Влад Дракулович

И вот тут отроку пришлось умерить пыл, потому что в ответ на подобные вопросы рассказчики почти всегда приподнимали брови и произносили фразу со словом "йок". Дескать, не было такого случая или не помнят.

- Как? - недоумевал княжич, приставая к очередному собеседнику. - Ты десять лет в походах. А вот шрам у тебя на руке. Ты не убил того, кто тебя ранил?

Воины начинали смотреть куда-то мимо или в сторону, показывая, что на такой вопрос отвечать не будут.

- Но ведь в бою всегда убивают, - не унимался Влад.

Княжич ожидал, что воины-турки будут с большим удовольствием рассказывать об убийстве врагов, но воины всем своим видом показывали, что такой разговор им неприятен. Поначалу Влад не понимал, что заставляет их так себя вести, но когда третий по счёту воин отказался говорить об убийствах, отрок начал подозревать, что удалые песни о войне, столько раз звучавшие во время застолий во дворце у отца в Тырговиште, не отражают правды.

В песнях часто восхвалялось упоение битвой, но в настоящей жизни, судя по всему, редко кто был способен с упоением ворваться во вражеские ряды, чтобы рубить там врагов направо и налево, веселясь и смеясь. Окажись песни правдивыми, турки не стали бы отказываться вспоминать это. "Неужели, их не пьянил запах крови, а предсмертные крики и хрипы не становились музыкой в их ушах?" - удивился Влад. Получалось, что нет. А затем княжич вспомнил, кто же пел удалые песни на пирах, и подозрения, что эти песни не отражают правды, только усилились.

Удалые песни звучали не из уст воинов, а из уст певцов, которым полагалось развлекать государя и его гостей. Если же кто-то брался подпевать, то это всегда оказывались юнцы, ещё не бывавшие в походах. Старшие в это время молчали, но если раньше Влад думал, что они молчат из-за того, что степенному человеку не подобает горланить на пиру, то теперь спросил себя: "А вдруг они молчали потому, что не во всём были согласны с песней?" Получалось, что удалые песни сочиняет мечтатель, который после первого же большого сражения поймёт, как заблуждался. А вот опытный воин не станет петь о том, как приятно резать врагу горло. Опытный будет петь про походный костёр, про бескрайнее небо над головой, про покинутую семью и родной дом.

"А с чего я решил, что запах крови может пьянить? - размышлял Влад. - Ведь если задуматься, то запах крови по-настоящему пьянит только голодного зверя, да и то не всегда". Княжич прекрасно знал, что даже зверь не будет опьянён запахом крови своего сородича - зверь лишь испугается, озлобится или опечалится. "И человек, видя смерть собрата, должен испытать те же чувства, - понял отрок. - Должен испытать те же страх и печаль, но более сильные, потому что человек наделён разумом и способен видеть грань между добром и злом. А если людям всё-таки приходится убить, они стремятся забыть об убийстве, как эти воины-турки. Стремятся забыть, потому что воспоминание мучительно. Потому они и не хотят говорить, как убивали".

И всё же на корабле княжич нашёл такого воина, который с удовольствием рассказывал, как резал врагам носы, вёл счёт и довёл до ста пятидесяти четырёх. Воин говорил весело и улыбался во все зубы. Казалось, вот герой удалых песен, но, глядя в глаза удальцу, Влад ясно видел, что воин стоит на пороге безумия. "Этот турок уже разучился отличать добро от зла и скоро отучится различать друзей и врагов", - решил княжич, ведь весёлый воин не случайно сидел один, сам по себе, и пусть ему выказывали почтение, но подружиться с удальцом никто не стремился.

Воин показывал Владу длинный узкий мешок для воды и уверял, что мешок этот сделан из кожи, содранной с руки "гяура", то есть христианина. Мешок не имел швов. Один конец намертво стянули шнурком, а другой конец был завязан так, чтобы при надобности быстро развязать. Воин даже выпил из мешка и, усмехаясь, протянул его любопытному княжичу, предлагая угоститься. Влад помотал головой, но возмущения не выказал, прекрасно понимая, что воин нарочно подначивает, а другие турки смотрели на всё это и качали головами, будто спрашивали удальца: "Зачем же так? Пусть этот отрок принадлежит к неверным, но он гость султана".

Путешествуя морем, Влад и Раду плыли с султаном на разных кораблях. Очевидно, не такими уж важными "гостями" были дети румынского государя, но однажды, во время очередной стоянки султан позвал Влада к себе - позвал просто так, без причины.

Турецкий правитель сидел в шатре, установленном прямо на палубе, и казалось, совсем не страдал от качки. Наверное, он привык к ней, потому что даже по суше его всё время носили в паланкине, и корабль тоже стал для турецкого правителя паланкином, пусть и очень большим.

Хозяин шатра, всё так же облачённый в чёрную одежду, сидел на ковре среди подушек, а рядом - так, чтобы султан смог легко дотянуться правой рукой - находился низкий круглый столик. Столешница полностью скрывалась под серебряным подносом, а на подносе стоял серебряный кувшин и чаша-пиала. Лицо у султана было бледное, как будто с начала путешествия он ни разу не выходил на воздух. Тем не менее, правитель, несмотря на некоторую усталость, пребывал в хорошем настроении.

Влад помнил, что при встрече с султаном надо отвешивать поясные поклоны, однако искусство кланяться было для княжича так же ново, как турецкий язык, ведь до приезда в Турцию кланяться почти не приходилось. Даже на церковных богослужениях, когда все вокруг кланялись, членам княжеской семьи следовало лишь чуть пригибаться, поэтому в султанском шатре отрок поклонился неумело, и султан, увидев это, улыбнулся.

- Ты живёшь при моём дворе уже три месяца, а я до сих пор не спросил тебя, нравится ли тебе у меня, - произнёс правитель.

Наставник Влада, стоя за спиной у княжича, тихо перевёл эту речь, а Влад уже, достаточно знавший по-турецки, ответил:

- Благодарю за гостеприимство, великий султан. Я всем доволен.

Услышав, что отрок говорит по-турецки, султан снова улыбнулся:

- Мне сказали, что ты говорил с моими воинами.

Наставник Влада снова начал переводить, но эту фразу княжич понял и так:

- Да, великий султан, - ответил он.

- И что ты думаешь про моё войско? - спросил правитель.

- Я думаю, что твои воины - хорошие и добрые люди, - сказал Влад, - ведь они не станут убивать без веской причины.

Султан услышав это, необыкновенно развеселился. Он громко засмеялся, показывая зубы:

- Мои воины добрые и хорошие? Вот уж не ожидал услышать таких слов от христианина. Неожиданный ответ! Этим ответом ты напомнил мне твоего отца. Он тоже отвечал неожиданно.

Ободренный этими словами, Влад решил рискнуть:

- Я сказал тебе не всё, великий султан.

- Ты хочешь сказать мне что-то ещё про моё войско? - спросил турецкий правитель, взял со столика пиалу и немного отпил из неё. - Тогда говори.

- Когда я беседовал с твоими воинами, там был один воин, который мне не понравился, - произнёс княжич.

- Вот как? - султан явно готовился снова услышать что-то неожиданное, поэтому улыбался. - И чем же он тебе не понравился?

- Не сочти это обидой, великий султан, - сказал Влад и оглянулся на наставника, чтобы тот перевёл. - Тот воин не понравился мне потому, что он не видит разницы между животным и человеком. Для него люди, как бараны. Он режет их и ведёт счёт, и даже сделал себе мешок для воды из человеческой кожи. Разве человек может так поступать с человеком?

Султан, поняв, о чём говорит отрок, как-то странно ухмыльнулся:

- Значит, тот воин тебе не нравится? Ты боишься, что когда-нибудь он прирежет и тебя?

Влад пожал плечами:

- Я не знаю, великий султан.

- Ты боишься его! - снова засмеялся турецкий правитель. - А знаешь, почему боишься? Потому что ты сам - барашек. Если бы ты был львом или хотя бы львёнком, ты бы не боялся, что тебя прирежут. Так знай же, барашек, что такие воины, которых ты боишься, это самые ценные воины в моём войске. Именно они приносят мне победу. Именно они подают пример остальным, которых ты называешь добрыми и хорошими. Ты понял?

- Да, великий султан, - произнёс Влад, а султан продолжал смеяться, показывая зубы:

- Пока ты - барашек, но посмотрим, кто из тебя вырастет.

Княжич не знал, что ответить и потому молчал, а турецкий правитель, когда немного успокоился, то милостиво махнул рукой:

- Теперь иди. Ты достаточно повеселил меня сегодня.

Влад ещё долго вспоминал беседу о воинах, потому что с тех пор султан стал называть Влада не иначе как "барашек". Иногда княжичу хотелось обидеться, потому что бараны это трусливые и покорные существа, но ведь турецкий правитель также сказал "посмотрим, кто из тебя вырастет". "Наверное, султан, называя меня барашком, хочет, чтобы я задумался, пока не поздно", - рассуждал отрок, но ему совсем не хотелось становиться похожим на того удалого воина, отрезавшего сто пятьдесят четыре вражеских носа.

Между тем флот, двигаясь на север, подошёл совсем близко к Константинополису, и все отчётливо увидели то место, где Азия встречается с Европой. Здесь пролив был не более широк, чем обычная река, а знаменитый город находился как раз с другого конца пролива. Влад, разглядывая берег, не видел ни стен, ни огромного купола Святой Софии, но знал, что всё это рядом - сразу за лесистым горным хребтом, вздымавшимся из воды.

Во время путешествия Влад много вспоминал отцовские рассказы про Константинополис, слышанные в детстве. Ведь сейчас княжич плыл тем же путём, которым его родитель двадцать два года назад возвращался домой от греков, к которым сбежал от султана. Двадцать два года назад родитель видел те же самые берега, и даже время года совпадало - осень.

