Время «Ч»

1

Когда поднимался ветер, узкое ущелье завывало, как шакал. Этот леденящий звук вселял в сердца страх и тоску. Недаром суеверные дехкане даже днем боялись появляться здесь. Да и то сказать: что им тут делать? Голые камни, зеленые языки ледников, чахлые кусты можжевельника — кому все это нужно? Правда, здешний мулла говорит, что в верховьях ущелья есть священная пещера, в которой ангелы оберегают тело имама Керезаспа, убитого якобы во время сна. Протрубят трубы, возвещающие о конце света — имам проснется. А зачем, интересно знать?..

Пещера такая действительно была, Кадыр-хан хорошо помнит, с каким трепетом входили в нее беки. И красноречие, и силу кулака пришлось применить ему, чтобы убедить правоверных мусульман: сунна гласит, что дух имама живет в долине Кабула. А это — обыкновенная дыра в скале.

Сам Кадыр-хан не верил ни в шайтана, ни в аллаха. Он верил в банковский счет, открытый на его имя в Швейцарии. Все мужчины его рода кормились оружием. Какая уж тут вера?..

Дед Кадыр-хана — выходец из Туркестана. Перед смертью он исповедовался внуку: рассказал, как убил родного брата, присвоил его имущество. Но местные баи пронюхали — донесли властям. Боялись, видимо, что «дикий» — такая была его кличка — не успокоится на этом. Чудом улизнул тогда дед, убежал в горы — стал налетчиком, басмачом[1]. С отрядом собратьев-уголовников грабил караваны купцов, богатые кишлаки, не брезговал и мечетями. Сотня казаков гонялась за ним. Но деда всегда спасали горы: уходил заветными тропами к ледникам, отсиживался там и снова спускался в долину.

А потом нагрянули Советы. Их — толстосумы боялись больше басмачей. Бараний жир залил глаза баев, толстые задницы не вмещались в седла, а с большевиками нужно воевать. Вот и пошли на поклон к деду Кадыр-хана. И превратился он из бандита в «доблестного вождя воинов аллаха»: поднял зеленое знамя ислама, силой и посулами собирал под него джигитов на великий «джихад» — войну с неверными.

А что из этого вышло? Гоняли «воинов аллаха», как собак, по горам и пустыням. Святое дело — грабить торгаша, но нельзя сражаться с народом. Это дед твердо понял и Кадыр-хану внушал.

Деду еще повезло — унес свою голову за границу. Здесь, правда, неласково встретили беглого курбаши. Кому нужен битый шакал? Плодородной земли в Афганистане мало — никто потесниться не захотел. Хорошо, старые друзья с Запада подсказали, чем заняться: стал дед в высокогорных районах опиумный мак выращивать. Дело пошло на лад… А чтобы никто из властей не мешал, вооружил отряд отъявленных головорезов: они и поля охраняли, и «товар» иностранным скупщикам доставляли, и рабочую силу, когда нужно, с кишлаков сгоняли. Так и повелось — стал дед горным князем, держал в трепете весь район. Сын подрос — ему власть передал, а тот в свою очередь Кадыр-хану «трон» уступил.

Там, внизу, один властелин сменял другого, один военный переворот следовал за другим. А здесь, в высокогорье, правил свой клан, по своим неписаным законам.

Но вот весной, шел месяц саур 1357 года солнечной хиджры[2], прилетело сюда из Кабула тревожное слово — «революция». Кадыр-хан сразу смекнул: грядут тяжелые времена. С помощью своих американских «маклеров» он быстро перевел валюту в швейцарский банк. И точно — новые власти стали давить контрабандистов, несколько караванов с наркотиками были разгромлены правительственными войсками. Нет, Кадыр-хан не собирался добровольно уступать свои позиции. Он знал: там, на Западе, есть люди, заинтересованные в его промысле. Сегодня у него состоится встреча с одним из них. Единственное, что тревожило Кадыр-хана: почему для «переговоров» было выбрано именно это страшное ущелье вблизи советской границы?..

2

У молодого начальника заставы старшего лейтенанта Сергея Ларина с горами были сложные отношения. В детстве он не любил их, потому что в горах погиб его дед.

В 1942 году немцы начали наступление на Кавказ. И перли не как-нибудь, а понахалке — через перевалы: кратчайшим путем рвались к бакинской нефти, которая в те времена составляла 95 процентов общесоюзной добычи.

Турки зашевелились, подтянули свои дивизии к границе. В общем, положение было тяжелое… Недаром именно в эти дни Нарком обороны издал свой знаменитый приказ № 227: ни шагу назад!

И вот срочным порядком на гребни перевалов были брошены подразделения наших войск, в их числе — сводный полк НКВД, в который попал и дед Сергея, служивший пограничником на черноморском побережье.

У наших бойцов не было опыта ведения боевых действий в горах. Они шли в хлопчатобумажных гимнастерках и своих традиционных зеленых фуражках. Пулеметы и легкие орудия пришлось тащить на руках. Наши части несли большие потери от неумения передвигаться в горах: сколько народу в трещины срывалось, под камнепады попадало!..

А навстречу по заветным туристским тропам с автоматами за плечами бодро карабкались любимцы фюрера — егеря дивизии «Эдельвейс».

Целый год бушевала война на Восточном фронте, а дивизию все берегли, держали в Альпах — для акклиматизации. Егеря были оснащены всем необходимым: каждый получал офицерский паек, витамины в таблетках, шерстяное белье, личную походную кухню на сухом спирту; ко всему прочему в составе дивизии была разборная канатная дорога и «батальон» белых итальянских мулов, которые хорошо маскировались на фоне ледников.

Офицеры дивизии в 1939 году под видом туристов побывали на Кавказе. Нет, не по карте изучали они места будущих атак — знали каждый перевал, каждое ущелье, каждый карниз…

Наши войска искусству горной войны учились в ходе ожесточенных боев. По приказу Ставки собирали тогда альпинистов со всех фронтов; в тбилисском арсенале наладили производство ледорубов, крючьев; в Бакуриани началось формирование и обучение специальных горнострелковых отрядов. Кроме спортсменов-альпинистов, туда направляли самых крепких и закаленных солдат из других частей. Дед Сергея был отозван с южного склона перевала Санчаро, который, истекая кровью, удерживал их сводный полк.

Очень скоро гитлеровские егеря ощутили на себе удары наших горных стрелков. За зеленые куртки-штормовки, за дерзкие вылазки они прозвали их «грюне тойфель» — зеленые черти.

Дед Сергея стал настоящим «снежным барсом». Его группе поручали самые сложные задания. В январе 1943 года, проводя высокогорную разведку в тылу врага, она пропала без вести.

Вот такая история… У Сергея были все основания не любить горы. Продолжалась эта неприязнь до седьмого класса. Тогда в их школу на спортивный вечер пригласили известного ветерана-альпиниста Василия Петровича Алябьева. В перерыве Сережа подошел к нему и спросил про деда. Оказалось, что Василий Петрович был его инструктором, готовил группу к выходу и приблизительно знает район, в котором она пропала.

— До сих пор альпинисты находят на ледниках останки погибших стрелков, — сказал Василий Петрович.

