Время дракона

- Как за что? - в свою очередь удивился церковнослужитель, - Ведь когда я совершаю требы, то всегда получаю что-нибудь в дар... в пользу церкви. Так положено. Награда даётся за труды, а не за последствия этих трудов. Например, если священник крестит младенца, то кто же поручится за последствия. Младенец может вырасти в святого, а может - в великого грешника или даже в вероотступника, и получится, что зря крестили. Но дар в церковь по случаю крестин всё равно приносится. А когда священник отпевает, то никто не знает, попадёт ли отлетевшая душа в рай или не попадёт. Но дать что-нибудь за отпевание полагается. И это справедливо.

- А почему именно два телёнка? - спросил князь.

- Потому что негоже жадничать, когда дело касается церкви, - в голосе священника послышалась укоризна. - Видит Бог, что наш храм давно пора подновить. Ещё немного, и там пол начнёт проваливаться. Тройню от коровы всё равно никто не ожидал. А раз такое богатство само в руки упало и не требовало усилий, тогда...

Крестьянка, услышав эти слова, страшно возмутилась:

- Само в руки упало? Богатство!? - закричала она. - Отче, почему ты так говоришь? Наверное, оттого, что ты этих телят сам не выхаживал. Вот отчего! А мы первый месяц тряслись над ними денно и нощно, будто это наши собственные дети. А разве ты не знаешь, что мы молоко покупали? Истратили все гроши, сбережённые на чёрный день, потому что у нашей коровы не хватало молока, чтоб накормить всю тройню досыта. Телятам надо столько, что ой-ой-ой! Вот такое богатство на нас свалилось! Да. А по-твоему выходит, что мы с этим богатством только и делали, что отдыхали, да подсчитывали барыши!

- Тихо! - оборвал государь. - Женщина, раз ты сказала, что истец в этом деле твой муж, а не ты, тогда помалкивай.

Затем Влад обратился к крестьянину, по-прежнему глядевшему настороженно:

- А ты что думаешь?

- Я думаю, что дар принести надобно, - ответил хозяин коровы. - Святой отец всё лето бегал, руку прикладывал и этой штукой, которая для Святых Даров, махал...

- А ты об этом просил? - многозначительно произнёс правитель, - Ведь требы священник совершает по просьбе верующих. Поэтому, если ты не просил, то благодарить не обязан.

- Да, - согласился крестьянин, - если не просил, то не обязан, но просьба-то была. Когда святой отец пришёл ко мне жаловаться на мою корову, я ответил: "Если опять придёт, гони её". Значит, я сам просил возлагать на неё руку и теперь должен отблагодарить, как положено. Только вот святой отец сильно много просит. Два телёнка это много. Одного я бы отдал и жил спокойно. Рассуди, государь. А?

В который раз услышав "рассуди, государь", Влад почувствовал, что его досада переходит в раздражение. "Посадить бы всех спорщиков на кол, а корову с телятами насадить на вертелы и зажарить. Вот и спору конец!" - подумал правитель, но тут вмешался дракон. Как ни странно, его поведение всё больше противоречило настроению господина.

- Колья и вертелы это слишком просто, - прошипела чешуйчатая тварь. - Разберись, как следует. Это же такое занятное дело.

Дело казалось Владу не занятным, а докучливым, но он не привык отступать перед головоломками и потому продолжал искать решение. Камнем преткновения стал хозяин коровы, который хотел верить в чудо - так хотел, что готов был даже заплатить священнику, чтобы не лишать себя ощущения чуда. "Что мне делать с этим дураком?" - думал государь.

Между тем все трое просителей, ведущие тяжбу о телятах, выжидающе смотрели на своего судью. Даже корова - до сих пор относившаяся к правителю очень пренебрежительно - и та повернулась в его сторону. Конечно, это произошло случайно. Просто животине было нечем заняться, потому что ей пришлось стоять на дороге, где совсем не росла трава. Время от времени опуская нос к земле и каждый раз обнаруживая, что питаться тут нечем, скотинка начинала смотреть по сторонам.

- Дело трудное, - меж тем пробормотал Влад, глубоко задумался, опустив голову, но через минуту воспрянул и повернулся к священнику. - Мне показалось, или я на самом деле видел, что ты избегаешь прикасаться к корове?

- Всё так, государь. Избегаю, - ответил церковнослужитель. - Я теперь вообще к коровам не прикасаюсь правой рукой.

- Почему же?

- Если я буду возлагать десницу на коров, то совершу грех стяжательства, - ответил священник. - Я и с этой рогатой ничего творить не хотел, но так вышло...

- Нет, погоди, - перебил Влад. - При чём здесь стяжательство? И почему тебе нужны именно телята? Ведь ты можешь по-другому добыть денег для подновления храма. Воспользуйся своей славой. Призови благодать на вторую корову, на третью, четвёртую, возьми за это награду и так соберёшь денег.

- Нет, - помотал головой священник. - Корова ведь - тварь некрещёная, и призывать на неё благодать, как на крещёных людей, не следует. А также не следует использовать Господню благодать для накопления богатств земных. Куда ж это годится? Может, теперь коров начать крестить? Нет! Даже если такое крещение посулило бы по семь телят ежегодного приплода с каждой.

- Да, крестить - это, пожалуй, слишком, - согласился государь, - но ведь коровник можно святой водой побрызгать.

- Это тоже стяжательство, - уверенно повторил церковнослужитель. - Даже если я возьму за свои труды скромную награду, хозяева коров впадут во грех. Люди ведь будут ждать, что коровы начнут плодиться, как кошки.

"Надо же! Священник оказался бессребреником!" - подумал Влад, но, задавая вопросы, он хотел выяснить не только это.

- А коровы начнут так плодиться? - ещё раз уточнил государь. - Ты веришь, что имеешь особую силу?

- Епископ сказал, что всё глупость... - начал священник, но было видно, что произносит он это с явной неохотой.

- А давай проверим твою силу на моих коровах, - вдруг предложил князь, - не ради обогащения, а ради истины. Тебе не придётся далеко ходить. На моём дворе в городе Букурешть есть несколько коров. Давай, ты возложишь на них руку или совершишь что-нибудь другое подобное, на твоё усмотрение. Пара-тройка лишних телят не сделают меня богаче. У государя и так всего в избытке, поэтому ты не введёшь меня во грех стяжательства. А я дам тебе дар, как положено давать, когда приглашаешь священника для совершения требы. Согласен?

- Прости, государь, но я должен отказаться.

- Почему? - удивился правитель. - Боишься оплошать? Или боишься, что я строго спрошу с тебя, если ничего не выйдет? Не бойся. Вот тебе моё слово, данное при свидетелях - если ничего не выйдет, я не стану наказывать тебя и отпущу восвояси.

Произнося клятвенные слова, князь обвёл взглядом всех присутствующих - своих слуг, толпу крестьян, хозяев коровы, а также глянул на приближённого боярина. Получалось, что свидетелей даже больше, чем надо.

- Нет, государь. Оплошать я не боюсь. Я боюсь удачи, - со вздохом произнёс церковнослужитель. - Вдруг твои коровы начнут давать больше молока? А если одна или две из них принесут двойню? Двойня ведь тоже рождается не каждый год...

- Что же здесь плохого, если мы получим всё это в поисках истины? - спросил Влад.

- Для тебя, государь, ничего плохого. А мне это принёсёт большой вред.

- Почему?

- Боюсь, найдёт на меня гордыня, и я с ней не совладаю, - признался священник. - Я думаю, всякому священнослужителю хочется творить чудеса, как это делали апостолы, но если чудеса и впрямь начинают происходить, то возгордиться от этого очень легко. Нет, я лучше до конца дней своих останусь в сомнении, зато и гордыня на меня не нападёт.

- Ха! - воскликнул государь. - Наконец-то, дело прояснилось. Мне нравится твоя скромность, однако я должен тебя огорчить и сказать, что ты рассчитал свои притязания неверно.

Хозяева коровы осторожно заулыбались, а крестьянка даже сделала шаг назад от государева стремени, как и если бы только что закончила лепить красивый пирог и боялась неловким движением что-нибудь испортить.

- Ему положен один телёнок? - спросил лысоватый крестьянин. - Да?

- Не положено даже одного, - ответил князь.

Священник опешил. Наверное, он был уверен, что одного телёнка получит точно, поэтому, когда услышал решение, не смог удержаться от возгласа:

- Как так!?

- А так, - ответил Влад. - Ведь требы - в том числе крещение, венчание, отпевание и прочее - совершаются по требованию, причём постоянно. А с коровами так не получается. Я только что попросил тебя совершить требу, но ты отказался. Более того - ты сказал, что никогда больше не намерен совершать ничего подобного. Значит, наложение рук на вот эту корову, которая здесь стоит, не считается требой.

Государь помолчал немного и продолжил:

- Однако прихожане могут носить в церковь дары просто так, а не в благодарность за услуги. Могут? - спросил он у священника. - Поправь меня, если я заблуждаюсь.

- Всё верно, государь.

- Хозяин этой коровы не обязан давать тебе телят, но если захочет подарить что-то - это его право. Я бы ничего не дарил, потому что со всех троих телят всё равно надо заплатить десятину в пользу церкви, но если у прихожан вдруг возникнет благочестивое намерение... - князь многозначительно посмотрел на крестьянина, а затем на крестьянку, по-прежнему стоявшую недалеко от коня. - Ну что? Я ответил на все вопросы? Можно считать, что я решил это дело?

- Да, ты решил верно, государь, - согласился церковнослужитель. - Ты прав и по поводу требы, и по поводу даров, и по поводу десятины.

- Благодарим, государь! - радостно воскликнул крестьянин. - Дай тебе Господь долгие лета жизни взамен тех, которые ты тратишь на судейство.

Жена крестьянина ничего не сказала. Она поклонилась и медленно попятилась от князя, как-то странно улыбаясь, будто с хитрецой.

Заметив хитрое выражение, Влад вдруг заподозрил, что именно крестьянка придумала привести на суд корову. "Придумала, а теперь радуется, что затея удалась, - сказал себе правитель. - Наверное, эта затея и понравилась дракону. А что, как ни это, могло ему понравиться?"

Чешуйчатая шавка не спешила ответить на размышления хозяина. Будто хотела, чтобы он сам догадался. Дракон бегал вокруг коровницы, приветливо вилял хвостом и постоянно оглядывался на Влада:

- Ну, посмотри на неё! Посмотри! Неужели не замечаешь?

И вот тут в улыбке крестьянки князю почудилось что-то знакомое. Саму эту женщину он видел впервые - тут не могло быть сомнений - но хитроватое выражение лица князь явно наблюдал прежде у кого-то другого, причём так давно, что почти забыл. Влад силился понять, кого же напомнила ему пронырливая коровница, а между тем просители почти скрылись в толпе. Священник исчез быстрее всех, потому что его ничто не задерживало, а вот крестьянин с женой немного замешкались, потому что были обременены имуществом.

"Где же я видел эту улыбку? У кого?" - спрашивал себя Влад, и вдруг вспомнил. Теперь ему сделалось понятно, почему змей помахивал хвостом совсем как собака, которая учуяла родной запах.