"А если бы султан решил осаждать Константинополис сейчас? - вдруг подумал Влад. - Смогли бы греки отбиться?" Он подумал так и сам себе удивился, ведь размышление о том, смогут или не смогут греки отбиться, означало сомнение - сомнение, что святой город устоит в любом случае. Но как можно было сомневаться? Ведь речь шла о столице всего православного мира!

Влад знал, что городу покровительствует Божья Матерь, которая неустанно молит Сына простить православным и остальным христианам всяческие прегрешения и не наказывать. Отрок не раз слышал про это от священников, также утверждавших - если бы Константинополис пал, его падение стало бы страшным знаком, что Господь устал прощать и хочет воздать каждому по заслугам. Теперь Влад вспомнил слова священников и потому, проплывая на корабле мимо великого города, наконец, понял, что означали отцовы рассказы о старом больном василевсе, не могшем даже голову повернуть без посторонней помощи.

"Отец увидел, насколько город слаб, - сказал себе отрок. - И слова о том, что греки отбились из последних сил, были сказаны не просто так. Это значило, что чаша Господнего терпения почти переполнилась. Это значило - христиане совершили столько прегрешений, что в чаше осталось совсем мало места, и достаточно одной маленькой лжи, одного лёгкого проступка, чтобы Господь разгневался".

Влад помнил из рассказов, что отец, прибыв в Константинополис из султанского лагеря, испытывал странные опасения - опасался навредить грекам, проникнув к ним обманом. Раньше княжич не понимал, почему отец говорил так, а теперь получалось, что для опасений имелись все основания! Ведь тот обман, когда отец притворялся послом, мог стать последней каплей, которая переполнила бы чашу Господнего терпения! "А если последней каплей станет обман Яноша Гуньяди? - вдруг подумал Влад - Ведь Янош нарушил перемирие!"

У себя дома княжич много слышал о том, что турки "лживы и двуличны, как и все восточные люди". Было столько разговоров! Но почему-то сейчас эти "лживые и двуличные" турки оказались обмануты "честными и благородными" крестоносцами. Янош клялся, положив руку на Библию, что станет соблюдать перемирие. Он клялся, что прекращает все войны с турками на десять лет, а сам не вытерпел даже месяца. "Вот мой отец не обманул султана, - думал Влад. - Мой отец не захотел нарушить слово и привёз меня и Раду к туркам, как обещал. Может, это из-за Константинополиса?"

Конечно, причина казалась странной. "Если не отец, так кто-нибудь другой заставит чашу Господнего терпения переполниться, - рассуждал княжич. - Это неизбежно. А если неизбежно, то зачем жертвовать детьми? Зачем?" Отроку казалось, что в подобном случае даже самая привередливая совесть должна была успокоиться и не мучить родителя за то, что не отдал детей. А родитель всё-таки отдал! Что же им руководило? Неужели, совесть? А может, страх? Страх перед гневом султана. А может, и страх, и совесть одновременно?

Размышляя так, княжич Влад ещё не знал будущего, а вот государь Влад, совершавший паломничество в монастырь, уже знал судьбу великого города. Государь знал, что чаша Господнего терпения, в конце концов, переполнилась, и Константинополис пал. Хозяевами в этом городе стали мусульмане, а православный мир смотрел в грядущее с тревогой.

Государь Влад несколько раз посещал турецкий Константинополис, и всякий раз покидал его с тяжёлым сердцем, видя, что в городе царит запустение. Князь видел, что многие здания, разрушенные или сгоревшие во время последней осады, до сих пор не восстановлены. Видел, что храмы, даже не превращённые в мечети, остались без крестов. Видел, что в центре города появилось множество пустырей, заваленных мусором и заросших сорной травой, в которой устраивали себе лежбище стаи бродячих псов. Причём, передвигаясь по городу, государь Влад не мог не замечать запустения, потому что сорная трава пробивалась даже сквозь камни мостовых, и каждый камень словно стенал, рассказывая об утраченном величии.

Если б старший Дракул в своё время нарушил слово и не привёз султану своих детей, то младший Дракул, посещая Константинополис, наверняка испытывал бы чувство стыда. Однако старший Дракул сдержал слово, данное туркам, поэтому младшему было нечего стыдиться. Младший мог с полным правом сказать: "Падение великого города - не моя вина и не вина моего отца. Это вина Яноша Гуньяди, у которого не было ни страха, ни совести".

Государь Влад не имел оснований для стыда, поэтому вместо стыда рождалось чувство возмущения. "Чаша Господнего терпения переполнилась, - думал он, проезжая по улицам Константинополиса, - а осквернённый и разорённый город это зримое воплощение того, что творится в христианских душах. Христиане слишком испортились. Их необходимо вернуть на путь добродетели, но прежние средства не подходят. Смиренно ждать, пока кто-нибудь одумается, уже нельзя. И так вон дождались! Довели до того, что в храме Святой Софии совершается намаз! Если дальше потворствовать грешникам, то до конца света недалеко. Нет, потворствовать нельзя!"

Похожим образом государь Влад думал и тогда, когда ездил по своей стране, совершая паломничества. Поэтому-то он всегда останавливался, чтобы решать споры. Решая дела, князь угождал не только просителям, но и себе. Он из раза в раз терял время потому, что решить дело означало разоблачить один из человеческих грехов, а такое разоблачение было неодолимым соблазном. Пускай дело казалось пустяшным, и пускай победа над грехом получалась тоже незначительной, но ведь и маленькая победа над заклятым врагом приносит большую радость.

* * *

Когда рьяный таможенник Титу произнёс:

- С покойницами связываться - себе дороже, - дело решилось, однако государь, поразмыслив немного, подумал, что успокаиваться рано. Битва с людским несовершенством была окончена не вполне.

- С таможней решили, - подытожил Влад и громко добавил. - А теперь решим со старостой и священником, которые тоже замешаны в этом деле.

Селяне уже начавшие переминаться с ноги на ногу в ожидании, когда же смогут отправиться готовить похоронную процессию, снова замерли. Правда, теперь они смотрели на Влада совсем по-другому. Ещё недавно они видели в правителе своё единственное спасение, а теперь их взгляды ясно говорили: "Государь, что тут ещё решать?" Люди хотели поскорее начать похороны, и только староста со священником, по-прежнему стоявшие перед князем, слушали в оба уха.

- Ответьте мне, люди, - громко вопрошал Влад. - В чём главная обязанность старосты?

- У него много обязанностей, государь, - промямлил кто-то.

- Главная обязанность старосты - решать споры. Разве нет? - продолжал спрашивать младший Дракул. - А если староста ничего не решает, разве он староста?

Селяне, тут же сообразив, что к чему, заголосили:

- Государь, не казни нашего старосту! Он человек хороший!

- А священник? - продолжал спрашивать правитель. - Священник это пастырь. Но можно ли назвать пастырем того, кто бросил своё стадо?

- Государь, не гневайся на нашего попа! - запричитали селяне. - Он человек старый!

"Вот так оно и бывает, - с досадой подумал Влад. - Если по милости начальников люди оказываются в беде, то готовы бунтовать, но как только дело исправится, народ готов терпеть нерадивых начальников дальше и не помышляет о новых".

- Дурачьё! - послышалось государю знакомое шипение.

Змей-дракон всё так же сидел слева от государева коня, сочувствующий государевой досаде и готовый давать советы.

- Да, дурачьё, - мысленно произнёс Влад. - Глупость ведь - как трава. Сколько её ни вырывай, сколько ни выжигай, сколько ни топчи, она всё равно прорастает.

- И всё же её следует истреблять, - шипел змей.

- Следует, - согласился Влад.

- Давай казним кого-нибудь, - предложил змей-дракон. - Вот, к примеру, староста и священник...

Однако тут младший Дракул возразил:

- Нет. Казнь это не лучший способ исправления. Казнённый человек уже не исправится, а я хочу, чтобы староста и священник кое-что уразумели.

- Ты напрасно стараешься, хозяин, - прошипела тварь.

- Нет, - снова возразил младший Дракул, - ты недооцениваешь силу страха. Страх - вот то, что ещё способно повлиять на людей. Страх перед справедливым и неотвратимым наказанием.

Дракон не стал дальше спорить, а толпа между тем продолжала голосить, и даже староста, увидев, что за него заступаются, почувствовал себя увереннее и оправдывался:

- Государь, но ведь я пытался говорить с таможней.

- А я, - подхватил священник, - предлагал людям похоронить покойницу на нашем кладбище. Я предлагал, но люди сами решили подождать тебя.

Влад не дал этим двоим договорить:

- Вы исполняли свой долг плохо, - произнёс он, - поэтому люди стремятся обратиться ко мне. Они знают, что я не оставлю дело, пока не решу его. А вы стремитесь сбрасывать ношу с плеч всякий раз, когда она кажется тяжёлой. Так не годится...

- Государь, не казни их! - ещё громче заголосили селяне. - Если ты их казнишь, никто больше не захочет быть в нашем селе старостой! И попом на нашем приходе быть никто не захочет!

- Государь, - вступился Войко, который последнее время вёл себя тихо, - как же ты собираешься казнить во время паломничества?

- Так и собираюсь! - резко ответил ему Влад.

Боярин смутился, однако младший Дракул вопреки всем ожиданиям вдруг сменил гнев на милость и громко произнёс, отвечая на все обращения разом:

- Ладно, казнить не буду...

- Слава Богу, - только и выговорил обрадованный Войко.

- Благодарим, государь! - грянула толпа, а священник и староста снова упали на колени - на этот раз не от страха, а от благодарности.

