Время «Ч»

1

В ту ночь начальник заставы капитан Михайленко как нормальный человек спал дома… В ту ночь на заставе дежурил его молодой заместитель — лейтенант Климов.

А под утро, когда снился капитану удивительный сон, неожиданно зазвонил телефон. Михайленко вскочил, схватил трубку и тихо, чтобы не разбудить жену, сказал:

— Слушаю…

— Извините, товарищ капитан, — робко начал Климов. — Тут вот какое дело… Приехал геолог. У них рабочего убили.

— Сейчас буду.

Михайленко положил трубку, с сожалением посмотрел на разрумянившуюся во сне жену и на цыпочках вышел в соседнюю комнату. Здесь он надел форму, чертыхаясь натянул непросохшие за ночь сапоги — всю неделю лил прямо-таки тропический дождь.

Облачившись в плащ-накидку, Михайленко открыл входную дверь и нырнул в сплошной поток воды. «Вот и ладушки — умываться не надо…» — злорадно подумал он.

Часовой заставы, нахохлившись, как воробей, стоял посреди океанской лужи. Казалось, этим он выражает свой протест природе: прятаться куда-либо не имело смысла.

Увидев командира, солдат строевым шагом направился к нему, чтобы доложить по всей форме. Брызги из-под сапог разлетались фонтаном.

— Отставить… — поспешно махнул рукой Михайленко и понуро побрел к заставе.

В углу канцелярии, чинно положив руки на колени, в напряженной позе сидел сухощавый, общипанный мужичишка. Вода медленно капала из каждой складки его одежды, так что под стулом уже образовалось маленькое озерцо. Увидев начальника заставы, мужичишка вскочил, четко, стараясь угодить военному, представился:

— Прораб Иван Кириллович Тихомиров.

Михайленко пожал ему руку, как бы между прочим спросил:

— Что у вас стряслось?

— Вот ведь беда какая… — сбивчивой скороговоркой залепетал Тихомиров. — Убили промывальщика Мохова. За что — не ясно?.. Будь он неладен. Зачем я его только взял…

— Вы не торопитесь, Иван Кириллович… — Михайленко снял с вешалки вафельное полотенце, вытер лицо. — Расскажите все по порядку. Где труп обнаружили? Когда?

— В камеральной палатке обнаружили… ночью… — Тихомиров подался вперед, как-то неестественно вытянув ладонь, хрипло прошептал: — И ведь… самородок в кулаке зажат. Прямо жуть…

— Что такое камеральная палатка?

— Ну, навроде вашей канцелярии. Там у нас все это хранится… Карты, шлиховые пробы…

— Золото нашли?

— Похоже, на россыпь напали…

Михайленко и Климов переглянулись. Лейтенант сразу понял своего командира, тихо встал, вышел из канцелярии. Через несколько секунд все наряды, охранявшие границу, получили «вводную»: в пограничной зоне убит человек; преступник может попытаться уйти за границу; усилить бдительность.

А тем временем Михайленко продолжал уточнять обстановку.

— Чем его убили?

— Сюда тюкнули… — Тихомиров показал на свой висок.

— Ваши все на месте?

— Так точно. На месте.

— В лагерь кто-нибудь приходил?

— Никак нет. Кто ж туда доберется в такую погоду.

— Значит… кто-то из своих?

Тихомиров неопределенно пожал плечами.

— Вас начальник послал?

— Да… Вадим Петрович… Езжай, говорит, доложи. Пусть на «большую землю» сообщат.

Михайленко задал еще несколько вопросов, затем вызвал старшину, велел выдать Тихомирову сухое обмундирование, накормить, напоить чаем… Потом он некоторое время размышлял над картой, оценивая возможные маршруты от лагеря геологов до границы, дал соответствующие распоряжения. И наконец, приказав связистам соединиться с управлением пограничного отряда, доложил дежурному о происшествии.

Не успел он отойти от аппарата, как отряд сам вызвал его на связь.

— Что у вас случилось, Михайленко? — Это был голос начальника штаба.

Капитан еще раз доложил о всех обстоятельствах.

— Ваши действия? — строго спросил начальник штаба.

— Охранять границу… — спокойно сказал Михайленко и после небольшой паузы добавил: — Усиленно… — Он считал, что в любом случае для пограничника это самый правильный ответ.

В телефоне слышался монотонный шелест. Начальник штаба куда-то пропал. Михайленко даже дунул в микрофон, проверяя — не оборвалась ли связь.

— Прекратите свистеть в трубку! — раздраженно крикнул начальник штаба; он еще немного помолчал и наконец сказал: — Я проконсультируюсь с товарищами из прокуратуры, потом дам указание…

Через час он снова вызвал Михайленко.

— По такой погоде следователь будет добираться к вам несколько суток… Поэтому приказываю: границу охранять усиленно; лейтенанту Климову вместе с инструктором службы собак направиться к месту происшествия, постараться уточнить все обстоятельства гибели, по возможности выявить преступника… Вопросы?

— Вопросов нет.

2

Дождь нежно шуршал по капюшону. Лейтенант Володя Климов, покачиваясь в седле, мужественно боролся со сном. Впереди мутным пятном маячила спина прораба Тихомирова. Климов обернулся — сержант Исаев, положив собаку поперек лошади, старался укрыть ее полой плаща.

Климов сомкнул тяжелые веки, неторопливо размышлял о превратностях судьбы пограничника. Месяц служит он на заставе, но, честно говоря, так и не привык к калейдоскопу событий.

В первый же день граница подарила ему боевое крещение. Поглядывая на блестящий, еще непривычный офицерский погон, Климов только представился капитану Михайленко, и вдруг: «Застава, в ружье!»

Дерзкий лазутчик днем, в легком водолазном снаряжении — преодолел пограничную реку. Он тихо вышел в протоке, стал осторожно пробираться в наш тыл. Контрольно-следовую полосу нарушитель перескочил очень лихо: только один плоский отпечаток остался в центре бугристой ленты. Его-то и заметил зоркий наряд. Началось преследование… Климов, прямо в парадной форме, поехал с тревожной группой. Лазутчик, зажатый заслонами, забрался в заросли, вяло отстреливался… Михайленко ломал голову: как «выкурить» гада из кустов, чтобы он не побил личный состав?

И тут Климов вспомнил повесть «Казаки». Еще на первом курсе училища кто-то из курсантов с удивлением открыл, что она о пограничниках: «Вся система охраны границы описана!» — радостно восклицал он. Володя тогда внимательно перечитал сочинение отставного поручика Льва Толстого. Климов рассказал начальнику заставы, как казаки «брали» противника, толкая впереди себя арбу с сеном. Михайленко сразу уловил его идею. Плащ-палатки набили землей, связали узлами, уложили в «уазике», сняли дверцы — ни дать ни взять — танк получился!

И вот на полной скорости машина задом влетела в кусты. Она буквально выдавила из них лазутчика. Михайленко с нарядом наступал с фронта; Климов выскочил из «уазика», выбил пистолет из рук ошалевшего нарушителя…

Так, в настоящем деле, познакомился начальник заставы со своим новым заместителем. Потом Михайленко неделю таскал его по участку, чтобы тот знал каждый бугорок, каждую ложбиночку, «как дорогу к крылечку любимой». Потом солдат, который нес службу на наблюдательной вышке, доложил, что границу перелетел воздушный шар и упал где-то в лесу. Михайленко выделил Климову опытный наряд и послал на поиски. Несколько дней ползали они по чаще и наконец обнаружили этот проклятый шар: он повис на дереве, к нему был подвешен какой-то контейнер. Находку передали в отряд… Потом внезапно навалился циклон, пошли нескончаемые дожди. Сухие низины превратились в озера, овраги — в бурные реки. Пришлось эвакуировать склады, восстанавливать линии связи. Дозоры готовились на службу, как водолазы перед погружением. Основная нагрузка ложилась на них — потоки воды практически смыли контрольно-следовую полосу… В общем, забот хватало, и вот теперь геологи эти…

Климов вспомнил, как в начале месяца у заставы остановилась самоходная баржа, из нее, ведя под уздцы лошадей, «десантировались» пять человек. Командовал ими резкий, энергичный дядька; на вид ему было лет тридцать. Михайленко проверил у него документы, разрешающие проведение поисковых работ в пограничной зоне — все в полном порядке; к тому же из отряда был предупреждающий звонок.

Капитан предложил геологам переночевать на заставе, выступить перед пограничниками. Но их «командир» пробурчал: «некогда заниматься ерундой», велел погрузить на лошадей продукты, оборудование, взрывчатку, и тут же геологи отправились по оговоренному маршруту.

Через некоторое время Михайленко решил совершить дозор по тылу. «Проверю, как там наши изыскатели, — ухмыляясь, говорил он. — Организую из них добровольную народную дружину. Пусть помогают границу охранять…» Вернулся он хмурый, недовольный. На вопрос Климова ответил: «Вкалывают… Похудели, обросли… Хотел провести беседу о бдительности… Начальник их не позволил… Нечего, говорит, отвлекать людей от дела, пусть каждый выполняет свои обязанности…»

Климов открыл глаза. Все так же шелестел дождь, чавкала вода под копытами лошадей. Лес впитывал влагу, благоухал сыростью.

3

К лагерю геологов добрались только к обеду. Лошади выехали на плоскую поляну, лежащую уступом на склоне холма. Здесь стояли две палатки; одна побольше — над ней торчала жестяная труба, сделанная из консервных банок; вторая поменьше — видимо, это и была здешняя «канцелярия».

