Вперед в прошлое – 7

Глава 20 Ответит ли кто-то за кровь?

Самое скверное, что не было никакой ясности. Понятно было только, что вокруг «Останкино» стреляли, и гибли люди.

Только сопоставляя информацию из разных источников, можно было сложить более-менее достоверную картину. Руцкой, Хасбулатов и компания, боясь попасть под трибунал, призывали людей не расходиться, хотя прибывающих, которые не догадывались, куда идут, расстреливали в упор из БТРов. Ельцин и компания звали людей защищать Кремль, боясь, что их потеснят от корыта.

Скорее всего, защитники демократии, которых яростно убеждали, что за покушение на президента надо мстить и создавать боевые бригады для противодействия красно-коричневой чуме, попрутся к «Останкино» помогать своим и свои же их положат.

Я-взрослый наверняка убивал. «Наверняка» — потому что воин, если он не расстреливает врага в упор, не может с уверенностью сказать, что именно его пуля нашла цель. Только снайпер знает, скольких и кого он положил.

Да, я стрелял, но — по противнику, сильному и коварному хищнику, когда или ты, или тебя. «Останкино» охраняли частично вооруженные сотрудники Внутренних войск и МВД, бойцы спецназа. Что должно случиться с офицерами и солдатами, чтобы они начали расстреливать стариков, женщин и детей?

Вывод напрашивался один: силовики должны воспринимать их как врагов, потому что ни один психически здоровый мужчина не сможет убить старуху или ребенка, если они не представляют угрозу для жизни.

Задерганные неопределенностью, измученные недосыпом, замерзшие, слушающие только проклятья, бинтующие сослуживцам пробитые головы и сломанные руки, бедолаги совершенно озверели и слетели с катушек. Нельзя бесконечно долго сжимать пружину терпения.

Нельзя стрелять в безоружных.

Кто виноват в случившемся? Какими бы ни были его мотивы, виноват Анпилов, который уже после начала мясорубки звал людей к телецентру. И Ельцин, вцепившийся в пошатнувшееся корыто хваткой бультерьера.

— Паша, — прохрипел дед, комкающий рубашку на груди, я посмотрел на него, развалившегося на диване.

Дед сказал:

— В кухне, на нижней полке, за пакетами с мукой стоит бутылка коньяка. Принеси, пожалуйста.

— Ты только из больницы, еще таблетки пьешь, — попытался вразумить его я, но встретился с полным решимости взглядом и понял: бесполезно. Все равно он доберется до бутылки.

— Моя голова в порядке, а ноге это не повредит, — уверил меня дед, процедил сквозь зубы. — Невыносимо смотреть! Обезболить бы.

Если выбирать между отчаяньем и забвением, наверное, лучше второе. Если это ему поможет, то он забудется и хоть немного поспит, а то еще и правда инсульт его хватит.

Думал, у деда в заначке припрятана водка, которую он тихонько попивает, но нет. Золотистая потускневшая этикетка, темное стекло… Я взял в руки округлую бутылку, полную лишь на треть. Легендарный «Васпуркан» семидесятого года. Десять лет в дубе, двадцать три — в стекле.

Не просто пойло, которое, кривясь, посасывают тайком от жены, — благородный напиток, его пьют наперстками во время знаковых событий. Проснулась память взрослого, я понял, насколько это крутой коньяк, и мне нужно непременно его попробовать, сравнить с аналогом из будущего, который, как все уверяли «не тот».

— И не жалко заливать горе «Васпурканом»? — спросил я.

Дед уже как будто был пьяным — то ли от нервного истощения, то ли от усталости — и принялся загибать пальцы, приводя аргументы заплетающимся языком:

— В девяносто первом я не верил, что моей родины больше нет, ждал, что кто-нибудь придет и остановит безумие. И вот, спустя два года такие люди пришли. И проиграли. Когда делали этот коньяк, Армения была частью СССР… А теперь все. Окончательно ясно, что надо пить — не чокаясь. Пить хороший коньяк, провожать эпоху…

По телику пожилой ведущий с лошадиным лицом объявил менторским тоном:

— Поступила информация, что в результате неудачного покушения на президента, — он назвал известную фамилию доверенного лица Ельцина, возглавлявшего охрану, — получил пулевые ранения в область черепа и в крайне тяжелом состоянии доставлен в больницу. Прогноз неблагоприятен. Но мы верим в лучшее.