Только что Влад считал себя пойманным "пронырливой бабой", а ведь никто его не подлавливал, потому что крестьянка пробралась к нему хитростью. Влад мог бы разгневаться, как он недавно гневался на двух братьев-земледельцев, говоря им "вы меня обманули", однако в этот раз правитель повёл себя иначе - а всё потому, что, глядя на крестьянку, вспомнил о своей матери. Да, именно о ней!

Поняв, кого напоминает ему коровница, государь поначалу удивился, ведь на первый взгляд между белолицей государыней, всегда державшей себя достойно, и хамоватой краснолицей простолюдинкой не удалось бы найти ничего общего. И всё же сходство нашлось! Обе умели хитрить и обе отличались бойким характером.

Нынешняя крестьянка была бесстрашной - не побоялась хитрить с самим государем. А ведь матери Влада тоже однажды пришлось проявить бесстрашие по отношению к человеку, который стоял заметно выше её. Она отправилась с прошением к королю Жигмонду, который обладал огромной властью - такой властью, что не обязан был считаться с какой-то дочерью молдавского князя. Матери Влада в тот раз пришлось изворачиваться, потому что требовать она не могла, и вот теперь её сын, помня ту давнюю историю, не смог отказать другой просительнице.

Как видно, змей и впрямь выражал тайные мысли своего хозяина. Не даром же тварь обрадовалась, глядя на коровницу. А теперь радовался и Влад. "Бывают же встречи!" - думал он.

* * *

"Повезло мужу, у которого жёна пронырливая, - много лет назад обмолвился отец Влада, рассказывая сыновьям ещё одну историю из своей жизни. - Такая супруга - настоящее золото. Знайте, сынки, что мама у вас - золото. Однажды я прогневал Жигмонда, а она выпросила для меня прощение, да так ловко всё сделала, что никто не смог бы лучше".

Влад впервые услышал эти слова, когда родитель уже сделался князем и перевёз семью из Сигишоары в тогдашнюю румынскую столицу - город Тырговиште. Там, во дворце в один из вечеров прозвучал новый рассказ. Правда, говорилось тогда не столько о матери, сколько о том, как люди держат или нарушают данное другому человеку обещание.

По характеру новая история чем-то напоминала одну из прежних - про дедушкины наставления и про сватовство. Она состояла в равной степени из грустных и весёлых кусков, но заканчивалось всё хорошо, так что Влад любил её слушать.

По большому счёту он с охотой внимал любой истории, ведь вечерние отцовы рассказы стали единственным, что после переезда в Тырговиште осталось от прежних времён. Прочая жизнь изменилась, и к ней приходилось приноравливаться.

Переехав в Тырговиште, малолетний Влад и его брат Мирча с трудом привыкали к тому, что теперь живут не в тесном доме, а в большом дворце. По сравнению с прежним жильём новые хоромы казались огромными, и в многочисленных комнатах ничего не стоило потеряться, ведь эти помещения выглядели почти одинаково. Некоторые украшала настенная роспись, но в основном они были очень простыми, похожими друг на друга - чисто побеленные, с деревянными полами, узкими окошками и низкими дверями. "Комнаты, комнаты, комнаты! - думал малолетний Влад. - Зачем их столько?"

Прежде он жил в одной комнате с Мирчей, а теперь братья жили порознь, и у каждого появились свои челядинцы, денно и нощно заботившиеся о вверенном княжиче. Случалось, Влад просыпался ночью. В прежние времена вид мирно спящего старшего брата успокаивал младшего и помогал снова уснуть, а теперь младший просыпался один и сидел в темноте, тараща глаза, как сова, после чего снова ложился, но сон не шёл. Если Влад начинал ворочаться с боку на бок или вставал, чтобы глянуть в окошко, то появлялся слуга, который, ночуя за дверью, слышал шорохи и скрипы.

- Чего не спишь-то, господин? - сонным голосом спрашивал челядинец. - Может, принести воды испить, или чего другое надо?

- Нет, не надо, - отвечал Влад.

В прежние времена, живя в Сигишоаре, вся семья ела за общим столом, за которым сидели даже слуги. Теперь же братья ели вдвоём, а родители - в своих покоях. "Комнаты, комнаты, комнаты!" - ворчал про себя Влад.

Назначение некоторых помещений всё-таки казалось понятно. Например, большая зала была нужна, чтобы правитель мог сидеть там и советоваться со своими боярами-жупанами. В той же зале проходили приёмы послов и прочих важных гостей. Не менее полезной казалась государева канцелярия. Подвал для хранения казны тоже имел ясное назначение, ведь там поселились мелкие драконы с завязанными хвостами, изображённые на монетах. В другом подвале, где хранилось ценное оружие и доспехи, нашёл прибежище большой серебристый змей, по-прежнему любивший прятаться в ножнах отцова меча.

Влад однажды сказал родителю:

- Ты драконов запер на ключ.

В те времена княжич уже достаточно подрос, чтобы понимать - чешуйчатые существа оживают только в его воображении, но мальчику нравилось представлять их живыми, да и отец охотно поддержал игру сына, ответив:

- Да, я закрыл их.

- А зачем ты закрыл большого? - спросил Влад. - Большой ведь никуда не убежит.

- Не убежит, но сейчас он мне без надобности.

- А зачем ты запер маленьких? Они ведь тебе нужны.

- Да, нужны, но они любят расползаться по чужим рукам без моего ведома, - усмехнулся родитель. - Приходится маленьких тоже запирать.

- А совсем маленького ты не запер, - заметил сын.

- Совсем маленького? - не понял родитель. - Это которого?

- Который у тебя на шее, - княжич показал пальцем.

- Да, этого я не запер. Он всегда при мне. На всякий случай.

Подвалы делали своё дело - сдерживали драконов - ведь большой серебристый змей не являлся Владу, как явился тогда, в Сигишоаре, поэтому существование подвалов мальчик всецело одобрял.

В то же время он не одобрял разграничение дворца на две части: мужскую и женскую. По мнению княжича, такое деление не приносило пользы. Для чего, скажите на милость, матери надо жить вдали от мужа и сыновей? Зачем? Она могла бы жить у них под боком, ведь ей и её служанкам требовалось совсем мало комнат: для сна, для обедов, для хранения нарядов, для рукоделия и прочих скромных развлечений, а также для приёма посетителей. Вот и всё! И не для чего расселяться!

Тем не менее, обычай требовал расселиться, и в результате сыновьям, чтобы повидаться с матерью, приходилось преодолевать не один и не два длинных коридора. Вдобавок полагалось известить "государыню" о своём приходе заранее, а то можно было и не застать, ведь она присматривала за всем огромным дворцовым хозяйством: прачечной, кухней, кладовыми, скотным двором, птичьим двором, огородами, садами, прудами с рыбой... Хорошо ещё, что за конюшней и псарней присматривали отдельные люди - всё-таки облегчение от забот. Раньше, живя в Сигишоаре, дети говорили с матерью каждый день, даже если не желали, а в Тырговиште могло так случиться, что они несколько дней кряду не слышали от неё ни слова, а видели только на богослужениях.

Здешние богослужения лишь отдалённо напоминали Владу прежние, домашние, которые устраивал отец Антим. После переезда в Тырговиште семья начала посещать храм, построенный близ дворца нарочно для знатных прихожан, и здание это - почти лишённое окон - сильно отличалось от светлой столовой в Сигишоаре. Святые и небожители, изображённые на стенах и сводах церкви, смотрели на людей строгими взглядами, и, наверное, поэтому в храме всё было основательней и строже - даже разделение мужчин и женщин.

Во времена, когда отец Антим совершал богослужения в столовой, мужчины стремились встать правее от того места, где он священнодействовал, а женщины - левее, но из-за тесноты разделение почти не получалось, поэтому Влад со старшим братом стоял так близко от матери, что мог рукой дотянуться. А вот в церкви между мужской и женской толпой даже оставался проход. Братья смотрели влево и видели - вон, окружённая жёнами жупанов, стоит мать. Она даже не замечала, что сыновья на неё смотрят. Впрочем, с отцом тоже удавалось поговорить не каждый день, ведь почти всё время у детей занимало учение.

По сравненью с тем, что Влад с братом изучали в Сигишоаре, количество предметов увеличилось. Раньше было всего три: славянская грамота, закон Божий и математика. Все три науки преподавал отец Антим, тративший на это много сил, и потому княжичи были удивлены, когда по приезде в Тырговиште священник объявил, что помимо прежних наук станет преподавать две новых - риторику и логику.

Наверное, он сохранил и даже расширил свои обязанности учителя из-за своих глубоких познаний, ведь другого такого знающего человека найти было бы трудно, несмотря на то, что в Тырговиште хватало желающих услужить семье нового государя.

Кроме того, отец Антим, хоть и не совершал больше церковных служб, остался духовником для всей государевой семьи. Не случайно изучение закона Божьего всегда заканчивалось для детей исповедью. Наставник завершал уроки одними и теми же словами:

- А теперь, чады, когда мы разобрали такой важный вопрос, подумайте о себе. Вдруг вспомните некий свой проступок, связанный с сим вопросом. Если знаете за собой что-либо, о чём вы мне прежде не говорили, то исповедайтесь сейчас, дабы не осталось даже малого сорняка в вашей душе.

Ученики честно задумывались, и если что-то такое всплывало в памяти, то признавались:

- У меня есть сорняк.

Священник кротко просил одного из братьев, чтобы обождал некоторое время за дверью. Другой же брат исповедовался. Если "сорняки" обнаруживались у обоих, то затем каялся второй брат.

К сожалению, этим заканчивались только уроки закона Божьего, но не учебный день, который длился много часов, ведь княжеским сыновьям приходилось изучать не только науки отца Антима, но и ряд других. Например, деяния прежних румынских государей, историю других народов и стран, а также воинское дело, которое в свою очередь делилось на три отдельные науки - умение сражаться пешим, умение сражаться на коне и умение повелевать войском так, чтобы привести его к победе.

Новые предметы оказались занятными, но Влад втайне желал, чтобы их количество уменьшилось, потому что учение утомляло, а свободного времени оставалось так мало, что иногда этим временем даже не хотелось воспользоваться. К чему начинать игру, если всё равно не успеешь доиграть до конца!

В довершение всего Владу с братом больше не позволялось выходить одним в город. В Сигишоаре они гуляли по улицам, не стесняемые высоким положением своего отца, а по Тырговиште запрещалось так бродить, ведь княжеским сыновьям это было "не по чину".

Единственное, что осталось от прежних времён - вечерние отцовы рассказы. Когда за окнами сгущались сумерки, родитель мог явиться к детям и сказать:

- Давайте-ка сходим в гости к вашей маме.

Случалось такое редко и всегда неожиданно, но тем радостнее казалось идти длинными коридорами, зная, что мать в своих покоях уже накрыла стол и ждёт, когда муж с сыновьями явится. На один вечер она переставала быть вечно занятой государыней, и отец тоже забывал о своих делах. Всё становилось как раньше - по-простому.

Однажды за вечерним застольем рассказчик оглядел сыновей и, хитро прищурившись, произнёс:

- Выбирайте, что желаете послушать. Старую историю или новую?

- Можно и новую, - бойко ответил Мирча, а Влад кивнул.

- Тогда расскажу вам, как давным-давно случалось мне гостить у турков, - начал отец.

Дети поняли, что не ошиблись с выбором истории, и принялись расспрашивать:

- А это было страшно?

