Отец Влада даже не исповедовался перед смертью. Он говорил, что не имеет права умереть, поэтому священника пригласили к почти бездыханному телу.
На том и закончился последний отцовский поход, а Янош Гуньяди, узнав обо всём, сказал, что даже мёртвый изменник не должен уйти от возмездия. Приговор - отсечение головы - исполнили над трупом. Румынская рать вернулась в столицу, везя с собой обезглавленное тело, а затем оно отправилось к месту погребения.
Влад мысленным взором наблюдал, как обезглавленное тело заворачивают в ковёр, кладут на повозку и везут. "Конь должен был чуять мертвеца, - думал княжич, - должен был чуять, и поэтому во время движения наверняка прижимал уши, то и дело сбиваясь с рыси на галоп. Кони, когда пугаются, так глупы - не понимают, что никто не может убежать от ноши, которую сам тащит".
Тело похоронили в монастыре Снагов, ведь щедрые дары, которые отец Влада когда-то дал этому монастырю, заметно превышали сумму расходов на заупокойную службу, поминальные молитвы и прочее.
Старший брат Влада, Мирча, не присутствовал на погребении, потому что к тому времени сам уже был погребён. Ходили слухи, что он был похоронен заживо, ну а вслед за Мирчей так или иначе умерли все бояре, которые осмелились заявить, что хотят видеть новым государем именно Мирчу, а не кого-то, кого предложит Янош Гуньяди. Умер и боярин Нан, а когда несогласных не осталось, новым румынским князем с помощью Яноша Гуньяди стал очередной проходимец, причислявший себя к роду румынских князей.
"Что же это, Господь? - молился семнадцатилетний Влад, когда после страшного рассказа, услышанного в тронной зале, вернулся, а точнее прибрёл в свои покои. - Почему земля не поглотила этого выродка Гуньяди и предателей-жупанов!? Почему они продолжают жить и здравствовать!? Почему?"
Влад не слышал ответов, а слышал лишь всхлипы младшего брата, который припал к нему, уткнувшись Владу в бок и даже не спрашивая, может ли старший брат его утешить. Сидеть братьям приходилось на полу, и потому их позы были почти такие, как если бы оба стояли на коленях.
Немного приподнявшись, старший княжич поджал под себя обе ноги, чтобы действительно принять коленопреклонённую позу. Он надеялся, что так его обращение к Богу дойдёт лучше, а Раду не замечал, что делает брат, и только ещё крепче прижался к нему, обхватив обеими руками.
Вокруг царил серый сумрак, который не могла рассеять маленькая лампа, стоявшая в стенной нише. Огонёк лампы дрожал, как пламя церковной свечи, и, наверное, поэтому Влад верил, что может быть услышан. "Я знаю, Господь, - мысленно говорил он. - Ты наказываешь лишь тех, кого любишь, а у тех, от кого Ты отвернулся, жизнь легка и беззаботна. Ты говорил это устами апостола Павла в послании к евреям. Да, Ты говорил так, но почему же для меня эти слова звучат, как насмешка? Они не приносят утешения, а ведь слово Господа должно утешать. Объясни мне, Господи, простыми словами - как могло случиться то, что случилось?"
Конечно, Влад не надеялся, что раздастся трубный глас, ведь премудрый монах отец Антим когда-то объяснял ему, что Бог чаще всего обращается к человеку не словами, а через некое событие. Помня об этом, княжич оглядывался вокруг, надеясь увидеть ответ хотя бы в огоньке лампы, который мог бы вспыхнуть как-нибудь особенно ярко или вдруг погаснуть, однако ничего такого не происходило. Возможно, Бог медлил с ответом, однако Влад желал ответов немедленно!
Не видя знаков, княжич стал надеяться, что услышит ответы в своей голове, однако вместо ответов на ум приходили отрывки из священных текстов, подходящие по случаю: "Не судите, да не судимы будете".
"Я знаю, Господь, - с горечью повторял осиротевший княжич. - Не моё дело - судить этих гнусных людей, убивших моего отца. Это не моё дело, потому что того, кто судит, будут судить тем же самым судом. Так суди меня вместе с ними, Господи! Суди! И пусть я получу сполна всё, что заслужил, но и они получат! Я знаю, что много раз успел провиниться перед Тобой, и готов ответить за это, но если мой отец будет отмщён, я приму своё наказание с радостью".
При жизни отец Влада именовал себя: "Во Христа Бога верующий и благочестивый, и христолюбивый, и Богом помазанный воевода, милостью Божьею и Божьим благим произволением обладатель и господин..." Княжич не раз видел эти слова в отцовых грамотах, написанные на славянском языке - видел настолько часто, что перестал задумываться над их значением. А ведь они явно оказывались там не спроста, потому что мало никто из прежних румынских государей вставлял в свои грамоты столько слов о Боге. Возможно, отец Влада таким образом хотел уравновесить присутствие Бога и дьявола в своей жизни.
"Господь, мой отец помнил о Тебе каждую минуту! - мысленно восклицал княжич. - Неужели это ничего не значит? Неужели имеет значение только то, что в народной памяти он остался как государь Дракул - государь, приручивший дьявола? Поэтому Ты не захотел совершить возмездие, Господь? Поэтому?"
Ответов не было. В памяти не нашлось даже отрывков из священных текстов, подходящих по случаю. Влад всё вспоминал, что в этих текстах сказано о предательстве, но княжичу вспомнились только слова Бога, обращённые к Каину: "Где брат твой?" В этом вопросе было скрыто столько укора, ведь Бог, спрашивая Каина, уже знал ответ! Однако Влад, вспоминая эту библейскую историю, думал не об убитом брате Каина, а о своём убитом брате.
"Вот поставьте передо мной этого Гуньяди, который набивался мне в дяди! - мысленно кричал Влад. - Я спрошу этого подлеца, которого считают героем и защитником христианства. Я спрошу его: "Где брат мой!?" И вот тогда посмотрим, что же Гуньяди мне ответит. Пусть ответит, почему мой брат умер без покаяния. Пусть хотя бы ответит, где его могила. Где она? Смогу ли я её отыскать, если хоронившие не озаботились начертать на ней имя?"
Через некоторое время, снова оказавшись в Румынии, Влад старательно вызнавал подробности гибели своего отца, старшего брата и тех немногих бояр, не запятнавших себя предательством. Влад расспрашивал всех, кого нашёл, и узнал много, но получившуюся историю мог бы пересказать за несколько минут. Историю последнего отцовского похода и последующей смены власти никак не удавалось растянуть и рассказать в подробностях даже самому себе. "Наверное, дело в том, что плохие вести сваливаются на человека, как бревно, - думал Влад. - Раз - и узнал. Никто не поделит это бревно на щепочки и не станет бросать по одной. Нет - лови всё сразу. И потому история гибели моего отца и моего старшего брата навсегда оказывается для меня краткой".
Со временем у истории появились добавления. Например, добавление о том, что мачеха Влада, брэилянка Колца, овдовев, поступила согласно традиции - постриглась в монахини. Она стала инокиней Ефросиньей, со временем сделавшись игуменьей, а её малолетний сын, приходившийся Владу братом и тёзкой, некоторое время жил при матери, затем оказался в мужском монастыре, затем был пострижен, но не вынес монашеской жизни, сбежал из обители и отправился странствовать по свету.
Со временем выяснилось и то, что Сёчке, овдовевшая благодаря стараниям своего брата Яноша, вышла замуж вторично и на радостях решила выдать замуж всех своих шестерых служанок, дав им хорошее приданое.
Да, со временем добавления появились, но в Турции Влад ещё не знал их. Княжичи продолжали жить у султана, зная только то, что услышали в тронной зале.
"Как же странно, - думал Влад. - Когда человек умирает, за смертью следует отпевание, похороны, период скорби. А здесь, при дворе султана, жизнь течёт так, будто ничего не случилось. Даже уроки турецкого языка для меня с братом продолжаются, как обычно. Неужели, ничего так и не изменится?" Этот вопрос семнадцатилетний княжич тоже обратил к Богу, причём без особой надежды на ответ, однако в одну из ночей кое-что изменилось - выпал снег, и выпал он совсем не так, как обычно случалось в Эдирне, когда белый пух, едва успев прикрыть землю, тут же таял. На этот раз всё случилось совсем по-другому, и турки говорили, что давно такого не помнят, ведь снега навалило почти по колено.
Влад не видел, что случилось ночью, но, проснувшись поутру, тут же сощурился от неожиданно яркого белого света, разлившегося по всей комнате и вытеснившего серый полумрак. Княжич вскочил и, посмотрев в окно, увидел, что весь внутренний двор, длину и ширину которого он столько раз измерил шагами, не находя оттуда выхода, завален снегом. Под сугробами скрылись мощёные дорожки. Ветви двух деревьев, всё так же росших во дворе, потяжелели и наклонились, а навес, выстроенный под одним из деревьев, будто взвалил на себя целую перину. В довершение чуда, снег даже не думал таять, а с неба продолжали сыпаться всё новые и новые пушинки, падая медленно, тихо и красиво.
Малолетний Раду, увидев это, едва позволил слугам укутать себя потеплей - сразу выскочил на улицу. Он бегал по двору, увязая в сугробе, и забыл обо всех бедах:
- Братец! Смотри!
Поняв, что снег ещё и липкий, младший княжич принялся лепить снежную бабу, пусть даже не имея рукавиц.
- Влад, иди сюда! Ну что же ты! - кричал Раду, видя, что старший брат, тоже вышедший во двор, просто встал возле дверей и ничего не делает.
Раду слепил снежок и запустил в брата, чтоб подзадорить. Мальчик особо не целился и поэтому не попал, а Влад собрался было наклониться, чтобы тоже слепить снежок и запустить в брата, но вдруг поймал себя на мысли, что не хочет, и что детский задор стал ему чужд.
Семнадцатилетний княжич, скорбевший по отцу и по брату Мирче, с удовольствием отвлёкся бы от своей скорби, развеялся бы как-нибудь, однако игра в снежки теперь не казалась таким весёлым занятием, как в прежние времена. Она не могла увлечь настолько, чтобы подарить временное забвение, которым сейчас наслаждался Раду.
"Конечно, - думал Влад, - надо пойти и помочь братишке слепить снежную бабу, ведь тот при всём старании не может поставить один большой ком на другой - не хватает силёнок". Влад помог брату, а затем поставил сверху третий ком, изображавший голову, и даже водрузил на эту голову свою остроконечную шапку-колпак, которую носил вот уже третий год, потому что при султанском дворе все христиане носили такие шапки.
Младший братец тоже носил такую и потому, увидев остроконечную шапку брата на голове у бабы, засмеялся и почти завизжал:
- Это не баба! Это ты!
