Возвращение на родину

Глава XIX

Итак, долгое путешествие по неприятельской стране, к которому вынудило нас объявление войны, подошло к концу. Если не считать ужасных дорожных тягот, то мы еще дешево отделались. За исключением двух-трех случаев (среди них — тот, когда на нас напали Бухи), наша жизнь не подвергалась особой опасности и наша свобода — тоже.

Вышесказанное относится также и к господину Жану — с того момента, когда мы встретили его в горах Тюрингии. Он прибыл на границу целым и невредимым. Теперь ему оставалось только добраться до какого-нибудь городка в Нидерландах, где он сможет в безопасности ожидать исхода событий.

Между тем граница была захвачена неприятелем. Этот район, простирающийся до Аргонского леса, водворившиеся здесь австрийцы и пруссаки делали для нас столь же опасным, как если бы нам предстояло пересечь Потсдамский или Бранденбургский округ. Так что, хотя прошлые тяготы остались позади, будущее сулило нам по-своему серьезные опасности.

Что поделаешь? Казалось бы, вот уже добрался до места, а выходит, будто только-только тронулся в путь.

В действительности, чтобы очутиться впереди неприятельских аванпостов[107] и лагерей, нам оставалось проделать не более двадцати миль. Но это прямым путем, а насколько увеличится этот путь с обходами!

Может, благоразумнее вернуться во Францию через южную или северную Лотарингию? Но в нашем бедственном положении, когда мы оказались лишены средств передвижения, причем без всякой надежды добыть их, надо было дважды подумать, прежде чем решиться на такой большой крюк.

Проект этот был обсужден господином Жаном, господином де Лоране и мною. Взвесив все «за» и «против», мы отвергли его, и, по-моему, вполне правильно.

Было восемь часов вечера, когда мы достигли границы.

Перед нами раскинулись огромные леса, идти через которые в темноте нельзя без риска.

Мы, поразмыслив, сделали привал, решив отдохнуть до утра. Дождя на этих возвышенных плато не было, но холод начала сентября давал себя знать.

Развести костер было бы слишком неосторожно для беглецов, стремящихся проскользнуть незамеченными. Так что мы расположились как можно теснее под низкими ветвями бука. Разложили на коленях провизию, вынутую мною из повозки: хлеб, холодное мясо, сыр. К чистой ключевой воде добавляли несколько капель шнапса. Затем, оставив господина де Лоране, госпожу Келлер, барышню Марту и сестру отдыхать, мы с господином Жаном встали на стражу в десяти шагах от них.

Погрузившись в свои думы, господин Жан некоторое время не произносил ни слова, а я не нарушал его молчания. Вдруг он за говорил:

— Выслушайте меня, мой славный Наталис, и никогда не забывайте того, что я вам сейчас скажу. Никому из нас не известно, что с нами может случиться, особенно со мной. Я могу оказаться вынужденным бежать… Итак, нужно, чтобы моя мать не покидала вас. Бедная, она совсем выбилась из сил, и, если мне придется расстаться с вами, я больше не хочу, чтобы мать следовала за мной. Вы видите, в каком она состоянии, несмотря на всю свою энергию и отвагу. Я поручаю ее вам, Наталис, как поручаю вам и Марту — то есть все, что у меня есть самого дорогого на свете!

— Положитесь на меня, господин Жан, — ответил я. — Надеюсь, нас уже ничто больше не разлучит!.. Однако, если это случится, я сделаю все, что вы вправе ожидать от глубоко преданного вам человека!

Господин Жан пожал мне руку.

— Наталис, если меня схватят, — продолжил он, — то я нисколько не заблуждаюсь относительно своей судьбы. Вспомните тогда, что моя мать больше не должна возвращаться в Пруссию. До замужества она была француженкой. Потеряв мужа и сына, она должна кончить свою жизнь в той стране, в которой родилась.

— Вы сказали — она была француженкой, господин Жан? Скажите лучше, что она никогда не переставала быть ею в наших глазах.

— Пусть так, Наталис! Вы увезете ее в свою Пикардию, которой я никогда не видел и которую так хотел бы увидеть! Будем надеяться, что моя мать найдет под конец жизни если не счастье, то, по крайней мере, спокойствие и отдых, которых она вполне заслуживает! Бедняжка, сколько ей еще придется выстрадать!