- Поначалу - да, - ответил родитель, - но отказаться ехать к туркам я не мог, потому что отказ стал бы нарушением обещания, которое я дал вашему деду, - на этом слове повествователь приостановился, а затем спросил отпрысков. - Надеюсь, вы не забыли наставлений вашего деда, великого государя Мирчи? Брат должен во всём помогать брату. Помните? Ваш дед взял с меня слово, что я буду следовать наставлениям. А когда ваш дед умер, пришла для меня пора выполнить обещание.

Видя, что сыновья всё помнят, рассказчик продолжал:

- Я помогал, чем мог, своему старшему брату, который сделался новым румынским государем. И вот однажды зовёт он меня и говорит: "Настала осень. Мы должны заплатить положенную дань турецкому султану". Я отвечаю: "Если есть деньги, то давай заплатим". А мой брат объяснил: "Деньги собраны, подарки для великих и малых турецких начальников тоже готовы. Но кто отвезёт всё это в турецкую землю? В прошлом году, пока ещё был жив наш батюшка, отвозил я. А теперь кто повезёт? Придётся это делать тебе".

- Но разве твой брат не мог поехать сам, как всегда? - удивлённо спросил малолетний Мирча.

- Не мог, - ответил родитель.

- Почему не мог? - продолжал удивляться сын. - Оставил бы все государевы дела тебе, а сам поехал бы к туркам. Или твой брат боялся оставлять тебя на государстве?

Отец улыбнулся:

- Ты умнеешь день ото дня, Мирчулике. Правильно подметил, что мой брат боялся. Чего именно боялся мой брат, мне не известно, но тогда я не думал об этом вовсе. Думалось мне другое - что я получил очень важное задание, и что следует выполнить всё наилучшим образом. К тому же мне хотелось посмотреть на султана. Я думал: "Увижу человека, который победил моего отца в войне, отобрал приморские земли и принудил платить дань. Наверное, султан весьма искусный военачальник, и мне следует у него поучиться".

Малолетний Мирча тоже хотел узнать, как же турки сумели победить его тезоименитого деда Мирчу Великого, поэтому принялся выспрашивать:

- И что за человек оказался султан?

- В первую встречу я этого до конца не понял, - отвечал родитель. - Я лишь увидел, что он ещё не стар, но и не молод - ему было больше сорока лет. А ещё я увидел, что глаза у султана узкие и раскосые. От этого казалось, что тот щурится и замышляет злые козни. Султан знал, что я не понимаю по-турецки, и потому сам он молчал. Со мной говорили его слуги. Они спрашивали быстро и ждали быстрых ответов. Судя по всему, турецкий правитель не любил тратить зря ни одной минуты. Все вокруг него ходили не обычным шагом, а семенили, или даже бегали.

- А о чём тебя спрашивали? - выпытывал малолетний Мирча.

- Мне велели ещё раз назваться и объяснить, почему дань привёз я, а не мой старший брат. Я назвался и сказал, что считаюсь первым помощником своего брата во всех делах.

- Подожди, отец, - озадаченно произнёс Мирча. - Ты сказал "велели"? Как это турецкие сановники могли приказывать тебе? Ты же был посол!

- Вот так турки обращаются с послами.

- Со всеми?

- С послами, которые привозят дань, - пояснил рассказчик. - Поэтому я не обижался. Послы не имеют права обижаться или гневаться, а вот принимающая сторона - другое дело. К счастью, турецкий правитель не гневался, однако дал понять, что в следующий раз я должен приехать со своим старшим братом, а иначе будет плохо. Я опечалился, однако приободрился, когда мне поднесли в подарок от султана парчовый кафтан. А затем я удивился, потому что мне поднесли ещё один подарок - кошелёк с деньгами. Получалось, что я привёз дань, а мне подарили часть дани назад. "В чём смысл?" - думал я, но позже мне объяснили, что таков обычай. Всякий, кто приезжает к турецкому двору, считается гостем и не должен тратиться на постой. Я же остановился в городе, а не во дворце, поэтому мне просто возместили мои траты.

- А старший брат похвалил тебя, когда ты вернулся? - продолжал спрашивать отца старший сын.

- Мирчулике, ты снова радуешь меня, - улыбнулся рассказчик. - Ты задаёшь правильные вопросы. Вот тебе ответ для размышлений - мой брат не похвалил меня. Когда я вернулся, мой брат сказал только одно: "Обошлось, слава Богу". Но на следующий год, когда пришла осень, и потребовалось снова отвезти дань, мой брат стал меня укорять и сказал: "Ты должен был убедить султана, что мне незачем ездить к нему, но ты не убедил. Это твоя оплошность. Поэтому сейчас поезжай и исправляй её". Я сказал: "Брат, нам обоим может стать плохо, если мы не приедем вместе", - но тот не слушал. Он передал мне ещё больше дорогих подарков для великих и малых турецких начальников, но сам никуда не поехал.

- Отец, - перебил Мирча, - ты сказал, что твой брат тебя не похвалил, и чтобы я поразмыслил над этим. Я уже поразмыслил. Хочешь сейчас узнать, что я думаю?

- Да, - ответил родитель. - Наверное, и остальным интересно узнать, что же ты думаешь.

Владу в тот момент стало не интересно, а завидно. Мирча был старше на неполные два года, но с недавних пор эта разница в возрасте сделалась неодолимой пропастью между братьями. Раньше пропасть казалась Владу узкой канавой, ведь когда тебе пять лет, а твоему брату семь, ты можешь сравняться с ним и в учении, и в играх, если хорошенько постараешься. В дальнейшем, когда младшему исполнилось семь, а старшему - девять, канава расширилась, но младший не оставлял попыток успеть за старшим. Всё изменилось, когда Владу стало девять, а его брату - одиннадцать, потому что старший вдруг начал превосходить младшего так, что не догонишь, как ни старайся.

Влад чувствовал зависть, когда видел, что Мирча не просто перебивает отца по всегдашнему обыкновению, но задаёт умные и правильные вопросы. Когда родитель отвечал на эти вопросы, младшенький понимал, почему они заданы, но спросить что-нибудь такое же умное не мог. Вернее, мог бы, но не сразу. "Эх! - думал он. - Вот если б отец велел сначала дослушать историю до конца, а на следующее утро спрашивать - вот тогда я бы придумал, что спросить. Даже если б ради этого пришлось не спать целую ночь! Но так много времени никто не даст".

Так много времени не было ни на одном уроке - ни на одном, где братья, сидя рядом, слушали объяснение учителей. Старший схватывал всё налету, а младший - нет. Владу требовалось время, чтоб понять, и он всё соображал, соображал, а утром следующего дня просыпался, и мысль становилась ясна, но это было уже не важно. Начинался новый день, новый урок, и на этом уроке Влад снова оказывался непонятливым, а его брат казался всё умнее и умнее.

Когда приходил час для занятий воинским делом, младший княжич опять был вторым. Дядька вооружал его и Мирчу деревянными мечами, ставил друг напротив друга - дескать, деритесь. "А как драться? - думал Влад. - Кто мал, тот не победит силой - только хитростью, но все мои хитрости известны Мирче наперёд. Ведь он сам учил меня, как увернуться, чтоб по лицу не получить, и как ставить подножки, и куда ударить больнее".

Ничего не менялось и тогда, когда братья пробовали сражаться верхом. Обоим княжичам давали смирных коней, меринов, но у Влада конь оказывался не только смирным, но и трусливым. Пока княжичи, сидя в седле, пытались нанести друг другу удары, у младшего четвероногий помощник всё время отступал.

Учитель, бывалый вояка, неизменно говорил Владу:

- Твой конь не виноват. Он отступает потому, что ты сам робеешь.

Ученик не верил, но однажды учитель велел ему слезть, сам уселся на "трусливого" мерина, взял деревянный меч, сильно стиснул коня ногами, подобрал повод покороче... И вдруг животные стали вести себя наоборот - учитель не успел даже подъехать к Мирче, как у того конь попятился и приготовился удирать, а вот недавний четвероногий "трус" вёл себя крайне смело.

- Видишь, кто тут на самом деле робеет? - усмехнулся бывалый вояка.

Влад понял, однако под ним конь неизменно отступал. Успехи появились лишь тогда, когда противником девятилетнего княжича стал не старший брат, а мальчик-ровесник.

Вот почему младшенький, слушая, как Мирча задаёт отцу умные вопросы, даже не пытался соревноваться - просто сидел и с завистью слушал.

- Наверное, и остальным интересно узнать, что же ты думаешь, - сказал родитель своему старшему сыну.

- Я думаю, отец, - произнёс Мирча, - что посылать тебя к туркам одного было неправильно. Я думаю, твой старший брат нарушил слово, которое дал нашему дедушке. Ведь дедушка хотел, чтоб его сыновья жили в мире, а твой старший брат поступал так, как будто поссорился с тобой и желал тебе зла. Но ты вёл себя правильно. Ты не давал повода для обиды и не отказывался по второму разу ехать к туркам в одиночку... а ведь мог бы отказаться.

- Да, наверное, мог бы, - ответил отец, - но я не подозревал своего брата в злых намерениях и к тому же полагал, что отказываться от опасных поручений - позор и бесчестие. Думаю, у моего старшего брата имелись причины поступать так, как он поступал. Не знаю, как поступил бы я сам на его месте...

Мать всё это время сидела за столом подле мужа и молчала, но, услышав рассуждения о чести и бесчестии, с грустью произнесла:

- У вас, мужчин, очень странные понятия о чести и позоре. Что же это за честь такая, которая грозит гибелью? Не честь, а наказание.

Произнося это, мать странно смотрела на своего супруга, словно провожала в дальний путь и предвидела, что на пути встретятся многие опасности. Много лет назад она, наверное, смотрела так же, но ничего не говорила, потому что её всё равно не слушали.

- А что случилось дальше? - подал голос Влад.

- Дальше я снова поехал к туркам один, - продолжал отец, - но, прибыв в турецкую столицу, не пошёл сразу к султану, а сперва поговорил с его визирами, дарил им подарки и уверял, что мой брат остался дома не из упрямства, а из-за того, что боится потерять власть. "Если мой брат лишится власти, то султан вероятнее всего лишится дани", - говорил я. Визиры сочувственно качали головами, и это ободряло меня, но всё-таки я предстал перед турецким правителем с опаской.

- А тот что? - спросил малолетний Мирча.

- Тот молчал, как в прошлый раз, - продолжал родитель. - А слуги, что находились подле трона, сказали - султан рассержен на моего старшего брата и потерял к нему всякое доверие. Однако на меня этот гнев не распространялся. Более того - мне предложили помощь в свержении моего брата, если я пожелаю стать румынским государем. Я сначала не поверил ушам, но затем увидел, что султан, когда его слуги закончили говорить, начал хитро улыбаться.

- А что ты ответил? - в один голос спросили сыновья.

- Я низко поклонился, поблагодарил, но сказал, что никак не могу пойти против брата, потому что тем самым нарушу заветы своего отца, ныне покойного... Вот тогда я понял внутреннюю суть султана - он очень любил ссорить людей и в этих самых ссорах черпал свою силу, а в военном искусстве был не так уж сведущ.

Рассказчик вспоминал о случившемся без содрогания, но Мирча и Влад в страхе спросили:

- Отец, а султан разгневался на тебя?

