Время «Ч»

На стыке

Как давно это было…

Но во мне до сих пор живет ощущение того дня. И кажется, стоит прикрыть веки — наплывет, закружит голубая высь неба, и душу наполнит то небывалое, радостное чувство, которое баюкало нас тогда.

И было в этом чувстве все — молодость, сила, уверенность в себе, ожидание первой любви и еще многое такое, чего нельзя рассказать словами. Нет еще таких слов…

Мы сидели, прижавшись спинами к теплому камню, смотрели на искрящийся в солнечных лучах мир и сначала просто молчали, улыбались — так нам было хорошо и покойно. И хоть пришли мы сюда по делу, пройдя нелегкий путь по извилистым горным тропам, и невдалеке, покуривая, переговариваясь, лежали наши солдаты — пограничные наряды двух соседних застав, и явились мы сюда — на стык — не для того, чтобы поболтать, а явились выполнить важную военную задачу — «отработать взаимодействие», но все равно… все равно — было нам по-детски, по-щенячьи весело.

Да и то сказать — шел второй месяц нашей офицерской службы, и на границу мы выходили еще по-пижонски — в хромовых сапогах.

Лешка первый прервал молчание, как-то облегченно вздохнул и спросил:

— Слушай, сколько у нас застав?

— В отряде?..

— Нет. Вообще, в Советском Союзе.

Я хихикнул:

— Это, товарищ лейтенант, военная тайна.

Лешка повернул голову, удивленно глянул на меня, и я уже ждал от него ответную хохму, потому что был он, Лешка Шестоперов, первым весельчаком и балагуром в нашем дивизионе, звездой художественной самодеятельности, популярнейшей личностью… И, честно говоря, был я нескончаемо счастлив, когда узнал, что распределили нас в один округ, а потом — в один отряд, а потом, как оказалось, на соседние заставы.

Итак, я бросил Лешке вызов и теперь ждал, что он «примет его на грудь», обработает и даст мне ответный пас.

Но Лешка только сощурился, снова мечтательно вздохнул и, глядя в беспредельное небо, задумчиво изрек:

— Сколько застав… И стоят они вдоль границы. Плечо к плечу… плечо к плечу… Как богатыри в одном строю…

Затем Лешка улыбнулся, хлопнул меня по колену и сказал:

— Доставай карту, стратег.

Мы раскрыли планшеты, склонились над листочками, на которых преобладали коричневые тона.

— Понимаешь, — глубокомысленно заметил Лешка, — в технике стык самое слабое место. Недаром сварные швы рентгеном просвечивают…

Он постучал пальцем по камню, как бы проверяя его на прочность. И вдруг встрепенулся, возбужденно воскликнул:

— Помнишь, мы фильм какой-то смотрели о летчике, который испытывал новый самолет?.. Перед полетом он сидел в кабине, представлял, что может случиться в воздухе, и заранее планировал свои действия…

И мы начали работать: мы ставили себя на место лазутчиков, мы придумывали десятки сложнейших ситуаций, и тут же на каждый вариант находили единственно правильное, согласованное решение.

Несколько часов проходила наша «игра». Солнце село за гору. Мы встали, пожали друг другу руки и, довольные, пошли в разные стороны.

Больше я Лешку живым не видел…

Так уж устроена пограничная служба: никогда не знаешь, когда призовет она тебя, когда потребует отдать все, на что способен. Можно прослужить двадцать пять лет, честно выполняя свой долг, и ни разу не ощутить горячее дыхание погони, нервный озноб схватки, не услышать такой привычный и в то же время невероятный звук выстрела, зная, что стреляют в тебя…

А вот Лешке выпала иная доля, и весь его офицерский стаж составили два месяца и девять дней.

…Нарушитель действительно прорывался на стыке. В горах в ту ночь бушевала гроза. Сиреневые всполохи освещали скалистый гребень, а дождь лил сплошной стеной, словно кто-то там, в небе, зачерпнул ковшом из недалекого моря и теперь весь этот ковш выплеснул на наш участок.