Влад и сам был доволен своей шуткой, однако не смеялся вместе с братом, поскольку сознавал, что уже никогда не сможет наслаждаться игрой, как ребёнок. Ещё недавно, глядя на турецких детей, беспечно игравших на улице в догонялки, Влад чувствовал в себе нечто ребяческое, что тянуло его присоединиться к весёлой ватаге. Теперь же он охладел к подобным развлечениям. "Теперь мне можно с полным правом назвать себя взрослым, - подумал Влад. - Новая жизнь началась. Сегодня".
Ему казалось, что он оставил в прошлой жизни всё, в том числе свои странные сны и выдумки про змея-дракона, однако стоило только вспомнить про эту тварь, и она вдруг приползла - на следующую же ночь.
В этом сне всё было так же, как всегда - очень правдоподобно. Серебристый змей-дракон, шипя, прокрался в комнату, однако его когти не цокали по полу, потому что весь пол устилали ковры. Возможно, поэтому тварь и шипела. Она желала разбудить и привлечь к себе внимание.
Влад спал по турецкому обычаю, на тюфяке, лежавшем прямо на полу, поэтому тварь могла подобраться совсем близко и оказалась с княжичем почти нос к носу. Повернувшись в сторону двери, Влад увидел прямо перед собой два глаза, в которых отражался свет луны - отражался так же, как это бывает у кошек и собак. А ещё до княжича донеслось дыхание змея, причём зловонный запах, присущий дыханию хищных зверей, почти не чувствовался, как это и бывает, когда хищный зверь вынужден долго голодать.
- Я есть хочу, - прошипела тварь, но Влад, в предыдущую встречу так радовавшийся появлению отцовского дракона, сейчас ответил неприязненно:
- С какой стати я должен тебя кормить!? Разве я твой хозяин?
- Теперь ты, - прошипела тварь и улеглась совсем по-собачьи, положив голову на лапы.
Наверное, дракон хотел выглядеть жалобно, но в темноте Влад не различал выражения морды - лишь видел по положению светящихся глаз, что дракон немного наклонил голову вбок, как обычно делают собаки, когда хотят понравиться.
- Я твой хозяин? - всё так же неприязненно спросил княжич. - Это почему?
- Потому что я - твоё наследство, - поспешно ответила тварь, как будто только и ждала этого вопроса.
- Какое наследство! Не смеши меня! Дьявола в наследство? - проговорил княжич, отворачиваясь к стене.
В прежние времена Влад побоялся бы так сделать - побоялся бы, что змей его цапнет, но сейчас княжичу было всё равно. Он даже хотел, чтоб змей его укусил. Вот тогда бы Влад разозлился достаточно, чтобы выместить на этой твари всю свою злость и обиду.
Наверное, тварь знала это, ведь, как нарочно, вела себя очень мирно. Она не хотела даже прикоснуться к княжичу и лишь шипела в ухо:
- Наследовать можно всё, что хочешь.
- А если я не хочу принимать это наследство? Зачем ты мне? Ты не смог помочь моему отцу и моему брату, - возразил Влад, продолжая лежать спиной к змею.
Дракон вздохнул:
- Я помогал твоему отцу и брату так, как они хотели. Они говорили, чего желают, а я советовал им, как достичь желаемого. Мои советы всегда оказывались верными. Я не виноват, что люди вечно обманываются в своих ожиданиях. Люди никогда не видят, что для них лучше на самом деле. Люди не верят, что исполнение заветного желания может привести их к гибели.
Влад обернулся и в крайнем возмущении посмотрел на змея:
- По-твоему выходит, отец и брат сами виноваты!? По-твоему, они сами себя погубили? Они сами, а не предатели-слуги и не подлец Янош?
Дракон молчал.
- Так что же? Предатели-слуги и подлец Янош не так уж и виноваты? - продолжал возмущаться Влад.
Дракон молчал.
- Ползи отсюда, шавка с раздвоенным языком! - крикнул княжич. - Ползи отсюда, пока я тебе этот язык не вырвал!
Некоторое время назад Влад просил Бога объяснить простыми словами, почему погибли отец и старший брат, и теперь получил это объяснение - получил от дьявола, говорившего неожиданно честно. Дьявол вёл себя странно, будто повинуясь чужой воле, потому что своей откровенностью сам себе вредил, однако Влад не обратил на это внимание. Он сознавал лишь то, что полученное объяснение ему не понравилось.
* * *
По дороге в монастырь государь Влад всегда проезжал селение, называвшееся Тынкэбешть, но не имел привычки останавливаться там. Даже просители это знали и не пытались караулить князя, хотя место казалось удобное, ведь тем, кто подобно Владу подъезжал к Тынкэбешть со стороны большого леса, дорогу преграждала ещё одна река и задерживала путешественников.
Через реку был перекинут мост, как в Петрешть, и возле моста тоже дежурила таможенная охрана, которая тоже навесила поперёк проезда тяжёлую цепь. Из-за этого правителю приходилось снова останавливаться и ждать, когда же откроют проезд, после чего князь, наконец, пересекал реку и въезжал в село Тынкэбешть.
Казалось бы, в этом-то селе просителям и следовало ловить Влада, ведь, увидев его ещё на той стороне реки, они без особой спешки успели бы собраться в толпу на улице. И всё же здесь никто Влада не ловил. Оставив позади тёмный лес, венценосный путешественник пересекал реку, затем проезжал мимо таможенного поста, затем несколько минут ехал по деревенской улице, никем не задерживаемый, и, наконец, возле постоялого двора сворачивал с большой дороги направо.
Государевы слуги тоже знали, что в Тынкэбешть судейства не случится, поэтому один из охранников заранее поспешил вперёд - предупредить таможенников, чтоб государю пришлось ждать как можно меньше.
Таможенники молча кланялись, когда правитель проезжал мимо, и деревенские жители тоже кланялись и молчали, однако Влад знал, что, как только он отъедет на достаточное расстояние, начнутся разговоры:
- Опять государь хмурый, - скажет один селянин другому. - Вот так всегда, как в монастырь едет. Хоть бы раз ехал туда со светлым лицом.
- Видать, досадует, что опять опоздал к обедне, - скажет другой селянин.
- Да, задерживают его разные бездельники и дураки, - согласится третий. - Я бы на его месте тоже хмурился.
Простые люди твёрдо верили - князь хмурится потому, что благочестив, ведь благочестивые люди стремятся не опаздывать к церковной службе. Селяне не могли думать иначе, потому что мало знали про жизнь своего правителя. А вот боярин Войко знал о своём князе гораздо больше и потому понимал суть происходящего гораздо лучше.
- Довольно печалиться, господин, - сказал боярин. - Твой отец покоится с миром. Кончина его была мученической, и это зачлось ему на том свете.
- Зачлось? - резко переспросил Влад. - А ты знаешь это наверняка? У тебя есть знакомцы на небе, которые рассказывают тебе, что там делается? А может, мне не ехать в монастырь? Чего ради одаривать монахов, если их молитвы за спасение души моего отца уже не нужны!
Войко промолчал.
- Так что же? У тебя есть знакомцы на небе? - всё так же резко продолжал спрашивать младший Дракул. - Есть?
Войко продолжал молчать, чтобы не распалять господина ещё больше, а господин всё язвил:
- Если ты имеешь там знакомства, тогда скажи, не передавал ли мой отец мне весточку через тебя. Не передавал? Странно. Я бы на его месте не упустил такую возможность.
Говоря по правде, Влад хотел бы думать, что его слуга находится с небожителями в особых отношениях. Однако боярин никогда не давал прямых доказательств, что такие отношения есть. Он отказывался признавать себя посланником небес и терпеливо сносил все шутки господина на этот счёт - и добрые, и злые.
Войко скромно улыбался, когда Влад начинал расхваливать своего слугу и говорить, что тот праведен, как ангел. Войко всячески уклонялся, когда правитель прямо просил ответить на вопрос: "Ты случаем не ангел в человечьей шкуре?" Войко стремился избежать разговоров об этом, даже тогда, когда его расспрашивали доброжелательно, поэтому теперь он так же уходил от разговора, когда князь начал шутить по-злому.
В то же время Влад, даже отпуская язвительные шутки, продолжал помнить, что судьба у Войки сложилась именно так, как должна сложиться у святого, и что Войко по окончании своих земных дней непременно окажется в раю, если не изменит своим жизненным правилам. Младший Дракул, вспоминая то, что знал о своём боярине, всегда ощущал себя так, будто пишет житие - именно пишет, потому что Влад знал Войку очень давно, с того времени, когда боярин был ещё совсем юн.
Влад знал, что тот родился в Сербии в знатной семье, но когда Войке было шесть лет, случилось горе - в Сербию пришли турки. Они убили родителей Войки, разорили имение, затем выбрали из пленных кого помоложе и угнали в рабство. Так Войко оказался в Турции, но никогда не отчаивался, потому что верил в силу своего имени. Он говорил, что крещён именем святого Вита, и что имя Вита защищало его всю жизнь. Не даром в Сербии почитали этого святого как нигде!
- Тех, кто носит такое имя, часто зовут Витко, но меня звали Войко, - объяснял серб, а Влад только пожимал плечами, потому что в имени Войко ему слышалось славянское слово "воин", но возражать не хотелось. "Если у человека есть детская вера, которая помогает жить, то пусть верит", - думал Влад.
К тому времени, когда судьба свела Влада и Войку, серб уже десять лет прожил в рабстве, но умудрился не забыть родной язык и остаться христианином. Для того, кто попал в рабство совсем маленьким и был оторван от семьи, это считалось необычно. К тому же, турецкие хозяева пытались перевоспитать Войку и обратить в свою веру, но не вышло.
Ещё ребёнком этот серб выделялся среди сверстников высоким ростом и крепким телосложением, и потому турки решили сделать его янычаром. Сперва, как заведено в отношении будущих янычар, Войку отдали в турецкую семью, чтобы освоил чужую речь и обычаи, приучился повиноваться. Христианский раб много лет добросовестно работал на своих хозяев, проявлял кротость и послушание.
В назначенное время за Войкой вернулись. Чтобы попасть в школу янычар и начать обучаться боевому ремеслу, сербу оставалось только принять ислам, однако рекрутёры неожиданно для себя натолкнулись на стену упрямства, и ни уговоры, ни побои не помогали. А упрямцу всего-то и требовалось, что три раза произнести: "Нет бога кроме Аллаха, и Мохаммед - пророк Его". И ещё, что на взгляд Влада представлялось куда более неприятным, пройти процедуру обрезания.