- ...но я предупреждаю вас, нерадивцы, - продолжал правитель, указав сначала на одного, а затем на другого коленопреклонённого человека. - Если ко мне снова обратится проситель из этой деревни, а я пойму, что его дело могло решиться без моей помощи, тогда, берегитесь. Посажу вас обоих на кол.

Староста и священник вздохнули и наверняка подумали что-то вроде: "Ну, гроза минула. Сегодня не накажут, а дальше посмотрим". Они медленно поднялись с колен, да и народ тоже стремился уйти, потому что время уже перевалило за полдень, а ведь селянам предстояло ещё донести покойницу до соседней деревни и успеть совершить похороны до темноты. Наверное, селяне думали только об этом, потому что все вздрогнули, когда с краю толпы некий мужской голос проревел:

- Госуда-арь! Госуда-арь! Рассуди!

Кое-кто оглянулся в сторону криков, но большинство селян подняли глаза к небу: "Да что ж это такое, Господи!? Когда же это кончится!"

Лишь государь, только что выглядевший раздосадованным, вдруг развеселился:

- Ха! - воскликнул он. - Новый проситель. И он обращается ко мне, а не к старосте и не к священнику. Посмотрим, придётся ли кому-нибудь оказаться на колах.

- Госуда-арь! - продолжал реветь голос, а через минуту к князю вышел растрёпанный краснолицый человек.

Проситель ревел громко, потому что в локоть ему вцепилась некая женщина и всеми силами тянула назад:

- Куда ты? Куда? Зачем? Срамиться только! - повторяла она.

- Пусти! Я пойду к государю! - ревел в ответ краснолицый и почти волочил женщину за собой.

- Кто желает моего суда? - спросил Влад, а женщина, услышав это, отпустила шумного просителя и остановилась, обречённо склонив голову.

В эту минуту стало понятно, что проситель пьян, причём сильно. Он прошёл ещё несколько шагов, хотел поклониться, но не вышло. Согнувшись, этот человек упал вперёд, но успел-таки подставить руки, немного постоял так на полусогнутых ногах, медленно выпрямился и задиристо произнёс:

- Суд желаю я!

- А в чём состоит дело? - спросил Влад.

- Государь! - пьяный человек шмыгнул носом. - Я жалуюсь тебе на свою жену. Накажи её.

- Она провинилась? - спросил государь.

- Да-а-а! - обрадовано протянул проситель. - Не слушается меня. Совсем не слушается! Уваженья к мужу у неё совсем нет!

Женщина, которая только что тянула просителя за локоть, упёрла руки в бока и укоризненно покачала головой.

- Вот! - продолжал пьяный, ткнув пальцем в сторону жены. - Даже сейчас презренье мне показывает. Прилюдно! Видел, государь? Вот каждый день так. А я терплю!

Видя, что государь на неё смотрит, женщина опустила руки и молча поклонилась.

- И хозяйка плохая, - продолжал пьяница. - Стряпает плохо - есть нельзя. Я ей говорю: "Желаю суп из мяса, а не из требухи". А она говорит: "Нету мяса!" Вот как! "Нету мяса", - говорит. Мяса ей для мужа жалко! А рубашку мне сшила недавно. Плохая рубашка - короткая. Я её за пояс заправляю-заправляю, а рубашка выбивается. Надо мной из-за этого все смеются. Говорят: "Заправь рубашку". А я не могу! Они говорят: "Заправь рубашку". А я не могу заправить. Сил моих больше нет терпеть такую жену! Накажи её, государь! Вот чтоб знала, как надо меня беречь! Чтоб знала!

Староста и священник в один голос воскликнули:

- Государь, не слушай этого пьяницу. Мы сами с ним разберёмся. Сами!

Государь ободрительно улыбнулся им:

- Так значит, отлынивать от своих обязанностей вы больше не стремитесь?

- Государь, мы сами с ним разберёмся, - продолжали твердить недавние "нерадивцы".

- Я верю в ваше благое намерение, - успокоил их государь, - но с новым просителем я разберусь сам. Это дело явно требует моего вмешательства, поэтому можете не волноваться - на кол вы сегодня вы не попадёте.

- Накажешь её, государь? - меж тем начал спрашивать проситель, потеряв терпение. - Накажи! Чтоб знала!

Князь не смог ничего ответить, потому что, сидя в седле, затрясся от беззвучного смеха. Как было не смеяться, если рассерженный пьяница вёл себя так, что даже самый умелый шут не смог бы кривляться лучше! Ноги пьяницы не могли долго стоять на одном месте и будто порывались пуститься в пляс. Брови гневно сдвигались, но стоило их хозяину отвлечься на что-нибудь, они тут же ползли вверх, изображая удивление. Палец, грозно указывавший в сторону никудышной жены, порхал в воздухе, как мотылёк.

Вдобавок, этот смешной проситель не замечал выражения лиц и мелких движений. Вот сейчас князь беззвучно смеялся, а пьяница смотрел на него, искренне не понимая, почему тот молчит.

- Накажешь, государь? - снова повторил проситель.

- До сих пор мне таких дел разбирать не приходилось, - наконец, ответил Влад, всеми силами стараясь, чтобы в голосе звучала не насмешка, а замешательство. - Я наказал бы твою жену, но способа не знаю.

- Не знаешь? - пьяница сильно озадачился этим ответом и, наверное, ещё долго не придумал бы, что ещё сказать, поэтому пришлось Владу дать собеседнику подсказку:

- Да, не знаю, и поэтому вот что я предлагаю сделать. Давай придумаем наказание вдвоём. Вместе решим, что делать с твоей женой. Как решим, так и будет. Что скажешь? - на последнем слове князь не смог удержаться от смешка, но проситель истолковал это по-своему и тоже засмеялся, громко и радостно:

- Давай. Вот сейчас она у нас узнает! Вот узнает!

- Ты сказал, что твоя жена нерадивая, - начал государь. - Ты сказал, что она плохо готовит и плохо шьёт. Так?

- Да, - сказал проситель и показал жене кулак. - Сейчас тебе будет! Сейчас ты за всё ответишь!

- Вот что я думаю, - рассудительно произнёс князь. - Раз она плохо готовит и шьёт никудышные рубашки, надо отрубить ей руки. Своими нерадивыми руками она причиняла тебе вред. Отрубим их! И поделом!

Женщина, услышав это, громко вскрикнула и завыла, но Влад даже не повернулся в ту сторону. Он следил за выражением лица пьяницы.

- И ноги заодно отрубить! - продолжал государь.

Женщина снова вскрикнула, упала на колени и заголосила ещё громче:

- Да за что же, государь!? За что!? Муж мой мелет языком, а меня по его слову казнить!?

- Во-от! - победно протянул пьяница. - Испугалась? Погоди! Дальше больше будет! Вот мы с государем тебя накажем...

- Так что на счёт казни? - громко спросил правитель. - Надо твою жену четвертовать или не надо?

- Четверто... четвертов...? - промямлил пьяница, еле слышный по сравнению с воплями жены.

- Да, - кивнул Влад, и улыбка снова выплыла на его лицо, как выплывает щепка в воде, сколько эту щепку ни топи. - Четвертовать это значит отрубить руки и ноги. Что скажешь? Пойдёт такая казнь?

Проситель крепко задумался, и стоял так полминуты, покачиваясь легонько то в одну сторону, то в другую, то в третью.

Жена меж тем тянула своё:

- Окаянный! Что удумал!? Жену лютой смерти предать! Вот так запросто!?

Наконец, пьяница медленно произнёс:

- Не... не пойдёт.

- А почему не пойдёт? - спросил князь.

- А... не знаю. Не пойдёт. Давай другое наказанье.

- Хорошо, - охотно согласился правитель. - Можно и другое. Давай посадим твою жену в темницу. Ты же говорил, что жена у тебя строптивая, мужа не уважает, клянёт его понапрасну. Вот и пускай сидит в темнице. Я велю прислать людей. Заберут они твою жену, и ты её больше не увидишь. Будет сидеть в темнице, пока не умрёт. И пусть поминает тебя там бранными словами, сколько хочет. Ты этих слов не услышишь. И никто не услышит. Что скажешь? Пойдёт такая казнь?

Услышав про темницу, жена пьяницы на мгновение замолчала, но затем снова начала голосить. Она протянула одну руку к государю, а другую к собравшейся толпе:

- Да за что же так? Да что ж это делается!? Люди! Да помогите же! Заступитесь!

Женщина явно испугалась, хоть и не верила во всё происходящее до конца. Неверие слышалось в её голосе, ведь она причитала так, как делают плакальщицы - вроде бы искренне, но с оглядкой на окружающих. Судя по всему, наибольший страх вызывало у женщины то, что происходящее оставалось до конца не ясным. Пусть правитель, расспрашивая её мужа, улыбался и посмеивался, но Влад правил не первый год, и за это время его подданные успели уяснить - если государь Дракул шутит, это может кончиться чем угодно. Селяне тоже не знали, что он задумал на этот раз, и потому толпа молчала, сомневаясь, надо ли вмешиваться. Кто-то из толпы пытался угадать намерения государя по поведению государевых слуг, и их поведение вселяло в людей надежду на хороший исход, поскольку слуги улыбались и посмеивались по примеру господина. Даже боярин Войко улыбался, и если бы селяне знали его получше, то поняли бы, что женщине ничего не грозит.

Лишь проситель-пьяница, казалось, ни на мгновение не усомнился, что разговор о казнях серьёзен. Государевы улыбки и смешки он не замечал, а каждый вопль жены встречал с неподдельной радостью.

И всё же пьяница не желал жене смерти, потому что, услышав вопрос на счёт темницы, опять задумался, почесал затылок, но на этот раз ответил быстрее:

- Не, не пойдёт, государь.

- Почему? - спросил Влад.