Тихомиров сполз со своей кобылки, громко высморкался, вопрошающе глянул на Климова:

— Так что… товарищ лейтенант… куда пойдем?

— А где люди?

— Работают… Там, у реки… — Тихомиров махнул рукой в сторону, откуда доносился гул воды. И тут же раздался глухой взрыв. Прораб усмехнулся: — Во, Вадим Петрович шурфы рвет.

— И дождь не помеха?

— Что поделаешь?.. Сезон-то один — надо приноравливаться. — Тихомиров немного помолчал, потом сказал: — Может, зайдем, погреемся? Мы тут печурку сложили. Или… труп пойдете смотреть?

Климов сглотнул слюну, торопливо ответил:

— Погреемся…

Пошли к большой палатке. Прораб отдернул полог, жестом предложил войти.

Палатка была сделана добротно: каркас сколочен из тонких жердей, на него натянута белая «наволочка», потом байковый «утеплитель», потом уже сам «брезентовый дом». Вдоль одной стены тянулись нары, в центре стояли: самодельный стол, чурбаны-стулья; в углу сверкало гранитом некое сооружение — что-то вроде камина; пол устлан свежей хвоей.

— Хорошо устроились, — похвалил Климов.

— Стараемся… — Тихомиров начал хлопотать по хозяйству. — Вадим Петрович до аккуратности строг. Свинства не любит.

Прораб подбросил в печурку сухие поленья — их заготовили впрок, чиркнул спичкой. Весело затрещал огонь, осветив полумрак палатки. Тихомиров сунул свои лапы прямо в языки пламени.

— О-о-о… — радостно прорычал он. — Сейчас ушицу подогреем, вкусную… Вчера… сам готовил…

Сержант Исаев и его пес Джек скромно расположились у входа.

— Товарищ лейтенант, — обратился сержант, — мне собаку покормить надо.

— Действуйте!

Исаев тоже подошел к печке, достал из вещмешка продукты, металлическую миску; стал стряпать немудреную собачью еду. Джек, повизгивая, нетерпеливо смотрел на хозяина; из его шерсти выползал пахучий дымок.

Климов еще раз окинул взглядом палатку — простая, рабочая обстановка. Неужели здесь зрела трагедия? И на этих нарах бок о бок спали враги, затаенно лелеяли в душе ненависть… А пришло время — выплеснули ее наружу, и один убил другого. Убил, как дикарь, древним способом — ударил в висок, и все…

За что они поцапались, что не поделили? Кусок металла — золото… Зачем оно им? Куда они его денут?.. Ох, люди, люди, как же вы дошли до такого?..

Климов вырос в городе; в школе учился хорошо и очень любил возиться с пацанами. Уже тогда заметил, как жизнь уродует некоторые характеры. Посмотришь, мальчонка еще — а сколько в нем злобы, жестокости: в драке норовит так ударить, чтобы кровь пошла или зубы вон; недругу своему старается такую шкоду подстроить, чтоб тот увечье получил; а ругаться начнет — аж слюна брызжет… Удивлялся: ну откуда они такие?.. Стал разбираться и понял: все от семьи… У кого отец алкоголик, мать истеричка — только кулаками порядок наводит, — тот и сам ненавистью дышит. Ужаснулся: что же делать? Ведь какие ребятишки пропадают!.. Вот тогда и надумал он стать воспитателем. Не учителем, а именно — воспитателем, наставником… Даже свою теорию разрабатывал.

Когда Климов как допризывник проходил медкомиссию, а потом беседовал с военкомом, тот его спросил: «Что думаете после школы делать?» Володя поведал ему о своей мечте. Смешливый майор хохотал до слез, услышав рассказ о климовской теории, потом отдышался, сказал: «Вам, молодой человек, надо в военное училище поступать. Только будучи офицером, вы сможете осуществить свою затею».

«Как это?» — удивился Климов.

«А вот так… Вам, командиру, будет предоставлен коллектив юношей восемнадцати лет, полностью изолированный от дурного — по-вашему мнению — влияния семьи, улицы и так далее… Вы, как воспитатель, наставник, можете выращивать из них людей светлого будущего… И процесс этот будет особенно благоприятным, потому что сопутствует ему святое дело — защита Родины. Это вам не футбольная команда, не клуб и не интернат… О войсковом товариществе слыхали? Вот так!..»

Эти слова потрясли Климова и решили его судьбу.

…Тихомиров звякнул ложками, достал из фанерного ящика сухари.

— Ваши придут обедать? — задумчиво спросил Климов.

— Нет… — прораб начал разливать уху. — Они с собой берут, чтобы время на переходы не терять.

— Ну и ну… — удивился лейтенант. — Эксплуатирует вас начальство. Не ропщете?

— Мы же в разведке, — усмехнулся Тихомиров. — У нас тут строгие законы: приказ командира — закон для подчиненных.

— Как фамилия вашего начальника?

— Шаронов… Вадим Петрович Шаронов… Угощайтесь…

Стали жадно хлебать горячее, жирное варево. В углу над своей миской урчал Джек.

«С чего же начать?» — разомлев от еды, неторопливо размышлял Климов. Он стал вспоминать прочитанные детективные романы: «Как там сыщики работали? Кажется, выясняли мотивы убийства…»

— Иван Кириллович, вас всего пять человек?

— Так точно… — Тихомиров тыльной стороной ладони провел по влажным губам. — Было пять…

— Назовите всех.

— Значит… Я, стало быть — прораб… Вадим Петрович… Шурфовщик Петя Никишин, промывальщики Вася Тужиков и этот… Мохов. Вот и все…

— У Мохова враги были?

Тихомиров, как японский болванчик, покачал головой, тихо ответил:

— Кто ж его знает?.. Работа у нас тяжкая… народ мы нервный… — Прораб похрустел корочкой и снова повторил: — Кто ж его знает?..

— Убитый в руке самородок держал… Так?

— Так, — подтвердил Тихомиров.

— Значит, что?.. Он его похитить хотел?

— Не знаю, товарищ лейтенант… Мохов этот «золоточек» сам нашел… Вадим Петрович радовался самородку, как ребенок: понял, на жилу идем… А Мохов… он из старателей — не наш, управленческий кадр… Может, он пожалел, что не утаил «золоточек» — кто ж его теперь узнает? Мы ему говорили — это уголовное преступление… Он нашел — отдал. А потом-то душа старателя болит… День болит, два болит — своими руками такой «золоточек» отдал! На третий день пошел в камеральную палатку, взломал сундучок — и ку-ку…

— Просто в сундуке хранился?

— А куда же его положить? Сейфа в тайге нет!..

— Охранял кто-нибудь палатку?

— Так в ней Вадим Петрович спит.

— А где же он в ту ночь был?

Тихомиров недоуменно пожал плечами.

Вся сонливость мгновенно слетела с Климова. «Вот как поворачивается!» — возбужденно подумал он. Лейтенант хотел тут же начать осмотр камеральной палатки, но еще какой-то неясный вопрос смутно копошился в нем. Наконец он уловил, что его волнует, строго спросил:

— Как старатель Мохов попал в вашу партию?

— Тут такое дело… — кисло прищурился Тихомиров. — Группа наша трудно формировалась… Руководство управления не одобряло и всячески — того… Ну, вы сами понимаете? Промывальщиков не хватает, а Мохов сам пришел… Узнал, что мы в этот район идем — и пришел… Сказал, что мальчонкой с дедом здесь старательствовал, тянет его сюда… Я и взял…

— А почему руководство было против?

— Это я не знаю… Это вы у Вадима Петровича спросите… — суетливо затараторил Тихомиров.

4

В камеральной палатке тоже было строго, опрятно: стол, топчан, сундучок… На топчане аккуратно лежал высокий мужчина: руки сложены на груди, ноги ровно вытянуты, глаза закрыты… Климов первый раз видел убитого человека. Он с некоторым трепетом готовился к этой «встрече», но с удивлением обнаружил, что никакой дрожи в его душе нет.

Лейтенант всмотрелся в лицо убитого. На вид ему было лет пятьдесят; широкие скулы, маленькая курчавая бородка, подернутая легкой сединой, высокий лоб, на левом виске — лиловое пятно.

— Кто обнаружил? — хрипло спросил Климов.

— Вадим Петрович… Меня позвал, мы вдвоем сюда положили, а вообще-то он вот здесь лежал… — Тихомиров подошел к сундучку, показал широким жестом.

Климов обернулся — сержанта рядом не было, крикнул:

— Исаев, ты где?

— Здесь я, товарищ лейтенант, — донеслось снаружи. — Джек волнуется, я его увел.

— Ладно…

Вышли из палатки. Климов глянул на сержанта.

— Что-то ты загрустил, Исаев?

— Нет, товарищ лейтенант… Все в порядке.

— Молодец!.. — Климов уже притерся к обстановке, стал чувствовать себя командиром. — Товарищ Тихомиров, укажите основные маршруты вашего передвижения… Исаев, улавливайте!

— По этой тропинке ходим на делянку, — четко доложил прораб. — По этой, извиняюсь, в тайгу… по нужде… Все.

— Вот так, Исаев, вам задача: проверить следовую обстановку в районе лагеря. Вопросы?

— Вопросов нет.

— Действуйте… А мы с вами, гражданин прораб, пройдем, стало быть, на делянку.

Тихомиров впервые за сегодняшний день улыбнулся.