У Сергея екнуло сердце. Несколько дней он холил сам не свой. И наконец позвонил Алябьеву:

— Я хочу найти место их последнего боя.

— Это непростое дело. Нужна специальная подготовка.

— Значит, буду готовиться.

Так Сергей очутился в летнем альпинистском лагере. И… произошло чудо: горы покорили его. Да и как могло быть иначе?

Кто хоть раз видел, как искрится луч света на изломе ледника, дышал студеным ветром перевалов, слышал, как по утрам с тихим зловещим шелестом катятся вниз розовые лавины, кто однажды ощутил пьянящее «чувство вершины», качаясь от усталости, падал на хрустящее фирновое поле — тот поймет, что такое настоящая «горная болезнь».

Но даже не это главное… Главное — то небывалое чувство товарищества, которое охватывает тебя, когда идешь на штурм вершины — цепочкой, след в след, когда врезается в плечо веревка, а ты страхуешь, напряженно, собранно, до глубины души сознавая: тебе доверена жизнь…

Алябьев был доволен своим учеником. Очень быстро Сергей получил значок «Альпинист СССР».

И они нашли погибшую в неравном бою группу стрелков. И Сергей словно сквозь толстое стекло увидел деда, даже сумел разглядеть черты его лица. Это было жуткое и в то же время величественное зрелище: глетчерный лед поглотил тела наших бойцов; сами горы соорудили своим защитникам невиданный мавзолей.

Потом было пограничное училище, которое Сергей закончил с отличием. На комиссии по распределению его спросили:

— Где бы вы хотели служить?

И лейтенант Ларин, не колеблясь, ответил:

— На Памире…

Друзьям он объяснил свой выбор словами популярной песни: «Лучше гор могут быть только горы, на которых еще не бывал».

3

— Ой, шо ж це таке?! — голос солдата был испуганный, взволнованный. — Автомат прямо гудыть! А зараз искра с ёго соскочила!..

Старший лейтенант Ларин улыбнулся. Он уже несколько минут ощущал легкое покалывание в кончике носа и на ушах.

— Не волнуйтесь, рядовой Петренко, — спокойно сказал он. — Это горы, привыкайте… Повысилась электризация воздуха.

— А не убье? — Петренко тревожно глянул на темнеющее небо.

— Умелого пограничника ничто и никто «не убье», — усмехнулся начальник заставы.

Ларин предвидел, что сегодня к ночи в каньон вползет гроза, и специально пошел с группой молодых солдат «на обкатку».

Теперь, пожалуй, стоит рассказать об участке границы, который охраняла застава.

Представьте себе высокий пышный пирог, который хозяйка разрезала большим кухонным ножом. Этот первый глубокий разрез вначале даже не замечаешь. И только по тому, как поднимается над ним ароматный парок, можно определить линию, неотвратимо отделившую одну половину от другой.

Наверно, из космоса горный массив, о котором идет речь, выглядит приблизительно так же: круглое высокогорное плато пересекает узкий каньон, по нему, как по трубе, стремительно летит водный поток, впитавший в себя ручьи многочисленных ледников. Вот по этой-то бурной речушке и проходит граница. Берега — узенькие тропки, и над ними — взметнулись вверх гладкие, отполированные дождями и ветрами гранитные стены. Если стоять на дне каньона и задрать голову, то кажется, что там, наверху, эти стены сближаются. Но на самом деле это не так: расстояние между ними — метров триста.

…Первый разряд ударил неожиданно. Молния на миг осветила напряженные лица солдат. Пахнуло жженой серой, словно кто-то чиркнул огромным кресалом о камень. Гулкий громовой раскат потряс горы, звонкое эхо заметалось между стенами каньона.

— Ну и ну!.. — восторженно прошептал Петренко. — Как в аду!

— Разговорчики! — одернул его начальник заставы. — Во время вспышки наблюдайте за поверхностью реки.

Гроза набирала силу. Била ритмично, как автоматическая пушка. Острые скалы сияли «огнями святого Эльма»[3]. Пограничный наряд залег на мелкой осыпи — она хорошо укрывает от ветра.

Чем же отличалась эта вспышка от остальных? Трудно сказать… Потом старший лейтенант Ларин все объяснит просто: интуиция. Но что такое интуиция? Механизм догадок, предположений, открытий, иногда неожиданных даже для самого человека. Психологи говорят, что интуиция «работает» на главную в данный момент потребность. Значит, в тот момент «главной потребностью» старшего лейтенанта Ларина была охрана границы? Да, наверное, так!..

Грянул очередной раскат, и начальник заставы впился глазами в узкую горловину теснины, где блеснула странная вспышка — сначала на сопредельной стороне, а потом — на мгновение позже! — на нашей.

Он знал, что такое бывает: от облака вниз, почти невидимый, медленно летит слабый разряд — «лидер». Он прокладывает ионизированный путь для последующих, возвратных молний. Иногда «лидер» по дороге вниз ветвится, и тогда возвратные разряды, исходя из нескольких точек поверхности земли, сливаются вверху в один поток. Но эти удары не слились… Они только вспыхнули в двух разных точках — и все.

Старший лейтенант вспомнил, как третьего дня наблюдатель докладывал, что на край плато выходили незнакомые люди. И в его сознании неожиданно, как сигнал тревоги, возникло чудное, ясное только пограничнику слово: «переброс». И он уже знал, что нужно делать. И где-то там, в глубинах мозга, заработали невидимые часы, начавшие отсчет времени, а перед его внутренним взором, словно на экране, появилась линия маршрута. И он понял, зачем лазутчик идет. И был уверен в правоте своего понимания…

Нет, это была не интуиция. Это был высочайший профессионализм.

4

Гафар съежился от страха, не понимая, где сейчас находится — жив ли он, или душа его уже где-то там, на пути в рай.

Но сверху ударила молния, озарив все вокруг жутким голубым светом. Он почувствовал за спиной тепло адской машины, перенесшей его через ущелье.

— Саиб, саиб[4]… — жалобно, как козленок, позвал он.

Из темноты выплыла огромная фигура Кадыр-хана.

— Здесь я, Гафар. У тебя все в порядке, ноги целы?

— Кажется… О, аллах, дай мне силы! Командон-саиб, разреши я совершу священный намаз.

— Нет. Ты же знаешь, аллах освобождает путников от молитвы. Нам нужно спешить.

Кадыр-хан помог юноше отстегнуть ранцевый реактивный двигатель.

— Неси его за этот камень. Там мой лежит. Спрячем — они еще пригодятся.

Гафар дрожащими руками схватил тяжелые баллоны, потащил их за корявый валун. Кадыр-хан включил фонарик, пятном света указал место, куда следует их положить. Затем достал из рюкзака свернутую в тонкую трубочку серую материю — скользкую, непромокаемую. Они укрыли ею аппараты, забросали мелкой щебенкой.

— Пойдем, — сказал Кадыр-хан. — К рассвету мы должны выйти на гребень.

Они встали друг за другом и одновременно сделали первый шаг правой ногой — это хорошая примета, она должна принести удачу.

Гроза бушевала, яркими вспышками освещала дорогу. Перед ними лежало громадное мертвое пространство, покрытое вечным льдом. Но они не чувствовали холода, им было тепло в этих костюмах… Как их назвал янки?.. Скафандры… Кадыр-хан криво ухмыльнулся.