Чтобы успокоить детей, родитель улыбнулся и даже хмыкнул в усы:

- Нет, турецкий правитель совсем не разгневался. Когда ему перевели мои речи, он произнёс что-то, что звучало очень складно, как поговорка. Позже я узнал её перевод: "Иногда Аллах делает разумными даже христиан", - но в тот день мне ничего не объясняли, лишь передали султанское повеление: "Будешь жить при нашем дворе как почётный гость, и отказаться от этой милости нельзя". Я остался. А турецкое гостеприимство было таково, что я не мог подать о себе вестей никому. Не мог послать письмо даже вашей маме.

- А я места себе не находила, - принялась жаловаться мать. - Я и в первый-то раз, когда ваш отец отвозил дань, боялась. Только-только отшумела свадьба, только-только переехали мы с вашим отцом в новый дом, который был подарен вашим дедом Мирчей, только-только устроились, как посыпались несчастья одно за другим. Сначала государь Мирча умер. После этого наступила пора отвозить дань. Я говорила вашему отцу: "Зачем ты едешь? Ты собрался сделать меня вдовой вскоре после свадьбы?" А он только отмахивался. И во второй раз, когда собрался к султану, отмахивался так же.

На слове "отмахивался" отец только хмыкал, мать, слушая, как муж над ней посмеивается, вздохнула, а малолетний Мирча удивился:

- Отец, а почему так получилось с письмами? Разве в Турции гостям не разрешено слать вести домой?

- Может быть по-всякому, - пояснил родитель. - В моём случае передавать послания запретили, потому что султан задумал идти на моего брата войной. То, что войны не миновать, стало ясно ещё в тот день, когда мне предложили сделаться государем, а турецкий правитель видел, что я понимаю его планы, и потому не позволял мне слать письма - не хотел, чтобы я рассказал кому-нибудь о грядущей войне.

- Но ведь твой старший брат мог сам догадаться, что будет война, раз ты не вернулся, - заметил Мирча.

- Одно дело догадываться, а другое дело - получить об этом достоверные сведения, - возразил отец, но тут же похвалил. - Мирчулике, ты радуешь меня всё больше и больше. Тебе пока не хватает опыта, чтобы делать правильные выводы, но ты мыслишь в верном направлении. Я думаю, из тебя выйдет хороший государь.

Слушая, как хвалят старшего брата, Влад совсем сник, но поскольку братья сидели рядом, родитель не мог не заметить настроение младшего сына:

- А ты, Влад, не завидуй старшему. Быть младшим тоже хорошо. Вспомни - я ведь тоже был у своего отца вторым сыном. Разве мне жилось плохо?

- Ты жил хорошо и интересно, - пробормотал девятилетний княжич.

- Вот и ты будешь жить так же, если последуешь заветам твоего дедушки, - сказал отец.

Ненадолго воцарилось молчание, которое прервал новый вопрос бойкого Мирчи:

- А что случилось дальше? Война началась?

- Война началась весной следующего года, - продолжал родитель. - Султан взял меня с собой в поход, поэтому я наблюдал битву, и видел, как мой брат проиграл. Вскоре после этого я получил весть о смерти брата. Передавали, что он пал в бою... Но вот здесь всё непросто. Помните, я говорил вам, что у моего брата могли быть серьёзные причины не ездить по чужим землям? Когда я получил весть о его странной гибели, то призадумался.

- Отец, а почему смерть в бою считается странная? Почему? - удивились дети.

- Смерть в битве обычна для простого воина, - объяснил рассказчик, - а для государя это конец странный. Государь гибнет, только если вся его рать полегла на поле брани. Если же главный военачальник погиб, а войско отделалось малыми потерями - значит, была измена. В случае с моим старшим братом почти все воины уцелели, и вот тогда я решил: "Наверное, брат подозревал измену ещё давно и пытался дознаться, кто зачинщики. Он не мог никуда уехать, пока не дознается, ведь иначе началась бы смута, поэтому и приходилось ему отправлять меня к туркам одного". Вот что я подумал. Можно ли считать, что завет вашего дедушки был нарушен? Не знаю. Знаю одно - если брат в чём-то провинился передо мной, то заплатил за это сверх всякой меры. Это меня очень печалило.

Влад вдруг вспомнил, как отец Антим рассказывал ему про седого государя Мирчу, чью смерть люди искренне оплакивали, а также про то, что вскоре после смерти старого государя старший сын покойного оказался предательски убит "злыми людьми". Священник рассказывал и про "лысого" князя, устроившегося на опустевшем престоле, так что Влад, сравнив свои давние знания с нынешним рассказом, смог показать сообразительность и спросил:

- Отец, а новым румынским государем стал твой дядя, который лысый?

- Всё верно, - кивнул повествователь. - Новым государем стал мой престарелый дядя, успевший облысеть... А откуда ты это знаешь? Тебе говорили учителя?

- Отец Антим рассказывал, - признался младший сын. - И он тоже считает, что твоего брата убили изменники.

Родитель преисполнился любопытства и, наверное, хотел спросить у младшего отпрыска ещё что-нибудь, но тут опять встрял Мирча Малый:

- Отец, а что ты делал, когда твой брат умер?

- Что же я мог делать? - отозвался отец, вынужденно продолжая повествование и отвлекаясь от разговора с Владом. - Я ведь оставался гостем султана, поэтому делать ничего не мог. Единственное, что мне удалось, так это послать письмо к вашей маме. Я сообщил, что жив и здоров, а больше мне нечем было её порадовать. Даже не получилось проверить, дошло ей это письмо или нет.

- Дошло, - вздохнула мать. - А после этого ваш отец пропал на два с половиной года. Я надеялась от него новое письмо получить, ждала и всё прислушивалась, не стукнут ли в ворота. Кто бы ни постучал - я сама открывала, надеялась, что это весть принесли, но нет. Ко мне заявлялись разные торговцы, а случалось - приходили челядинцы с чужих домов, чтобы передать приглашение на свадьбу или на крестины...

- А почему отец пропал так надолго? - опечалились дети, глядя на мать.

- Да потому что я никак не мог отвязаться от турецкого гостеприимства, - усмехнулся рассказчик, желая этой весёлой усмешкой подбодрить сыновей. - Султан всё держал меня при себе, будто я приносил ему удачу в делах. Иногда он задавал мне вопросы и веселился от моих ответов, и неизменно говорил что-то, что звучало очень складно, как поговорка. Через год этот правитель умер, а власть принял его сын, который и по сей день властвует в Турецкой стране. Новый султан тоже возил меня всюду с собой, и не знаю, сколько могли длиться мои мытарства, если б он не пошёл войной на греков. Поход начался летом. Турки встали под стенами города Константинополиса и принялись его осаждать. А вы ведь знаете, что это за город?

- Это у греков самый большой город, - ответили дети. - А ещё там живёт патриарх, и там столица всего православного мира.

- Верно, - произнёс рассказчик. - Константинополис - особенный город, которому покровительствует Божья Матерь, так что взять его получится, только если она откажет в заступничестве. Вот почему я знал ещё до начала осады, что турки потерпят неудачу, ведь в городе есть храм Святой Софии, и если он окажется осквернённым, значит, последние времена настали. Если бы в ту пору кто-нибудь пророчествовал о конце времён, я бы, может, заволновался, но никто не пророчествовал, погода стояла хорошая, сильных гроз или других тревожных знамений не случалось, поэтому я рассчитал так: "Когда султан поймёт, что ему не взять этих стен, то повелит сворачивать лагерь и отходить. Будет большая суматоха, а я воспользуюсь ею, чтобы, дай Бог, как-нибудь перебежать к грекам". И сердце, и желудок звали меня туда. Во-первых, хотелось оказаться среди единоверцев, а, во-вторых, у греков я смог бы, наконец, поесть рыбки...

Видя, что при слове "рыбка" малолетние слушатели начали смотреть недоумённо, родитель спохватился:

- А! Так я, значит, вам не говорил, что турки рыбу не любят... Султан, а также его приближенные, которые турецких кровей, вообще её не едят - брезгуют, поэтому при тамошнем дворе найти рыбу очень трудно. Я всё допытывался, в чём причина брезгливости, но не узнал. А христиане, которые служат турецкому правителю и живут подле него, от его презрения к этой еде очень страдают. Я спрашивал: "Как же вы поститесь?" А они говорили: "Так и постимся. Едим рис, овощи, фрукты, пресные хлебы, а если достанем рыбку, то радуемся".

Отец оглядел все блюда на столе, словно выискивая, что же навело его на мысль о рыбе, и вскоре нашёл - на одной из тарелок лежал, распуская вокруг себя горячий запах, рыбный пирог.

- Не знаю, где эти придворные христиане доставали рыбу, но в турецких землях мне ни разу не посчастливилось присутствовать на застолье, где она была, - продолжал рассказчик. - Считай, три года её не ел. А греки рыбку очень уважают. Вот тогда я и решил перебежать к грекам.

С этими словами отец потянулся к мясному пирогу, также стоявшему на столе, но вдруг по-хитрому взглянул на слушателей и, не взяв ничего от мясного блюда, быстро пробежал пальцами по скатерти до другого блюда, рыбного. Пальцы протопали по столу, как ноги топают, а "перебежчик" утянул с тарелки кусок любимого пирога и принялся жевать.

Мать знала, что муж с удовольствием ест рыбу даже в те дни, когда поститься не нужно - поэтому и велела испечь к сегодняшнему застолью два пирога с разной начинкой. А может, испекла их сама - по старой памяти...

- Отец, как же ты перебежал к грекам? - выпытывал малолетний Мирча. - Тебя ведь должны были стеречь.

- Самого меня не стерегли, - дожёвывая, ответил родитель, - но без приказа уехать от турецкого войска я не мог. На войне всё было так же строго, как во дворце - если уезжаешь, то предъяви бумагу. Даже во время движения армии никто не отделялся от общего стада. Всякую заблудшую овцу остановил бы особый конный отряд и спросил: "Ты куда?" И так же во время стоянки. Лагерь со всех сторон обносили рвом и земляным валом, а поверху вала ставили частокол. Все въезды и выезды охранялись.

- Ну а как... как ты перебежал? - в нетерпении спросили дети, и рассказчик продолжал:

- Когда войско оказалось под стенами Константинополиса, я сперва думал выбраться из лагеря ночью. Надеялся, что накануне отступления частокол наполовину разберут, а мне удастся, прячась за кучами брёвен, незаметно проползти мимо дозорных и дойти до греков.

Родитель вытер полотенцем усы и руки, не прекращая говорить:

- Поначалу мне этот план казался очень хорошим, но затем я понял, что так не годится. Во-первых, если б меня пешего заметили, то быстро догнали бы. Во-вторых, греки могли не пустить меня в город. Для чего им рисковать и открывать ворота пешему незнакомцу? А объясниться с греками я бы не сумел, потому что мало слов знал на их языке. Наконец, в-третьих, негоже было бросать моих товарищей, которые приехали со мной к туркам ещё три года назад. Многих я отправил домой, когда турки воевали с моим старшим братом в Румынской Земле, но кое-кто остался... Я всё ждал благоприятного случая или знака... И вот через два с половиной месяца после начала осады султан получил весть - его родной дядя движется на него с войском из Азии и хочет отобрать трон, поэтому султану требовалось идти навстречу, чтобы сразиться. О том, что турецкая армия уйдёт от города, я узнал одним из первых и поэтому не удивлялся, что в лагере начались спешные сборы. Меж тем в Константинополис отправились послы, вернулись назад, а на следующий день поехали снова - султан надеялся уговорить греков сдаться...

