Время ангелов

Глава 8

— Извините меня, это Антея Барлоу из пастората. Вы должны меня помнить. Мне хотелось бы…

— Я вас помню, миссис Барлоу. Если вы хотите повидать пастора, то, боюсь, вам опять не повезло. Он никого не принимает.

— Но, дорогая, поймите. Мне действительно…

— Очень жаль.

Пэтти чувствовала себя несчастной до глубины души. Лондонская жизнь ей не нравилась. Туман и одиночество подавляли ужасно. Теперь она знала, где магазины, но путь туда был долгим и утомительным, а через строительную площадку проходить было вообще неприятно. Однажды она заметила там какого-то человека. Он стоял неподвижно на краю тротуара. Пэтти не знала, как ей пройти мимо. И тут она разглядела, кто это: Лео Пешков неожиданно расхохотался и, подпрыгивая и размахивая руками, исчез в тумане. «Какой противный парень», — подумала испуганно Пэтти.

К тому же роль «стража у ворот» давалась ей все труднее. В том, прежнем приходе, люди уже свыклись, что Карл очень странный. Здесь же довольно часто она не знала, как отвечать. Карл велел ей никого не впускать. И с этой задачей она справлялась все хуже. Карл решил: когда ее нет, никто другой не имеет права открывать. Поэтому, возвращаясь с покупками, она часто заставала нескольких визитеров, томящихся в надежде, что их впустят. Маркус Фишер продолжал названивать. Миссис Барлоу звонила каждый день. Были и другие, жаждущие встречи с пастором, в том числе какой-то мужчина из какого-то комитета, который после троекратного отказа только еще больше распалился. При всем при том Пэтти не жаловалась.

Пэтти тревожилась о Карле. А тревога эта, как всегда неясная, неопределенная, все росла и росла. В прежнем приходе Карла защищала привычка. Он был «этим чудаковатым пастором», и местные жители как бы даже гордились его причудами. На новом месте он стал еще более странным и в то же время еще более незащищенным. Он выступал, огромный и ужасный, из своего окружения, как единственный ставший видимым посланец какого-то иного измерения. Пожалуй, о нем нельзя было сказать, что он целиком и полностью пребывает внутри дома. И держа дверь на запоре, Пэтти иногда чувствовала, что защищает существо, которое тут же оказалось бы жертвой обыкновенных людей — просителей, дергающих колокольчик, — если бы они узнали о его существовании. С отвращением и ужасом они раздавили бы его. Но могло случиться и обратное: явление Карла изувечило бы или уничтожило его врагов.

Пэтти понимала, что эти мысли неразумны. Но как ей самой не удавалось защититься от постоянной враждебности этого мира, так не было у нее защиты и для Карла. Угроза шла отовсюду. К тому же она поневоле начинала побаиваться его самого. Он был очень угрюм и постоянно груб с нею. Его разгневало, что она оставила открытой дверь, ведущую в угольный подвал, через которую и проник Маркус Фишер. Она тогда подумала, что это какой-то негр-великан. Карл выругал ее и прогнал от себя. Пэтти потом долго плакала в своей комнате. Она ему не нужна, она ему отвратительна. От правды не уйдешь: она не принимала ванну с тех самых пор, как они переехали. В ванной комнате, находившейся в необогреваемой части дома, было очень холодно.

Пэтти продолжала мечтать. О том, как уедет, как начнет все сначала. Но все это было в общем-то несерьезно. Мелькало в виде каких-то размытых картинок. Единственная польза от них — хоть какое-то развлечение во время уборки. Новым материалом пополнились эти призрачные видения после рассказа Евгения Пешкова о его жизни в лагере. Пэтти представляла, как она там помогает страждущим и жизнь ее наполняется смыслом. Но кто она, никто не должен знать. Ее слава и венец — все должно оставаться в тайне. Конечно, в ее сердце отложились несколько циничные замечания Евгения о самодовольстве добровольных помощников. Означает ли это, что истинная помощь страдающему неотделима от собственного страдания? По-настоящему добродетельный человек должен творить добро не задумываясь, как творил его Иисус Христос. Евгений сказал: «Для этого надо быть святым». Ну что ж, надо попробовать. Откуда ей знать о собственных возможностях, если она ни разу не пыталась? Хотя кто знает, может, она просто хочет обрести счастье, чистое, без чувства вины, дарящее радость? Может, этим и объясняются все ее мечты? Да, разобраться в этом было нелегко.