…Он ждал тогда у входа в пещеру всю ночь. Только под утро на тропинке заскрипели камни — из мрака появился маленький караван: впереди шел рыжий Фред — давний партнер Кадыр-хана, за ним еле волочил от усталости ноги неизвестный чужеземец, два сухощавых горца-пуштуна несли на носилках объемистый — тюк; замыкали колонну мулла и худой юноша, одетый как дервиш.

— Салам алейкум, — переводя дыхание, сказал Фред. — Трудный путь. С хребта на хребет. В долинах сарбазы[5] гарнизоны разбили. Неуютно у вас стало…

Промолчал Кадыр-хан, поздоровался с гостями. Повел их в пещеру, где на углях чай горячий стоял. Обычай такой: сначала путника накорми, напои, обогрей, а потом уже о делах расспрашивай.

Пришельцы с жадностью набросились на лепешки, обжигаясь, хлебали кипяток. Только мулла и его младший «брат» вели себя сдержанно, с достоинством: отламывали щепотки хлеба и неторопливо клали в рот.

Насытившись, Фред и голубоглазый «инглиз» подозвали Кадыр-хана.

— Большое дело надо совершить, — торжественно сказал Фред, когда они уселись на принесенный тюк. — Этот человек… — Фред кивнул на «инглиза», — специально приехал из Америки. Он там в конторе работает, которая разведкой занимается. Они о тебе знают…

Кадыр-хан качнул головой, цыкнул сквозь зубы.

— Слышал?.. Неверные через реку мост строят?.. Повезут по нему трактора, машины, зерно… Совсем плохо будет! Дехканин, что собака — кто приласкал, тому и служит, тому верно служит! Что думаешь?..

— Пожалуй, так, — сдержанно ответил Кадыр-хан, понимая, куда клонит Фред.

— Мост нужно взорвать… Но с нашей стороны не подойдешь — всюду равнина… Тот «бача»[6], который с муллой пришел, год учился в специальном лагере. Он умеет… Мы хотим, чтобы ты пошел с ним через горы, подошел с тыла…

Налетел порыв ветра. Загудело ущелье, завыло.

— Фред, я похож на безумца? — усмехнулся Кадыр-хан. — Ты меня сколько лет знаешь… Скажи, зачем мне голову в капкан совать?

— Ты неправильно понял. Парень этот фанатик. Ему внушили, что он — «острие аллаха». Он приносит себя в жертву… ради веры. Но такой человек хорош на последнем этапе. А к месту «подвига» его должен привести умный поводырь… Ты доставишь «героя» и уйдешь тем же путем. Пятьдесят тысяч получишь… Но самое главное: принято решение — после успешной операции забрать тебя отсюда… в контору. Будешь консультантом по особым акциям. Хватит тебе по горам скакать. Пора перебираться в цивилизованное общество.

— Все продумано, — вступил в разговор «инглиз». — Смотри… — Он нагнулся, отстегнул на тюке клапан, достал из него карту.

…Ударил очередной выстрел грозы. Кадыр-хан обернулся, увидел побледневшее лицо Гафара. «Боится, — понял он. — Тоже мне — острие аллаха…»

5

— Товарищ старший лейтенант, вы не провоцируете на альпинистские авантюры? — Голос начальника пограничного отряда полковника Жукова звучал строго, но напряженно.

Именно по этому, чуть заметному напряжению Ларин понял, что его сообщение принято всерьез.

— Никак нет, — спокойно ответил он. — Его нужно взять именно сейчас, на плато. Иначе утром он встанет на маршрут, и тогда придется блокировать весь район. Посмотрите сами, оттуда веером расходятся хребты. По какому он пойдет?..

Ларин знал, что прямо перед начальником отряда висит на стене большая карта. И когда в телефонной трубке возникла пауза, он правильно оценил ее.

— Хорошо… — после некоторого молчания снова заговорил полковник. — Но разве один вы сможете совершить такое восхождение?

— В отрядном госпитале служит лейтенант Белов. Я его знаю, ходили когда-то в одной связке. Нужно срочно доставить его на заставу…

В 00 часов 17 минут Николая Белова разбудил посыльный офицер.

— Приказано срочно доставить вас на заставу старшего лейтенанта Ларина. Машина ждет внизу…

За рулем сидел сам начальник автотранспортной службы капитан Пахомов.

— Иван Петрович, — недовольно спросил Белов, когда «уазик», подпрыгнув на ухабе, вылетел на рокадную дорогу. — Вы что, угробить меня хотите? Кто придумал эти «большие гонки»? Что там у Ларина… внезапные роды?

— Не знаю, Коля, — не оборачиваясь, бешено вращая баранку, сказал капитан. — Велено за час домчать…

Машина, вписываясь в крутой поворот, скрипнула тормозами. Свет фар скользнул по мокрой гранитной стенке.

Коля Белов закончил медицинский институт, и в армию его призвали на два года. Он был единственным поздним ребенком в семье известного хирурга, и конечно же при желании отец смог бы оставить любимое чадо в аспирантуре. Но папенька, бывший фронтовик, проявил принципиальность, вспомнил не к месту древних греков, которые не считали за человека того, кто не умел плавать, читать и владеть оружием, а затем — благословил сына на ратный труд.

Правда, Белов не очень огорчился столь неожиданным поворотом своей судьбы. Он был молод, красив, азартен… Два года пролетят быстро; зато какой штрих в биографии — служил пограничником, на Памире, на афганской границе.

С Лариным они познакомились на Кавказе. В то время лазать по горам было модно — вот Коля и подался в альпинисты. Все ему давалось легко… Техника у Белова была прекрасная, но какая-то показная, пижонская. Наверное, за это въедливый Ларин и не любил его… Сам Сергей на склоне работал старательно, с сопением, словно пахал целину. Для него главное было не забраться на вершину и сфотографироваться, а что-то другое… Что именно — Белов не понимал. И поэтому после двух-трех совместных восхождений Николай старался не попадать в общую связку с Лариным. Своим сопением он его раздражал…

Прибыв в отряд, Белов скоро узнал, что бывший курсант пограничного училища, серьезный товарищ Ларин служит на одной из застав. Несколько раз они говорили по телефону, но желания встретиться не было.

Капитан Пахомов выжал все — из себя и из машины. По дороге он два раза менял скаты, но тем не менее уложился в отведенный приказом срок.

Автомобиль влетел во двор заставы, фыркнул, заглох — от двигателя валил пар.

— Приехали… — опустошенно сказал Пахомов, лег на сиденье и тут же заснул.

Белов вышел из кабины. Часовой подбежал к нему, отдал честь, торопливо сказал:

— Товарищ лейтенант, вас ждут в канцелярии.

Николай направился к темному крыльцу, споткнулся о ступеньку, чертыхнулся.

Дежурный, худощавый высокий сержант со строгим, напряженным лицом, быстро провел его по коридору, открыл перед ним дверь.

Ларин, освещенный яркой лампой, стоял в центре комнаты. Он был в штормовом костюме, на ногах — мягкие ботинки из прочной прожиренной юфти, подбитые стальной оковкой — триконями. Николай мельком глянул в сторону — в углу лежали ледорубы, рюкзаки, бухта основной веревки, репшнур с карабином, связки крючьев.