Я навострил уши. С этого момента вероятно любое течение событий. Ликвидирована одна из ключевых фигур…

— Убийство совершил старший лейтенант ВМФ России Остапенко Игорь Викторович, который самовольно поднял по тревоге роту охраны, вооружил и поехал поддерживать бандитов из Белого Дома. После неудачного покушения дезертир разрядил обойму себе в голову и скончался на месте. Где находятся его подчиненные, неизвестно.

Об этом человеке я-взрослый знал и считал его героем. В той реальности матросы под началом Остапенко до Москвы не доехали, и офицер застрелился. В этой он тоже погиб, но ликвидировал основателя небольшого олигархического клана.

На негнущихся ногах я побрел к серванту, взял две хрустальные рюмки и поставил на стол, не ополаскивая их от пыли. «Пыль — высушенная кожа времени», — всплыла в памяти взрослого где-то услышанная фраза.

— Хоть одну суку завалили. — Дед разлил коньяк по рюмкам, ничуть не смущаясь, что спаивает внука, поднял свою: — Вечная слава герою!

В этот момент я понял, что мне больше не четырнадцать. Потому что в четырнадцать невозможно удерживать свод мироздания и еще более невозможно поворачивать штурвал колоссального ковчега, уводя его с курса на рифы. Память взрослого закалила и укрепила меня, но, в отличие от взрослого, я был неискушенным, юным, пластичным и, как это ни странно, более добрым. Хотя ни я взрослый, ни тем более я прошлогодний не могли похвастать такими качествами.

Дед опрокинул рюмку в рот, а я пил коньяк маленькими глотками. Неискушенному организму он казался резким и противным, но я все-таки улавливал ноты древесной коры, сухофруктов и орехов.

Напиток быстро возымел действие, меня унесло, а потом срубило, и не хватило сил выключить телик.

Вроде только сомкнул веки, и вот сквозь сон пробилась трель телефонного звонка. Кто там в восемь часов ночи? Деда разбудят! Не до конца проснувшись, я рванул в коридор, снял трубку и, не до конца понимая, что сплю я или уже нет, пробормотал:

— Да.

Ответили приятным мужским голосом:

— Здравствуйте. Позовите, пожалуйста, Павла.

Кто это может быть? Кто знает, что я здесь, и кому я дал номер телефона? Тетка Чумы. Илья… Кто-то из наших? Но голос слишком взрослый…

— Это и есть Павел, — сказал я. — Вы кто?

— Влад, — представился звонящий.

Пока я пытался сообразить, что за Влад, перебирал новых знакомых из команды Алекса, он пояснил:

— Ну, помнишь, я тебя из аэропорта вез, у тебя дед в больнице был. Ты еще говорил, что есть работа. Овощи-фрукты, там… Предложение еще актуально?

Я завис, отгоняя сонное оцепенение и пытаясь вспомнить, что конкретно пообещал Владу. Это парень. Который недавно откинулся, и у него даже вещей нет. От моего предложения он отказался, а на следующий день пришел в больницу узнать, что с дедом.

Тот самый случай, когда человек сел в тюрьму, можно сказать, в Союзе, когда цены были стабильными, а вышел в самый разгар беспредела. Голый и босой, он потыкался в спины, понял, что ничего не понимает в стремительно меняющемся мире, и решил прибиться туда, где звали. Не работа мечты, но хоть что-то. И если его прогнать сейчас — пропадет ведь.

Воцарившееся молчание Влад расценил по-своему.