Для христиан путь в янычарскую школу был закрыт, и рекрутёры ломали голову, что же делать. Ведь не считая отказа переменить веру, Войку ни в чём нельзя было упрекнуть - послушный, трудолюбивый. Пришлось рассказать обо всём главному янычару, а тот пожаловался султану, потому что именно султану принадлежат рабы, призванные стать янычарами.
Казалось, жалоба предвещала для Войки суровое наказание, но тут вмешался Господь. Вопреки ожиданиям султан не разгневался, а решил, что "осёл, не желающий входить в ворота истинной веры" слишком глуп, чтобы быть янычаром, но поскольку этот "осёл" силён и научен работать, его можно продать или подарить.
В конце концов, "осла" подарили юному Владу, "гостившему" у турков, и так будущий румынский государь повстречался со своим будущим боярином, однако встрече предшествовало другое, гораздо более важное для Влада событие. Без преувеличения сказать, это событие определило жизнь младшего Дракула на много лет вперёд.
Если бы не это событие, может, Влад и не стал бы так дружен с турками, ведь после смерти отца и старшего брата он мало думал о своём будущем и не стремился ни на что повлиять. Юный княжич слишком хорошо увидел, как легко может всё разрушиться. Прежние грёзы о том, как он приедет в Тырговиште под ликующие крики народа, обнимает отца, старшего брата, подмигнёт Иволе - все эти грёзы теперь развеялись, как пепел на ветру. Поэтому-то Влад, уже не мечтая ни о чём, даже о мести, просто покорился реке судьбы, про которую так много говорил наставник, учивший Влада и Раду турецкому языку.
А река судьбы снова совершила неожиданный поворот, заключавшийся в том, что турецкий правитель позвал Влада в тронный зал и в присутствии турецких вельмож произнёс:
- Мой бедный барашек, ты уже знаешь, какую жестокость и беззаконие совершил в отношении твоей семьи предводитель венгров Юнус. Знай же и о моих намерениях - я хочу наказать Юнуса. Скажи, готов ли ты послужить мне, как служил твой отец? Если ты готов, я одарю тебя деньгами, конями, слугами и шатрами, и всеми вещами, которые могут понадобиться в походе, потому что ты поедешь со мной в Земли Золотого Яблока, где я буду биться с Юнусом и теми, кто будет с ним. А затем, когда я разобью этот нечестивый сброд, ты займёшь трон своего отца.
Конечно же, Влад согласился. Согласился, даже не раздумывая, и от всего сердца благодарил султана. Причём Влад наверняка благодарил бы его ещё больше, если б знал, что одним из слуг, которых султан подарит своему "бедному барашку", окажется Войко, и что этот слуга проявит себя с совсем неожиданной стороны.
Разумеется, султан не подозревал об истинной ценности своего подарка. И Влад не подозревал, что получил - не подозревал вплоть до той минуты, пока новый слуга не поведал о своих злоключениях.
Войко рассказывал свою историю, сидя на пятках, по-восточному и одет был по-восточному, и даже говорил по-турецки, потому что не знал, поймёт ли господин сербскую речь. За десять лет жизни на чужбине Войко сильно отуречился, и его выдавала только остроконечная шапка, которую полагалось носить всем христианам при султанском дворе. Владу даже не верилось, что перед ним христианский мученик. И всё же это оказался мученик, причём так думал и Раду, который сидел рядом и тоже слушал историю.
- Нет, господин, я не мученик, - скромно говорил Войко, обращаясь к Владу.
- А кто же? - возражал княжич. - Ты ведь не хотел отказаться от веры.
- Я не хотел отказаться от своего имени, - всё так же скромно поправил слуга.
- Так тебя зовут Витко?
- Можно называть Витко, но родные звали меня Войко.
- Тогда и я буду звать тебя Войко, - решил Влад.
- Как пожелаешь, господин, - поклонился серб.
- И всё-таки ты мученик.
- Нет, господин, - продолжал повторять Войко. - Конечно, меня били, чтобы я согласился сменить веру, но побои казались не такие уж тяжкие. Я думаю, главный янычар и его слуги жалели меня, потому что они сами бывшие христиане, которым пришлось принять мусульманство.
Влад не соглашался с этими доводами. Он считал, что главный янычар нисколько не жалел упрямого серба, а хотел сломить во что бы то ни стало, ведь Войко являлся немым укором для всех янычар. Влад знал, что каждого янычара когда-то вынуждали сделать выбор между крестом и полумесяцем, и каждый из этих храбрых воинов предпочёл идти по лёгкому пути, проторенному тысячами других "храбрецов". "Конечно, - думал Влад, - все янычары уже приучили себя к мысли, что настоящего выбора им не дали, и тут появляется Войко, который своим поведением утверждает, что все они малодушны и слишком боятся смерти!"
"Если бы главному янычару позволили, он бы опускал на спину Войке не палку, а раскалённый железный прут, - рассуждал юный княжич, - но чтобы калечить раба, принадлежащего султану, лучше спросить разрешение. Конечно, главный янычар мог и не беспокоить наместника Аллаха по таким пустякам, а после, если пытки не помогут, сказать, что раб заболел и умер, но врать султану даже в мелочах весьма опасно".
По мнению Влада, упрямого серба спас всеобщий страх перед султаном, а также переменчивость султанского характера, однако предугадать такой счастливый исход было невозможно. Султан мог запросто решить, что Войке и жить-то незачем, но в итоге решение султана оказалось щадящее. Сербу несказанно повезло, и именно это чудесное везение заставляло Влада верить, что тут не обошлось без божественного вмешательства. "Наверняка, главный янычар не просто жаловался султану - наверняка, он обратился за разрешением применить пытки, но получил неожиданный ответ", - рассуждал юный княжич, одновременно продолжая расспрашивать своего нового слугу:
- А если бы Бог не захотел помочь тебе жить, а решил забрать на небеса?
- Я бы вошёл в небесные врата под христианским именем, - твёрдо отвечал серб.
- А ты не думал, что можно послужить Христу иначе? Например, как это сделал албанец Искандер-бей?
Слуга почесал затылок под остроконечной шапкой, обязательной для всех христиан при султанском дворе, и проговорил:
- К сожалению, господин, я мало слышал про Искандер-бея.
- Он был янычаром и дослужился до высокого звания, - начал рассказывать Влад. - А в одной из битв, когда турки сражались с христианами, Искандер-бей со своим отрядом неожиданно ударил в тыл туркам и таким образом способствовал победе христиан. А сам убежал в свой родной город.
- И снова принял веру, в которой родился? - спросил серб.
- А как же! - ответил княжич. - И стал именоваться как раньше - Георгий.
- А сколько лет прошло, пока Искандер-бей оставался магометанином? - допытывался серб.
- Не знаю, - Влад пожал плечами. - Много.
- А если бы его убили до того, как он вернулся к своим? - произнёс Войко, и по интонации было видно, что у него что-то на уме. - Если б его убили раньше, тогда что?
- А что? - спросил Влад.
- А то, что Искандер-бей подошел бы к небесным вратам, - не спеша начал Войко. - И архангел Михаил спросил бы его: "Как тебя зовут?" А Искандер-бей ответил бы: "Меня зовут Искандер-бей". Тогда архангел Михаил сказал бы: "Вот и иди, ищи свой магометанский рай, Искандер-бей!"
Влад широко улыбнулся:
- А я уж решил, что ты смирный, как икона.
- Я не икона. Я живой человек, - ответил Войко.
В турецком языке, на котором говорили господин и его новый слуга, не существовало слова "икона", поэтому Влад произнёс это слово по-румынски, однако серб понял, потому что по-сербски оно звучало так же. Получалось, что господина и слугу свела и объединила вовсе не Турция, а общие знания и общая вера. Осознав это, Влад и Войко весьма обрадовались.
Особенно радовался Войко, когда обнаружил, что может говорить с господином по-сербски. Влад хорошо знал славянскую грамоту, поэтому понимал сербскую речь и даже отвечал. И всё же по прошествии нескольких лет Войко выучился говорить по-румынски, ведь это слуги должны разговаривать на языке господина, а не наоборот.
Войко считал, что оказался в услужении у Влада вовсе не случайно - что это Божий промысел - поэтому стал очень преданным слугой. А господин не переставал удивляться новому слуге, который оказался большим умельцем. Впрочем, серб не считал свои умения удивительными, ведь турецкая семья, на которую он работал долгие годы, была небогата, так что Войке приходилось делать самые разные дела и научиться многому. Обычно рабам поручают лишь тяжёлую работу - рыть канавы, строить сараи, крыть крыши - а серб, как ни странно, умел держать в руках иголку, потому что ему доводилось шить мешки и обувь. Потому-то Влад и удивлялся, ведь умение шить оказалось полезным даже во дворце.
По словам Войки, турецкая семья, в которой он жил, сначала боялась, что христианский раб может их сглазить, но затем стала думать, что он приносит удачу, и тогда ему стали доверять дела, которых раньше не доверяли. Войке случалось мыть полы в хозяйском доме, помогать в приготовлении пищи и даже присматривать за хозяйскими сыновьями. Всё это было тоже полезно в дворцовой жизни, а особенно последнее, ведь одиннадцатилетний Раду, до сих пор не имевший других друзей кроме старшего брата, нуждался в том, чтоб с ним играли. Войко знал разные игры. Например, катал Раду на закорках и в такие минуты выглядел очень смешно, потому что на его лице появлялось совсем детское выражение, плохо вяжущееся с взрослой фигурой.
Серб, хоть и был чуть младше Влада, но выглядел на несколько лет старше - из-за высокого роста и ширины плеч, да и борода росла во всю, так что её приходилось брить почти каждый день. Казалось, внешняя взрослость должна свидетельствовать о взрослости внутренней, но нет.
Владу в ту пору было уже девятнадцать. Он тоже брился - правда, раз в три дня - и поэтому, глядя на серба, брившегося ещё чаще, не понимал, как Войко может вести себя так, будто победил все искушения юности. О женщинах серб даже не заикался, заставляя княжича мысленно восклицать: "Он что, святой Вит, который сошёл с иконы!?"
Святой Вит, которого так почитал Войко, умудрился стать святым в двенадцать лет, а в отрочестве, как считал Влад, жить праведной жизнью очень тяжело. Княжич вспоминал себя двенадцатилетнего, а ведь он в этом возрасте уже начал ухлёстывать за женой брата. Потому-то Владу и казалось странным, что серб ни за кем не ухлёстывал.
- А в том турецком доме, где ты жил, были девицы? - спросил своего слугу девятнадцатилетний княжич.
- Конечно, были, - ответил Войко. - Две дочери хозяина и служанка.
- И что? - допытывался Влад.