- Так... ведь... как же... Это ж я без жены останусь! - вдруг воскликнул проситель. - А мне надо, чтоб она была тут, - он указал пальцем на землю рядом с собой. - Тут должна быть, а не там, - пьяница указал на жену, стоявшую на коленях в достаточном отдалении от мужа. - И чтоб слушалась меня!

- Значит, ты не хочешь остаться без жены? - спросил государь.

Проситель помотал головой так сильно, что из-за этого опять мог потерять равновесие, но в последнее мгновение выправился.

- Так значит, не хочешь остаться без жены? - допытывался государь.

- Не хочу, - проговорил пьяница.

- Выходит, совесть в тебе ещё осталась, - усмехнулся Влад, явно довольный своим открытием, однако пьяный собеседник совсем не понял, к чему относились эти слова:

- Так что ж будем делать, государь? - спросил он.

- Вот что я тебе скажу, - очень серьёзно произнёс Влад, - а ты постарайся понять... Слушаешь?

Проситель кивнул.

- Я думаю, - сказал младший Дракул, - что твоя жена уже достаточно наказана, потому что она замужем за деревенским пьяницей.

- Я не пья... - начал проситель, но государь строго произнёс:

- Не перебивай и слушай дальше.

Прежде, чем пьяница успел что-то ответить - а соображал он медленно - князь продолжил:

- Когда я говорю, что твоя жена уже достаточно наказана, я подразумеваю, что пора бы снять с неё это наказание.

- Снять? - озадаченно спросил проситель. Наверное, окажись он трезвым, испугался бы, но сейчас государевы слова не очень-то на него действовали. Они прозвучали слишком спокойно. К тому же напугать пьяного так же трудно, как напугать дурака. Дурак даже прямые угрозы не очень понимает - тем более намёки.

- Да, - продолжал Влад, - пора бы снять с твоей жены это наказание.

- А как снять? - проситель по-прежнему не представлял, на что намекает государь.

- Есть разные способы, - многозначительно сказал Влад, - но я предлагаю самый простой. Ты перестанешь пить так много вина.

- Я пью не мно... - опять начал возражать проситель, но государь пояснил:

- Твоё пристрастие к вину не преступление, потому что нет закона против пьянства, но ты станешь преступником, если ослушаешься меня, - повторил правитель. - Тебе ясно?

- Так я же никогда... Государь, приказывай! - пьяница ударил себя кулаком в грудь. - Я буду слушаться.

- Это хорошо, - улыбнулся правитель. - Раз ты готов слушаться, то заслуживаешь награду. Ты говорил про рубашку, что она коротка тебе, и что все смеются. Так вот я выручу тебя - дам тебе свою рубашку.

- Рубашку? - пьяница навострил уши. - Богатую государеву рубашку?

- Да, - сказал Влад, обернулся к слугам и приказал. - Найдите мне рубашку. Такую, чтоб подороже и понаряднее.

Один из слуг спешился, подошёл к вьючной лошади, которую тянул за собой во время путешествия, развязал кожаный мешок на её спине, вынул некий свёрток из холстины, развернул и, оказалось, что в этом свёртке лежит множество рубашек, аккуратно сложенных в стопку. Слуга очень боялся уронить их в пыль и перебирал аккуратно, прижав к себе край стопки подбородком.

- Давай уже, - мягко поторопил князь, - вон та подойдёт.

Слуга вытащил из стопки белую шёлковую рубаху, украшенную алой тесьмой, расшитой золотом. Тесьма тянулась по краю подола, рукавов и ворота, а ворот вдобавок ко всему застёгивался на пуговицы, каждая из которых была сделана из жемчужины.

- Вот и хорошо. Сразу видно, чья рубашка, - сказал государь и опять повернулся к просителю. - Я и ты почти одного роста, так что рубашка будет впору. И смеяться над такой рубашкой никто не станет.

- Не станет, - радостно подхватил пьяница.

- Я дарю тебе эту рубашку, потому что ты обещал, что не ослушаешься меня, - произнёс князь. - Ты готов услышать моё повеление?

- Да, государь!

- Тогда я повелеваю - с завтрашнего дня ты станешь брать в рот только церковное вино, претворённое в кровь Христову. Только это, а другое нельзя. Если же ты продолжишь пьянствовать, то пускай твоя жена отнесёт мне рубашку назад, и тогда я накажу тебя за ослушание по всей строгости закона, - Влад обернулся к жене просителя. - Слышала, женщина? Если снова будет пьянствовать, принесёшь мне рубашку. Я хочу, чтобы рубашку с моего плеча носил человек достойный.

Жена пьяницы поднялась на ноги и во все глаза смотрела на князя, даже забыв поклониться.

- Запомнила? - ещё раз спросил у неё правитель. - Если твой муж продолжит пьянствовать, принеси мне рубашку обратно. И чтоб без увёрток! Если будет пьянствовать, принесёшь. Ты знаешь, что я езжу этим путём часто, так что буду проверять, что у вас тут и как. Поняла?

Женщина поклонилась, а Влад сделал знак слуге, что подарок надобно вручить ей, а не её мужу. Сам пьяница точно уронил бы подаренное, а женщина побоялась даже прижать к себе. Она стояла, держа шёлк на вытянутых руках, и смотрела во все глаза.

- А что касается супа с мясом, - продолжал Влад, снова обращаясь к просителю-пьянице, - то здесь ты можешь помочь себе сам. Если перестанешь тратиться на вино, появятся деньги на мясо.

Проситель ничего не ответил, лишь таращился озадаченно и продолжал таращиться даже тогда, когда государь, велев толпе расступиться, поехал прочь, через мост и дальше. Даже селяне, присутствовавшие на этом суде, до конца не поняли, что сделал государь - вроде собирался пошутить, но вышло не смешно, а как-то странно.

Смешно всем стало на следующий день, потому что пьяница наутро совсем позабыл про свой разговор с государем и очень удивился, когда увидел дома на лавке шёлковую рубашку с жемчужными пуговицами.

- Чьё это тут? - спросил он жену, и та рассказала, но муж ей не поверил и вышел на двор спросить у соседей.

Соседи тоже рассказали про вчерашнее, но пьяница снова не поверил и пошёл по деревне спрашивать всех подряд. Ему рассказывали всё больше - и чем больше рассказывали, тем больше пьяница пугался.

- И как ты не оказался вчера на колу? - говорили селяне. - Чудо! Истинное чудо! Государь старосту нашего на кол посадить грозился. И попа нашего заодно. Видать, сильно не в духе был.

В конце концов, от этих страшных рассказов пьяница начал икать, и икал полдня. Правда, некоторые говорили, что икота появилась не от страха, а от вина, выпитого накануне, но так ли это важно? Важно то, что с тех пор этот селянин больше не пил, а если вдруг приходила ему мысль сделать себе послабление, то жена говорила:

- Если так, отнесу рубашку назад! Видит Бог - отнесу!

Постепенно жизнь в семье наладилась, в дом пришёл достаток, но вот о дальнейшем народная молва сообщала по-разному, и никто не смог бы проверишь, что выдумано, а что - нет.

Одни говорили, что пьяница жил трезвой жизнью, пока не сменилась в Румынской Земле власть, а новый государь не стал следить, что делается в селении Петрешть. Узнав о смене власти, пьяница взялся за старое. Сначала взялся потихоньку, но вскоре распустился и пропил всё, что нажил за время трезвой жизни - даже ту рубашку с жемчужными пуговицами снёс на торг.

Конечно, такое окончание истории мало кому нравилось, поэтому большинство рассказчиков говорили по-другому. Говорили, что испуганному пьянице со временем понравилась трезвая жизнь - так понравилась, что он остался трезвенником до самой смерти и, даже не имея больше страха перед государевым наказанием, всё равно держался. Рубашку надевал на каждый праздник, а когда вокруг пили, хвалился одёжей и говорил:

- Я не стану в такой рубашке пить! Как же можно! А то ещё запачкаю, а если запачкаю, то не смогу её детям в наследство оставить. Оставлю им в назидание, а они своим детям оставят.

Государю Владу довелось услышать и то, и другое окончание, но сам он не мог бы сказать, что вернее. Через два года после истории с рубашкой Влад лишился власти, и многое выпало из его поля зрения, а когда власть удалось вернуть, то оказалось, что жизнь изменилась. Часть прежних знакомцев умерла, а ещё часть разъехалась кто куда. Бывший пьяница, получивший в подарок рубашку, тоже уехал, а разыскивать его и узнавать, как этот человек стал жить на новом месте, Влад не стал.

Младшему Дракулу было бы слишком досадно узнать, что пьяница оказался дураком и не воспользовался той возможностью, которую подарил ему государь. Глупость ведь - как трава. Сколько её ни вырывай, сколько ни выжигай, сколько ни топчи, она всё равно прорастает. Вот и в пьянице она, выжженная страхом, всё равно могла прорасти снова, и тут Влад оказался бы бессилен.

VIII

Закончив с делами в Петрешть, государь Влад пересёк реку и поехал дальше на север. Селений, расположенных у самой дороги, больше не встречалось. Наверное, никто не хотел селиться рядом с большим лесом, населённым волками и, возможно, разбойниками, а лес этот высился справа от дороги сразу за обочиной.

Лес тянулся справа, а слева раскинулись луга, за которыми виднелись фруктовые сады с ровными рядами деревьев, и князь знал - потребуется проехать довольно большое расстояние, прежде чем этот вид изменится. Пока же Владу виделось всё одно то же, поэтому немудрено, что он заскучал, а вслед за скукой пришла тоска, которая уже не раз посещала государя сегодня.

Пусть разговор с пьяницей развеселил Влада, но весёлость оказалась мимолётной, быстро выветрилась. Ещё недавно младший Дракул ощущал нетерпение и стремился скорее добраться до монастыря, а теперь не знал, что лучше - скорее доехать или подольше потянуть время. Князя снедала странная тревога, как если бы в обители должно было случиться что-то неприятное, а ведь он знал, что в обители царит покой и умиротворение.