А сам господин Жан! Разве сам он перенес мало страданий?

— Ах эта Франция! — продолжал он. — Если бы мы могли жить там все вместе — Марта, я и моя мать, — какое это было бы блаженство и как скоро позабылись бы все наши невзгоды! Но не безумие ли мечтать об этом мне, беглецу, обреченному на ежеминутную смерть?

— Постойте, господин Жан, не говорите так! Ведь вас еще не поймали, и я очень удивлюсь, если вы дадите поймать себя!

— Нет, Наталис! Конечно нет!.. Не сомневайтесь, я буду бороться до конца!

— И я помогу вам, господин Жан!

— Я это знаю! Ах, друг мой, позвольте мне обнять вас! В первый раз судьба посылает мне возможность обнять француза на французской земле!

— Но не в последний! — отвечал я.

Да! Вера, что живет во мне, не ослабла, несмотря на все испытания!

Ночь тем временем проходила. Мы с господином Жаном по очереди отдыхали. Под деревьями было так темно, что сам черт мог ногу сломать! А ведь он, этот черт, находился, вероятно, поблизости со своими уловками! И как он еще не устал причинять бедным людям столько зла и страданий!

Во время своего дежурства я держал ухо востро. Малейший шум казался мне подозрительным. В этих лесах можно было опасаться если не солдат регулярной армии, то всяких темных людишек, следовавших за нею. Мы убедились в этом на случае с Бухом и его сыновьями.

К сожалению, двое из Бухов от нас ускользнули. А потому они первым делом постараются снова настичь нас и для более верного успеха найти себе несколько таких же проходимцев, как они сами, с условием поделиться с ними премией в тысячу флоринов.

Да! Размышления обо всем этом не давали мне спать. Кроме того, я думал, что если лейб-полк покинул Франкфурт через сутки после нас, то он, должно быть, уже перешел границу. В таком случае не находится ли он где-нибудь поблизости, в Аргонских лесах?

Эти опасения, говорил я себе, конечно, преувеличены. Так всегда бывает, когда мозг слишком возбужден., Как раз мой случай. Мне мерещилось, что под деревьями кто-то ходит, что за кустами скользят тени. Само собой разумеется, что один пистолет был у господина Жана, другой — у меня за поясом, ведь мы твердо решили никого к себе не подпускать.

В общем эта ночь прошла спокойно. Правда, несколько раз мы слышали отдаленные звуки труб и даже бой барабанов, выбивавших под утро зорю. Эти звуки доносились в основном с юга и означали, что в той стороне стоят войска.

По всей вероятности, то были австрийские колонны, ожидавшие момента выступления на Тионвиль или севернее — на Монмеди. Как потом стало известно, в намерения союзников вовсе не входило брать эти города, а лишь, окружив, парализовать их гарнизоны, чтобы иметь возможность перебраться через Арденны.

Значит, мы могли встретить одну из этих колонн, и тогда нас сейчас же схватили бы. А попасть в руки что австрийцев, что пруссаков — одно другого стоит! Одинаково жестоки были как те, так и другие!

Итак, решили взять немного севернее, в сторону Стенэ или даже Седана, так чтобы проникнуть в Аргону, избегая дорог, по которым, по всей вероятности, движутся войска приверженцев Империи.

С наступлением утра снова тронулись в путь. Погода стояла прекрасная. Слышалось посвистывание снегирей, на опушке стрекотали кузнечики, а это к теплу. Чуть дальше слышались крики ласточек, взмывавших высоко ввысь.

Мы шли с такой скоростью, какую только позволяла усталость госпожи Келлер. Солнце нам, шагавшим под густыми кронами деревьев, не докучало. Отдыхали каждые два часа.

Беспокоило меня то, что провизия наша подходила к концу. А как пополнить ее запасы?

Согласно принятому решению, мы подвигались в более северном направлении, вдали от деревень и хуторов, наверняка занятых неприятелем.

День не был отмечен никакими происшествиями. Но по прямой мы прошли немного. Во второй половине дня госпожа Келлер уже едва тащилась. Она, которую в Бельцингене я видел прямой и стройной, как пальма, теперь сгорбилась, ноги ее подкашивались на каждом шагу, и я видел, что скоро настанет такой момент, когда она совсем не сможет идти.