- Ничего, - ответил серб. - Мне сказали, что я не должен на них смотреть, и я не смотрел. Совсем не смотрел и даже не говорил с ними. Но...
- Что "но"? - встрепенулся княжич.
- Они одно время дразнили меня. Подкидывали мне свои вещи. Платок, браслет, а один раз подкинули серёжку, на которую был аккуратно намотан волос, чтоб я увидел, что у хозяйки этой серёжки волосы длинные, блестящие и вьются. Но я сразу же относил эти вещи хозяину. Сначала я думал, что это случайно потерялось, но на третий раз я уже понял, что это делается нарочно. Я всё равно продолжал относить вещи хозяину, и тогда он пошёл на женскую половину дома и сказал там, чтоб никто больше со мной не шутил.
- А по соседству от вас были девицы? - не унимался Влад.
- Были, - ответил Войко.
- И что? - опять спросил княжич.
- Ничего, - пожал плечами серб. - Ведь на них я тоже не смотрел.
- А разве тебе не хотелось? - недоверчиво покосился на него Влад.
- Хотелось, - вздохнул Войко, - но я решил, что буду смотреть по сторонам только тогда, когда скоплю достаточно денег, чтобы жениться.
Влад очень удивился этим словам, но верил в их искренность, и потому уважал своего слугу. Правда, со временем уважение немного ослабло, потому что у Влада появился ещё один слуга, с крестом на спине. Появился, несмотря на то, что княжич когда-то прогнал этого слугу и не захотел принимать "отцово наследство". Отделаться от "наследства" оказалось не так-то просто - змей, в конце концов, вернулся, предложив свою помощь ещё раз, и во второй раз Влад не устоял.
* * *
Как только государь, проехав через село Тынкэбешть, свернул с наезженного тракта направо, лошади, не сговариваясь, ускорили бег. Наверное, они догадались, что их ждёт скорый отдых. К тому же, бежать им стало удобнее, ведь наезженный тракт - твёрдый, как камень, и вечно покрытый слоем жёлтой пыли - перешёл в малую двухколейную дорогу - малонаезженную и потому мягкую.
Дорога тянулась через поле к лесу, и ею не пользовались каждый день. Разве что в период сенокосов по ней с утра и до вечера неспешно двигались телеги, запряжённые волами, а сейчас было не то время. Летний сенокос уже закончился, а осенний ещё не начался, поэтому колеи сузились и размякли.
В лесу они сделались ещё мягче. Влад почувствовал это, даже не касаясь ногами земли, потому что его конь побежал совсем по-другому - движения стали упругими и более лёгкими. К тому же, конь опустил нос почти к самой дороге, чего не хотел делать раньше из-за пыли.
В лесу пыли не стало совсем, ведь над дорогой смыкались ветви деревьев, не позволяя земле высыхать. Они образовывали почти сплошную тень, и лишь в некоторых местах виднелись россыпи жёлтых пятен от солнечных лучей, проникавших сквозь древесные кроны. Иногда эти пятна меняли положение, потому что деревья покачивались от ветра, но под деревьями ветра не было, так что воздух полнился запахом сырой почвы и древесной коры - таким терпким, что даже дьявол, бегущий слева от государева коня, один раз чихнул.
Лес почти сплошь состоял из тонкоствольных лип и ясеней, которые росли часто, но не загораживали друг друга и позволяли видеть далеко вправо и влево от дороги. Кустов в этом лесу не росло. Их заменяли травы, высокие, почти по пояс, под которыми проглядывал слой бурых прошлогодних листьев.
Ехать через лес государю казалось приятно, но эта езда не приносила спокойствия. Влад ощущал недовольство собой и сам не хотел себе в этом признаться. Он хотел бы поспорить с кем-нибудь и доказать, что на самом деле доволен жизнью. Если бы Войко сейчас подал голос, то Влад начал бы спорить с Войкой, однако боярин, всё так же рысивший справа, молчал.
Наверное, государев слуга молчал потому, что не видел нужды повторять слова, и так сказанные много раз, а первый раз они были сказаны очень давно, когда состоялся обещанный султаном поход против Яноша Гуньяди.
Девятнадцатилетний Влад радовался этому походу, означавшему долгожданное возвращение домой. Правда, радость немного омрачалась тем, что Раду должен был остаться в Эдирне и продолжать жить при турецком дворе до самого совершеннолетия. И всё же Влад радовался. Он уже видел себя правителем - таким правителем, который никогда не ошибается, наученный чужим горьким опытом - и княжичу хотелось разделить с кем-нибудь эти мечты. По вечерам, сидя у походного костра, он много рассказывал своему сербскому слуге о том, что сделает, когда взойдёт на трон.
Стояла поздняя осень, очень напоминавшая Владу ту давнюю осень, которая застала его под Варной. В ту осень он ещё видел своего отца живым - как оказалось, в последний раз. В ту давнюю осень княжич тоже лелеял светлые надежды на будущее, и теперь они почти возродились. Уже не было того унылого безразличия, которое Влад чувствовал достаточно долгое время после отцовой смерти. Единственное, что осталось от тех унылых времён - это боязнь неудач. Княжич по-прежнему помнил, как легко может разрушиться жизнь, а, кроме того, он волновался, потому что ему предстояло оказаться в очень непривычном положении. В прежние времена Влад мыслил себя не правителем, а помощником у отца и старшего брата, а теперь предстояло занять главенствующее положение, и не было старших, с которыми он мог бы посоветоваться.
Рассказывая Войке о том, как станет править, будущий государь, которому ещё не исполнилось и девятнадцати лет, очень хотел услышать слова одобрения: "Да, да. Именно так и надо делать".
Это одобрение было ему необходимо, потому что Влад чувствовал внутри, на самом дне души предательскую дрожь. Например, он понимал, что должен наказать убийц своего отца и брата, но, сказать по правде, некий внутренний голос беспрестанно спрашивал княжича: "А может, не надо? Может, лучше простить и забыть? Ведь ты и сам понимаешь, что в последний момент способен дрогнуть и отступиться. А если знаешь, что способен дать слабину, то лучше и не начинать. И честь сбережёшь, и целее будешь".
Конечно, сидя у походного костра, княжич не показывал этой слабины - он храбрился и хорохорился. То и дело расшевеливая палкой костёр и заставляя его выбрасывать весёлые искры, Влад говорил:
- Многие мои родичи умерли потому, что не проявляли к своим жупанам достаточно строгости. Старший брат моего отца умер из-за этого. Младший брат моего отца тоже умер из-за этого. Мой отец и старший брат тоже умерли из-за этого. Даже если они подозревали кого-то в измене, то избегали казнить, пока всё не подтвердиться. А изменники тем временем продолжали свои чёрные дела. Значит, если есть серьёзные подозрения, надо сразу казнить и не дожидаться, пока изменники исполнят задуманное!
Будущий государь говорил, но что-то в его голосе казалось не то. Влад, слушая самого себя, сам себе не верил. "Я говорю как человек, который только грозится, но не способен исполнить задуманное", - с некоторой досадой думал княжич и оглядывался, будто боялся, что кто-то сейчас повторит эту же мысль вслух.
А вокруг никого не было, кроме Войки. Остальные слуги, испросив у господина разрешение, уже отправились спать, потому что завтра предстоял очередной утомительный переход, да и время казалось позднее. Небо сделалось совсем чёрным, и весь турецкий лагерь погрузился во тьму, в которой смутно белели палатки и кое-где виделись огни костров.
Послышался далёкий рёв верблюда, похожий на рёв хищного зверя, но тут же прекратился. Очевидно, услышав рёв, где-то неподалёку шумно вздохнула лошадь, которая не спала, а только дремала. Затем она переступила с ноги на ногу, и снова сделалось тихо.
"Хорошо, что моих робких речей никто не слышит, кроме Войки, а Войко не станет смеяться", - с облегчением подумал Влад и посмотрел в ту сторону, где на небольшом пригорке, стоял султанский шатёр. Ночью он сливался с темнотой, потому что был не белым, а зелёным, в цвет знамени пророка Мохаммеда. Полог, прикрывавший вход, лежал не совсем плотно, и поэтому сквозь узенькую щель пробивался свет лампы, освещавшей внутренность шатра, однако горящая лампа не позволяла судить о том, спит султан или бодрствует.
Вспомнив о султане, княжич вдруг догадался: "Наверное, поэтому султан и называет меня барашком. Он видит во мне слабину". Это заставило княжича тяжело вздохнуть, а Войко, очевидно, догадываясь о тайных тревогах, одолевавших господина, стремился его ободрить, но совсем не так, как этого хотел бы Влад.
Серб не говорил: "Да, ты прав". Не говорил, что изменников надо предавать смерти, и чем скорее, тем лучше. Не говорил, что государь должен давить в себе любые сомнения по этому поводу. Вместо этого Войко уверял, что отказ от мести это не трусость, а следование учению Христа. Серб стоял на том, что всякому христианскому государю следует подавать своим подданным пример христианской добродетели.
- Ты слышал про Стефана Лазаревича? - спросил Войко. - Он правил у меня на родине в то же время, когда твоей землёй правил твой дед Мирча.
- Конечно, слышал, - нарочито бодро ответил Влад, снова пошевелив палкой костёр. - Это тот самый государь-стихотворец. Ему говорили, что стихи это блажь и глупость, а он гнул своё, продолжал сочинять, и это не мешало ему в государственных делах.
- Всё происходило не совсем так, господин, - поправил Войко. - Из твоих слов следует, будто Стефан Лазаревич отличался упрямством. Однако он не был упрям. Он показывал всем своим подданным пример христианской добродетели, в том числе пример кротости. Про Стефана Лазаревича говорили, что он один из немногих, кому удалось получить и царство земное, и Царство Небесное. Царство земное он получил как государь, а Царство Небесное получил как праведник.
- А мне хочется думать, что он был упрям, - сказал Влад. - Для правителя это хорошее качество.
- Правитель - пример для всех, - твердил Войко. - Ты говоришь, что правителю следует быть упрямым. Но разве ты хочешь, чтобы и твои подданные были упрямы? Ты же сам первый разгневаешься, если они не будут тебя слушать. Вот Стефан Лазаревич понимал это. Ведь не даром его имя происходит от греческого слова, обозначающего корону. Он был истинным правителем, а истинные правители правят так, как велит Бог, именем которого их помазывают на трон.
- Ты говоришь совсем как мой прежний наставник, который учил меня закону Божию, - заметил Влад. - Только он был священником, а ты - нет. И он был уже в почтенном возрасте, а ты - нет. Но рассуждаете вы одинаково.
- А как его звали? - спросил серб.
- Его звали отец Антим.
