Возвращение на родину

Глава XXIV

Господин Жан, не тратя времени на объяснения, потащил меня за собой. Мы присоединились к французам, выскочившим из леса, и пошли с ними на звук пушечных залпов, перераставший в непрерывный грохот.

Я тщетно попытался разобраться в происшедшем. Каким образом Жан Келлер, сын господина Келлера, немца по происхождению, оказался французом? Непонятно! Что я мог сказать точно — так это то, что господин Жан собирался сражаться в качестве француза, а я вместе с ним!

Теперь надо рассказать о событиях, ознаменовавших это утро 20 сентября, и о том, каким образом отряд наших солдат так кстати оказался в лесочке у шалонской дороги.

Читатель помнит, что в ночь на 16 сентября Дюмурье снял лагерь в Гран-Пре, чтобы занять позиции у Сент-Менегульда, куда он прибыл на следующий день, сделав переход в 4–5 миль.

Против Сент-Менегульда расположено несколько высот, разделенных глубокими оврагами.

Их подножия хорошо защищены зыбучими песками и трясинами, образованными рекою Ор вплоть до того места, где она впадает в Эну.

Высоты эти таковы: справа — высоты Гиронь, расположенные напротив Лунных холмов, слева — высоты Жизокур. Между ними и Сент-Менегульдом расстилается нечто вроде болотистого бассейна, через который проходит шалонская дорога. Над поверхностью этого бассейна господствуют холмы меньшей величины и, между прочим, холм с мельницей Вальми, возвышающийся над деревней с таким же названием, ставшей столь знаменитой 20 сентября 1792 года.

Тотчас по приходе сюда Дюмурье занял Сент-Менегульд. В этой позиции он опирался на корпус Дильона, готовый защитить ущелье Дезилет от любой колонны, будь то прусской или австрийской, которой вздумалось бы проникнуть в Аргонский лес через этот проход. Здесь, у Сент-Менегульда, солдаты Дюмурье, вдоволь снабженные провиантом, очень почитали своего генерала, дисциплина у которого была чрезвычайно строгой. Что и проявилось в отношении пришедших из Шалона волонтеров, которые в большинстве своем не стоили даже веревки, чтобы их повесить.

Между тем Келлерман, оставив Гран-Пре, отошел назад. А потому 19 сентября он находился еще в двух милях от Сент-Менегульда, в то время как Бернонвиль уже расположился там с девятью тысячами человек вспомогательной армии из лагеря в Мольде.

По расчетам Дюмурье, Келлерман должен был обосноваться на высотах Жизокур, господствовавших над Лунными холмами, к которым направлялись пруссаки. Но, неверно поняв приказ, Келлерман с генералом Балансом и герцогом де Шартр заняли плато Вальми, причем герцог, стоявший во главе двенадцати батальонов пехоты и двенадцати эскадронов артиллерии, особенно отличился в этом сражении.

Тем временем сюда подходил Брауншвейг — в надежде отрезать шалонскую дорогу и вытеснить Дильона из ущелья Дезилет. Если только Сент-Менегульд будет окружен силами восьмидесяти тысяч человек, к которым присоединилась кавалерия французских эмигрантов, то Дюмурье и Келлерману придется сдаться.

И этого стоило опасаться, так как высоты Жизокур не находились в руках французов, как того хотел Дюмурье. Действительно, если пруссаки, уже ставшие хозяевами Лунных холмов, овладеют высотами Жизокур, то их артиллерия сможет поразить все позиции французов.

Это прекрасно понял прусский король. Вот почему вместо того, чтобы, следуя совету Брауншвейга, двигаться на Шалон, он отдал приказ атаковать, надеясь сбросить Дюмурье и Келлермана в трясины Сент-Менегульда.

Около одиннадцати с половиной часов утра пруссаки стали в полном порядке спускаться с Лунных холмов, остановившись на полдороге.

Именно в этот момент, то есть в начале сражения, прусская колонна встретилась на шалонской дороге с арьергардом Келлермана, часть которого, бросившись в лесок, обратила в бегство взвод пруссаков, собиравшихся расстрелять нас.

Теперь мы с господином Жаном оказались в самом центре схватки — именно там, где я и обнаружил своих товарищей по Королевскому пикардийскому полку.

— Дельпьер? — воскликнул один из офицеров моего эскадрона, заметив меня в тот момент, когда снаряды начали косить наши ряды.

— Так точно, капитан! — ответил я.

— Э! Ты вовремя вернулся!

Как видите, чтобы сражаться!

— Но ты ведь пеший?..

— Ну и что же, капитан, я буду сражаться пешим и справлюсь с делом не хуже!

