнуть его на землю, не то наорать на себя.

Она снова попыталась плотнее закутаться в куртку. Ей вдруг пришла в голову ужасная мысль: ни один человек в мире не знает, где она сейчас. И если она растворится в воздухе или провалится сквозь землю, ее исчезновение останется незамеченным.

Вход в Королевский парк Эстер отыскала уже под моросящим дождем. Широко шагая, она прошла в ворота. Эстер не знала, что станет делать, когда доберется до Лиден Гунвер. Знала только, что должна найти статую.

Эстер так торопилась, что едва замечала кирпичные башни королевского замка или розарий, полный красных цветов. Пройдя мимо кафе, Эстер оказалась на игровой площадке. Срываясь на бег, она принялась лихорадочно высматривать за рядами густых крон статую, перед которой Ауре на фотографии, сделанной Кларой, суждено вечно стоять в объятиях мужчины, чье имя она сохранила в тайне.

Эстер пошла по саду, дорожки то и дело разбегались в разных направлениях. Она брела наугад, сомневаясь в правильности каждого шага. Вдруг впереди мелькнуло голубовато-зеленое пятно. Патина на какой-то скульптуре. Сердце забилось быстрее. Эстер бросилась в просвет; плечи опустились. Перед ней была не Лиден Гунвер. Перед ней был круглый фонтан, окруженный скамейками и деревьями. Последи фонтана возвышалась скульптура.

Эстер подошла ближе. Малыш, похожий на ренессансного херувима, оседлал лебедя, схватив его за шею. У Эстер самой сдавило горло. Лебедь раскинул крылья и встопорщил перья, словно пытаясь улететь. Он запрокинул голову, детская ручка будто душила его. На шее у лебедя было что-то вроде съехавшей короны. Из клюва бил фонтан.

При виде скульптуры Эстер охватил ужас. Глаза налились слезами, она задохнулась. Куртка вдруг стала тесной, и Эстер расстегнулась, распахнулась, чтобы ветер унес тяжесть, сдавившую ей горло, спину, грудь.

Эстер отвернулась от фонтана. В ушах раздался визг тормозов. Звон бьющегося стекла. От чувства вины свело желудок.

Дождь не унимался. Эстер пыталась разобраться с дорожками. Какую выбрать? Спросить не у кого: погода изменилась, и парк опустел. Пульс застучал в висках. Экран телефона оказался черным. Эстер торопливо ткнула кнопку сбоку. И вспомнила: она же не зарядила его накануне вечером.

Прижав кулаки ко рту, Эстер закричала. Ее затрясло. Она попыталась припомнить, как пришла сюда, как добраться до дома Абелоны. Взглянула на фонтан со скульптурой. На раскрытый в ужасе клюв лебедя. Эстер охватила паника; теперь она мало что соображала. Дождь припустил еще сильнее. Прикрыв голову руками, Эстер бросилась бежать — все равно куда, лишь бы подальше от фонтана.

Наконец она выбралась из парка и оказалась на улице со светофором. Беспомощно огляделась в поисках хоть чего-нибудь знакомого, чего-нибудь, что могло бы привести ее назад, в мансарду Абелоны, под стеганое одеяло. И заметила указатель, на котором значилось: «Нюхавн». Со стрелками. Светофор загорелся зеленым.

Указатель увел Эстер за несколько кварталов, к Нюхавну. Мокрые серые улицы, мутные от проливного дождя, были запружены туристами. Эстер, в панике и отчаянии, торопливо зашагала по набережной, высматривая тату-салон «Стьерне». Проталкиваясь через мокрую толпу, Эстер поняла, что не знает ни где она, ни как выглядит салон, который она ищет. Следовало погуглить фотографии салона еще дома у Абелоны, но она этого не сделала.

Грянул гром, и ливень припустил еще сильнее. Туристы бросились искать, где укрыться от дождя. Эстер в отчаянии нырнула в первый попавшийся бар.

Прошел час. Эстер все еще сидела в баре. Перед ней лежал открытый дневник Ауры. В окна хлестали дождь и снежная крупа; на полу лежал серый сумеречный свет. Эстер заказала жареную картошку, но только поковырялась в тарелке, зато допивала уже третью рюмку аквавита. Аквавит подавали ледяным, но он обжигал пищевод. Эстер отпустило. Сердце перестало стучать как сумасшедшее.

Она взглянула в глаза парню за стойкой, который обслуживал ее. Слабо улыбнулась и постучала по рюмке. Парень обогнул стойку и подошел к Эстер.

— Еще одну? Да, милая? — Акцент выдавал уроженца Северной Англии. Рукава закатаны до локтей, руки покрыты темно-синими татуировками. И такого же цвета глаза. Эстер в упор смотрела на парня, не моргая и не отводя взгляда. Она снова постучала по рюмке; от возбуждения покалывало ляжки: знакомая энергия.

Бармен принес новую рюмку, поставил ее перед Эстер на чистую подставку. Вернулся за стойку, посмотрел ей в глаза. Эстер не обращала внимания на других сидевших в баре одиночек. Она вообще ни на кого не обращала внимания. Наблюдала, как бармен наклоняется, чтобы принять заказ, наблюдала, как перекатываются мышцы под татуированной кожей, когда он нацеживал пиво, наливал шоты. Темно-синие завитки, тучи. Девятый вал. Принимая заказы, бармен поглядывал на нее. Эстер уже откровенно рассматривала его; к ней наконец вернулось чувство контроля. Вот оно — ощущение твердой почвы под ногами.