"Там не может случиться ничего плохого, - говорил себе младший Дракул. - Ну, пожурят немного за то, что не всё в твоей жизни соответствует идеалу христианской добродетели, но пожурят просто так, для порядка. На самом же деле тебя там станут привечать, как дорогого гостя".

Венценосный путешественник прекрасно понимал это, но в обитель не торопился. Он с удовольствием свернул бы с дороги в сторону садов и улёгся бы подремать под одним из деревьев. Солнце стояло уже высоко, было явно за полдень, а с полудня до трёх - самое жаркое время. "Не лучше ли переждать это время? - спрашивал себя государь, и сам же себе отвечал. - Нет, это блажь. Пожалей хотя бы коней, которые с раннего утра таскают на себе всадников, поклажу и никак не дождутся конца пути. К тому же в монастыре тебя ждёт удобная кровать, и находится она не в душной келье, а в комнате государевых палат, которые ты нарочно отстроил в обители, чтобы гостить там стало удобнее". Влад знал, что в этих палатах летом всегда прохладно, гораздо прохладнее, чем в саду, но мысль об этом почему-то была совсем не соблазнительна. Ехать в обитель не хотелось.

И всё же, мечтая о сне, государь не сворачивал к садам, а продолжал ехать. Путешественнику слышался стук лошадиных копыт по утоптанной дороге и громкое стрекотание кузнечиков в придорожной траве, а иногда с лугов налетал ветерок, который раскачивал ветви деревьев, стоявших с краю лесной чащи, и эти ветви тихо шелестели.

Государевы провожатые, заскучавшие и к тому же утомлённые долгой дорогой, перестали переговариваться, поэтому лошадиный топот, трескотню кузнечиков и шелест ветвей ничто не заглушало. Затем в сознании Влада эти звуки слились во что-то цельное, почти напоминавшее музыку - странную музыку из шорохов и стуков, перемежавших друг друга. Более того - звуки будто разделились на два лагеря и вели диалог. Вот сначала зашуршали и застучали с одной стороны, а затем с другой. А может, эти два лагеря вели не диалог, а битву?

Странная музыка напомнила князю о битве, причём вполне определённой. Это было сражение между крестоносцами и турками, которое случилось близ болгарского города под названием Варна. Впоследствии эта битва стала знаменитой. Если в христианской стране кто-то произносил "битва при Варне", то собеседники сразу понимали, о чём речь и горестно вздыхали, ведь в этой битве турки нанесли христианам одно из самых ощутимых поражений за всю историю войн между крестом и полумесяцем.

Влад стал свидетелем Варненской битвы невольно и наблюдал за ходом сражения не совсем так, как принято. Находясь "в гостях" у турков вместе с младшим братом, княжич стоял в султанском шатре и видел большую карту поля боя с расставленными на ней шашечными фишками. Белые фишки показывали местоположение христианских войск, а чёрные - турецких.

Султан в своём неизменном чёрном одеянии сидел перед картой и, пристально глядя на неё, выслушивал донесения и отдавал распоряжения для войск. После каждого такого распоряжения в шатре начиналась лёгкая суматоха, потому что султановы слуги отправляли гонцов, а особый слуга переставлял фишки на карте в соответствии со словами повелителя, причём не смел дотронуться ни до чего руками и пользовался длинной тонкой палочкой.

Поначалу Влад не знал, зачем находится в шатре - знал лишь, что султан приказал так, поскольку хотел, чтобы старший из его румынских "гостей" был здесь, всё время на глазах. Случалось, султан взглядывал на отрока, и тогда отрок чувствовал себя ещё одной шашечной фишкой, которая хоть и не располагается на поле сражения, но для чего-то нужна.

"Он относит меня к чёрным или к белым?" - думал княжич, и, судя по всему, этот вопрос так ясно отразился у него на лице, что султан, в очередной раз взглянув на отрока, произнёс:

- О чём ты думаешь, мой бедный барашек? Опять боишься, что тебя прирежут? О! Это зависит от твоего отца, а пока что он верен мне. Я велел ему притвориться, что он меня предал. Я велел ему пойти к моим врагам, к этим лживым свиньям, которые решили нарушить мир. Твой отец сейчас вот здесь, - султан указал на чёрную фишку, одиноко стоявшую рядом с кучей белых на карте. - Я велел твоему отцу солгать этим свиньям так же, как они лгали мне. Я велел ему идти на меня в поход, однако участвовать в битве он будет только тогда, когда я повелю ему это. И биться он будет за меня! Он ударит по свиному стаду в их левый бок и повергнет в смятение!

Эти слова перевёл "барашку" его учитель, а "барашек" напряжённо слушал, чувствуя, что и вправду боится. Однако он боялся не за себя. Пусть Влад пока ещё не очень разбирался в военных делах, но даже он понимал, что у отца всего несколько тысяч войска, а венгров и других крестоносцев в несколько раз больше. Если бы родитель выполнил распоряжение султана и ударил в бок крестоносцам - пусть даже неожиданно - то сам мог пасть в бою. Княжич боялся именно этого и потому внимательно следил за передвижением фишек по карте, надеясь, что турецкий правитель не станет отдавать приказа.

"Только бы слуга с палочкой не тронул ту чёрную фишку!" - думал Влад и прислушивался к шуму битвы, доносившемуся в шатёр, ведь любой звук мог предвещать плохое.

Шум битвы доносился еле-еле и напоминал шум грозы, но не такой шум, когда гроза рядом, а такой, когда она бушует за окном. Топот тысяч ног людей и лошадей сливался в один странный шум, напоминавший шорох дождя, а клацанье тысяч мечей и сабель казалось похожим на стук ветвей по стеклу. Часто раздавался гром пушек, и это почти повторяло звуки другого грома, но очень далёкого.

Иногда Владу казалось странным, что где-то идёт битва, а он стоит в тишине и спокойствии, обволакиваемый запахами благовоний, которые в понимании княжича никак не связывались с войной. И всё же они были. Слуги султана время от времени подсыпали щепотку благовоний в большой мангал, обогревавший внутренность султанского шатра.

"А вдруг турки проиграют, и в этот шатёр ворвутся христианские воины?" - думал отрок. Временами ему хотелось, чтобы так случилось, ведь тогда он и его младший брат отправились бы домой. "Но вот что стало бы с отцом?" - задавался вопросом Влад. Если бы крестоносцы узнали, что румынский князь только притворялся их союзником, ему бы пришлось очень плохо. А если б не узнали, то он разделил бы победу с ними.

В такие мгновения княжич и сам не знал кто он - белая фишка или чёрная - но если б ему предложили выбирать, отрок, наверное, всё-таки выбрал бы сторону султана. "Вряд ли крестоносцы могут победить, - рассуждал Влад. - Султан не зря расточал золото на генуэзцев. Он привёз в Болгарию такую армию, которая больше крестоносной почти в два раза". И всё же турецкий правитель боялся поражения, потому что почти вся его армия состояла из пеших воинов, а у крестоносцев была сильная конница.

Влад видел, что султан боится, как и его румынский "барашек", но скрывает это. Человек непосвящённый наверное не назвал бы султана испуганным - лишь сосредоточенным, однако отрок, уже проведший при дворе достаточно времени, знал, на что обратить внимание. Рядом с султаном стоял кувшин и чаша-пиала с уже налитым вином, но турецкий правитель так ни разу и не притронулся к ней с той минуты, когда раздался звук большой трубы - низкий протяжный и шероховатый - являвшийся для турков сигналом к бою. "Султан боится, - с некоторым злорадством думал "барашек". - Надо же! Султан боится".

И всё же Влад не мог избавиться от чувства, что раньше уже пережил все те события, которые переживал сейчас, и что крестоносцы под Варной проиграют. Наверное, причина опять заключалась в отцовых рассказах. Княжичу вспомнилась давняя отцовская фраза: "Султан взял меня с собой в поход, поэтому я видел битву, и видел, как султан победил". Правда, в тот раз это был совсем другой султан и бился он с румынским войском, которым предводительствовал отцов старший брат, павший в той битве. "Хорошо, что под Варной турки бьются не с румынами, - сказал себе княжич, и вдруг ему стало страшно уже за себя. - А что, если отец получит приказ от султана, но не захочет его выполнить и не ударит в бок крестоносной армии?"

К счастью, обращать меч против христиан отцу Влада так и не пришлось. Крестоносцы проиграли и без этого. В шатёр к султану принесли на серебряном блюде отрубленную голову молодого венгерского короля. Влад помнил, как Янош Гуньяди потешался над этим королём во время застолья в своём родовом замке и называл шалопаем.

Княжич никогда не видел этого короля, но вот теперь увидел его голову, перепачканную в крови и грязи. Отрок знал, что тому королю едва-едва исполнилось двадцать лет, и потому удивился, как смерть может менять человека - после отсечения головы юношеские черты увяли, из-за чего мёртвое лицо казалось намного старше, а грязные тёмные волосы как будто посерели, как это случается у пожилых людей.

Султан поднял голову за волосы и внимательно посмотрел на поверженного врага, будто хотел поймать взгляд его мёртвых глаз, которые никто не удосужился закрыть. Судя по всему, турецкому правителю удалось увидеть то, что хотелось, потому что он заулыбался, а затем засмеялся.

Положив голову на место, султан сделал знак, и его правую руку, только что державшую грязные окровавленные волосы, обтёрли куском белой ткани, смоченным в розовой воде. Затем султан сделал ещё один знак, и слуги сняли со своего повелителя верхний халат, чёрный, как и всё султанское одеяние, поменяв на другой - ярко-зелёный, отороченный собольим мехом, праздничный.