- А когда же ты успел перебежать? - не унимались дети.

- Вот тут мне и пришла дерзкая мысль, - ответил отец. - Я велел своим людям одеться в самую лучшую одежду, сесть на коней и следовать за мной. Я тоже оделся, как на праздник, и поспешил к тому выезду из турецкого лагеря, откуда было ближе всего до осаждённого города. Меня, конечно, остановили. Я объяснил, что направляюсь к грекам с посольством. А ведь послы от султана ездили туда часто, поэтому никто не удивился, что поехали опять. Я нарочито торопился, ссылаясь на то, что до вечера осталось мало времени, а вернуться надо засветло. Зашла речь о бумаге, но я заявил, что бумаги нет, потому что мне велено лишь передать грекам на словах кое-что. Я сказал: "Если вам так нужно убедиться, что я посол, то верьте своим глазам. Отсюда хорошо видны ворота греков. Смотрите сами - я поеду прямо к ним". И мне поверили.

- Я бы так не сумел! - восхищённо воскликнул Мирча. - Я бы не смог так смело врать. А если бы кто-нибудь проверил, посылал тебя султан к грекам, или нет?

- Я думал об этом, - произнёс отец, - Если б меня взялись проверять, я бы стал твердить, что меня превратно поняли, поскольку я плохо говорю по-турецки. Дескать, да, сделался послом самочинно, но при этом желаю услужить турецкому правителю и перебороть упрямство его врагов. Я бы сказал: "Я с греками одной веры и потому понадеялся, что они внемлют словам своего единоверца".

- А если б тебе и тогда не поверили?

- Не знаю, - родитель пожал плечами, - но страх у меня совсем пропал. Я так устал жить у султана, что готов был рискнуть головой - лишь бы вырваться. И вырвался! Подъехал к воротам города, а греки сразу решили, что я посланец и проводили меня во дворец к своему правителю... Кстати, а вы знаете, как называется государь, который сидит в Константинополисе? Вам учителя говорили?

- Называется "василевс", - почти хором ответили дети.

- А знаете ли вы, что означает имя вашей мамы? - неожиданно спросил рассказчик и улыбнулся.

Влад и Мирча посмотрели на мать, которая, конечно же, знала значение своего имени, но подсказывать не собиралась.

- Ну... оно значит... - бормотал старший княжич, никак не находя правильных слов. - Если греческий государь называется "василевс", а она - Василика, это значит...

- ... что ваша мама очень знатного рода, - докончил родитель, сжалившись над сыновьями. - Такое имя даётся только дочери государя или дочери жупана. Менее знатные женщины не могут его носить.

На короткое время воцарилось молчание.

- А греческий государь-василевс гневался на тебя за то, что ты приехал к нему обманом? - подал голос Мирча.

- Нет, - помотал головой отец. - Из-за турков греки пребывали в таком страхе и волнении, что не могли ни на кого гневаться. Они могли лишь обижаться, но и это было мне опасно, ведь меня с моими спутниками могли выставить вон из города, так что я сразу попросил греков найти толмача, который хорошо знает по-славянски и переведёт мою речь, которая позволила бы мне оправдаться.

- А что за человек оказался василевс? - спросил Мирча.

- Очень старый человек с длинной бородой, - родитель вздохнул. - Но увидеться с ним случилось не сразу. Меня принял его сын, потому что сам правитель сильно болел. Было василевсу более семидесяти годов, а старые люди склонны к разным хворям. Когда этот дряхлый государь узнал, что турки готовятся к войне, то начал тревожиться сверх меры, и хватил его паралич. Сын, который заменял больного, в первые минуты разговора держался со мной настороже. Судя по всему, турецкие посланцы, которые приезжали до меня, пугали греков, как только могли, и обещали новый штурм. Стоило мне признаться, что я не посланец, а беглец, как сын василевса сначала удивился и просветлел лицом, но затем ещё больше насторожился. Как видно, он решил, что моё появление навлечёт на город многие беды. Тогда я сказал, что турецкое войско скоро снимет осаду, и что решение султаном уже принято, потому что в Азии вспыхнул мятеж. Сын василевса не знал этих обстоятельств, поскольку турецкие посланцы ничего такого не говорили - они уверяли, что дело греков пропащее - а вот я сказал, что осаждённые сейчас могут заключить мир на очень выгодных условиях.

Услышав это, Влад осторожно спросил:

- Отец, а сын василевса похвалил тебя за сведения, которые ты принёс?

- Да, - тихо посмеялся родитель, - он меня похвалил. Наконец, хоть кто-то меня похвалил. Сын василевса даже хотел обняться со мной на радостях, но вспомнил о степенности, которую должен был сохранять, и сказал, что надо сию же минуту сообщить радостную весть "больному". Вот тогда я и увидел старого греческого государя. Он находился в одной из дальних комнат. Лежал пластом на кровати и не двигался. Вернее, правая половина тела совсем не шевелилась, а левая рука иногда приподымалась.

- А он мог говорить? - спросили сыновья.

- Его слов я не слышал...

Сказав это, отец задумался на секунду и вдруг погрузился в воспоминания с головой. Пожалуй, он никогда раньше не рассказывал ни об одном случае из своей жизни так подробно. Повествователь всё говорил и говорил. Обычно он через каждые несколько мгновений оглядывал слушателей, проверяя, интересно им или нет, а тут вдруг его взгляд устремился куда-то внутрь, вглубь памяти:

- Мне тогда подумалось, что в комнате у больного очень спокойно, - произнёс отец. - Там были широкие окна. Они смотрели в сад. Щебетали птицы, звуки города в комнату не доходили, а у василевса в изголовье кровати стояла клетка с ещё одной птицей. Как называлась та птица, я не знаю. У неё были очень яркие разноцветные перья и большой клюв, загнутый книзу. Она верещала без конца. Думаю, если б султан тогда велел палить из пушек, она своим резким криком заглушила бы даже этот грохот. Может, потому её и поставили возле кровати? В той комнате легко получалось забыть, что идёт война. Напоминал о войне только вид самого василевса. Старик ведь заболел из-за войны. Наверное, ему очень тяжко приходилось, потому что как бы его ни ограждали от волнений, он сам себе своей болезнью то и дело напоминал, что город осаждён. Сын василевса подошёл к кровати и помог отцу повернуть голову так, чтоб тот меня увидел. Я поклонился в пояс, а сын василевса что-то долго говорил. Вдруг больной государь улыбнулся левой половиной рта, и из глаз потекли слёзы. А мне стало совестно. Я ведь поначалу обманывал этих несчастных людей - под видом посланца проник в город. Пусть я солгал им в малости, но солгал же! И не находил себе извинений даже в том, что принёс радостную весть. Только что я уверял, дескать, султан готовится уйти от стен города. Уверяя, я и сам был уверен, но вдруг засомневался. Что если турецкий правитель из-за моего поступка разгневается, решит задержаться и предпримет ещё один штурм напоследок? "Это ведь возможно, - думал я. - Недавно был упорный штурм Ворот святого Романа, и греки отбились из последних сил. Вдруг из-за меня и моей лжи город падёт?" К счастью, Господь сделал так, что ободряющие вести, которые я принёс грекам, подтвердились.

- А старый василевс выздоровел? - спросил малолетний Мирча.

- Как я слышал, да, - ответил рассказчик. - Он кое-как оправился после удара и прожил ещё несколько лет. Я этого не видел, потому что никогда больше не доводилось мне посещать Константинополис. Я провёл там недели две, присутствовал в Святой Софии на торжественной службе в честь праздника Рождества Пречистой Девы, а затем греки посадили меня и моих спутников на торговый корабль, который следовал вдоль морского побережья к устью Дуная. К концу сентября я был почти дома.

- А мама что сказала, когда ты приехал? А мама что? - опять спросил бойкий Мирча, а за ним и Влад.

- Она ничего не сказала. Глаза раскрыла, а рот раскрыть не могла, - засмеялся отец.

- А почему не могла? - удивились дети.

- Не знаю, почему, - ответил родитель, но по веселью в голосе было понятно - на самом деле знает.

Между тем, рассказчик, продолжая изображать незнание, пожал плечами, повернулся к жене и спросил с шутливой строгостью:

- Почему ты, когда я приехал, ни слова не произнесла?

Мать, поддерживая эту шутку, виновато потупилась:

- А я не знала, что сказать. Если бы знала, то обязательно сказала бы, - затем она подняла голову, расправила плечи и сбросила с себя виноватый вид, словно накидку.

Теперь мать выглядела так, как будто стремится куда-то вперёд, хоть и сидела на месте ровно, никуда не наклоняясь:

- Два с половиной года не было вестей, - глядя на сыновей, произнесла она. - И вот однажды днём слышу стук в ворота. Я, как обычно, поспешила открыть. Вдруг чувствую - что-то такое долгожданное сейчас случится. Думаю: "Наверное, весть из турецких земель пришла". Открываю, а там не весть - там ваш отец перед порогом стоит. Увидел меня, начал улыбаться, говорит: "Васка, я домой вернулся".

Отец пояснил:

- Я, по правде говоря, не надеялся застать её в Тырговиште. Думал, уехала обратно в Молдавскую землю, где по-прежнему правил государь Александру. Так я полагал, поэтому заглянул на свой двор в Тырговиште больше для проверки, а оказалось - никто никуда не уехал. Мне радостно стало, говорю: "Васка, я домой вернулся". А она смотрит во все глаза, руки развела, вроде как обнять собирается, но тут ноги у неё подогнулись - где стояла, там и села. И смотрит опять во все глаза. Тут пробрал меня смех. Ваша мама тоже засмеялась. И продолжали мы смеяться, когда я поднимал её. С тех пор завёлся у нас обычай - если уезжаю я надолго, то по возвращении сперва должен прислать вперёд себя гонца. Так вашей маме будет спокойнее...

- Отец, а куда делись твои сотоварищи, с которыми ты на корабле плыл? - спросил малолетний Мирча.

- По домам разошлись, - просто ответил родитель. - Они ведь тоже своих жён долго не видели. Соскучились.

Дети, наконец, поняли и больше не задавали глупых вопросов. Куда уж понятнее! Если слуги, которые день и ночь должны заботиться о господине, забыли об обязанностях и убежали к своим жёнам, то получается - мужей и жён связывает друг с другом большая сила. Именно из-за этой силы мать временно теряла дар речи, и происходили другие странности...

- Ваша мама тоже соскучилась, - продолжал отец, - и бегала по дому, и радостно хлопотала, чтоб мне умыться и переодеться, и поесть. А когда я ел, она сидела рядом - вот как сейчас - и время от времени щипала меня за рукав или за руку. Я спросил: "Что это ты делаешь?"

Мать, сидевшая рядом и счастливо улыбавшаяся, вдруг потянулась и, играючи, ущипнула мужа за рукав:

- Хотела проверить, вправду ли мой муж ко мне вернулся, - ответила она, - или это виденье, которое рассеется назавтра, когда пропоют первые петухи.

- А дальше? - спросил Мирча, которому совсем не хотелось, чтобы отцова история закончилась, ведь вместе с ней закончилось бы и вечернее застолье.