— Здравствуй, Сережа, — наконец сказал он.

— Здравствуй, Коля… Давай сразу договоримся. Мы в армии: с этой секунды я для вас старший лейтенант Ларин, вы для меня — лейтенант Белов.

— В горах все равны. Ты что, забыл?

— Мы с вами идем не просто в горы, мы идем на боевое задание…

6

Как стремительно меняется погода в горах! Кончилась гроза, и сразу навалился туман — тяжелый, плотный. Даже хваленые заморские «скафандры» мгновенно покрылись ледяной коркой, звонко хрустели при каждом движении.

«Этого еще не хватало», — зло подумал Кадыр-хан.

Они очутились в море мутного шевелящегося дыма. Все утонуло в нем — и горы, и небо, и камни под ногами.

— Как теперь быть, саиб? — взволнованно спросил Гафар.

— Надо переждать.

Они нащупали руками скальный выступ, уселись, прижавшись друг к другу. Кадыр-хан сразу захрапел, провалившись в сон. А Гафар пялил глаза в темноту и все думал, думал о своей жизни, и взывал к богу, и мечтал о скорой встрече с ним:

«Во имя аллаха милостивого, милосердного! Хвала аллаху, господу миров милостивому, милосердному, царю в день суда! Тебе мы поклоняемся и просим помочь! Веди нас по дороге прямой, по дороге тех, которых ты облагодетельствовал, — не тех, которые находятся под гневом, и не заблудших».

…Он учился в школе богословов, когда что-то произошло в благословенном Кабуле. Толпы ликующих людей ходили по улицам, они кричали о свободе, о власти народа. Имам приказал закрыть ворота, собрать всех в мечети. Они молились аллаху, они просили его успокоить толпу, изгнать злого духа, вселившегося в нее.

А ночью их вывели из медресе и повели в горы — «путем аллаха». Они шли несколько дней, сбивая в кровь ноги, страдая от холода и голода. Имам все время повторял: «Не ропщи на судьбу, терпи, покорно переноси страдания, страдая утешься».

Он провел их через границу в Пакистан. Здесь, в Пешаваре, обосновалась секта «Джамиате исламие». Ее верховный улем Бурхануддин Раббани в первой же проповеди заявил:

— Я призываю вас к священной войне за веру! Ведь сказано в Коране: «О, пророк! Побуждай верующих к сражению. Если будет среди вас двадцать терпеливых, то они победят две сотни…»

И вскоре в лагере богословов появились военные инструкторы. Началась муштра, по сравнению с которой учеба в медресе показалась раем. «Борцов за веру» гоняли по горам, заставляли вплавь перебираться через бурные реки; их учили стрелять из всех видов оружия, обучали минному делу… А если в душах появлялось сомнение, тут же рядом возникал имам.

— Мухаммед был пророком и воином, — величественно говорил он. — Записано в Коране: «Сражайтесь с теми, кто не верует в аллаха, пока не дадут откупа своей рукой, будучи униженными».

Из Афганистана доходили слухи: народная власть дала дехканам землю и воду, она лояльно относится к служителям культа.

Но Гафар с детства привык слепо повиноваться имаму. К тому же он твердо знал: земная жизнь — только игра и забава, именно в будущей, загробной жизни человек приобретает постоянный «дом пребывания». А раз так — нужно быстрее стремиться к нему. Ведь сказано: души воинов, павших на поле брани во время священной войны, сразу войдут в рай.

«О вы, которые уверовали! Веруйте в аллаха, и его посланника, и его писание, которое он низвел своему посланнику, и писание, которое он низвел раньше. Кто не верует в аллаха, и его ангелов, и его посланников, и в последний день, тот заблудился далеким заблуждением».

…Кадыр-хан храпел так, что казалось — изо рта выскочит печень. Проблемы загробной жизни его не тревожили.

7

Такого восхождения Ларину никогда не приходилось делать. Он выложился без остатка. В этом восхождении было все: и спортивный азарт, и гордость из-за того, что, может, ни один альпинист в мире не совершал ничего подобного, но самое главное — было понимание цели: нужно к рассвету перекрыть плато, иначе враг уйдет, растворится в лабиринте хребтов и отрогов, и тогда на его поиски потребуются совсем другие силы и средства, и будет упущено время, которое на границе имеет свой особый вес.

Сергей вбил очередной крюк, прочно встал на него ногами и попытался расслабить измученное тело.

Сквозь протяжный вой ветра слышался металлический скрежет. Это Белов карабкался по его крючьям, пережигая в сердце честолюбие, неутомимо лез вверх. Надолго ли хватит этого горючего?

Всего двадцать метров до полки, до надежной опоры… Эти последние метры потребуют полной самоотдачи и спокойствия. Нельзя торопиться… Он видел однажды, как на последних метрах стенки сорвался в пропасть опытный альпинист, совершавший разведку маршрута. Он знает, почему такое случилось, и сейчас должен учитывать все. Он не имеет права проиграть. На карту ставилось гораздо больше, чем детская радость от вбитого на вершине флагштока.

Из темноты выплыла голова Белова.

— Хоп!.. — прохрипел он.

Это была команда: нужно снова подниматься, нужно преодолеть эти проклятые двадцать метров.

Ларин нащупал руками углубление, двумя расчетливыми ударами молотка вогнал костыль. Затем ухватился за него, подтянулся, болтая в пустоте ногами, уцепился за следующий выступ… Через полчаса его пальцы легли на край карниза. Он подтянулся и рывком выбросил тело на узкую полку. Это последнее резкое движение доконало его — он в изнеможении уронил голову на мокрый камень.

Прошло несколько мгновений, но они показались Ларину вечностью — видимо, сознание вырубилось. Но вот откуда-то изнутри, из спинного мозга, возник испуг — Сергей дернулся, открыл глаза. Темнота сама собой рассеялась, и он увидел дикую тропу, пробитую копытами архаров, на которую, наверное, никогда не ступала нога человека. Беспорядочно разбросанные валуны преграждали выход на плато. За ними просматривались неясные очертания крутых склонов.

Радость, необузданная радость захватила Ларина. Он забрался, он все-таки забрался сюда!

Неожиданно один из валунов двинулся на него…

Памир — это испорченное санскритское слово «Паймур», что означает «Подножие смерти». В точности этого названия Белов убедился на собственном опыте. Когда Ларин привел его к стенке и определил траверз или, как говорят военные, — «поставил задачу на движение», то первое, что хотелось сказать: «Сережа, ты что… с ума сошел?» Но перед ним был не Сережа, а старший лейтенант Ларин, поэтому Белов ответил коротко: «Есть!» — и стал затягивать страховочный пояс.

Начало восхождения было решительным: Ларин встал на его плечи и вбил первый крюк. Сначала Белов нормально выдерживал темп, контролировал пульс. Но вскоре дыхание стало сбиваться, а потом все слилось в один дурной сон: вой ветра, скрежет шипов по скале, гулкие удары молотка, загоняющего крюк или обивающего острую грань. И все время ведущим шел Ларин. Сначала Белов удивлялся, откуда берутся у того силы, потом с нетерпением ждал, когда Ларин выдохнется. Временами ему казалось, что Сергей не выдержит, сорвется вниз. Но веревка, связывающая их, призывно звала вверх. И он, скрипя зубами, лез, карабкался, полз… Как вдруг что-то там, наверху, произошло. «Страховка» обвисла, заюлила в разные стороны… «Что он делает?» — нервно подумал Белов. Николай как врач хорошо знал признаки горной болезни: неестественное возбуждение, суетная жестикуляция, беспричинное веселье… Этого еще не хватало!