— Что ж, понятно: свято место пусто не бывает, я слишком долго рожал решение…

— Погоди, Влад, я просто сплю. Твой звонок поднял меня с кровати, — проговорил я, сложил все плюсы и минусы, понял, что Влад как нельзя кстати. — Сейчас товара нет. В Москве все зыбко и непонятно, вот я его и не заказывал. Закажу сегодня. Придет он послезавтра. Давай встретимся послезавтра в десять двадцать на Казанском вокзале у выхода из подземного перехода на перрон, где посадка на поезда дальнего следования. Там напротив — вторая-третья платформы. Понял, что за место?

— Давай, — без раздумий ответил он.

Я обозначил фронт работ:

— Нужно будет забрать груз, часть доставить на склад в Перово, потом оборудовать место возле метро и начать торговлю. Зарплата — две тысячи рублей в день, на руки по окончании рабочего дня. Сразу предупреждаю: будут производиться контрольные закупки, менять цену запрещается. Если на тебя поступят жалобы… сам понимаешь.

Донесся смешок. Видимо, Владу казалось забавным, что пацан выкатывает ему целый список условий.

— По рукам!

— Послезавтра, шестого октября, десять двадцать утра, — напомнил я. — До встречи!

Однако, внезапно. Уже и забыл про этого парня с мутным прошлым. Слишком велик риск, что рано или поздно он поддастся соблазну и сбежит вместе с выручкой. Но, с другой стороны, двадцать тысяч — не такие уж великие деньги, можно и рискнуть — помощь-то мне сейчас нужна как никогда, а потом, если хорошо себя проявит, Влад останется продавцом на постоянку. Эта случайная встреча может обернуться выгодным сотрудничеством, все зависит от наличия у парня мозгов и способности смотреть наперед.

Только я собрался набирать бабушку, как из спальни грянуло:

— Дорогие сограждане!

По гнусавым ноткам и фрикативному «г» узнавался отец российской демократии. Ельцин собирается толкнуть речь! Вряд ли это надолго, а звонок бабушке может и подождать минут десять.

На цыпочках я вошел в спальню. Дед похрапывал, полусидя на диване. Было девять утра, президент обращался к народу, держа шпаргалку о трех листах. Покосившись на деда, я убавил звук — не хватало, чтобы дед в порыве ярости разбил телевизор.

— Я обращаюсь к вам в трудную минуту. В столице России гремят выстрелы и льется кровь. — Ельцин пытался имитировать Левитановские интонации, но, мягко говоря, недотягивал, шепелявил и заговаривался.

— Свезенные со всей страны боевики, подстрекаемые руководством Белого дома…

Ну неужели так сложно научить его говорить? Я бы от стыда издох, если бы так изъяснялся, когда на меня вся страна смотрит. Куча же методик есть, которые и дикцию прокачивают, и даже от заикания избавляют.

— Сеют смерть и разрушения. — Ельцин уткнулся в листок и прочитал: — Знаю, что для многих из вас эта ночь была бессонной. Знаю, что вы все поняли. Эта тревожная и трагическая ночь многому научила нас. Мы не готовились к войне, мы думали, что можно договориться сохранить мир в столице. Те, кто пошел против мирного города и развязал кровавую бойню — преступники.

И кто же, артикль, ее развязал? Кто дал команду стрелять по Белому дому и собравшимся демонстрантам?

— Но это не только преступление отдельных бандитов и погромщиков. То, что происходило и сейчас происходит в Москве — заранее спланированный вооруженный мятеж.

Ага, попытка отстоять законность теперь называется мятежом.

— Он организован коммунистическими реваншистами, фашистскими главарями, частью бывших депутатов и представителей Советов. Под видом переговоров они копили силы, собирали бандитские отряды из наемников, привыкшие к убийствам и произволу.

Горбачев хоть фигура и спорная, хоть говорить умел.

