Возвращение на родину

Глава XII

Какой удар! Указ прусского правительства о всеобщей воинской повинности! Жан Келлер, не достигший еще двадцатипятилетнего возраста, подпадает под его действие! Он должен идти в поход вместе с врагами Франции! И никакой возможности уклониться от этой обязанности!

Да и может ли он изменить своему долгу? Разве он не пруссак? Дезертировать? Нет, это невозможно!.. Это невозможно!

И в довершение несчастья господин Жан должен идти служить как раз в тот лейб-полк, которым командует полковник фон Граверт, отец лейтенанта Франца, его соперника, а теперь и командира!

Что хуже этого могла преподнести злая судьба семейству Келлер и столь близким ей людям?

Как хорошо, право, что свадьбу отложили! Ведь на другой день после венца господин Жан был бы вынужден явиться в полк, чтобы сражаться против соотечественников своей жены!

Подавленные горем, мы сидели в полном молчании. По щекам барышни Марты и Ирмы катились слезы. Госпожа Келлер не плакала, у нее уже не было слез. Она была неподвижна, словно мертвая. Господин Жан сидел, скрестив руки, с блуждающими глазами, чувствуя ожесточение против своей судьбы. Я был сам не свой. Неужели люди, сделавшие нам столько зла, рано или поздно не ответят за это?

Тут господин Жан заговорил:

— Друзья мои, не меняйте своих планов! Завтра вы должны были ехать во Францию, так езжайте. Ни минуты не оставайтесь в этой стране. Я с матерью думал удалиться в какой-нибудь уголок за пределами Германии… Теперь это невозможно. Наталис, вы увезете свою сестру с собою…

— Жан, я останусь в Бельцингене!.. — воскликнула Ирма. — Я не покину вашей матери!

— Но это невозможно…

— Мы тоже останемся! — заявила Марта.

— Нет! — произнесла госпожа Келлер, стряхнув с себя оцепенение. — Вы все поезжайте. А я останусь! Мне нечего бояться пруссаков!.. Я ведь немка!..

И она направилась к двери, словно ее присутствие могло оскорбить нас.

— Мама!.. — вскричал, бросившись к ней, господин Жан.

— Что ты хочешь, сын мой?

— Я хочу… — отвечал Жан, — я хочу, чтобы ты тоже уехала! Я хочу, чтобы ты отправилась вместе с ними во Францию, на свою родину! А я — солдат! Полк мой может быть со дня на день переведен в другое место!.. Тогда ты останешься здесь одна, совершенно одна, а этого не должно случиться…

— Я останусь, сын мой!.. Останусь… раз ты уже не можешь сопровождать меня.

— А если я покину Бельцинген?.. — возразил господин Жан, схватив мать за руку.

— Я последую за тобою, Жан!.. — Это было сказано таким решительным тоном, что господин Жан замолчал. Сейчас было не время спорить с госпожой Келлер. Позднее, завтра, он поговорит с матерью и постарается внушить ей более трезвый взгляд на вещи. Разве может женщина сопровождать армию в походе? Какие только опасности не будут ее подстерегать! Но, повторяю, в данную минуту перечить не следовало. Она потом сама поразмыслит хорошенько и позволит переубедить себя.

Пребывая во власти сильнейших переживаний, мы разошлись. Госпожа Келлер даже не поцеловала барышню Марту, которую еще час назад называла своей дочерью! Я вернулся к себе в комнату. Спать не лег. Да разве мог бы я уснуть? Я даже забыл думать о нашем отъезде. А ведь надо было, чтобы он состоялся в намеченный срок. Думал же я только о Жане Келлере, которого зачислили в этот самый полк и, возможно, даже под команду лейтенанта Франца! В моем воображении рисовались картины грубого произвола со стороны этого офицера. Как-то снесет все это господин Жан? А придется сносить!.. Ведь он будет солдатом!.. Он больше не сможет ни лишнего слова сказать, ни лишнего жеста сделать!.. Над ним будет довлеть беспощадная прусская дисциплина!.. Это ужасно!

«Солдатом? Нет, он пока еще не солдат, — говорил я себе. — Он станет солдатом только завтра, когда займет свое место в полковых рядах. А до тех пор он сам себе хозяин!»

Рассуждая таким образом, я дошел до невероятных мыслей, а вернее — до бессмыслицы! От этих мыслей кровь ударила мне в голову! Меня совсем занесло!

«Да, — повторял я себе, — завтра в одиннадцать часов он явится в свой полк, он сделается солдатом!.. А до тех пор он имеет право драться с этим Францем!.. И он убьет его!.. Нужно, чтобы он убил его, иначе потом у лейтенанта будет слишком много возможностей отомстить ему!..»