В течение всей ночи раздавался отдаленный гул орудий. Это в стороне Вердена[108] грохотала артиллерия.

Местность, по которой мы шли, состояла из перемежавшихся небольших участков леса и открытых мест, орошаемых многочисленными потоками воды. В сухое время года они представляют собой всего лишь ручейки, перейти вброд их ничего не стоит. Мы старались по возможности держаться под прикрытием деревьев, чтобы на наш след трудно было напасть.

Четырьмя днями ранее, 2 сентября, как мы потом узнали, Верден, столь бесстрашно обороняемый героическим Борпэром, решившимся убить себя, но не сдаваться, вынужден был открыть ворота перед лицом пятидесятитысячного прусского войска. Занятие этого города позволило союзникам остановиться на несколько дней в долине Мааса. Герцог Брауншвейгский должен был удовольствоваться взятием Стенэ, тогда как Дюмурье — вот хитрец! — оставался в Седане, втайне готовя план сопротивления.

Возвращаясь к тому, что касалось лично нас, добавлю: мы не знали, что 30 августа (неделю тому назад) Дильон с восемью тысячами человек пробрался между Аргоной и Маасом. Отбросив на один берег реки Клерфайта и австрийцев, занимавших тогда оба берега, он подвигался таким образом, чтобы захватить проход как можно южнее от леса.

Знай мы об этом, мы не стали бы удлинять путь, направляясь к северу, и оказались бы прямо на этом проходе. И там, среди французских солдат, наше спасение было бы нам обеспечено. Да! Но мы никак не могли знать об этом маневре Дильона, и судьба, похоже, готовила нам еще немало испытаний!

На другой день, 7 сентября, мы покончили со своими последними припасами. Необходимо было во что бы то ни стало позаботиться о провизии. Ближе к вечеру, выйдя на опушку леса, на берегу пруда, возле старого каменного колодца мы увидели уединенный домик. Колебаться не приходилось. Я постучал в дверь. Нам открыли, мы вошли в дом. Поспешу сразу сказать, что мы очутились в семье честных крестьян.

Эти славные люди прежде всего сообщили нам, что хотя пруссаки стоят не двигаясь по своим лагерям, зато здесь ожидается приход австрийцев. Что же касается французов, то ходят слухи, будто Дюмурье покинул наконец Седан и вслед за Дильоном движется теперь к югу, в район между Аргоной и Маасом, с целью отбросить Брауншвейга по ту сторону границы.

Это была, как скоро выяснится, ошибка, но ошибка, не причинившая нам, к счастью, вреда.

К слову сказать, прием, оказанный нам этими крестьянами, был столь радушным, сколь это было возможно в тех плачевных обстоятельствах, в которых они находились. Ярким пламенем (какой мы называем огнем сражения) запылал очаг, и мы отведали жареных сосисок, яиц, а к тому еще нашлись ломти ячменного хлеба, анисовые лепешки, называемые в Лотарингии «кишами», и зеленые яблоки, и все это было сдобрено белым мозельским винцом.

Вдобавок мы запаслись у них провизией на несколько дней, причем я не забыл и про табак, которого мне уже начинало недоставать. Господину де Лоране не без труда удалось уговорить этих людей взять за еду то, что им следовало. Жан Келлер смог на этом примере убедиться в том, сколь добросердечны французы. Хорошо отдохнув за ночь, мы на следующий день с рассветом отправились дальше.

Казалось, на нашем пути природа нарочно нагромоздила всякие препятствия. Тут были оползни, непроходимые заросли, трясины, где легко было увязнуть по пояс. В общем, ни одной тропки, по которой можно было бы шагать спокойно. Кустарники здесь были так же густы, как в тех местах Нового Света, где их еще не касался топор первопроходца. Разница была лишь в том, что кое-где в дуплах деревьев, выдолбленных в виде ниш, стояли статуэтки Мадонны[109] и прочих святых. Изредка нам попадались пастухи, козопасы, бродяги, дровосеки в своих фетровых наколенниках, свинопасы, гнавшие свиней на желудевый откорм. Впрочем, завидев нас, они тотчас прятались в чащу, так что нам только раз или два удалось добиться от них кое-каких сведений.