Дождь несколько поутих, сыпал веером, мелким бисером. Хрустальные капли висели на хвое, словно неведомые сказочные ягоды. Лес вздыхал, шевелился, жил…

Климов зорко глядел по сторонам, впитывал в себя дикую красоту. Когда его направили на участок, где на десятки километров вокруг не было никакого жилья, он вначале загрустил: как-то воспримет все это «боевая подруга»?

Жена Климова — красавица Катерина — заканчивала дошкольный факультет пединститута (В училище его называли «фабрикой невест»). Они поженились, когда Володя учился на третьем курсе. Командир дивизиона отговаривал курсанта, но Климову стало невтерпеж. А так — просто встречаться — было негде: и Катерина жила с родителями, и отец Климова насчет нравственности очень строг. Вот они и решили: чего дурака валять? Распишемся — и все… Конечно, настоящую семейную жизнь они еще не вкусили: одно дело — сладкие ночи, предписанные краткосрочным увольнением, совсем другое — свое хозяйство, дети… Как-то перенесет Катерина заставские условия? После города, после института?.. Мучили Климова эти вопросы, и окончательного ответа он на них не знал… А сам лейтенант удивительно быстро полюбил здешний край: вот за эту первозданность, суровость, первобытное обилие… Климов усмехнулся, вспомнив, как начальник заставы однажды сказал: «Ежели здесь что есть, то этого — много…»

Преодолев невысокую каменистую гряду, Тихомиров и Климов вышли в долину реки. Справа и слева она была зажата мохнатыми холмами. Обычно зеленые, во время дождей они обросли ковром голубики и приобрели жутковатый ультрамариновый цвет.

Вся долина была покрыта свежими воронками шурфов. Они располагались правильными линиями, напоминали следы умелого бомбометания. И на всем этом огромном полигоне жалкими козявками копошились три человека: один, согнувшись, стоял на берегу реки; второй долбил лунку, чтобы заложить очередной заряд; третий — таскал к реке грунт.

Тихомиров орлиным взором окинул долину, обращаясь к лейтенанту, удовлетворенно сказал:

— Все на месте… К кому пойдем?

— К начальнику.

Прораб понимающе кивнул, заковылял вдоль берега.

5

Вадим Петрович Шаронов в резиновых сапогах стоял в воде, нежно, как люльку младенца, качал лоток, выбрасывая пустую породу. Наконец он довел пробу до кондиции и дрожащими от возбуждения пальцами достал из кармана непромокаемой японской куртки большую лупу. Он с надеждой глянул в нее, как в волшебное зеркало — и тут же среди желтых пылинок кварца сверкнули золотые чешуйки. «Вот так-то…» — ехидно сказал Шаронов и кому-то там, в небе, погрозил кулаком.

— Вадим Петрович… — услышал он за спиной.

Шаронов оглянулся: на берегу, смущенно переминаясь с ноги на ногу, стоял прораб Тихомиров и рядом с ним — румяный коренастый пограничник; накинутый плащ скрывал его погоны. «Кто это? Офицер или солдат?» — тревожно подумал Шаронов.

— Вот… товарищ лейтенант… с заставы.

— Сейчас…

Шаронов вышел на берег, осторожно слил пробу в полотняный мешочек, завязал его. Затем вытер тряпкой воспаленные красные кисти, протянул офицеру руку, представился:

— Шаронов, начальник поисковой партии.

— Лейтенант Климов. Прибыл по сигналу… Следователь будет через несколько дней.

Вадим Петрович пристально глянул на пограничника, кадык его нервно дернулся.

— Замени меня, — приказал Шаронов прорабу и кивнул на лоток; затем предложил лейтенанту: — Отойдем в сторонку, потолкуем…

Пошли к небольшому переносному навесу, сели на пустые ящики из-под амонитных патронов.

— Курите?.. — с надеждой спросил Шаронов.

— Нет.

— Жалко… А то мои промокли… — Вадим Петрович приподнялся, посмотрел, как Тихомиров начал промывать очередную пробу, снова недоверчиво зыркнул на лейтенанта: — С какой миссией прибыли?

— Выяснить обстоятельства преступления… — Климов кашлянул и для солидности добавил: — В целях охраны границы…

— Вот как? — Шаронов удивленно вскинул брови. — А я думал, сейчас заломите нам руки и поведете под конвоем.

— Такого указания не было.

— И на том спасибо… — Вадим Петрович облегченно вздохнул. — Ну, что ж… выясняйте…

— Скажите, вы… кого-нибудь из своих подозреваете?

— Любой мог угробить! — спокойно заявил Шаронов. — Дрянь народ…

— Не понял.

— Тужиков — бывший уголовник. Ему это дело оформить — пара пустяков… А Петя Никишин — ординарец начальника нашего управления — товарища Власенко. Он ко мне специально приставлен, так сказать — для досмотра… Из стратегических соображений тоже мог…

— Как это?

— Поясню… — губы Шаронова вытянулись в узкую нитку, подбородок обострился. — Вы знаете, что такое для геолога найти золото? Это значит в один миг из лейтенанта превратиться в генерала!.. Золото требует интуиции, удачи… Я несколько лет доказывал, что здесь оно есть… В управлении надо мной смеялись, товарищ Власенко лично говорил: заболел «золотой лихорадкой». С большим трудом я пробил эту разведку… И что же?.. — Вадим Петрович распахнул куртку, достал из-под нее планшет с картой. — Вот, смотрите… Это линии шлиховых проб, распределения золотых «знаков»… Контуры россыпи почти определены… Но мало того, как раз в ту роковую ночь я понял: здесь не просто россыпь… Здесь золотоносный узел! Там… — Он указал рукой в сопки, откуда текла река. — А это уже открытие. И Петя Никишин все рас-пре-крас-но понимает… Он быстро смекнул, что будет с его шефом, когда в министерстве всплывут стенограммы наших заседаний, на которых я бился лбом, отстаивая свою идею… Но сейчас мы имеем один явный результат — труп промывальщика Мохова… Пролитая кровь проявит свою магическую силу… Считайте, эта карта залита ею… Хотите, я вам расскажу, что будет в ближайшие дни?.. Нашу разведку ликвидируют, меня на несколько лет отстранят от поисковых работ. А на следующий год сюда нагрянет товарищ Власенко! И блестяще подтвердит свои «гениальные догадки»!.. Так-то!..

Климов с изумлением выслушал этот монолог. Он недоверчиво всматривался в лицо Шаронова, не понимая, разыгрывает тот его или говорит серьезно? Вадим Петрович смотрел на него, как сфинкс.

— Думаете, Никишин мог из-за этого пойти на преступление? — тихо спросил Климов. — Что-то не верится…

— Вы военный, значит — карьерист… Должны понимать!

Климов обиделся:

— Почему вы решили, что офицер — обязательно карьерист?

— А что еще могло привести вас в армию? По виду вы парень городской, культурный… Или у вас папа — маршал?

— Нет. Мой отец — врач… А службу свою я люблю. Такое явление вам известно?

Шаронов криво усмехнулся.

— За что, если не секрет? Что она вам дает?

— А за что любили свою работу Ушинский, Макаренко, Сухомлинский?.. Любой офицер кроме всего прочего — педагог… Или организатор воспитательного процесса… Каждый год ко мне приходят молодые ребята — из деревень, из аулов, из поселков… А через два года я верну Родине настоящих мужчин — разве это не святое дело?

Шаронов облизал обветренные губы, прищурился, спросил:

— Вы сколько служите на заставе?

— Месяц.

— Ой, не могу!.. — Он от души рассмеялся, потом сказал: — Как ваше имя, отчество?

— Владимир Николаевич.

— Давайте, Владимир Николаевич, заниматься своим делом. Я вам еще нужен?

— Нужны, — властно произнес лейтенант. — Расскажите, при каких обстоятельствах вы обнаружили тело Мохова?

— Я вам уже говорил: этой ночью у меня мелькнула догадка о золотоносном узле. Своего рода озарение… Понимаете?.. Характерные геологические особенности района, карта шлиховых проб — все это жило во мне, терзало, мучило… И вдруг я понял — почему!.. Я был очень возбужден… Хотелось как-то успокоиться, проверить свои доводы… Надел куртку, вышел, долго ходил вдоль берега. Вернулся — в палатке лежит человек. Он был еще теплый… Я посмотрел на часы — без десяти минут два… Что еще?.. Замочек на сундуке был сорван. В руке Мохов держал самородок… Ну, это вы, наверное, знаете? Вот, пожалуй, и все…

— Когда выходили, ничего подозрительного не заметили?

— Нет. Все спали, день был тяжелый… Я сам падал от усталости.

— Потом вы пошли в большую палатку, подняли Тихомирова?..

— Да.

— Все были на месте?

— Я уже говорил: дрыхнули без задних ног…

— Как отнеслись люди к такому необычному происшествию?

— Спокойно. Народ суровый, без эмоций.

— Вы обращали внимание, у Мохова с кем-нибудь были сложные отношения?

— Повторяю, народ своеобразный… Джека Лондона читали?

Климов утвердительно кивнул.

— Вот… Значит, представление имеете… Любой из них мог его угробить. Даже Тихомиров… Он мужик себе на уме…

6

Спотыкаясь о крупную гальку, Климов брел по долине к тому месту, где кончалась линия воронок. Там здоровенный детина долбил ломом землю и крякал так, будто хотел пробить ее насквозь.