Родитель, поняв это, успокоил сына:

- Дальше история не закончилась, потому что на следующее утро явился ко мне посланец от дяди.

- От того дяди, который лысый? - переспросил Мирча.

- Да-да, от него, - кивнул отец. - Дядя как-то очень быстро узнал, что я вернулся. Мне передали письмо, где он пенял мне, что я не сообщил о своём приезде. Далее там говорилось, что меня приглашают на следующей неделе во вторник с утра явиться во дворец. И то же самое сказал мне посланец - дескать, соберётся совет, где будут все жупаны, и я смогу рассказать о турецких новостях, а после совета будет пир...

На слове "пир" рассказчик сделал паузу, но дети и без этой паузы догадались, что к чему.

- Казалось, всё делается по обычаю, - продолжал рассказывать родитель. - Странно было бы, если б мой дядя меня не пригласил. И всё-таки от этого приглашения встал у меня ком в горле. Я, конечно, обещал явиться, но когда закрылась за посланцем дверь, ваша мама подождала с минуту и вдруг подскочила, вцепилась мне в кафтан, как кошка. Говорит: "Вот теперь ты точно сделаешь меня вдовой, если пойдёшь. Не ходи! Что хочешь, делай, но только не ходи во дворец!" И напал на меня страх по-настоящему. Когда я к туркам ездил в первый и во второй раз, тоже боялся, но не так. Когда я возил дань, то превыше всего ценил свою честь и думал: "Что люди обо мне скажут, если откажусь ехать?" А теперь не было мне никакого дела до людской молвы. Пусть бы говорили, что угодно. Я подумал: "Пускай дядя насмехается надо мной, если хочет. А я всё равно из города сбегу. Как трус, сбегу".

- А дальше я знаю! - вдруг воскликнул Влад. - Отец Антим рассказывал. Ты попросил передать митрополиту, что собираешься уехать на север, за горы, и что тебе нужен там священник.

- Да, всё верно, - сказал отец. - Я передал мою просьбу в пятницу, и митрополит решил дело быстро, уже к воскресенью. Однако отец Антим не умел ездить верхом. Тогда я решил, что из города лучше уезжать порознь. В понедельник утром, как только открылись ворота, мы с вашей мамой, взяв самое ценное, сели на коней и поскакали на север, чтобы как можно быстрее пересечь границу, а как только мы оказались за горами, то остановились, ожидая, пока нас догонит отец Антим, наши слуги и обоз.

- Ты поехал к Жигмонду? - спросил Мирча.

- Нет, - помотал головой отец, - к королю я поехать не мог, потому что не сдержал данное ему слово. Я ведь, когда отпрашивался с королевской службы, обещал вернуться через год, а прошло уже пять лет. Лучше мне было попытать счастья в другом месте, у ляхов.

- Жалко, что мы не поехали к моим родичам, - сказала мать, покосившись на мужа. - Я предлагала: "Поедем к моему батюшке. Он радушно нас примет". А ваш отец сказал: "Нет. Это опасно. До молдавской границы слишком далеко. Пока мы будем ехать, нас могут схватить". Я сперва думала, что дело только в этом. Вот почему, как только мы оказались за горами, я опять завела речь о батюшке. А ваш отец ответил: "Нет. Пусть государь Александру заслуженно прозывается Добрый, но я к нему не поеду".

Было видно, что замечание матери предназначено именно для мужа, а не для сыновей - даже сейчас, через столько лет, дочь молдавского государя полагала, что лучше бы её семья коротала годы изгнанничества в Молдавии, а не в чужих землях. В Молдавии та же вера и тот же язык, что в Румынской Стране, но супруг сказал твёрдое "нет", и пришлось отправиться туда, куда он решит, и жить как на острове, когда поболтать не с кем, кроме собственных слуг.

Сейчас все тяготы изгнанничества остались позади, поэтому мать иногда позволяла себе сетовать на мужа, но во времена скитаний она не корила его и не жаловалась, что скучает по дому. Влад далеко не сразу понял, что в этом состоял её большой подвиг терпения.

- А ведь верно... отец, почему вы с мамой не поехали в Молдавию? - удивлённо спросил Мирча.

Отец, сильно раздосадованный, ответил:

- Есть такая пословица: "Даже самых дорогих гостей на четвёртый день заставляют работать". Знаете, что это значит? Если б мы поехали в Молдавию, я рано или поздно оказался бы в услужении у тестя.

- А почему мамин отец не помог тебе получить твоё законное наследство? - продолжал удивляться Мирча. - Почему? Ведь твой отец когда-то помог маминому отцу взойти на престол. Почему мамин отец не мог сделать то же самое для тебя?

- Он был уже слишком стар, чтобы воевать, - отвечал рассказчик. - К тому времени, как я сделался беглецом, у вашего дедушки Александру выросла такая же длинная седая борода, как у василевса. Ваш дедушка Александру тихо доживал свой век и не желал нарушать того спокойствия, которое установилось в его землях. На службе у тестя мне бы не давали важных поручений, потому что таковых просто не нашлось бы. Я не чувствовал себя униженным, когда служил своему старшему брату, но быть на посылках у государя, который покидает дворцовые хоромы лишь затем, чтоб посетить монастырь или поохотиться - нет, избавьте... Избавьте меня от такой чести! Лучше служить католикам, чем жить в сонном царстве.

- Ну и что ты ворчишь? - тихо заметила мать. - Ведь вышло по-твоему.

- Да, - сказал отец, сразу успокоившись, - ваша мама поняла, что никогда не буду я доволен службой у тестя, и согласилась ехать к ляхам. Поехали мы напрямик, через земли Жигмонда, и так вдруг всё повернулось... Пока я и ваша мама ожидали на границе, чтоб к нам присоединился отец Антим и слуги, Жигмонду донесли, кто заехал в его пределы. Мы почти добрались до ляхов, когда нагнал нас мадьярский конный отряд, взял меня под стражу и отвез к Его обидчивому Величеству...

- Король опять обиделся на тебя!? Опять? - засмеялся малолетний Мирча, а вслед за ним и Влад.

- Да, - улыбнулся отец, - это и вправду смешно, но в ту пору я совсем не смеялся. Король сильно гневался и не желал слушать объяснений. "Ты слова не сдержал! - кричал он. - Ты обещал через год возвратиться, а пропал на пять лет! Это ж надо так злоупотребить доверием!" И приказал бросить меня в подвал.

- А мама? - спросил Мирча.

- А я поплакала-поплакала и поняла, что надо мне вмешаться в это дело, - сказала мать. - Оделась побогаче - пусть все видят, что я государева дочь - и отправилась к королевскому двору. А отец Антим со мной пошёл...

- Он тоже? - дети удивились, и в первую очередь Влад, потому что монах никогда эту историю не рассказывал. Наверное, молчал из скромности.

- Да, отец Антим тоже пошёл, - повторила мать, - потому что хорошо знал латынь, а я никакими иноземными языками не владела. Он научил меня, как будет по латыни "мне нужно видеть короля", и я повторяла эту фразу без конца, когда явилась ко двору. Мы с отцом Антимом даже не знали, к кому обратиться, и кто может провести к Его Величеству. Наконец, нам указали одного человека - вот, дескать, он ближний королевский слуга. Я к этому слуге подошла, сделала печальное лицо, говорю: "Мне нужно видеть короля". Отец Антим принялся объяснять суть дела, а тот человек посмотрел на нас и головой помотал - дескать, нельзя. Я опять произношу свою фразу, но королевский слуга по-прежнему мотает головой и вроде бы хочет уйти. Тогда я сняла один из своих перстней, что подороже, схватила этого упрямца за руку и надела перстень ему на мизинец. И опять твержу своё, не отпуская.

- И что? Уломали? - запальчиво спросил Мирча.

Мать сразу не ответила:

- Тот человек посмотрел на свою руку, высвободил, снял украшение и отдал его мне обратно. Я опечалилась уже непритворно, а он буркнул что-то и ушёл. Мне ещё грустнее стало, но тут вижу - отец Антим радуется. Оказалось, слуга, которого мы просили, сначала отнекивался, но когда увидел мою настойчивость, то сказал: "Подождите".

Теперь нить повествования подхватил отец:

- Тот упрямец был личный секретарь Его Величества и потому мог входить к королю во всякое время. Так вот приходит секретарь к Жигмонду и говорит: "Вас очень желает видеть молодая красивая женщина, одетая как чужестранка". "Женщина?" - спросил Жигмонд, а он был большой любитель женщин, и оттого стало ему интересно. К тому же король узнал, что женщина пришла просить за меня, то стало ему ещё любопытней. Он принял вашу маму, выслушал и через некоторое время сказал мне: "Красота твоей жены смягчила мой гнев". Я тогда вздрогнул, успел подумать невесть что, а король захохотал, но пояснил свои слова, и оказалось, что я зря испугался.

- А я мало знала про Жигмонда, - продолжала мать своё повествование, - и потому мне было удивительно, отчего он стремится спровадить отца Антима и поговорить со мной наедине. И вопросы Жигмонд задавал странные. Узнавал у меня про Румынскую Страну - как там пляшут, и про что песни поют. Я отвечала и даже напевала. Король всё пытался найти способ, как объясниться без толмача, махал руками, а я, даже если догадывалась, о чём Его Величество толкует, всё равно делала вид, что без толмача никак не могу. Что-то подсказывало, что с отцом Антимом мне будет спокойнее. Король старался больше часа, затем задор иссяк, и тогда я прямо спросила: "Когда же освободят моего мужа?" Отец Антим перевёл, а Его Величество задумался, затем хмыкнул, и опять пришлось мне подождать, но на сей раз не в коридоре дворца, а в саду.

- И отца выпустили? - спросили дети.

- В тот же день, - ответила мать.

- Вот как хорошо мужу, когда у него жена пронырливая, - сказал отец и накрыл ладонью руку своей супруги. - Такая жена во все двери лазейку найдёт, за мужа похлопочет, но и свою честь не уронит.

- Король отпустил вашего отца из темницы, - пробормотала мать, смущённая этой похвалой, - но сказал, что от своего двора никуда не отпускает. Получается, не такая уж я пронырливая, если не сумела выхлопотать для мужа полную свободу.

- Нет, пронырливая, - возразил отец и пояснил сыновьям. - На месте вашей мамы даже самый искусный посол не сделал бы больше. Жигмонд притворялся радушным хозяином, не желавшим отпускать гостя, но это гостеприимство оказалось почти такое же, как у турков. Я понял, что нет у меня другого выхода, кроме как поклониться Его Величеству и попросить, чтоб снова принял на службу. Король милостиво кивнул, со временем забыл о моих проступках... А что случилось дальше, вы знаете.

На этом вечер закончился. Сколько ни просили дети продолжать, родитель отвечал, что рассказывать больше нечего. Наверное, он устал развлекать их. В прежние времена, когда сыновья ещё считались малышами, они начинали засыпать уже на второй части рассказа, а теперь могли слушать хоть до утра.

- Нет, - сказал отец, - идите спать.

Княжичей отвела спать нянька, которая со времени приезда в Тырговиште осталась не у дел и просто жила при госпоже, занимаясь разными пустяками. Тем не менее, государыня продолжала держать няньку при себе - как будто предвидела, что скоро снова появится работа, и не ошиблась.