- Антим? - Войко задумался. - Имя Антим происходит от греческого слова, в переводе означающего цветок. Значит, в твоём наставнике цвела премудрость.
- Ты толкуешь так все имена? - удивился Влад.
- Имя человека очень много значит, - серьёзно отвечал серб. - Не даром же при первой встрече люди спрашивают друг друга: "Как звать?" Каково твоё имя, таковы и твои дела.
- А что означает твоё имя? - спросил Влад.
Войко скромно потупился:
- У меня на родине верят, - произнёс он, - что святой Вит врачует глаза. Но он может давать и духовное прозрение.
- Поэтому ты всё время даёшь мне советы? - усмехнулся Влад. - Хочешь, чтобы я прозрел?
Войко ничего не ответил и, похоже, обиделся.
- Ну ладно. Пусть так, - примирительно улыбнулся княжич. - А ты знаешь, как звали моего отца? Его звали Владом, как и меня. Меня назвали в его честь. По-твоему, это значит, что я должен повторить его судьбу?
- По-моему, это значит, что ты должен прославить его имя, - ответил Войко.
Владу очень понравились эти слова, и он не раз вспоминал их. Конечно, младший Дракул хотел бы, чтоб отцовское имя прославилось. Но ведь есть добрая слава, а есть дурная, и так вышло, что дурная возобладала. "Я прославил имя своего отца дальше некуда, - мысленно насмехался над собой государь Влад, направляясь в монастырь. - Теперь все знают, кто такой Дракул".
Спросите, и вам расскажут про престарелых жупанов, которых Дракул назвал изменниками и всех в один день посадил на кол, а заодно их сыновей, братьев и племянников, чтобы не осталось никого, кто мог бы отомстить казнителю.
Кое-кто из жупанов успел убежать за горы, на север, но Дракул нашёл беглецов и там. Он собрал войско и отправился за горы, где жёг дома, топтал посевы и угонял скот, повторяя местным жителям:
- Зря вы предоставили кров моим врагам.
За горами не вняли, и тогда Дракул отправился в новый поход, и принёс ещё больше бед, а затем ещё, пока не добрался до беглецов. Спросите, и вам расскажут.
А ещё вам расскажут, что Дракул дружит с мусульманами, а вот своих братьев во Христе - католиков - всегда рад унизить, оскорбить и даже предать лютой смерти. Спросите, и вам расскажут.
А ещё вам расскажут, что Дракул непомерно строг к обманщикам. Даже за малую ложь можно оказаться на колу. "И так уже доврались до того, что Константинополис перешёл под власть полумесяца", - любил повторять Дракул.
Вам расскажут много чего, но смысл будет один - Дракул это человек, которого следует бояться.
Разве к такой славе стремился Влад, когда всходил на престол? И да, и нет. Когда он казнил жупанов-изменников, то хотел, чтобы эта казнь запомнилась. Так и случилось - люди её запомнили. Когда он отучал католиков соваться в его землю, они должны были крепко уяснить, что их здесь ждёт. Так и случилось - они уяснили. Он достиг того, к чему стремился, но для своего отца не пожелал бы такой славы. К несчастью, Дракулами называли и отца, и сына, так что дурная слава пристала к обоим.
* * *
До отцовой кончины княжич Влад никогда не стал бы от всей души желать победы туркам. Даже под Варной он не знал, чья победа лучше, а вот увидев отрубленную отцовскую голову в тронной зале у султана, Влад захотел, чтобы турецкий правитель победил Яноша Гуньяди. Именно поэтому, когда всё исполнилось согласно пожеланиям, княжич несказанно обрадовался.
Сражение, исход которого так обрадовал Влада, произошло в Сербии на Косовом поле, и пусть это сражение запомнилось потомкам не так хорошо, как битва под Варной, но исход был тот же - турки победили, причём княжич снова наблюдал всё это не на поле боя, а на карте.
Влад, теперь уже девятнадцатилетний, снова оказался в походном шатре султана, снова смотрел на карту с фишками и вместе с турецким правителем выслушивал донесения, звучавшие из уст запыхавшихся гонцов. Наконец, вместо гонца в шатёр к султану явился один из визиров, облачённый в доспехи, и радостно сообщил:
- Враги повержены. Они бегут.
Услышав эту новость, княжич еле удержался, чтобы не пуститься в пляс и сожалел только о том, что Гуньяди опять ускользнул от турков, как четыре года назад под Варной. Венгр бросил своё побеждённое войско на поле брани, сел на коня и с небольшой свитой умчался прочь, а султан, узнав об этом, сказал:
- Свинья Юнус как всегда бежит с поля боя быстрее всех.
Отправлять за венгром погоню турецкий правитель не стал, потому что имел много других забот - например, заботу о благополучном возвращении домой, ведь близились холода, а у большинства турецких воинов не было зимней одежды.
По христианскому календарю уже наступил октябрь, который выдался не очень холодным, но за ним ожидался промозглый и зябкий ноябрь. Султан не хотел оказаться во власти промозглой погоды, и поэтому сразу после Косовской битвы основная часть турецкого войска, обременённая многими повозками и толпой пленных, поползла в Эдирне.
Тем не менее, своё обещание, данное Владу, турецкий правитель выполнил. Он одолжил княжичу достаточное количество хороших воинов во главе с опытным военачальником, и эти отряды налегке, даже не имея пушек - ведь пушки было бы сложно переправить через Дунай - отправились в Румынию добывать для "бедного барашка" трон его отца.
Воевать не пришлось. Услышав, что турки приближаются, тот проходимец, который был посажен на румынский трон Яношем Гуньяди, сбежал со всеми боярами на север за горы, оставив Тырговиште на милость "захватчику". Жители города не запирались в кольце крепостных стен, но и встречать не вышли - лишь боязливо выглядывали из окон и из-за высоких заборов. Даже слуги княжеского двора сбежали или попрятались, поэтому "захватчик", прогуливаясь по дворцовым комнатам вместе с Войкой, турецким военачальником и охраной, не встретил ни души.
Турецкие воины, которые везде шарили, были не в счёт, ведь новый хозяин дворца почти не замечал их, а если и замечал, то спокойно смотрел на иноземную ораву, ищущую, чем бы поживиться. Эта орава уже не могла принести вред жилищу, которое подверглось разорению гораздо раньше. "Здесь не осталось вещей, которые напоминали бы мне об отце, а остальное мне не жалко", - думал Влад.
Церемония помазания на трон состоялась через неделю после возвращения в Тырговиште. К тому времени во дворец уже вернулись слуги, а также начали приезжать представители боярских семейств, желавшие выслужиться.
Этих гостей Влад принимал в зале совета, восседая на троне в горделивой позе, и все приёмы проходили на один лад - каждый из пришедших кланялся, называл своё полное имя, после чего рассказывал нечто о своих предках, чтобы не выглядеть проходимцем:
- Старший брат моего отца служил у твоего деда, Мирчи, начальствовал над канцелярией и хранил большую печать, - говорил один.
- Мой отец служил у твоего дяди, Михая, старшего сына великого Мирчи, собирал подати и вёл счёт государевой казне, - говорил другой.
- Мой старший брат служил у Александру, младшего сына великого Мирчи, смотрел за государевой конюшней, - говорил третий.
Упоминался и тот государь, которого в просторечии именовали Лысый, а вот отец Влада, убитый и обезглавленный, не упоминался ни разу, что не могло быть случайностью. "Бывшие слуги моего отца побоялись показаться мне на глаза, - думал Влад, сидя в тронной зале. - Даже их родичи - и те побоялись. Значит, все они замешаны в измене. Замешаны все, кто не умер вместе с моим отцом и старшим братом. Кто-то замешан больше, а кто-то - меньше, но замешаны все!"
Имена изменников были известны. Выяснить эти имена не составило труда, однако их казалось слишком много. "Неужели, мне придётся казнить так много?" - обеспокоено думал девятнадцатилетний Влад, но внешне оставался невозмутимым и даже улыбался, ведь нынешних бояр, желавших поступить к нему в услужение, всё это ни коим образом не касалось. "Незачем впутывать в это дело невиновных", - говорил себе новый хозяин дворца и, принимая очередных бояр, стремился временно забыть о мести. Он задавал своим высокородным гостям вопросы, но не слишком каверзные, и, если нравились ответы, то говорил:
- Что ж, послужите и мне, как ваши родичи служили моему родичу.
Очень скоро в зале совета не осталось ни одного свободного кресла, и все придворные должности тоже были заняты, после чего - с помощью советников и придворных - быт государя окончательно наладился, а в казну потекли деньги, ведь прежний государь не успел собрать всех податей.
Сбор податей, по традиции начинавшийся первого сентября, как обычно растянулся на несколько месяцев, поэтому Владу, оказавшемуся у власти в начале ноября, досталась значительная сумма. Это позволило набрать воинов в дружину, вместе с которой юный князь объехал северные заставы, посетил города и крепости, утвердил там новых комендантов и их подначальников, а на обратном пути поклонился праху своего отца в Снаговом монастыре.
Младший Дракул добрался до обители на второй неделе Рождественского поста, начало которого знаменовало собой поворот к зиме. Тем не менее, до настоящей зимы оставалось ещё много времени, ведь настоящая зима это обильные снегопады, а их пока не было. Выпадавший снег, успевая еле-еле прикрыть землю, таял под дождём, заморозки сменялись оттепелью, дороги раскисли, и, конечно, такая погода нагоняла на Влада тоску, которую только усиливали мысли об обстоятельствах отцовой смерти, невольно приходившие на ум юному государю, приехавшему на родительскую могилу.
Когда Влад приехал в Снагов, снег успел в очередной раз растаять, обнажив жухлую траву, а небо закрылось облаками, через которые не пробивалось солнце. Всё выглядело тёмным. Лишь монастырь, стоявший на острове посреди озера, светился белизной, казавшейся особенно яркой по сравнению с серым небом и серой гладью вод, отражавших небо.
Над стенами и башнями монастырских укреплений чуть виднелись главки церкви, а точнее - кресты этих главок, и именно на эти кресты, отливавшие тусклым золотом, юный князь смотрел, проезжая по длинному деревянному мосту, за которым начиналась дорога, ведшая к воротам обители.
Ворота были широко распахнуты, потому что князя ждали - ждали все насельники монастыря, собравшиеся на дворе перед церковью. Всего там стояло около полусотни человек, облаченных, как это и положено, сплошь в чёрное.