8

Гафар прикоснулся к плечу Кадыр-хана:

— Саиб, саиб… Туман ушел.

Кадыр-хан открыл глаза, широко, протяжно зевнул, спокойно сказал:

— Надо перекусить.

Он развязал мешок, достал из него упакованные в целлофан брикеты прессованной баранины, сыр, хлеб. На этикетках стояла маркировка — полумесяц. «Специально для мусульман готовят», — усмехнулся старый вояка.

Они ели с удовольствием, неторопливо, тщательно пережевывая каждый кусок. Нежное тепло разливалось от желудка по всему телу. Кадыр-хану захотелось выпить — в мешке лежала фляжка виски. Но он постеснялся богомольного спутника, не захотел ронять в его глазах авторитет «борца за веру».

Насытившись, они обогнули каменистую гряду и вышли на широкое ледяное поле, припорошенное свежим снежком.

— Нужно связаться… Могут быть трещины… — неуверенно промолвил Гафар. — Так учили…

— Трещину увидим. Снег тонкий, — недовольно проворчал Кадыр-хан; ему не хотелось, как собаке на поводке, идти впереди этого сосунка.

Кадыр-хан сделал несколько уверенных шагов по голубоватой гладкой поверхности и тут же, вскрикнув, провалился в пустоту. Он съежился, ожидая неминуемого удара, но тело с плеском погрузилось в ледяную воду. Вот тогда по достоинству оценил Кадыр-хан заморский «скафандр»: капюшон, ботинки, перчатки составляли единое целое, практически непроницаемое снаружи. Только лицо обожгли холодные брызги. Почувствовав под ногами опору, Кадыр-хан поспешно повернул до отказа рычажок электрического обогрева.

Он судорожно стал ощупывать скользкие стены. Выбоины есть, но попробуй уцепиться за них. Поднял голову: в пробитую его телом прореху заглядывали любопытные звезды. Потом их закрыла чья-то тень.

— Саи-и-иб!.. Где вы?.. — гулко, как в трубе, прозвучал испуганный голос.

— Бросай веревку! Живо! — приказал Кадыр-хан. Пока Гафар возился наверху, зло подумал: «У него дурной глаз. Сглазил, шакал».

Наконец из щели медленно пополз тонкий канат. Кадыр-хан осторожно снял с плеч лямки, подцепил рюкзак к карабину, сердито крикнул:

— Тяни!

Мешок, раскачиваясь в разные стороны, скачками пошел вверх.

Затем канат опустился снова. Кадыр-хан пристегнул его к специальному кольцу на груди.

— Закрепил? — спросил он Гафара.

— Не за что…

— Тогда сам держи. Сможешь?

— Отдам все силы. Аллах поможет мне.

Вонзая в ледяные натеки острые шипы ботинок, упираясь спиной, локтями, Кадыр-хан начал медленно карабкаться. Гафар постепенно выбирал веревку. Несколько раз Кадыр-хан срывался, и тогда Гафар натягивался, как струна, вдавливался ногами в небольшой булыжник, лежащий на краю трещины, стеная от невероятного усилия, держал на весу грузное тело «господина», «хозяина», «владыки»…

До горловины оставалось несколько метров, когда Кадыр-хан очередной раз оступился. Гафар уже слышал его надсадное дыхание, понимал, что тяжелое испытание близится к концу. Может быть, поэтому он, уставший, немного расслабился — канат резко дернулся, пятки Гафара скользнули по камню — он стремительно покатился к черной дыре. На самой кромке каким-то чудом Гафар извернулся, заклинился, как мостик, поперек провала. Кадыр-хан первым понял, что это секундная задержка: через мгновение Гафар рухнет вниз, и тогда они навсегда останутся в проклятой ледяной ловушке.

— Бросай веревку, — прорычал он. — Я приказываю! Бросай!

И снова короткий полет в темноте; вода булькнула и поглотила его…

9

Человека страшит неизвестное… Когда темное пятно отделилось от склона и медленно поползло к Ларину, спазм схватил мышцы, все внутри похолодело. Но вот в темноте вспыхнули два немигающих янтарных глаза, послышалось приглушенное рычание. Ларин понял: снежный барс; видимо, на тропе он поджидал добычу.

Сергей приготовился к схватке. Он хорошо знал повадки ирбиса — так еще называют снежного барса, помнил рассказы пастухов о его дерзости и злобе.

Ирбис перед броском сжимается в комок. Он рассчитывает на первый удачный прыжок: обхватит передними лапами, зубы вопьются в горло, задние лапы резким одновременным ударом постараются распороть живот.

У Ларина в руках был только скальный молоток…

Сначала Сергей уловил порыв теплого воздуха. Он, как боксер, нырнул в сторону и тут же нанес встречный удар. Барс жалобно мяукнул, промахнулся — вцепился клыками в левый локоть. Сергей почувствовал острую боль; хотелось рвануться — потянуть локоть на себя. Но инстинкт мгновенно подсказал другое решение: он упал всем телом на противника, придавил барса и стал запихивать локоть все глубже и глубже в его пасть.

Ирбис яростно хрипел. Глаза зверя, потемневшие от ненависти и удушья, были совсем рядом; толстый хвост метался из стороны в сторону.

Барс извивался, пытался вырваться. Случайно перехлестнувшись, страховочная веревка запутала его задние лапы — и тут она выручила альпиниста!

Ларин ощущал на своем лице горячее прерывистое дыхание; давил, беспощадно давил локтем горло. Улучив момент, он с силой нажал коленом на грудь барса и тут же услышал легкий хруст, как будто поломалась сухая ветка. Ирбис дернулся и затих…

Еще не понимая, что победил, Сергей продолжал бороться с мертвым телом зверя. И только когда почувствовал: тиски челюстей стали вялыми, осторожно вынул из пасти раненый локоть.

Не было сил встать — он так и остался лежать на мягком, пушистом бугорке, который только что был живым. И вдруг ему стало нестерпимо жалко ирбиса, и слезы мелкими каплями покатились по щекам…

Белов поднялся на полку и включил фонарь. Он увидел Сергея в изодранной штормовке с окровавленной рукой, лежавшего в обнимку с большой серовато-зеленой кошкой. Пасть зверя была безвольно открыта, на губах висела густая розовая пена.

Белов осторожно перевернул Ларина на спину. Сергей тихо застонал, открыл глаза.

— Коля, посмотри, что там с локтем? — чуть слышно прошептал он.

— Да, я сейчас. Я быстро… — суетливо затараторил Белов. — Подожди, Сережа…

Он снял со спины капроновую бухту. Тонкая веревка с тяжелым грузилом на конце стремительно полетела вниз. Там, под стенкой, стоял наряд пограничников. Они должны были привязать к веревке рюкзаки. Впопыхах Николай забыл закрепить конец, держал его в руках и теперь с ужасом думал, что будет, если от внезапного рывка он выпустит его. Обмотав ладонь, Белов до боли сжал кулак.