Но не только потому Пэтти сомневалась в крепости своего желания обрести святость. Евгений Пешков занимал все больше места в ее жизни, в ее мыслях. Дружба с Евгением открылась перед ней как некие гигантские врата. Она и сама не заметила, как оказалась внутри. «Узнавание» — для Пэтти это всегда было трудно — сопровождалось тревогами и усилиями, каким-то непрестанным замешательством. В сущности, кроме Карла она никого толком и не знала. Но с Евгением она почти сразу почувствовала себя легко. То, что тут не обошлось без солидарности слуг, «друзей по несчастью», нисколько ее не обеспокоило. Жаль ей было только одного, что она не объяснила, как ее лучше называть. Он звал ее «Пэтти», а ей хотелось — Патриция. Ну ничего, значит, до «Патриции» она еще не доросла.

В Евгении чувствовалась некая уверенность и завершенность, притягивавшая все то, что в Пэтти было разрозненного и замутненного. Он был невероятно полон собой. Какой-то свет исходил от него, может быть, тот, который шел еще с его младенческих лет. Там было средоточие всего, в чем Пэтти нуждалась, чего сама была лишена. К тому же она ощущала, что он чистый человек, и от этого таинственным образом теплело у нее на сердце. Пэтти алкала его чистоты, едва понимая, что это значит. Она всей душой хотела быть рядом. Евгений олицетворял добрый, ясный, простой мир, из которого она ушла навсегда. Она любила и его страдания, завидовала, что на его долю выпало такое. «Гитлер», «Прага» — от этих названий горести переставали быть бессмысленными. Конечно, в те времена о смысле страданий никто не думал. Но теперь утешительно было сознавать, что кто-то пережил события, имеющие имя. Пробуя рассказать Евгению о своем детстве, она не могла изложить свою историю. Мелькали какие-то бессмысленные отрывки. Его жизнь была пронизана смыслом всегда. Смысл ее жизни таился в будущем, в том времени, когда она станет Патрицией.

Безусловно, она не рассказала Евгению о своих отношениях с Карлом. Это очень беспокоило ее и мешало почувствовать себя полностью счастливой. Что-то очень живое и очень важное в себе она успела вручить Евгению. Но вокруг этого вились старые корни ее связи с Карлом; она была сотворена из этой материи, вплетена в нее. Действительно, как-то ужасно и неизбежно, она была Карлом. Пэтти, подружившаяся с Евгением, лежала, как крохотная беспомощная куколка, внутри настоящей Пэтти. Сможет ли она когда-нибудь открыть это Евгению? Ей не верилось, что сможет.

Глядя теперь на миссис Барлоу, такую бодрую, энергичную, Пэтти думала об обещании Евгения показать ей море. Станет ли Карл возражать? Странно даже спрашивать о таком. Но, вопреки всему, она надеялась, светло и радостно, что ей-таки суждено вместе с Евгением увидеть море.

— Очень жаль, миссис Барлоу, — повторила она и стала затворять дверь.

— Я рискнула послать ему по почте небольшое письмо.

— Похоже, он не читает писем.

— Ну позвольте мне войти, на секунду. Я принесла кое-что и хочу оставить.

Миссис Барлоу ухитрилась проскользнуть мимо Пэтти. Растерявшись, Пэтти помедлила, но все-таки закрыла дверь. Она быстро оглянулась и посмотрела на лестницу. Темный зал уныло освещался висевшей в центре голой электрической лампочкой, от которой все вокруг становилось невнятным и бесплотным. В холодном водянистом свете вещи казались какими-то призрачными. Плетеные стулья, стол на бамбуковых ножках, сделанный под старину дубовый комод бесцельно толпились вокруг. Пэтти стояла и смотрела на Антею Барлоу. Она знала: Антея Барлоу — враг.