Лейтенант был недоволен предыдущим разговором. Во-первых, сам Шаронов ему не понравился — злой какой-то, дерганый. Но не это главное… Климову показалось, что Вадим Петрович не до конца был искренним, что-то не рассказал — утаил…

У Климова была своя тактика общения с людьми. Он считал, что в любой личности — даже на первый взгляд самой мерзостной — есть «рациональное зерно», или, проще говоря: в каждом человеке есть что-то хорошее и интересное… Обязательно есть такая область, в которой вы «сочувствуете». Пусть даже самая маленькая: дети, любовь к природе, уважение к родителям, чувство юмора… Так вот, вступая в контакт с человеком, Климов прежде всего искал это «рациональное зерно». Но сейчас, разговаривая с Шароновым, он его не нашел. И от этого ему было плохо…

Между тем детина вставил в лунку красный амонитный патрон, вкрутил взрыватель; выполняя правила техники безопасности, огляделся по сторонам и увидел Климова. Он смахнул пот со лба, стал терпеливо ждать, когда тот подойдет.

— Здравствуйте… Я — лейтенант Климов.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант! — сверкнув крупными зубами, ответил богатырь. — Моя фамилия Никишин… Петя… Руку протягивать не буду: зело грязная… — Никишин снова улыбнулся и добродушно сказал: — Вас, товарищ лейтенант, еще там… на заставе приметил. Я ведь тоже в пограничниках служил, в Краснознаменном Среднеазиатском округе. Так что закален жгучими песками и вьюгами…

— Вот это замечательно, Петя, что вы бывший пограничник! — искренне обрадовался Климов. — Это подарок судьбы! Давайте мы с вами, как воины границы, обсудим оперативную обстановку?

— Давайте… — покладисто согласился Никишин. — Только сначала я «ахну» этот шурф, потом у меня по плану — перекур. Тогда, стало быть, и поговорим. Ладно?

— Ладно… — Климов тоже улыбнулся и про себя подумал: «Все-таки Шаронов молодец! Личный состав свято блюдет дисциплину».

Никишин завел лейтенанта за корявый валун, крутнул ручку машинки. Хлопнул взрыв, брызнули по сторонам комья грунта, запахло кислой гарью.

— Ну, вот и все, — трагическим тоном сказал Никишин. — Слушаю вас, товарищ лейтенант, очень внимательно.

— Как вы думаете, Петя, кто убил Мохова? — Климов старался уловить, какие чувства пробудит в собеседнике этот вопрос.

Никишин сунул руку под капюшон, почесал затылок. Шерстяная шапочка сдвинулась, из-под нее выползла потная прядь морковно-рыжих волос.

— Черт его знает, товарищ лейтенант! Ума не приложу! Может, кто со стороны? Хотя кто же? Разве медведь… — Петя достал из кармана кубик сахара, предложил: — Хотите?.. — Климов отказался; Никишин бросил сахар в рот, заложил за щеку, посасывая, сказал: — Мохов этот… скрытный мужик был, жадный. Я его не любил!

— С кем он дружил?

— Да ни с кем… Все больше молчком. Правда, иногда с Вадимом Петровичем шушукался.

— О чем?

— Не знаю.

Климов помолчал, обдумывая очередной вопрос, потом спросил:

— А Вадим Петрович… Он как… ничего парень?

Никишин лукаво ухмыльнулся:

— Начальство неудобно обсуждать.

Лейтенант смутился, попытался оправдаться:

— Вы меня не так поняли… Я уже говорил с Шароновым, он рассказал, что у него непростые отношения с Власенко — начальником управления.

— «Непростые» — не то слово, товарищ лейтенант. Власенко по-своему любит Шаронова, Вадим Петрович — его ученик, самый толковый… Только ведь он какой, Вадим Петрович? Самолюб — одного себя понимает… Власенко, пока начальником стал, и комариков своей кровушкой покормил, и болота помесил. За ним — медь, цинк, уголек в Якутии… А Шаронов сразу на золото нацелился.

— Так ведь нашел?

— Нашел… — уныло подтвердил Никишин.

— А Власенко не верил в успех?

— Честно говоря — сомневался.

— И что?

— В каком смысле?

— Что теперь будет?

— Золото будем добывать, товарищ лейтенант! — весело гаркнул Петя, вскочил, широко развел руки, словно собирался пуститься в пляс. — Поставим тут др-р-раги! И пойдет р-работа!

— А с Власенко что будет?

Никишин недоуменно глянул на Климова.

— Власенко?.. Орден, наверно, получит. Его же управление отличилось… — Петя хихикнул и добавил: — И мне, может, медаль дадут.

— Так он же не верил?

— Мало ли что не верил! Это ж, товарищ лейтенант, наука, а не религия… Да — сомневался! Но все-таки ума хватило разведку послать… И на том, как говорится, спасибо! Другой бы вообще рогом уперся… Бывает такое?

— Бывает… — усмехнулся Климов.

— Во… — Никишин задумчиво глянул вдаль и нежно произнес: — Вася Тужиков топает… Вы с ним говорили?

— Нет.

— Значит, сейчас вас представлю. По всем правилам старательского этикета.

К воронке, волоча за собой брезентовое ведро, действительно подошел невысокий крепыш. Он покрутил головой, недовольно крикнул:

— Петя, ты где?

— Ку-ку… — игриво отозвался Никишин.

— Хватит дурака валять! Глаз выбью! — ласково предупредил Тужиков.

— О! — Никишин весело подмигнул Климову. — Видали? Серьезный парень. — И снова проворковал: — Ку-ку, Васюта…

Тужиков наконец уловил направление звука. Громыхая сапогами, ринулся к валуну, за которым укрывались Никишин и Климов.

— Я тебе… — начал было Тужиков, выходя из-за угла, и вдруг осекся — увидел Климова.

— Ну-ну… Продолжай! — балагурил Никишин. — Вот, Васюта, товарищ лейтенант прибыли. Брать тебя будут!

— Хватит болтать! — огрызнулся Тужиков. — Здравствуйте, товарищ Климов. Я про вас знаю — прораб рассказал… Иди, Петя, лунку долби, мне с начальником потолковать надо.

Никишин сделал «квадратные глаза», играя в обиду, оттопырил нижнюю губу, сказал:

— Вот такой человек Васюта! Строг — но справедлив.

Он нарочито тяжело вздохнул и направился к своему верному орудию труда, и вскоре по окрестности снова разнеслось зычное кряканье.

Тужиков кинул на Климова пристальный, оценивающий взгляд, резко — как ножом пырнул — бросил вопрос:

— Думаете, я Мохова пришил?

Лейтенант оторопел, поежился, ответил:

— Нет. У меня нет никаких данных, чтобы так думать.

— Разве Шаронов не подарил вам версию?

— Он сообщил, что вы бывший заключенный, но из этого еще ничего не следует.

— Все-таки сообщил… — сквозь зубы прошептал Тужиков. — Вот слушайте, товарищ лейтенант, гадом буду — Шаронов его и уложил! Я давно усек — между ними какие-то делишки! Он ему и поблажки делал, и даже побаивался маленько… Почему — не знаю! Но уж это точно, на лафу у меня чутье… Теперь слушайте: самородок этот для Шаронова дороже всего. Он один показывал, что дело серьезное. Пропади «золоточек» — чем докладывать? Песочком? В наших краях такие «знаки» на любом огороде намыть можно… Шаронов вернулся в палатку, а Мохов — с «золоточком». Поцапались они — точно! Шаронов в драке и тюкнул его!.. — Криво усмехнулся. — Может, этим «золоточком» и тюкнул! — Тужиков пригнулся, зашипел хриплым шепотом. — И еще утром… я его засек: он у Мохова в мешке рылся, бумажку какую-то нашел, забрал… Точно говорю — он, змей, убил! А на меня — валит…

7

Каждый пограничник знает: проверять после дождя следовую обстановку — одно удовольствие. Влажная земля ярко держит отпечаток, а мокрая трава — это своего рода копирка, опытный следопыт все на ней прочитает.

Сержант Исаев склонился над четким следом. «Здесь ты, голубчик, и прошел… — ласково думал он. — Вот пятка, вот ступня…»

Резкий запах тревожил Джека, но вышколенный пес строго сидел рядом, ждал команду. Исаев глянул на него, усмехнувшись, сказал:

— Что, брат, хочется побаловать? А нельзя — служба…

Исаев уважал своего четвероногого друга и вообще всех пограничных собак. Судьба их удивительна и мало кому известна. По многу лет служат они на одной и той же заставе. Каждые два года приходит новый инструктор: один веселый, другой нервный, третий — совсем злой, а пограничной собаке приходится к каждому приноравливаться, с каждым нести свою нелегкую службу. А как трудно проходит иной раз расставание!.. Исаев помнит, как прощался с Джеком его предшественник — у обоих на глазах блестели слезы… Потом Джек долго грустил, плохо ел… Но делать нечего — нужно жить, нужно выполнять свой долг.

Умный пес Джек — что и говорить! Многому научил он Исаева, стал ему настоящим другом… На заставе пес — старожил. Сержант изучал его личное дело — девять задержаний на счету Джека. И стреляли в него, и травили, и ножом пыряли… Через все прошел Джек, все преодолел и, наверно, без границы не представляет свою жизнь. Исаев много раз наблюдал, как готовится пес-ветеран к службе: без часов точно чувствует он время выхода в дозор — весь как-то подтягивается, возбуждает себя, даже шерсть — кое-где уже седая — дыбом встает… А когда наряд в машине едет — Джек все норовит в окно морду высунуть, чтобы контрольно-следовую полосу видно было… «Проверяет! — смеются молодые солдаты. — Ну, Джек! Ну, службист! Что твой старшина!..»