Наконец веревка натянулась. Потом он почувствовал, как кто-то два раза дернул за нее — значит, грузило достигло цели. Николай хотел сразу же закрепить конец на поясе, но передумал: сейчас солдаты привяжут первый рюкзак, еще раз дернут веревку два раза. Что, если они сделают это быстро? Он начнет закреплять, а они дернут… Нет, надо выждать. И Белов, смахнув плечом пот с виска, терпеливо ждал… Но вот веревка ожила — врезалась в пальцы, дважды отчетливо вздрогнула. Белов осторожно освободил ладонь, закрепил конец на поясе. Облегченно вздохнул и, перебирая руками, начал медленно поднимать рюкзак. Вскоре ценный груз был у его ног. И опять веревка, извиваясь, заскользила вниз, и снова ожидание обусловленного сигнала — второй рюкзак также благополучно прибыл к месту назначения. Теперь они могли продолжать свой опасный путь. Теперь у них было оружие, теплая одежда, еда…

10

Кадыр-хан только после третьей попытки выбрался из трещины. Измученный, с изодранным сосульками лицом, он выполз на край и тут же потерял сознание. Это было что-то среднее между обмороком и глубоким сном.

У Гафара еще хватило сил оттащить Кадыр-хана от провала. Затем он лег рядом и тоже впал в забытье. Обогрев работал безукоризненно. Им было тепло, они спокойно отдыхали, зная, что не замерзнут даже на льду.

Гафару казалось, что он летит куда-то к звездам, пронизывая белые пуховые облака, голубое небо. И вот перед ним открылся чудесный сад. Диковинные деревья испускали пряные ароматы, яркие цветы купались в струях прохладных ручьев.

«Это рай!» — с удивлением подумал Гафар. Он поднял глаза и увидел трон аллаха, окруженный мягким сиянием.

«А где же гурии? — замирая от блаженного предчувствия, думал Гафар. — Где черноокие девы с шелковистыми косами, готовые дарить праведнику свои ласки? Неужели это наконец произойдет?.. Только жаль, что они «не портят рождением детей свои тела». Но если как следует попросить, может, аллах разрешит мне хоть в раю иметь сына?»

…Гафар родился в семье бедняка, в убогой хижине, сплетенной из камыша и обмазанной глиной. Свет проникал сюда только через дверь и дымовое отверстие, сделанное на крыше. Зимой топили кизяком железную жаровню. Вся семья укладывалась спать вокруг этой жаровни.

Гафар еще мальчишкой понял, что не познает радости в этом мире. Поэтому он с такой готовностью принял религиозные догмы, обещавшие там, после смерти, наслаждение и покой. И все же природа брала свое: так хотелось иметь жену, продолжить свой род. Даже молодые послушники недоумевали: почему аллах разрешил многоженство и назначил такой большой калым за невесту?

Нет бедняку счастья на этой земле! Нет утешения после тяжкого дня рядом с любимой, среди детей — ангелов, имеющих твое подобие.

Гафар хорошо помнит, как вернулся в Пешавар после задания его земляк Заргун. Он собрал товарищей в кружок и шепотом рассказал: новое правительство специальным указом запретило калым, многоженство и ранние браки. Тысячи юношей горячо приветствовали это решение, давшее им надежду обрести семью.

Кто-то донес на Заргуна. Кара была страшной. Отступника закопали в яму так, что из земли торчала только голова. Потом грузовик привез полный кузов камней. Каждый «борец за веру» должен был бросить в «еретика» булыжник. Голова Заргуна превратилась в кровавое месиво…

Гафар вздрогнул, открыл глаза. Райский сад бесследно исчез.

11

Белов торопливо развязал рюкзак. Сверху лежала фляга с чаем. Она была теплая. Видимо, сержант, командовавший нарядом пограничников, все время держал ее за пазухой.

— Сережа, глотни, сразу полегчает…

Ларин припал посиневшими губами к металлическому кругляшку. Сделав некоторое усилие, стал хлебать горячую сладкую жидкость.

Белов тем временем достал походную аптечку. Ножом отрезал рукав штормовки, тщательно, как на экзамене, обработал края раны йодом. Разорвав зубами «индивидуальный пакет», Николай осторожно наложил стерильные подушечки, начал делать перевязку. Пальцы дрожали — туры бинта ложились неровно, образуя «карманы», приходилось все время переворачивать его.

Белов постоянно поглядывал на лицо Сергея, пытаясь понять: не причиняет ли ему боль. Ларин, спокойно наблюдая за его работой, ободряюще улыбнулся, сказал:

— Красиво бинтуешь. Прямо спираль получается.

— Не давит?

— Нет.

Закончив перевязку, Николай приготовил шприц.

— Тебе анатоксин вводили?

— Что это?

— Ну, противостолбнячная сыворотка.

— Да.

Белов быстрым движением проколол кожу, сделал инъекцию и тут же похолодел от внезапной мысли.

— Нужно спускаться, — мрачно сказал он.

— Почему? Я хорошо себя чувствую.

— Не в этом дело. У тебя может начаться бешенство.

Ларин хмыкнул, с нарочитой ехидностью спросил:

— С какой стати? Я всегда отличался хладнокровием.

— Не дури, Сережа! — Белов был не на шутку встревожен. — От укуса… Слюна этой кошки попала в рану. Они ведь, как правило, не нападают на человека. Соображаешь?..

Ларин немного помолчал, облизал пересохшие губы, потом неуверенно сказал:

— Ладно. Побесимся немного.

— Ты что? — возмутился Николай. — В клинической стадии болезнь неизлечима!

— Значит, я обречен? — Ларин прищурил глаза.

— Нужно начать прививку антирабической вакцины. А у меня ее нет.

— Что ты мне голову морочишь? Мы возьмем его сегодня… А потом делай, что хочешь!

— Пойми, Сережа, это дикое животное. Неизвестно, в каком состоянии оно находилось. Иногда инкубационный период длится несколько часов — и все! Конец…

— Хорошо. Какие первые симптомы?

— Трудно заметить, особенно здесь — в горах: расстройство дыхания — «мало воздуха», спазм горла при попытке сделать глоток, раздражительность…

— Считай, что раздражительность уже налицо, — хмуро сказал Ларин. — Нужно рискнуть, Коля. Пойми, другого выхода нет. Доставай радиостанцию…

Белов глянул в темноту провала, на какую-то секунду задумался, а затем решительно произнес:

— Товарищ старший лейтенант, прошу разрешить мне доложить начальнику отряда о происшествии. — И, чуть смягчив голос, добавил: — Я все-таки офицер медицинской службы и у меня свои обязанности.

Начальник пограничного отряда полковник Иван Семенович Жуков, сняв ботинки, лежал на диване в своем кабинете. За окном в свете фонаря пролетали трассирующие снежные линии.

Жуков ждал сообщение от Ларина. Час тому назад с участка доложили, что поисковая группа «ушла на стенку» и вроде движется хорошо. На вопрос: «По каким признакам вы это определили?» — сержант, обеспечивающий подъем, простодушно ответил: «Пока сверху ничего не упало».