— Ничтожная кучка политиканов попыталась с помощью оружия навязать свою волю всей стране. Средства, которыми они хотели управлять Россией, показаны всему миру. Это циничная ложь, подкуп, булыжники, заточённые железные прутья, автоматы и пулеметы. Те, кто размахивает красными флагами, вновь обагрил Россию кровью. Они надеялись на внезапность, что их наглость и беспримерная жестокость посеют страх и растерянность. Они надеялись, что военнослужащие останутся в стороне и будут спокойно смотреть, как расправляются с безоружными москвичами, как уновь устанавливают кровавую диктатуру в нашей стране.

На этом моменте захотелось выключить телик. Правильно было бы сказать: «Что военные останутся в стороне и не смогут расстреливать безоружных москвичей» — но что имеем, то имеем. Дальше пошел полный трэш, но я терпел и слушал:

— Они надеялись на то, что граждане России поверят в их ложь, они надеялись на скорую победу. Они просчитались, и народ проклянет преступников!

Ельцин сделал зверское лицо, насколько смог, и попытался прожечь взглядом экран, но в глазах не было огня, там плескалась гниль.

— Им и тем, кто отдавал им приказ, нет прощения, потому что они подняли руку на мирных людей, — взгляд в листок, — на Москву. На Россию. На детей. Женщин и стариков.

Если есть живое свидетельство понятию «наглая ложь», то вот оно. И ведь те, кто не в эпицентре событий, поверят! Белый дом так и не получил эфира, они были отрезаны от народа.

— Вооруженный мятеж обречен. Чтобы восстановить порядок, спокойствие и мир, в Москву входят войска. — Он поменял листки местами и продолжил зачитывать, уже не пытаясь изображать эмоциональный накал: — Их задача — освобождение и разблокирование объектов, захваченных преступными элементами, разоружение незаконных вооруженных формирований. Я прошу вас, уважаемые москвичи, морально поддержать боевой дух российских офицеров, это наша народная армия и милиция. И сегодня у них одна задача: защитить наших детей, защитить наших матерей и отцов.

Ага, всю ночь защищали. Из пистолетов, автоматов, пулеметов и снайперских винтовок. Ну, если он имеет в виду своих детей, то это читая правда.

Градус цинизма немного снизился, и президент объявил, что в столице введено чрезвычайное положение и комендантский час с 23.00 до 05.00. Все общественные организации, которые участвовали в беспорядках, запрещаются. После секундного молчания сказал, что нас стало меньше, назвал своего главного телохранителя, сраженного вероломно, попросил склонить головы «по погибшим», поблагодарил последователей.

Ни слова о штурме Дома Советов, который идет прямо сейчас. В той реальности погибших было точно больше ста, то ли 130, то ли 150 — это по официальным источникам. Что будет теперь?

Вдруг войска уже перешли на сторону Белого дома? Теперь-то возможно все что угодно.

Еще раз покосившись на деда, я подошел к нему удостовериться, что с ним все в порядке, очень уж он крепко спал. Вроде никаких проблем, похрапывает, шевелит пальцами во сне. Спи, дед. Надеюсь, в твоих снах спокойнее, чем в реальности.

Затем я пощелкал каналы, нашел CNN с комментариями на английском. Камеру каким-то чудом установили на крыше здания, было видно танки, зевак на мосту. Идиоты, валите оттуда!

Нет, раззявили рты, смотрят.

Бум! Танк дернулся, выплевывая снаряд — Белый дом, казалось, вздрогнул, но устоял, выплюнул выбитые стекла.

БТР открыл огонь из крупнокалиберного пулемета.

Палили куда придется: по окнам, стенам, по часам с золотистыми стрелками — они-то тут при чем? Почему-то часы было особенно жаль.

Бум! Еще выстрел из танка. В этот раз в здании началось задымление, из окон повалил густой черный дым.

Выругался проснувшийся дед, разразился гневной тирадой. Принялся шарить по столу взглядом в поисках коньяка, но я его спрятал. Требовать, чтобы я вернул коньяк, дед не стал, с обреченным видом уставился на экран и вздрагивал от каждого залпа, словно стреляли — в него.