Порою доносилась методичная стрельба из линейных винтовок, что указывало на сражения аванпостов.

Между тем, несмотря на все препоны и тяжелейшую усталость — нам удавалось делать две мили в день, — мы все же продвигались к Стенэ. Так обстояло дело 9, 10 и 11 сентября. Конечно, местность была труднопроходимой, но она же обеспечивала нам полную безопасность. У нас не произошло ни одной неприятной встречи. Нечего было опасаться услышать страшное «Wer ist da?»[110] пруссаков.

Избрали мы этот путь в надежде встретить корпус Дюмурье. Но мы не могли знать, что он пошел южнее, имея в виду занять ущелье Гран-Пре в Аргонском лесу.

По временам, повторяю, до нас долетал грохот стрельбы. Когда он становился слишком близким, мы делали остановку. По-видимому, в ту пору на берегах Мааса еще не развернулось никаких боев. Происходили лишь отдельные нападения на местечки и деревеньки. На последнее указывали подымавшиеся иногда из-за деревьев столбы дыма и зарево дальних пожаров, освещавшее лес ночью.

В конце концов вечером 11 сентября мы приняли решение идти не к Стенэ, а направиться прямо в Аргону.

На следующий день план стали приводить в исполнение. Все едва тащились, поддерживая друг друга. Душа болела от одного взгляда на исхудалые и посеревшие лица наших мужественных спутниц. Одежда их, изодранная колючками кустарников, превратилась в лохмотья, они плелись гуськом, усталые и вконец изможденные.

Около полудня мы подошли к лесной вырубке, открывавшей большой простор для обозрения.

Недавно здесь произошло сражение. Землю устилали трупы. Я определил армейскую принадлежность мертвецов по синим мундирам с красными отворотами, по белым гетрам и перевязи на груди крест-накрест, сильно отличавшимся от униформы солдат прусской армии небесно-голубого цвета и белых мундиров австрийцев в остроконечных шапках.

Это были французы-добровольцы, которых, наверное, застигла неожиданно какая-нибудь колонна Клерфайта или Брауншвейга. Боже праведный! Они пали не без борьбы: возле них лежали немцы и даже пруссаки в своих кожаных киверах с цепочкой.

Подойдя поближе, я с ужасом глядел на эти горы трупов, ибо никогда не смогу привыкнуть к торжеству смерти.

Вдруг из груди у меня вырвался крик. Господин де Лоран, госпожа Келлер, ее сын, барышня Марта и моя сестра, остававшиеся под деревьями шагах в пятидесяти от того места, где я находился, стояли и смотрели на меня, не решаясь выйти на открытую поляну.

Господин Жан подбежал ко мне первым.

— В чем дело, Наталис?

Ах, как я раскаялся в своем неумении владеть собой. Я хотел увести господина Жана. Но было поздно. Он в ту же минуту понял, отчего я так громко вскрикнул.

У ног моих лежало тело прусского солдата в мундире лейб-полка! Господину Жану не нужно было долго всматриваться, чтобы узнать его форму. Скрестив руки на груди и покачав головой, он произнес:

— Надо, чтобы моя мать и Марта не узнали об этом…

Но госпожа Келлер уже добрела до нас, и ей стало ясно то, что мы хотели скрыть от нее: возможно, менее суток тому назад лейб-полк проходил здесь и теперь находится где-то поблизости!

Ни разу до сих пор опасность для Жана Келлера не была столь велика! Если его поймают, то его личность будет тотчас установлена и незамедлительно последует казнь.

Что ж, следовало как можно скорее бежать из этого опасного для него места! Надо было углубиться в самую густую чащу Ар-гоны, куда не сможет проникнуть колонна на марше! Если бы даже нам пришлось скрываться там несколько дней, колебаться все равно не приходилось. То был наш единственный шанс к спасению.

Мы шли весь остаток дня, шли всю ночь, вернее — не шли, а тащились! Плелись мы и весь следующий день, и 13 сентября к вечеру оказались у границы знаменитого Аргонского леса, про который Дюмурье сказал: «Это французские Фермопилы[111], но я здесь буду удачливее царя Леонида!»

Ему, Дюмурье, действительно суждено было оказаться удачливее. Вот так тысячи таких же, как я, невежд узнали, кто такой был Леонид и что такое Фермопилы.