Хрустнула ветка — сержант резко обернулся: за толстым стволом кедра стоял человек. Исаев не видел его, но каким-то неведомым чутьем точно осознал это.

— Кто прячется? Выходи! — строго приказал он.

Из-за дерева появилась рука с зеленой фуражкой, раздался знакомый голос: «Свои, Исаев, свои…» И наконец вышел… лейтенант Климов.

— Молодец, сержант, — улыбаясь, похвалил он. — Чуткость для пограничника — большое дело.

— Как же вы меня нашли, товарищ лейтенант, — удивился Исаев.

— По следам… — усмехнулся Климов. — Все по тем же следам.

— Близко вы подошли… — до конца осознав ситуацию, сказал сержант и, с укоризной глянув на Джека, добавил: — Что ж ты, брат? Прозевал?

Пес понуро опустил свою крупную, породистую голову, как будто хотел сказать: «Вот, дескать, ни за что досталось…» (Он давно заметил лейтенанта, но тот дал ему знак — не суетись! А Джек начальство уважал.)

Лейтенант рассмеялся, потрепал собаку по холке, честно признался:

— Нет, он не виноват! У нас с ним уговор был… — И, быстро сменив тон, спросил: — Ну, как дела? Докладывайте!

— Никаких признаков появления в районе лагеря чужого человека не обнаружено. Я уже вторым кругом иду… Вот — медведь какой-то шатается… — Сержант указал на отпечаток. — Я его след несколько раз встречал.

— Один и тот же?

— Так точно.

— Почему так думаете?

— Видите, у него на левой передней лапе крайний коготок обломлен… Особая примета.

Лейтенант внимательно осмотрел отпечаток, одобрительно кивнул, задумался о чем-то, потом сказал:

— Хорошо. Давайте связь с заставой.

Сержант достал из подсумка скрученную в моток гибкую антенну, подкрутил винт — антенна превратилась в упругий, извивающийся прут; вставил ее в рацию.

— Заря. Я — Сокол… Заря. Я — Сокол. Прием…

Щелкнул тумблер. В наушнике несколько мгновений слышался шорох эфира, а затем раздался радостный голос дежурного связиста:

— Сокол. Я — Заря. Слышу вас хорошо. Что имеете для меня? Прием!

Сержант протянул Климову микрофон. Лейтенант вызвал на связь начальника заставы.

— Климов, почему так долго молчали? Докладывайте, — взволнованно и немного даже раздраженно сказал Михайленко.

— Товарищ капитан, выяснял обстановку. Дело темное…

— Что значит «темное»? Ушел кто-то?

— Нет. Все на месте. Спокойно работают. Никакой паники.

— Так в чем же сложность?

— Непонятно, кто его убил. Чужих следов нет. Исаев два раза проверял.

— Прокуратура поручила нам провести первичное дознание. Расспросите каждого. Проанализируйте факты. Есть у вас подозрения, версии?

Климов замялся: ну что ответить? Неожиданно всплыла в памяти едкая фраза Шаронова: «Заломаете руки и поведете под конвоем…»

— Нет, товарищ капитан… Никаких идей. Может, их на заставу доставить? Пусть под присмотром будут.

— Если у вас нет явных улик, мы не имеем права никого задерживать… — Начальник заставы замолчал. Видимо, теперь он размышлял над обстановкой, потом сказал: — Значит, так: оставайтесь пока в лагере. Обеспечьте неприкосновенность места происшествия. Метеослужба обнадеживает — может, завтра прилетит из отряда вертолет с оперативной группой… И вникайте, лейтенант, вникайте в ситуацию. Ведь кто-то из них — преступник. Не сам же себя этот Мохов в висок ударил?..

Странно устроен человек… Вот, казалось, четко представлял Климов всю картину, знал, что едет не к теще на блины, а сказал начальник заставы эти слова — «ведь кто-то из них — преступник», — и проснулась в душе нервная дрожь, и леденящая тоска заползла в сердце… Может, в глубине сознания жила надежда, что будут «чужие следы», что какой-то пришелец совершил это ужасное деяние… И тогда начнется привычное для пограничника дело — преследование нарушителя, пусть преступившего границу закона, но все-таки нарушителя; и будет ясно — где он, куда ушел, и будет понятна цель… А теперь что? Четыре человека — все такие разные и вместе с тем — обычные наши люди. И кто-то из них убийца, кого-то нужно подозревать…

Не было у Климова опыта общения такого рода, не было, и, честно говоря, не хотел он его приобретать.

Как же теперь с ними разговаривать? О чем?..

Все эти мысли переполняли Климова, когда они вместе с Исаевым возвращались к палаткам. Сержант тоже был задумчив, наверно, и его одолевали смутные чувства. Один Джек топал весело, легко — он честно выполнил свою работу.

«Кто же из них? — задал себе вопрос лейтенант. — Шаронов — злой, нервный… У них с Моховым были какие-то неслужебные контакты… Но зачем ему эта смерть? Он сам говорит: успех стоит на грани провала — это для него самое главное… Нет, что-то здесь не так — все сложнее… Никишин — тоже странный парень… Труп лежит, товарища твоего убили, а ты веселый, балагуришь, шутишь… Ну, не любил ты его… Но все-таки — это же человек, рядом преступник ходит — должно же это повлиять… Вася Тужиков боится, что его заподозрят. Если ты не виновен — чего волноваться? Правда, он — бывший заключенный, у них своя психология… Интересно, за что он был осужден?.. Тихомиров недоволен, что влип в это дело: «Зачем я его только взял… Будь он неладен…» Значит: моя хата с краю… Известная позиция. Э-хе-хе…»

— Товарищ лейтенант… — прервал его размышления Исаев. — Разрешите обратиться.

Климов молча кивнул.

Сержант шевелил губами, мучительно подыскивал слова, наконец неуверенно спросил:

— Что же теперь получается?.. Кто-то из геологов… этого человека убил?

Лейтенант глянул на Исаева и словно споткнулся о его взгляд: голубые глаза парнишки смотрели изумленно, чуть наивно и в то же время — напряженно, строго.

«Эх, дорогой ты мой, если бы я знал точный ответ…» — грустно подумал Климов.

— Пока нет никаких доказательств, чтобы делать такой вывод, — спокойно ответил он. — Но мы с тобой — пограничники, должны быть бдительными и готовыми ко всему. Согласен?

— Так точно.

Неожиданно Джек остановился, грозно зарычал. Из чащи величаво вышел огромный бурый медведь. Длинная мокрая шерсть лохматой бахромой висела на его лапах.

Исаев торопливо сбросил с плеча автомат, лязгнул затвором.

Климов успел перехватить его руку.

Медведь наклонил большую лобастую голову, маленькими красными глазками сурово посмотрел на людей. Он мотнул туловищем из стороны в сторону и не спеша, с достоинством пошел своей дорогой. Только один раз оглянулся и недовольно, хрипло проворчал…

8

Придя в лагерь, Климов принял окончательное решение: они с Исаевым будут по очереди охранять камеральную палатку — обеспечивать неприкосновенность места преступления. По крайней мере, это поручение они смогут выполнить и тем самым оправдать свое присутствие здесь.

Лейтенант отправил Исаева спать, а сам стал медленно расхаживать по поляне. Сгущались сумерки. Рваные корявые тучи низко ползли над землей, но дождь почти прекратился. Климов с волнением ждал возвращения геологов. «Почему они не идут? — тревожно думал он. — Темно уже… Может, случилось что-нибудь?»

Климов прислушался: нет — ни криков, ни взрывов, только шумит лес угрюмым протяжным гулом и горько всхлипывает река на перекатах.

«Наверно, зря я их оставил, — подумал лейтенант. — Нужно было там оставаться, присматривать…» Но тут же он вспомнил багровые, простуженные руки Шаронова, капли пота на лбу Пети Никишина, сгорбленную фигуру Тужикова, вечно хлюпающий нос прораба… Нет, не смог бы он быть надзирателем… Люди работают, честно, трудно, а он что бы среди них делал? Стыдно дурака валять… И почему он должен кого-то из них подозревать, по какому праву? И может ли преступник вот так спокойно работать?.. Преступнику бежать надо, скрываться…

Лейтенанту почему-то стало обидно, что не видел — и даже не знает — Шаронов, как они брали в кустах того нарушителя. Ему захотелось, чтобы Вадим Петрович разглядел в нем профессионала, мастера своего дела — тоже сложного, непростого, требующего вдохновения, порыва…

«Ишь ты — «озарение» к нему пришло, — завистливо думал Климов, вспоминая рассказ Шаронова. — А ты смекнул бы, как того гада из чащи выкурить? Дай тебе волю — сунул бы ребятишек под пули… Для тебя ведь народ — дрянь. Главное, доложить о победе…»

И, поймав себя на дурной мысли, лейтенант до конца осознал, что все-таки уважает Шаронова — сильный он мужик, волевой.

Послышался приглушенный говор, из мрака выплыл одинокий огонек папиросы. «Идут!» — обрадовался Климов. Он включил фонарик. Впереди с непокрытой головой шествовал Шаронов, за ним вразнобой топали его «богатыри»; Петя Никишин как всегда хохмил — задирал Тужикова.

В нескольких шагах от лейтенанта вся компания остановилась. Вадим Петрович смачно выплюнул окурок, засунув руки в карманы, задиристо спросил:

— Ну что?.. Какие новости?