Эстер провела рукой по рисунку и словам на развороте дневника. Черно-белая зернистая ксерокопия: женщина в темном платье с тоской на лице смотрит на небо, вслед улетающим от нее трем лебедям в коронах. В руках женщина сжимала нечто похожее на шелковый платок, но Эстер он напомнил кое-что другое. В воздухе кружились листья, похожие на сердечки. Эстер захотелось изучить рисунок, его тонкие линии и настоящие цвета. Она провела пальцем по строчкам, написанным сестрой.

Шкура четвертая. Переход.

Кем бы ты стала, если бы случайно не оказалась на берегу?

Загадочные слова Ауры звенели в голове, к ним присоединился голос Фрейи: «Ты знаешь ее лучше всех». Но нет, Эстер совсем не понимала слов Ауры. Она приехала в любимый город сестры, но за весь день так и не сумела найти ни одного важного для Ауры места. Эстер сошла с самолета, дыша перегаром, почти сутки пролежала в кровати, а теперь вот оказалась совсем одна в здешнем баре. Даже в Копенгагене ее преследовало хорошо знакомое чувство — она неудачница. Эстер залпом опрокинула рюмку.

— Еще, милая? — спросил Девятый Вал.

— Да. — Эстер захлопнула дневник и сунула его в сумку. — Когда у вас перерыв? — Она посмотрела бармену в глаза.

Тот ответил внимательным взглядом.

— Скоро.

Налив ей еще аквавита, бармен отошел к другому концу стойки и с улыбкой сказал что-то на ухо своему товарищу. Эстер ковыряла холодную картошку, как чайка, которая роется в объедках.

Погода стала еще хуже, по стеклам звонко застучали ломкие ледяные иглы, которые пригоршнями швырял в окна порывистый ветер. Бар начал заполняться парочками и группами; стряхивая с одежды дождевые капли и снежную крупу, все смеялись над приключением. Ужасно забавно попасть в снежную бурю в чужой стране. Туристы придвигали товарищам стулья, передавали друг другу меню, лучась улыбками, делали селфи в обнимку. Кто-то из официантов зажег свечи в баночках, стоявших на столе, и по залу разлилось уютное мерцание. Эстер надолго припала к своей рюмке; хотелось, чтобы холодный спирт прожег в желудке горькую дыру. Лебедь в фонтане, раскрытый в страхе клюв.

За соседним столиком устроилась пара. Знакомый акцент заставил Эстер навострить уши; ложное чувство узнавания: она как будто знала этих людей, долго ждала их, и вот они, ее друзья и соотечественники, наконец приехали.

— Ну, что будем делать в выходные? — Женщина явно пребывала в приподнятом настроении.

Зашуршала бумага: что-то разворачивали.

— Тебе понравится. — Ласковый мужской голос. — Мне Ларс рассказывал в клинике. Туда из Копенгагена ехать часа три. Место называется Семилетние озера. Остановимся в городке неподалеку, в недорогой гостинице. Пройдемся по тропинке. Съедим еще пару смёрребродов, — с деланым акцентом выговорил мужчина, и оба рассмеялись. — Оттуда и до моря недалеко.

Женщина что-то неразборчиво сказала, мужчина так же неразборчиво ответил.

Эстер украдкой взглянула на них. У женщины, сидевшей к ней спиной, были темные волосы и цветок за ухом, а вот мужчину было видно хорошо. Смотрел он только на свою спутницу.

— Почему они называются Семилетние озера? — спросила женщина.

— Ты знала — я хотел, чтобы ты спросила.

— Знала.

— Эта часть истории понравится тебе больше всего, ради нее тебе и захочется туда съездить: местные жители говорят, что озера чудесным образом появляются каждые семь лет и так же чудесно исчезают.

— Прекрати, — шутливо призвала женщина.

— Не прекращу, — так же шутливо ответил мужчина.

Оба снова засмеялись.

— Вода в озерах поднимается и спадает из-за подземных вод, именно подземные воды определяют, будут озера видны или нет.

Эстер покрылась гусиной кожей.

— Вот и у нас в пустыне с дождями так же. — Голос женщины изменился. — Земля ждет, ждет — и дождь возвращается.

— И дремавшие до той поры семена идут в рост. Полевые цветы. — В голосе мужчины чувствовалась улыбка.

Удар сердца. Другой.

— Так и ты ждал нас с Пип. Ждал нас. Пока мы не вернемся.

Эстер случайно смахнула телефон со стойки, и он с громким стуком упал на пол. Она бросилась неуклюже его подбирать; лицо пылало, как будто ее застали за подслушиванием. Она подняла взгляд, но двое за столиком были заняты исключительно друг другом и картой, лежавшей на столе между ними.

Краем глаза Эстер уловила какое-то движение. Девятый Вал стоял у дальнего конца стойки и смотрел на нее.

Отложив телефон, Эстер залпом допила холодный аквавит, зажмурилась и стала собирать вещи.

Следом за Девятым Валом она прошла в дверь с табличкой «Только для персонала». И оглянулась, словно желая с кем-то попрощаться.