- Аллах снова милостив ко мне! - воскликнул султан, с удовольствием оглядев новый халат на своих плечах, а затем взял чашу-пиалу, всё так же стоявшую рядом, и осушил её до дна.

Все вельможи в шатре принялись поздравлять султана и говорить ему витиеватые славословия, которых Влад почти не понимал, да и не стремился понять. Он, уже оттеснённый множеством сановников от того места, где сидел султан, будто остался в одиночестве и теперь испытывал полное опустошение - не мог ни грустить, ни радоваться. Княжичу хотелось одного - домой, домой, в Тырговиште. Однако домой было нельзя.

Влад даже не мог выйти из шатра, не получив на то дозволения, поэтому просто опустился на ковёр, а затем закрыл уши ладонями и крепко зажмурил глаза. Отрок не хотел слышать турецких голосов и видеть эту чужую обстановку, а стремился воскресить в памяти что-нибудь родное.

Однако запах восточных благовоний, непрерывно подсыпаемых в мангал, настойчиво проникал в ноздри, и от него никак не возможно было отделаться. А ещё княжич вдруг обнаружил, что сидит на полу совсем по-турецки - ноги сами собой сложились в турецкий крендель, уже ставший привычным. Княжич горько усмехнулся, потому что понял - он стремился перенестись домой хотя бы в мыслях, но даже в мыслях Турция не отпускала.

И тут Влад почувствовал, как учитель настойчиво трясёт его за плечо.

- Встань, встань, - обеспокоено повторял наставник.

А затем раздался голос султана:

- Эй, барашек! Где ты?

Княжич поспешно поднялся и протиснулся сквозь толпу сановников, окружавших султана. Только тогда отрок увидел, что в шатре появился особый гость.

У входа в шатёр стоял отец Влада, облачённый по-боевому, и чуть сгибался в почтительном поклоне. Княжич обрадовался, видя, что отцовская кольчуга не несёт на себе следов битвы. Тогда-то отрок и понял, что родитель к счастью для себя не получил от султана опасный приказ, и что турки под Варной обошлись своими силами.

Шлема на отцовской голове не было, а ножны от меча, болтавшиеся на поясе, были пусты. Очевидно, родитель оставил шлем и меч перед тем, как войти к турецкому правителю. "Так полагается делать всем христианам, и отцу следует принимать это, как должное", - сказал себе Влад, однако тут же вспомнил, кто изображён на отцовском мече и подумал, что отцу не вполне уютно - с отцом сейчас был только золотой змей, изображённый на подвеске, а серебристый змей остался за пределами шатра.

Поймав взгляд сына, родитель весело улыбнулся, однако турецкий правитель, не дав отцу и сыну перекинуться даже парой слов, несколько раз взмахнул левой рукой:

- Иди сюда ко мне, мой барашек. Ближе. Ближе.

Влад вынужденно направился в сторону султана, тем самым отдаляясь от отца, а султан всё повторял:

- Иди, иди.

Владу, как и всякому христианину, запрещалось подходить к султану так близко, но турецкий правитель, опьянённый вином и победой, наверное, забыл об этом:

- Твой отец явился поздравить меня, - усмехнулся султан и, потянув княжича за одежду, заставил сесть рядом с собой, а затем запустил руку ему в волосы и взъерошил их.

Княжич совсем недавно видел, как султан той же самой рукой держал за волосы голову мёртвого венгерского короля, и поэтому Владу ласковый жест султана показался не лаской, а скорее напоминанием, что голова "барашка" всегда может отделиться от тела.

- Твой отец говорит, что явился поздравить меня, - повторил турецкий правитель. - Как ты думаешь, мой барашек, это единственное, что привело его сюда?

- Думаю, нет, великий султан, - ответил Влад по-турецки. - Я думаю, что мой отец хочет ещё и повидаться с сыновьями. Разве это плохо, что он решил совместить два дела?

- Нет, совсем не плохо, - засмеялся султан. - Мне нравится, как ты говоришь, мой барашек. Говоришь честно. Ничего от меня не скрывая. Ты совсем, как твой отец. Он говорил со мной так же, когда жил у меня.

Произнеся это, турецкий правитель обратился к румынскому князю:

- Слышал? Твой сын напоминает мне тебя. Он очень мне нравится.

Отец Влада поклонился и произнёс по-турецки:

- Я рад слышать это, мой повелитель.

- Жаль, что однажды ты сбежал от меня, - усмехнулся султан. - Помнишь? Много лет назад. Сбежал к этим трусливым грекам. Надеюсь, твой сын не будет никуда бегать?

- Нет, мой повелитель, - ответил отец Влада всё так же по-турецки. - Я ещё раз прошу у тебя прощения за тот мой давний проступок. Я был молод и глуп, но теперь годы умудрили меня. Я сожалею о том, что сделал тогда, и понимаю, как опрометчиво поступил.

Султан засмеялся и толкнул Влада, всё так же сидевшего рядом, рукой в спину:

- Иди, повидайся с отцом, мой барашек. Но недолго - так, чтоб к твоему возвращению я не успел допить этот кувшин.

Княжич обрадовался, но тут же спохватился, ведь теперь он превосходно понимал, почему полтора года назад боярские сыновья выражали встречу с отцами очень осторожно. Они были научены турками - научены, что при дворе султана прежде, чем что-то сделать, надо подумать.

Влад развернулся прямо на ковре, чтобы вставая, не показать султану ту часть тела, что пониже спины, а затем с поклоном спросил:

- Великий султан, а как я пойму, что моё время истекает?

Турецкий правитель засмеялся:

- Ты не глуп, мой барашек. Совсем не глуп! А ведь я хотел проверить тебя! Я хотел знать, догадаешься ты спросить или нет. Раз ты догадался, то я не стану дальше хитрить. Когда кувшин опустеет, и вино останется только в чашке, я велю послать за тобой.

Влад с отцом вышли из шатра. Княжич не знал точно, сколько у него времени. Слова султана означали, что времени может быть мало, а может быть и до ночи, ведь турецкий правитель мог преспокойно отставить не совсем допитый кувшин и начать следующий, а затем вернуться к предыдущему. Своим условием султан ни в чём себя не ограничивал и в то же время давал себе право позвать своего "барашка" обратно, когда вздумается.

Влад продолжал думать об этом даже тогда, когда родитель порывисто обнял сына:

- Как тебе живётся? - спросил отец.

- Хорошо, - ответил Влад и добавил. - Ты был прав - мне у турков понравилось. Они очень занятные люди. И мне нравится путешествовать с султаном. Я плавал на большом корабле и видел море.

На счёт хорошего житья княжич говорил почти правду.

- Скучаешь по дому? - спросил отец, и его лицо говорило, что сейчас сын может сказать всё, что думает, но Влад солгал:

- Нет, почти не скучаю.

Так нужно было сказать, ведь если бы Влад сказал правду и произнёс "да, скучаю", это прозвучало бы совсем по-детски, а отрок, которому к тому времени уже исполнилось пятнадцать, не хотел выглядеть ребёнком. И тут он вспомнил о младшем брате:

- Отец, а Раду тоже здесь, в лагере. Я могу отвести тебя к нему.

- Не нужно, - печально покачал головой родитель, - он станет плакать и проситься домой, а я не смогу его забрать. Поэтому лучше нам с ним сейчас не видеться. И не говори ему, что ты меня видел. Он ведь скучает?

- Скучает, - признался Влад, вспомнив бесконечные вопросы маленького брата, повторявшего: "Мы едем домой? Мы едем домой?"

Так, разговаривая, княжич с отцом отходили всё дальше от султанского шатра, а затем выбрались из толпы янычар и других воинов, сновавших вокруг, и, наконец, увидели поле битвы. Оно выглядело очень печально, потому что был уже ноябрь, и трава пожелтела, а небо приобрело обычный для ноября серый цвет, но главное - возле ног Влада и его отца начинались овраги, буквально устланные мёртвыми телами людей и лошадей.

Турков в этих оврагах было мало. В основном там лежали крестоносцы. Здесь же, в оврагах нашёл свою смерть молодой венгерский король, а его обезглавленное тело и убитый конь наверняка валялись где-то поблизости.

Княжич видел эти овраги на карте султана, а крестоносцы не видели, пока не стало слишком поздно, потому что турецкий правитель, готовясь к битве, велел закрыть овраги лёгкими навесами, а сверху набросать ползучих трав и натыкать веток, чтобы всё выглядело, как поле с кустарником. Султан совсем не случайно поставил свой шатёр прямо за оврагами - он сделал себя приманкой, очень притягательной для крестоносцев, чтобы их конница помчалась к нему напрямик и провалилась в ямы.

Вот таков оказался турецкий правитель. Он имел против крестоносцев сразу два хитрых замысла. Частью первого замысла стал отец Влада, а частью второго - овраги, однако султан, как и всякий турок, верил, что любой замысел может исполниться только по воле Аллаха, и поэтому боялся, что Аллах не будет милостив.

- Печально и вместе с тем назидательно, - произнёс отец, глядя на овраги.

- Да, - согласился Влад и, осматриваясь, вдруг увидел своего турецкого учителя, стоявшего неподалёку возле оврагов. Фигура во всегдашнем коричневом халате и белой чалме была хорошо видна, потому что учитель не таился и всем своим видом говорил: "А вы думали, вам дадут побеседовать наедине? Конечно, нет. Конечно, я здесь, так что следите за своими языками, а если скажете что-нибудь лишнее, вините себя, а не меня".

Будто уравновешивая присутствие турецкого соглядатая, неподалёку стоял жупан Нан, державший в руках шлем и меч своего господина. Боярин был также облачён по-боевому, а позади него стояли румынские воины, которые держали коней - своих и господских.

Отец Влада сделал знак, и Нан приблизился.