— Давай выключим, — предложил я.

— А где же военные из мотострелкового полка, которые должны помочь? — спросил дед жалобно.

— Все боятся. Все устали от потрясений, — ответил я и шагнул в прихожую звонить бабушке.

Трубку она взяла сразу же и обрушила на меня волну возмущение: как же так, Москва просто смотрит? Люди безучастны? Ведь если вся Москва встанет, Ельцину придется плохо. С трудом и не сразу я добился ответа на вопрос, как там Каналья — а никак. Дома его не было, ночью свет не горел, рано утром тоже, так что непонятно, пропадает он где-то или пьяный валяется, искать его она не собирается, и так дел много.

Еще ей было непонятно, закупать и передавать ли фрукты сегодня вечером. Подумав, я дал команду передавать, да побольше. Торговля шла нормально, к тому же на горизонте появился продавец, зачем впустую прожигать время? Осталось уточнить у деда, с кем он договаривался о месте на рынке, потому что стоять под открытым небом, когда дождь полощет — не лучший вариант.

Пока бабушка материла Ельцина и ментов, я принес табурет для деда, поставил возле тумбочки — пусть поговорит с единомышленницей, обоим легче будет. Дед с радостью взял трубку, и снова квартира наполнилась возмущенными возгласами.

Было почти десять утра, скоро прибудет поезд, в этот раз без фруктов, сам просил повременить, пока не станет ясно, можно ли продолжать торговлю в Москве. Но лучше поехать пораньше, пока проводники на местах, и передать сумку с товаром для друзей, а то останутся они без карманных расходов.

Вечером обязательно нужно связаться с Ильей, а то вчера был увлечен гражданской войной и не позвонил ему. Ну а сейчас придется ехать на Казанский вокзал с сумками. Надеюсь, метро работает, движение не перекрыто.

Пока дед разговаривал с бабушкой, на кухне я пустил в ход последние яйца: пять пошли на омлет, одно, плюс прокисшее молоко, плюс мука и сахар — на блины, хлеба-то в доме не было. Заварил кофе себе и чай деду. Сам быстренько перекусил, потом помог деду управиться в ванной, усадил его за стол и принялся перекладывать носки и колготки из рюкзака во вторую клетчатую сумку. Когда уже почти закончил, запиликал дверной звонок.

— Кого там принесло? — крикнул дед. — Павел, глянешь?

— Уже бегу! — отозвался я и метнулся к двери.

За несколько секунд перебрал варианты, кто там может быть: продавцы фигни, свидетели Иеговы, сисястая дедова любовница. Странно, что он о ней даже не вспомнил… Я посмотрел в глазок и увидел на пороге… Алекса, покачивающегося с пятки на носок.

— Это ко мне, — крикнул я деду.

Что сюда принесло Алекса И главное, как он меня нашел?

Распахнув дверь, я хотел поприветствовать приятеля, пошутить, что сегодняшний день слишком внезапен, и я боюсь новых сюрпризов, но заметил царапину на его лбу, обреченность в глазах и спросил:

— Что случилось?

— Лёха случайно не у тебя? — По всему видно было: Алекс не верит, что Лёха здесь.

— Лохматый белобрысый, — уточнил я и ответил: — Нет…

— Пропал Лёха, — пожал плечами Алекс.

— А Егор? — поинтересовался я, потому что, если у кого был шанс влипнуть в передрягу, так это у Егора, Лёха-то у Кремля и в безопасности, там никаких перестрелок, а побоища стенка на стенку не случилось.

— Егор дома, в школу, вот, пошел. А Лёха поругался с родителями, которые к Ельцину не пускали, сбежал. Они морги обзвонили, больницы обзвонили, его нигде нет. Что неудивительно, в такой неразберихе легко потеряться. — Он провел ладонью по царапине на лбу. — Еле ноги унес.

­— В смысле? — переспросил я. — Откуда ты ноги уносил?