Через два года после того, как семья обосновалась в Тырговиште, появился у Влада младший брат, которого назвали Раду. Все при дворе радовались, но счастье это вскоре омрачилось большим горем - умерла мать. Ничто не предвещало такого итога. Ей даже не исполнилось сорок лет, но, как видно, третьего ребёнка она выносила с большим трудом, и едва разродившись, начала чахнуть.

С её смертью прежние времена окончательно отошли в прошлое, потому что отец перестал рассказывать истории. Дети понимали, отчего это, и просили напомнить хотя бы про дедушку, но родитель лишь отмахивался, говорил сухо:

- Не хочу.

Тогда Мирча и Влад, посовещавшись меж собой, решили, что надобно дождаться, когда их за что-нибудь похвалят, и тогда уговорить бывшего рассказчика вспомнить прошлое. Братья с небывалою прилежностью взялись за учёбу и добились похвалы, но не добились главного.

Когда Мирча, выбрав подходящую минуту, выразил желание ещё раз услышать дедушкины наставления, родитель, только что радовавшийся успехам сыновей, вдруг помрачнел и ответил:

- Вы слишком взрослые для наставлений. Довольно с вас чужой мудрости. Приобретайте свою.

- Отец, но ведь дедушка давал тебе наставления даже тогда, когда ты был взрослый, - возразил Влад. - Он давал тебе наставления, когда у тебя выросли усы.

- Вот когда у вас усы вырастут, тогда и поговорим, - снова отмахнулся бывший рассказчик.

* * *

Мать Влада умерла более двадцати лет назад. Вроде бы, давно, но если князь вспоминал о ней, ему казалось, что эта смерть недавняя. Возвращалось чувство, которое родные покойного испытывают сразу после скорбного события. Им чудится, что душа не улетела вдаль, а находится рядом и смотрит за ними. Со временем это ощущение у Влада притупилось, но если оно возвращалось, то всё, так или иначе напоминавшее о матери, становилось бесконечно ценным, и потому правитель не мог гневаться на пронырливую крестьянку. "Как на неё гневаться? За что? - спросил он себя, - За то, что она задержала меня в пути, попросив рассудить спор? Так это не она виновата. Я сам себя задерживаю".

С таким настроением государь уже приготовился тронуться в путь, но тут выяснилось, что толпа просителей не собирается расступаться - охрана, снова окружавшая князя со всех сторон, в нерешительности стояла и оглядывалась. Собравшихся селян она могла легко оттеснить, но была ли на то княжеская воля?

- Государь! - донеслось из крестьянской толпы.

- Что такое? - спросил Влад.

- Ты должен разобрать ещё одно дело! - сперва крикнул кто-то один, но остальные тут же подхватили. - Да, ещё одно! Ещё!

- Почему я должен?- удивился правитель.

- Потому что дело с коровой не считается! - опять крикнул кто-то, самый смелый.

- Не считается!? - Влад сразу вскипел от такой наглости. - Кем это не считается!? Да кто вы такие, чтобы считать за государем!?

За спинами охраны он не видел наглецов, лишь слышал голоса:

- Это несправедливо! Ты обычно даёшь нам самим выбирать дело для разбора! А сегодня ты изменил этому обычаю! - роптали в толпе.

Дракон возле государева коня воинственно зашипел и оскалил зубы. Теперь княжескому змею стало не до коровницы. Он пылал гневом подобно хозяину. Наверное, если бы кто-нибудь из крестьян смог сейчас увидеть это существо, то непременно бы испугался. Чешуйчатая тварь вся напряглась, готовясь прыгнуть вперёд, и как-то вдруг увеличилась раза в полтора. На теле появились шипы, которых прежде не было; зрачки расширились, отчего глаза сделались чёрными, а змеиный язык высунулся из пасти, угрожающе подрагивая.

Влад, глядя на змея, усмехнулся и собрался дать знак конникам, чтоб ехали вперёд и не обращали внимания на просителей, не успевших убраться с дороги. Князь уже почти поднял руку, чтобы повелительно взмахнуть ею, но тут ощутил, как кто-то тянет его за рукав. Это оказался Войко.

- Господин, не горячись, прошу, - сказал боярин, причём произнёс он это таким тоном, что правитель сразу успокоился. Влад сам не ожидал, что вдруг сделается безразличен к словам наглецов, требовавших судить дальше. Теперь он будто смотрел на всё со стороны, поэтому крики из толпы больше не казались оскорбительными, а самым сильным чувством, которое теперь испытывал князь, было удивление: "Что это со мной? Как это Войко сумел так на меня повлиять?"

- Несправедливо поступаешь, государь! - между тем продолжал кричать чей-то звонкий голос. - Я тоже могу хитрить, как эти с коровой! Вот вымажу лицо дёгтем - нарочно, чтоб ты спросил, почему я чёрный! Вымажу, чтобы ты спросил! А если ты спросил - значит, взялся разбирать моё дело!

- Да! - роптала толпа, - Нечестно!

- Эдак каждый начнёт что-нибудь выдумывать! - продолжал звонкий голос. - Что же это будет?

Правитель в ту же минуту представил последствия и призадумался, ведь встречать целые толпы ряженых во время своих поездок по монастырям ему не хотелось. "А получится именно так, - рассуждал он. - Появятся ряженые, ведь история с коровой очень быстро станет известна всей округе, и люди поймут, что ко мне можно пробиться, если сыграть на моём любопытстве".

- Ладно! - крикнул правитель, перекрывая роптанье толпы. - Пусть будет согласно обычаю! Разберу ещё одно дело! Решайте, кто предстанет передо мной!

"Чудеса! - в то же время думал он. - Как это я согласился? Ведь знаю же, что из-за этого опоздаю к обедне ещё больше. Тороплюсь и сам себе создаю препятствия! Выходит, я одновременно хочу и не хочу доехать до монастыря".

Князь вспомнил свои недавние поступки и не узнал себя. Когда это он успел стать таким переменчивым? "Сперва я обрадовался, когда понял, что коровница напоминает мне о матери, - начал мысленно перечислять Влад. - Затем я опечалился, вспомнив, что мать умерла. Затем я разгневался, услышав дерзкое слово. Затем успокоился. А затем я решил сделать то, чего делать изначально не собирался". Впрочем, государь с самого утра отличался переменчивостью, будто на него действовали две противоположные силы.

Одна из них поощряла ко всяким буйствам - заставляла раздражаться и гневаться, а также издеваться и насмехаться над чем угодно. Под влиянием этой силы Влад шутил над долговязыми братьями-земледельцами, заставив их поверить, что они вот-вот окажутся на колах.

Охваченный нехорошим весёльем, государь к чужой смерти относился легко, а воспоминания об умершей матери начали печалить его лишь тогда, когда подействовала другая сила, которая заставляла Влада проявлять христианские добродетели - ценить человеческую жизнь, терпеть обиды и смиряться, сознавая собственные ошибки.

Правда, смиряться у князя получалось плохо. Он смело уличал себя, но часто терял чувство меры, начинал насмехаться над собой, и тут снова подпадал под действие той силы, которая поощряла к насмешкам, издёвкам, безудержному веселью и такому же безудержному гневу.

Буйство олицетворял змей, а призывал к порядку боярин Войко. Могло даже показаться, что эти двое боролись за влияние на князя, как дьявол и ангел борются за человеческую душу. Конечно, Влад не считал своего выдуманного дракона дьяволом и уж тем более не считал Войку ангелом, но временами правителя охватывали сомнения хотя бы потому, что чешуйчатая тварь вёла себя, как нечистый дух, который почёл бы своим долгом не пускать паломника в монастырь.

"Ведь сегодня утром на крыльце моя зверушка говорила, что мне ни к чему вставать рано, - подумал государь. - Она взывала к моей лени, стремясь убедить меня, что я никуда не хочу ехать, и пусть попытки эти были слабы, но всё же".

Порой и Войко вёл себя странно, потому что видел дракона, которого никто не мог видеть, и это наводило Влада на размышления, ведь окажись боярин ангелом, его поведение не считалось бы странным - ангелы могут видеть бесов. Правда, Войко не говорил, что видит змея. Он видел чёрную собаку, чёрную курицу. "Нет, - подумал Влад. - Конечно, всё это странно, но мои подозрения не имеют достаточных оснований. Я просто тешусь выдумками, чтобы было веселее жить".

Слишком многие вопросы князя оставались без ответа. К примеру, если боярин вправду являлся ангелом, то почему же он не видел дьявола в истинном, змеином обличье? А если тварь, которую Влад считал своей выдумкой, являлась настоящим дьяволом, то почему она не только бегала за хозяином по монастырям, но и гостила в этих обителях?

"Истинному бесу сопровождать меня было бы трудно, ведь нечистая сила должна держаться подальше от святых мест, - рассуждал Влад и вдруг сам себе возразил. - А почему трудно? Совсем нет! Конечно, нечистый не явится в монастырскую обитель один, зато явится вместе с подопечным ему человеком и охотно погостит. Не будь дьяволов в святых местах, откуда взялись бы искушения, которые мучают монахов?"

Государь мысленным взором окинул ту дорогу до монастыря, которую ещё предстояло одолеть. Впереди ждали несколько сёл, приткнувшихся к обочине пыльного тракта, а затем начинался лиственный лес. Деревья в этом лесу давали прохладу, не закрывая свет солнца, а за ними расстилалось поле, ограниченное с одной стороны берегом широкого озера, заросшего камышом и кувшинками. С берега хорошо был виден остров, а на острове и стоял монастырь, соединённый с большой сушей длинным деревянным мостом, поднимавшимся совсем не высоко над водой.

Вода на озере, как всегда в августе, уже должна была зацвести, сделавшись зеленоватой и мутноватой. Муть придавала спокойным водам свойство зеркала, так что в них очень чётко отражалось небо и создавало вид, будто монастырь парит в воздухе. "И всё же нет, - говорил себе Влад, - даже в августе отражение выглядит не таким светлым и чистым, как сами небеса". Это зримое различие напоминало, что обитель, как бы ни стремилась она ввысь, всегда будет опираться на грешную землю, а тамошние монахи, пока живы, не обретут крыльев, хоть и уподобились птицам.

"Монахи и впрямь как птицы небесные - не сеют и не пашут, - мысленно усмехнулся князь. - Ни к чему взваливать на себя такой труд, если ты сыт и одет благодаря трудам других рабов Божьих".

Государь подумал так, потому что от него и от прежних правителей монастырь получил в дар многие угодья в разных уголках Румынской Страны. Подать в обитель платили пахари, пастухи, мельники, бортники, рыбоводы, что занимались разведением форели, и много кто ещё. Даже таможенники платили, если получали от государя повеление отдавать собранные пошлины не в княжескую казну, а к настоятелю...

"Святая обитель намолила себе сытую жизнь, - подумал Влад и вдруг спохватился. - Паломнику не пристало думать так". Уличив себя, князь вдруг вспомнил слова своего наставника, отца Антима:

- Глядя на устройство монастырской жизни, надобно примечать, чего достигла братия в стремлении к Богу, а не злорадствовать по поводу того, что монахи всё ещё человеки. От злорадства тебе никакой пользы, а, наблюдая духовные подвиги, может, переймёшь для себя что полезное.