- Доброго тебе дня, Влад, - приветливо произнёс жупан после того, как отдал государю вещи.

- И тебе доброго дня, Нан, - произнёс княжич, стараясь тоже казаться приветливым, потому что говорил со своим будущим тестем.

По настоянию отца княжич всё-таки согласился на брак с дочерью Нана - обо всём уговорились ещё в июле до отъезда к туркам - поэтому теперь боярин, государь и государев сын, стоявшие возле оврагов, были почти одной семьёй, и разговор у них получился семейный.

Отец Влада и Нан делились домашними новостями, а Влад рассказывал свои новости, причём собеседники не сразу заметили, что времени у них оказалось неожиданно много. Уже начало смеркаться, а беседа всё длилась. Княжич даже успел увидеть, что вдалеке за оврагами кто-то зажёг огни, после чего Нан не спеша объяснил, что это румынское войско устраивается на ночлег, а больше с той стороны не осталось никого - все крестоносцы или разбежались, или оказались пленены турками и препровождены в турецкий лагерь.

Так и длился семейный разговор почти до самой темноты, пока не пришёл человек от султана и не сказал, что кувшин опустел, и что вино осталось только в чаше.

* * *

В те далёкие времена Владу не нравился султан, у которого приходилось гостить. Турецкий правитель казался слишком строгим и не знал милосердия, однако много лет спустя, вспоминая султана, младший Дракул начал смотреть на этого человека иначе. В отрочестве казалось, что склонность султана к жестокости во многом связана с пристрастием к вину, но, повзрослев, Влад стал думать, что дело было совсем не в пьянстве.

"Милосердие - опасная вещь, - говорил себе государь Влад, направляясь в монастырь. - Порой кажется, что проявить милосердие это самый простой способ помочь делу, а после оказывается, что всё стало ещё сложнее. Вот мой отец был милосерден, и это обернулось для него большой бедой".

Когда отец Влада приехал в турецкий лагерь, чтобы повидаться с сыном, то никому не сказал, что в это самое время в румынском лагере прятался Янош Гуньяди, которого турки рьяно разыскивали по всем окрестностям, ведь султан объявил за голову венгра награду.

Влад узнал про всё гораздо позже, через несколько лет. Узнал, что после того, как конница, которой командовал молодой венгерский король, полегла в оврагах, Янош хотел бросить в бой "румынский резерв", но вдруг с удивлением услышал, что румыны не собираются идти в бой. Конечно, Янош сразу всё понял и в очередной раз осыпал своего румынского свата бранью, хотя венгру следовало бы поблагодарить румын за то, что они не нападают на остатки крестоносной армии.

- Не кричи, Янош, - ответил тогда отец Влада. - Ты не в том положении, чтобы кричать, ведь твои воины скоро дрогнут и побегут. Даже если я пойду в бой по твоему приказу, это уже не поможет делу. Но я могу спрятать тебя, ведь если ты попадёшь к туркам, тебе отрубят голову.

Венгр, скрежеща зубами, согласился, хотя при всяком удобном случае ехидно заявлял румынскому свату:

- Я ведь у тебя в плену. Почему ты меня не выдашь, турецкий прихвостень? Ты получишь награду от своего хозяина, если выдашь меня.

Однако отец Влада не собирался никого выдавать. Единственная награда, которая устроила бы румынского князя, это возможность забрать своих сыновей, находящихся у султана, однако турецкий правитель не проявил бы такую неслыханную щедрость. Он дал бы своему румынскому "другу" пару отличных коней, но не сыновей, а настаивать или торговаться румынский князь не мог, потому что румынское войско и турецкое были слишком разные по численности. У султана под Варной имелось почти сорок тысяч воинов, а отец Влада располагал всего несколькими тысячами. Султан не стал бы торговаться, а забрал бы Яноша просто так.

Когда пятнадцатилетний Влад, стоя возле оврагов с отцом и боярином Наном, смотрел на огни, загоравшиеся в сиреневой вечерней дали, Янош Гуньяди, должно быть, сидел в шатре у отца Влада или ходил по шатру из угла в угол, как зверь в клетке.

Если бы Влад узнал обо всём тогда, в пятнадцать лет, то наверняка подумал бы, что родитель поступил правильно. "Пусть вражда с Яношем зашла далеко, но обрекать его на смерть, чтобы поквитаться за обиды, это было бы сверх всякой меры", - сказал бы себе отрок, причём употребил бы выражение "сверх всякой меры" совсем не случайно. Именно это выражение когда-то использовал отец Влада, вспоминая о своём старшем брате Михае, боявшемся ехать к турецкому двору, а затем погибшем в битве с турками.

Отец Влада, вынужденный вместо своего брата заниматься отвозом дани, подвергался большим опасностям и всё же говорил о покойном: "Если он в чём-то виноват передо мной, то заплатил за это сверх всякой меры". Родитель Влада находился со своим старшим братом в негласной ссоре и не успел помириться, потому что брат погиб. А затем история почти повторилась - была ссора с Яношем, и Янош мог погибнуть. Наверное, поэтому отец Влада спас своего венгерского свата, укрыв от турков - спас, чтобы успеть помириться, и в те дни это казалось правильным.

Пятнадцатилетний Влад нисколько не обрадовался бы, если б султану принесли на серебряном блюде вторую голову. "Довольно и одной! Одной даже много", - подумал бы Влад в те времена, но теперь младший Дракул думал совсем иначе, потому что знал, чем обернулось для отца милосердие, проявленное по отношению к венгру. "Если б тогда отец выдал Яноша султану, то отцова судьба, да и моя тоже, была бы гораздо счастливее", - думал повзрослевший отрок и, наученный отцовским опытом, не хотел расточать милости.

"Султан был гораздо прозорливее моего отца, - считал младший Дракул. - Султан был прозорливее и потому не проявлял милосердия, ведь милосердие - слишком опасная вещь". Вот поэтому-то Влад, ставший государем, изворачивался как угодно, лишь бы не казаться милостивым, даже если хотел кому-то помочь.

Младший Дракул боялся повторить судьбу родителя и потому, желая помочь братьям-земледельцам, не стал помогать им деньгами, хотя этот способ являлся самым простым. Вместо этого младший Дракул предпочёл братьев припугнуть, зная, что люди, которые хотят прийти к договорённости, всегда договорятся. Оставалось лишь устроить так, чтобы договориться захотели оба брата, а не только младший.

В то же время отцовская натура иногда проявлялась в младшем Дракуле - рассудив дело с коровой и дело работника, Влад почти отступил от своего правила и проявил милость. И всё же младший Дракул был научен жизнью. Он слишком хорошо запомнил её жестокие уроки и поэтому, даже не вполне сознавая истинную причину, тут же нагнал на всех страху своим следующим деянием, отрезав работнику язык.

В деле с цыганами, когда младший Дракул хотел угодить Войке, он оказался скован собственными правилами. "Если дать денег цыганам просто так, - думал Влад, - то все цыгане станут считать меня благодетелем и бросаться под ноги моему коню, где ни попадя". Вот для чего понадобилось так хитроумно делить золото и обсчитывать самого себя.

Даже рубашка, подаренная пьянице, не стала исключением из того правила, которое завёл себе младший Дракул. Казалось бы, подарить кому-то свою одежду значит проявить христианское сострадание, но на деле этот подарок послужил к устрашению получателя.

Разумеется, Влад перенял от султана не всё - не перенял его переменчивости и его манеры принимать решения под влиянием минуты. Младший Дракул стремился избежать этого. Княжеские решения почти всегда получались справедливыми, но вот милостивых решений ждать от младшего Дракула было бесполезно - бесполезно даже тогда, когда он совершал паломничества.

* * *

За время жизни в Эдирне княжич Влад привык считать зиму самым тоскливым временем года, ведь турецкие зимы оказались гораздо тоскливее румынских. Конечно, княжичу объясняли, что погода в Турции не везде одинакова, и княжич охотно этому верил, но после Варны он снова оказался в султанском дворце в Эдирне и продолжал жить там, а в Эдирне каждая зима была очень тосклива.

Снег здесь не выпадал почти никогда - было слишком тепло - поэтому вместо снегопадов моросили дожди, небо заволакивалось серыми облаками, а когда облака рассеивались, им на смену часто приходил густой серый туман, распространявшийся от двух рек, на месте соединения которых и стояла турецкая столица.

Даже солнце не всегда могло развеять этот туман. Влад много раз видел, как солнце, высоко поднявшееся над изломами крыш и башенками минаретов, сияло не ярче, чем обычная золотая монета, и на него можно было смотреть, даже не щурясь. Всё в тумане казалось тусклым - даже трава, которая не вяла здесь круглый год, зелёные кроны кипарисов и красные листья клёнов. Ничто не радовало глаз яркими красками.

Наверное, местные жители давно к этому привыкли, а турецкие дети и вовсе не обращали внимания на серость. Влад и Раду, проходя по улицам на церковную службу и обратно, часто видели, как ватаги мальчишек бегали от стены до стены, играя в догонялки, и, судя по смеху и весёлым крикам, зима никак не действовала на детей.

Влад и особенно Раду завидовали им, ведь княжичи не могли столько времени проводить на улице. Чаще всего им приходилось сидеть в комнатах, а в комнатах было ещё сумрачнее, чем снаружи - настолько сумрачно, что лампы горели весь день. Наверное, никогда прежде Владу не доводилось так много смотреть на дрожащее пламя светильников, которые сопровождали его от пробуждения и до отхода ко сну.

Пока Влад жил в Турции, ему казалось, что время в этой стране бежит быстрее. Наверное, это чувство появилось из-за того, что жизнь княжичей на чужбине была совсем не богата событиями, а ведь если человек, вынужденный бездельничать, оглянется на недавно прожитые дни, то дни покажутся ему короткими, потому что вспомнить нечего. Другое дело, если происходит нечто важное - тогда дни кажутся невероятно длинными, однако в Турции такие дни Владу не выпадали.