Нам с господином Жаном выдали оружие, каждый получил ружье и саблю. Амуницию[124], что носилась крест-накрест, мы надели прямо на наши лохмотья, и если у нас еще не было мундира, то лишь потому только, что полковой портной не успел снять с нас мерок!

Должен сказать, что в начале боя французы были отброшены назад; но тут подоспели карабинеры[125] генерала Баланса и восстановили расстроившийся на какое-то мгновение боевой порядок.

А тем временем туман от непрерывных выстрелов артиллерии рассеялся. Теперь бой шел при ярком солнечном свете. За два часа между высотами Вальми[126] и Лунными холмами противники сделали друг в друга двадцать тысяч орудийных залпов. Вы сказали двадцать тысяч? Ну хорошо!.. Положим, двадцать одну тысячу, и не будем больше об этом! Во всяком случае, как гласит пословица, лучше услышать хоть что-то, чем быть совсем глухим!

В этот момент сражения очень трудно было удерживать позицию возле мельницы Вальми. Снаряды косили ряд за рядом. Лошади Келлермана осколок попал прямо в брюхо. Мало того что пруссакам уже принадлежали Лунные холмы, они собирались овладеть также и высотами Жизокур. Мы, правда, крепко держали высоты Гирон, которые Клерфайт пытался отбить с помощью двадцати пяти тысяч австрийцев, и, если бы ему это удалось, французы попали бы под обстрел и с фронта, и с фланга.

Дюмурье увидел эту опасность. Он послал Штенгеля с шестнадцатью батальонами отбросить Клерфайта, а Шазо — занять раньше пруссаков Жизокур. Но Шазо прибыл слишком поздно. Позиция была уже взята, а Келлерман был вынужден обороняться в Вальми от артиллерии, которая обстреливала его со всех сторон. Один ящик со снарядами взорвался у самой мельницы. Произошло минутное смятение. Мы с господином Жаном как раз находились тут вместе с французской пехотой и только чудом уцелели.

Именно в этот момент подоспел со своим резервом артиллерии герцог де Шартр, он сумел успешно ответить на орудийный огонь с Лунных холмов и Жизокур а.

Схватка тем временем становилась все более жаркой. Пруссаки, построившись в три колонны, пошли на приступ мельницы Вальми с целью вытеснить нас оттуда и сбросить в болото.

Я до сих пор еще так и вижу и слышу Келлермана. Он приказал подпустить неприятеля до самого гребня холма и только тогда броситься на него сверху. Вот все приготовились, ждут. Остается лишь протрубить сигнал атаки.

И тут, выбрав удачный момент, Келлерман бросает клич:

— Да здравствует нация!

— Да здравствует нация! — отвечаем мы.

Ответ этот прогремел с такой силой, что даже грохот артиллерии не помешал услышать его.

Пруссаки дошли уже до гребня холма. Они были так страшны своими стройными колоннами, своим размеренным шагом и явным хладнокровием. Однако порыв французов все одолел… Мы бросились на них сверху. Завязалась ужасная схватка, ожесточение как с той, так и с другой стороны было неистовым.

Вдруг, в дыму выстрелов, раздававшихся вокруг нас, я увидел Жана Келлера, кинувшегося вперед с саблей наголо. Среди прочих прусских полков, что мы начали теснить на склонах Вальми, он разглядел один.

То был полк фон Граверта. Лейтенант Франц дрался с отвагой, в которой нельзя отказать немецким офицерам, ибо храбрости им не занимать.

Господин Жан очутился с ним лицом к лицу.

Лейтенант наверняка считал, что мы пали под прусскими пулями, и вдруг он обнаруживает нас здесь! Представляете его изумление!.. Но не успел он опомниться, как господин Жан одним прыжком бросился на него и ударом сабли разрубил ему голову…

Лейтенант упал мертвым, а я потом все думал: как справедливо, что он пал именно от руки Жана Келлера.

Между тем пруссаки все еще пытались захватить плато[127]. Они атаковали необычайно яростно. Но мы вполне стоили друг друга, и к двум часам пополудни пруссакам пришлось прекратить огонь и спуститься в долину.

Тем не менее сражение лишь приостановилось. В четыре часа прусский король снова пошел на нас атакой, став во главе трех штурмовых колонн, сформированных им из лучших пехотных и кавалерийских частей. Тогда наша батарея из двадцати четырех пушек, поставленная у подножия мельницы, обстреляла пруссаков с такой мощью, что они, сметаемые снарядами, не смогли забраться вверх по склонам и с наступлением ночи отошли.

Келлерман остался хозяином положения на плато, а название деревни Вальми облетело всю Францию — в тот самый день, когда Конвент на своем втором заседании провозгласил Республику[128].