Конечно, отец Антим, который и сам являлся монахом, говорил правильно, но чтобы вкушать пользу от наблюдения духовных подвигов, требовалось сперва добраться до обители. Между тем время шло. Судя по положению солнца, был уже восьмой час, а это означало, что к обедне прозвонят через два часа. "Опять не успею вовремя, - размышлял Влад, - даже если сию же минуту поскачу к монастырю во всю мочь. Но я и не поскачу - я обещал судить дальше".

Вспомнив о деле, правитель подумал, что собравшиеся крестьяне совещаются уже долго, и что пора бы им договориться. Государь прислушался, и тут гудение толпы, которую он из-за спин своей охраны по-прежнему не видел, смолкло. Селяне и вправду выбрали, кого выставить на суд.

- Государь! - раздался громкий звонкий возглас. - Эй, государь! Я готов!

- Кто это там готов? - спросил Влад, ожидавший услышать привычное "мы выбрали просителя".

- Это я готов! - раздался всё тот же голос. - Могу предстать перед тобой, чтоб ты рассудил меня с одним жадным человеком!

- Тебя выбрали всем собранием? - уточнил правитель.

- Да!

- Пустите просителя ко мне, - приказал князь, а сам подумал: "Бойкий не в меру".

Между тем дракон возле ног государева коня сидел и вслушивался в гомон толпы, как минуту назад сам Влад. Чешуйчатая шавка будто уверяла, что своим поведением отражает хозяйское настроение, и то же самое она доказала в деле о телятах, но ведь могло статься, что дракон притворился и на самом деле не выражал чувства и мысли князя, а стремится на них повлиять.

К сожалению, государь не успел оценить такую вероятность, ведь как только он произнёс "пустите просителя", толпа посторонилась, а всадники, сомкнувшие кольцо вокруг правителя, проехали немного вперёд и таким образом сделали свой строй проницаемым. Людское скопище на поле снова стало видно князю, и тут же в один из коридоров между всадниками вошёл человек лет тридцати пяти. Человек этот улыбался - а такое редко увидишь среди просителей. Даже жупаны, обращаясь к государю, делали мину серьёзную или скорбную, а тут обращался простолюдин, но улыбался так открыто, что даже усы у него шевелились.

То, что на суд предстал человек простой и даже по крестьянским меркам бедный, сразу бросалось в глаза. Одежда была льняная, некрашеная и никаких излишеств. Обувь - старая и вконец задубевшая, негнущаяся. Через плечо висела холщовая сума.

Казалось бы, с чего ему так жить? Он совсем не увечный - значит, мог потрудиться на себя и пожать хорошие плоды, а если лишён поля, мог наняться к кому-нибудь батраком и опять-таки получить хорошие барыши.

По росту проситель оказался невысок, но крепок, широк в плечах. Походку имел лёгкую, почти прыгучую. Проходя меж двумя княжескими конниками, он расширял себе дорогу, толкая лошадей в бока, но делал это умеючи - знал, как толкнуть коня, чтоб тот подвинулся, а не испугался.

Казалось бы, наниматели должны наперебой приглашать к себе такого работника, ведь если тот крепок и правильно обращается со скотиной - значит, он хороший пахарь. Если плечи широки, значит, ему ничего не стоит одному выкосить целый луг. Если одет бедновато - значит, деньги ему нужны, и своего нанимателя он будет чтить. Такому работнику все наниматели должны были радоваться, но вот его улыбка... Улыбка эта - открытая и даже наглая - сразу настораживала.

Даже Войко, глядя на этого человека, насторожился - не разгневается ли государь снова - но Влад взглядом успокоил боярина, а проситель меж тем, не дойдя пяти шагов до князя, остановился, согнулся в поясном поклоне и тут же выпрямился. Почтения в этом поклоне не чувствовалось, а чувствовалось что-то шутовское.

- Доброго тебе утра, государь, - проговорил улыбчивый бедняк, не дожидаясь, пока князь к нему обратится.

- Чем это ты обрадован? - спросил Влад. - Если всё время улыбаешься, значит, повезло тебе сильно.

- Я обрадован тем, что вот-вот добьюсь справедливости, - ответил проситель. - Сейчас ты разберёшь дело между мной и одним скрягой, который взял меня в работники, а денег платить не хочет. Твоё решение будет в мою пользу, я получу причитающийся заработок и смогу вернуться домой.

"Значит, он всё-таки батрак", - подумал князь, продолжая задавать вопросы:

- Ты уверен, что дело решится именно в твою пользу?

- Да, ведь в этом деле я прав. Оттого и радуюсь.

- И даже не робеешь, явившись пред лицо государя? - многозначительно произнёс Влад.

Крестьянин взглянул на венценосного собеседника, прекрасно понимая, к чему тот клонит, но вместо того, чтобы скромно потупиться и произнести что-нибудь извинительное, сказал:

- Я слышал от сведущих людей - у кого совесть чиста, тому перед тобой робеть незачем. Неужто, мне про тебя соврали, государь?

- Ты дерзкий человек, - заметил Влад. - Даже удивительно, как другие просители согласились сделать тебе одолжение и пропустить ко мне. Дерзкие люди не получают одолжений.

- Иногда получают, - ухмыльнулся крестьянин. - В особых случаях.

Услышав это, правитель тоже ухмыльнулся:

- Почему же твой случай особый?

- Дело не во мне, а в остальных просителях, - ответил крестьянин. - Разобрав тяжбу про телят, ты, государь, хотел ехать дальше, а тебя остановили. Из-за этого ты сейчас должен быть сердит, вот люди и бояться доверять тебе судейство. А я верю, что ты справедлив даже тогда, когда сердит.

- Эй... - князя вдруг осенила догадка, - а не ты ли обещал дёгтем вымазаться, чтоб я разобрал твоё дело? Это ты громче всех кричал в толпе?

- Я, государь.

- Ну, тогда с тобой всё ясно. А другие почему кричали и мешали мне уехать? Для чего они это делали, если теперь не хотят судиться?

- А вслед за мной кричали, - просто ответил крестьянин, - но кричали, не подумав. А я сейчас объяснил им, что они сильно рискуют. Вот и вышло в итоге, что желаю судиться я один.

- Вслед за тобой кричали? - Влад всё больше удивлялся этой смелости и наглости. - Так ты, значит, смутьян? И сам в этом признаёшься?

- На справедливость твою надеюсь, государь, - ответил крестьянин. - Если я сам признался, это значит повинился. А если я повинился, то по справедливости положено часть вины с меня снять или вовсе простить.

- Как тебя зовут? - спросил Влад.

- Зовут Добре. По прозванию Глумец.

В этот миг сквозь строй конных пробрался ещё один крестьянин - примерно того же возраста, что и Добре, но более плотного телосложения и одетый хорошо. Пояс его был из телячьей кожи, а не из полотна. Рубаху и жилетку украшала вышивка.

Судя по всему, новый проситель не пришёл, а прибежал, потому что сильно запыхался. Прерывисто дыша, он упал на колени, со всем возможным почтением поклонился правителю и закричал:

- Не слушай его, государь! Он всё не так говорит! Всё не так!

- А ты сам кто такой? - подняв брови, произнёс правитель.

- Тот самый скряга, который взял меня в работники, - пояснил Добре.

Не обращая внимания на эти слова, новый проситель представился:

- Я - Петре. В тех местах, где я живу, меня все знают и уважают. Прозвища не имею, потому как, если кто назовёт моё имя, то всем сразу ясно, о ком речь. А этого наглеца ты, государь, не слушай. Всё, что он тебе сказал, всё враньё.

- Пока что он успел сказать мне только своё имя, - произнёс Влад. - Разве этого наглеца зовут не Добре Глумец?

- Тут как раз правда, - смутился Петре, но сразу нашёлся. - Прозвище у него заслуженное! Поиздеваться над честными людьми он любит!

- Ах да... - продолжал правитель, немного подумав, - и ещё этот наглец успел сказать мне, что он батрачил на тебя, а денег не получил.

- Тут тоже правда, - снова смутился Петре.

- Тогда получается, что никакой лжи он до сих пор не сказал, и ты напрасно на него наговариваешь, - подытожил Влад.

- Это он нарочно! - горячо возразил Петре.

- Что нарочно? - с усмешкой спросил Добре. - По-твоему, я нарочно не врал, чтоб выставить тебя дураком?

- Вот! - воскликнул Петре, указывая на Глумца пальцем. - Вот он сам во всём и сознался, государь! Он хочет меня дураком выставить! Стоило мне только отлучиться ненадолго по нужде, как он тут же пошёл к тебе на суд. А теперь получается, что я пропустил самое важное!

- Ты с колен-то встань, - сказал правитель. - Сколько можно штаны протирать.

Петре поспешно поднялся. Он понял, что и в самом деле выглядел глупо - стоя на коленях рядом со своим бывшим батраком, который в течение всего спора стоял на ногах.

- Ничего ты не пропустил, - махнул рукой Добре.

Бывший наниматель посмотрел на него подозрительно, а затем посмотрел на государя, словно говоря: "Только тебе и доверяю".

- Ты ничего не пропустил, - сказал Влад. - А теперь ты и твой бывший батрак оба ответите на мои вопросы. Отвечайте быстро и прекратите пререкаться меж собой.

Петре и Добре напряглись, как охотничьи птицы, которых вот-вот должны пустить в небо вдогонку за голубем.

- Сперва ты, Петре, - начал князь. - Скажи, как долго Добре Глумец работал у тебя в батраках?

Петре отвечал:

- Договорились мы на полгода - с середины весны до середины осени, но проработал этот наглец у меня только четыре месяца, а затем я выгнал его.

- Почему? - спросил Влад. - Он плохо вспахал твоё поле? Или сеял так, что ничего не взошло? Или по его вине захворала скотина?

- Нет, - отвечал бывший наниматель, - с полем и со скотиной ничего плохого не случилось.

- В чём же тогда провинился твой бывший батрак? За что ты выгнал его?

- Да за то, что он никаких хозяев над собой не признаёт, и что бы ему ни говорили, он всё делает на свой лад! И всё смеётся, всё издевается!

Видя непонимание на лице государя, Петре продолжал:

- Вот, например, пошли мы с ним косить. Я дал ему косу и говорю: "Вот твоя половина луга, а вот моя. Надо до жары управиться". А этот Глумец даже в таком простом деле придумал, как мне наперекор пойти - сделал четыре маха косой и говорит: "Плохо наточена. Сейчас точить буду". Я говорю: "До жары не успеешь косьбу закончить". А он отвечает: "Ты, хозяин, слишком торопишься", - вынимает из сумы камень и стоит, точит косу, как будто в запасе сто лет. Я говорю: "Кончай дурить, иди сюда". А он говорит: "Сейчас наточу и пойду". Я говорю: "Иди сейчас". А он говорит: "Не беспокойся, хозяин. Я тебя в косьбе не только догоню, но и перегоню. Ты торопишься, поэтому быстро устанешь и начнёшь продвигаться еле-еле". И точил он эту косу, и точил, чтоб меня позлить. Я успел четверть своей работы сделать, когда он за свою принялся. Куда ж такое годится? А в другой раз...

- Ты лучше скажи, обогнал я тебя или нет, - перебил Добре Глумец.

Бывший наниматель явно не желал признаваться, и тогда батрак легонько толкнул его в плечо:

- Нет, ты поведай государю... Обогнал я тебя тогда? Обогнал?