При дворе султана с княжичами редко происходило что-то примечательное. Они мало куда ходили, учили турецкий язык, ели и спали. После битвы под Варной прошло два года, а Влад не заметил как. Он приехал в Турцию отроком, а теперь уже считался юношей, потому что ему успело исполниться семнадцать. "Два года. Я здесь уже два года", - повторял себе Влад и из-за таких мыслей ещё больше скучал по дому.

Скучая, княжич неоднократно перебирал в уме те события, связанные с домом, о которых удавалось узнать. Вести из Румынии доходили медленно, поэтому княжичу представлялось недавним то, что случилось довольно давно. Например, те странные события, случившиеся на следующий год после битвы под Варной.

Отец Влада передал султану, что Янош Гуньяди и другие воины из западных стран приплыли по Дунаю на лодках, захватили турецкую крепость Джурджу, стоявшую возле самой реки, и осаждали другие укреплённые места вниз и вверх по течению. Родитель уверял, что остановил захватчиков, а также отбил у них Джурджу и готов вернуть эту крепость султану, если тот пожелает, либо заплатить за неё золотом, как если бы султан продал эту крепость румынам.

Султан, поразмыслив, продавать отказался. Наверное, что-то показалось ему подозрительным, и, по мнению Влада, подозрения не были лишены оснований. Княжич прекрасно знал, что крепость Джурджу стояла у дунайского берега с румынской стороны, то есть на румынской земле. Когда турки промышляли грабежом на южных окраинах Румынии, то переправлялись через реку как раз возле Джурджу, так что отцу Влада было бы выгодно закрыть для грабителей эту лазейку.

Слова о том, что крепость захватили "воины с запада", вполне могли оказаться лишь частью правды. "Наверняка, - думал семнадцатилетний княжич, - отец отправился в поход вместе с Гуньяди, и Джурджу они захватили вместе, но дальше отец отказался помогать".

Впоследствии, уже вернувшись из Турции и узнавая о событиях тех лет, Влад обнаружил, что угадал почти правильно, однако семнадцатилетнему княжичу было ещё очень далеко до возвращения домой, и он никак не мог проверить свои предположения, о чём не уставал сожалеть.

События возле Джурджу давали Владу надежду, что его отец помирился-таки с Яношем, но если родитель отказался помогать в осаде других крепостей, венгру это могло не понравиться.

"Мирно они живут или нет? - гадал княжич. - Если мирно, то, может, Сёчке опять переехала в Тырговиште? А с ней могла приехать Ивола... Ивола. А вдруг я вернусь от турков, а она там? Это очень может быть. Только как я к ней подступлюсь? У меня же теперь невеста, хоть и малявка. Если узнают, что я опять с Иволой... то самое... тогда все будут недовольны - и отец, и Нан, и вся Нанова родня. Эх, узнать бы, как сейчас в Тырговиште!"

Тем временем наступила третья по счёту зима, которую Влад и его младший брат Раду проводили в Турции. По христианскому календарю наступил январь, но и в ту зиму погода стояла совсем не такая, как в Румынии - совсем не холодная. Лишь по ночам лужи всё-таки покрывались ледяной коркой, но утром быстро оттаивали. Солнце показывалось всё так же редко, и в комнатах было всё так же сумрачно, и светильники горели с утра до самого вечера.

Именно в такой сумрачный день, прервав всегдашний урок турецкого, в покоях княжичей появился испуганный слуга:

- Великий султан зовёт, обоих. Скорее, скорее. Бегом!

Влад и Раду поспешно вскочили с подушек, на которых сидели. Кряхтя, поднялся на ноги пожилой учитель, и все поспешили в тронный зал, где княжичи увидели множество сановников, но сановники вели себя настолько тихо, что речь султана долетала до самых отдалённых уголков и закоулков:

- А! Вот и вы, мои бедные барашки.

Турецкий правитель уже не был облачён в чёрное, однако из-за зимнего сумрака, царившего в тронном зале, казался мрачным и даже злым.

Княжичи поклонились, затем ещё раз. Султан дал знак приблизиться и указал на столик возле тронного возвышения - точнее, на некий предмет на столике, покрытый тканью.

Подойдя ближе, Влад и Раду обнаружили, что непонятный предмет покрыт не куском ткани, а мешком, в котором, наверное, и был принесён сюда. "К чему всё это?" - подумал семнадцатилетний княжич, и тут один из султановых слуг сдёрнул "покрывало".

Влад поначалу не понял, что именно видит, а когда понял, вздрогнул - он смотрел на отрубленную голову своего отца.

Лицо казалось знакомое и в то же время незнакомое, страшное. Кожа на этом лице побелела, как пергамент, и сделалась очень ровной. Пропали мелкие морщины на лбу. Пропали глубокие морщины, тянувшиеся от носа к углам рта. Брови почти вылезли. Глаза были закрыты, вернее - зашиты, крупными неровными стежками. Губы никто не зашивал, и потому они искривились в странной, ни на что не похожей усмешке, показывая и верхний, и нижний ряд зубов.

Влад увидел знакомые длинные чёрные усы, но поникшие и спутанные. Увидел волосы, которые прилипли к макушке, будто их приклеивали. И вот тогда княжич понял всё окончательно - он видел перед собой не голову, а чучело, которое делают, если голову придётся далеко везти. "Как!? - подумал Влад. - Из отцовой головы - чучело!? Мой отец мёртв? И теперь это чучело - то, что от него осталось!? Почему он умер? И кто посмел так надругаться над его останками!? Кто!?"

Раду заревел в голос, так что один из дворцовых слуг подбежал и зажал мальчику рот, всё-таки оставив свободным нос, чтобы не перекрыть дыхание, а между тем другой слуга, стоявший рядом с султаном, громко повторял слова своего повелителя, чтобы присутствующие не напрягали слух.

- Великий султан говорит, что эту голову прислал свинья Юнус, предводитель венгров! - прозвучало по-турецки.

Влад понял, что голову прислал Янош Гуньяди, которого турки называли именно так - Юнус. Княжич с трудом осознавал происходящее - не верил глазам и не верил ушам. За два года жизни в Турции он уже хорошо выучил турецкий язык, но в те минуты казалось, что знания подвели. То, что говорил слуга, стоявший рядом с султаном, не могло быть правдой. "Наверное, я что-то не так расслышал", - думал княжич, а слуга всё продолжал говорить, и из слов слуги следовало, что месяц назад, в декабре Янош Гуньяди пришел в Румынию с войском.

Войско было то самое, которое княжич видел, когда гостил у Гуньяди в замке. Шесть тысяч наемников и три тысячи воинов, собранных вассалами Яноша. Получилось на тысячу больше, чем румынская рать, но отец Влада всё равно захотел сразиться и не слушал увещеваний.

- Государь, не повторяй той ошибки, которую совершил Александру Алдя, - упорно твердили ему бояре-жупаны, но князь неизменно отвечал:

- Хватит поминать моёго младшего брата! Лучше вспомните о своих сыновьях, которых я вам привёз, и о моих сыновьях, которые заняли место ваших! Вспомните о клятве верности, которую вы принесли мне повторно в турецком лагере.

Отец Влада думал, что, вернув боярских сыновей из плена, укрепил свой авторитет и власть, но всё оказалось наоборот. Теперь бояре не боялись ссориться с султаном, а вот ссориться с венграми, чья армия стояла у румынской границы, боялись.

Всякий раз, думая об этой истории, Влад вспоминал поучающие слова Яноша Гуньяди: "Благодарность - это блюдо, которое очень быстро остывает". Впервые услышав эти слова во время давнего разговора в коридоре замка Гуньяд, княжич даже не подозревал, что они окажутся пророческими. А расчётливый и безжалостный венгр оказался прав - благодарность бояр очень быстро остыла, и вопреки государевой воле они решили избежать войны.

Правда, так решили не все. Нан, несмотря на свою прежнюю строптивость, остался верен своему государю, а вот Тудор и большинство тех жупанов, которые были обязаны отцу Влада своим возвышением, сделались трусливы. Тудор и его товарищи обросли имуществом, вкусили жизненных удовольствий и совсем не хотели умирать на поле битвы.

"Даже если победим нынешних врагов, из-за гор будут приходить всё новые и новые", - подумали отцовы приближённые и почли за лучшее обойтись малой жертвой, то есть самим убить своего государя, неугодного венграм. Как средство выбрали яд, а Нан не смог ничего сделать.

Отец Влада умер двадцать пятого числа, в Рождественские святки. "Понимал ли он, что происходит? - спрашивал себя Влад. - Понимал ли он, отчего так болит нутро? Понимал ли, отчего ноги подкашиваются, и перед глазами всё плывёт? Понимал ли, что умирает? Или из последних сил превозмогал нежданно свалившуюся на него "хворь" и думал лишь о том, что должен воевать? Ведь он должен был - ради сыновей, оставшихся у султана".

Отец Влада чувствовал себя плохо ещё в начале похода, а в деревушке Былтени, немного не доехав до города Тыргу-Жиу, слёг совсем. "Наверное, - предполагал Влад, - его устроили в доме местного старосты, положили на постель, растворили окна, чтобы хоть немного унять жар. Наверное, больной временами затихал, измученный приступами рвоты, а затем открывал глаза. Наверное, он порывался встать, не отдавая себе отчёта, ночь за окнами или день, постоянно спрашивал, который час, и где венгры. А некий слуга, зная, что господин никогда уже не встанет, успокаивал и говорил: "Сейчас можно отдохнуть... можно, потому что в Рождество не воюют. А вот завтра..." "Завтра", - наверное, повторял отец, но для него завтра не наступило".