Лешка на строевой машине вез наряд на рубеж прикрытия. А я гнал лазутчика вверх, по ущелью. Между нами все время была стойкая радиосвязь. И только раз, на несколько минут, она прервалась. Но тогда я еще не знал, что именно в эти минуты все произошло…

Потоки воды размыли дорогу. На крутом повороте машину занесло, и задние колеса повисли над пропастью. Машина медленно накренилась, ее неотвратимо тянуло вниз… Молоденький шофер растерялся, отбросил дверцу… Лешка крикнул, вытолкнул его, схватился за руль. Передние колеса имели свой привод, и это позволило ему еще немного удержать машину на краю. Двигатель истошно выл, протекторы изо всех сил цеплялись за уступ, а в это время солдаты, разрезав штыками брезентовый тент, выпрыгивали из кузова.

О чем думал Лешка в те мгновения, на стыке жизни и смерти? О чем думали его солдаты, стоя у черного провала, в который, кувыркаясь, полетела машина?

Шофера била истерика, он что-то бормотал. Сержант, рослый, сильный парень, подошел к нему, тряхнул за плечи.

Водитель всхлипнул и тихо прохрипел:

— Командир крикнул — на рубеж! На рубеж!.. он крикнул…

И они побежали вверх, хватая губами редкий высокогорный воздух. Сержант включил радиостанцию…

Они бежали, и на их лицах, мокрых от пота и дождя, не было видно слез.

Они вышли на рубеж, они взяли лазутчика именно там. А мы отрезали ему путь от границы, мы захлопнули капкан, загнали его в ловушку…

И когда я, задыхаясь, в изодранном маскхалате, выскочил на гребень и увидел у сапог сидящего на валуне сержанта — человека со связанными руками, то в груди у меня вспыхнуло радостное чувство. Я понял, что мы с Лешкой выдержали первый экзамен.

Сержант не встал, не доложил мне обстановку. Он скользнул по моему лицу равнодушным, тусклым взглядом и продолжал курить сигарету, бережно прикрывая ее ладонью от дождя.

Сначала я немного рассердился, но потом подумал, что он, наверно, чертовски устал, и поэтому, отдышавшись, спросил:

— Где лейтенант Шестоперов?

Сержант вскочил, посмотрел на поверженного нарушителя и вдруг с каким-то остервенением закричал:

— Из-за него… Из-за этой падали!

Лязгнул затвор автомата, я едва успел схватить его за ствол. Мы чуть не стукнулись лбами. Я увидел совсем близко глаза сержанта. И по тому, какая была в них тоска, понял: произошло что-то страшное.

…Мать попросила, чтобы Лешку привезли домой — в Москву, тут его и похоронили — на Кунцевском кладбище.

Каждый раз, когда по делам службы мне приходится бывать в Главном управлении, я обязательно выкраиваю час-другой и прихожу сюда.

А вот и Лешкино скромное надгробие. Рядом с ним ребята из училища поставили пограничный столб. На фотографий Лешка улыбается. Не нашли такую фотографию, чтобы был он на ней с постной физиономией. Даже в личном деле не нашли. Даже в него — в казенное личное дело — умудрился вложить он свою улыбку…

Я подхожу к серой плите, кладу на нее руку. И мне чудится, что от нее исходит тепло.

Тепло того камня, привалившись к которому мы сидели тогда — на стыке. И кажется, стоит прикрыть глаза — снова наплывет ощущение юности, счастья, покоя…

А может, этот камень впитал в себя теплоту Лешкиного сердца, Лешкиной души?.. Ведь не может все это исчезнуть бесследно? Ведь не зря же меня каждый раз так неумолимо тянет сюда?..

И еще я знаю, что служат на границе пятнадцать офицеров — те самые бывшие солдаты, которые ехали с Лешкой на рубеж, которые выпрыгнули из машины, а потом, спотыкаясь и падая, карабкались на гребень, выполняя последнюю волю своего командира, последний его приказ…

Я стою у Лешкиной могилы и думаю о мужской солидарности, о дружбе, и вспоминаю его слова: «Сколько застав… Плечо к плечу… Как богатыри…»