Иван Семенович нервничал, зябко ежился, подергивал плечами. Он уже знал: на горы навалился циклон, а это означало, что даже утром вертолеты не смогут помочь поисковой группе.

Жуков пытался просчитать возможные варианты дальнейших действий. Первой неизвестной величиной в этой задаче, самым большим «икс» — была догадка Ларина о перебросе. Он поверил интуиции начальника заставы, потому что отлично знал этого вдумчивого, старательного офицера.

Как только Ларин доберется до развилки — «икс» должен приобрести реальное значение. Даже если поисковая группа опоздает и лазутчик проскочит, то все равно Ларин установит факт его прохождения; каждый пограничник знает: человек не может пройти, не оставив следа. И тогда будет осуществлен целый комплекс мероприятий — сложных, трудоемких…

Но если поисковая группа не дойдет? Что тогда?

…Раздался тихий гудок селектора. Жуков вскочил, подбежал к столу, нажал кнопку.

— Слушаю.

— Товарищ полковник, старший лейтенант Ларин вышел на связь.

12

В горы вползал мерцающий рассвет. Корявые тучи неслись над вершинами, посыпая их колючей ледяной крупой. В ущельях клубился фиолетовый туман — там еще дремала ночь.

Чтобы выйти на гребень, лазутчикам нужно было пересечь небольшую поляну, над которой нависал лавиноопасный склон. Кадыр-хан, наученный горьким опытом, решил внимательно изучить в бинокль предполагаемый маршрут. И первое, что он увидел — фигурки двух людей, направлявшихся к хребту со стороны западного провала.

— Ложись! — крикнул Кадыр-хан Гафару и сам поспешно прыгнул за камни.

Он продолжал наблюдать за неизвестными и по тому, как сноровисто те заняли позицию, понял: это военные, они его заметили.

«Вот и все… — тупо подумал Кадыр-хан. — Сколько мук, сколько страданий… И ради чего?»

Как ни странно, страха не было.

— Лежи. Не высовывайся, — прошептал он Гафару, который еще не подозревал, как близко подошел он к желанным вратам загробной жизни.

«Может, случайный патруль?» — ухватился Кадыр-хан за спасительную мысль. И тут же сам прогнал ее: «Глупости! Со стороны западного провала смогут подняться только специально подготовленные аскеры. Значит, они знали, что мы идем, спешили наперехват».

Кадыр-хан зло вспомнил самодовольную фразу американца: «Мы проводили испытания — в такую грозу никто не способен отличить вспышку нашего аппарата от молнии».

(Ларин действительно не заметил «переброс» Гафара. Именно поэтому он все время думал, что лазутчик идет один.)

— Приготовь оружие, — приказал Кадыр-хан. — Там, впереди, солдаты…

Ларин сразу засек Кадыр-хана, который, не ожидая такой встречи, беспечно стоял с биноклем на валуне.

— К бою! — привычно прозвучала команда. И в сердце колыхнулась жгучая радость: не ошибся! Но тут же поток тревожных мыслей смахнул веселое возбуждение: «Как брать?.. Наверно, он тоже заметил нас…»

Кадыр-хан действительно думал почти о том же: «Что делать? Кажется, Гафара они не видели…»

Ларин мельком глянул на склон: набухший от влаги снег был готов в любой момент обрушиться.

— Видал, пласт какой? — услышал он взволнованный шепот Белова. — Только чихни — сразу загремит.

«Допустим, начну отходить… — Кадыр-хан хладнокровно искал решение. — Огонь открывать не будут. Люди опытные, поймут; при первом же выстреле сойдет лавина…»

Человек, недавно стоявший на валуне, поднялся из-за камней и, не пригибаясь, быстро побежал в сторону границы.

«Почему так открыто демонстрирует отступление? — Ларин весь внутренне напрягся: нужно было мгновенно разгадать новый ход противника. — Он знает, что стрелять не будем. Начнем преследовать… — И вдруг его осенило: — Их двое!.. Второй остался прикрывать! Мы встанем — грянет очередь. Если не погибнем от пуль — попадем под лавину. Но и тот, второй, тоже попадет. Значит, он… смертник!»

Солдаты, о которых говорил Кадыр-хан, встали и стремительно бросились… назад, к хребту. Гафар растерялся. Саиб сказал: «Они пойдут следом. Ты убьешь их, потом догонишь меня». Убьешь… Главное — убить! Вон — мелькают их спины. Гафар тщательно прицелился и нажал на спусковой крючок. Но что это? Грохот автомата перерос в какой-то странный гул. Он оглянулся: огромная снежная стена приближалась к нему. Она шевелилась, пенилась, гнала впереди себя облако белой пыли. Гафар вскочил, вскрикнул. Холодная волна навалилась на него. Гафар задыхался, отчаянно молотил руками и ногами, стараясь удержаться на поверхности. Он почувствовал, что его засасывает вглубь. И тогда Гафар поджал колени к животу, выставил вперед локти, чтобы там, под снегом, было хоть небольшое пространство, которое позволит дышать. Ему, мечтавшему о небесном рае, в этот страшный миг хотелось жить! Страстно хотелось жить!

Как только раздались первые выстрелы, Ларин и Белов рухнули за уступ скалы. Пули хлестнули чуть в стороне. Пограничники видели, как пошла лавина, как испуганно вскочил тот — «второй», как отчаянно боролся он, пока его не поглотила снежная масса… Все это длилось считанные секунды.

— Ты заметил, где его завалило? — хрипло спросил Ларин.

— Вроде бы… — неуверенно ответил Белов.

— Приказываю: откопать и оказать первую помощь. Я буду преследовать «главаря». Доложите в отряд…

— Сережа, ты же ранен… — попытался возразить Белов.

Ларин прищурился и строго сказал:

— Товарищ лейтенант, повторите приказ.

13

Кадыр-хан, как волк, уходил по старому следу. Он слышал рев лавины, но чутье подсказывало: это не означает, что опасность миновала; горы коварны, они могут подарить любую неожиданность, любую ловушку.

Кадыр-хан сбросил рюкзак, оставил только автомат и боеприпасы. Он надеялся, что днем быстро доберется до каньона, найдет «ракету», перелетит на ту сторону, где ему знакома каждая тропа, каждое ущелье. Он уйдет с Фредом в Пакистан и больше никогда не вернется в эту проклятую страну. Ему хватит тех денег, которые лежат в банке, чтобы жить сытно, в тепле и покое. А больше ничего не нужно! Только бы выбраться отсюда, унести ноги, уцелеть…

Ларин бежал как во сне, неуклюже переставляя тяжелые ботинки. Кровь стучала в висках, в горле пересохло. Воздуха… Дайте воздуха!

В первые дни службы он вместе с проводником-таджиком совершал «дозор по тылу». Тропа круто уходила вверх. У Сергея кружилась голова, все плыло перед глазами.

— Сколько до перевала? — повалившись на камень, спросил он проводника.

И в ответ услышал таинственное слово:

— Чакрым.

Не было сил расспрашивать, что оно означает: энергию экономишь даже на разговорах.

Через час он задал тот же вопрос, и снова старый горец спокойно произнес:

— Чакрым.