В чёрном одеянии не так-то просто выглядеть нарядно, однако монахи выглядели нарядно, потому что их рясы были новые, неношеные, и это бросалось в глаза. "Ишь, братия принарядилась к приезду важного гостя", - невольно подумал юный государь, особенно обратив вниманием на пожилого монаха с посохом, стоявшего впереди всех. Ряса у этого монаха была из тонкой шерстяной ткани, а из ворота рясы выглядывала белая рубашка, явно шёлковая. Шёлк и тонкая шерсть приятны телу, поэтому казалось уже не очень удивительным, что монах заботился не только о теле, но и о бороде. Борода эта, имевшая благородный коричневый цвет, была тщательно причёсана и как будто намазана чем-то, чтоб выглядеть ещё аккуратнее.
Этого монаха юный государь знал заочно. Когда отец Влада делал подарки Снаговому монастырю, то в соответствующих указах неизменно упоминал настоятеля обители, называя его "поп Доментиан". Как известно, знаком отличия для всякого настоятеля является посох, и именно по посоху Влад понял, как следует обращаться к пожилому нарядному монаху, стоявшему впереди толпы.
Юный государь спешился, подошёл, снял шапку и поклонился в пояс:
- Доброго дня тебе и всей твоей братии, отче Доментиан.
- И тебе доброго дня, сыне, - отвечал настоятель, - Я понимаю, зачем ты приехал, и потому не буду сейчас докучать разговорами. Сперва повидай могилу, а после прошу пожаловать в нашу трапезную, чтобы мы могли оказать тебе приём, достойный твоего высокого положения. Знай, что мы скорбим вместе с тобой и молимся о спасении души твоего покойного родителя. А если пожелаешь узнать, как совершалось погребение, - отец Доментиан указал вправо, - ты можешь спросить у нашего брата Антима. Он проводит тебя и расскажет.
Когда отец Антим, скромно стоявший за спинами других монахов, вышел вперёд, Влад не испытал тех чувств, которые обычно возникают при встрече с давними знакомыми. "Мы не виделись больше четырёх лет", - подумал князь, но ничего внутри не ёкнуло. Возможно, причина заключалась в том, что увидеть своего бывшего наставника Влад ожидал, ведь клир в митрополичьем соборе сообщил:
- Наш брат Антим получил благословение остаться при могиле в Снагове и молиться за упокой души убиенного государя.
Отец Антим, казалось, тоже не был взволнован встречей. Он взглянул на гостя по-будничному, даже не улыбнулся. А может, монаха что-то беспокоило и не давало радоваться?
- Иди за мной, чадо, - сказал отец Антим и двинулся к дверям церкви в обход толпы монахов и послушников.
Влад двинулся следом и, помолчав немного, произнёс:
- Отче, я знал, что увижу тебя здесь.
- А где же мне ещё быть, чадо? - тихо ответил бывший наставник. - Много лет назад мне вверили заботу о спасении души твоего отца, а теперь, когда эта душа отлетела, мой долг пребывать возле могилы усопшего и усердно молиться о том, чтоб его душа попала в рай.
Говоря так, отец Антим обернулся, и только тогда Влад заметил, что борода наставника, памятная с детства, теперь поменяла цвет. Из серо-бурой она превратилась в серую, а возле щёк стала белой. Через бороду, явно побелевшую, монах будто сроднился с белостенной обителью, в которой теперь жил.
"С каждым годом станет белеть всё больше", - подумал юный государь, а отец Антим тем временем подвёл его ко входу в церковь, взялся за дверное кольцо, с видимым усилием потянул и кивком головы дал понять, что пропускает государя вперёд.
Внутри храма царил полумрак, ведь солнце, которое снаружи не могло пробиться сквозь пелену облаков и осветить землю, тем более не могло осветить внутренность церкви, имевшей всего несколько окон, да и то узких. Только Царские Врата и две большие иконы по бокам от них, изображавшие Христа Спасителя и Богородицу с Младенцем, хорошо освещались десятками свечей, горевших в больших напольных подсвечниках. Обычно в перерывах между службами кто-нибудь из помощников священника ходил и собирал огарки, но в этот раз все вышли встречать государя, поэтому помощники не копошились возле подсвечников и не нарушали удивительную тишину, установившуюся в храме.
Войдя, Влад почти не слышал собственных шагов, потому что на полу, как это часто встречалось в монастырских церквах Румынии, лежали ковры. Храм в обители мало отличался от частного дома, ведь и в монастырском храме, и в частном доме редко ходили чужие люди - всё больше свои - а для своих почему бы ни застелить полы коврами.
- Он здесь, - благоговейно произнёс отец Антим, войдя следом за Владом, и указал рукой на пол влево от себя. Там, почти у самых дверей, под одним из столбов, подпиравших своды, лежала продолговатая каменная плита.
Государь подошёл к ней и опустился на колени, чтобы прочесть надпись, но даже с малого расстояния ничего не смог разглядеть. Надгробный камень смутно белел в потёмках, а надпись на нём расплывалась перед глазами, поэтому юный князь, поняв, что никакое напряжение зрения здесь не поможет, положил на камень руку и попытался разобрать буквы на ощупь.
От каменной плиты веяло холодом, который особенно резко чувствовался в церкви, где успели надышать. Очевидно, плита забирала холод от земли, а от плиты стынь передавалась пальцам, так что они, исследуя рельефные буквы, постепенно теряли чувствительность.
Юный государь разобрал только первые два слова, означавшие: "Убиен был...", - но и этого оказалось достаточно, чтобы удовлетвориться. Он всё опасался, что вместо "убиен" напишут "усоп", как если бы отец умер своей смертью, однако слово начертали верное. "Значит, есть ещё правда на свете", - подумал Влад.
Вдруг над надгробием склонился отец Антим, успевший где-то раздобыть большую свечу в подсвечнике. Разгораясь с каждой минутой всё ярче, она осветила буквы, и тогда стало возможно прочесть остальное: "Убиен был в Былтени во Христа верующий и христолюбивый, и благочестивый, и Богом помазанный господин всей земли Угровлахийской самодержавный Иоанн Влад воевода, сын Иоанна Мирчи. В лето 6955 от сотворения мира, декабря месяца, 25 дня".
"В лето 6955, в конце декабре, - мысленно повторил Влад и подумал. - А изменники до сих пор не получили по заслугам".
Тем временем отец Антим решил не дожидаться, пока его начнут спрашивать о погребении, и, скорбно вздохнув, сказал:
- Погребение устроили достойное. Обрядили хорошо, и голову сделали. Слепили из глины, хоть и не обжигали, и накрыли шёлковым платком. Даже я, глядя на усопшего, на время позабыл, что он без головы. Схоронили достойно.
- А кто совершал отпевание? - спросил Влад.
- Я, - ответил отец Антим.
- А кто делал надгробие?
- Нашлись хорошие мастера на севере. Изготовили быстро. Мы как раз успели установить к сороковому дню.
- А устанавливал кто?
- Сами мы. Есть у нас в обители братья знающие, каменщики. Вот они и установили.
Влад на мгновение задумался, а затем произнёс:
- Тогда позови их.
- Позвать? - переспросил монах, не вполне понимая, о чём говорит юный государь.
- Да, - ответил Влад, поднимаясь на ноги. - Позови этих каменщиков, и пускай захватят с собой инструмент, который нужен, чтобы вынуть надгробную плиту из пола.
- Вынуть? - снова переспросил отец Антим, теперь уже удивлённый.
- Что ты спрашиваешь после каждого слова? - недовольно произнёс государь. - Я выразился чётко. Я желаю увидеть погребённое тело, и потому могилу надо вскрыть.
- Вскрыть? Но ведь тревожить мёртвых лишь ради прихоти... - начал было монах, однако молодой государь перебил его:
- Я хочу увидеть отца! Увидеть отца это грешно!? А если б мы могли спросить у покойного разрешение... полагаешь, он отказался бы встретиться с сыном!? Думаешь, он бы разгневался!?
Монах не осмелился возразить, молча поклонился и вышел, на ходу задув свечу, которую продолжал держать. Может, он передал бы её Владу, но тоже не осмелился и поспешил удалиться, оставив юного государя в церкви одного.
Пожалуй, такое случилось с Владом впервые. По крайней мере, он не помнил, чтобы ему приходилось оставаться одному в церкви когда-либо прежде, и не помнил того странного чувства, которое вдруг испытал.
Когда на человека смотрят одни лишь нарисованные небожители, он предоставлен сам себе, но не так, как если бы находился в обычной комнате. В обычной комнате посещают мысли о чём-то преходящем, но храм заставлял задуматься о главном - о том, что определяет всю жизнь.
На стенах, столбах, в каждой нише и даже наверху Влад угадывал большеглазые лица святых и мучеников, причём, глядя на эти изображения, будто вовлекал их в разговор. Из-за сумрака было трудно как следует разглядеть собеседников, но подробно разглядывать и не требовалось, ведь во всех храмах было принято рисовать одно и то же, придавая святым ликам выражение молитвенного сосредоточения или смирения. Везде и всюду на ликах Влад видел покорность судьбе - судьбе, которая отождествлялась с Божьей волей - а надгробная плита отцовской могилы по-прежнему белела в потёмках, и большеглазые лица взирали на неё со скорбью, как взирали бы на всякую могилу с надписью "убиен".
Молодой государь вдруг вспомнил, что храм изображает собой вселенную: "Царские Врата, сейчас озарённые свечами, это преддверие небесного рая. Противоположная часть, где находятся двери в храм и отцова могила, это ад, а если трактовать более широко - подземный мир мёртвых". Сам же Влад, ожидая возвращения монахов, незаметно для себя перешёл на середину храма.
"Середина - символ мира живых", - мысленно произнёс юный государь и, стоя там, на середине, вдруг с удивлением осознал, что храмовая обстановка действует на него неправильно. Его должны были манить освящённые врата, но почему-то манила темень. Сияние десятков свечей, отражённое в золоте икон Христа Спасителя и Богородицы, смотрелось очень красиво, но не вызывало отклика. А вот отцова могила, белевшая в темноте, притягивала к себе. Притягивала и еле слышно что-то шептала.
Влад не мог разобрать отдельных слов, но общий смысл не вызывал сомнений. Шёпот был гневный! Могила просила не о молитвах, которые помогли бы покойному оказаться перед небесными вратами. Она взывала к отмщению. А на кого направить месть, Влад знал - знал все имена обидчиков и мог прямо сейчас их перечислить, хотя в прежние времена частенько забывал имена отцовых бояр, заседавших в совете.
"В прежние времена имя каждого жупана не имело для меня такого значения, как сейчас", - думал юный государь, когда его размышления прервал странный звук, послышавшийся возле дверей. Сперва князю показалось, что пришли монахи, но он тут же понял, что ошибся, потому что двери так и не открылись, да и звук не был похож на стук двери, скорее - на стук когтей по полу.