— Не возражаете, если я сниму пальто? Просто чтобы лучше себя чувствовать, когда снова выйду на воздух. На улице в самом деле сейчас прохладнее, чем обычно. Начинается снегопад. В нем есть что-то волнующее. А вы любите снег?

Только сейчас Пэтти заметила, что сделанное из черного курчавого меха пальто миссис Барлоу покрыто сверху донизу воздушными кристалликами, напоминавшими тончайшее кружево. Пальто тяжело шлепнулось на спинку стула и упало на пол. Пэтти его не подняла.

— Что вы хотите оставить? У меня, извините, много дел…

— Просто букетик подснежников. Маленький подарок для пастора. И к нему небольшая записка. Они прелестны, не правда ли?

Пэтти промямлила что-то. Миссис Барлоу — она смотрелась очень солидно в черном шерстяном костюме, украшенном нарядным поясом с пряжкой в виде корзины цветов, — извлекла маленький бумажный сверток из глубин своего существа. Снежинки на ее меховой шапке, теперь растаявшие, стали похожи на крохотные стеклянные бусинки. Она протянула сверточек Пэтти. К шуршащей бумаге было пришпилено письмо. Вглядываясь в содержимое свертка, как в сверток с младенцем, Пэтти увидела цветы, хрупкие, как белые льдинки или леденцы. Они издавали чуть слышное благоухание.

— Просто чудо. В народе их зовут цветами «февральской девы». Считается, что они расцветают второго февраля, на Сретенье, в честь очищения Богородицы.

— Милые, — неохотно проговорила Пэтти.

— Эти цветы появляются рано и просто не могут ждать! Думаю, они с островов Силли. Большинство ранних цветов привозят оттуда. Маленькие глупышки. Так я всегда называю их!

— Благодарю, миссис Барлоу, но теперь…

— Ну пожалуйста, позвольте мне остаться еще на минуту. Я вас не задержу. Но мне о стольком надо спросить. Вам известно это воззвание о восстановлении церкви?…

— Нет.

— А, понимаю. Я думала, отец Карл рассказывал вам об этом.

— Пастор не говорил ничего, — ответила Пэтти. Ее возмутила фамильярность обращения.

— Да, возможно, на эти темы он с вами не говорит. Ну так вот. Есть план — восстановить церковь и направить отца Карла в Америку за финансовой поддержкой…

— Увы, я ничего об этом не знаю, миссис Барлоу. И теперь я вынуждена попросить вас… — Пэтти боялась: Карл мог не на шутку разгневаться, что она впустила эту суетливую даму. С суеверным ужасом представляла она, как он появляется на верхней площадке и видит пришелицу.

— Но это очень важно. Завтра состоится заседание. Вот почему я хотела бы поговорить с отцом Карлом. Вам не кажется…

— Я прошу…

— Он что, болен?

— Он здоров, — Пэтти с тревогой уловила изменение тона в голосе миссис Барлоу. Безусловно, она была решительной женщиной и не такой уж глупой, как казалось.

— То есть я хочу сказать, может, он немного переутомился? У каждого бывают такие минуты — жизнь кажется тяжким грузом. Все мы страдаем некоторой неуравновешенностью, немного тоскуем, немного…

— Пастор вполне здоров, — повторила Пэтти.

— Мне так хотелось с ним поговорить. Сочувствующий посторонний с некоторым опытом… Возможно, я могла бы помочь, в сущности, я…

— Спасибо, не надо.

— Ах, как мне хочется что-нибудь, хоть что-нибудь сделать.

— Я очень занята.

— Все заняты, особенно мы, женщины. Если бы вы разрешили вам помочь. Помогать — это мое призвание. К примеру, я с радостью повезла бы Элизабет на прогулку на автомобиле, конечно, когда погода улучшится.