— Завтра, наверно, прилетит вертолет, — ответил Климов. — Нам поручено охранять место происшествия. Поэтому входить в камеральную палатку — запрещаю.

— Позвольте, у меня там личные вещи, — возмутился Вадим Петрович, но не очень яростно. (Климов понял, что у него отличное настроение — видимо, день принес новые результаты.)

— Одну ночь обойдетесь как-нибудь.

— Вот… чисто армейская логика! — иронично хмыкнул Шаронов. — Между прочим, до вашего прихода я в этой палатке делал все, что мне угодно… И, если бы хотел, мог уничтожить любые следы.

И тут лейтенант не выдержал:

— Вы, между прочим, до моего прихода были под строгим наблюдением, от которого — опять-таки, между прочим — не ушел тот факт, что вы рылись в мешке Мохова и забрали оттуда какой-то документ.

В воздухе повисла напряженная пауза.

— Та-а-ак… — на выдохе, тяжко вымолвил Шаронов. Затем бросил выразительный взгляд на своих подопечных (Тихомиров даже поежился), каким-то чужим, хриплым голосом сказал: — Идите, братцы, ужин готовьте… — И добавил для Климова: — Потом поговорим, Владимир Николаевич, за столом…

9

Если законы диалектики применимы к человеческой психике, к человеческому сознанию, — а это, видимо, так, то можно сказать, что в душе Шаронова произошел качественный скачок. Неожиданно он увидел себя как бы со стороны, глазами этого румяного лейтенанта. Увидел и содрогнулся…

Вадим Петрович попросил у Тихомирова полотенце, мыло, пошел к ручью. Он долго тер руки, пытаясь смыть въевшуюся под кожу грязь — ничего не получалось.

«Запустил, забылся… — мрачно думал Шаронов. — Теперь всю жизнь буду с такими лапами ходить…»

Он вернулся в палатку. На столе уже дымился ужин. В углу, на нарах спокойно посапывал сержант. Его не тревожили ни тусклый свет керосиновой лампы, ни говор людей, ни шум, который сопровождал каждое их действие.

— Позвать лейтенанта? — неуверенно спросил прораб. Шаронов утвердительно кивнул.

Климов вошел, снял фуражку.

— Садитесь, Владимир Николаевич, — сказал Шаронов, потом обратился к Тихомирову: — Доставай, Кириллыч, наше «НЗ». День сегодня хорошо прошел, а завтра, глядишь, всю нашу компанию разгонят, так что беречь не будем.

Прораб хмыкнул, полез под нары, покопался там и вытащил на свет зеленую бутылку. «Спирт», — догадался Климов.

— Вот это дело! — радостно крякнул Никишин. — Да здравствует мудрое руководство!

Тужиков тоже оживился, глаза у него заблестели.

Бесцветная, на внешний вид безобидная жидкость весело полилась в кружки.

— Мне не наливайте… — тихо произнес Климов.

— Вы при исполнении? — хмыкнул Шаронов. — Пей, лейтенант, мы никому не скажем, честно…

— Не в этом дело. Я вообще не пью.

— Не может быть! — удивился Никишин. — Даже вино? Почему?..

— Это долгий разговор…

Тужиков, оттопырив губу, недоверчиво покачал головой.

— Ладно… — спокойно сказал Шаронов. — Отставить. Компания порушилась. И все же я доволен — работали вы, братцы, славно. Спасибо…

Захрустели луком, взяли ложки, стали дружно уплетать все ту же традиционную уху. Климов тоже ел — жадно, с удовольствием.

Шаронов облизнул губы и начал свой рассказ:

— Так вот, значит, товарищ лейтенант, и вы, други верные… Поведаю вам историю о моем знакомстве с покойным Моховым… Делаю это осмысленно. Потому как, по всему видать, прибудет завтра следователь. Начнутся другие разговоры — серьезные. И чтоб каждый из вас не нес ему свою ахинею, говорю все, как есть. И попрошу… — Вадим Петрович строго постучал ладонью по столу, — попрошу после этого, изобретение легенд и мифов прекратить…

— Давай, Вадим Петрович, открывайся, — хихикнул Никишин. — Чистосердечное признание зачтется.

Шаронов сверкнул очами, но сдержался.

Тихомиров подобострастно вытянулся, как гончая. Тужиков зло косился из-под редкой челки. Климов нервничал, мял пальцами корку сухаря.

Шаронов тусклым, монотонным голосом исповедовался:

— С Моховым я познакомился в первый год работы в управлении. Я тогда был холостым, каждый день ужинал в чайной. Мохов там регулярно употреблял… — Вадим Петрович выразительно постучал по бутылке. — Однажды он был в «недопитии». Я налил ему стакан — на том и сошлись… Мохов разомлел, стал рассказывать мне, что знает «златые горы», где самородки, как картофель в земле, лежат. Дед его еще до революции там промышлял и ему эту тайну перед смертью передал… «А я никому не открою! — шипел на ухо. — Все казна заберет — шалишь! Сам как-нибудь доберусь. Хочешь, вместе пойдем?..» Я, честно говоря, к этому рассказу отнесся иронично, потому как у каждого старателя такая байка за душой лежит. Как выпьет, так она из него и вылезает… Мохов, видимо, почувствовал это недоверие, обиделся, завелся — достал из нагрудного кармана старинный серебряный портсигар, а из него вытащил потрепанный лист бумаги: «Не веришь! На, смотри…» Это был план местности, на нем крестиками отмечались какие-то «особые точки». Я в то время изучал карты области… Мельком глянул — сразу определил, где это место… — Шаронов перехватил острый взгляд Никишина. — Да-да, Петя… Ты правильно догадался — это здесь… Но тогда я все равно не придал этому факту никакого значения… Правда, позже, определяя границы оловоносной провинции, я случайно наткнулся на отчет поисковой партии, которая работала как раз в этом районе. В нем, между прочим, указывалось, что в одном из шурфов была проба с весовым золотом. Это меня уже насторожило. Я стал изучать этот район направленно — на золото, и через некоторое время окончательно убедился, что оно может здесь быть… Дальнейшее вам известно… Мохов каким-то образом узнал о нашей разведке. Он приходил ко мне домой, просил, чтобы я взял его с собой. Я подумал, что отказать ему несправедливо. Он очень переживал, плакал, проклинал себя за болтливость… Я успокаивал, говорил, что рано или поздно это месторождение все равно обнаружат, и вообще — хватит ему прошлым веком жить! Вроде угомонился, работал, как все… Но когда нашел самородок, с ним что-то произошло, прямо черт какой-то в него вселился… Помню: идет, несет «золоточек» — лицо зеленое, руки дрожат, глаза кровью налились… Опять начались упреки. Потом он стал угрожать, что расскажет всем, как я вышел на золото. Я на него прикрикнул, сказал, что меня это не пугает; я на государство работаю, а не себе в карман. Тогда он затребовал каких-то гарантий, спрашивал, какая ему будет «премия», одним словом — извел и себя, и меня…

— Ты не выдержал — и трахнул его по башке, — мрачно произнес Никишин.

— Нет, Петя, ошибаешься… Мне его жалко было. Понял?

— А ты умеешь жалеть-то? Ты же презираешь всех.

— Зря ты так, Петя… Все я умею: и любить, и жалеть… Только пойми, чудак, если человек живет целью, она его в плен берет и… сушит, конечно. Чем-то за страсть платить надо… От меня и жена ушла. Я до сих пор ее люблю… Мне без нее так плохо, хоть вой. А что толку? Женщине нужно внимание оказывать, а я не могу… Разучился…

Шаронов встал, подошел к нарам — там под курткой лежал его планшет. Он вытащил из него желтый листок, вернулся к столу.

— Это тот план, о котором я говорил… — Вадим Петрович протянул его Климову. — Возьми, лейтенант, отдашь следователю… Тут есть мой грех… Знаешь, как в боксе: бывает «чистая» победа, а бывает так… по очкам… Вот я и хотел… — Он не договорил, обреченно махнул рукой. — Ну, да теперь все равно…

10

Климов вышел из палатки. Лицо его горело. А на душе было так тоскливо — просто ужас. Казалось, заглянул он в какой-то вонючий колодец и увидел на дне всю свою будущую жизнь. И не было в ней ничего хорошего — одни утраты, потери и разочарования…

Как это сказал Шаронов: «За страсть платить надо…» Неужели правда? И, словно подтверждая его вопрос, в лесу кто-то заухал, захохотал — так жалобно, одиноко.

— Не боись, лейтенант, то филин дурачится, — раздался из темноты голос Тужикова.

— Я и не боюсь… — поспешно ответил Климов и на всякий случай расстегнул кобуру пистолета.

— Что ж ты за пушку хватаешься? — усмехнулся невидимый собеседник.

«Сам ты, как филин…» — раздраженно подумал лейтенант.

Чавкнула вода под подошвами; Тужиков подошел ближе — выплыла из тумана его коренастая фигура.

— Ложись-ка ты спать, лейтенант, — добродушно сказал Тужиков. — Кому он нужен — упокойник этот…

— А вы почему не спите? — Климов попытался придать своему голосу достойную суровость.

Тужиков шумно вздохнул, промолчал, потом сам спросил:

— Вы следы чужака искали?

— Нет никаких следов, — честно ответил Климов.