Какую ночь я провел! Да! Злейшему врагу не пожелаю такой ночи!

Около трех часов я, не раздеваясь, повалился на кровать. В пять я уже встал и тихонько подошел к дверям спальни господина Жана.

Он тоже поднялся. Я затаил дыхание. Прислушался. Мне послышалось, что господин Жан пишет. Вероятно, какие-нибудь последние распоряжения на случай, если дуэль явится для него роковой! Иногда он делал два-три шага по комнате, потом снова садился, и перо опять начинало скрипеть. В доме не было слышно никаких других звуков.

Мне не хотелось тревожить господина Жана, и я вернулся к себе в комнату, а в шесть часов вышел и спустился на улицу.

Весть о призыве в армию уже распространилась по городу.

Она произвела необычайное впечатление. Эта мера касалась почти всех молодых людей Бельцингена, и, должен сказать, судя по моим наблюдениям, она была принята со всеобщим неудовольствием. Как ни говори, тяжело, ведь в семьях к этому оказались совершенно не готовы. Никто ничего подобного не ожидал. Через какие-то считанные часы новобранцам предстояло отправиться с ружьем на плече и ранцем за спиною.

Я сделал не одну сотню шагов перед домом. Условлено было, что господин Жан и я около восьми зайдем за господином де Лоране, чтобы затем вместе с ним отправиться на место поединка. Если бы господин де Лоране сам зашел за нами, это возбудило бы подозрения.

Я прождал до половины восьмого. Господин Жан все еще не спускался вниз. Госпожа Келлер также еще не появлялась в гостиной первого этажа.

В эту самую минуту ко мне подошла Ирма.

— Что делает господин Жан? — спросил я ее.

— Я его не видела, — ответила она. — Но он, должно быть, еще не выходил. Может, ты бы взглянул…

— Не стоит, Ирма, я слышал его шаги в комнате!

И мы с ней стали разговаривать, но не о дуэли (сестра, должно быть, не знала о ней), а о серьезном положении, которое создавал для Жана Келлера приказ о его зачислении в полк. Ирма была в отчаянии, а сердце ее разрывалось при мысли о разлуке со своей хозяйкой при подобных обстоятельствах.

На верхнем этаже послышался легкий шум. Сестра сходила туда и вернулась сказать мне, что господин Жан сейчас у матери.

Вполне понятно. Он пожелал обнять и поцеловать ее, как обычно по утрам. И наверняка подумал: быть может, это его последнее прости, его последний поцелуй.

Около восьми часов на лестнице послышались шаги, и на пороге дома появился господин Жан.

Ирма как раз ушла. Господин Жан подошел и протянул мне руку.

— Господин Жан, — сказал я ему, — уже восемь часов, нам пора идти…

Он лишь кивнул в ответ головой, словно ему было слишком тяжело говорить. Пора было идти за господином де Лоране. Итак, мы стали подниматься вверх по улице и прошли шагов примерно триста, когда перед господином Жаном неожиданно вырос солдат лейб-полка.

— Вы Жан Келлер? — спросил он.

— Да.

— Это вам. — И он подал ему конверт.

— Кто вас послал? — спросил я.

— Лейтенант фон Мелис.

Это был один из секундантов лейтенанта Франца. Меня так и пробрала дрожь. Господин Жан распечатал конверт. И вот что он прочел:

Кровь во мне так и вскипела! Офицер не может драться с солдатом, что ж! Но «солдатом» Жан Келлер пока еще не являлся! Он еще несколько часов может распоряжаться сам собой!

Боже правый! Мне кажется, ни один французский офицер не поступил бы подобным образом. Он непременно дал бы удовлетворение человеку, которого смертельно оскорбил.

Но довольно об этом. А то я наговорю лишнего! Ведь если прикинуть хорошенько, была ли такая дуэль возможна?..

Господин Жан, порвав письмо, с возмущением бросил его на землю, с его губ слетело только одно слово: «Презренный!» Потом он сделал мне знак следовать за ним, и мы медленно направились обратно к дому.

Гнев душил меня до такой степени, что мне пришлось остаться на улице. Я даже удалился от дома, сам не замечая того, в какую сторону направляюсь. Мозг сверлила мысль о сложностях, которые нам уготовило будущее. Помню только, что я сходил к гос подину де Лоране сообщить об отмене дуэли.

В то утро я, надо полагать, совершенно утратил представление о времени, так как вернулся я в дом госпожи Келлер в десять часов, тогда как мне казалось, что я только что покинул господина Жана.

Господин и барышня де Лоране были уже там. Господину Жану предстояло расставание с ними.