"Что это?" - насторожился Влад и начал вслушиваться, а стук меж тем слышался всё явственнее, будто приближался, и вот из-за колонны возле отцовой могилы вдруг выглянула голова на длинной гибкой шее и повернулась вправо, затем влево.
Поначалу это существо казалось тенью, но чем больше оно высовывалось, тем живее становилось. Мелькнул длинный тонкий язык. Тускло блеснул чешуйчатый бок. Это оказалась старая знакомая тварь! Тварь, некогда служившая отцу Влада. Тварь, которая явилась Владу в Турции после смерти его родителя и напрашивалась на службу, но не была принята. Теперь же эта тварь явилась снова, и молодой государь молча наблюдал, как она на полусогнутых лапах подползала к его ногам. Однако это был не сон, а явь! Ведь не мог же юный князь заснуть, стоя в церкви! "Значит, - подумал он, - это происходит на самом деле. Или это сон наяву, обычно называемый наваждением"?
"Теперь я не сплю, но вижу отцовского дракона, - думал Влад. - А может, я и в прежние годы не спал, когда видел эту зверушку?" Он пытался заметить у змея-дракона некие черты, отличные от тех, что виделись в прошлые годы, но отличий не было. Змей не изменился ни по цвету, ни по размеру, и всё так же подёргивал спиной, пытаясь избавиться от прибитого креста. Правда, теперь тварь делала это скорее по привычке, а не потому, что крест сильно мешал.
- Сжалься, - прошипел змей. - Сжалься!
- Ты почему здесь? - удивился Влад. - Это ведь храм. Святое место! Как ты смог сюда пролезть?
- Моё место здесь, - прошипел змей.
- Почему?
- Когда хозяин умирает, верный пёс остаётся на хозяйской могиле. Я - пёс. Много лет назад твой духовник поп Антим сравнил меня с псом, и с тех пор я пёс. Значит, я должен быть здесь, возле могилы моего несчастного хозяина, - тварь закрыла глаза и вздохнула, но вместе со вздохом из пасти вырвалось всегдашнее шипение.
- Вот, значит, как? - изумился Влад, но вдруг подумал, что всё это не так уж невозможно, ведь змей появился возле входа в храм, в том месте, которое символизирует подземный мир и ад. В том месте на стенах храмов нередко изображали дьяволов, и это значило, что дьявол вполне мог там прижиться. Не было удивительным и то, что дьявол, появившись возле могилы, переполз оттуда в середину храма, в мир живых, ведь дьяволы частенько так делали.
- Будь моим новым хозяином! - шипел змей, привстав на задние лапы и заискивающе глядя на человека.
- Наверно, ты голоден? - усмехнулся тот.
- Да... - послышалось в ответ.
- А если я не дам тебе есть, что с тобой станет? - продолжал насмехаться Влад.
- Сжалься! - змей, стоя на задних лапах, склонил голову набок, будто желал понравиться, но молодой государь только рукой махнул:
- Не прикидывайся! Ничего с тобой не сделается. Ведь ты дьявол, и голодная смерть тебе не грозит.
- Не грозит, - согласился змей, разочарованно опускаясь на четыре лапы. - Не грозит. Но разве у пророка Моисея не сказано, что меч питается телами и кровью врагов и головами вражеских начальников?
- А ты здесь причём?
- Меч это тоже я. Я - меч, потому что твой отец велел изобразить меня на клинке меча, - прошипела тварь и облизнулась.
Теперь она сидела перед Владом, как сидела бы собака в ожидании приказаний, что дало юному государю новый повод для язвительного замечания:
- А! - сказал правитель. - Так это не ты просишь у меня еду, а потерянный меч моего отца? Смотри-ка, какой хитрый! Ты можешь стать и мечом, и псом, выпрашивающим косточку, и всем, чем угодно, лишь бы добиться своего.
Беседу прервал звук открывающейся двери. В дверном проёме, который по сравнению с полумраком храма казался очень светлым, показались чёрные рясы. Сперва вошёл настоятель, за ним отец Антим, за ними - ещё несколько монахов, тащивших верёвки с крючьями и лом, а последним был монах, несший долото и молоток.
Змей тут же исчез. Может, спрятался в тёмном углу, а может, растворился в воздухе, но Влад перестал видеть это существо, а тем временем настоятель, успевший заметить, что государь стоит посреди храма и глядит в пол, начал беспокоиться. Поведение венценосного гостя показалось отцу Доментиану явным признаком недовольства, так что монах вкрадчиво произнёс:
- Сыне, мне сказали, ты желаешь вскрыть могилу. Я понимаю, что тобой движет. Я хорошо понимаю и прошу тебя не гневаться на брата Антима. Брат Антим не желал тебя укорять. Говоря о том, что беспокоить мёртвых не положено, он лишь предупредил тебя о возможных пересудах, которые могут начаться после такого дела. Благочестивый человек всегда предупреждает о подобных вещах.
Влад усмехнулся. "Да, - подумал он, - отец Антим отличается благочестием, а отец Доментиан - дальновидностью. Настоятель, конечно же, рассчитывает, что я начну приезжать часто и делать богатые приношения. А ведь будущего дарителя надо привечать, иначе он проявит меньше щедрости, чем мог бы!"
- Я понимаю, что тобой движет, сыне, - повторил настоятель. - Ты хочешь попрощаться с покойным, потому что не смог присутствовать при погребении.
- Да, я желаю попрощаться, - спокойно ответил государь и добавил. - Вижу, мне осталось ждать недолго.
- Недолго, - услужливо улыбнулся отец Доментиан и велел "братьям", чтобы принимались за работу.
Для работы нужен был свет, поэтому двери в храм остались распахнутыми, и могила осветилась. Теперь от взора юного государя её скрывала не темнота, а чёрные рясы тех, кто суетился вокруг, скатывая ковры. Затем могилу заслонила спина монаха, который, засучив рукава, с помощью долота и молотка сбивал засохший раствор извести, заполнявший все щели между плитой и полом, а Влад всё вытягивал шею так и эдак, стремясь увидеть побольше.
Когда с освобождением щелей покончили, в самую широкую щель вставили два крюка на верёвках, после чего два рослых монаха взялись за эти верёвки и по команде третьего, только что работавшего долотом, разом потянули. Плита чуть повернулась, издав глухой скрежет.
Эти звуки, совсем не свойственные храму, казалось, на время вернули могилу в мир живых, а двое монахов продолжали тянуть за веревки, в то время как третий монах стоял с ломом наготове, чтобы, как только щель увеличится, подсунуть лом под плиту и ускорить движение надгробного камня.
Под камнем была тёмная яма. Свет из открытых дверей храма не достигал её дна, поэтому Влад мог лишь представить, что же находится на дне. Он видел, как отец Антим опустился возле ямы на колени, нагнулся и вынул оттуда бурое покрывало, которое, судя по всему, изначально имело красный цвет. Ткань сделалась очень ветхой и расползалась от малейшего натяжения. Лишь золотая вышивка, поблекшая, но отчётливо заметная, помогала ткани не расползтись совсем. Несомненно, это покрывало было наброшено на гроб - деревянный долблёный гроб.
Отец Антим бережно свернул покрывало и отнёс в сторону, а другие братья, которые только что возились с плитой, вопросительно посмотрели на настоятеля:
- Открывайте, - произнёс он, крестясь, и все в храме тоже осенили себя крестным знамением.
Наконец, из ямы извлекли крышку гроба. Монахи, которые это сделали, старались не смотреть вниз, будто боялись. И отец Доментиан тоже вёл себя боязливо. Со словами "приблизься, сыне" он указал юному государю на могилу, а сам поспешно отошёл в сторону.
"Чего они боятся? Вот уж не знал, что монахи боятся покойников", - подумал Влад, приближаясь, и тут ему в ноздри ударил сильный запах, похожий на тот, который бывает от застоявшейся воды. "Наверное, монахи не боятся, а просто воротят нос от запаха", - решил юный государь, но его самого зловоние не смутило. Он принял из рук отца Антима зажжённую свечу в подсвечнике, необходимую, чтобы осветить тёмное нутро могильной ямы, и встал на колени, потому что должен был опустить свечу как можно ниже.
Отец Антим опустился рядом:
- Если хочешь попрощаться с отцом, - кротко заметил монах, - то надо бы прощаться не с телом, а с душой. Но если ты так привязан к телу...
Влад, уже собравшийся заглянуть в яму, опять сделался недовольным:
- А ты сам не привязан? - резко спросил юный государь. - Меня укоряешь, а сам, как цепной пёс, сторожишь это тело. Ничто не мешает тебе возносить молитвы в любом другом месте, а не здесь.
Монах не стал спорить. Возможно, слова на счёт любого другого места он истолковал, как предложение убираться прочь из обители, если что-то не нравится, а Влад, по правде говоря, и сам не мог бы сказать, что подразумевал в ту минуту. Бывший наставник мешал осмотреть могилу - вот и всё.
Между тем запах застоявшейся воды усиливался. Огонь свечи, опущенной в яму, дрогнул, колыхнулся, а затем вытянулся, превратившись в бледное подобие того пламени, которое было только что. "Может, покойный и вправду не хочет никому показываться?" - подумал Влад, но было поздно отступать, потому что в тусклом неровном свете уже различалось нечто округлое, накрытое чёрной шёлковой тканью. Наверное, раньше это и впрямь напоминало голову, но после того, как тело, два года пролежав в гробу, разрушилось и будто осело, сохранив форму только за счёт костей, глиняная голова казалась чересчур большой.
Возле головы лежала корона, но не та, в которой отец Влада когда-то проходил церемонию помазания, а другая, не золотая, без драгоценных камней, но всё же украшенная эмалью красно-коричневого цвета и бирюзой. С такими скромными коронами принято было хоронить всех государей, но в могиле также обнаружились вещи, не предусмотренные правилами.
Рядом с короной стоял золотой кубок, поэтому Влад, поднеся свечу совсем близко к нему, спросил:
- А это зачем?
- Мачеха твоя поставила, - тихо отвечал отец Антим, - есть такой обычай. Ставить в головах покойника кубок с водой, чтоб отлетевшая душа выкупалась, будто птичка, и, отмыв все свои грехи, полетела прямиком в рай.
- Брэилянка поставила? - насмешливо переспросил государь. - И ты ей не сказал, что это бесполезно?
- Да что говорить! - вздохнул монах. - Она проявляла то же упрямство, как ты сейчас. Если чего хотела, то насмерть упиралась. Твердила, что твой отец оставил ей наказ, как хочет быть погребённым, и что всё надо сделать согласно наказу. Твердила, что сама проследит.
- Значит, вы её и в монастырь пустили? Женщину в мужской монастырь? - продолжал спрашивать Влад.