— Элизабет? — удивилась Пэтти. Она пристально посмотрела на миссис Барлоу, на ее несколько крупное, безумно восторженное лицо, влажное, раскрасневшееся в относительном тепле дома. — Элизабет? Но откуда вы о ней знаете?

Пэтти уже привыкла воспринимать Элизабет как некий неприятный домашний секрет. Попадались люди, которые вообще не подозревали о ее существовании. Карл говорил: «Так будет лучше». Евгений и тот до сих пор не знал, что в доме живет еще одна девушка. Пэтти старалась не произносить даже имени Элизабет отчасти еще и потому, что так звали пропавшую сестру Евгения.

— О, ну, приходские слухи, знаете ли. Тут ничего нельзя скрыть. Просто компания старых сплетников — вот кто мы такие.

— Странный какой-то приход. Безлюдный. Не могу понять, как же…

— Элизабет, наверняка, чувствует себя не совсем хорошо. Такая жизнь не для молодой девушки. Я с радостью буду приходить, беседовать с ней.

— Мне кажется, вам лучше уйти, миссис Барлоу.

— Что и говорить, у нее есть и Мюриэль, и вы. Почти семья. Вы, должно быть, очень преданы отцу Карлу. Я не сомневаюсь в этом, Пэтти. Можно мне так вас называть? Ведь мы уже много раз виделись. Вы служите в доме отца Карла уже давно, так ведь?

— Берите свое пальто! — Пэтти швырнула мокрый меховой куль на грудь миссис Барлоу и широко распахнула дверь. Снаружи почти совсем стемнело. Несколько снежинок опустилось на лежащий у двери коврик.

Антея Барлоу надела пальто. «Я, конечно, сумасбродка, — вздохнула она. — Но вы привыкнете. Все привыкают».

Она улыбнулась Пэтти и протянула ей руку. С надеждой, как видно, на искренне дружеское пожатие. Но Пэтти сделала вид, что не заметила.

— Я загляну снова, — тихо сказала миссис Барлоу.

Она шагнула во тьму и вскоре растворилась среди едва различимого движения хлопьев. Пэтти заперла дверь. Прислушавшись, она с облегчением различила доносящиеся сверху звуки сюиты из «Щелкунчика».

Она развернула букет и бросила обертку вместе с письмом миссис Барлоу в корзину для бумаг. Карл не узнает о дерзкой посетительнице. А цветы она подарит Евгению. Пэтти засмотрелась на подснежники. Полосочка светлейшей, прозрачнейшей зелени шла вдоль зубчатого края поникшего белого цветка. Цветы казались неожиданно одухотворенными, присутствующими. Пэтти глядела на них удивленно. Так вот они какие — цветы. Благодаря им образовалась в веренице темных дней какая-то пауза, просвет, сквозь который Пэтти увидела непередаваемо больше, чем приближение весны. Призыв к заблудшей душе, плач в вечерней росе, небесный свет льется и возрождается в лепестке.

Осторожно прижимая цветы к груди, она подошла к окну. Отсюда, изнутри, мороз нарисовал на стекле сложный узор. Процарапав отверстие в сахарном инее, Пэтти выглянула на улицу. Снег, едва различимый в желтоватой тьме, падал теперь сплошной стеной; снежинки медленно вращались на лету, создавая вместе огромный изменчивый узор, слишком сложный для глаза, охватывающий тело какой-то гипнотической лаской. Весь мир тихо кружился и изменялся. Пэтти в изумлении долго глядела на снег.

Вдруг позади, в доме, раздался громкий протяжный крик, захлопали двери, застучали шаги. Кто-то настойчиво выкрикивал ее имя.

Евгений ворвался в зал, размахивая руками.

— Пэтти, Пэтти! Она исчезла!

— Кто?

— Моя икона, ее украли! Я не запер дверь! Ее украли!

— Бедный, бедный, — проговорила Пэтти. Она протянула к нему руки. Он подбежал, и она обняла его. Подснежники были смяты. Где-то высоко в темноте содрогались голова и плечи. Она вдохнула аромат погибших подснежников. Обнимая Евгения, она все повторяла: «Бедный, бедный, бедный».