Я пропускаю сцену, которая последовала. Описать ее в подробностях я не в состоянии. Скажу только, что госпожа Келлер держала себя очень стойко, не желая показывать сыну своей слабости. Господин Жан, со своей стороны, достаточно хорошо владел собой, чтобы не пасть духом в присутствии матери и невесты.

В момент разлуки барышня Марта и он в последний раз бросились в объятия госпожи Келлер… И дверь дома закрылась за ним.

Господин Жан ушел!.. Ушел прусским солдатом!.. Удастся ли нам свидеться когда-нибудь?!

В тот же вечер лейб-полк получил приказ двинуться в Борну — деревушку, расположенную в нескольких милях от Бельцингена, почти на границе Потсдамского округа.

Теперь скажу, что, несмотря на все доводы, которые только мог привести господин де Лоране, несмотря на наши горячие убеждения, госпожа Келлер настаивала на своем желании следовать за сыном. Раз полк идет в Борну, и она отправится в Борну. Даже самому господину Жану не удалось отговорить ее.

Наш отъезд должен был состояться на следующий день. Какой душераздирающей сцены ожидал я при прощании Ирмы с госпожой Келлер! Ирма так хотела остаться и сопровождать свою хозяйку, куда бы та ни отправилась… А у меня не хватило бы духу увезти ее против воли!.. Но госпожа Келлер наотрез отказалась взять ее с собой. Сестре пришлось покориться.

Во второй половине дня наши приготовления были уже закончены, когда все вдруг оказалось под вопросом.

В пять часов к господину де Лоране собственной персоной явился Калькрейт.

Начальник полиции объяснил, что, узнав о предполагаемом отъезде, он вынужден потребовать отложить его — по крайней мере, в настоящий момент. Необходимо подождать, какие меры примет правительство в отношении французов, проживающих в данное время в Пруссии. А до тех пор он, Калькрейт, не может выдать паспортов, без которых никакое путешествие невозможно.

Что же касается Наталиса Дельпьера, то тут дело было особого рода! Попадание в яблочко, как говорится. Похоже, кто-то донес ему, что брат Ирмы замечен в шпионаже. А Калькрейт только и мечтал о том, чтобы уличить меня как шпиона. Вдобавок, возможно, стало известно, что я принадлежу к Королевскому пикардийскому полку? Для успеха сторонников Империи, конечно, важно было, чтобы во французской армии стало хотя бы на одного солдата меньше! В военное время совсем нелишне сократить численность неприятеля!

А потому меня в тот же день, несмотря на мольбы и просьбы сестры и госпожи Келлер, арестовали, затем препроводили по этапу до Потсдама и наконец заключили в крепость.

Не могу выразить, что я чувствовал! Меня насильно разлучили со всеми дорогими моему сердцу людьми! Лишили возможности бежать, чтобы занять свое место в родном полку на границе, когда раздадутся первые выстрелы!

Но к чему распространяться об этом, замечу только, что меня даже не допросили. Посадили в одиночную камеру. Я не мог общаться с кем бы то ни было в течение шести недель, не имел никаких известий извне. Подробное описание заключения завело бы меня слишком далеко. Мои друзья в Гратпанше подождут, пока я сам расскажу им обо всем этом в подробностях. Теперь же пусть узнают только, что время для меня тянулось нестерпимо долго! Тем не менее я, вероятно, должен был радоваться, что не пошел под суд, так как, по словам Калькрейта, «дело мое совершенно ясно». Зато благодаря этому же обстоятельству я рисковал остаться узником до конца военной кампании.

Однако этого не случилось. Через полтора месяца, 15 августа, комендант крепости освободил меня, и я был препровожден в Бельцинген, причем мне даже не потрудились сообщить, чем мотивировался мой арест.

Нечего и говорить, как я был счастлив вновь увидеть госпожу Келлер, сестру и господина и барышню де Лоране, которые не смогли покинуть Бельцинген. Так как лейб-полк господина Жана не ушел дальше Борны, госпожа Келлер еще оставалась в Бельцингене. Господин Жан, конечно, писал ей иногда, когда мог. Несмотря на сдержанный тон его писем, в них чувствовался весь ужас его положения.

Хотя я был уже на свободе, мне не дали права оставаться в Пруссии, на что я — прошу мне поверить — отнюдь не жаловался.

Действительно, правительством было принято постановление о выдворении французов за пределы Пруссии. Что касалось нас, то мы должны были в двадцать четыре часа выехать из Бельцингена и в двадцать дней покинуть Германию.

А за две недели до этого появился Брауншвейгский манифест, угрожавший Франции нашествием союзников!