- Да, - отвечал монах. - Как можно не пустить вдову ко гробу покойного мужа! Твоя мачеха ведь явилась не просто так. Она обмывала тело. Она его обряжала.
Свечное пламя позволило увидеть парчовый кафтан - в прошлом наверняка алый, а сейчас коричневый. Оно осветило и тёмно-малиновые перчатки на руках покойного, и пусть руки в таких случаях скрывать было не принято, но нарушение правила легко объяснялось, ведь тело везли к месту погребения через полстраны. "Конечно, путешествие совпало с началом зимнего похолодания, и холод препятствовал посмертным изменениям, но всё же изменения проявились, и их лучше было скрыть", - рассудил Влад, и даже обрадовался такому обороту - обрадовался, что не увидел разложившегося тела. Он видел только вылинявшую ткань, но боялся прикоснуться к ней. "Что, если она прорвётся, а под ней - пустота?" - думал юный государь.
Вдруг на отвороте правого рукава покойного что-то блеснуло - блеснуло очень знакомо, заставив Влада поднести свечу как можно ближе и приглядеться. К краю отворота оказался пришит золотой перстенёк. Вместо камня была пластинка, покрытая замысловатым узором, могшим очень красиво переливаться при свете свечи, если б золото не покрылось пылью и не потускнело.
И всё же Влад узнал эту вещь - как не узнать кольцо, которое он часто рассматривал в детстве, примеряя на все пальцы правой и левой руки. "То самое колечко из Нюрнберга!" - мысленно воскликнул юный государь. После смерти матери оно куда-то делось, и вот теперь судьба перстня неожиданно выяснилась.
"Значит, отец и впрямь давал брэилянке наказ, как хочет быть похороненным, - с некоторой досадой подумал Влад. - Именно брэилянке отец доверил сокровенные мысли. Именно ей, а не кому-то ещё", - повторял он себе, однако досада почти сразу сменилась горечью.
"Наверняка, этот наказ давался перед самым походом, когда румынское войско уже собралось выступать против наемников Гуньяди, - рассуждал князь, стоя на коленях возле могилы. - Наверняка, наказ давался с оговоркой "если что случится", но ведь отец в то время уже чувствовал себя плохо".
"Вот и ответ на давний вопрос, которым ты задался, когда увидел голову, - мысленно обратился к самому себе Влад. - Понимал ли твой отец, что умирает? Да, понимал. И не было у него той призрачной надежды, что причина всему не яд, а некая "хворь", которая со временем пройдёт. Не думал он так. Он знал, что умрёт скоро, но предпочёл умереть в походе. Ему следовало умереть именно на войне. Он рассчитывал, авось султану донесут, что "валашский союзник" остался верен до конца, и за эту верность турецкий правитель пожалеет сыновей покойного, обойдётся с ними мягко, а может и пожалует чем-нибудь".
Юный государь протянул руку и попробовал надеть пришитое кольцо на мизинец. На мизинец оно, вне всякого сомнения, налезло бы. Налезло бы и на безымянный палец. А вот для остальных пальцев сделалось слишком маленьким. В раннем детстве Влад часто мечтал: "Когда-нибудь этот перстенёк будет мне маловат, как отцу". Вот и исполнилось, как мечтал. "Эх, знал бы - не стал бы мечтать!" - с горечью подумал он.
В прежние времена Влад примерял не только отцово кольцо. Он также пробовал примериться к отцову мечу и даже примерял на себя отцову жизнь, настойчиво ища сходство между своей судьбой и родительской. Влад искал сходство в судьбах и находил, ведь ему случилось погостить за горами у католиков, как отцу. А ещё случилось убегать из Тырговиште от Басараба точно так же, как родитель убегал от своего лысого дяди. А ещё Влад ездил к туркам, как отец. Даже по Чёрному морю случилось поплавать, как в той родительской истории про побег к грекам.
Было ли повторение судеб совпадением? Может, было, но не для Влада. Он увидел во всём этом знак и не считал совпадением даже то, что происходило сейчас в храме. Сын столько лет примерял на себя отцову жизнь, а вот теперь примерил на себя отцову смерть.
На мгновение Владу показалось, что он сам находился в могиле, которая разверзлась перед ним. Будто сам он был положен в гроб, закрыт могильной плитой, но сумел обмануть судьбу, шагнул через могильный порог обратно и вот теперь снова по сию сторону - вместе с живыми. Вылез, как змея из старой шкуры, оставив прежнюю шкуру на растерзание врагам. "Враги вцепились, дурачьё, и думают, что поймали, - мысленно усмехнулся князь. - А вот нет!"
"Я ещё их всех переживу, - подумал Влад. - Я ещё посмотрю, как подлецы и предатели сами будут корчиться в предсмертных муках. Будут корчиться и кричать: "Будь ты проклят, Дракул"! Да, будут кричать именно так, называя сына именем отца".
Влад был уверен, что враги станут называть его Дракулом, ведь уже сейчас нашлись приметливые люди, которые говорили, что юный государь внешне удивительно похож на своего родителя. Будто сам родитель явился с того света. Явился, а по дороге сбросил с плеч три десятка лет.
Влад чувствовал, как в нём начал разрастаться гнев. До чего же ненавистной вдруг показалась эта овечья покорность Божьей воле, которую проповедовали монахи. Ненавистными показались и правила, которые придуманы для кротких и слабых. "На свете есть множество запретов, но почему-то их нарушает каждый, кому не лень, - думал младший Дракул. - Сказано "не убий", но люди убивают. Сказано "не лги", но люди лгут на каждом шагу, и ложь оборачивается для легковерных гибелью!"
"Я ещё померяюсь силами со своими недругами, - подумал Влад. - Я знаю, чего желаю, и не отступлюсь. И мне всё равно, что станут обо мне говорить. Пусть осуждают мою злопамятность! Пусть осуждают мою жестокость! Пусть судачат, что я забыл христианские заповеди! Пусть! А мне всё равно! Я больше не барашек! У султана больше нет причин называть меня так. Я уже не барашек!"
Влад вскочил с колен так резко, что свеча, которую он держал в руке, погасла сама собой. Юный государь передал её отцу Антиму.
- Я хочу заказать панихиду, - хрипло произнёс юный государь.
- Да, панихиду отслужить надо бы, - согласился монах. - Надо бы, ведь мы потревожили покойного, заставили его снова узреть суету этого мира.
Влад перекрестился и отошёл прочь от могилы.
- Сыне, можем ли мы закрывать гроб? - спросил отец Доментиан.
- Да можете, - ответил государь.
Вдруг из-за колонны снова выглянула голова на длинной гибкой шее, а вслед за шеей показалось туловище с лапами. Монахи, возившиеся около могилы, ничего не видели, и даже отец Доментиан, внимательно следивший за взглядом государя, не видел.
"А может, дьявол ко мне не приходит? - засомневался Влад, - Может, всё выдумка? Ведь отец никогда не говорил, что эта чешуйчатая тварь живая. Только в детстве он потакал мне, когда я принимался рассуждать о запертых змеях. Затем перестал потакать. А тогда, на боярском совете, мне могло показаться. Мало ли, что может привидеться со скуки! Наверное, это наваждение. Ну и пускай! Лишь бы это наваждение помогало!"
Государь задумался, как обращаться к змею в присутствии посторонних, и вдруг обнаружил, что может говорить с ним, не раскрывая рта. Достаточно было произносить фразы мысленно.
- Подскажи, как мне осуществить то, что я задумал, - горячо попросил Влад. - Подскажи! Я решил вступить в наследственные права и взять тебя на службу. Послужи и мне, как служил моему родителю. Так что же?
- У тебя много врагов, - задумчиво ответила тварь. - Очень много. Ты желаешь, чтобы они умерли мучительной смертью, но осуществить это будет трудно. Ты потратишь больше десяти лет, чтобы расквитаться со всеми.
- Я решил мстить.
- Хорошее решение, - змей улыбнулся.
- Тогда дай совет. Если совет будет хорош, я накормлю тебя трупами моих врагов. О! Я с удовольствием набью ими твой ненасытный желудок. Так что же?
- Сейчас ты идёшь одной дорогой с турками, - ответила шипящая тварь. - Ты ставленник султана. Вот и оставайся его ставленником. Продолжай идти этой дорогой, не сворачивай с неё, потому что она приведёт тебя к цели.
Панихиду отслужили на следующий день. Служил отец Антим в присутствии юного государя и всей монастырской братии, а как только служба закончилась, Влад уехал, но с тех пор стал наведываться в обитель часто, причём неизменно сопровождаемый змеем.
IX
- Езжай, предупреди, чтоб встречали, - сказал государь Влад одному из охранников, когда дорога, наконец, вывела из леса. Воин помчался предупредить, а венценосный путешественник нарочно поехал медленно, разглядывая синее небо с кучерявыми облачками, которое теперь не скрывалось за ветвями деревьев.
То, что под небом, Влад почти не разглядывал, ведь всё это он видел раньше: зелёные поля, словно сшитые из лоскутов, некую деревеньку, белеющую вдали, и раскинувшееся справа длинное озеро, которое на самом деле было не озером, а разлившимся притоком реки. Даже по очертаниям этот водоём напоминал реку - узкий, извилистый, он тянулся за горизонт, на север, где соединялся с рекой Яломицей. "Если добраться до Яломицы, а затем следовать вдоль её берега на запад, то доедешь до Тырговиште", - вдруг вспомнил государь.
Влад вспомнил про Тырговиште потому, что жупаны не раз спрашивали, зачем переносить столицу в Букурешть. Они спрашивали, а князь отвечал, что, дескать, к новой столице сходится много сухопутных и водных путей, удобных для торговли, однако этот ответ не раскрывал всей правды. У Влада имелась и другая, не менее веская причина для переноса столицы. Князю нравилось, что Букурешть расположен рядом с монастырём Снагов - всего-то три с половиной часа езды - ведь именно в этот озёрный монастырь Влад совершал паломничества чаще всего.
ТЕЛЕГРАМКанал с обзорами, анонсами новинок и книжными подборками
Книжный Вестник
Бот для удобного поиска книг (если не нашлось на сайте)
Поиск книг
Свежие любовные романы в удобных форматах
Любовные романы
Детективы и триллеры, все новинки
Детективы
Фантастика и фэнтези, все новинки
Фантастика
Отборные классические книги
Классика
ВКОНТАКТЕБиблиотека с любовными романами, которая наверняка придётся по вкусу женской части аудитории
Любовные романы
Библиотека с фантастикой и фэнтези, а также смежных жанров
Фантастика
Самые популярные книги в формате фб2
Топ фб2
книги