— Выходит, мы его пришили… Так? — И тут же, как бы перебив самого себя, страстной скороговоркой залепетал: — Не верю я этому, лейтенант, понимаешь — не верю! Я давеча на Вадима Петровича тебе наговорил — это так, от страха за свою шкуру. Не мог он его убить, не такой это человек… Он же страдалец, нутро-то у него ранимое — я это давно разглядел… Оттого он и кочевряжится, строгость на себя напускает… Ты бы видел, как мы тут начинали… Рвем шурфы — и ничего… Одна грязь в лотках… Он каждый день собирал нас на совет — ведь у нас, работяг, свой опыт есть. Он нам свое мнение докладывает и просит: «Соображайте, братцы… Туда ли идем? То ли делаем?» Веришь, лейтенант, я себя человеком почувствовал… Соратником великого дела, единомышленником… Смерть эта проклятая нас порушила!..

— Но ведь кто-то его ударил? Допустим — не ты, не Шаронов… Тогда кто?.. Никишин?.. Тихомиров?..

— Сам думаю — голова пухнет…

— Вот Никишин… Он что, всегда такой духарной?

— Всегда… Уж его таким мать родила. Он и в своей-то могиле одной ногой стоять будет — все равно что-нибудь отчудит… Нет, Петя даже в драке не бьет; я сколько раз видел — он схватит обидчика за руки и держит его, пока тот пощады не попросит.

— Тогда остается Тихомиров.

— Знаешь, Кириллыч по пьяному делу мог бы. Так-то он трусливый мужичок, но как выпьет — в нем обида эта, за робость свою, наружу выходит. И тогда держись!.. Только ведь он в тот вечер тверезый был… — Тужиков помолчал, а потом вдруг спросил: — А ты что, правда не пьешь?

— Зачем мне обманывать?

— Больной?.. Или за идею страдаешь?

— За нее… — Климов усмехнулся и пояснил: — Не хочу я, чтобы мое настроение от стакана отравы зависело.

— Занятный ты парень, лейтенант. Трудно тебе будет.

— Почему?

— Армия дело суровое, нудное, а ты без водки служить собираешься.

— Как же нудное? Ты что?.. Все время люди разные… вокруг тебя… Каждый с собой целый мир приносит.

— Люди-то разные… — Тужиков смачно зевнул. — А дурь у всех — одна. Ладно, пойду я… Завтра Вадим Петрович рано поднимает.

— Погоди… — Остановил его Климов. — Давно хотел спросить… Ты за что срок отбывал?

Тужиков криво оскалился.

— Вот… С этого и надо было начинать… А то уж я совсем успокоился… Неужто, думаю, лейтенант забыл, что Вася Тужиков бывший «зек»?.. — Снова хрипло вздохнул, зубами хрустнул. — За душегубство я сидел, гражданин Климов, за душегубство…

— Как это? — не понял лейтенант.

— Мальчонку сшиб на самосвале… до смерти…

— Пьяный был?

— Не то чтобы пьяный, а так… выпимши… — Помолчал, с надеждой спросил: — Может, и мне не пить больше заразу эту? — Подумал, тряхнул головой: — Нет, наверно, не получится… Ну, бывай…

И Тужиков пошлепал к палатке.

11

В два часа ночи Климов, шатаясь от недосыпа, пошел будить сержанта. Он положил руку на его плечо и вкрадчиво произнес:

— Вам пора на службу…

Привычная для каждого пограничника фраза сразу «включила» Исаева. Он вскочил, огляделся. Вспомнил, где находится.

— Фу-ты, забылся я, товарищ лейтенант… — растерянно сказал сержант. — Думал, что на заставе.

— Заступайте на пост… бдительно… — ватными губами сказал Климов и, не снимая сапог, упал на теплые нары — сразу провалился в темноту.

Он спал воистину словно убитый и не слышал, как пришел в тайгу рассвет, как запели ранние птицы, радостно заржали лошадки; не слышал, как поднял Шаронов геологов, как гремел котелком Никишин, чертыхался Тихомиров… Ничего не слышал лейтенант, лежал как чурка — все в нем смазалось, стерлось, заглушилось.

Но вот из-за туч выполз долгожданный луч — и сразу что-то дернуло Климова изнутри. Он открыл глаза, встал, вышел из палатки.

Мир радостно встречал солнце. Лес искрился, сверкал, тянул к небу каждую былинку, каждую иголку, каждый лепесток.

Сержант и его верный Джек понуро стояли посреди поляны. Было видно, что оба чертовски устали.

— Здравия желаю, товарищ лейтенант, — пытаясь говорить бодрым голосом, сказал Исаев. — Никаких происшествий не произошло.

— Ночью выходил кто-нибудь?

— Никак нет… Утром встали, позавтракали и пошли на работу.

— Хорошо. Идите, отдыхайте… Оставьте рацию.

Климов связался с заставой. Доложил, что у него все в порядке. Михайленко сообщил — вертолет из отряда уже вылетел:

— Скоро кончатся твои муки… Замаялся?

— Что вам сказать, товарищ капитан?.. Муторно как-то… У нас, на границе, все проще: здесь — свои, там — чужие. А тут… не разберешь.

— Ну, ничего… Теперь уже недолго осталось, потерпи.

Щелкнул тумблер — оборвалась ниточка, связывающая лейтенанта с родной заставой.

Климов стал готовиться к появлению следователя. «Наверно, нужно какой-то документ подготовить», — после некоторых колебаний решил он. Лейтенант вошел в палатку — сержант и Джек безмятежно спали, — он достал из планшета несколько листочков бумаги, шариковую ручку. Сел за стол, задумался: «Как же его назвать?..» Подумал-подумал, написал печатными буквами «РАПОРТ». И стал канцелярским стилем излагать, как приехал в лагерь, как беседовал с геологами, как узнал о карте Мохова… Вначале слова вяло становились друг к другу, толкались, не хотели прояснять смысл. Но постепенно Климов увлекся, вспомнил подробности и даже сам не заметил, как исписал всю бумагу. Перечитал текст, хмыкнул — прямо рассказ получился… А вывод какой сделать?.. Подпер лейтенант ладонью голову, уставился в угол, долго так сидел…

Приглушенный стрекот прервал его раздумья. Климов облегченно вздохнул, надел фуражку, поправил портупею и пошел к выходу.

Зеленый кузнечик — вертолет — словно оглядываясь по сторонам, повис над поляной, потом плавно опустился. Из палатки, торопливо застегивая тужурку, выскочил взволнованный сержант. Винт вертолета потоками воздуха причесал влажным зализом траву. Какое-то время он еще вращался — все медленнее, медленнее… Наконец остановился. Отъехала в сторону дверца, из полумрака блеснула физиономия солдата-бортмеханика, он подвесил лесенку. По ней на землю осторожно спустился бравый молодец в ярких резиновых сапожках, в джинсах, в модной поролоновой курточке и кокетливой лыжной шапочке (в руках — черный «дипломат»), за ним вышел пожилой сухощавый мужчина (в руках — потертый чемодан) и еще один — кондовый, крепкий, в котором даже в гражданской одежде сразу признаешь милиционера (в руках — рюкзак).

Молодец упругим шагом направился к пограничникам.

— Лейтенант Климов.

— Следователь Хрустов.

Подошли остальные «пассажиры». Хрустов светским тоном сказал:

— Врач-эксперт Гаврилов Юрий Петрович, инспектор Мандрыка.

— Здравия желаю.

Из машины выпрыгнули летчики, приветственно помахали Климову руками, стали возиться со своим агрегатом, который, остывая, тихо пощелкивал.

— Позвать свидетелей? — спросил Климов. — Они работают в долине.

— Не надо, — ответил Хрустов. — Уже идут… — И, заметив удивление в глазах лейтенанта, улыбнувшись, пропел: — Нам сверху видно все, ты так и знай…

— Товарищ следователь, — протокольным голосом начал Климов. — Пока они подойдут, я считаю, вам нужно ознакомиться с этим документом.

Он отстегнул клапан планшета, достал свой рапорт.

Хрустов с легким поклоном взял климовское «эссе», прищурился — близорукий, стал внимательно читать. Лейтенант с волнением вглядывался в его лицо. Следователь был не намного старше Климова, но две-три горькие складки у рта выдавали в нем человека, повидавшего жизнь. «Тоже ведь работенка, — подумал Климов. — Со всякой швалью общаться приходится…»

— Ну что ж, — деликатно кашлянув, сказал наконец Хрустов. — Серьезное психологическое исследование. Спасибо… Я думаю, оно поможет нам.

— Я, правда, выводы никакие не сделал.

— Это как раз хорошо.

Вскоре на тропинке появились геологи. Шаронов был несколько бледнее обычного. («Волнуется», — определил Климов.) Подошли, представились.

— Теперь все в сборе, — констатировал Хрустов. — Начнем осмотр места происшествия. Вы готовы, Юрий Петрович? — Пояснил для Климова: — Его немного укачало…

— Да-да, я в норме! — торопливо ответил врач.

— Товарищ следователь, мы можем возвращаться на заставу? — с надеждой спросил Климов.

— Я бы попросил вас задержаться, — мягко, но настойчиво сказал Хрустов. — Мне нужны понятые, больше ведь некому…

— Есть, — грустно согласился Климов.

Хрустов направился к камеральной палатке.

Все гуськом потянулись за ним. Следователь достал из «дипломата» очки в позолоченной оправе, заглянул в дверь, оценил обстановку.

— Предлагаю такую тактику… Сначала мы исследуем и опишем тент. Потом его снимем, чтобы лучше было видно, и продолжим работу… Есть возражения?