— Да все оттуда же…

— Ну ты-то нахрена туда поперся? — не выдержал я. — Ты Лёху, что ли, искал? Ну тупо же!

— Не. Я в академии учусь, между прочим. В юридической. А она недалеко от Баррикадной. Выхожу из метро, а там трындец что творится, какие-то люди бегут, орут. Менты — ко мне, кто такой, мол. Я говорю, студент, и на здание академии показываю. Они такие, вали домой, и побыстрее, лекций не будет, давай, не мешай, переходи на ту сторону улицы. Я — переходить. Эти орут — быстрее. Я — бежать. А по мне — стреляют. Думают, раз бежит — преступник. Со мной еще народ бежит, совершенно левый. Один мужик упал и так и остался валяться.

Алекс поджал губы и повторил:

— Раз бегу — значит, преступник…

— Зайдешь? — Я посторонился, приглашая его в квартиру, но Алекс остался стоять истуканом, сжав кулаки.

— Надо что-то делать, — проговорил он. — За Лёху волнительно. Но туда я больше не пойду… Но просто ничего не делать… — Он помотал головой. — Надо делать хоть что-то!

Уже придумав, чем себя и его занять, я уточнил:

— Там до сих пор месиво, что ли?

— Ну да, — кивнул Алекс.

— А в метро безопасно? Там нет перестрелок?

— Не-а. Ни ментов, ни перестрелок.

Вспомнилось, что огромное количество жизней забирает травматический шок, многих людей можно было бы спасти, вовремя введя обезболивающее или противошоковые препараты, потому раньше в аптечках военных был «промедол», в последствие замененный бупренарфином.

Правильно обездвижив ногу при переломе со смещением, можно избавить человека от инвалидности.

Знает ли об этом простой обыватель, главная задача которого — выжить? Вряд ли. А я — знаю.

Раз уж реальность начала меняться, а я — тот, кто за это в ответе, есть способ помочь хоть кому-то, не рискуя жизнью.

Мне-взрослому поначалу военно-полевая хирургия и терапия казались ненужными предметами, пока не пришлось воевать по-настоящему. Так что знания и некоторые практические навыки имелись. Я останавливал кровотечения, накладывал повязки, ставил внутримышечные инъекции, в вену тоже колоть приходилось. Знал, какую помощь оказывать при каких травмах, а поскольку сейчас «скорых» не хватает, такая помощь как нельзя кстати хотя бы тем, кто добрался или кого затащили в метро.

Но я-нынешний чуть в обморок не брякнулся, когда самосвал задавил собаку, буквально размазав ее по дороге. Вот увижу раненого, как вырублюсь от вида крови или, чего хуже, обломков костей…

Нафиг нужно, дома спокойнее.

Нет! На мне слишком многое, мое бездействие непростительно.

Взрослый я гнал в метро спасать людей, я-вчерашний боялся и упирался руками и ногами.

— Алекс, — хрипнул я чужим голосом, — мне нужно сгонять на вокзал, передать посылку домой. Потом я собираюсь накупить бинтов, обезболов, антисептиков и рвануть на Баррикадную. Из метро выходить не буду. Буду оказывать первую помощь на месте. Ты со мной?

Таким удивленным я Алекса еще не видел.

— Первую помощь? Ты спятил? Там огнестрельные ранения! Что ты сможешь? — Он покрутил пальцем у виска.

Хотелось взять его на слабо, типа страшно ему, но я терпеливо растолковал:

— Смогу. Я курсы проходил и вообще в мед готовлюсь. Чего знаниям пропадать? Так что, ты со мной?

Парень поскреб в затылке, его раскосые азиатские глаза превратились в щелочки.

— Лёху мы вряд ли найдем, скорее всего, его загребли менты, — предположил я. — Это к бате Олега надо…

— Его третьи сутки нет дома, — сказал Алекс, подумал немного и махнул рукой. — Ладно, я с тобой. Сперва на вокзал, да?