Прошло немало времени, прежде чем Ларин понял эту идиому: жители Памира словом «чакрым» определяют усилия, необходимые, чтобы дойти до нужного пункта. Это своеобразная высокогорная единица измерения, причем весьма точная, потому что в основе ее лежат возможности конкретного человека.

Чакрым… чакрым… чакрым…

Ларину казалось, будто с каждым толчком сердца это слово отдается в сознании маленьким взрывом.

Хватит ли его на этот «чакрым»?

Белов мелкими шагами, как гейша, двигался по бугристому ковру лавины. Он шел напрямик к тому месту, где исчез под снегом нарушитель. Тренированный глаз держал в памяти координаты примеченной точки. Приблизившись к ней, Николай увидел на белой поверхности ярко-черное пятно. Это был автомат — маленький, чужой, еще теплый после недавних выстрелов. Из этого автомата могли его убить. И вот теперь он, Белов, должен спасать человека, посылавшего в него смерть.

Николай знал: искать нужно выше по склону от найденного предмета — таков закон гор, проверенный десятками случаев, проверенный практикой.

Не делая резких ударов, он вытоптал несколько ступенек, поднялся по ним и вонзил древко ледоруба в упругий наст лавины. Он сразу почувствовал, что штырь уперся во что-то мягкое. «Вот это да!» — удивился Белов. Обычно, чтобы обнаружить тело засыпанного, приходится зондировать довольно большой участок. А тут — он мгновенно попал «в цель».

Достав из рюкзака котелок, Николай начал с его помощью разгребать снег — крупный, зернистый, склеенный белесоватым ледяным «цементом». Колючие грани царапали руки, из ладоней сочилась кровь, но Белов не обращал на нее внимания. Если сказать честно, вначале он сомневался в успехе поиска. Ларин отдал приказ, и Николай — в душе протестуя: что может сделать один человек! — формально начал его исполнять. Но этот внезапный успех пробудил в нем азарт, и теперь Николай был уверен, что спасет этого… Он уже не думал о нем как о лазутчике, враге. Теперь для него это был — «пострадавший».

Человек, которого он откопал, был одет в странный голубоватый комбинезон. Прикоснувшись к нему, Николай почувствовал тепло. Белов очистил от снега голову и увидел худощавое, осунувшееся лицо юноши, почти мальчика. Николай прижал пальцы к артерии за его ухом — пульса не было. «Скорее всего шок, нужно искусственное дыхание». Мгновенная брезгливость остановила Бедова, но он сделал над собой усилие и приложил свои губы к посиневшим губам «пострадавшего».

…Когда Гафар открыл глаза, сквозь мутную пленку влаги он разглядел над собой суровый, обветренный лик русского аскера.

«Ну все… Теперь конец», — тоскливо подумал Гафар.

Он даже не предполагал, что именно с этой минуты для него наступает совсем иная жизнь, в которой будет новый смысл и настоящие человеческие радости.

Внезапно в серой дымке неба послышался металлический клекот. Это был вертолет…

Лучший летчик эскадрильи капитан Долидзе доказал начальнику отряда возможность высадки десанта. Машина, обогнув облачный фронт, прошла по ущельям и теперь медленно поднималась вверх — на плато. Солдаты в пассажирском салоне взволнованно переговаривались, то и дело поглядывали в иллюминаторы, мимо которых зловеще проплывали гладкие стены каньона. И только один из них сидел неподвижно, бережно держа на коленях коробочку с антирабической вакциной — прививкой от бешенства.

14

Ларин повалился на скальный выступ, лизнул языком шершавую, как терка, поверхность фирна. Сергей знал, что дальше не сможет идти, хотя до края каньона оставалось каких-нибудь двести метров.

Силы Кадыр-хана тоже были на исходе. Он давно обнаружил погоню, но не останавливался, упорно шел вперед, понимая, что противник измотан и открывать огонь на большом расстоянии не будет.

Каждый из них берег остатки энергии для последней схватки.

И вот Кадыр-хан добрался до валуна, за которым лежал реактивный ранец. Рухнув на колени, он нащупал уголок пленки, потянул на себя, очистил аппарат от щебенки. Путь к спасению был открыт. Теперь оставалось спокойно подпустить поближе врага, уложить его метким выстрелом. И улететь туда, к родным ледникам.

Кадыр-хан торопливо пристегнул лямки, опустил предохранитель и, скосив глаза, выглянул из-за камня. Противника не было видно. «Вот как? — удивился Кадыр-хан. — Ты умный парень… Ты не хочешь лезть на рожон… А если я «вспорхну»? Ты будешь бить влет… Ну что ж, попробуй — попади в след молнии!»

Ларин перевел прицельную планку, пальцы затекли, стали твердые, как дерево, но самое противное — он понимал, что бессилен, что враг сейчас уйдет. Сергей пытался взять себя в руки, сосредоточиться. Саднил раненый локоть, подкатила тошнота…

Кадыр-хан все тянул, все не мог принять окончательное решение: «А если он где-то рядом? Дополз, притаился… Ударит в упор…»

Сколько раз видел Кадыр-хан, как умирали другие, сам убивал. И каждая такая смерть по капле вселяла в него страх. Ах, как боялся он собственной гибели, этой жгучей боли, этих горячих кусочков металла, разрывающих тело… Нет, надо сначала убить его, выманить — и убить!

Привстал на колено и увидел: вдоль плато короткими перебежками движется цепь солдат. Одни лягут, чтобы прикрыть огнем товарищей, другие резким рывком бросятся вперед, упадут. Потом те, задние, подтянутся. Так и катятся на него волной.

Кадыр-хан вскочил, вцепился пальцами в рычаг, дернул его. Могучая струя ударила в скалы, подхватила. Треск выстрелов он не слышал. Уже в воздухе почувствовал, как обожгла бок пуля. Видимо, хорошим стрелком был тот аскер. Не зря он его боялся…

Секунду длился полет, секунду ревели двигатели. Где-то внизу промелькнул провал. Таинственная сила, как рука демона, плавно опустила на той стороне, за грядой — так было заранее рассчитано, теперь не достанут его пули, теперь он в безопасности.

Но что это?.. Полукругом встали из-за камней фигуры в одинаковой, ненавистной серо-бурой форме сарбазов. Встали и медленно пошли навстречу, направив на него автоматы. Откуда они взялись?

Не знал Кадыр-хан, что, получив точные данные, рота афганской народной армии поднялась на хребет. В скоротечном бою укрывшаяся в пещере банда была полностью уничтожена. Афганские солдаты, заняв позиции на ледниках, блокировали возможные пути отхода диверсионной группы.

Кадыр-хан пятился к краю пропасти. Что теперь делать? Обложили со всех сторон…

— Стой! — крикнул ближайший к нему сарбаз. — Стой…

Но он уже не владел собой, животный страх помутил его рассудок. Еще один шаг… Нога скользнула в пустоту. Кадыр-хан ударился грудью, ухватился за излом глыбы. Тяжелые баллоны потащили вниз…

Он падал в бездну и кричал — жутко, страшно. Горное эхо многократно усиливало этот тоскливый, одинокий вопль. И люди, стоявшие по обе стороны каньона, оцепенели.

Крик неожиданно оборвался, и снова в горах стало тихо.