Все, насупившись, молчали.

— Возражений нет, — подвел итог Хрустов. — Тогда прошу в палатку войти понятых. Мандрыка, садись за стол, будешь записывать.

Покачиваясь с пятки на носок, следователь начал медленно диктовать:

— Протокол осмотра места происшествия… Какое сегодня число, Мандрыка? — Инспектор ответил. — Вот… Значит, пиши… Такого-то числа, года… следователь прокуратуры… Хрустов К. Л. — Глянул на Климова. — Константин Леонидович… В соответствии со статьями… уголовно-процессуального кодекса… составил настоящий протокол… — Хрустов перевел дыхание, поправил очки, продолжил: — Прибыв сего числа на место обнаружения трупа гражданина Мохова… — Посмотрел на Шаронова. — Как его имя, отчество?

— Макар Васильевич.

— Значит, гражданина Мохова М. В. с ушибленной раной головы… Доктор, не возражаете против такой формулировки?

Эксперт в это время внимательно изучал покойника.

— Нет, — отозвался он.

— Хорошо… В присутствии понятых… Климова?..

— Владимира Николаевича.

— Отлично… Проживающего?

Лейтенант назвал адрес войсковой части.

— И?..

— Сержант Исаев Евгений Васильевич.

— Замечательно… Проживающего там же… И с участием судебно-медицинского эксперта… Сам допиши…

Хрустов прошел в центр палатки, стал зыркать по сторонам, потом изрек:

— Осмотром установлено… Место, где обнаружен труп, находится в брезентовой палатке на окраине лесной поляны…

И далее он самым подробным образом стал описывать, из каких деталей состоит тент палатки, как он натягивается, на что крепится, какого цвета…

Климов и Исаев выразительно переглянулись.

Закончив «первую главу», Хрустов спросил:

— У понятых есть замечания по протоколированию состояния тента?

— Нет, — в один голос ответили пограничники.

— Тогда будем снимать…

Никишин, Тужиков и Тихомиров за несколько секунд скрутили брезент. Солнце ярко осветило маленький квадратик земли, на котором разыгралась трагедия.

— Другое дело! — оживленно воскликнул Хрустов. — Свидетель Шаронов… — Вадим Петрович вздрогнул, вытянулся. — Сейчас многое зависит от вас… Мне нужно как можно точнее знать первоначальное положение трупа. Сможете вы хотя бы приблизительно начертить его контур?.. Как он лежал? Где были руки, ноги?

— Я могу это сделать совершенно точно, — сухо ответил Шаронов. — У меня профессиональная память на контуры.

— Великолепно! Мандрыка, дайте ему мешочек с порошком гипса.

Инспектор порылся в своем рюкзаке, вытащил полиэтиленовый пакет, протянул Вадиму Петровичу.

— Вот, обозначьте… — предложил Хрустов. — Не торопитесь, вспомните, как лежало тело по отношению к другим предметам.

Теперь Шаронов встал в центре палатки. Лицо его было напряженным, он закусил губу, нахмурил лоб, вглядывался в очертания земляного пола, как в горный ландшафт.

Наконец, видимо приняв окончательное решение, Вадим Петрович надорвал уголок пакета и тоненькой струйкой белой пыли стал медленно рисовать на земле какой-то чертеж. Постепенно плавные линии замкнулись, и все увидели изображение человека: голова, вытянутая рука, слегка согнутые ноги…

— Очень интересно! — возбужденно сказал Хрустов. — Значит, голова лежала именно так — рядом с сундучком?

— Да, — уверенно подтвердил Шаронов и указал: — В этой руке был зажат самородок.

— А где он, кстати?

Вадим Петрович благоговейно вытащил из нагрудного кармана носовой платок. Развернул его — тускло блеснул красновато-желтый корявый камушек величиной со спичечный коробок.

«Так вот ты какой?» — меланхолично подумал Климов и немного удивился, что ему раньше не пришла в голову мысль посмотреть на виновника преступления. — Неужели это из-за тебя?..»

Следователь спокойно взял самородок, как будто это был обыкновенный булыжник, положил его на траву, в то место, где была обозначена рука. Некоторое время он в мрачной задумчивости взирал на эту картину.

— Константин Леонидович… — неожиданно громко в наступившей тишине прозвучал голос врача. — А ушиб-то слабенький. С размаху так не бьют.

Эта фраза сразу преобразила Хрустова. Его как будто током тряхнуло. Он вытащил из «дипломата» лупу, подошел к сундучку, уставился на его угол.

— Юрий Петрович, полюбопытствуйте! — позвал он врача.

Гаврилов оторвался от своего «объекта», заглянул в увеличительное стекло.

— Угу, — подтвердил он. — Похоже… Вот эпителий… брызги крови…

— Так!.. — Хрустов оживленно потер ладони. — А скажите-ка мне, граждане свидетели, ваш Мохов на здоровье не жаловался? Голова? Сердце?

Тихомиров встрепенулся:

— Жаловаться не жаловался… А за грудь в последнее время хватался… Я замечал… Вздохнет — так тяжко, жалобно… И руку к сердцу тянет.

— Во-о-от… — протяжно, выразительно сказал Хрустов. — А вы, товарищ лейтенант, говорите — «выводы»…

Честно говоря, Климов не понял, на что намекает следователь. И только по тому, как весело сверкнули его глаза, окруженные золотой дужкой очков, ощутил: произошло нечто важное, проливающее свет на всю эту мрачную историю.

И вдруг послышался какой-то странный, булькающий звук. Шаронов, схватившись рукой за горло, извиваясь всем телом, не то рыдал, не то смеялся. Лицо его обмякло, как будто с него сползла тонкая резиновая маска. Лейтенант с удивлением увидел — перед ним совершенно другой человек: напряжение, державшее Шаронова в тисках, бесследно ушло. Да, он смеялся, хохотал, рычал… И, глядя на него, Хрустов почему-то тоже улыбался…

12

И снова была лесная тропа, и снова сочно чавкала грязь под копытами лошадей, и снова сонно качался Климов на своем жеребце, а сзади — с Джеком поперек седла — ехал побуревший от усталости Исаев. Они возвращались на заставу — спокойные, умиротворенные. Картины прошедшего дня — несколько утомительных часов осмотра, отправка трупа с вертолетом на «большую землю», заключительная беседа с Хрустовым, прощание с Шароновым — все это толпилось в сознании, воспринималось как тяжкий, давний сон.

Перед отлетом Хрустов сказал Климову:

— Кстати, ваш «рапорт» многое прояснил, Мохов был крупной, внешне здоровой особью, поэтому никто из вас не заподозрил естественную смерть, а тут еще этот шрам на виске… Но, во-первых, Мохов сильно пил, а во-вторых, то нервное состояние, в котором он находился, неумолимо вело к срыву. Видимо, сердце не выдержало…

Климов прикрыл веки. И ему вдруг представилось видение.

Ночь, шуршит дождь по палатке… А Мохов не спит: белыми от ненависти глазами смотрит он в темноту, и в который раз — накатывает на него тоска, тяжелая, как половая тряпка. И пульсирует в его голове одна и та же едкая мысль: «Что наделал? Что наделал?.. Сколько лет лелеял в душе мечту-тайну… Все думал, надеялся — придет пора, найду эти «златые горы». И тогда начнется совсем другая жизнь — веселая, праздная; вино забулькает — сладкое, душистое; сударки-любовницы будут заглядывать в глаза, ловить каждый блеск его желания… Эх, все пропало! В один миг… Мозгляк этот проклятый за стакан водки купил дедовскую тайну. Теперь все прахом пойдет, все казна заберет, перемелет…» И снова заныло нутро, что-то там жгло, томило… Он встал — страшный, озверевший — тихо пополз вдоль нар. Спят-сопят кореши, намаялись… Нет им до него дела, никто не знает, что с ним творится, как корежит его судьба…

(Зачем он шел в камеральную палатку? Может, хотел убить Шаронова? При осмотре в кармане Мохова был обнаружен охотничий нож.)

Он стоял перед этим паршивым сундучком, в котором лежал «его» самородок… Нет начальника… Куда же он делся? И здесь ему повезло — уберег друг-случай… Потянул заскорузлыми пальцами замочек — только петелька звякнула… Вот он «золоточек» — лежит на ладошке… «Мой это! Никому не отдам… Зубами глотки перегрызу — за свое, за дедовское…» И вдруг накатил страх, отчаяние… «Что сделаешь? Придут, отнимут, заберут…» Вспыхнула в груди ярость, схватила лютая боль — будто взорвалось что-то внутри… Подкосились ноги, захрипел, дернулся… Падая, ударился головой, но сжимал, сжимал в кулаке желанный кусок золота… И холод от него стал медленно разливаться по всему телу…

Климов покачнулся — конь оступился в бочажок. Лейтенант открыл глаза, провел рукавом по лицу, смахнул прилипшую к губам паутинку.

Впереди за деревьями блестела река. Значит, застава совсем рядом…

Месяца через полтора Хрустов прислал Климову подробное письмо, в котором писал, что версия о естественной смерти Мохова подтвердилась, что сейчас он занимается новым сложным делом и на пути к истине следует ответить на множество вопросов. Но надежды на благоприятный исход не теряет. Желает Климову не забывать юридических уроков, полученных в связи с расследованием обстоятельств гибели Мохова.

Климов усмехнулся. Все же он испытывал явную симпатию к жизнерадостному и уверенному в себе Хрустову.